«Здесь вам не равнина, здесь климат иной…»
1
«Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идут лавины одна за одной, и здесь за камнепадом ревет камнепад. И можно свернуть, обрыв обогнуть, но мы выбираем трудный путь, опасный, как военная тропа…» Эти слова Высоцкого, если верить тем, кто занимается альпинизмом, довольно точно передают ощущение восходящего на вершину.
Но и песни русского барда, и рассказы самих альпинистов чрезвычайно скупы на какие-либо восторженные описания. Речь почти всегда идет о преодолении страха, трудностей и невзгод. И если не осознавать, что тяжелое восхождение есть лишь путь к вершине, а не цель, вряд ли можно понять, почему этих «больных» людей тянет в горы. Ведь опасно же. И страшно. И неудобно. Но почему-то радостно. Хотя вряд ли посторонний способен осознать эту радость. Чтобы ее почувствовать, надо ее пережить. Попробовать…
Среди разных отзывов, которые мы получаем на «Фому», довольно часто встречаются такие, суть которых можно свести к упреку: зачем вы пишете о смерти, страданиях, боли? Неужели в жизни мало горя? Да мы и так все страдаем ежедневно и ежеминутно. Поэтому если вы хотите привлечь в Православие, пишите о радости и красоте, пишите о любви и празднике, а не о мучениях. Зачем писать о страданиях и боли, если все так устали от них?
Действительно, есть в христианстве удивительная радость. Православие – это красота, это любовь, это высшее духовное состояние. И мы на самом деле по мере сил своих стараемся об этом писать. Но именно об этом, а не о том, что, может быть, зачастую хотят у нас прочесть.
Нельзя христианскую любовь подменить лишь радостями секса, а духовный смысл поста превратить в «чудо голодания». Христианство прежде всего – абсолютно реалистично. Правда, это звучит неожиданно, после того как всех приучили думать, что религия – это некая идеальная сказка, вымысел, иллюзия! А оказывается – наоборот.
Мы говорим о смерти, потому что физическое бессмертие – фантастика, а христианство – нет. Мы пишем о боли, потому что в нашем мире ее не чувствовать, не переживать нельзя.
И еще потому, что никого мать не будет любить так, как дитя, рожденное ею в муках. А победу, одержанную в трудной борьбе, со слезами и потом, не сравнить с легкой добычей, которая сама шла в руки.
Но главное – это то, что мы действительно говорим о радости. О той радости, которая неизмеримо больше любых вообразимых и даже невообразимых благ цивилизации. Только чтобы увидеть ее, надо суметь заглянуть ЗА пределы боли и страдания… Правда, ощутив эту радость, вряд ли вы сумеете описать свои чувства. Поэтому слушающие вас люди будут удивляться: рассказывает о трудностях и страданиях, но почему-то весь сияет и говорит, что это здорово…
Христиане – это альпинисты духа. Чувство раз пережитой неземной радости уже никогда не оставит идущего, но будет лишь сильнее влечь наверх. В горы. И хотя восхождение это трудно и опасно, и хотя будут срывы и падения, и будет трещать страховка, и будут горные обвалы… Ничто не способно заменить той радости, которую ты обретаешь, взойдя на вершину.
И как на Эверест нельзя взобраться на скоростном лифте, попивая кофе и покуривая сигаретку, так и в духовной жизни на пути к свету постоянно будут встречаться препятствия, трудности – то, что Православие называет искушениями… Но – опять парадокс – боятся этих трудностей главным образом те, кто еще их не испытывал. Человек, вкусивший радость, понимает всю несоизмеримость страданий и подлинной Радости…
И в Православие мы не собираемся никого «привлекать».
Христианство – это не тусовка, в которой можно классно провести время. И не вечный «пир на весь мир», который наш журнал хочет почему-то разрекламировать. Христианство – это Сам Христос, та вершина Духа, на которую действительно нелегко забраться, но без которой такой скучной, такой бессмысленной становится вся наша «радостная» жизнь…
Зачем верить в Бога?
