В последующие дни все мои мысли были направлены только на учебу. Я выходила из дома только для того, чтобы купить себе очередное пирожное или шоколадку для моего обессиленного мозга. Ну и ужинать я бегала, конечно, к Кириллу. Не самой же готовить! Все равно дед кашеварит на пятерых, полностью освободив Настю от дел по дому и по кухне. А она только и делает, что спит или кормит ребенка! Мне бы такого мужа и свекра! Но нет же, мне так никогда не повезет.

Мама звонила через день, чтобы узнать, все ли дома в порядке.

– Все в шоколаде, – бодро рапортовала я. – Посуда чистая, кошка здорова. Пожара нет, наводнения нет, чужих мужиков нет.

Мама выдавала свой обычный монолог из «Курса молодой хозяйки», главу под названием «Как выжить без мамы, не умереть с голоду и сохранить квартиру в порядке». Я слушала вполуха, завершая каждую мамину фразу почтительным «ага» и «угу». Потом интересовалась здоровьем Сергея Палыча, не чихает ли, не порвал ли связки на крутых лыжных склонах, не отморозил ли свою драгоценную лысину? Мама сердилась, вешала трубку и оставляла меня в покое до следующего звонка.

Утром одиннадцатого января позвонил папа и пригласил меня на обед. Он не давал о себе знать с прошлого года. Горячий обед был очень кстати, и я решила ехать. Из всего экзаменационного материала я не выучила только четыре темы, ну и грамматику нужно было полистать. Полтора дня для такого объема – более чем достаточно.

За обедом выяснилось, что пригласили меня вовсе не по доброте душевной, а с дальним прицелом. Наталья готовила борщ и отбивные, преследуя шкурный интерес. Я узнала, что только я одна могу спасти служебное положение своего отца. Он, как и все сотрудники, приглашен в госпиталь на праздничный вечер. Явиться нужно обязательно с женой. Но это никак невозможно, учитывая наличие Никиты. Его ведь не оставишь с первым встречным. А я как-никак родня. Всех, кого было можно, уже спросили. Я их последняя надежда. Но, конечно, если я категорически против, то делать нечего, они останутся дома. И навлекут на себя тем самым гнев начальства, что очень нежелательно. В общем, решать мне.

По сути дела, я оказалась припертой к стенке. Некрасиво так поступать, дорогой папочка. Разве я могу отказать человеку, который фактически меня содержит? Конечно, он не перестанет давать мне деньги и его отношение ко мне не изменится, но у меня тоже есть обязательства. И совесть. Да-да, и совесть! Даже если дед и клеймит мое поколение почем зря и обзывает «никчемным» и «бесстыдным». Разве я могу позволить, чтобы мой отец навлек на себя гнев начальства? Тем более после того, как умяла полдесятка восхитительных румяных отбивных?

В пять часов вечера в квартире остались только я и Никита. Василий с Наташей, оставив мне кучу наставлений и детских одежек на смену, благополучно отбыли на бал.

Не успела я дочитать ребенку «Муху-Цокотуху», как зазвонил мой мобильный. Я удивилась. Я им практически не пользовалась и номер никому не давала. Да и когда пользоваться, если я все время дома, обложенная учебниками?

– Александра Феоктистовна, ты уже в курсе? – закричал в трубку Борька. Я совсем забыла, что дала ему свой номер в ту славную новогоднюю ночь.

– Девчонки сказали, что всех предупредили еще с утра. Я на всякий случай звоню. Ты уже выехала?

– Ты о чем, Горохов? – не поняла я. – Куда я должна выехать?

– На консультацию по инглишу! Под светлые очи леди Мамонт.

– Ты что, Горохов, опух? Какой мамонт? Консультация у нас завтра, и ведет ее Данилевский.

– А-а, так ты еще в счастливом неведении? Тогда слушай меня внимательно, глупая женщина! Консультация у нас сегодня, в восемнадцать ноль-ноль, и ведет ее Мамонтова. Она будет ассистировать на экзамене, а фактически оценивать будет она, так что не советую пропускать консультацию. Ты ее знаешь. Ноги в руки – и бегом в институт. Если не успеваешь, бери такси. Не губи первую сессию и свою молодую жизнь.

Борька отключился. Я заметалась по квартире, перепрыгивая через играющего на полу Никитку. И что теперь делать, скажите на милость? Куда я дену ребенка на два часа? Времени у меня осталось только-только доехать до института. При условии что маршрутка подойдет сию минуту и прямо в квартиру.

