Манон просунула голову в дверь буфетной. Убедившись, что Эндрю один, она впорхнула, сама не своя от радости. Мажордом после завтрака убирал в посудомойку свою чашку.

— Месье Эндрю! — пропела Манон. — Жюстен прислал мне сообщение!

— Прекрасная новость! Но мне казалось, что у тебя мобильник не ловит.

— Я подключила ноутбук к телефонной розетке в библиотеке, как вы мне советовали, чтобы повторять материал, а там письмо.

— Фантастика! Вот видишь, никогда не надо отчаиваться. И что он пишет?

Девушка со счастливым видом погладила свой живот, который уже начал округляться.

— Мое письмо — наше письмо — его взволновало, он сожалеет, что так плохо отреагировал, и думает обо мне и о ребенке. Он должен уехать за границу. Он воспользуется этой поездкой, чтобы поразмыслить. Еще он надеется, что моя мать воспримет все не очень плохо — тут он ошибся, — но в любом случае я могу рассчитывать на его помощь. Он обещает, что оплатит расходы на ребенка и не даст мне пропасть.

— Thank God! [9]Слава тебе Господи! ( англ .)

— Он ни разу не говорит «наш» ребенок и не говорит, что мы опять будем вместе…

— Дай ему свыкнуться с мыслью. Жюстен парень серьезный, я уверен, что он даст о себе знать, когда вернется, как пообещал.

— Откуда вам знать, что он серьезный? — удивилась Манон.

Эндрю поколебался.

— Ну… Принимая во внимание все, что ты мне о нем рассказала, и учитывая тот факт, что такая девушка, как ты, не выбрала бы себе кого попало, я решил, что он наверняка…

Манон, по всей видимости, удовлетворилась ответом. Эндрю даже взмок. Он посмотрел на Манон. Ее лицо опять светилось. Одного письма хватило, чтобы высушить ее слезы, убрать круги под глазами, вернуть вкус к жизни. Эндрю подумал, как мало женщинам надо и как, однако, мужчинам трудно дать им эту малость.

Дверца котохода приподнялась, и показались усы Мефистофеля.

— По-моему, он немного потолстел, — сказала Манон.

— Одиль утверждает, что это только так кажется и что он просто меняет шерсть на зимнюю, но если это действительно так, то шерсти у него достаточно, чтобы обеспечить зимними шубами всех окрестных котов.

Манон не услышала конца фразы. Она мечтала, погрузившись в свои мысли, лелеяла надежду. Теперь она станет считать дни.

Кот проследовал к тому месту, где ему обычно оставляли еду. Он понюхал сухой корм, не прикоснувшись к нему, потом полизал тарелку, в которой накануне была еда, на случай, если от нее остались какие-нибудь молекулы. Удостоверившись, что миска для молока пуста, он повернулся к находящимся в комнате людям и жалобно мяукнул.

— Я знаю, что сейчас у тебя время пить теплое молоко, — принялся объяснять ему Блейк, — но твоя хозяйка все еще занята с Мадам, и ей не понравится, что мы отнимаем у нее эту роль. Тебе придется подождать, когда она спустится…

Кот, словно поняв, о чем его просят, покорно сел и принялся умываться.

Манон уже ушла заниматься уборкой, когда появилась Одиль. Даже не взглянув на Блейка, она открыла холодильник и достала молоко для кота.

— Прости меня, малыш. Сегодня было трудное утро. Ты хорошо погулял?

Кот принялся тереться о ее ноги, пока она наливала в кастрюльку молоко. Одиль включила газ.

— Вы все обижаетесь на ту мою шутку? — осторожно спросил Блейк.

Окунув палец в молоко, чтобы определить его температуру, Одиль, не глядя на Блейка, ответила:

— У меня все еще болит лоб, но я на вас уже не сержусь. У меня трудности с Мадам.

Она вылила молоко в миску и, поставив ее возле плиты, спросила у мажордома:

— Вы действительно способны дать ей совет по поводу размещения средств?

— Думаю, да.

— А мне?

— Я что-то не понимаю.

— Вот уже три года я доверяю все свои сбережения людям, которые занимаются размещением капиталов Мадам, и я начинаю в самом деле думать, что они не вполне честны. Мне грозит потеря всего, что я скопила. Если я вам покажу бумаги, вы сможете сказать мне свое мнение?

Одиль повернулась к Эндрю. Тревога и отчаяние и беспокойство были написаны на ее лице.

— Я боюсь в старости оказаться ни с чем, вы понимаете? — добавила она.

— Почему вы не поговорили со мной об этом раньше? Вы ведь знаете, что можете на меня положиться. Пойдемте посмотрим вместе. Не волнуйтесь.

Одиль явно воспрянула духом.

— Есть еще одно обстоятельство, — продолжила она. — Мадам вот уже два дня совсем ничего не ест. Ни крошки. Когда я помогаю ей одеваться по утрам, я вижу, что она тает на глазах. Ее гложут заботы. Я не говорила вам, думала, что она вот-вот соберется с силами. С ней часто такое бывало, но в этот раз…

— Я иду к ней.