2
Когда мы показали первый номер «Фомы» нашему знакомому, он сразу спросил нас: «А нужен ли такой журнал?» Ошеломленные, мы стояли и не знали, что сказать, настолько очевидным нам казался ответ. Время показало, что это далеко не так. Мы сделали второй, а потом третий номер – и все время чувствовали, что чего-то не хватает… Что-то не сказано… Пропадает нечто очень важное, главное. Нам стало ясно, что вопрос «Зачем?» – серьезный и важный, так как он в конечном итоге вырастает в еще более существенный, центральный вопрос, с которым мир постоянно обращается к христианину: «А зачем быть христианином?»
Многие считают, что верить нужно потому, что ни во что не верить нельзя. Прошли времена, когда в нашей стране религия была лишь «отравой для масс». И как раньше нормальным полагали атеизм, так сейчас нормальной считается вера, превращаясь иногда в некую обыденность…
Кто-то идет в храм, считая, что вовремя поставленная свечка должна помочь на сессии, при очередной сделке, чтобы с мужем (женой) не ссориться и т. д. (список можно продолжать)…
Наиболее интеллектуальные любят рассуждать о богатом духовном наследии православной культуры, не забыв при этом ругнуть духовенство и заявить, что верить можно и без попов… Руководители страны оказываются «самыми умными», поддерживая все вышеперечисленные категории и выступая новыми ревнителями отечественной духовности.
Большинство же людей, как кажется, связывает веру с нравственностью. Со стремлением «быть добрыми и хорошими». Что ж, в этом нет ничего плохого, но дает ли это нам ответ на вопрос «Зачем?».
Одна голландка на вопрос амстердамского телевидения: «Что значит в вашей жизни Христос?» – ответила: «У меня прекрасная семья, любимая работа, дом – полная чаша. Я очень люблю своих детей… Пользуюсь уважением друзей и коллег по работе… У меня все есть. Зачем мне еще какой-то Бог, Который постоянно будет мне мешать спокойно жить?!» Наверное, она права. Земное счастье достижимо и без веры. А все попытки увидеть в христианстве лишь очередное высоконравственное учение разбиваются о железное: «Зачем для этого ходить в церковь?»
Как тут ответить? Как объяснить смысл Любви? Ответ прост: смысл любви, а тем более любви христианской, объяснить нельзя. Эту любовь невозможно просто понять, ее надо прожить и прочувствовать. И тогда начнет открываться великое Чудо и Тайна христианской веры, ее Центр и Смысл. А он не в обрядах и не в следовании канонам и церковным установлениям – все это лишь средства, способы достижения главного.
Сердце христианства – Христос. Бог-Сын, Который стал Человеком, чтобы призвать людей следовать Его путем – стать подобными Богу. Вот истинный, высокий смысл христианской жизни. Вот что значит набившая многим из нас оскомину фраза о необходимости спасения души… Спасти душу – означает уподобиться Самому Богу. Почувствовать живое, настоящее присутствие Христа рядом с нами и через это почувствовать любовь. К Богу и к людям. Разве может с этим что-либо сравниться?!
Знают ли об этом те, кто сегодня сомневается, идти или не идти в храм? Помнят ли это те, кто уже считают себя православными? Вопрос далеко не праздный…
В чем сомневался апостол Фома? Не в том, о чем говорил Христос, не в справедливости Его слов об отношении к ближним и не в смысле притч… Он хотел увериться в Его воскресении, т. е. в собственном спасении, в возможности для человека обожитъся, уподобиться Богу.
Мы ходим в Церковь, потому что верим, что она – Тело Христа. Мы делаем «Фому», чтобы говорить о Христе, чтобы помочь Фоме-неверующему увериться в том, что нет смерти. Есть Христос – Путь, Истина и Жизнь. И в этом цель и смысл всего.
Мешают ли догмы свободе?
3
Никогда не забуду, как одна знакомая с жаром пыталась объяснить мне, почему она не сможет стать православной. «Понимаешь, – говорила она, – я человек свободный. А православные догмы сильно ограничивают мою свободу, не дают мне дышать. А я не желаю, чтобы кто-то или что-то мою свободу ограничивали. Человек, его свобода выше любых правил и норм, которые ведь тоже, согласись, устанавливаются людьми».