Когда до начала консультации осталось сорок минут, я плюнула, сгребла Никитку в охапку и помчалась на остановку. Будь что будет. Ребенок одет (может быть, неправильно и не в ту одежду, меня ведь не консультировали насчет его выгуливания), накормлен, ему не повредит прогуляться. Попасть на эту консультацию я должна. Вопрос жизни и смерти.

Пока я скакала по дороге, пытаясь остановить машину, как заводной воробушек с блестящим ключиком под хвостом, Никита стоял на обочине и, надрываясь, орал во все горло:

– Би-би! Сяся! Би-би!

– Да, Никита, би-би, – отвечала я пересохшим от ужаса горлом: времени практически не оставалось, – сейчас подъедет машинка, и мы поедем кататься.

Но все «машинки» рулили мимо, никто не хотел останавливаться и подбирать юную пассажирку с маленьким ребенком. Наконец тормознуло такси.

– Куда? – деловито поинтересовался водитель, ухоженный пожилой дядечка. Я, конечно, отдавала себе отчет, что раскатывать на такси мне не по карману. Но что же делать? Видно, не мой день сегодня.

Я подхватила Никитку, влезла на заднее сиденье и велела таксисту ехать на шестой причал, прямо к зданию института, популярно объяснив, на что будет похожа моя дальнейшая жизнь, если я опоздаю.

Водитель оказался чрезвычайно разговорчивым. С интересом поглядывая на Никитку в зеркало, он принялся рассказывать мне о своей правильной дочери, которая делала все целенаправленно и вовремя. После школы поступила в институт, после пятого курса отработала два года, чтобы «встать на ноги», потом вышла замуж и только после этого, спустя год, родила дочерей-двойняшек. В течение двадцати минут я рассеянно слушала его болтовню, поддакивала лопочущему на своем языке Никите и думала о делах моих скорбных.

– А ты на каком курсе? – поинтересовался этот болтун, уже изрядно доставший меня.

– На первом, – не подумав брякнула я.

– Как же тебя угораздило так рано ребенка завести?

Я хмыкнула про себя. Уж что-что, а такую глупость я сделаю нескоро. А если еще разок останусь с братишкой, то и вовсе никогда.

– Во сколько же лет ты его родила? – не унимался таксист. – В семнадцать? Или в шестнадцать?

В его голосе звучал почти что ужас.

– В четырнадцать, – сказала я. – А забеременела в тринадцать. В седьмом классе. До сих пор не знаю, кто его отец, то ли Гарик, то ли Лелик. А может, Николай Петрович?

После этого он молчал до самого института.

В вестибюль я ворвалась в две минуты седьмого. Все было бы ничего, если бы я сразу бросилась в нужную аудиторию. Возможно, я и успела бы. Но со мной был «хвост». О том, чтобы притащить его с собой и посадить за парту, не могло быть и речи. Данилевский бы понял мою ситуацию, но не Мамонтова, которую вид детей, обручальных колец и беременных студенток доводил до белого каления.

Я кинулась за помощью к нашей вахтерше Татьяне Васильевне, в обязанности которой входило сидеть в стеклянной кабине и не пускать чужих в здание института. Но я не помню ни одного случая, чтобы она хоть раз потребовала у кого-нибудь студенческий билет. Она вязала, читала какие-то журналы либо просто обозревала утренний поток студентов задумчивым взглядом, даже не пытаясь повлиять на процесс. Татьяна Васильевна заметно обрадовалась такому развлечению, заграбастала Никитку, стала его раздевать со всякими шутками-прибаутками, которых у нее в голове оказалось несчетное количество. Я помаячила немного рядом, наблюдая, как будет реагировать дитя на новоявленную няньку, потом сдала пуховик в гардероб и гигантскими скачками понеслась наверх.

Конечно же, я прибыла в аудиторию после преподавателя, что было совершенно недопустимо. Из-за меня приостановили уже начавшуюся консультацию, и я была вынуждена в течение долгого времени выслушивать едкие замечания на английском языке в присутствии двух групп. А Борька с последней парты крутил мне пальцем у виска и страшно вращал глазами. Глядя на него, у меня хватило ума не оправдываться и молча сносить все издевательства Мамонтовой. Дабы не усугублять, как говорится.

Консультация продолжилась. Я приуныла. Совершенно ясно, что хорошей оценки мне не видать, если Мамонтова будет присутствовать при моем ответе. Придется завтра с утра с головой погружаться в английский на сутки и встретить претензии Мамонтовой во всеоружии. Я могу плохо сдать другие предметы: историю, экологию… Но никак не английский! Это будет просто позор на мою «шоколадную» голову!

