Дома вдоль деревенской улицы стояли в огне. Крыши из дранки и соломы светились жаром. Дом артиллерийского полковника, во французском стиле, горел на окраине деревни Подрова. Даже по шесту колодезного журавля бегали язычки пламени. Жестяной вымпел батальона скрипел на горячем ветру. Только изба майора казалась до сих пор невредимой, напоминала черный ящик в дыму.

Майор разговаривал по телефону:

— Если я вам заявил, что Подрова горит. Если я обратил ваше внимание, что в ближайшее время будет оборвана связь. Если уже полчаса русская артиллерия ведет огонь по этому пункту. И если нас постоянно с бреющего полета самолеты обстреливают зажигательными снарядами, то вы можете быть уверены, что речь идет не о бое местного значения, а о том, что русские перешли в наступление.

— Мой дорогой Шнитцер, — ответил голос на другом конце провода, — в соответствии с тем, что мы здесь, в штабе дивизии, знаем о противнике, все это полностью исключено. Речь идет об ограниченной, может быть, ожесточенной атаке на опорный пункт и, как всегда, на несчастную высоту. Господин генерал считает, что ваша рота уладит дело. Он просит вас через меня держать его в курсе событий.

— Я уже целый час держу вас в курсе событий, — сказал майор несколько громче, чем было необходимо, хотя через разбитые окна слышался треск пожара, и уже поэтому он не мог говорить тихо.

Казалось, что человек на другом конце провода не обратил внимания на повышение голоса.

— Да, конечно, — возразил он, — только в том, что вы там мне говорите, нет ничего нового. Сильный огонь противника по опорному пункту и по высоте. Огневой вал медленно движется в тыл и через полчаса достигнет рубежа Подровы. Это уже доложили пехота, легкая и тяжелая артиллерия, пункт артиллерийской инструментальной разведки на вашем участке и приданный нам зенитный артиллерийский дивизион. От вас мне хотелось бы знать одного: что делает ваша рота? Опорный пункт является местом сосредоточения основных усилий в обороне. Если он будет потерян, то завтра рано утром нам надо будет что-то предпринимать.

Майор наклонился. Над крышей дома прогудел на бреющем полете самолет. Сквозь шум мотора раздался грохот. Вдоль деревенской улицы взлетела земля. Майор не вешал трубку. Он отвечал, как будто сидел нога на ногу за письменным столом:

— Мне кажется, что я уже два раза доложил, что прямого телефонного сообщения с опорным пунктом никогда не устанавливалось. Есть только опосредованная связь через радиостанцию соседней справа пехоты. Она не отвечает. Чтобы добраться посыльному от опорного пункта сюда, требуется почти два часа. Даже если он доберется, что в сложившемся порядке вещей я считаю невозможным, его сообщение все равно устареет.

Говорящий в штабе дивизии дожидался щелчка в трубке. Он вздохнул:

— Конечно же, у вас положение тяжелое, но не дело дивизии решать ваши проблемы. Вы должны сами смотреть, как с ними справиться. Если что-нибудь узнаете, позвоните мне снова.

Это прозвучало небрежно и лениво.

Майор прикусил губу.

— Я-то справлюсь, — сказал он двусмысленно, — но проклятый долг штаба дивизии — дать разрешение артиллерии на открытие огня. Это единственное, что я от вас хочу! — Его голос стал резким. — Моя рота должна заметить, что для нее что-то делается. Остальные три роты моего батальона переподчинили другим частям. У меня больше нет подкрепления. Поэтому артиллерия должна ответить на огонь. Из-за того, что у нее нет разрешения штаба дивизии на открытие огня, я и звоню. И я буду звонить вам до тех пор, пока цел кабель. Будьте в этом уверены, нравится вам это или нет!

— Шнитцер, не будьте ребенком, — снова послышался щелчок, — три часа ночи. По-вашему, я должен будить денщика генерала, чтобы тот передал ему ваши пожелания? Что он ответил, я уже передал. И это не значит, что я каждый раз буду будить генерала, когда вы позвоните. Вы не знаете обстановки в полосе дивизии. Вы смотрите на вещи только со своей точки зрения. Вы — в центре. Но здесь… — Голос в трубке усилился и закричал (что, однако, зависело от передачи): — Именно здесь все идет по установленному порядку! Из-за вас я не собираюсь его нарушать.

