Для Русской Православной Церкви 2015 год был непростым. О его итогах, о том, как РПЦ оценивает результаты празднования юбилея святого князя Владимира, как строит взаимоотношения с государственной властью, чьи высказывания являются ее официальной позицией и какова ее роль в меняющейся сложной политической обстановке в мире и стране, в интервью РИА Новости рассказал глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Владимир Легойда.

— Владимир Романович, 2015 год прошел под знаком юбилея святого князя Владимира. Как можно его подытожить?

— Я бы не хотел встраиваться в привычный ряд стандартных оценок: получилось — не получилось, здесь плюс — здесь минус. По нескольким причинам.

Причина первая: у Церкви есть свой, евангельский, камертон, в соответствии с которым она оценивает все, что происходит. В этом инаковость Церкви.

В ходе одной недавней полемики мой оппонент в очередной раз обвинил Церковь в конформизме. Я ему возразил, что если исходить из его критериев, я не знаю эпохи в церковной истории, когда этого нельзя было бы сделать. И привел хрестоматийный пример римского императора, который, будучи пусть формально, но язычником, собирал архиереев, председательствовал в их собрании и заявлял: «Что я скажу, то и будет вам в закон». В историю это событие вошло как Первый Вселенский Собор, на котором была выработана первая часть Символа веры, а сам этот император — Константин — был канонизирован. И без понимания этого бессмысленно приводить оценку какого-то событийного ряда.

И еще в связи с вашим вопросом: мне очень нравится девиз одной из программ полтора года назад появившегося в FM-диапазоне Москвы «Радио Вера»: «Мы говорим не о событиях и фактах, но о людях и смыслах». Так вот Церковь — это о людях и смыслах. Поэтому я надеюсь, что так же, как и в прошлом году, когда мы отмечали 700-летие преподобного Сергия Радонежского, весь этот поток юбилейных мероприятий заставил каких-то конкретных людей по-другому посмотреть на себя и свою жизнь. Быть может, стать чуточку лучше. Другой сверхзадачи у Церкви быть не может.

— Но есть же и какие-то видимые результаты?

— Конечно, есть. Вот была дискуссия по поводу установки памятника князю Владимиру в Москве, и я надеюсь, памятник будет поставлен. Или при участии «Первого канала» снимается фильм «Князь Владимир». А могли бы и не снимать. Но именно благодаря юбилею каким-то конкретным людям стал интересен его путь от язычества к христианству, надеюсь, ради обретения новых смыслов.

— Иными словами, вы видите главный итог таких юбилеев в обретении смыслов?

— Знаете, мы раньше боялись слова «духовность», а теперь «духовность» и «нравственность» у нас близнецы-братья, и мы настолько часто это повторяем, что скоро эти слова вообще потеряют смысл. А ведь они очень важные. Помните, как князь Владимир о себе сказал: «Был зверь, стал человек». Вот что такое христианство! Человек обретает возможность звериное в себе преодолеть. И этот результат нельзя посчитать.

Церковь, вера — это меняет человека. Почему происходят те или иные события? И десятки, о которых мы говорим, и сотни, о которых не говорим, и тысячи, о которых не знаем и не догадываемся. Потому что меняются люди. Взять тот же памятник князю Владимиру: все эти люди, которые принимали решение в Министерстве культуры, администрации президента, всевозможных фондах, голосовали в интернете о месте установки памятника… И те, кто просто собирает на него деньги — все они, нравится это кому-то или нет, в той или иной степени воспитаны Церковью. Люди меняются.

— На ваш взгляд, эти изменения всегда позитивны?

— Я сейчас говорил об изменениях человека под влиянием церковной жизни. Но изменения, конечно, происходят разные. И с человеком, и с обществом. Скажем, и это даже несколько символично в год памяти князя Владимира, мы отмечаем некоторый рост неоязыческих настроений. В том числе в молодежной среде.

Почему это нас заботит? Во-первых, потому что обычно говорят о возвращении к «истинной вере славян». Это неправда. Любой историк скажет, что никакая реконструкция язычества сегодня невозможна. Нечего реконструировать: мы почти ничего не знаем о вере наших предков — нет письменных источников. Ну а во-вторых, что намного более важно, это язычество противопоставляется христианству.

Что привлекает? Увы: простота, жестокость, агрессивность. А прививка от нерефлексирующей агрессии — именно христианство. Ведь христианство — это не толстовство и не безусловный пацифизм, это защита семьи, близких, родины. Но в то же время, как сказал князь Владимир: «Был зверь, стал человек». И сегодня это важно молодежи понять. Что они пытаются в себе «реконструировать»? Звериное? Так оно и без дополнительных усилий подогревается многими обстоятельствами нынешней жизни.

Задача Церкви — не допустить расчеловечивания. Собственно, здесь и должны смыкаться интересы общества, государства и Церкви. Государство действует с помощью законов, это не всегда и не всем нравится. Конечно, было бы лучше, чтобы плохие поступки не совершали не из страха наказания, а по убеждению, но так далеко не со всеми бывает.

