Я не знаю, как мне быть. Как ходить в школу, возвращаться домой, делать уроки, играть в компьютер… Без моего друга. Без Егора. Я не умею без него. У меня не получится. Мы всегда были вместе, с самого рождения. Мы родились с разницей в пятнадцать дней. Наши мамы вместе гуляли с колясками во дворе. Я этого, конечно, не помню, но мне все равно кажется, что я уже тогда знал, что он рядом, что он у меня есть. Мы вместе ходили в ясли, в детский сад, потом в школу. Мы почти не расставались. Ну, только если на неделю-другую, когда мы уезжали на дачу. А теперь что? Теперь я при имени «Егор» дергаюсь, как будто в меня воткнули иголку. И не могу ни видеть его, ни слышать. И думать о нем невозможно. Ощущение такое, будто у меня в груди поселился страшный дикий зверь, который рвет меня изнутри острыми зубами. Я не могу ходить, есть, спать… Я ничего не могу.

Почему он так со мной поступил? Он забрал у меня все, он забрал мою Лину. И себя тоже забрал. У меня ничего не осталось, одна пустота вокруг. Пустота и мрак.

Откуда-то из глубины меня вылезают строчки:

Я трясу головой. Нет, не хочу. Я больше никогда не буду писать стихи. Я закутываю голову одеялом, стараюсь отключиться и ни о чем не думать. Но они прорываются, корявые, неправильные и больные.

Строчек становится все больше, они кружатся вихрем в голове, но я не записываю их. Я хочу их забыть. Я беру свою пухлую тетрадь со стихами и засовываю в дальний ящик. Может быть, я ее даже сожгу.

Я шатаюсь по дому тенью, не ем и не сплю. Мама с папой поглядывают на меня с удивлением и тревогой. Догадываются, наверно, что во всем виноваты те самые «шуры-муры». Бр-р, какая гадость! Папа даже пытается поговорить со мной. Но как я буду с ним говорить, если он ВСЕ ЗНАЕТ? Если они с мамой читали мою переписку? И что они мне могут сказать? Что тут вообще можно сказать?

Есть Егор, есть Ангелина, есть я. Но нет НАС С ЕГОРОМ. И нет НАС С АНГЕЛИНОЙ.

А вот ЕГОР С АНГЕЛИНОЙ есть.

Как с этим можно жить?

Я хожу в школу, сижу на уроках. Мне кажется, что это не я, а только мое изображение, голограмма. А я сам где-то в другом месте и смотрю на все со стороны.

Я вижу их обоих. Они приходят в класс вместе, уходят вместе. Я вижу веселого Егора. (Он совсем не скучает по мне?) Я вижу, как смеется Ангелина, как она его слушает. И еще я вижу, как она смотрит на меня. Очень часто смотрит, как будто хочет что-то сказать. И взгляд у нее грустный и даже отчаянный.

А однажды на уроке она просит у меня ластик. Когда я протягиваю его, она случайно дотрагивается до моей руки и вдруг крепко сжимает ее. Меня бросает в жар, у меня что-то происходит с сердцем. Оно перестает биться и летит куда-то вниз. Я смотрю в ее синие глаза и чувствую, что ко мне возвращается лето. С красками, со звуками, с ветром… Это всего секунда, но она длится вечность.

За эту секунду я столько всего успеваю передумать! И понять: то, что Ангелина не со мной, неправильно. Так не должно быть.

И так не будет.

Утром я выхожу из дома пораньше. Я иду на проспект, где много разных киосков и павильонов. Захожу в один из них, с надписью «Цветы», и покупаю большой букет бордовых роз, целых семь штук. На все деньги, что я должен сдать на питание в школе. Я знаю, что мама меня убьет, но разве это важно?

Я иду с букетом в школу, поднимаюсь по лестнице, а все оглядываются на меня: и ученики, и учителя, и родители, которые провожают первоклашек. Смотрят во все глаза и не могут понять: с чего вдруг цветы в школьном коридоре? Вроде бы не первое сентября и не День учителя. Но мне все равно, пусть смотрят. Я даже сам удивляюсь, почему мне все равно. Еще месяц назад я бы не смог вот так спокойно пройти с цветами на виду у всех.

И не решился бы сделать то, что сейчас сделаю.

Я появляюсь на пороге класса с букетом, и все застывают с открытыми ртами, все, включая Елену Васильевну. В полной тишине я подхожу к Ангелине и кладу розы на ее парту.

И говорю:

– Лина, ты будешь со мной встречаться?