со слов покойного Владлена Иосифовича Прочашковисского

В году 1910-ом, когда сирень цвела до конца душного июля, и трубки никогда не раскуривались с первого раза, в городе Менске у семейства Марковичей был куплен дом приезжим поляком. Купил он его за небольшие деньги по знакомству, открыл антикварный магазин на первом этаже, на втором поселился сам, а остальное сдавал в наем.

Сам поляк, а звали его Казимиром Каминским, был человеком нелюдимым, холостым и большим педантом в мелочах. Невысокого роста, голубоглазый, он был из тех людей, которые не заводят знакомств по четвергам, чистят себе сапоги щеткой из беличьей шкурки и, когда едят суп, наклоняют тарелку на себя. Ходили слухи, что он был из краковских масонов, и дом в центре города купил не просто так. Хотя, как вы знаете, слухам верить нельзя, особенно тем, которые услышишь на вокзале.

Казимир был из незнатного помещичьего рода, обитавшего в небольшом имении под Краковом. Шестнадцати лет отроду он был отправлен отцом получать образование в город, где и прожил студентом до двадцати семи лет на маленькие деньги присылаемые из родного имения матерью. После университета он устроился клерком в банк по знакомствам отца, и через шесть лет после того стал главою одного их филиалов в Лодзе. Ему, как человеку дотошному и педантичному пророчили хорошую карьеру сослуживцы, в спину называя его

"Kazhimir-byaka". Было ясно, что через пять-шесть лет он будет занимать большое кресло в правлении, и ссориться с ним никто не хотел.

Перевод в Варшаву Казимир воспринял, как должное. Он даже и не удивился хорошему жалованью и почетной должности. Он просто поменял один стол на другой, уже дубовый, в отдельном кабинете с личным секретарем, который каждое утро, краснея от неловкости, как-то боком вжимался через слегка приоткрытую дверь в кабинет Казимира с однообразным "korrespondencija, ponei", и ставил перед Каминским серебряный поднос с белыми и голубыми хрустящими продолговатыми конвертами. Казимир скоро привык к размеренной жизни банкира, он стал привыкать к лишним деньгам и покупал милые антикварные безделушки, которые любовно расставлял на полках и шифоньерах своих апартаментов.

Вести о смерти отца застали его на заседании правления банка: его секретарь, синий от страха, вызвал Казимира в приемную и дрожащей рукой протянул ему телеграмму. Казимир уехал немедленно, ни перед кем не извинив свой внезапный отъезд, чтобы никогда не вернуться в

Варшаву. Похоронив отца, он поспешил покинуть родные места и перебрался в Менск.

В Менске было проще и спокойней. Магазин забирал много времени разными мелочными заботами, и некогда было думать об отце, о матери, которую он навсегда запомнил в черной вуали в старушечьем платье, маленькую, очень жалкую, от которой он бежал в страхе увидеть ее смерть, стыдливо объяснив свой отъезд в скупом письме, оставленном на обеденном столе в гостиной.

Но и в менских апартаментах, отрешившись от всего, что могло бы ему напомнить о родном доме, Казимир еще долгие месяцы просыпался по ночам от одного и того же сна в удушающем ужасе, хватая воздух ртом.