— Выходит, Церковь всегда должна идти в фарватере государственной власти?

— Церковь должна идти в фарватере Евангелия. Даже (и особенно!) если все остальное общество и государство против этого. Иначе она перестанет быть Церковью. Но при этом Церковь, не любя ни мира, ни того, что в мире (1 Ин. 2:15), всегда должна по-пастырски относиться к людям, независимо от их социального, финансового и прочего положения. Осуждая грех, надо любить грешника.

По острым актуальным вопросам Церковь не должна молчать. Но не должна и голосить без умолку. Люди разные, в том числе и в Церкви. С разным образованием, с разным пониманием общественных проблем. Недавно на одном сайте священник написал весьма эмоциональный текст на тему современных международных отношений. Текст искренний, с болью за происходящее, но местами очень наивный, без глубокого понимания того, что такое международная политика, международное право и прочее. Когда ему на это указали в дискуссии в соцсети, он ответил, что это его личная позиция, к тому же очень искренняя. Но, помилуйте, наличие собственного мнения никогда не было ни аргументом в дискуссии, ни поводом для публикации. Увы, это вообще характерно для современного общества: дилетантизм, уверенный в собственном профессионализме и экспертной квалификации. В светском обществе подобный подход встречается еще чаще, чем в церковном. А в соцсетях так вообще доминирует.

— Но тогда как понять, чье высказывание является официальной позицией Церкви, а чье — просто частным мнением конкретного священника?

— В Русской Церкви существуют синодальные отделы, где люди занимаются межцерковными, межконфессиональными, межрелигиозными и церковно-общественными отношениями. Эти люди — епископы, священники, миряне, получившие специальную подготовку, — и вырабатывают подходы к решению различных проблем. Если эти подходы получают благословение священноначалия, они и становятся той самой официальной позицией Церкви, которая сегодня вызывает вопросы у многих публицистов, нередко вопрошающих, что это, мол, вообще такое.

Подчеркну, что вырабатывается эта позиция в том числе с учетом разных мнений верующих людей. Для этого в Русской Церкви сегодня создан уникальный механизм обсуждения насущных церковных и церковно-общественных проблем — Межсоборное присутствие (совещательный орган Московского Патриархата, состоящий из архиереев, клириков и мирян, задача которого — изучение вопросов, рассматриваемых Поместным и Архиерейским Соборами, и подготовка проектов решений по ним. — Прим. ред.). На дискуссиях, которые идут в комиссиях Межсоборного присутствия, звучат разные точки зрения, балансируются разные подходы, порой не утихают споры. Но, согласитесь, одно дело — в совместной работе учитывать палитру мнений, другое — мнение одного конкретного человека принимать за истину.

— В этом году сквозной темой стало столкновение, спровоцированное обострившейся международной обстановкой, которое многие определяют как столкновение исламской и христианской цивилизаций. Как вы оцениваете проблему беженцев-мусульман, с которой никак не могут справиться европейские страны?

— Сегодня происходит встреча европейцев с людьми, находящимися, по их мнению, на более низкой ступени цивилизационного развития. И, к сожалению, для европейцев есть один из немногих исторических законов, как правило, железно исполняющихся: в подобном столкновении всегда побеждают те, кто находится на ступень ниже. Так было со времен варваров, захвативших Рим.

И то, что в таком случае никакие общечеловеческие, то есть европейские, ценности не работают, ни для какого серьезного историка не является неожиданностью.

Есть ли какой-то антидот, противоядие? Мне кажется, да. Но здесь нужно осознать, наконец, роль религии в истории. Когда Сэмюэл Хантингтон написал «Столкновение цивилизаций», его статью и книгу с тем же названием много обсуждали, а потом как-то подзабыли. Но в той полемике была высказана одна мысль, с которой я совершенно согласен, что разломы в обозримом будущем будут проходить не по линии между разными религиями, а по линии между миром агрессивно секулярного и миром религиозного. Если же этот мир религиозного — это мир религиозного фанатизма, то разломы эти могут быть весьма трагическими.

И я бы ни в коем случае не рассматривал конфликты, которые сегодня существуют, как конфликты исламского и христианского мира, по крайней мере, по двум причинам. Прежде всего потому, что мир, который мы называем христианским, себя уже несколько десятилетий таковым стыдливо не признает. То есть никто, конечно, не отрицает, что культура Европы — христианская, но современные люди, их энергетика, если можно так выразиться, лишены христианского наполнения.

— Но достаточно ли сегодня оснований утверждать, что Европа уже окончательно отказалась от своих христианских корней?