— Так, — сказал майор мрачно, — тогда у меня только один вопрос!

— Пожалуйста.

— Я разговариваю со штабом дивизии или с санаторием?

— Как, извините? — Голос в трубке доносился, как из-за стены.

— Ничего. — Майор положил трубку.

Помещение освещал огонь пожара. В дверях показался силуэт человека.

— Что вы хотите?

Тонкое пение в воздухе усилилось до гудения. По крыше свистело и гудело. Посреди улицы взорвался снаряд.

— Что вы хотите? — повторил майор. Высоко взлетевшая земля градом забарабанила по крыше.

Фельдфебель доложил о прибытии, как будто его вызывали. Он отошел на два шага от двери и встал в свете пожара.

Майор уставился на него, как на необычайное явление:

— Фельдфебель!

— Так точно, господин майор.

— Что делается на опорном пункте?

Фельдфебель медлил. Майор смотрел на его дрожащее лицо, схватил со стола бутылку и протянул ему:

— Выпейте сначала!

С деревенской улицы приближался крик, усиливался, приобретая жалобный оттенок:

— Санитар! Санитар!

Солдат бежал мимо дома. Фельдфебель откупорил бутылку. Пил жадными глотками. Свет пламени отражался на его лице. Прошло довольно много времени, прежде чем он оторвался. Тогда он посмотрел на майора, как будто тот ничего не говорил.

— Ну? — Командир больше уже не мог сдерживать своего нетерпения.

— Русские наступают, — ответил фельдфебель, как бы объясняя свое появление здесь.

Майор медлил. Он все еще ждал доклада. Но фельдфебель продолжал упрямо молчать, тогда он стал задавать наводящие вопросы:

— Что докладывает ваш командир роты?

— Так точно… — Фельдфебель оглянул помещение, начал потеть.

— Вы что, больны? — спросил майор.

— Нет… Может быть… да.

— Да вы с ума сошли! — сказал майор. — Как, впрочем, и все мы.

Как доктор, он взял фельдфебеля за запястье, почувствовал горячечный пульс. Над косточкой он задел холодный корпус часов.

— Итак, сейчас, пожалуйста, подробности. Соберитесь. Вы доставили первое сообщение с опорного пункта. Рота держится?

— Не знаю, — жалобно ответил фельдфебель.

Перед домом разорвался снаряд. По комнате пролетела ударная волна. Казалось, что балки обвалятся. Потянуло дымом. Оконные рамы выбило, и они упали на пол. Майор протер от пыли здоровый глаз. В комнате вперемешку лежали топографические карты, осколки стекла и бумаги. Фельдфебель сидел на корточках.

— Вас ранило? — спросил майор.

Фельдфебель встал:

— Сообщение от командира роты. После сильной артподготовки противник перешел в атаку на опорный пункт. Рота удержала позиции, но срочно просит подкрепления.

Майор пристально посмотрел на него:

— Послушайте, ведь мы не на маневрах! — Он с силой махнул рукой в воздухе, как будто ударил плетью. — Скажите мне, ради бога, какими силами атакуют русские? Атакуют они с танками или без, достаточно ли у нас боеприпасов и каковы потери? Расскажите мне все, что видели до своего ухода, — майор запнулся. — А скажите-ка, когда же вы на самом деле ушли из роты?

Фельдфебель едва заметно вздрогнул:

— У меня остановились часы.

Майор тряхнул головой. С улицы кто-то закричал:

— Где тут сборный пункт для раненых?

Майор повернулся к окну, увидел беспомощную перебинтованную голову. За ней в дыму — другой солдат с рукой на перевязи, опирается на палку.

— Из какой части? — спросил майор.

Раненный в голову солдат различил погоны, подтянулся:

— Пехотный полк Хартмана. Пулеметчик ручного пулемета.

— Когда вы покинули часть?

— Почему я покинул часть?

— Когда! — крикнул на него майор. — Я спросил: «Когда»!

— Чуть больше получаса назад, господин майор.

— Ваша часть примыкает к высоте справа?

— Так точно, господин майор!

— Значит, вы не могли покинуть свою часть всего тридцать минут назад.

— Нет, господин майор. Нас подвез вездеход.

— Когда началась русская атака?

— Около одиннадцати часов ночи, господин майор.

— Атака, а не артиллерийский огонь!