В этом сне он стоял в библиотеке перед книжными стеллажами не такой, каким он был сейчас, а на двадцать лет старше. Он всей душой ощущал вес пятидесяти лет, скопившихся на плечах неудобной кучей. Он смотрел на книги и журналы, которые читал взахлеб еще ребенком и с неловкой сентиментальностью прикасался к ним кончиками пальцев, не решаясь открыть. А рядом, прислонившись в дверному косяку, стоял, не замечая Казимира, двоюродный брат, Ян. Он был тоже старым с выцветшими слезящимися глазами в смешном пиджаке без лацканов. Пять лет назад он был сослан на каторгу, застрелив в Вильно судебного пристава. Чуть поодаль, в кресле сидела Анна, младшая сестра, утонувшая в сельской речке двадцать лет назад по недогляду нянек, такая, какой он ее часто себе воображал: светская красавица, украшение краковских балов. Он с удивлением, но без испуга разглядывал их и говорил себе, что они, равно как и книги его детства не могут быть здесь просто так, без смысла. Потом он понял, что он видит призраки прошлого, которые не хотят оставить его и надоедают своей навязчивостью. Он шел по коридору в комнату для гостей. Направо, мимо столовой, мимо салона, мимо большой ванной комнаты и еще раз направо. Там, у стены стояла мать. В том же черном вдовьем старушечьем платье, в той же черной старомодной вуали она смотрела на постель, где спутанным клубком копошились тени, гибко оплетая друг друга, кажущиеся объемными из-за постоянного своего движения. Он оглянулся вокруг и увидел Яна, тот, так же как и мать, не мигая, смотрел на постель. Кто-то вдруг шепнул: "Он еще борется", и Казимир увидел в одной из теней лицо отца, молодого и пышущего здоровьем, без этой старившей его бородки, которую он отрастил после рождения Анны, чтобы казаться старше. Он вдруг понял, и, наклонившись к самой постели, сказал: "Анна здесь". Боясь опоздать, он повернулся к выходу, чтобы привести ее в эту комнату и показать отцу. Но его остановил голос матери, негромкий, твердый и молодой:

"Смотрите, он улыбается". Обернувшись к постели, он успел увидеть улыбку отца: тот всегда сначала улыбался глазами, когда морщинки веселости разбегались по его вискам. В этом месте Казимир всегда просыпался в ужасе от невозможности сна.

Он спешил в кабинет, где наливал себе вина, и дрожащей рукой доставал из тайника свою тайную страсть, коллекцию золотых монет

Речи Посполитой, которую он начал собирать еще студентом, откладывая из денег, присылаемых матерью. Он садился в кресло за письменный стол и, прихлебывая из бокала, перебирал монеты одну за другой, успокаиваясь в приятной тяжести золота на подушечках пальцев.

В кабинете Казимира, где тот проводил большую часть времени, скопилось огромное количество часов. Были там и огромные настенные часы с гирями в форме маленьких часовен, еловых шишек, увесистых чугунных чашек Петри и странных индусских божков из Нового Света.

Были там и настольные часы в форме пресс-папье, подставок для карандашей, календарей на двадцатый век. Были у него и часы для жилетного кармана, золотые, последний подарок отца на тридцатилетие с надписью на задней крыше "Kazimirzowi, kochanemu synowi. Dnia 12 maja roku 1909". И даже небольшие солнечные часы, которые, будучи помещенными в квартиру, функцию свою потеряли и нелепым сооружением громоздились на журнальном столике заваленные газетами и нераспечатанными письмами.

Через три года после переезда в Менск Казимир заметил, что время, которое так лениво тянулось в студенческие годы и, потом, когда он полгода после смерти отца жил с матерью в родовом имении под

Краковом, внезапно изменило свой ход. Оно, как сумасшедшее, мелькало неделями и месяцами перед глазами, подгоняемое теми многочисленными часами, которые заполняли его любимый кабинет. Он с удивлением понял, что прошло уже три года его новой жизни в этом маленьком городе. Он вдруг осознал, что парикмахер из дома напротив, у которого так хорошо постричься в прохладные осенние полуденные часы после обеда, привычно уважительно здоровается с нем каждое утро

("Dzien dobry, Panie Kazimir"), когда открывает двери своего заведения. И в том ресторане "Gelezinis Vilkas", где Камински привык выпивать бокал пива в душные летние вечерние часы, слушая разговоры местных богатых лавочников, и, иногда, встречаясь со своим агентом из Бреста, который привозил ему новые партии товара, подходил к нему метрдотель с любезной улыбкой и говорил по-жамойтски "Laba diena, pone Kazimiai. Alui, kad visada?" Вот уже второй год он перестал вспоминать отцовскую усадьбу, как дом, как самое безопасное место на земле, где так уютно пахнет фаршированной уткой и запеченным зайцем с грибами, где старая нянька Ядя, нет-нет, да запоет, улыбнувшись беззубым ртом, "…zshe iz Krakiv poziolony" дрожащим старушечьим голосом.

