ЧАСТЬ I. СТЕЗЕЙ ПРАЗДНОСТИ

ГЛАВА I. Как  в “шелковом” замке.

 Эта истории начинается со званого ужина, который по возвращении в родной Фортенхолл, решила устроить миссис Эсмондхэйл. Приглашенных гостей оказалось не так много – не более двадцати человек. Зажиточные знакомые покинули эту местность, на время зимнего сезона, переселившись в Лондон. А вот  небогатые соседи, несколько подруг хозяйки и некоторые из бывших одноклассниц младшей дочери с удовольствием прибыли в Фортенхолл. Наивысших почестей приема удостоились двое лондонских джентльменов, с которыми дамы успели познакомиться на одном из столичных балов. Диана была сегодня в центре внимания, она собрала вокруг себя самых преданных слушателей – говорили о столичных развлечениях. В особенности многих заинтересовало  знакомство с лондонскими господами, ради этого молодежь покинула рояль, присоединившись к хозяйке:

– … Мистер Фиджер был столь любезен, что проводил до своей наемной кареты и, обогнув немалый круг, доставил на Оксфорд-стрит. А потом, в течение нескольких дней, постоянно осведомлялся, передавая визитки, как перенесли мы неприятное потрясение. Но право же, я  на кэбмена ныне не злюсь, он появился на следующий день и чистосердечно признался, что принял графиню***  с дочерью за нас, но эта леди сама бесцеремонно уселась в экипаж  – бедный извозчик понял ошибку, когда повернул на Ковен-Гарден и оказался на Друри-Лейн.

– До каких пределов дошли эти исчадия Автомедонта[1], – возмущенно выступил один представительный мужчина, его привычка вставлять фразы и вмешиваться в разговор отчасти намекала на его почетное звание – он был мировым судьей.

Но Диана лишь улыбнулась в ответ, картинно вздохнув для показания своей значимости:

– Я простила оплошность кучеру, эти бедные рабочие чего не сделают, чтобы заработать лишний пенс, – она иронично улыбнулась одной из дам, которая любила порицать всяких чернорабочих, она особенно жестоко высмеивала прислугу:

– Мистера Фиджера уже можно произвести в рыцари, и величать его Сэр Арчибальд, – мелодично пропела одна из молоденьких девиц, возбужденно помахивая своим веером и улыбаясь на всю ширину зубов, но никем эта шутка не была принята, некоторые господа недоумевающее посмотрели на нее, поскольку мистера Фиджера звали Рэндольф.

Господин, к которому это относилось, довольный своей популярностью за столь незначительные услуги, выразил готовность всегда приходить почтенным дамам с дочерьми на помощь. Он грациозно поклонился, приноравливаясь к выправке военных.

– Значит, Лондон теперь не будет мне страшен, ибо вы, мистер Фиджер, повторяя путь доблестного рыцаря, всегда вызволите хрупкую девушку из ловушки, – выразила свое одобрение одна из красивейших украшений этого вечера – младшая дочь хозяйки дома – Джулия Эсмондхэйл. Прелестнейшая рыжеволосая красавица, с томными серыми глазами, с пухленькими алыми губками и безупречными манерами. Ее почитали ангелом, но подлинный характер был скрыт от посторонних глаз, лишь немногие знали, какая же  эта девица капризная и непостоянная.

– О да, мисс Джули, разрешите мне и дальше быть вашим верным слугою, и под моим покровительством вам  решительно нечего будет опасаться, – казалось, мистер Фиджер увлекся Джулией настолько, что предпочел остальным милым претенденткам. Он подходил к ней пару раз засвидетельствовать почтение и нижайше просил разрешить сказать ей несколько слов у окна, где выражал бесконечное восхищение и проявлял различные маленькие знаки внимания.

Как и полагается на таких мероприятиях, многие дамы, уподобляясь знаменитым пианисткам, встревоженные блеском соперниц, изъявляли желание усладить публику исполнением мелодий и продемонстрировать мастерство. Джулия бесподобно сыграла и спела модную по тем временам песню. Кто-то из особо беспечной молодежи привез пьесу, которую общество охарактеризовало как пасквиль[2], обсуждая все острые моменты, отображенные в ней. Молоденькие девушки и некоторые господа были в тайном восторге, а старшее поколение признало сцены любви моветоном, а главных героев – падшими людьми. Это событие пришлось не к чести хозяйки, но Диана постаралась превратить все в шутку, лишь пожурив неизвестного шутника. Произведение хотели швырнуть в  огонь, но потом оно перекочевало на кухню, окруженное суетящимися слугами, а его хозяин так и не объявился. Только один человек, который не смог в гостиной взглянуть на строки распутной любви, но отважился спуститься и забрать бедную тетрадь из пыльной коморки, оказался, ни кем иным, как  Пенелопой Эсмондхэйл – старшей дочерью госпожи Дианы Эсмондхэйл. Девушка славилась своим тяжелым характером  – по мнению сплетниц – за свой дурной нрав она не только причислялась к старым девам, но и была признана «темной лошадкой». Хотя она мало обращала внимания на пересуды других.

Освещение коридора оставляло желать лучшего, и, все-таки, она решила остаться здесь, ибо укрывшись за портьерой, надежно спряталась от назойливых глаз. Общества ее не искали, и мать вряд ли заметила бы ее отсутствие. Уединенность прельщала девушку, предоставляя относительную тишину, если не считать снующих лакеев с подносами. И все же, чтение она отложила, ведь негромкий разговор, раздающийся в паре шагов от ее укрытия, был куда более интересен:

– Фиджер, старина, я тебя давно знаю и вижу, как ты весь вечер таращишь глазенки на эту мисс Джулию. Красотка еще та, только ты уверен, что она интересуется тобою, мне сдается, флиртует она и все? – это был второй незнакомец, приехавший из Лондона. Пенелопе сразу впало в око то, что сей джентльмен никакими особыми манерами не отличался, лишь показывая наигранную значимость. Порою он пытался произвести приятное впечатление на девиц, но оказавшись подле нашей героини, сразу упал в ее очах. Не было в этом джентльмене ничего, кроме пустого бахвальства, а теперь он и вовсе стал неприятен, так грубо заговорив о ее сестре.

– Флирт был в начале вечера, но после моих ухаживаний, она подпустила меня к себе довольно близко, так что ты неверен в своих предположениях, Хайред.

– Да хоть убей меня на этом месте, я не верю! – Хайред неприятно хихикнул, его острые усы напоминали усики таракана, так и хотелось их отщипнуть, но девица выглядела слишком напряженной, опасаясь быть замеченной, но желая расслышать их переговоры до конца.

– Хорошо, я докажу тебе поцелуем в губы…

– У всех на глазах? – и что за привычка после каждой фразы издавать смешок.

– Нет! Этого, пожалуй, не будет, я поцелую ее в уединенной комнате.

– А как я узнаю, что ты не соврал?

– Я попрошу локон ее рыжих волос и платочек с инициалами…

– Договорились.

Мистер Фиджер, красуясь перед своим дружком победой над девичьими сердцами, даже не догадывался, какому строгому судье вверяет свою тайну, и какое его ожидает наказание. Никаких колебаний относительно назначенной кары не возникло, она исполнит долг старшей сестры, какими бы ни были последствия, выручит Джулию от возможного позора.

Спустя час эта история разъяснилась окончательно:

– …Мисс Джулия, вы прелестнейшая из женщин, – он закрыл дверь и подошел к ней очень близко, отчего девушка замялась, явно ощущая сладостную опасность пребывания с мужчиной наедине. Общество не простит ей подобный фривольный поступок, если конечно, мистер Фиджер не решился сегодня сделать ей предложение. О, это было бы самым замечательным продолжением вечера, тогда она тут же все расскажет матушке, они немедля напишут отцу, если мужчины уладят все дела, то летом можно будет пожениться, уехать куда-нибудь в их медовый месяц. Сколько радужных надежд проплыло в голове девушки за минуту, но…

– Так, и что вы делаете с моей сестрой?! – негодующе воскликнула Пенелопа, буквально вбежав за ними следом.

– Мы играем в прятки, – в испуге начала оправдываться Джули, задыхаясь от нахлынувшей злости, кавалер стоял неподвижно на безопасном расстоянии, лишь держась за пальчики своей спутницы. Что-то не заладилось с его планом, не вовремя появились посторонние наблюдатели.