От деревни над крышами прогудел истребитель. Он летел к фронту. Его пулемет колотил вовсю. Майор увидел на его крыле красную звезду. Солдат с рукой на перевязи покатился по дороге. Майор пригнулся под защиту бревен у окна. Раненый с повязкой на голове прижался к стене дома. Когда опасность миновала, он показался снова.

— Вот собаки! — ругнулся он ожесточенно. — …Они вообще еще не атаковали.

— Хотите сказать, что русские полчаса назад еще не переходили в атаку?

— У нас — нет, господин майор. Слева и справа — тоже нет. И у высоты тоже нет. Мы бы заметили.

— Вы уверены? — спросил майор настойчиво.

— Так точно!

— Спасибо. На краю деревни — санитарная палатка.

Майор медленно повернулся:

— Фельдфебель?

Комната была пуста.

— Ничего не понимаю, — пробормотал майор.

Он прошелся от стены к стене. Как будто бы он уже был на улице. Вокруг — голые стены, деревянный потолок. Крыша над ним, которая только мешала видеть ему небо. Попеременные порывы то теплого, то холодного ветра из окон. Гул и потрескивание пламени.

В коричневой коробке телефона, перевернутой на столе, затрещало.

— Командный пункт, Шнитцер.

Послышался знакомый голос из штаба дивизии:

— Хочу вам только сообщить, что артиллерия получила разрешение открыть огонь.

— Спасибо за уведомление! — Голос майора звучал холодно.

— Пожалуйста. Мы тоже сейчас отправляемся.

— Как мне это понимать?

— Вражеская тяжелая артиллерия обстреливает Эмгу. У нас только что был налет авиации.

— Быстро пошли дела.

— Да, немного неожиданно. Мы сейчас тоже действуем быстро.

— Это не может не радовать.

— Не хотелось говорить, — донесся заметно стихший голос, — мы снимаемся.

— Как вы сказали?

— Командный пункт дивизии переносится.

— Вашу шутку считаю неуместной! — Майор нахмурил брови.

— К сожалению, это не шутка, — ответил голос. — Это один из фактов, которые случаются здесь сплошь да рядом.

— Не могут же переводить дивизию посреди боя!

— А дивизия и не переводится. Она остается, где стоит. Вашей роте незамедлительно отдан приказ удерживать позицию на высоте. Только наш командный пункт перемещается немного дальше в тыл, так, по крайней мере, выразился господин генерал. Впрочем, он был в ночной пижаме, когда садился в автомобиль. Быть может, это вам будет интересно.

— Немыслимо.

— Да, — продолжал голос после небольшой паузы, — а знаете, почему я вам все это рассказываю?

— На самом деле я действительно не все понимаю после нашего последнего разговора.

— Сейчас поймете. Еще один приказ вам лично.

— Пожалуйста!

— Вам надлежит немедленно отправиться на опорный пункт, чтобы стать примером для сражающихся солдат.

— Это ваши слова? — Снаряды просвистели над домом.

— Нет. Генерала в пижаме. Он позаимствовал их, наверное, из иллюстрированной книжки.

В деревне рвались снаряды.

— Это — свиньи, — сказал голос в трубке. — А вы должны только знать, за кого подставляете свою голову.

— Очень воодушевляет, вы не находите?

— Очень воодушевляет. — Офицер в штабе дивизии понизил голос: — Я только сейчас понял, почему вы из-за артиллерии мне все уши прожужжали. Нет необходимости, чтобы всегда умирали только порядочные люди. Маленький знак пальцем в правильный момент…

— Правильно, — прервал майор. — А я пойду на опорный пункт. Не потому, что этого желает господин генерал, а потому, что там еще есть пара порядочных. Может быть, я им понадоблюсь. Все, что мы делаем порядочного, делаем только для порядочных. Может, вам это как-нибудь поможет? Вам же нужна помощь, а?

Из бакелитовой трубки послышался щелчок, но ответа не последовало.

— Алло! — крикнул майор. Он два раза нажал на кнопку вызова. Связь была мертва. Задумчиво положил трубку. Вышел в наполненную дымом прихожую. В нише, прислонившись к стене, сидел измученный адъютант.

— Что случилось?

Адъютант поднял голову, показал на рукав. Он был разорван от плеча до кисти.

— Я стоял на улице, когда пролетел истребитель, — растерянно объяснил он.