Понимание пришло внезапно. Часы ускоряли течение времени, собравшись тучною толпою в небольшом объеме дома Казимира! Тот, чтобы отвлечься от навязчивой мысли о часах и загнанном до безумия времени, затеял перестройку дома, спланировав новое крыло к магазину и еще один этаж.

- Представьте себе, хлопцы, душный июль 1913 года. - рассказывал

Тема. - Нагретая мостовая, Казимир сидит в кафе напротив своего дома в плетеном кресле с запотевшим бокалом пива и тарелкой холодника со льдом. С сигарой в руке он рассеянно созерцает строителей, копошащихся через улицу с кирками, ломами и лопатами в руках, одуревших от жары, ругающихся с приказчиком. Продавец Казимира,

Зиновий, стоит в дверях магазина, перегороженного ширмой между строительной зоной и самим магазином и лениво зевает над зарождающейся ссорой.

Назойливая муха, которая уже полчаса досаждала Казимиру, наконец-то уселась на стол рядом с тарелкой с холодником. Вот тут-то ты мне и попалась, подумал Казимир. Он с размаху шлепнул салфеткой по столу. Тарелка перевернулась, и холодник залил роскошным красно-бурым пятном ослепительно белую скатерть. Рядом вырос официант в белом переднике.

- Не беспокойтесь, пан Камински, я тотчас принесу еще.

Пересядьте, кали ласка, за соседний столик. Я перестелю скатерть.

- Ничего-ничего. - растерянно пробормотал Казимир. - Не торопись.

Я пока посмотрю, как там дела в магазине.

Не торопясь, лениво постукивая тростью по бедру, Казимир перешел улицу и подозвал приказчика.

- Третий день уже стену ломаете, любезный. - недовольно сказал

Казимир.

- А вы знаете, пан, что здания сами выбирают себе пристройки, как жених выбирает себе невесту.

- Ты мне, любезный, зубы не заговаривай. За те деньги, что я тебе плачу, ты мог бы давно уговорить этот дом выбрать именно ту пристройку, что я тебе заказал.

С грохотом обвалился кусок стены. Казимир и приказчик обернулись, строители разбежались в стороны, - пыль на углу здания медленно оседала.

- Ты кирку-то придерживай, когда по камню бьешь. - говорил бородатый рабочий с седыми кустистыми бровями молодому парню голому по пояс с перевязанной головой.

- Да, Збигнев, эта ты погорячился. - добавил другой строитель.

- Пан, пан идет. - зашелестело по толпе, строители расступились.

- Ты, любезный, так мне и дом весь разрушишь! - подходя, говорил

Казимир приказчику.

- Разойдись! - крикнул приказчик строителям. - Выбачайце, панове.

- это уже Казимиру. - Сию минуту все устроим.

Растолкав строителей, приказчик наклонился вдруг над кучей строительной пыли и двумя пальцами извлек что-то, в чем отразились и ярко заиграли солнечные лучи. Казимир протянул руку и в его ладонь тяжело опустился предмет, приковавший всеобщее внимание.

Монета. Спокойный и прекрасный лик короля Сигизмунда на аверсе.

На реверсе полный герб Речи Посполитой под монаршей короной.

Идеальная симметрия. Два королевских орла и две великокняжеских погони. Два шведских и готских герба внутри большого герба. И в центре маленький снопик. Герб величайшей из династий. Vasa.

Коронная. Сигизмунд третий. Sigismundus tertius dei gratia poloniae et sveсiae rex, magnus dux litvaniae russiae prussiae samogitiae livoniae zamosiae. 1621. Сто пять грамм чистого золота.

