Право и справедливость. Условия доверия к праву, его нравственные основы и источники [11]

Некоторые исследователи полагают, что за философской идеей естественного права стоит гораздо более древняя идея, согласно которой закон не является, используя современные термины, чисто политической идеей, с политическим или социальным созданием, но исходит из некой божественной санкции или является способом отношения с божеством. Впрочем, это не обязательно сакрализация права. Это, скорее, свидетельство о архетипической религиозности человека, который видит в устройстве мира вокруг него отблеск божественного закона.

«Каждая культура, даже самая примитивная, стремится, подобно старой римской гражданской религии, установить jus divinum, который будет поддерживать pax deorum, религиозный порядок, ставящий жизнь общности в отношение зависимости от потусторонних сил, управляющих универсумом. Образ жизни должен быть путем служения Богу, иначе он станет образом смерти», — пишет известный исследователь культуры и религии двадцатого века профессор Кристофер Генри Доусон.

Ученый указывает на фундаментальное положение современных гуманитарных наук о культурообразующей функции религии, и отмечает, что не только культура человечества появляется в религиозной или мифологической форме, но и право возникает как попытка установления мира с богами — pax deorum — посредством божественного права — jus divinum.

Таким образом, право в восприятии людей не теоретически, а исторически опирается на божественный закон. Культура атеизма, равно как и светское, секулярное государство — относительно недавние явления в человеческой истории. По мнению того же Доусона, мировые религии являются «замковыми камнями мировых культур», и когда они удаляются, арка падает и здание обрушивается. И поэтому даже на фоне продолжающихся не одно столетие разговоров о светскости права само право пользуется доверием не потому, что его совершенство, социальная роль как-то радикально меняется в лучшую сторону. Доверие к праву, современному светскому праву — это прежде всего наследие, которое оставили ему десять заповедей Моисея, воспринимаемые как божественный закон, а также иные религиозные источники права, которые есть в любой культуре.

Важно подчеркнуть, что в традиционном обществе доверие к праву безальтернативно именно в силу его происхождения, поскольку оно связано с неизбежностью, с обязательностью установления pax deorum: мир с богами должен быть установлен в любом случае. Нарушение закона, таким образом, является не просто неисполнением нравственной или собственно правовой заповеди; в традиционном обществе нарушение закона — это удар по основам бытия, нарушение и разрушение порядка вещей.

По мнению известной исследовательницы древнегреческого полиса профессора Джейн Хариссон, основой демократии Афин, считающейся образцовой, был страх перед хтоническими божествами, которые требовали всеобщей вовлеченности в управление полисом. Косвенно об этом свидетельствует «нерациональное» создание органов управления, в которых обязаны были состоять все жители полиса, которое объяснялось страхом перед богами, а не стремлением к осуществлению идеи представительства, как в Новое время.

Таким образом, основы доверия к праву складывались в обществах, где существовал иной, отличный от современного, тип социальной интеграции. Теоретически можно выделить три таких типа: социальная онтология, ценности и операциональный политический опыт (общество модерна).

По словам одного современного отечественного исследователя, можно констатировать, что моральное сознание, характерное для так называемого «общества модерна», акцентирует не содержательные, а инструментальные ценности и что ядром нравственной консолидации общества выступает согласие в отношении не конечных целей развития, а средств их достижения, так называемых «правил игры».

Право в этом контексте можно рассматривать как одно из правил игры, то есть как инструментальную, но не содержательную ценность. «Если для христианского сознания несомненно то, что “удерживающий” был и существует помимо личной человеческой воли (в наиболее аргументированном толковании это Церковь, проповедующая Слово Божие), то для сознания светского в нынешнюю эпоху демократий такой несомненности уже не существует. Для светского сознания единственным претендентом на роль “удерживающего теперь” может быть понимаемый в самом широком смысле Закон. И такое светское сознание не может не воспринимать предельно обостренно тот факт, что в нынешнюю “эпоху перемен” “удерживающий” Закон слишком часто не работает и слишком очевидно обнажаются “тайны беззакония”», — подчеркивает председатель Конституционного суда РФ профессор В. Д. Зорькин.

Обращает на себя внимание то, что закон, единственно понимаемый как удерживающий фактор, имеет исключительно инструментальную ценность, поэтому говорить о консенсусе в современном обществе, о социальной онтологии как о конечной цели каждого живущего человека не приходится. Таким образом, доверие к закону сегодня — это не доверие к абсолютному внеположенному правовому полю авторитету, а доверие к правилам игры. При этом оно также мифологизируется: чего стоит знаменитая фраза, приписываемая Вольтеру: «Я могу ненавидеть Вашу точку зрения, но я готов отдать жизнь для того, чтобы Вы имели право её высказать!» Несколько парадоксальным образом данная инструментальная ценность права возводится фактически в «объективный закон современной демократии», неизбежность которого рассматривается чуть ли не наряду с объективными законами физики.

И все же при таком рассмотрении право переходит из абсолютной в относительную категорию, что, тем не менее, не означает непременного правового нигилизма. Но что значат «правила игры»? Какова прочность инструментальных ценностей?

Например, принцип свободы совести, который должен исключить преследование человека из-за его убеждений, если они не угрожают личности или обществу — это инструментальная ценность, «правила игры», которые не менялись как минимум со времен Великой французской революции. Тем не менее сегодня очевидно существует проблема в установлении границы: что считается угрозой, а что — нет.

Целый ряд субкультур, еще вчера не обладавших никакой ценностью в глазах общества или прямо осуждавшихся им, сегодня получают полную неприкосновенность. В ряде стран запрещено открыто носить нательный крест, но критика демонстрации символики однополой культуры влечет за собой строгое наказание.

