Кошку звали русским кошачьим именем Мурка, хотя она была чистокровной американкой, насколько американцы вообще могут быть чистокровными. Во всяком случае, если бы кому-то пришло в голову проследить кошкину родословную, он мог бы обнаружить, что предки Мурки переплыли Атлантику на «Мэйфлауэр» вместе с отцами-пилигримами и спрыгнули на берег нынешнего штата Массачусетс там, где сейчас можно видеть огромный гранитный валун с бронзовой табличкой.

Меньше чем за четыреста лет их хвостатое мяукающее потомство расселилось от берегов Потомака до пляжей Калифорнии. Тесных родственных связей между собой они, как это принято в Америке, не поддерживали, и каждый добивался счастья в одиночку.

Воплощение Муркиной «американской мечты» явилось в виде сердобольной русской девушки, которая подобрала мокрый дрожащий комочек на улице и принесла к себе домой. Тогда же Мурке был куплен ее первый кожаный ошейнике выгравированным на латунной пластинке именем и пластиковый домик, в котором она переехала из крохотной студии на Брайтоне в квартиру на Манхэттене, оттуда в Лос-Анджелес и, наконец, в отдельный дом в Сан-Франциско, меняя жилище в соответствии с растущим благосостоянием хозяйки. Но где бы Мурка ни жила, дважды в день, утром и вечером, она получала свою порцию корма, а ее любимой лежанкой был системный блок компьютера, за которым хозяйка часто засиживалась допоздна.

Сейчас как раз наступило время кормежки, но блюдце было удручающе пустым. Мурка протестующе мяукнула. Ей сегодняшний день вообще не нравился, потому что чужие кисло пахнущие люди приходили в дом и шумели, чего Мурка не любила, предпочитая под гудение вентилятора и перестук клавиш дремать возле хозяйки.

Чужие люди наконец ушли. На улице проурчала удаляющаяся машина, и в доме воцарилась привычная тишина. Чутье безошибочно привело кошку в холл, где она и обнаружила хозяйку. Шерсть встала дыбом от странного и неприятного ощущения… Стараясь не наступать на липкие буро-малиновые пятна, Мурка на пружинистых лапах обошла неподвижное тело кругом, ни разу его не коснувшись, хотя всегда любила потереться о ноги хозяйки. Потом запрыгнула на системный блок компьютера и стала ждать, время от времени поглядывая на включенный телевизор, где на ступенях Окружного суда штата Калифорния в плотном кольце журналистов, наставивших микрофоны и камеры, что-то говорил политик, похожий на жирного соседского кота. На неподвижную хозяйку Мурка посматривала настороженно и непонимающе.

Собственно, ничего хорошего ждать Мурке не стоило, ее хозяйка была безнадежно мертва. Но животные, как и люди, даже понимая, что происходит что-то непоправимое, до самого конца надеются на лучшее.

* * *

— Я благодарен американскому правосудию. Оно в очередной раз подтвердило свою объективность и принципиальность, — спускаясь по ступеням Окружного суда штата Калифорния, говорил журналистам высокий вальяжный мужчина в дорогом темном костюме. Пять проведенных в тюрьме лет добавили ему стройности, но не способствовали улучшению цвета лица. — Однако, к сожалению, сам процесс изобиловал серьезными юридическими ошибками. Я уверен, что апелляционный суд расставит все по своим местам и последние обвинения будут с меня сняты.

Он подошел к предупредительно распахнутой дверце представительского лимузина с затемненными стеклами, обернулся и улыбнулся в направленные на него камеры, сразу став похожим на довольного ухоженного кота.

— Все, все, господа. Сами понимаете, я очень устал. Америка была поначалу не слишком гостеприимна ко мне.

— Господин Казаренко! — выкрикнул корреспондент «Геральд-трибюн». — Господин Казаренко! Если вы обижены на Америку, то, вероятно, скоро вернетесь на Украину?

В толпе журналистов раздались смешки. Петр Казаренко не ответил. Дверца захлопнулась, лимузин отъехал и вскоре уже милю за милей пожирал 101-е шоссе, унося своего пассажира на север от Сан-Франциско.