Этот тридцатидукатовик Казимир узнал бы и в темноте.

Сумерки застали Казимира в кабинете с лупой в руках над монетой.

Он рассматривал царапины на ней, пытаясь представить себе, как много лет назад кто-то неведомый по старинному обычаю на счастье положил в угол дома монету. Достал из кожаного кошелька, где возможно были и другие монеты, крякнул эдак: "была, не была" или может даже "пусть стоит дом на века" и вмял монету в свежий раствор.

Настенные часы пробили одиннадцать. Казимир невольно вздрогнул. В сумеречной тишине кабинета первый удар часов прозвучал как выстрел.

Монета лежала на бархатной подушечке, Казимир с лупой в руке рассматривал царапины на ней, пытаясь представить себе, как кто-то неведомый по старинному обычаю на счастье положил в угол дома монету. Достал из кожаного кошелька, где возможно были и другие монеты, крякнул, эдак: "была, не была", или, может, даже: "пусть стоит дом на века", и вмял монету в свежий раствор.

Казимир посмотрел за окно. Фонари еще не зажгли. Гибкие тени извивались в свете окон дома, и, как черные кошки, плясали по мостовой. Надо же, как повезло, подумал Казимир. Он улыбнулся, вспоминая озадаченные физиономии рабочих. Бывает же такое. Завтра же отнесу все монеты в банк. Незачем хранить дома такую драгоценность.

К тому же пол улицы видело ее. Он сделал хороший глоток из коньячной рюмки. Не верю. Он взял монету и приложил ее к щеке. Холодная, тяжелая она удобно прилегла к коже. Нет, это не сон. Вот она, я ее чувствую. Казимир рассмеялся.

В глубине квартиры послышался какой-то шорох. Померещилось?

Сердце бешено застучало в висках. В животе образовалась пустота. Кто там, хотел крикнуть Казимир. Вместо этого у него получилось невнятное хрипение. Неужели воры? Дурак! Надо было сразу все в банк отнести! Столько народу смотрело! Казимир зашарил по столу, пытаясь найти что-нибудь тяжелое. Рука наткнулась на холодный мрамор пресс-папье. Судорожно сжав его, он боком, осторожно ступая, подошел к двери. Только бы не скрипнула! Медленно опустив ручку, Казимир выдвинулся в коридор. Темно. Ни черта не видно! По стене, нащупывая путь руками, он прокрался в гостиную и, взяв у камина тяжелую чугунную кочергу, почувствовал себя несколько уверенней.

- Кто здесь?! - Казимир зажег керосиновую лампу. Медленно, с сумасшедшим сердцебиением, обследовал всю квартиру, комнату за комнатой. Никого. Он подбежал к входной двери и, затаивши дыхание, прислушался к звукам в парадной. Тишина. Негромко выругавшись, он вытер пот со лба. Вот ведь испугался! Казимир направился обратно в кабинет, зажавши кочергу под мышкой.

Черта с два я теперь усну! С улицы донеслись шаги и голоса.

Негромкий мужской голос и тихий женский смех. Это немного успокоило

Казимира. В конце концов, есть и соседи этажом выше. Если что, заору, глядишь, прибегут. Хотя, кто их знает, этих соседей…

Казимир залпом допил коньяк. Все будет хорошо. Наступит утро. Придет прислуга. Я отправлюсь в банк, на Захарьевской. Управляющего знаю, хороший хлопец, честный. Он вспомнил свой кабинет в Варшаве. С удивлением понял, что скучает по оживлению большого города. Улицы, помнится, не затихали как здесь. Жандармы ходили до утра. Казимир незаметно погрузился в тревожный полусон.

Что-то с грохотом обрушилось в корридоре, и кто-то, словно на цыпочках, пробежал за дверью. Казимир проснулся и упал с кресла.