Пока они не сделали еще ничего плохого, но Пенелопа не намерена была ждать его торжества, она гордо выпрямилась, ибо имела рост небольшой, но сложена была превосходно:

– Я знаю, как это выглядит, но я всего лишь хотел защитить леди от страха перед темнотой.

– Моя сестра не боится призрачных теней, а я разгадала ваше намерение, только увидев вас подле Джулии в гостиной.

За дверью уже послышался оживленный шепот, вся эта возня в комнате привлекла несколько девушек. Мистер Фиджер выскочил из комнаты и незамедлительно откланялся перед хозяйкой в гостиной. Он был возмущен до предела. Джулия побелела от гнева и тоже выбежала прочь. А еще незадачливому хвастуну сегодня не сопутствовала удача – на крыльце он обронил шляпу, чуть не поскользнулся на ступеньке, его трость получила заметную царапину, а дружок Хайред осыпал своими неприятными насмешками и сыпал, видимо, ими до самой столицы.

Этот инцидент так и остался в прошлом.

***

Итак, история эта произошла в феврале 1840 года, но даже спустя несколько месяцев, сестры с трудом уживались в одном доме, и стоило им сойтись в одной комнате, как тут же всплывали старые обиды:

– Ты подлая змея, – сквозь зубы процедила Джулия, удерживая в себе гнев, ненависть, желание немедленно убить сестру, насколько это позволяла ее натура. И в то же время она никак не хотела оказаться в глазах общества обычной истеричкой, поэтому поборов усилием воли бурю души,  выговорила следующую фразу, намного спокойней:

– Я не нуждаюсь в твоем надзоре, ты унизила мистера Фиджера, чтобы отпугнуть его от меня. Ну что же, радуйся своей победе, удовлетвори тщеславие. Но запомни – если ты останешься на моем попечении, то не будешь разделять кров со мной, ты будешь жить как отшельница в деревенской глуши, и у тебя будет только одна горничная, кухарка и кучер, хотя нет, зачем он тебе, у тебя же не будет даже самой паршивой кобылы…. Я уж постараюсь, чтобы ты раскаивалась до конца своих дней…

Далее, они и вовсе разругались, и Джулия вдобавок пообещала, что назначит жалование всего двести фунтов в год вот пусть и живет на них, коль посмеет. А на Рождество будет дарить книги о том, как хорошие девушки выходят замуж за богатых принцев, а злые и противные остаются старыми девами и вяжут носки. На что Пенелопа гордо ответила:

– Носки вяжут те самые хорошие девушки, которых почему-то не берут в жены, а злые и противные с блеском выходят замуж за принцев, пишут красивые этюды, и не утруждают себя столь ненужным рукоделием.

Мать вошла в гостиную и, не разобравшись в споре двух девиц, немедленно пресекла угрозы старшей дочери, отослав ее наверх томиться в своей комнате, пока родительница не решит, можно ли ей будет спуститься к ужину:

– Вот и прекрасно, – про себя молвила Пенелопа в покоях, плюхнувшись на кушетку.

Ее комната уже давно превратилась в островок уединения в часы семейных штормов. Она позвонила: в комнату вошла молодая служанка Тесс и принялась переодевать госпожу, которая до своей размолвки с родными, намеревалась прогуляться. И пока точеные пальчики укладывали красивые светло-русые волосы в прическу, барышня подавила зевок и не один, придумывая, чем бы себя занять. Никакое полезное дело не привлекало теперь, поэтому она предалась любованию своей внешностью, созерцая себя в зеркало, что было одним из любимейших ее занятий. Ах, как же она мила и очаровательна: острый носик и маленькая родинка, слегка заметная на нем. Эти смелые милые бровки и несколько веснушек, которые скорее подчеркивают некоторую изюминку лица, нежели портят красоту. А этот лукавый огонек в светло-карих глазах, сверкающий сквозь густые ресницы и эти маленькие губки, изогнутые в ироничной усмешке?

В то время она отметила свой двадцать пятый день рождения, но о старости и зрелости девица никогда не задумывалась, полагая, что весна ее жизни вечна. Когда камеристка отошла от дамы, та встала и грациозно прошлась по комнате, наблюдая за собой в зеркале – наряд светло-бирюзового  цвета хоть и простоват, но строго очерчивал фигурку и гармонировал с цветом кожи. Не было на нем ни пестрых лент, кружев, вышитых узоров, зато сидел он идеально на незамужней барышне, редко посещающей свет. Ее лицо не совсем соответствовало канонам красоты, принятым в обществе – хотя здоровый румянец и едва заметная смуглость кожи, придающая ей выразительность, отнюдь не портили естественное обаяние. Она была похожа на отца, который и любил ее больше, в то время, как мать обходила своей родительской симпатией, предпочитая младшую дочь.

«– Как может мать так разделять своих детей!? – запротестует кто-то в зрительном зале, – Девушка ведь ни в чем не виновата!

Автор замялся, нервно теребя листовки с текстом, и не зная, что сейчас надобно ответить:

– Но ведь история только начинается…»

Вся правда кроется за семью замками, в сердце горделивой Дианы Эсмондхэйл, которая не любила дочь из-за схожести с отцом. Теперь расскажу о мистере Эсмондхэйле. К превеликому разочарованию, он отсутствовал и уже изрядно давно, с тех самых пор как… как умер их старший сын Фредерик. Это страшное горе постигло их семью пять лет назад, и навеки разъединило родственный кружок. В одном родители сходились воедино – они гордились сыном. Мистер Эсмондхэйл видел в нем наследника, а мать – защитника, и когда его не стало, они не смогли этого перенести вместе, и каждый убежал от горя по-своему. Отец уехал за границу ввиду каких-то неотложных дел и ради поправления здоровья, а мать стала проводить жизнь в светских развлечениях, чтобы восполнить утрату чада пустыми интересами. А также заинтересовать этим дочерей, потому частенько она брала Джулию на светские рауты. Кроме всего прочего, в последнее время ее главной заботой стало выдать младшую дочь замуж, так как старшая наотрез отказалась когда-либо даже об этом задумываться. И все бы хорошо, но на этой почве Пенелопа еще больше поссорилась с Джулией, потому как видела жизнь совсем в ином свете. Ведь младшая мисс Эсмондхэйл рисовала будущего мужа богатым, знатным господином с пятью – шестью, а то и больше тысячами дохода, и главное – родовитого, но уж никак не простака с тысячей или двумя в год. А еще надобно, чтобы жених имел истинно аристократичные корни. И вот когда такой женишок подвернулся в лице мистера Фиджера, мать и дочь, посоветовавшись, пришли к выводу, что лучшего не сыскать – для них он был галантен и снисходителен, а еще баснословно богат. Хотя на самом деле, всего лишь напыщенный индюк, довольно глупый, слишком заносчивый, гордый, и к тому же не очень красивый; его главной целью в жизни были развлечения, и он и не собирался связывать себя хоть какими-то узами и умерять запросы. Но наивная Джулия принимала пустозвонные слова за глубокомысленные речи и поверила  в сказку, которую сама же выдумала, будто родовитый сынок восхищается ею, и готов вот-вот сделать девушке предложение. Но от очевидного позора ее уберегла сестра и за это поплатилась.

Но каким бы отважным и вполне оправданным вам ни показался поступок Пенелопы, сестра, которая понятия не имела о споре господ и ее мать подумали, что их нерадивая овечка из зависти устроила джентльмену прехорошую трепку. А теперь наша героиня понесла вполне незаслуженное наказание, в очередной раз оставшись на неделю-две без ужина и моциона, а также без позволения прогуливаться домом.

[1] Автомедонт или Автомедон – в древнегреческой мифологии – возница Ахилла; после смерти Ахилла служил Неоптолему, в другой версии – искусный возница, выкручивающийся из любых ситуаций.

[2] Пасквиль (нем. Pasquill, от итал. pasquillo), сочинение, содержащее карикатурные искажения и злобные нападки, цель которых оскорбить и скомпрометировать какое-либо лицо, группу, партию, общественное движение и т.п. Название "П." происходит от имени римского башмачника Пасквино (Pasquino, 15 в.) – автора едких эпиграмм на высокопоставленных лиц.

ГЛАВА II. Воспоминания былого.

