«Я влюбилась», — думала я неделю спустя. Нет, не в Эда и даже не в Мэттью, а в маленького мальчика, который попал в отделение неотложной помощи и с необыкновенной терпеливостью переносил осмотр. Это был пятилетний астматик, оказавшийся в госпитале после приступа удушья, который он заработал, играя на пыльном чердаке. Он напомнил мне малыша Ди, Макса, который мог бы стать таким в свои пять лет — те же тонкие волосы, те же большие удивленные глаза. Вот только губы моего пациента были, в отличие от губ Макса, почти синими, что меня очень беспокоило.

— Рори такой хороший мальчик, — сказала я, ероша ему волосы и вешая стетоскоп обратно себе на шею.

— Обычно да, когда не может дышать, — ответила его мать.

Я начала знакомить женщину с планом действий. Я собиралась прописать ее малышу ингалятор и первую в его жизни дозу изопентеноидов, как вдруг меня прервал крик, донесшийся из-за занавески. Прибыла реанимационная команда. Они привезли пациента, который «свалился» сорок пять минут назад. Я оборвала разговор, наскоро проинструктировала Марианн о дальнейших действиях с Рори и выскочила, чтобы помочь команде кода, состоящей из парамедиков и медсестер, которые сгрудились вокруг тела.

— Парень обедал с друзьями и подавился, после чего резко посинел и упал на пол. Друзья пытались ему помочь универсальными приемами, но безуспешно. Когда мы приехали, пришлось констатировать остановку сердца, — отрапортовал парамедик, после чего посмотрел на часы. — Асистолию зафиксировали сорок пять минут назад.

Он также добавил, что пациенту ввели пять ампул эпинефрина, четыре дозы атропина и две дозы вазорелаксантов, лекарств, которые должны были наладить кровообращение. Медики занимались CPR с того момента, как прибыли на место незадавшейся вечеринки. Пациенту постоянно делали искусственное дыхание, и по дороге он вспотел. Я надеялась лишь, что нам не придется снова его воскрешать.

— Есть данные о проблемах с сердцем? — спросила я.

— У нас нет.

«Это будет легко, — подумала я. — Все, что мне нужно сделать, это удостовериться, есть ли хоть одна ровная линия в ЭКГ пациента. Как только я увижу, что остановка сердца произошла на самом деле, объявлю время смерти».

Именно это мы и направились делать.

— Кто-нибудь возражает против моей кандидатуры на объявление? — спросила я минуту спустя, глядя на настенные часы, чтобы определить время смерти. Медики толпились у изголовья пациента, лицо которого покрылось испариной, и смотрели на меня с непониманием. На секунду мне показалось, что они просто не знают американского сленга, что «объявление» означает конец игры, пациент «вышел». Вот только он не вышел.

— Подождите! Минуточку! — Один из медиков фыркал и пыхтел. — Я уверен, что у него есть пульс.

— Нет, пульса нет, — тихо сказала я.

— У него есть пульс, доктор. У него определенно есть пульс, — подтвердил другой член команды реаниматоров, который держал руку на бедренной артерии пациента.

Я подошла к телу, чтобы убедиться самой. Глаза мужчины не реагировали на свет, пальцы посинели, но грудная клетка была все еще теплой, а сердце билось с такой необычайной силой, что мою руку буквально подбрасывало. Вот оно. Снова. Фейерверк в финале.

Я посторонилась, давая сестре Джемме возможность интубировать пациента и подсоединить его к дыхательному аппарату, затем стянула перчатку и направилась в комнату ожидания. Я не повторю той ошибки, которую сделала в Штатах. Этот мужчина был мертв еще сорок пять минут назад, до того как им занялась команда реаниматоров, и то, что его сердце все еще бьется, не означает, что он оживет. Я поговорю с его семьей и постараюсь убедить близких отказаться от искусственного жизнеобеспечения. Я не позволю Смерти смеяться последней.

— 11-я палата, возникли проблемы, — сообщила Марианн, хватая меня за руку, прежде чем я успела выбраться из «Аквариума».

— Маленький мальчик? Его нужно было научить пользоваться ингалятором.

Я повернулась и пошла за ней в 11-ю палату. Теперь Рори действительно задыхался — его маленькая грудь вздымалась и опадала с таким трудом, что мне впервые захотелось научиться исцелять наложением рук.

— Альбутерал в течение часа, — сказала я. — Подключите его к оксигемометру и давайте кислород. Он принял стероиды?

Марианн покачала головой.

— Их не принесли из фармации.

— Так сходи туда и сама принеси, — велела я и успокоила мать мальчика, пообещав, что скоро вернусь и осмотрю ее сына еще раз.

В коридоре я едва не столкнулась с мистером Деспопулосом, моим крайне болтливым, но абсолютно не от мира сего бездомным пациентом с синдромом Вернике-Корсакова — результатом разрушенного алкоголем мозга. Вообще-то мне нужно было бы вернуть его в палату, но мои мысли вертелись вокруг того, не забыла ли я, что еще можно сделать для маленького мальчика, поэтому я прошла прямо к двери приемной.

Двенадцать человек сразу вскочили на ноги, стоило мне только открыть дверь. С внутренним облегчением я заметила, что никто из них не держит кастетов и выкидных ножей. Они все выглядели взволнованными и раздосадованными.

— Здравствуйте. Мне нужно поговорить с семьей… — Я вдруг осеклась на полуслове. Я не знала имени пациента. До сих пор я даже не думала о его имени. Он был просто телом на каталке. О Боже. Помоги мне. Я взглянула на свой пейджер, делая вид, что меня вызвали.