Настращав нас по полной программе, накрутив и без того взвинченные студенческие нервы, Мамонтова, с чувством выполненного долга, покинула аудиторию. На ее лице было написано явное удовлетворение проделанной работой. Я в галдящем потоке однокурсников поплелась к выходу. Сейчас заберу Никиту у Татьяны Васильевны и потащусь на остановку троллейбуса. Жаль, что Горохов сегодня без машины – дядя отобрал ее сразу после Нового года. Может, упасть на хвост Беловой? Пусть подкинет нас на своей «Приоре». Девка она вроде не вредная, тем более я не просто так прошусь, у меня причина – детеныш на руках.

Выйдя на лестницу, я стала оглядываться, ища глазами Дашку Белову. И вдруг сердце скакнуло прямо в рот, и я им чуть не подавилась. На несколько ступенек ниже стоял Геныч. Он смотрел на меня и улыбался. И не как-нибудь, а многозначительно! Ну, по крайней мере, мне так показалось. Мои ноги сразу превратились в какие-то хлипкие морские водоросли, и, чтобы не упасть, я должна была схватиться за перила. Нет, нельзя так без подготовки натыкаться на объект своей страсти. От неожиданного счастья тоже можно умереть. Как и от горя.

– Как консультация? Что-нибудь полезное узнали? – заговорил Геныч, сделав несколько шагов наверх. Я не пошевелилась, я буквально приросла к перилам. – А я вот вчера гипс снял, ногу разрабатываю. Пришел узнать расписание. У вас какого числа экзамен?

Я с трудом переключилась на студенческую реальность. Надо же, как его появление выбивает меня из колеи! Сама не своя становлюсь.

– Тринадцатого, – пролепетала я и поразилась, как отдалился от меня день экзамена и как мне стало на него глубоко наплевать.

– А у нас четырнадцатого. Как вам Мамонтова? Говорят – зверюга. Валит по-черному. Ольга уже трясется крупной дрожью.

«Ольга!» – отметила я про себя. Не «моя Лелька» и не просто «Лелька». Ольга! Дело, кажется, налаживается.

– А где она? – как можно равнодушнее поинтересовалась я. – Внизу?

– Нет, я один. У нее ангина.

– Жаль, – пробормотала я, стараясь не задохнуться от внутреннего ликования.

– Да, – неопределенно произнес Геныч и поднял на меня глаза. И тут я поняла, что ему, как и мне, нисколько не жаль. Я видела по его глазам, что он все помнит: и новогоднюю ночь, и наш танец, и долгий поцелуй. Помнит и хочет продолжения. Все же мне удалось! Невероятно!

– Саша, – сказал Геныч после небольшой заминки. – Я много пропустил. У меня не хватает нескольких тем…

– У меня есть все, – поторопилась сообщить я, поняв, что он пытается найти повод для свидания. – Дома. Мы могли бы поехать ко мне и скинуть все на твою флешку.

Надо ему помочь, ведь он совсем новичок в таких делах! Еще бы, дружить с одной и той же девчонкой всю жизнь!

– Здорово, – с облегчением произнес он. – А потом я тебя угощу мороженым за труды, ты как?

– Обожаю мороженое!

Я была на седьмом небе от счастья. С ума сойти! Он меня просит провести с ним вечер! Сто процентов – ему не нужны никакие темы. У Ольги все это наверняка есть, он просто выдумывает причину. А я сделаю вид, что верю, и мы поедем ко мне. Как хорошо, что я сейчас одна!

И тут, когда уже все было на мази и два наших трепещущих сердца готовы были закружиться в вальсе, внизу на лестнице показалась вахтерша Татьяна Васильевна, увидела меня и крикнула:

– До-очк! Что-то он капризничает. Не пойму, чего хочет. Айда скорей!

Ощущение было такое, будто по моей несчастной голове долбанули трехпудовой кувалдой. «Господи, – мысленно застонала я. – Никита!»

Ну почему это все произошло сегодня? Ну почему папе нужно было уйти именно в этот вечер? Ну почему я такая дура, что согласилась сидеть с ребенком?

– Гена, – чуть не плача пробормотала я. – Я забыла. Я сегодня сижу с малышом, с моим братишкой. Он там, внизу.

На лице Геныча проступило явное разочарование.

– Ну, может быть, мы отвезем его куда-нибудь? – предпринял он еще одну попытку.