Как-то раз, проснувшись утром пораньше, Пенелопа ощутила огромный прилив бодрости и веселья. Сегодня ей снова можно было совершать прогулки, и она непременно воспользуется этим благом. Ее наказание продлилось и так больше недели, пока наконец вчера Диана не смилостивилась над мольбами нелюбимой дочери, разрешив выходить из дому.  Немилость сестры ей не страшна,  пусть с того момента они и двух слов не сказали, но это неважно, главное, все позади. Едва завтрак закончился, Пенни в шерстяной темно-оливкового цвета амазонке, уже живо шагала в сторону конюшни, дабы нанести визит своей любимой лошадке Капелане. Ее дружочек – бурая полукровка, была подарена покойным Фредериком и потому с ней обращались очень бережно. Да и верхом кататься одно удовольствие: она уверенно шла мягкой иноходью, была хорошо приручена под дамское седло, не делала резких размашистых рывков и будто бы создана для прогулок неумелой наездницы.

Со временем, конечно, Пенелопа стала уверенней держаться, но никогда не согласилась бы пересесть на порывистую андалузскую чистокровку Джулии – Дориеру, с которой даже сама счастливая владелица с трудом справлялась. Частенько мальчик с конюшни держал за поводья горячую кобылу, готовую в любой момент пуститься вскачь и сбросить свою ношу. А Капелана спокойно плелась по парку и полям, увозя госпожу за пределы усадьбы.

Сегодня надобно было посетить несколько мест и прокатится до сельской церквушки. Узнать, как чувствует себя соседка миссис Лоур,  совсем недавно разрешившаяся наследником – маленьким Джеймсом Томсоном Аделаид Лоуром. Заскочить на чай к всезнайке всех вестей и сплетен – старушке миссис Гранд, недавно ставшей еще раз бабушкой, с которой барышня частенько водила дружбу из-за отсутствия подруг – сверстниц. Вернее, в прошлом у мисс Эсмондхэйл была подруга, еще с пансиона, но теперь они порвали всякое общение из-за того, что подружка вышла замуж и уехала в дальнее графство, не оставив нового адреса. И, наконец, приятный час прогулки – заскочить в отдаленную часть огромного парка, обсаженного липами, молоденькими березками, высокими стройными тополями и вековыми дубами. С этого места отчетливо виден милый дом  Фортенхолл, но здесь очень тихо, не слышно громыхания экипажей и людской молвы, кроме трех неуемных гусей, пасущихся на лужке, близ ручейка.

Зимой все засыпано снегом, сковано морозом, но как приятно прогуляться в тишине, слушая лишь скрип деревьев и шуршание сухих опалых листьев. А весной, когда первые лучи теплого солнца пробуждают природу, открывать прелесть созерцания молоденьких пагонов растений, несмело пробивающихся сквозь прошлогоднюю осеннюю листву. Вдыхать свежий мягкий воздух, перемешанный с ароматом трав и ранних цветов. В летнюю жару – убегать сюда за прохладой, наслаждаться пением птиц и пейзажами настоящей красоты, дарованные умелой распорядительницей этих богатств. Осенью – собирать дары природы и прощаться с ней на всю зиму. Год за годом, жизнь размеренно течет, то оживая, то снова впадая в дремоту.

Стоял ясный кроткий май,  уже несколько дней солнце благодатно дарило земле свое лучезарное тепло. Пенелопа любила прогуливаться по парку в такие дни, а ее временное заточение терзало душу, которая рвалась в эти края. Синее небо, увешанное лишь несколькими белыми облаками, чуть слышный ветер, запутавшийся среди ветвей деревьев, край, потопающий в зелени -вот что жаждут видеть глаза, нежели однообразные стены и скучные лица.

Спешившись, барышня уселась возле старого дуба, сняла перчатки, шляпку, чтобы ее волосы приятно ласкал весенний ветерок. Сегодня она прихватила с собой несколько писем, полученных много лет назад,  от ее бывшей и единственной подруги – Сюзанны  Тоулс, с которой познакомилась, получая знания в пансионе. Да, читатель,  Пенелопа успела поучиться в школе для девочек, но на третий год была отчислена из-за своего поведения.

Уехав домой, Пенелопа продолжала получать письма от Сюзанны. Какими забавными казались эти строки после стольких лет молчания, Пенелопа с грустью вспоминала их забавную переписку, где подруга оповещала очень интересные происшествия и проводила проповеди о прилежном воспитании, а Пенни – высмеивала всех и отговаривалась, что ей и дома неплохо живется. Старенькие пожелтевшие письма, написанные ровным, красивым почерком на лощеной бумаге, лежали в кармане. Она достала их, развязала розовую ленточку и принялась за чтение:

“Минс-скулл, близ Какстона,

Кембриджшир,

20 ноября

Дорогая  Пенелопа Эсмондхэйл.

  Пишу тебе, чтобы сообщить, что после твоего отъезда из школы наш учитель истории вскоре тоже покинул нас, объясняя это тем, что его нервы изрядно подорваны твоими проделками. И через две недели появился новый преподаватель: совсем молодой, в прошлом году окончивший Кембридж. Он выглядит, как Аполлон и держится с нами очень учтиво. Многие девочки каждый вечер перешептываются о нем… Но, это не повод тебе гордится собой, ведь ты вела себя просто отвратительно в обращении со старым мистером Тетчёром. Прекрасно знаешь, какое это грехопадение для души, но я желаю, чтобы домашние учителя приучили тебя  к духовности, и следить за своим поведением.

Сюзанна Тоулс.”

“ … Что ж, я подарила вам Аполлона и нисколько не жалею о том, что больше не удостоена сидеть с вами за одной партой. Дома мне живется лучше, меня принялась учить бесчувственная мисс Ардаэул, но я думаю, она недолго будет такой. Передавай нашей директрисе пламенный привет от моего имени и скажи, что я поживаю хорошо…”, –  ответила Пенни на это письмо, и с тех пор нечасто, но регулярно получала подобные вести.

 Девушка с удовольствием начала просматривать еще несколько писем написанных Сюзанной из школы, потом взяла более длинное, присланное ею уже из дому.

“Тоулс-парк, около Корби,

Нортгемптоншир,

01 июня

Уважаемая мисс Эсмондхэйл!

Пишу тебе, чтобы поведать, что пять дней назад я покинула Минс-скулл и приехала в родной дом, родители решили, что я достаточно знаю, пробыв в школе десять лет. Завтра мне исполнится восемнадцать и теперь мне нужно подыскивать подходящего мужа. Хочу поделиться с тобой моими успехами: я прекрасно играю на рояле, хотя думаю, что приобретенному умению еще недостает некоторой беглости и, по временам, уверенности. Но, по моему требованию, в скором времени родители наймут учителя музыки и пения, я постараюсь достичь больших успехов. Хотелось бы узнать о твоих достижениях, ты никогда не писала мне,  чему научили тебя гувернантки, то и дело высмеивала их, но не хвасталась достижениями. А это очень плохо, так  никогда не достигнешь определенных высот, если вместо учебы будешь думать, как напакостить своим учителям.  Барбара Миллс –  розовощекая пышка, которую ты дразнила, недавно удачно вышла замуж за младшего сына богатого джентльмена, оказалось, что ее семья принадлежит к старинному уважаемому роду, а за ней причитается хорошее приданное. Теперь тебе должно быть совестно, что так отзывалась о “пышке Барбаре”. Ах, а белокурая Лиза Грондефэкс, возомнившая, что знает французский язык лучше, нежели мадам Фьер и полюбившая поправлять произношение нашей учительницы (как же бедная француженка бесилась, а мы от всего сердца хохотали, ты должна ее помнить, ты ведь придумала ей прозвище – “парижанка Лизетт”), она действительно уехала во Францию и пожелала преподавать в небольшом, закрытом пансионе французский и английский языки, дабы учить детей правильному произношению. О,  представляю себе, как ты хохочешь сейчас над нашей Элизой. Директриса овдовела и пожертвовала  школе большую часть своего наследства, оставленного ей мужем,  даже перебралась жить в одну из верхних комнат на третьем  этаже. А твоя Джулия, скажу, делает блестящие успехи, ею гордятся практически все учителя. Я знаю, вы не очень ладите, но порадуйся за сестру. Ее пассажи на рояле просто восхитительны, я боюсь, что мое мастерство куда хуже и мне придется еще много учиться, а как она поет! Словом, твоя сестра – превосходная музыкантша. Мой младший брат захотел стать морским офицером, а старший вот-вот введет в дом молодую жену. Она девушка образованная, но какая-то глупая, мы с маменькой не очень одобряем его выбор, но он упорно настаивает, что сия мисс – любовь его жизни. Надеюсь, ты меня порадуешь интересными свежими новостями.