— Извините, — сказала я, пятясь к двери и кивая им.

Закрыв за собой дверь, я повернулась и врезалась в Марианн, которая в это самое время подбежала ко мне.

— В аптеке нет орапреда, — прошептала она.

— Как его зовут? — спросила я.

— 11-я палата? Не знаю.

— Да не его. Пациента кода.

— Мистер Бодли. Ангус Бодли, — ответила Марианн.

— Понятно, — сказала я, направляясь назад, к дверям приемной. — Да, дай ему декадрон или солюмедрол, что угодно из стероидов, которые есть в нашей аптеке. Только поторопись, — добавила я.

Но Марианн не торопилась, а стояла и непонимающе моргала.

— Ты хочешь, чтобы мистеру Бодли ввели декадрон?

— Нет! Рори! Маленькому мальчику! — вскрикнула я, прищелкнув пальцами. — Кстати, этому парню разве не нужно быть в палате? — добавила я, показывая на мистера Деспопулоса, который крался в сторону главного выхода в одном больничном халате.

Марианн помчалась за ним, а я в который раз пересекла ту черту, за которой начинается «территория плохих новостей».

— Я бы хотела поговорить с семьей Ангуса Бодли, — произнесла я. В этот раз встали только четыре человека, которые и подошли ко мне: пожилая пара, мужчина, чей живот грозил оборвать пуговицы оксфордской рубашки и вырваться на волю, и брюнетка приблизительно моих лет.

Как только я открыла рот, чтобы сообщить им свое заключение, до меня внезапно дошло, кто такой Ангус Бодли. Это тот самый пациент, который как минимум раз в неделю жаловался на боль в груди. Мой первый пациент в Англии, которого я попыталась отправить на компьютерную томографию, даже не осмотрев его. Это Ангус Бодли, мужчина с «плохими нервами», не возвращавшийся в больницу с тех пор, как я прописала ему антидепрессанты. Я его даже не узнала.

— Он подавился до смерти, да? — спросил старший мужчина, прежде чем я снова открыла рот, но ничего не смогла произнести. Я чувствовала себя так, словно сама подавилась.

— Мы видели, как он посинел. Он смеялся, ел и вдруг… он уже не мог ни того, ни другого, — добавила седоволосая женщина, срываясь на рыдания.

Внезапно мне вспомнилась бабушка Ева и ее постоянные предупреждения о том, что за обеденным столом смеяться нельзя. Она была абсолютно права.

Я сказала им, что к тому моменту, когда мистера Бодли доставили сюда, у него сорок пять минут не было сердцебиения. И хотя сейчас его сердце бьется, у него нет шансов на восстановление нормальной жизнедеятельности. Его мозг слишком долго не получал кислорода.

— Но как такое может быть? — спросил мужчина в растянутой рубашке. — Он наконец-то справился со своими неудачами. Нашел новую работу, помирился с дочерью. — Он показал на брюнетку, которая кивнула в ответ. — Ангус даже наладил отношения с Люси.

— Его бывшей женой, — добавила пожилая женщина, прочищая нос.

— И у него прекратились нервные срывы. А теперь вот это… — недоверчиво закончил мужчина.

— Мне очень жаль, — сказала я, и мне действительно было жаль. Я была уверена, что сама сделала что-то такое, что привело к сегодняшней ситуации, или, точнее, чего-то не сделала, чтобы ее избежать.

— Вам придется спросить себя о том, чего бы хотел мистер Бодли, если бы мог говорить.

— Сделайте все возможное, — приказным тоном произнесла пожилая дама. — Медикаменты, дыхательная трубка — все возможное. Но никакого жизнеобеспечения!

— Мадам, аппарат искусственного дыхания относится именно к жизнеобеспечению, — сказала я. — К пациенту уже подключена аппаратура.

— И никаких больше уколов и толчков, верно, Луиза? — спросил пожилой мужчина, обернувшись к дочери мистера Бодли.

— Что именно вы имеете в виду под толчками и уколами? — спросила я, нахмурившись. Сейчас я думала о толстом трубчатом катетере, торчащем из шеи мистера Бодли, о меньших иглах для инъекций, которые были введены в его руки, и о гофрированной трубке аппарата, поднимающейся и опускающейся в момент наполнения его легких кислородом.

— Никаких шоков, — резко произнес он. — Никаких толчков в грудь. Я слышал, что вы иногда ломаете ребра, делая массаж сердца.

Уже немного поздно для…

— Ты что, не помнишь, сколько ребер он сломал, когда упал в шахту лифта? Он сломал себе почти все кости, но все равно выжил!

— Бабушка, это было тридцать лет назад! — воскликнула Луиза.

— Мой сын выдержит! — заявила бабушка. — Сколько инфарктов он пережил?

— Ни одного, — ответила Луиза. — У папы не было проблем с сердцем.

— Возможно, я перепутала его с Джеймсом, — неуверенно пробормотала бабушка.

— Кто из вас лицо, принимающее решение? — спросила я.

— Я, — четко произнесла молодая женщина. — Мой отец не хотел бы искусственного поддержания жизни.

Я провела семью из приемной в реанимацию, чувствуя себя главой похоронной процессии. Когда мы шли по коридору мимо «Аквариума», пациенты и персонал, похоже, глазели только на нас, и я ощутила заметное облегчение, отдернув занавеску, отделявшую 10-ю палату, и пропустив вперед семью. Однако, спрятавшись от внимательных взглядов и оказавшись в одной комнате с телом, я поняла, что боюсь на него смотреть. Ангус Бодли выглядел таким незнакомым — он лежал, уставившись в потолок, его грудная клетка двигалась в такт дыхательному аппарату, а конечности синели с каждой минутой. Он выглядел как труп, а не как человек, который умирает. Было сложно поверить, что это тот самый пациент, которому я когда-то помогла.