— Повезло, — рассеянно констатировал майор. — Я должен отправиться на позицию. Вы командуете батальоном. Не перенапрягайтесь.

— Господин майор?

Адъютант смотрел, ничего не понимая. Но дверь уже захлопнулась, а майор исчез в клубе дыма.

Жар ударил ему в лицо. Где-то в деревне с треском рвались патроны. Он пробежал за дом, к своему вездеходу.

— На позицию! — приказал он водителю. Мотор со скрежетом завелся. Дым висел перед ветровым стеклом серой простыней. Когда они выехали из горящей деревни, стало лучше. Они ехали на восток, навстречу пламенеющему горизонту. Песок шипел под покрышками. Скорость увеличивалась. Когда началось кладбище, на дороге вдруг оказалась воронка.

Водитель сжал руль, тормоза завизжали, навстречу майору полетело ветровое стекло. Он закрыл глаза. Машина чуть не перевернулась. Мгновение он отходил от внезапного испуга. И вот они уже стояли между могильными крестами. Кузов трясся, словно разъяренный зверь. Водитель тупо спросил:

— Что делать?

— Через кладбище!

По бамперу застучали кресты, колеса вязли в могильных холмах. У майора появилось смутное неприятное чувство. Не успели они выехать на дорогу, как из-за крон деревьев бесшумно вылетели два самолета. Потом вдруг загудели моторы, обе машины круто взмыли вверх, сделали вираж и вернулись обратно. Наверняка они заметили серую коробку вездехода между белыми крестами. Из-за пропеллеров сверкнули вспышки пламени. Взлетели фонтанчики земли. Водитель уже выскочил из машины и прижался к земле перед радиатором. Майор неотрывно смотрел на небо, на две застекленные кабины. Фонтанчики земли приблизились к машине. Березовые кресты разлетались в щепы. Воздух стал невыносимо горячим. Потом прозвучала резкая барабанная дробь, и жесть автомобиля прошила строка дыр. Шум моторов смолк. На кладбище было спокойно, как будто ничего и не произошло. Над высокими травами раскинулось утреннее небо. Тишина и одиночество. Даже горящая деревня ничего не нарушала. Вдалеке обвалилась обуглившаяся крыша, но не доносилось ни звука. Водитель лежал перед машиной в траве. Из его затылка вытекала белая жидкость. Майор перевернул убитого на спину. Ему показалось тяжело закрывать чужие глаза. Снова возникли воспоминания о ребенке. Нечто болезненное, смешанное с бешенством и беспомощностью. Он склонился и попытался прочесть что-то вроде молитвы. Но внутри оставалась глухота. Вдруг вспомнился случай двадцатипятилетней давности, словно это было вчера…

В дверь позвонили. Вошла служанка:

— Какая-то дама. Хочет с вами поговорить.

Вошла женщина:

— Мне сказали, что вы были последним командиром роты моего сына. Рядовой Лотц. Он пропал без вести.

— Пропал без вести? Это, должно быть, ошибка.

Женщина улыбнулась сквозь слезы:

— Я так и знала. Он жив. Он лежит где-нибудь в госпитале. Ведь письма теряются. Революция. Все так ужасно. Вы знаете что-нибудь о нем?

Обои в полоску. Зеленый абажур. На двойных оконных рамах облупилась масляная краска. Сказать ей, что он убит? У нее морщины на лице. Как будто кто-то нацарапал иголкой. Это был ее единственный ребенок.

— Не могу вам ничего сказать. К сожалению. Он был ранен.

— Да, а потом?

— Мы отправили его в тыл. Революция… Неразбериха. Вы понимаете. Вы обязательно вскоре получите весточку.

Раненый висел на колючей проволоке. Санитар, попытавшийся ему помочь, получил пулю в голову. Командир роты запретил до наступления темноты пытаться спасать. Вечером раненый был уже мертв.

— Вы же были его командиром роты?

— Да.

Мать заплакала.

— Если ваш сын напишет, дайте, пожалуйста, мне знать.

Женщина ушла со слезами на глазах…

Майор встал и осмотрелся. Над передовой лежала, гремя и чернея, стальная гроза. На опорном пункте сражались остатки роты. Где-то женщины ждали своих мужей, дети — отцов. Он вспомнил свой бессмысленный приказ об атаке на дамбу. С ожесточенной решимостью пошел с кладбища. Он избрал к фронту кратчайший путь — тропу через болото.