 Сюзанна Тоулс. ”

За этим письмом последовали несколько совсем маленьких записок, где подруга поведала Пенелопе о своих успехах, сообщила о новом учителе и о превосходстве кабинетного рояля, подаренного ей родителями. Более интересное письмо о семье, полученное Пенелопой  через три месяца после приезда Сюзанны домой, содержало следующее:

“Тоулс-парк, около Корби,

Нортгемптоншир,

17 сентября

Уважаемая Пенелопа,

хочу рассказать тебе о своей невестке – Люси Тоулс. Она обладает таким тяжелым характером, что даже тебе до нее далеко. Впервые, когда новоиспеченная жена брата приехала в этот дом, мы все оказались под действием  ее леденящего взгляда. Она – глупая и высокомерная, я нечасто виделась с ней до свадьбы, потому совершенно не знала какой это человек. Превосходно образована, но смотрит на всех сверху вниз и говорит, что у меня бог весть, какие таланты. С маменькой Люси не в ладах, я совершенно не понимаю, что такого нашел в ней Роберт. Вчера потребовала от него, чтобы они перебрались в Лондон, ибо в этом доме ее недолюбливают. И это, представляешь, заявила после того, как маменька сделала небольшое замечание из-за ее  пренебрежения обедать в кругу семьи! Какая она несносная, я даже рада, что теперь буду избавлена от такого общества и постоянных намеков на мои способности.

Но, есть и приятные стороны в моей жизни. Я, возможно, рассказывала, что поместье около нас долгое время оставалось нежилым. Мы боялись прогуливаться в тех местах, играть возле него, так как там водились привидения. Старый хозяин давно умер, а его сын женился и переехал во Францию со своей женой. Так вот, месяц назад они вернулись и теперь приводят дом в порядок. Вчера мы впервые посетили их, это оказались очень хорошие, достойные люди. У миссис Льюис есть младший брат, он хорошо разбирается в музыке и скоро приедет погостить к сестре. Очень хочу исполнить перед ним несколько несложных шотландских песен и узнать, как выросло мое мастерство, ведь родители только хвалят, но никто не может точно сказать, какая из меня исполнительница. О, я так усердно занимаюсь музыкой, мой учитель говорит, что таких упорных учениц у него еще отроду не было.

С уважением,

Сюзанна Тоулс .”

Следующее письмо и, пожалуй, последнее, Пенелопа получила спустя пять месяцев, где подруга сообщила о большой перемене в своей жизни:

“Тоулс-парк, около Корби,

Нортгемптоншир,

05 марта

Дорогая Пенелопа,

Хочу с тобой поделиться хорошими новостями о моей жизни. Свершилась мечта детства – я выхожу замуж на следующей неделе. Мой жених распрекрасный Джеймс Джонсон – брат миссис Льюис, оказался не только хорошим знатоком музыки, но и настоящим джентльменом. Он по достоинству оценил мои способности, расхваливал учителя, отчего старик Гордон Энтли раскраснелся, а еще пригласил нас с маменькой и отцом навестить его, как он выразился, скромное поместье. Это была самая великолепная поездка в жизни, мистер Джонсон оказался очень добр ко мне, каждый вечер я исполняла перед ним сонаты Моцарта и Бетховена, и он получал от этого истинное удовольствие. Пела соло и дуэтом, так проходили те чудесные музыкальные вечера. И оказалось, что он питает ко мне нежные чувства, я от него в восхищении, и через четыре месяца нашего знакомства, сделал мне предложение и теперь твоя подруга выходит замуж. О, я так счастлива, порадуйся за меня. Миссис Льюис говорит, что для нее честь отныне называть меня сестрой, мы с ней часто встречаемся, даже помогала мне и матушке выбирать материю и хорошую швею, которая пошила самое лучшее подвенечное платье, подарила красивые серьги с просьбой, чтобы я одела их ко дню свадьбы. Хотела было пригласить и тебя, но матушка воспротивилась, объяснив тем, что ты очень некрасиво вела себя в школе и можешь учудить такие же проделки на свадьбе, и запятнать репутацию нашей семьи. Но, надеюсь, что смогу пригласить тебя в свой новый дом, познакомить с мужем и миссис Льюис. Исполнить красивую мелодию и даже спеть нашу школьную рождественскую песенку, надеюсь, ты не забыла?

Твоя счастливая подруга,

Сюзанна Тоулс, будущая миссис Джонсон.”

Пенелопа  написала ей самое горячее поздравление, на которое только была способна. Она выразила мнение, что мистер Джонсон – некий принц на белом скакуне и он достоин своей невесты. Потом сообщила, что очень радуется счастью подруги и с охотой поедет погостить  у нее денек-другой и даже немедленно начнет разучивать старую песенку, чтобы не ударить лицом в грязь перед гостями.

К сожалению, больше никаких вестей от подруги к ней не приходило. Поначалу, барышня думала, что семейная жизнь отнимает много времени: медовый месяц, поездки, новые знакомые, новая жизнь. А через два года поняла, что приятельница попросту забыла о ней и даже не сочла нужным написать о теперешней жизни. Такое разочарование сделало Пенелопу ярой противницей всяких браков, и она решила, что не выйдет замуж. Но это была не единственная причина такого серьезного умозаключения, произошло еще два происшествия связанные с нашей героиней. Два раза ей делали предложение руки и сердца: первым несостоявшимся женихом стал кузен Мориссон – розовощекий толстяк, низенького роста с противным гнусавым голосом и скрытным характером. Его барышня знала с детства, родственник никогда ей не нравился, своей неуклюжестью лишь вызывал смех, а недалеким умом – презрение. Однажды он, пыхтя возле нее, встал на колени и признался в любви, выразив желание жениться на ней, Пенелопа  чуть не расхохоталась ему в лицо, нечеловеческими усилиями сдержалась и попросила время подумать. Но вечером, перед матерью, открыто насмехалась над ним, мадам целый вечер отчитывала свою нерадивую дочь, умоляя, чтоб та приняла предложение или облачила отказ в учтивую форму. На следующее утро Пенелопа, с  невинным  личиком и ангельским голоском, объяснила Мориссону, что питает к нему сестринскую любовь и поэтому не может принять такое предложение. Как ни странно, но он не обиделся, а еще Пенни целый час напевала ему, что его жена должна быть титулованной леди, именно такую жену кузен и заслуживает. От таких слов, лопоухий женишок-неудачник зарделся и от чистого сердца поблагодарил свою родственницу. Со вторым она не церемонилась, этот горе-претендент к ней не питал никаких чувств, кроме наживи.  Хотел жениться ради приданного, чтобы с помощью спекуляций поправить пошатнувшиеся дела семьи. Пенелопа  без зазрения совести отказала ему, за это женишок на нее обиделся, а его мать, злая на язык сплетница, очернила девушку на всю округу. Конечно, никто не мог очернить репутацию Дианы Эсмондхэйл, но ее дочь стала отныне нерадивым дитем.

Когда девушка подняла глаза, то поняла, что уже около четырех-пяти часов и нужно возвращаться домой. Ведь надобно успеть к чаю, жаль, что ей не запрещено, находится в столовой, целый вечер слушать рассказы Джулии о предстоящем бале, который устраивают их близкие знакомые Тренды; замечания матушки по поводу миссис Тренд и ее трех дочерей, обсуждения их платьев и головных уборов. А также, нелепое высмеивание Джулии прически средней Софии. Да, эту каторгу Пенелопа  должна выносить каждый вечер, чтобы спокойно кататься на  лошадке и предаваться мечтаниям на лоне природы. День был солнечным, но неожиданно подул сильный ветер и нагнал тучи. Стало как-то по-зимнему прохладно, Пенни уже отвязала Капелану и вот-вот хотела сесть в седло, как вдруг это пронизывающее чувство, что за ней кто-то наблюдает. Она повернулась по сторонам, но никого не заметила. Птицы сорвались со своих мест и разлетелись. Жутко стало на душе у девушки, захотелось поскорее убраться из этого места. Капелана очень разволновалась и не на шутку помчала прочь к дому. Барышню преследовало чувство необъяснимого страха, ей казалось, что кто-то выскочит из-за деревьев и погонится за ней.  Но ничего не обычного не случилось, лишь порывистый ветер завывал в ушах. И только неподалеку того места, где Пенелопа  провела весь день, предаваясь размышлениям и читая письма, кусты как-то предательски зашевелились и чьи-то зоркие глаза проводили нашу героиню, пока она не скрылась из виду.