После того как семья собралась у каталки и попрощалась с ним, сестра Джемма выключила аппарат, а я вытащила эндотрахеальную трубку и сказала им, что осталось совсем недолго. Затем я с облегчением направилась к «Аквариуму», где Эд сортировал пробирки с анализами мочи.

— Ты в порядке? — спросил он, увидев меня.

— Да, я просто… — Я покачала головой, пытаясь сообразить, что еще я могу сделать. Может, я каким-то образом стала причиной того, что случилось? В конце концов, именно я прописала ему антидепрессанты, которые вернули его к жизни, и он снова стал смеяться и… подавился. — Мистер Бодли подавился и задохнулся, после чего у него случился сердечный приступ.

Глаза Эда расширились.

— Он умер?

Я посмотрела на часы.

— Ему недолго осталось. Я даже не стану заказывать для него отдельную кровать.

Тем временем из 11-й палаты появилась Марианн. Посмотрев на нее, я вспомнила о Рори, моем маленьком астматике, и направилась проверить малыша. К счастью, оказалось, что ему легче и спазмы наконец прекратились. Щеки малыша порозовели, и дышал он уже не с таким трудом. Я сказала его матери, что хотела бы понаблюдать Рори еще как минимум полчаса, задернула занавеску и развернулась, чуть не вступив в лужу ярко-красной крови на полу. Причиной появления лужи оказался мистер Деспопулос, который не догадался придержать повязку на ране, зиявшей у него на голове. Похоже, он даже не помнил той драки в баре, которая привела его сюда, как не помнил и о том, что у него еще и внутреннее кровотечение.

— Кровь из банка крови уже доставили? — осведомилась я у Марианн, которая шла мимо меня, черкая что-то в карточке.

— Сейчас принесут, — ответила она, не поднимая головы, и добавила: — А мистер Бодли только что выдал пятьсот кубиков мочи.

— Мне нужно продать все эти телевизоры, — сказал мистер Деспопулос.

— Ничего вам не нужно продавать. Вам нужно лежать в кровати, — приказала я, хватая его за руку и пытаясь оттащить назад, к его каталке.

— Я об этом позабочусь, — произнес Эд, появляясь в дверях, как только я прижала марлю к ране на лбу мистера Деспопулоса.

— Об этом парне? — спросила я, прижимая руку пациента к марле, чтобы освободить свою. На секунду мне показалось, что приклеить пластырем его руку к нужному месту, а самого пациента примотать тем же пластырем к каталке — просто великолепная идея. Но я справилась с искушением.

— О крови на полу. Эй, какие планы на вечер? — добавил Эд, когда я уже вышла за занавеску и собиралась направиться к «великой стене проблем». Я остановилась и притворилась, что слушаю, чтобы ему не пришлось кричать мне на весь коридор. Эд имел в виду свою группу, которая приехала в Лондон и на выступлении которой он хотел меня видеть.

— Не волнуйся, я рано верну тебя домой. По крайней мере, до рассвета. — Эд подмигнул.

А я все еще думала о моче мистера Бодли. Он не должен был мочиться, у него должны были отказать все органы, он же умирает… Я потерла виски и сказала, что мне все равно, когда возвращаться, я завтра не работаю.

— А я думал, что на отвратное действо явка обязательна, — пошутил Эд.

Он был прав. Я чуть не забыла: на завтра запланированы съемки «Важного происшествия». Вся неотложка будет забита актерами, которым придется притворяться пострадавшими во время взрыва метро, а врачи, медсестры и студенты будут делать вид, что спасают их. Интересно, чем при этом будут заниматься санитары, присутствие которых тоже обязательно?

— Я бы с удовольствием послушала твою группу, — ответила я, но тут же спохватилась: — Однако у меня есть планы. — Это был последний вечер, который Мэттью Холемби проведет в Англии, потому что ему пора возвращаться в Штаты. — Мне нужно быть в Лондоне. Я собираюсь посмотреть мюзикл про Бадди Холли.

— Так приходи после него. Мы будем неподалеку от Стренда, — сказал Эд, потянувшись за своей шваброй. Я поняла, что очень хочу увидеть его с микрофоном, а не со шваброй в руках.

— Наверное, приду.

— Мистеру Бодли понадобится кровать? — спросила Марианн, появляясь передо мной с карточкой. — Его жизненные показатели стабильны, но он все еще не реагирует на раздражители.

Прежде чем зайти к мистеру Бодли, возле которого продолжала дежурить семья, я украдкой заглянула за занавеску. Его жизненные показатели на мониторе действительно оказались нормальными, а когда я дотронулась до груди пациента, то ощутила, что она была теплой. Ну и что теперь?

— Ему недолго осталось, — сказала я его семье, снова ныряя за занавеску. По эту сторону я обратилась к Марианн: — Нет смысла переводить его наверх только затем, чтобы потом сразу же спускать вниз.

Неожиданно я подумала о том, что уже успела отправить домой маленького Рори с его стероидами и альбутералом, влить мистеру Деспопулосу две порции крови, чтобы восполнить то количество, что вылилось в его желудочно-кишечный тракт, зашить ему разрывы на коже головы, а мистер Бодли все еще не умер.