Я согласился, но позволил себе задать ей один невинный, но логически вытекающий из такой пафосной речи вопрос: какие именно православные догмы и в чем ограничивают ее свободу? Вопрос Ольгу (так звали девушку, которая, между прочим, тогда заканчивала серьезный московский вуз по гуманитарной специальности) явно застал врасплох. Я решил ей помочь и спросил, какие вообще православные догматы она знает («Давай вспомним, какие есть, тогда легче будет разобраться, что же конкретно мешает твоей свободе!»). Она долго думала, хмурила лоб, а потом неуверенно сказала: «Ну этот, как его, догмат о непорочном зачатии, что ли… Да, о непорочном зачатии Богородицы».
Пришлось объяснить, что догмат о непорочном зачатии Богородицы действительно является одним из положений церковной веры. Но только не Православной Церкви, а Католической. Да и католиками он был принят лишь в 1854 году. Ну а как он сковывает свободу бедной девушки – мне очень интересно было бы услышать.
Ольга рассмеялась, сказала, что я ее подловил, но она все равно права: в Церкви – несвобода, Церковь отстала от жизни. Мир сегодня стремительно развивается, и человек должен идти в ногу со временем, а не тащиться за «старой церковной клячей». К сожалению, так наш разговор и закончился на шутливой ноте, каждый остался при своем.
Я написал «к сожалению» не для логической связки слов. Мне действительно очень жаль. Жаль прежде всего потому, что когда-то я сам уверенно доказывал, что в Православной Церкви нет ничего, кроме ритуала и внешнего лоска. При этом все мое знание православной веры исчерпывалось рассказом о том, как в одной деревне на Украине священник «прозрел». Пришел в епархиальное управление, снял наперсный крест и ушел из Церкви. «Вот, мол, понял человек!» Что он там понял, я, естественно, объяснить не мог, но все попытки убедить меня прикоснуться к миру Православия наталкивались на стену моего «знания», уверенности в своей правоте и истинности собственной веры. Ведь я не был атеистом.
Но мне повезло. Был у меня в жизни учитель. Человек, мнением которого я дорожил больше всего на свете (и дорожу сейчас). Мы с ним много говорили о вере, обсуждали прочитанные книги. Как-то раз разговор зашел о Православии. И я сказал: «Ну неужели Вы верите в необходимость всех этих церковных установлений? Неужели Вы когда-нибудь сможете надеть крестик?» Он ничего мне не ответил тогда, но как-то тихо, грустно улыбнулся… А через пару дней я случайно заметил, что он носит нательный крестик! Оказалось, что самый уважаемый мною человек не просто верил не так, как я, но даже и не попытался объяснить мне почему!..
Я не обиделся на него. Я просто очень сильно испугался. Неужели я настолько «закрыт», что он даже не стал со мной говорить?! Тот день был моим первым днем в Православии. И теперь я понимаю, почему мой друг тогда промолчал. Сейчас мне известно, что есть вещи, которые невозможно объяснить, тем более если собеседник не готов слушать. И все же каждый раз, когда приходится видеть, как люди добровольно лишают себя возможности войти в новый для них мир Православия – мир, который они на самом деле ищут, – я говорю: «К сожалению».
А может, не стоит проходить мимо этой открытой двери? Давайте зайдем и посмотрим. А вдруг?..
Еще раз о злых старушках
4
На тему «злых старушек» высказывались многие и не единожды. Кое-кто даже пытался представить их в качестве чуть ли не спасителей Церкви и веры в черные годы гонений и серые десятилетия всеобщего застоя. Поэтому им и резкое слово простительно – они все на своих плечах вынесли. Я не собираюсь сейчас всерьез спорить с этим – настолько очевидной мне кажется неправота таких «старушечьих адвокатов». Мне бы хотелось сказать о другом.
О нас, о тех, кто, решившись наконец переступить порог храма, вдруг быстро убегает оттуда, столкнувшись с проявлением невоспитанности, черствости, а иногда и неприкрытой злобы.
Помню, как несколько лет назад мои первые робкие шаги по территории Даниловского монастыря были прерваны резким окриком проходившей мимо «матушки»: «Почему руки за спиной держите? Нельзя. Ходите тут, оскверняете…» Конечно, гораздо лучше было бы, скажи она мне тихонько и с кроткой улыбкой: «Сынок, в храме не принято стоять или ходить вот так…» (хотя и это мне сегодня не кажется очевидным – в каком каноне об этом сказано?).