ГЛАВА ІІІ. Гостьи прошлого.

Пенелопа вошла в холл и направилась в небольшую столовую, где уже был приготовлен изысканный обед. Она прибыла туда одновременно с сестрой и даже немного огорчилась, что оказалась вовремя. Джулия грациозно уселась на стуле, учтиво предоставленном для нее лакеем, тщательно расправила пышные складки своего платья, она так изящно и немного пренебрежительно взяла в руки ложечку и с самодовольной ухмылкой начала нахваливаться  маменьке:

– Ах, через несколько дней бал, сколько же сил я приложила для приготовления к этому событию. Я раздавала самые, казалось бы, простейшие указания, которые хорошая прислуга должна знать наизусть. Старушка Нола уже не справляется со своей работой, пора ее уволить, –  хотя уже с месяц она была избавлена от старухи-горничной, но периодически с раздражением вспоминала свое прежнее недовольство ею.

– Мое дитя, я согласна с твоими разумными речами, и совершенно недавно поделилась этими мыслями с твоим отцом, в ответ я получила довольно резкий выпад и полнейший отказ увольнять Нолу, пока она сама не пожелает уйти на покой.

– В таком случае, мне придется терпеть ее до смерти.

Пенелопа  расхохоталась, на что у Джулии удивленно приподнялись брови:

“Почему ты смеешься?” – про себя задавала вопрос девушка, но не решилась произнести это вслух.

– Пенелопа!? – удивилась мать. – Что это за поведение?

– Нет, матушка, я дала себе зарок сидеть тихо, но последние слова моей сестры возмутительно рассмешили меня, – оправдалась Пенелопа, оттирая слезы, потом добавила: – я-то считала, что Джулия переживет Нолу.

– Конечно, переживу, – возмутилась Джулия, – я о ее смерти говорила.

– А мне показалось, будто о своей,– хихикнула Пенни, подтрунивая над сестрой. Она принялась медленно намазывать жирный паштет на ломтик белого хлеба и лукаво посматривала на сестру, но та только скривилась и отвернулась.

– Ах, знаешь доченька! – вмешалась миссис Эсмондхэйл, решив переменить тему. – К Трендам приедут Мэлоны – очень богатая семья, родом из Бедфорда.

– Мэлоны? – удивилась Джулия – Никогда о таких не слышала.

– О, миссис Тренд как-то раз проговорилась, что у Мэлонов денег куры не клюют. Мистер Джордж был очень скупой и прижимистый человек, они никогда не держали в доме больше, чем двух горничных и одного лакея, кухарку и прачку. Конюх исполнял роль кучера и даже самостоятельно чинил экипажи. Никогда у них не было балов и званых ужинов. Их дети учились дома, причем учила их – сама миссис. Старик был так скуп, что не пожелал выделить дочери приданое, дабы та могла спокойно выйти замуж. А когда его не стало, все вздохнули с облегчением. Его сын, слава Богу, удался в мать и то огромное богатство, что он унаследовал, спокойно разделил на несколько частей. Но, даже третья часть – это весьма солидное состояние. Он нанял больше слуг, правда из тех, которые служили еще при жизни старика, никого не уволил.

– А он родовит? – спросила Джулия.

– Нет, к сожалению, этим они похвастаться не могут. Его дед был коммерсантом, но весьма удачливым в делах. Он накопил неплохое состояние примерно в тридцать тысяч. А его сын преуспел куда больше, но какой ценой!

– Фи, значит они нам не ровня, – заявила Джулия.

– Да, но миссис Тренд и миссис Мэлон тесно общаются. А ты знаешь эту Генриетту Тренд – она дама со светскими предпочтениями, и не будет звать к себе в дом, кого попало. Правда ее последний наряд, в котором она появилась у Вилсонов, был просто безвкусным…

“ О, начинается…” – подумала про себя Пенелопа, уже продумывая пути к отступлению, то есть, поскорее сбежать от этой нудной беседы.

– А прическа Софии? – воскликнула Джулия. – Я бы себя устыдилась, появись я в таком виде перед такими людьми.

Пенелопа закатила глаза и покачала головой, эта угроза обещала затянуться надолго.

– Ах, знаешь! – вспомнила миссис Эсмондхэйл. – Генриетта упоминала о еще одной семье, приглашенной на бал.

– Тоже из коммерсантов? – нахмурила брови Джулия.

– Нет, это настоящая дворянская семья, но не слишком богатая.

– Значит они обедневшие? – расстроилась дочь.

– Ну, не такие уж… их состояние приблизительно, как у Пойтсов.

– Пойтсы – не намного беднее нас, – вставила словечко Пенелопа, – так что, те господа из нашего окружения.

Миссис Эсмондхэйл и Джулия поглядели на свою нерадивую овечку, но ничего не возразили.

После обеда они спокойно удалились наверх еще раз тщательно изучить свои наряды и посоветоваться на счет их улучшения. Пенелопа осталась внизу, рассматривая через окно затянувшее тучами свинцовое небо. Моросящий дождь хлестал всю ночь, а девушка лежала и раздумывала о том страхе, который испытала, уезжая из своего излюбленного места. Потом отбросила эту мысль, но поведение птиц и Капеланы все еще настораживало ее.

Утро наступило очень сырое и довольно прохладное. Но, это совершенно не мешало Пенни для ее прогулки. Сегодня она проедется окрестностями и внимательно все изучит. Возможно происшествие – лишь игра ее воображения.  Может кто-то из охотников, но сейчас, же не сезон охоты, тем более она не слышала выстрелов. Ломая голову над этими вопросами, Пенелопа проехалась по окрестностям и даже побывала в примыкающей деревушке. Там она заскочила в булочную, где обычно толпилось много народу, но ничего интересного для себя не услышала, а ведь если что-то и случалось необычное, то местные сплетницы, бывало, через несколько часов уже обсуждали разные версии.

Прогуливаясь пешком, держа Капелану за поводья, она спокойно изучала местность. Бывала она здесь несколько раз в детстве, и теперь силилась припомнить обстановку и оценить новшества. Как вдруг услышала, что ее кто-то окликнул. Пенелопа повернулась и увидела женщину, которая ускорив шаг, направлялась к ней.

– Ах, барышня Эсмондхэйл! – воскликнула женщина и остановилась, чтобы отдышаться.

Пенелопа внимательно рассмотрела ее: на вид ей было около сорока-сорока пяти  лет,   среднего роста, хорошего телосложения, немного полновата, но это не бросалось так сильно в глаза. Темно-каштановые волосы, сплетенные в толстую косу, выглядывали из-под шляпки. Платье простого покроя, но очень опрятное и чистое. Черные глаза блестели от быстрой ходьбы, но добродушно улыбались. “ Гусиные лапки” вокруг глаз немного проступали, а также мелкие морщинки около губ на схваченном загаром лице. Она улыбалась и очень радовалась встрече с Пенелопой.

– Барышня Эсмондхэйл, неуж-то, вы меня не опознали? – спросила она, пытливо разглядывая Пенелопу. – Вы так изменились, вы настоящая красавица, скажу я вам.

Голос уж больно был знаком, и Пенелопа, прищурившись, начала внимательно оглядывать женщину и искать ее образ в своей памяти. Потом после пяти минут усиленных раздумывания воскликнула:

– Ребекка Грин!

Женщина захлопала в ладоши от радости и покачала головой:

– Ах, барышня, а я боялась, что не узнаете. Да, я – Ребекка, в девичестве Грин, сейчас же миссис Ливерс.