— Вопрос сложный. Если бы это было совсем не так, то не было бы проблемы включить в Европейскую конституцию, которая, кстати говоря, так и не была принята, упоминание об этих христианских корнях. И не было бы всех этих судебных исков — вешать в школах распятие, не вешать. Все эти игры в логике секулярного правового сознания в конце концов приведут к тому, что завтра кто-нибудь придет и скажет: крест на храме оскорбляет мое атеистическое или еще какое-нибудь чувство, давайте его уберем.

Потому и храмы пустеют: в лучшем случае в них устраивают концерты, в худшем — пивнушки. Так что речь сегодня идет о столкновении не исламского мира с христианским, а народов, обладающих религиозным потенциалом, с теми, у кого он сдулся. Вот вам роль религии в истории — нельзя победить религиозно мотивированного человека, если ты сам не мотивирован. Конечно, Европа тоже разная. И живое христианство, безусловно, в жизни многих европейцев присутствует. Но нельзя не видеть того, о чем я выше сказал.

— Вы имеете в виду необходимость какого-то христианского возрождения?

— Видите ли, тут важно различать религию и религиозную мотивацию. Потому что когда мы говорим, что у террористов нет религии, кто-то возражает: ну как же, ведь они же называют себя мусульманами. И они действительно религиозно мотивированы. Хотя, конечно, это особая интерпретация собственно религиозного послания. Есть традиционные мусульмане, а есть религиозно мотивированные фанатики, по сути, игнорирующие основы своей же религии.

Но именно поэтому мы вправе говорить, что сегодня нет конфликта христианского и мусульманского мира. Более того, действительно верующим людям — мусульманину и христианину — договориться проще, чем верующему и неверующему. И это важно понимать. Это не конфликт двух мировых религий, это конфликт людей религиозно мотивированных и тех, для кого религия ничего не значит.

— И как вы предлагаете оживить религиозную мотивацию христиан?

— Наверное, для начала вспомнить, что христианство не только создало духовно-интеллектуальную традицию, предлагающую такую глубокую и сложную рефлексию о внутреннем мире человека, что многие века спустя Фрейд и иные мыслители современности сумели лишь робко приблизиться к тому, что написано в Добротолюбии с IV по ХVIII века. Но и всегда было способно свое послание сделать понятным и близким большим массам людей. Потому что Евангелие для всех, а не только для интеллектуалов.

В падшем мире человек одинок и несчастен. И Христос-Спаситель — утешает, ободряет и защищает. Это тоже из Древней Церкви: Христос — защитник, Defensor (лат.). Христиане — воины Христовы. Не в том смысле, что христиане должны готовиться к сражениям. А в том, что если мы не будем готовы отдать жизнь за нашу веру, то мы просто можем сойти со сцены истории. Вот это и должна сказать сегодня Русская Православная Церковь молодым людям.

— Разве Церковь должна учить конфликтовать, а не призывать к умиротворению конфликтующих?

— Церковь всегда занимает миротворческую позицию. Я сейчас о другом. Почему в свое время христианство победило? Потому что когда христианину говорили: да верь в кого хочешь, но только принеси жертву идолу, а если не принесешь, мы тебя отправим ко львам, он выбирал львов, хотя ему наверняка не хотелось умирать. И парадоксальным образом в этом проявлялась колоссальная сила, это оказывало влияние на людей… А сейчас мы говорим: ой, как же так, у нас сейчас заберут импортные помидоры…

— Решает ли Церковь задачу единения людей в России?

— Конечно, наше общество сегодня крайне политизировано, и самые разные политические силы пытаются использовать Церковь в своих интересах. Пример тому — попытки дискредитации программы строительства храмов в Москве. Ведь вполне понятные споры, связанные с выделением места, в большинстве случаев безболезненно решаются публичными слушаниями, а ситуации, которые доходят до медиа и становятся скандалами, как правило, созданы политическими силами, которые подогревают конфликт.

Хотя, когда нам говорят: «Мы не против храма, просто не хотим отдавать это место», мы всегда отвечаем: «А мы и не боремся именно за это место, но мы отстаиваем право людей иметь свой храм». Конечно, храм должен стоять, условно говоря, не на помойке, и люди должны иметь возможность к нему прийти. Здесь нет конфликтного поля, просто нужно найти место, с которым все согласятся.

В широком смысле единение людей — это не задача, которая предполагает некий комплекс мер по реализации. В Евангелии есть образ ростка веры, насаждаемого апостолами, но взращиваемого Господом (1 Кор. 3:6). Так и народное единство насаждается трудами любви, милосердия, справедливости. Это верно для любых партий, общественных движений, клубов, вообще для любых сообществ людей, если они хотят быть одним народом.

Человеку сложно судить о состоянии целого народа, степени его близости к Богу. Но как уныние от духовного состояния соседа, так и головокружение от успехов социума — одинаково недальновидны. Мы призваны с верой совершать дела любви, ибо где она — там нет разделений, там соборная Церковь, единый народ, крепкая семья и личность, находящаяся в общении с Создателем.