— Доктор Кэмпбелл, могу ли я отвлечь вас на минутку? — тихо спросил мистер Денверс, когда я пыталась вернуть моего заплутавшего алкоголика из очередной прогулки на его каталку за занавеской.

— Мистер Деспопулос, вам нужно оставаться здесь, — сказала я, аккуратно заталкивая его за занавеску и чувствуя себя фокусником, который пытается засунуть чертика обратно в табакерку.

— Как долго вы намерены занимать 10-ю палату этим телом? — спросил мистер Денверс, не повышая голоса.

— Сколько потребуется. Он еще не умер. Но я сказала его семье, что, поскольку его отключили от аппарата, он проживет лишь несколько минут.

— Не с повреждением ствола головного мозга, милая моя. Он может продолжать свое существование овощем, но это займет длительное время.

— Кто-нибудь хочет купить телевизор? — спросил голос за моей спиной. Чертов мистер Деспопулос! — У меня тут отличные телевизоры. Широкий экран. Плоский экран. Плазменный телевизор.

— Нет, спасибо, — ответила я, сокрушаясь, что этому человеку невозможно доказать, что он не работает в «Серкит-сити». Я вздохнула, потом поняла, что мистер Денверс все еще ждет ответа на свой вопрос. — Хорошо, хорошо. Я скажу им, что я ошиблась. И вывезу его отсюда.

— Почему бы просто не сказать им, что вы не знаете, когда он умрет? — спросил мистер Денверс.

Я моргнула. Такой вариант ответа не приходил мне в голову.

— Сказать им… что я не знаю? — растерянно повторила я.

— Доктор Кэмпбелл, вы действительно верите, что в состоянии контролировать его смерть?

Вот об этом я тоже не подумала.

— Скорее… нет, — неуверенно произнесла я, чувствуя, что невольно задержала дыхание. — Но разве мне не положено вести себя, словно так и есть?

— Это, милая моя, американский подход к делу, который приводит лишь к неоправданным ожиданиям. Беря на себя роль Бога, вы неизбежно подводите людей.

Я медленно кивнула.

— Поместите его наверху и обратите внимание на комфорт, — велел мистер Денверс, направляясь дальше. Через секунду он снова повернулся ко мне: — Да, и еще, доктор Кэмпбелл. Я жду вас завтра на нашем «Важном происшествии».

Я пообещала, что приду.

После этого я вернулась и поговорила с семьей, сказав им правду о том, что не знаю, когда умрет мистер Бодли. Их реакция удивила меня. Они не возмутились. Они только кивнули с пониманием, как будто и не ожидали от меня точного ответа о времени его смерти. Да и кто мог знать такое?

Когда я вернулась в Парчмент-хаус, из открытой двери в комнату Эда доносилась музыка, а это значило, что он где-то поблизости. Но его не оказалось ни в кухне, ни в гостиной, поэтому я решила спуститься в подвал и проверить прачечную. К сожалению, она тоже оказалась пустой и лишь глухой звук стиральной машины, в которой крутилось белье, свидетельствовал о том, что здесь кто-то недавно побывал. Когда я уже повернулась, чтобы уйти, мне на глаза попалась записная книжка, которая лежала на сушилке. Не задумываясь, я взяла ее и начала листать, думая о шпионке Гарриет и ее секретах.

Сразу стало понятно, что это стихи, множество стихов, а также музыкальных значков и нот. На внутренней стороне обложки было написано «Перпл Тангс в огне». «Автор этих текстов Эд», — мелькнуло у меня в голове, и я поняла, что не имею права читать это. Но искушение оказалось сильнее.

Первые несколько вещей не впечатляли. Была одна песня под названием «Больше не девушка», которую, очевидно, сочиняли с точки зрения Шалтая-Болтая до того, как он упал со стены. В другой песне, «Пожар в прерии», говорилось, что автор хочет быть похороненным в чистом поле, — она наверняка была навеяна воспоминаниями об Айове. Еще одно творение называлось «Губы, прекрасные губы», которое показалось мне глупой балладой.

Вот уж спасибо, что не дошло до описания других губ. Я пробежала глазами по строчкам песни «Чудак и группа», и она мне понравилась.

Я оценила прочитанное: скорее всего, Эд был женат на ком-то, и это была не девушка, а настоящая сволочь (теоретически — Сара), которая бросила его, разбитого и изломанного до такой степени, что он хотел своих похорон в прерии. «Она ему изменяла? — подумала я. — А как насчет другой женщины, той, которую он бросил перед отъездом в Англию? Она что, играла на трубе? И если Эд имеет какое-то отношение к мазохистам, то его работа санитаром…» Словно в ответ на мою последнюю мысль пальцы перевернули страницу, и я увидела песню «Синий код».

Мое сердце подпрыгнуло, затем заколотилось от ужаса и волнения. Оно билось так сильно и быстро, что мне казалось, будто в моей груди работает мотор. Послышались шаги на лестнице, ведущей в подвал, и я, закрыв записную книжку, рванулась в сторону ступенек.

— Эй! — воскликнул Эд.

— Привет, — сказала я, задыхаясь. Мы стояли в крошечном пространстве пыльного лестничного прохода. Я могла протянуть руки, обнять его за шею и прижать к себе, чтобы поцеловать. Но я, конечно, не решилась.

— Что ты тут делаешь? — спросил он.

— Ищу тебя. Мне нужно было уточнить… план на сегодняшний вечер. Как добраться до бара?

— Думаешь, что сможешь прийти? — спросил Эд с улыбкой.

— Я этого не пропущу!

— Что ж, если ты появишься после десяти, ты пропустишь большую часть. Но это ничего. Все равно будет классно увидеть тебя там.