Дело в том, что это няня Пен и Джули, которая тринадцать лет проработала в их доме и нянчилась с детишками. В отличие от всех гувернанток и учительниц, няню свою мисс Эсмондхэйл очень любила. Это единственный человек, который терпеливо мог сносить все проказы горячки Пенни и капризы Джулии. Никогда она не злилась, не жаловалась, всегда с улыбкой в хорошем настроении, мило щебеча по утрам: “Доброе утро, барышни. Солнышко взошло, пора и вам открывать свои глазки”. Одевая их, рассказывала “свежо испеченные” басни и сказки, или просто мурлыкала песенки под нос. Днем прогуляется, почитает, сыграет с Пенни партию в волан и в прятки. Джулию усадит в укромное место, защищенное от ветра, развлекает ее пением, то передразниванием птичьих голосов, то смешными небылицами.

А когда Джулия поступила в школу, Ребекка распрощалась с обитателями дома и спустя месяц вышла замуж за достойного фермера и осталась жить в ближней деревушке.

– … Только вот все хотела с вами свидеться, когда вы со школы вернулись, но сами понимаете семья, хозяйство, дом, да и вашей матушки побаивалась, а вы барышня – не выездные были. Вот, а как вас по ту сторону дороги увидала, то сразу признала. Думаю, подойду, поздороваюсь, а то коли еще свидимся.

Пенелопа улыбнулась и прозаически ответила:

– Да, Ребекка – ты единственный человек, наверное, во всем мире, кто сумел меня выдержать, да еще и полюбить.

– Ах, мисс Эсмондхэйл, вы хоть и взбалмошная и немного гордячка, но вы – хорошая девушка, просто нрав у вас такой. Ох, не знаю, захотите ли ступить под мой кров, но так хочется вас с детишками познакомить, я ведь о вас много рассказывала.

– Ну, я не такая уж гордячка, а моей и без того плохой  репутации, побывать у вас в гостях отнюдь не повредит.

Это был уютный деревенский домик, очень чистый и ухоженный. Заботливая хозяйка разбила перед крыльцом небольшой палисадник и выращивала красивые цветы. Когда они вошли, маленькая девочка лет шести, как раз протирала пыль, а через открытую дверь в кухню было видно, что девятилетняя дочка усердно моет тарелку.

– Это мои дочери: Агнесс и Мэри, – представила она малышек. – Так крошки, подойдите и поздоровайтесь с мисс Эсмондхэйл.

Девочки боязливо подошли к нарядной даме и поклонились, а также, в один голос учтиво поздоровались.

Энергичная Ребекка тут же пригласила Пенелопу присесть, а сама принялась готовить кофе, резать булки, чтобы как следует их поджарить до приятно-золотистой корочки, расставлять красивые чашки и блюдца. Маленькие девочки усердно помогали ей: старшая Агнесс достала варенье и выложила его в конфетницу, в ее маленькой головке – это была высшая степень правильной сервировки стола, младшая мигом нарвала цветов, поставила их в вазу, и быстро умывшись и приведя себя в порядок, уже стояла подле дамы. Тем временем Ребекка намазывала сладкий хлеб маслом и разливала кофе. Так Пенелопа просидела часок-другой за приятной беседой о себе и своих родных, и, расспрашивая, как живется миссис Ливерс.

Напоследок Ребекка сказала:

– Знаете, барышня Эсмондхэйл, тут у нас в деревню недавно один джентльмен наведывался, о вашей семье справки наводил. Мол, кто такие, как живут, как дочерей звать. Он такой милый был, общительный, сказал, что давно хочет с мистером Эсмондхэйлом познакомиться, вот и выясняет все. А мой-то Джейсон на радостях возьми  и выложи, что я у вас тринадцать лет работала няней. Я ведь мужу о вас с Джулией с самого знакомства рассказывала, но ничего плохого, вы хоть и озорные, но хорошими девочками росли.

Особенно он вами, мисс, интересовался – привычками вашими, характером. Но я ему ничего такого не сказала, он откланялся, извинился, поболтал с моим мужем по делам всяким, да и уехал.

– Хм, – про себя буркнула Пенелопа, – теперь понятно, что за чувство меня преследовало.

Она учтиво попрощалась с семьей Ливерсов и помчалась домой.

ГЛАВА IV. То, что не писано пером.

Бал в Моулде – очень яркое событие, подчас много обсуждаемое: все богатые и знатные семьи в округе получили приглашения. Миссис Тренд несколько недель усиленно готовилась, дабы блеснуть на высоте в глазах светских господ. Были приглашены лучшие повара, на время увеличен штат прислуги, приобретен новый экипаж и привезена арфа. Сплетники шептались, что миссис Тренд изрядно потратилась и что у них пошатнулись дела. К миссис Эсмондхэйл – ближайшей приятельнице – доходили очень разные слухи, иногда даже очень противоречивые и она не могла точно определить, что на самом деле творится у соседки. Одно она знала точно – мистер Тренд решил не вмешиваться в подготовку к балу, поскольку к его рационализму все равно мало прислушивались. И, чтобы он не советовал, его суетливая жена все время твердила:

– Экономить нельзя, что обо мне подумают в округе?

Усадьба Моулд – очень красивое здание, построенное в прекрасном месте. По непроверенным слухам, фундаментом ему служат руины старого замка, разрушенного еще в XIII ст. Легенда гласит: старый замок, строительство которого началось при правлении римлян на острове и закончилось при завоевании этих земель англосаксами, служил резиденцией саксонских королей, а потом перешел к нормандской знати. У римлян готовые подземелья использовались, как надежная тюрьма, где держали смертников и особо опасных преступников. Саксонцы нашли ему более благородное применение – подземелья отныне служили погребами, а в случае нападения еще и защитными убежищем. Во времена походов Альфреда Великого против датчан и судьбоносного сражения при Гастингсе – сокровищницей. Один богатый наследник, из благородного саксонского рода, спрятал в тайных подвалах этого строения свое золото, дабы они не достались врагу. Норманнам не удалось отыскать заветные богатства, поскольку потайная дверь была очень хитроумно замаскирована. А во времена кровавых междоусобных стычек замок сожгли. Спустя три столетия, эту местность приобрел некий титулованный господин, состоящий при дворе короля, и построил здесь дом, то ли чтобы приезжать сюда на сезон охоты, то ли для своей любовницы и их незаконнорожденных детей – правдивость сего факта история умалчивает. Потом усадьба переходила в руки многим хозяевам, а шестьдесят лет назад ее купил отец ныне здравствующего мистера Тренда. Для обновления и улучшения,  здание подверглось некоторым переделкам. Отец решил выстроить красивый фасад  и произвел полную замену застекления дома, а сын в свою очередь позаботился о полной переделке внутри. Такие новшества добавили зданию величественности, но прогнали дух старины.

Но неуемная миссис Тренд в погоне за модой, была полна новых идей о дальнейшей перестройке. Благоразумный муж решил повременить и несколько умерить порыв энергичной жены, ссылаясь на то, что дела их очень шатки и выбрасывание на ветер огромной суммы, может привести их к полному разорению. Поскольку Генриетта Тренд оказалась лишена возможности воплотить свои грандиозные планы в жизнь, она возмещала это, к примеру,  тщательной и неэкономной подготовкой к светскому балу.

К сожалению, кроме таких устных и может даже неправдивых пересказов, других историй у этого  здания не существовало. Привидения здесь не водились, во всяком случае, за шестьдесят лет владения этим поместьем, члены семьи никогда не слышали странных шагов, голосов, не наблюдали парящих в воздухе полупрозрачных силуэтов. И все же, здание располагалось очень удачно: здоровая местность, открытые равнины Уайт-Горсетской долины, разорванные небольшими насаждениями дубов, буков и ясеней, несколько небольших холмов известкового происхождения, возвышающихся на горизонте. Во все времена это был самый прелестный уголок Англии, не столь отдаленный от Лондона, но обитающий по правилам тихой, «сельской» жизни.

Пенелопа нечасто посещала Трендов, поскольку  скучные беседы с матушкой о всяких пустячных событиях утомляли тех, кто не мог усмотреть их  важности. Вот поэтому, благоразумный глава семейства никогда не выпускал из рук свежую газету или интересную книгу. Пенелопа же любила под всяким предлогом сбежать из гостиной и пройтись коридорами здания для ознакомления, и просто полюбоваться красотой Моулда. Младшая мисс Тренд – Эллин, иногда сопровождала ее, и как умелый гид, пыталась продемонстрировать самые красивые и интересные места. Пенелопа была благодарна ей за такое внимание, и хотя девочке едва минуло шестнадцать, она все же казалась намного умнее и тактичнее своих старших сестер и привлекала своим обаянием и ученостью. Но было в ней немного тщеславия, и всякая похвала увеличивала эту черту, потому Пенелопа чаще молчаливо выслушивала ее истории и рассказы, и без лишних лестных слов, благодарила свою компаньонку. Более тесное общение раскрыло бы и еще некоторые менее приятные черты характера, так что наша героиня придерживалась должного расстояния. С Самантой и Софией  ей вообще не о чем говорить – толк в платьях, безделушках и украшеньях она не знала. Джулия терпеть не могла Софию, поскольку та превосходно пела, и ее чаще других просили продемонстрировать свои необыкновенные вокальные способности. Их разговор напоминал скрытый поединок двух львиц, при этом они все время говорили ровно и красиво, но затаенный смысл, крывшийся в этих речах, пугал наблюдательного слушателя.