В просторном прохладном салоне лимузина Петр Казаренко, Петр Сергеевич для подчиненных и Пик для немногочисленных друзей, со вздохом вытянул ноги и ослабил узел безупречно повязанного галстука ручной работы. Теперь можно было расслабиться. В одиночной камере американской тюрьмы вместо нескольких месяцев ему пришлось провести долгих пять лет, но он все-таки победил.

За эти нелегкие годы он ни на шаг не отступил от плана, выкованного, выстраданного на даче в Конче Заспе, под Киевом. Исполнение плана стоило ему пяти лет жизни и около тридцати миллионов долларов. Впрочем, о деньгах Петр Сергеевич не жалел, это были необходимые накладные расходы, сущая безделица для человека, привыкшего оперировать не какими-то жалкими миллионами, а финансовыми потоками, которым могло бы позавидовать иное государство.

Он победил, почти победил, если быть совсем уж точным. Настало время раздать всем сестрам по серьгам и пацанам по мозгам.

— Ну, что там? — спросил он у помощника, неподвижно застывшего в ожидании, когда хозяин обратит на него внимание.

Семен Черник, словно нажали кнопку «пуск», ровным бесстрастным голосом начал докладывать. За десять лет, что он работал с Казаренко, Петр Сергеевич ни разу не видел помощника взволнованным, словно у него совсем не было нервов.

Короткий доклад Петр Сергеевич выслушал внимательно, не перебивая, изредка по давней привычке пощипывая мочку правого уха.

— Скверные новости… — задумчиво протянул он, когда Черник закончил говорить и опять неподвижно застыл, будто его выключили. — Очень скверные… И как, по-вашему, дорогой мой Семен Данилович, я могу это прокомментировать, а? Будь на моем месте человек менее откровенный, он сказал бы, что вы потерпели фиаско. Я же, как вы знаете, привык сразу расставлять все точки над «и»…

Он помолчал. Молчал и Черник, зная, что сейчас от него слов не ждут.

— Обосрались вы, Семен Данилович, — жестко сказал Петр Сергеевич. — Вместе со своей хваленой службой обосрались. Такого я от вас, право же, никак не ожидал. Вы ведь утверждали, что документы «Прозрачности» у вас разве что не на туалетном столике лежат стопочкой, а? Что вы теперь намерены предпринять, чтобы исправить положение?

Черник начал говорить. Петр Сергеевич не перебивал.

— Ну хоть что-то, — удовлетворенно кивнул он. — То, что они не нашли ничего, это хорошо. А что девку замочили… Ну да что с них взять, бандюками были, бандюками и сдохнут. Плохо, что теперь полиция будет под ногами путаться… С борзописца этого глаз не спускать и пылинки сдувать. На него сейчас единственная надежда. — Петр Казаренко недобро прищурился. — Ваша надежда, Семен Данилович… Так что копайте, землю ройте хоть носом, хоть членом.

Смотрите сами, чем вам удобнее…

— Все сделаем, Петр Сергеевич.

— Будем надеяться, будем надеяться…

Лимузин подъехал к особняку, совсем недавно принадлежавшему оскароносному голливудскому актеру, и тяжелые кованые ворота отгородили его от любопытных глаз.

* * *

На другом конце света, в Донецке, грузный мужчина в черном халате с широкими рукавами и иероглифом на спине подскочил на диване, грохнул пивной кружкой по дорогому, инкрустированному слоновой костью столику, ткнул толстым пальцем в большой экран телевизора:

— Нет, Явно, ты видел?! Пик, сучий потрох! Он все-таки трахнул эту американскую девку с мечом и весами. Купил, как шлюху на Крещатике, и трахнул!

Сидящий рядом в кресле Явно отхлебнул из своей кружки и философски заметил:

— Ну так что с нее взять, у нее ж глаза завязаны.

— А по херу метель! Зато руки у меня теперь — развязаны! Никуда этот козел от меня больше не спрячется.