Когда Эд начал объяснять мне, как добираться, я почти ничего не слышала. Я кивала и, пытаясь запомнить текст песни, снова и снова повторяла про себя: «Мое сердце застыло, потом помчалось вскачь. Теперь оно у тебя в руках».

Вернувшись в свою комнату, я бросилась рыться в джинсах, ремнях, футболках и кофтах, которые были у меня в шкафу, и вскоре поняла, что абсолютно ничего интригующего из них не получится. Был коричневый свитер, который мы с мамой купили во время нашего последнего похода по магазинам. «Последняя одежда» — так я его называла. Но мне нужно было что-то более сексуальное. Например, маленькое черное платье для коктейля.

Сквозь стену пробился звук акустической гитары, и Трейси Чепмен снова завел «Быструю машину».

— Марианн? — позвала я и заколотила по тонкой перегородке между комнатами.

Голос Трейси стал тише на несколько порядков, но Марианн было слышно и так:

— Еще не тихий час!!!

— Я знаю, знаю! Можно тебя на секундочку?

Возникла пауза, такая длинная, что я начала сомневаться, услышала ли она меня. Но через минуту Марианн возникла на пороге, со скрещенными на груди руками и вызывающим выражением на лице.

— Что ты думаешь об этих вещах? — спросила я, отступая на шаг.

— Извини? — произнесла Марианн, и надменность вмиг сменилась искренним недоумением.

Я объяснила, что оказалась в весьма затруднительном положении, что мне придется сегодня идти сначала в ресторан, потом в театр, потом в бар.

— Вот это подойдет? — спросила я, показывая на свои джинсы и коричневую блузку на пуговицах.

Марианн не ответила, лишь подозрительно осмотрела мои вещи. Она даже оглядела комнату, словно остерегалась, что здесь повсюду натыканы скрытые камеры.

— Должно быть, подойдет, — произнесла я, отчего ее зеленые глаза расширились.

— Ты не можешь пойти в джинсах, — сказала она. — По крайней мере, не в театр. Тебя там и к двери не подпустят!

— Великолепно! — воскликнула я, думая, что как минимум один честный человек попался в моей жизни. — Я сниму джинсы. То есть… не сейчас, — поправилась я, глядя, как Марианн пятится к двери.

— А в этой блузке ты выглядишь как ковбой, — продолжила она.

— Помоги мне! — взмолилась я, показывая на шкаф.

Марианн медленно приблизилась к нему с таким же выражением на лице, с каким она обычно принимала пациентов в госпитале.

— Ладно… — сказала она с легким вздохом, осмотрев мою коллекцию рубашек. — Но это будет нелегко.

В результате я заняла у Марианн ее черные обтягивающие брюки и надела к ним свою черную блузку с V-образным вырезом, которая, похоже, изрядно села после стирки.

Приняв душ, я постаралась что-то изобразить из своих волос — узел, хвост, косу — и в итоге позволила им свободно виться. Потом я подкрасила губы, откопав в сумке наполовину использованный тюбик помады, о котором я забыла со времен выпускного в медицинской школе. Затем взглянула на часы и схватила сумочку. Мне необходимо было успеть на поезд до Лондона.

Четыре часа, обед и мюзикл — и я снова оказалась в метро в компании Мэттью. Мы ехали в вагоне, изо всех сил пытаясь сохранить впечатление от мюзикла, притопывая ногами под сиденьем и глядя куда угодно, кроме как друг на друга. Отражение в противоположном стекле выдавало его — Мэттью все еще мотал головой, подпевая про себя. Мы вышли на платформу, хмыкнули, чтобы прочистить горло, и задышали с облегчением. На лестнице мы с Мэттью наконец посмотрели друг на друга и вместе запели «That’ll Be the Day» Бадди Холли. Мы танцевали по пути из метро к Карлос-плейс и пели всю дорогу до «Коннота»: «Вот это будет день — О-о-о-хо-о-о… Вот это будет день…»

Поравнявшись с главным входом, Мэттью внезапно остановился и развернул меня к себе, взяв за руку, — это походило на танцевальное па.

— Холли Кэмпбелл, в черном ты выглядишь просто великолепно!

— Ну спасибо тебе большое, — сказала я, отступая назад, как в танце, и нечаянно толкая швейцара, который изо всех сил пытался провести нас хоть куда-нибудь, либо в бар, либо на улицу. Маленький человечек завопил так, словно я была автобусом, мчащимся по тротуару, а он не успел отпрыгнуть.

— Простите! — воскликнула я.

— Какой номер? — спросил портье, устремившись из-за конторки к красной ковровой дорожке, устилавшей лестницу, изогнутые блестящие перила которой казались сделанными самим Микеланджело.

— Двести восемнадцать, — сказал Мэттью, позванивая ключами.

— Двести восемнадцать, — покорно повторила я. Когда мы поднимались по лестнице, я громко (от ужаса) поинтересовалась, не делит ли Мэттью номер со своей матерью. Он уверил меня, что нет.

* * *

— Так это твой последний вечер, да? — спросила я, принимая у Мэттью бокал с шампанским, который он наполнил из бутылки, стоявшей в серебряном ведерке со льдом.

Я согласилась зайти к нему на рюмочку перед сном, хотя было уже десять вечера и мне нужно было быть на пути в Сохо. Я не собиралась оставаться на ночь в номере Мэттью, это было не по плану. Но я не ожидала, что проведенное вместе время окажется таким приятным, и не думала, что мне сложно будет попрощаться с ним.