При существовании неизменного принципа закона свободы совести существенно изменилась его трактовка, которая сегодня подразумевает включение в правовое поле и таких явлений, которые было невозможно включить еще несколько десятилетий назад. При этом некоторые проявления традиционной религиозности, которые никогда ранее не рассматривались как угроза личности или обществу, сегодня прямо объявляются таковыми в целом ряде государств.

Это может выражаться, с одной стороны, во вмешательстве государства во внутреннюю жизнь семьи, если государству кажется, что традиционный для семьи способ воспитания является ущемлением прав ребенка, в запрете на публичную демонстрацию религиозных символов, а с другой стороны — во введении в правовое поле целого ряда явлений и субкультур, которые ранее либо не обладали в глазах общества никакой ценностью, либо могли рассматриваться как угроза для традиционной нравственности.

В итоге происходит то, что профессор В. Д. Зорькин назвал «ломкой глобальной социальности». Инструментальные ценности права оказались неспособными в долгосрочной перспективе обеспечить устойчивость общества, они не выдерживают столкновений с обществом, основанном на другом типе социальной интеграции.

«Устойчивое», или казавшееся таковым, общество оказалось на поверку не таким уж и стабильным. Представляется, что в предложенной системе координат долго оно просуществовать не сможет, поскольку уже сегодня сталкивается с колоссальными проблемами. Английский политолог Джон Грэй в своей книге «Поминки по Просвещению» говорит о крахе концепции отношений человека и государства в той системе, которой была порождена эпоха Просвещения. Общество модерна, сталкиваясь с обществом, основанным на другом типе социальной интеграции, далеко не всегда из этого столкновения выходит победителем.

Ретроспективный взгляд на историю позволяет нам говорить о существовании исторического закона: при столкновении двух культур, как правило, та, которая считает себя более цивилизованной, проигрывает той, которая считает себя менее цивилизованной. Иными словами, кризис права, на мой взгляд, есть часть общего кризиса инструментального принципа социальной интеграции общества модерна. Нельзя восстановить или увеличить доверие к праву, не пересмотрев основание и социальной интеграции, не задумавшись над проблемой существующей социальной интеграции в современном обществе.

С одной стороны, инструментализм не делает общество более устойчивым, с другой стороны, возврат к старому типу интеграции невозможен. Выходом из этой ситуации могло бы стать установление некоего минимума содержательных ценностей, которые консенсусно признаются в обществе. Основой такого движения может стать согласие мировых религий по поводу нравственных норм.

Как христианин по убеждениям, я исхожу из того, что реальность, в которой мы находимся, есть реальность падшего мира. Иными словами, мы находимся в реальности уже искаженного идеала и поэтому уместно в контексте поднятой проблемы вспомнить часто цитируемую фразу В. С. Соловьева о том, что «задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царство Божие, а только в том, чтобы он — до времени не превратился в ад». Роль культуры в целом — попытка удержания реальности от распада.

Право и государство являются порождением греховной природы человека, следствием грехопадения. Если бы человек не нарушил заповедь в Эдемском саду, ему не были бы нужны ни государство, ни право.

Церковь как тело Христово возвращает человека в состояние до грехопадения, и поэтому рассматривает тенденции, которые происходят в государстве и праве, исходя из их синергии с миссией Церкви или отсутствия таковой. При этом любое стремление к идеалу государства или права не имеет логического завершения, поскольку институты, возникшие вследствие греха, по определению не могут быть идеальными.

Но означает ли недостижимость идеала отказ от стремления к нему? Существует утверждение, что право должно регулировать отношения даже там, где они являются безнравственными. Если человек обращается к проститутке, то закон должен обеспечить получение ею вознаграждения. Казалось бы, справедливо. Но Церковь, чувствуя свою связь с правом, как некогда легитимированным божественной санкцией институтом, не может позволить себе такого отношения к праву.

Порок не становится более допустимым, если он возведен в правовые рамки. Регулирование эвтаназии, легализация легких наркотиков, гомосексуализма и иных пороков, которые непобедимы в теряющем религиозное и нравственное измерение обществе — это удар по правосознанию, по доверию к праву. В сознании многих людей укладывается мысль, что проституция — это такая же профессия, как врач или учитель. Что между семьей и сожительством нет разницы. На очереди легализация многоженства, многомужества и иных форм сожительства, которые де-факто существуют в обществах.

Сегодня мы наблюдаем в ряде государств то, что с позиции традиционных ценностей невозможно назвать ничем другим, кроме как попыткой введения порока в правовое поле.

Возведенный в ранг закона и порядка нравственный произвол не лучше анархии. Если право эродирует как предмет доверия, имеющий нравственные основания, то оно не может зафиксировать реальность. Реальность превращается в постоянный поиск индивидом наиболее короткого пути к удовлетворению эгоистических потребностей без оглядки на моральные основания. Право не может успевать за постоянно меняющейся реальностью. Что сегодня является нормой, завтра может уже не быть таковым.

Массовость общественного порока и всеобщее с ним согласие не может превращать его в норму. Известен случай в Германии, когда один человек съел другого по согласию. Это не повод для легализации каннибализма, хотя с формальной точки зрения этот случай является свидетельством свободы договора.

Таким образом, задача доверия к праву исключает его догматизацию на секуляристской основе, превращение в нравственно неопределенный, но требующий околорелигиозного поклонения институт.

Идеализация права как общественного регулятора является сомнительной целью, связанной с его догматизацией. Нравственное наполнение права достигается через поддержание его открытости, связи с религиозными и философскими представлениями о достойном и недостойном поведении человека.

Чем более право становится доступным для регулирования нравственно сомнительных отношений, тем больше это атомизирует общество, обесценивает его консолидирующую роль в обществе, а также предвосхищает репрессии в отношении людей, иначе воспринимающих моральную норму.