И все же дело совсем в другом. В том, что тогда во мне закипело «благородное негодование». Вот я, такой весь измучившийся и исстрадавшийся (а главное, ведь такой хороший и славный!), решил наконец осчастливить эту Церковь своим посещением – и что в ответ? Вместо хлеба-соли и красных дорожек под ноги – холод непонимания моего благородного порыва!
Я не помню, ответил ли что-нибудь той бабуле, но помню, как весь кипел, быстро выходя из монастыря… Прошло некоторое время, и, когда душе стало совсем невмоготу, я буквально приполз в храм и впервые пошел на исповедь. Тогда мне уже было все равно, кто что говорит и как на меня смотрит. Так хотелось глотнуть свежего воздуха, что даже какие-то окрики не воспринимались вообще либо воспринимались как «так тебе и надо!»
Ведь действительно, если Церковь – это больница (а недаром перед исповедью священник говорит кающимся: «еже во врачебницу пришел еси, да неисцеленный не отыйдеши…»), то больным людям важно главное – получить действенное лекарство. Хотелось бы, конечно, чтобы весь обслуживающий персонал сочувствовал тебе и мило улыбался, раскрывая перед тобой двери. Но в жизни бывает по-разному. И техничка может позволить себе поворчать в ваш адрес, когда вы не вытерли ноги и идете в грязных башмаках по полу, который она уже три раза мыла за последние два часа. Но ведь вы не откажетесь от лекарства лишь потому, что на вас прикрикнула техничка на первом этаже! Не к техничке же вы пришли, а к Врачу. И не за вежливостью персонала, а за лекарством.
Повторяю, я не считаю, что «злые старушки» – это хорошо. Это плохо, и в идеале этого быть не должно. Но мне хочется, чтобы идущий в Церковь понимал, зачем он туда идет. А идем мы все ко Христу за спасением. Иначе к Нему незачем идти.
Червячок «свободы»
5
Как-то раз мне пришлось проводить семинар по Ветхому Завету со своими студентами-гуманитариями светского вуза. Мы «застряли» на фразе из Книги Бытия: «И поверил Авраам Богу, и это вменилось ему в праведность». Я пытался объяснить студентам значение этого высшего свободного акта: «поверил Богу» – сам, без насилия, по духовной необходимости. Меня удивило, что многие всерьез утверждали, что о свободе здесь можно было бы говорить лишь в одном случае – если бы не поверил, пошел бы против Бога. Говорившие были абсолютно убеждены в своей правоте и не замечали всей ограниченности, всей несвободы такой позиции…
Действительно, почему мы часто свободу понимаем лишь как право не сделать что-либо, пойти наперекор, отказаться… Неужели так сильно в нас еще недавно бывшее источником всеобщего вдохновения стремление ломать, разрушать, уничтожать? Да нет, наверное, дело не только в этом. Видимо, где-то в глубине души сидит этакий крохотный червячок сомнения, который на все наши стремления избрать Добро, Красоту, Любовь говорит: «A-а, опять ты за этими высокими словами идешь, снова связываешь себя глупыми моральными установками… Ты же свободный человек. Ну так докажи это. Да плюнь на них всех… Пошли куда подальше…»
Пытаясь робко сопротивляться, мы шепчем: «Да, но ведь мне самому этого хочется, я хочу любви и красоты, понимаю, что для этого надо…» «Тсс, – перебивает злобный червячок, – опять это дурацкое слово – надо. Кому надо? Кто сказал, что надо? Ах, тебе так кажется! Ну и пусть кажется, а ты не верь, не верь. Ты свободен от всех этих предрассудков и рамок. Ты – Творец-Разрушитель. Вот это действительно свобода».