Рядом со звоном рухнула прислоненная к столу кочерга. Казимир судорожно зашарил по полу, схватил ее, и, держа наперевес, подбежал к двери. Смелости открыть дверь уже не хватило. Он замер, подперев дверь плечом, щелкнул ключом, запираясь. Не отрывая глаз от двери,

Казимир попятился назад с расчетом огреть входящего по голове, как только тот сломает дверь. Он замер. И время замерло вместе с ним.

Тема со вкусом отхлебнул из бокала. Друзья, зачарованные рассказом, не отрываясь, смотрели на него.

- И что? - наконец не выдержал Алекс.

- А ничего. - невозмутимо сказал Тема. - Нашли мертвого утром.

Прислуга и нашла. Сердечный приступ. Когда-то это называли разрывом сердца. Нашли мертвую крысу, на которую обрушилась вешалка. Бедняга пыталась добраться до норы, да не добралась, - подохла по дороге.

- А что с монетами? - спросил прагматичный Пугач.

- Коллекция была нетронутой. Только вот ту самую монету так и не нашли. Скорее всего, сам Казимир запрятал ее в какой-нибудь тайник перед смертью. Вот так-то, хлопцы.

- Да-а. - протянул Алекс. - Вот так живешь-живешь. Приходит крыса и все портит.

- Опять крыса. - пробормотал Пугач.

- Предлагаю объявить крысам войну. - заявил Тема. - Коль скоро

Пугач их не любит.

- Давай! - развеселился немедленно Алекс. - Как воевать будем?

- Через ведение активных боевых действий. Как же еще? Сначала подготовим обычные стратегические вооружения для действенной военной кампании. До момента же развертывания своих сил на фронте предлагаю вести партизанскую подрывную деятельность.

- Мне бы саблю, да коня… - заворчал Пугач, идея ему уже не нравилась.

- Для начала, - продолжал Тема, - необходимо освоить основные методы ведения партизанской войны.

- Поезда под откос? - съехидничал Алекс.

- Почти. - не поддался Тема. - Сооружение ловушек!

- Поздновато за крысоловками идти. - зевнул Пугач. - Магазины закрыты. Как ты полагаешь?

- Крысоловка - это суть механизм по отлову крыс. Вовсе не обязательно пользоваться серийными крысоловками. Есть и иной способ!

Кустарное производство!

- Я крысоловки делать не умею. - гордо заявил Пугач.

- Все, что нужно, - это лишь неординарный подход. Выигрывает тот, кто воюет не по шаблону, говорит нам Сунь-Цзы, и мы с восторгом подхватываем этот девиз.

- Тема, ты пьян. - сказал Пугач.

- Отстань, ради тебя же стараюсь.

- Из чего крысоловку будем готовить? - Алекс понял, что можно неплохо повеселиться.

- Погоди. - Тема потер лоб. - Вот один из предлагаемых проектов.

Из дерева (карандашей, бумаги) готовим маленький плотик. (- Что-что?

- Плотик! Плот! Надводное транспортное средство! - А-а-а-а!) На плотик кладем пельмень!

- Нормально, хорошо-о-о! - всеобщее одобрение.

- А плотик запускаем в наполненную ванну!

- И какова же мотивация? - Пугач все еще сомневался.

- Все очень просто! Крыса хочет съесть пельмень и забирается в ванну. Бросается в воду и плывет. Добирается до плота и пытается схватить пельмень. После неоднократных попыток у нее это, скажем, получается. Она направляется в обратный путь, прошу заметить, утомленная нелегким трудом. Не доплывает и тонет на полпути.

Операцию предлагаю назвать "Чапаев".

Ответом были долгие аплодисменты. Тема раскланялся. Через двадцать минут плот был уже готов и пельмень гордо позиционировался на палубе. Ванну наполнили водой и для верности насыпали стиральный порошок. Пугач лениво объяснил, что, возможно, крыса либо взобьет пену и утонет, либо отравится порошком и опять-таки утонет.

Рациональное предложение поддержали. Спать отправились все в убеждении, что у крысы нет ни малейшего шанса на спасение.