Саманта и София частенько ехидно перешептывались, дабы бросить очередную колкую фразу, замаскированную под вежливость, восхищение и лестные слова. Джулия, к сожалению, оказывалась одинока в своей борьбе, но она достойно держалась, вовсе не выдавая своего волнения или злости. Но, только широко открытые глаза и поджатые губки, слегка приоткрывали пелену обманчивого спокойствия. Когда же две мисс Тренд обращали свое внимание на Пенелопу, та морщилась, строила умильно глазки и улыбалась явно не радушной улыбкой. Но это случалось очень редко, поскольку старшая мисс Эсмондхэйл их практически не интересовала из-за своей не значимости в глазах собственной сестры. Миссис Тренд и миссис Эсмондхэйл делали вид, что не замечают или же закрывали глаза на происходящее, лишь оставшись наедине со своими дочерьми, они горячо обсуждали недостатки соперниц, но собравшись вместе – премило беседовали о светских новостях.

И порвать такое знакомство никому не сулило выгоды, поскольку Тренды были богаче, а миссис Эсмондхэйл имела хорошие связи, и в некоторых случаях эти обстоятельства могли прийти на помощь. Джулии приходилось каждый раз терпеть такое соседство, но она мечтала, что в будущем, выйдя замуж за достойного и богатого господина, сможет безболезненно распрощаться с ненавистными ей приятелями. А теперешнее ее положение она считала неким мученическим венцом, который нужно перетерпеть, дабы потом обрести райское счастье.  И все же, сия мадмуазель, сияла ярче и целесообразней, нежели пустословки мисс Тренд. Она играла превосходно, умиляя слушателя, а уж как танцевала, никто в округе не мог сравниться с ней, с такой грациозностью и легкостью она порхала вокруг партнера, что ее постоянно ангажировали, не оставляя ни минутки, чтобы передохнуть. Одно плохо, не находилось среди них достойного, который отвечал бы ее требованиям, а иначе она давно бы уже была замужем. Опыт, накопившийся за время пребывания в  гостях у знатных господ в Лондоне, она успешно применяла и среди своих близких соседей. Могла достойно вести светские беседы, парировать теми доводами, которые предопределяли ее выигрыш в споре, уместно вставляла словечки и замечания, хотя ее ученость не действовала на ее сестру, которая постоянно высмеивала это. И не проходило такого вечера, такого собрания, где Джулия не блеснула бы, и где о ней не говорили: кто с восхищением, а кто с завистью. Жаль, что такая девушка немного недооценивала окружающих, у нее много положительных черт, и все же она казалась недоступной, как звезда, ярко светившая на небесах. У нее было много поклонников, тайно посылавших ей цветы и записки. Поначалу мать беспокоилась, когда им присылали очередной букетик, но потом успокоилась, ей даже стало доставлять удовольствие созерцания такого зрелища. И хоть велись оживленные пересуды, она умела достойно представить эту ситуацию в лучшем свете.

Но теперь вернемся к Трендам. Как уже говорилось раньше, Генриетта из кожи вон лезла, лишь бы блеснуть перед соседями и гостями. Она очень долго и тщательно готовилась к балу. Но, не менее усердно она выбирала кандидатуры гостей, которые должны пожаловать к ней. Пригласив почти всю округу, она намеревалась разбавить знакомые лица новыми персонами. Для этого она избрала Мэлонов, с которыми ей довелось иметь дела и поддерживать общение. То был осознанный ход, поскольку холостой сын, владеющий огромным богатством, претендовал на звание завидного жениха, за которого она не прочь бы выдать любую из своих дочерей.

Потом выбор пал на Гембрилов (едва брошенное словцо обратилось в увлекательное обсуждение) – семья, доходы которой Джулия и ее мать прировняли к доходам Пойтсов. Они не были столь богаты, зато у них были родственники и знакомые, с которыми дальновидная Генриетта хотела завести тесное знакомство и войти в высшее общество, так же как и миссис Эсмондхэйл. Она пригласила еще парочку нездешних семейств, да и одного господина – лучшего друга семьи Гембрилов, с которым столкнулась как-то раз, будучи у них в гостях.

Тем более, пожилой и больной мистер Гембрил также имел холостого сына, которого она тоже не прочь видеть своим зятем. Она долго ликовала, представляя картину: какие же глаза будут у ее светской подруги, когда ее собственные дочери окажутся замужними дамами. Она даже не стала слушать умного совета своего мужа, который предостерегал ее не сильно надеяться на молодых людей, и не забивать заранее этим головы молоденьким барышням.   Но, она-то точно знала, что все сложится прекрасно и ее крошки станут самыми успешными леди.

И когда в последний день перед предстоящим  торжеством, она оглянулась на проделанную работу, то почувствовала легкое волнение и возбуждение. Таких великих событий в ее жизни происходило не очень много, и каждое отдельное запоминалось хорошо. Комнаты для приезжих гостей вычищены, обставлены удобно и со вкусом, чтобы они не чувствовали ни в чем нужды и оставили самое приятное впечатление об этом доме. Кокетки София и Саманта судорожно смеялись, предвкушая завтрашние развлечения. София выучила несколько новых песен, которые завтра исполнит перед публикой без унизительной помощи мисс Джулии, Саманта же всю неделю брала уроки танцев, чтобы молодые джентльмены чаще приглашали ее танцевать. А еще, чтобы изрядно насолить сестрам Эсмондхэйл и показать Джулии, что она не такая уж и королева бала.

– И, не забывайте девочки, – твердила миссис Тренд, – молодые холостяки должны быть очарованы вами, ведь от этого зависит ваше будущее.

– Ох! – воскликнула Саманта. –  Надеюсь Джон Мэлон и Ричард Гембрил – настоящие красавцы.

– А если не они, то уж точно их набитые кошельки! – воскликнула София и они весело захихикали.

Миссис Тренд покачав головой, спокойно продолжила чаепитие.

       ГЛАВА V. Бал начинается.

Множество экипажей останавливалось на вымощенной террасе,  гости в радостном настроении легкой походкой направлялись в дом. Их встречал дворецкий и несколько вышколенных лакеев в старомодных париках и праздничных ливреях (прихоть Генриетты), сопровождая в зал, где радушно приветствовали уже мистер Тренд и его жена. Каким же пестрым казался контраст: женщины в причудливых вечерних платьях самых модных столичных фасонов из дорогих тканей, сшитые вероятно для прошедшего лондонского сезона и мужчины в темных фраках, оттеняющих одежду своих спутниц. Развлечений в это время года явно недоставало, поэтому к чести хозяевам устраивать подобные маленькие праздники, чтобы изнывающие от скуки в своих особняках аристократы могли развеяться.

Оказавшись в бальном зале, все сразу же объединялись в группы и кружки, одновременно шутили и обсуждали интересующие их темы. Мужчины чаще всего спорили о политике и охоте, женщины о моде, последних новостях и сплетнях. Некоторые с благоговейным трепетом отзывались о молодой королеве, которая теперь являлась образцом новой морали, решив вычеркнуть из умов англичан распутства прежних монархов. Молодые девушки, лишь только вышедшие в свет, бросали многозначительные взгляды на кавалеров, одаривали богатством своих усмешек, а  достопочтенные матроны и свахи тут же обсуждали достоинства предполагаемого жениха.