Что самое поразительное, так это то, как легко мы сдаемся. Как просто принимаем непонятно откуда идущий голосок за глас души. Механизм этого самообмана прекрасно описан К.С. Льюисом в весьма поучительной книге «Письма Баламута»6, где старый, многоопытный черт пишет письма молодому, начинающему чертенку, обучая того, как обманывать глупых и слабых людей, подсовывая им «чертовские» идеи и выдавая их за собственно человеческие…
Странно, но мы очень часто путаем необходимость и насилие, считая их чуть ли не равнозначными понятиями. Хотя, с другой стороны, никому не придет в голову обвинять человека в несвободе за то, например, что он стремится любить. Но ведь это чувство – крайняя необходимость, которая присуща каждому. И тем не менее, никто пока всерьез не призывает ненавидеть, чтобы стать свободным. По крайней мере, открыто не призывает.
Свобода – это когда ты разумом различаешь колебания сердца, слушаешь голос совести, а не насилуешь свою природу в глупо-бахваль-ном стремлении послать всех и вся подальше. Это уже не свобода получается, а сумасшествие…
Радость Иова
В замечательной книжке английского педагога и математика Эдвина Э. Эбботта «Флатландия» описаны приключения Квадрата, познакомившегося с миром Трехмерья; его удивление перед открывшейся неожиданно возможностью увидеть жителей его родной Флатландии (плоские геометрические фигуры) в подлинном, так сказать, обличии – сверху. Ведь одной из особенностей фигур, живущих на плоскости в этой удивительной стране, является то, что они, никогда не видевшие себя сверху, не знают, как они выглядят.
Вы спросите: «При чем здесь религия?» В прямом смысле, конечно, ни при чем. Эбботт написал свою книгу как занимательное введение в мир геометрии. Однако метафорически она является прекрасным прологом и к миру религии. Данная метафора точно отражает существо религиозного интереса человечества. Человек приходит в мир, которого он не создавал; приходит в мир «помимо своего желания»; живет в этом мире, нередко претерпевая различные невзгоды и страдания, и затем с неизбежностью из этого мира уходит. Если этому и есть какое-то объяснение, если в этом приходе-существовании-уходе и есть какой-то смысл, то он должен быть внеположен человеку и миру. Чтобы увидеть, как на самом деле выглядит двухмерное пространство, нужно обрести третье измерение. Или получить связь с ним7.
Таким другим измерением, звеном, связывающим ищущего человека с миром смысла, с момента осознанного существования человечества и является религия. В религии человек ищет ответы на вопросы, которые вне религиозного сознания навсегда останутся без ответа. И даже не обязательны окончательные ответы, но уверенность в том, что есть это таинственное иное измерение, что жизнь – не бессмысленный поток случайного существования непонятно как и когда появившихся на земле почему-то разумных существ.
Эта удовлетворенность «неответом», тайной, которая так сильно отличает религию, скажем, от науки, прекрасно выражена в библейской ветхозаветной книге Иова. Напомню сюжет: праведник Иов обласкан Господом и имеет все, что может пожелать человек: семья, дети, достаток и т. д. Сатана заключает с Богом пари, что Иов начнет роптать на Бога, как только он все потеряет. И вот для ветхозаветного праведника начинается нескончаемая череда страданий, смысла которых он понять не может. В культуре древних евреев бытовало устоявшееся мнение, что страдает тот, кто провинился перед Богом. Праведник, человек, не совершающий проступков перед очами Господними, страдать не может. Иов мучительно недоумевает: за что? Почему Бог наказывает его? В какой-то момент страдания Иова, потерявшего все, постоянно атакуемого друзьями и родными, фактически призывающими его похулить Бога, переходят в вопль души человеческой: Боже, а есть ли Ты? Я не вижу за собой никакого греха, я не понимаю, в чем провинился, и все же моим страданиям нет предела. Может, все мои представления о Тебе неверны? Может, Тебя нет?! Вопрос о существовании Бога для Иова – не отвлеченное размышление на тему: «А есть ли там вообще что-то или кто-то?» Это конкретно-личный, важнейший вопрос всей его жизни, во всех ее проявлениях – от глобальных вопросов до мельчайших подробностей.
Великий Достоевский так выразит это недоумение устами одного из своих героев: «Если Бога нет, какой же я тогда капитан?!»