Меня раздирали противоречивые чувства. Куда мне сплавить ребенка? Я не могу, просто не могу отказываться от свидания. Я ведь так долго этого ждала! Почему из-за чужого спиногрыза я должна жертвовать своими интересами? Подкинуть его Кириллу? Отвезти отцу на банкет? Уложить спать и оставить дома одного? Я даже головой потрясла, чтобы отогнать глупые мысли. Бред! Как я могу бросить ребенка, которого мне доверил папа? Со свиданием можно было распрощаться окончательно и бесповоротно.

– Не получится, – потерянно сказала я. – Может, встретимся завтра?

– Нет, – Геныч огорченно покачал головой. – Я не смогу. Экзамены.

– Ладно, – я попыталась улыбнуться. – Тогда, может быть, в другой раз.

– Угу, – не слишком воодушевленно произнес он. – В другой раз.

Убитая горем, я поплелась вниз. В другой раз! Будет ли этот другой раз? Сложатся ли обстоятельства еще раз столь благоприятно для меня?

Весь вечер до поздней ночи я мучилась и не находила себе места. Почему-то казалось, что сегодня был переломный момент. А я его упустила.

Утром я не хотела разговаривать ни с отцом, ни с Наташей. А как же иначе? Из-за кого рухнула так тщательно выстроенная мной пирамида? Ничего, кроме сердитого бурчания, они не заслужили.

Вернувшись домой, я бросилась на кровать и пролежала до вечера. Какой там английский, какая грамматика? Я не прикоснулась ни к одной тетради, ни к одному учебнику, полагая, что, раз моя жизнь все равно кончена, зачем мне тогда экзамены?

Тринадцатого утром я обнаружила, что с Лаки творится что-то неладное. Она лежала на боку возле балкона и тяжело дышала. Пасть была раскрыта, взгляд остекленевший, время от времени по конечностям пробегала судорога. Я перепугалась и, наверное, от этого пришла в себя. Мне же сегодня на экзамен к двенадцати часам, а у меня ни одежда не готова, ни темы не доучены! Да еще кошка концы отдает прямо на глазах.

Я пристроила Лаки на свою старую куртку и попыталась напоить водой. Бесполезно. Вода выливалась изо рта, смачивая свалявшуюся рыжую шерсть на груди.

– Отравилась! – авторитетно заявила забежавшая на минутку Янка. У нее утром «сдох» фен, и она в срочном порядке примчалась за моим. Я обрадовалась, что она уже отошла от моего розыгрыша с участием Эдика Козочкина. В то рождественское утро она ушла, хлопнув дверью и заявив на полном серьезе, что я поломала ей судьбу и из-за моей выходки она теперь будет мучиться неизвестностью всю жизнь.

– Чем отравилась? – удивилась я. – Она ела то, что всегда.

– Ну, значит, просто заболела. Мало, что ли, у животных болезней!

– Что теперь с ней делать?

– Оказать первую помощь, – пожала плечами подруга.

– Как? – с надеждой воскликнула я.

– Добить, чтоб не мучилась, – сказала Янка и стала развивать свою мысль: кошка уже при смерти. И помочь ей откинуть когти – очень даже гуманно. Намного человечнее, чем мучить ее таблетками, уколами и прочей дребеденью. Все равно дуба даст, так зачем тиранить животину?

– И как, интересно, я это сделаю? – ошарашенно спросила я подругу.

– На, позвони ветеринару, он придет и усыпит. – Янка достала визитку. – Он, кстати, в соседнем доме живет. Хороший специалист.

Я начала собираться в институт. Кошке становилось все хуже. Из раскрытой пасти с трудом вырывалось хриплое дыхание. Я ходила вокруг нее, бессильно ломая пальцы и гадая в отчаянии, как ей помочь. А вдруг Янка права? Может, я должна прекратить ее муки? Жалко ведь скотинку!

Через полчаса я решилась. Взяла визитку, телефон и подошла к неподвижному тельцу. По бессознательному движению глаз поняла, что зверек еще жив. Да что же это за судьба такая! За три недели столько несчастных случаев! И началось все с аварии в Саниной машине. Лучше бы я не брала эту кошку у Кирилла. По крайней мере, она была бы жива. А теперь что остается? Самой прекратить ее мучения. Ведь я их и начала.

Слезы жгли глаза. Сейчас я позвоню, придет чужой человек, и не будет моей пушистой веселой Лаки. И я всегда буду помнить о том, что это я убила ее. Я кинула телефон в сумку и ринулась к двери.

Нет уж, пусть умрет сама. Любое существо имеет право на собственную кончину. Не я создала эту жизнь. Не мне ее и отнимать.