— Да, мой визит завершается, — подтвердил Мэттью, садясь в одно из желтых кресел, стоявших напротив меня. Комната была такой огромной, что у дальней стены, под панорамным окном, свободно помещался мягкий уголок для отдыха.

— Ну что, — начал Мэттью, поднимая свой бокал, но тут же заметил, что я одним глотком успела опустошить свой бокал наполовину.

— Извини, — я неуверенно засмеялась и позволила ему наполнить мой бокал снова. Маленький бокал, в отличие от всего остального в этом номере. — Можно мне сходить на разведку? — спросила я, вскакивая со стула.

— Милая, ты можешь делать все, что хочешь, — сказал Мэттью, глядя на меня так внимательно, что, будь я трезвой, у меня бы сердце зашлось. А поскольку я выпила за обедом, то шампанское очень быстро ударило мне в голову. Я чувствовала себя великолепно. Мне следует чаще пить.

— Ты только посмотри! — восторженно произнесла я, показывая на лепнину под потолком, поблескивающую позолотой люстру и мебель из вишневого дерева. Я провела ладонью по боку огромного телевизора, потом продолжила удивляться, обнаружив, что в ванной пол выложен мрамором, а весь фарфор просто сияет белизной.

— И что, тебе приносят газеты каждое утро? — спросила я, снова садясь на кровать. Не отдавая себе отчета, я вдруг начала подпрыгивать на ней. Мне никогда не доводилось видеть такой огромной кровати. Она напоминала мне гимнастический зал, в котором могут заниматься как минимум десять девушек, не задевая друг друга.

— Каждое утро. — Мэттью улыбнулся мне. — Ты кажешься счастливой. А я очень люблю, когда ты так выглядишь.

— И какой же размер этой кровати? — спросила я, протягивая бокал за новой порцией шампанского.

— Королевский, я думаю, — ответил Мэттью, садясь рядом со мной, чтобы было удобнее наливать шампанское.

— Это больше, чем королевский размер. Это уже размер мании величия, — сказала я и подняла бокал, чтобы произнести тост.

— За Бадди Холли!

— За Бадди Холли, — тихо повторил Мэттью, хотя его бокал остался на столике в другом конце комнаты и ему нечем было поддержать тост. Его настроение вдруг изменилось, а выражение лица стало необыкновенно серьезным. Мне захотелось, чтобы он снова стал таким же, как тогда, когда мы пели и танцевали в метро.

— Я люблю Бадди Холли! — заявила я, сделав широкий жест рукой и при этом умудрившись вылить почти половину бокала с «Дом Периньон» на покрывало кровати.

— Да неужели? — спросил Мэттью, потянувшись, чтобы забрать у меня бокал. — И несмотря на это, ты не хотела идти?

— Просто иногда нужно небольшое подтверждение, — заявила я.

Мэттью пристально посмотрел на меня, и секунду спустя мы уже целовались. Сначала его губы прикоснулись к моим губам, язык переплелся с моим, а рука заскользила по моему лицу. Через мгновение я оказалась на спине, а он навис надо мной, раздвинув коленом мои ноги. Руки и губы Мэттью исследовали мое лицо, шею, груди. Господи, это было прекрасно. Даже больше, чем прекрасно.

— Я лежу на мокром пятне, — сказала я, пытаясь сесть.

— Мокром пятне? — повторил Мэттью хриплым голосом.

— Я разлила сюда шампанское.

Когда Мэттью попытался сдвинуть меня в сторону, я вывернулась из-под него и села на кровати, поправляя блузку.

— Думаю, мне пора уходить. Уже поздно.

— Ты уходишь? Сейчас? — спросил Мэттью, взъерошенный и обиженный. Я увидела, что он снял очки и без них выглядел необычайно привлекательным. — Я думал, ты завтра не работаешь.

— У нас запланирована отвратительная проверка в реанимации. Мне придется рано вставать. А тебе нужно не опоздать на рейс.

— Правильно. — Мэттью моргнул и опустил глаза, разыскивая свои очки. — Почему ты убегаешь от меня, Холли?

— Мэттью, ты уезжаешь в Америку завтра утром, — ответила я.

Он покачал головой и вздохнул.

— Ну конечно, ты права… Просто мне казалось… — Мэттью снова вздохнул. — Но ты права. Абсолютно.

Я позволила ему проводить меня до метро, однако не согласилась, чтобы Мэттью поехал со мной до Винчестера, как он предлагал.

— Ты уверена, что доберешься сама? — спросил он. — Ты ведь выпила.

— Я в порядке, — улыбнулась я в ответ и потянулась, чтобы погладить его по щеке, — очень уж озабоченным он выглядел. — И береги себя, ладно? — Я поцеловала его на прощание и нырнула в метро.

— Ты совершаешь ошибку, Холли, — догнал меня его голос, и я на секунду задумалась о том, что он имеет в виду мое направление. Если бы я действительно отправилась к станции Ватерлоо, я бы села на Виктория-лайн, а не Дистрикт-лайн, ведущую к Сохо.

— Ошибку? — спросила я, медленно поворачиваясь.

— Насчет тебя и меня. Ты делаешь ошибку второго рода.

— Что? — переспросила я, поскольку слишком много выпила, чтобы вспоминать курс статистики.

— Бета-ошибка. Худший вариант. Ты все еще придерживаешься нулевой гипотезы, а нулевая гипотеза оказалась неверной. Ты решила, что Мэттью Холемби и Холли Кэмпбелл слишком разные, слишком случайные люди, чтобы быть вместе.