Ощущение богооставленности переходит у Иова в какой-то момент в страшное чувство бессмысленности бытия… И вот, когда в конце концов пари сатаной проиграно, Иов получает обратно все, что потерял. Но не этим удовлетворяется его сердце: возвращенные ценности не могут уврачевать ту душевную рану, которая принесена страданием. Вопрос Иова слишком глубок и страшен, чтобы даже достаток, даже семья могли убедить его в осмысленности жизни. И тогда «из тучи» с ним говорит Бог. И Иов успокаивается.
Самое поразительное в этом то, что на вопрос «Почему?» Иов так и не получает содержательного ответа. (Был ли ты со Мной, когда Я творил небо и землю? – вопрошает Господь. – Так почему ты хочешь знать смысл вещей?) Но сам факт ответа, сам факт прямого к нему обращения Творца приносит успокоение, возвращает смысл жизни, привносит в нее то третье измерение, без которого жизнь казалась лишенной смысла…
Страна глухих
8
Один из самых естественных вопросов сомневающегося – почему существует ад? Если Бог есть Любовь, почему Он обрекает грешников на вечные мучения?
Ответ на этот кажущийся неразрешимым вопрос на самом деле не так сложен. Самое главное здесь вот что: христианство пришло в мир вовсе не с вестью о том, что существует ад. Нет. Ад – темное царство мертвых – известен почти всем дохристианским культурам. Своим же Воскресением Христос открыл людям тайну жизни, а не смерти – тайну Рая.
К сожалению, наши представления об аде и рае далеки от христианских. Слово «ад» у многих современников вызывает в памяти картинки из журнала «Крокодил» советских времен: сковородки, бока которых жадно лижут языки адского пламени; грешники, страдающие в кипящем масле на этих сковородках, и рогатые черти, немилосердно тычущие грешников. Смею утверждать, что картины эти, при всей своей наглядности, имеют мало общего с христианским пониманием вечных мук.
И если говорить об образах, то я бы предложил обратиться к… современному отечественному кино! В одной из последних картин Валерия Тодоровского – «Страна глухих» – есть сцена, прекрасно передающая христианский нерв ощущения ада.
Для тех, кто не видел фильма, поясню: главная героиня – молодая девушка. Ее любимый парень – азартный игрок – должен огромную сумму денег. Рискуя жизнью, девушка собирает для любимого необходимую сумму, но он (игрок же!) перед тем, как вернуть долг, решает еще раз попытать счастья. И… вновь проигрывает все до копейки.
А дальше потрясающая по силе и проникновенности сцена: ни одного упрека, ни одного слова обвинения. Все, что пытается сделать девушка, – это успокоить любимого. Она говорит, что он не должен расстраиваться, что деньги – это не главное, что она еще заработает. Главное, они любят друг друга, поэтому все будет хорошо.
В ответ парень «взрывается» и начинает гнать от себя девушку. Он кричит, что не может находиться рядом с ней, что ему больно от осознания того, что он – последняя сволочь – проиграл заработанные ею деньги, а в ответ от нее – ни слова упрека, а только обещание любить его, что бы он ни натворил. Но такая любовь выше его сил, так как он не может быть с ней, ощущая свою подлость! Ему больно от ее доброты, и он ее прогоняет.
Конечно, дальше ему станет только еще больнее. Прогнав любимую, он будет всю жизнь мучиться, потому что такая любовь – одна и на всю жизнь. Но, согласитесь, трудно в этой ситуации обвинить девушку, упрекнуть ее в том, что именно она обрекает парня на мучения…
Этот образ, на мой взгляд, вполне по-христиански описывает ощущения души грешника, встречающей Бога – Того, Кто есть Любовь. Любовь, которая обжигает, но без которой нет жизни. Так человек, просидевший долгое время в темной комнате и отказывавшийся выходить к свету, неизбежно слепнет, когда солнечные лучи впервые касаются его лица. И кто виноват, что на постоянный призыв выйти на улицу, к свету, он отвечал отказом?.. А глаза тем временем потеряли способность воспринимать свет, то есть жизнь. Поэтому именно сам
человек обрекает себя на вечную тьму, вечное мучение.
И все же, повторю еще раз, христианство – это Благая Весть (по-гречески – Евангелие) о Жизни, а не смерти. И все, что требуется от нас, – это открыть дверь и выйти к свету, пока не поздно. Время у нас еще есть.