Я моргнула. Я всегда думала, что худшим вариантом была альфа-ошибка, но не помнила, что это и почему я так считала.

— Люди умирают от бета-ошибок, — сказал Мэттью. — Курение приводит к раку? Нет, ни в коем случае. Никакой связи между этими понятиями. Давайте не будем делать выводов.

— Ну и что я делаю неправильно? Что я считаю неверным, хотя на самом деле оно верно? — Я поняла, что улыбаюсь. — Я не говорила, что мы статистически подходим друг другу, а мы… подходим?

Мэттью подошел ко мне и взял мое лицо в ладони.

— Нам просто нужна внешняя сила, которая подтвердила бы, что мы действительно подходим друг другу. Тогда, я уверен, ты смогла бы это понять.

— И что это за сила? — спросила я сонным голосом.

— Минус одна бета, — пробормотал он, целуя меня в лоб, после чего помахал мне рукой на прощание.

Когда Мэттью улыбнулся, я попыталась запомнить, как выглядят его зубы. Потом я повернулась к карте Лондонского метро, надеясь не заблудиться на пути к Эду.

Сохо оказался весьма оживленной частью города. Люди вытекали на мостовые из пабов и баров, заполняя Фритт-стрит и Олд Комптон-стрит. Они обнимались, смеялись, пили. Круговорот толпы напоминал вечеринку в общежитии.

Перед баром «Богема» шумели подвыпившие фаны, и я стала зигзагами проталкиваться между ними, подпрыгивая, чтобы рассмотреть направление, и настаивая на том, чтобы меня пропустили, поскольку иначе вечеринка не состоится. Девушка в диадеме, похожей на украшение невесты, стала возражать, но, к счастью, две подружки, удерживающие ее в вертикальном положении, положили конец нашему спору.

Через несколько минут я попала внутрь и, лавируя между уставшими от веселья людьми с бутылками пива в руках, направилась на звук музыки. В углу бара в одиночестве стоял Эд, он играл на акустической гитаре и напевал что-то вроде кавер-версии песни Мадонны. Поскольку он не мог заметить меня в толпе, я протолкалась к нему и положила руку на его плечо, когда он закончил песню.

— Холли! — воскликнул Эд и потянулся за чехлом для гитары, показывая, что закончил выступление. Он поцеловал меня в лоб и отступил на шаг, чтобы лучше разглядеть мой черный наряд.

— Вау, — резюмировал он.

— Я слышала, как ты поешь «Like a Virgin», — сказала я, пытаясь не выказать своего пренебрежения. — А я как раз в настроении для Мадонны.

— Спасибо, — сказал Эд, улыбаясь и кивая. — Но это была «Like a Prayer». Я не собирался играть «Like a Virgin».

Мы оба рассмеялись.

Музыканты «Перпл Тангс» внезапно ссыпались со сцены, и Эд, взяв меня под локоть, потянул меня в сторону от следующей группы, которая собиралась выступать. Девушки в зале уже вопили о «Свит Каролин».

— С кем ты? — спросил Эд.

Я ответила, что одна.

— Хочешь пива?

Я согласно кивнула и лишь после этого поняла, что пить мне не хочется.

Когда Эд ушел за пивом, я попыталась найти в баре место, где можно было бы постоять, никого при этом не толкая. Чувствуя, как у меня начинает кружиться голова, я огляделась по сторонам и стала искать хотя бы часть стены, к которой могла бы прислониться.

Эд появился рядом через несколько минут, неся «Гиннес» — себе большую кружку и лишь полпинты для меня.

— Я понял, что ты не очень хочешь пива, — объяснил он.

— Думаешь, что я уже пьяная? — засмеялась я, но Эд лишь улыбнулся в ответ и подтолкнул меня к столику у стены, возле которого стояли два стула. На стульях лежали брошенные пальто, поэтому мы просто облокотились на спинки стульев, как двое влюбленных, уютно устроившись друг возле друга.

Эд был так близко, что я то и дело задевала плечом его руку.

— Как твой мюзикл? — спросил он.

— Было здорово. А как твое шоу?

— Было здорово. — Он снова улыбнулся.

Фанатки вопили так громко, что самих музыкантов почти не было слышно, а их крики больше походили на речевку какой-нибудь группы поддержки.

— Я читала твои стихи, — выпалила я.

— Мои стихи? — изумленно повторил Эд. Он смотрел на меня с таким удивлением, что я на миг подумала, что ошиблась, что это были стихи Марианн. Может, это Марианн по секрету в меня влюбилась? А может, я вообще все неправильно поняла? Может, это касалось доктора, который ждал, когда мистер Бодли подавится до смерти и прибудет с командой кода.

— Ты что, подглядывала за мной? — спросил он.

— Нет, я просто спустилась в подвал, несла свое белье в стирку. То есть, вообще-то, не несла, — вспомнила я. — Я искала тебя и случайно увидела… страницу с той поэмой.

— В моей закрытой записной книжке.

— Ну, я думала, что это могут быть те песни, над которыми ты работаешь…

— Какая разница, что это за песни. Это моя личная собственность.

— Ну… наверное, — промямлила я. — Извини.

Эд не сводил с меня глаз. Я смотрела на него, изучая линию его губ. Он вспомнил про пиво, поднял кружку, глотнул и отставил ее.

— Ну и что ты думаешь?

— О… песне?

— О любой из них.

— О, прекрасно. Великолепно. Конечно, я не умею читать ноты, поэтому не могу судить… А кто такая Сара? — спросила я.

Эд вытаращился на меня.

— Я читала песню, которая называется «Улыбка Сары».

— Ты перепутала. Моя песня называется «Губы, прекрасные губы», — поправил он.

— Она твоя муза? — спросила я.

Эд хмыкнул и покачал головой.

— Она была моей женой.

— Так это с ней ты теперь в разводе, да?

Эд придвинулся еще ближе, и я подумала, что он хочет поцеловать меня, но вместо этого он просто понизил голос:

— Я и так слишком много сказал, однако хочу быть честным до конца: Сара умерла, но я ни при каких обстоятельствах не собираюсь разыгрывать эту карту.

— Разыгрывать… Какую карту? — спросила я, изо всех сил пытаясь проглотить «Гиннес». После шампанского пиво казалось горьким размокшим хлебом.

— Карту молодого вдовца, — пояснил Эд. — И я говорю тебе это только потому, что Железная Марианн наверняка все переврет.

Я почувствовала, что хмурюсь.

— Извини, но… неужели это типично — представляться молодым вдовцом, чтобы произвести впечатление на девушку? — спросила я.

Эд посмотрел на меня.

— Вообще-то да. Секс из жалости. Как монетка, брошенная в протянутую шляпу.

— И ты позволил бы женщине спать с тобой… из простого сочувствия? — Я бросила на него пронзительный взгляд.

Эд кивнул своей красивой головой и улыбнулся прекрасными губами… Если бы он еще и молчал!

— Бывало и такое.

Выходит, Марианн ошиблась, назвав тебя типичным сторонником единобрачия.

— А это на самом деле правда, что твоя жена умерла?

— Думаешь, я стал бы лгать на такую жуткую тему? — мрачно спросил Эд.

— Ну, я не знаю… — медленно произнесла я, представляя его в окружении толпы поклонниц, которые подкуплены и очарованы его грустной историей о вдовстве.

— От чего она умерла? — спросила я.

— Рак груди, — машинально ответил он, и я подумала, что это прозвучало немного отстраненно.

— Как она умерла?

— Остановка дыхания. — Эд опустил голову. — Но врачи говорили, что это ДВС-синдром.

Я задумалась. Диссеминированное внутрисосудистое свертывание — это отвратительная вещь, верная смерть. Но Эд работает в госпитале. Может, он просто видел такую пациентку и запомнил название болезни?

— А какими именно были обстоятельства ее смерти? — спросила я.

Эд поперхнулся пивом и снова отставил свою кружку.

— Ты мне не веришь?

Я нахмурилась, но промолчала.

— Знаешь, большинство людей получили бы по голове за такой вопрос о моей жене. Для нее все закончилось подключением аппарата искусственного дыхания, ясно? Ее раздуло в семь раз по сравнению с обычным видом… — Эд раскинул руки. — Как того Лизуна в «Охотниках за привидениями». Она стала такой же огромной, но бледной… И они не могли достаточно быстро перекачивать ее кровь, когда у нее обнаружился ДВС. С одной стороны кровати был аппарат для перекачивания крови, с другой стояла канистра с выкачанной из нее кровью. Сиделки меняли ее каждый день. Отец Сары не прекращал умолять их, чтобы они сделали все возможное и вернули его дочь к жизни. Он чувствовал свою вину, поскольку пытался закончить свои двенадцать шагов в Обществе анонимных наркоманов, но не мог совершенствоваться, пока она была подключена к аппарату. Однако у меня хватило сил на адвоката, и тот добился, чтобы меня признали принимающим решения и сообщили мне диагноз. Именно я сказал им остановиться. Прекратить все. — Эд взмахнул руками, как обычно делают рефери, показывая, что все в порядке. — Мы зашли в палату, и врачи отключили мониторы, все аппараты… Знаешь, это было похоже на прекращение работы целой фабрики. Все звуки вдруг исчезли. И это был конец… — Эд посмотрел на меня и промокнул глаза. — Теперь ты довольна?

— Эд, прости меня. — Я придвинулась к нему вплотную и обняла, прижавшись к его плечу. — Я никогда не хотела влезать в твою личную жизнь.

— Ага, как же. — Он смерил меня испытующим взглядом.

— Ну прости. Прости, что я заставила тебя разговориться. Прости, что прочитала твою записную книжку. И поверь, мне очень жаль, что так вышло с твоей женой.

Эд снова взглянул на свое пиво, поболтал его в кружке, потом спросил меня, что я об этом думаю.

— О твоей истории? Это ужасно. И грустно, — добавила я.

— Нет. О моей песне, — сказал он. — Той, что про тебя.

Я открыла рот, чтобы ответить, но ничего не могла сказать. У меня просто перехватило дыхание.

— Я… это… прекрасно.

Эд начал целовать меня, и это было так естественно, что я даже не удивилась. Он медленно наклонил голову, двинул плечом, чуть приподнял подбородок — и наши губы и языки встретились, нежно соприкасаясь. Но Эд вдруг остановился и неуверенно произнес:

— Может, это не лучшая идея.

Я схватила его за ворот футболки и притянула к себе. Я не хотела ничего слышать. Я хотела Эда Клеменса — прямо здесь и прямо сейчас.

Вот только твердые спинки стульев, угол стола, калейдоскоп веселящихся людей, света и музыки — все это было не слишком подходящим фоном, который мешал нам так же, как и наша одежда.

— Мы думаем об одном и том же? — спросил Эд, не отнимая своих губ от моих.

— Угу, — подтвердила я.

Мы не двигались, двигались лишь наши руки, наши губы…

— Может, уйдем? — предложила я.

Он снял мою руку со своей шеи и подхватил меня под локоть.

— Пойдем домой.