Звучала замечательная музыка. В большом зале, предназначенном для танцев, было ослепительно светло и немного душно. Молодежь стремилась именно в эту часть здания, а старшие и пожилые в соседнюю комнату, чтобы мило побеседовать, обсудить молодое поколение за чашечкой горячего чая или кофе с горячими булками и привезенными лакомствами и, конечно же, сыграть в твист. В то время, в моду входило приглашать на такие праздные мероприятия  различных предсказателей судьбы, французских фокусников, а некоторые особо безропотные хозяева даже обычных  цыганок-гадалок, но мистер Тренд запретил даже задумываться своей женушке о подобных развлечениях, ссылаясь на то, что это может послужить не к чести Моулда и отразится на судьбе трех еще незамужних дочерей.

Миссис Эсмондхэйл помахивая своим роскошным веером и улыбаясь всем своим знакомым, украдкой разглядывала достойные кандидатуры для Джулии, она, как и Генриетта Тренд, не упустит шанса подобрать удачного жениха.  Тем более ее интересовали нездешние гости, о которых она наслышана и жаждала быть им представленной. Она знала, что они приехали незадолго до бала и успели расположиться в Моулде. Но, даже уже познакомившись друг с другом, не решались очень рано спуститься в зал, ибо не были еще представлены всем остальным. А не в духе воспитанных людей мешать хорошим хозяевам одаривать вниманием и подобающе поприветствовать друзей, соседей и знакомым. Поэтому только незадолго до открытия танцев новые гости покинули свои комнаты.

Когда робкая миссис Мэлон и ее дочь появились в гостиной, Генриетта как раз мило беседовала с Дианой. Она сразу же горделиво выпрямилась, расплылась в улыбке и грациозно направилась в сторону своей недавней знакомой.

– Дамы и господа, – гордо произнесла она, охватывая своим взглядом всех близстоящих гостей, – хочу представить вам мою близкую подругу – миссис Марию Мэлон и ее дочь – мисс Эдит. Имею ли я честь видеть вашего сына? – молвила она, повернувшись к Марии.

– О, да… – дрожащим голосом молвила миссис Мэлон, вероятно сильно смущаясь, что множество взглядов оценивающе рассматривают ее.

Джон немного задержался, вероятно, увлекся изучением документов на покупку заграничных товаров, которые услужливый Тренд преподнес за обедом, желая узнать мнение опытного дельца, теперь же он появился и мать, указывая на него взглядом, сама представила сына собравшемуся обществу. Много волнения за это время перенесла робкая женщина, так как в своей жизни не видывала еще  одновременно столько знати, пусть даже нетитулованной и деревенской. Сестра Джона просто стояла, молчала и вся тряслась от неописуемого ужаса – быть представленной такому количеству богатых и знатных господ и она боялась, что ее манеры далеки от общепринятых, и если она сделает промах, то ее тут же наградят насмешками и презрительными взглядами. На вид ей было около тридцати, маленького роста, немного полновата, с заурядной внешностью. На фоне остальных девушек, она казалась пастушкой, даже ее простенькое  платье слегка напоминало одежду деревенских девушек. Когда ее представили, она присела в книксене, и тут же услышала оживленный шепот и сдерживаемые смешки. Густо покраснев, готова была забиться в любой уголок, лишь бы ее не видели. Джон отнесся ко всему более спокойно, за время его управления имением уже привык находиться в обществе богатых людей. Он учтиво поклонился миссис Тренд, прошел вглубь зала, где мисс Эдит Мэлон со своей матерью нашли себе укромный уголок и начали восторгаться роскошностью бала и гостей с безопасного места.

По правде сказать, Саманта и София были слегка разочарованы внешним видом Джона и манерами, которые были крайне просты и не отличались изысканностью, так же как и его наряд. Когда днем за ленчем он был им представлен, их радостные взоры потускнели, да и сейчас, когда молодой джентльмен сделал комплимент мисс Тренд, она очень натянуто ему улыбнулась. У него была несколько провинциальная внешность: красивые большие светло-карие глаза и длинные ресницы, темные брови; широкий нос и пухлые губы, а также румяные щеки; он был высок и немного полноват; его светло – русые волосы, тщательно зачесанные назад. А еще девушкам ужасно не понравились его густые бакенбарды, которые выдавали в нем простака не привыкшего следить за модой. Костюм из темно-синего материала, но вовсе не изысканного покроя, казалось, совершенно не скрывал недостатки фигуры его обладателя. Жесты были немного неуклюжи, а речи лишены утонченности. Он говорил прямо и смотрел на всех открытым взглядом. Мужчины не были столь придирчивы, как дамы, потому многие нашли в нем приятного собеседника и грамотного человека, сведущего во многих делах. А вот дамы несколько косились и в кратчайшее время обсудили всю семью. Но это совершенно не останавливало Генриетту от намеченного ею плана. Скрепя сердце и внимая этикету, миссис Тренд представила Джона также миссис Эсмондхэйл и некоторым своим близким соседкам и их дочерям. Но увидев, что многие молодые барышни неодобрительно косятся на этого простака, с величайшим облегчением, успокоилась.

Наступил черед представить семью Гембрилов, которая из-за плохих дорог приехала самой последней и потому трое нездешних гостей не успели подготовиться к балу вовремя и не были представлены ни Софии, ни Саманте. Когда Адорна Гембрил и ее сын вошли в гостиную, то многие стали живо шептаться. Ричард оказался настоящим красавцем (едва заметный загар придавал его правильным чертам больше выразительности) с утонченными манерами и остроумными речами. Да, за этого женишка для дочерей, Генриетте придется побороться, но она не желала уступать. Вместе с Ричардом прибыл его друг – Генри Мартин. Он не был столь красив, как мистер Гембрил, но имел приятную внешность, на вид ему лет эдак тридцать; жгучий брюнет с черными глазами и загорелым лицом; высокий, хорошего телосложения и правильной осанки, с уверенной походкой. Но, Ричард был, словно, греческий бог и все дамы сразу в него влюбились, или считали, что влюбились. Генриетта ревностно оберегала молодого человека от всякого рода ненужных знакомств и представила его только своим дочерям, мужу и пятерым господам. Но стоит такому видному джентри появиться в обществе, как визитные карточки многих семей слетаются к нему в карман. Миссис Гембрил, дама приятной внешности, была очень утонченной женщиной и хорошо держала себя в обществе. Она не сбежала в укромный уголок, а, наоборот, произвела о себе приятное впечатление и быстро нашла подобающий круг общения.

Ричард представлялся образцом джентльмена и, проявляя всю свою учтивость, первой на танец ангажировал Софию Тренд (при всей щепетильности ситуации Генриетта каким-то чудом умудрилась получить приглашение на танец для ее дочери, и всем остальным желающим ангажировать Софи, было отказано), его друг, внимая примеру, пригласил Саманту (которая была лишена вообще всяких приглашений). И следуя английским традициям, эти две пары открыли бал, а за ними выстроились уже последующие двадцать. Некоторое время спустя,  мистер Гембрил успел-таки перезнакомился почти со всеми незамужними барышнями, и станцевать немало спаренных танцев. Джулия тоже была множество раз приглашена, и поэтому  долго ждала, когда же ее наконец представят этому господину, она сгорала от нетерпения и некоторой зависти, он успел потанцевать с Софией вперед нее.

А тем временем, потанцевав всего пару танцев, Генри отошел в сторонку и устремил свой взгляд в сторону прекрасной дамы, желая вероятно пригласить первым, но сей джентльмен не особо в свое время заручился вниманием и поддержкой общества. Так и не был ей представлен, а сейчас только и оставалось, что наблюдать издалека, в то время как Джулия его совершенно не замечала. И это не удивительно, кто же не залюбуется, глядя на такую искусную партнершу.

Как ни странно, оказывается, еще одному человеку эта девушка очень понравилась – Джону Мэлону. Вечер был в разгаре, а он не танцевал и все время переминался с ноги на ногу, вероятно набираясь смелости. Не пользовался удобными случаями, и как ему казалось, сия дама постоянно была занята, довелось первой пригласить Саманту. Та презрительно скривила губы, когда он вежливо ангажировал ее. Она хотела ему отказать, но тут почувствовала сзади болезненный щипок. Это была миссис Тренд, своим леденящим взглядом она дала понять, что если ее дочь откажет, то ей не избежать наказания. Девушка, скрепив сердце, согласилась и лишь услышала тихий смешок своей сестры.

Танцевал Джон очень плохо, бедная Саманта то бледнела, то краснела, пытаясь не замечать смешливых взглядов. Особенно она боялась увидеть Джулию, на лице которой расплылась такая улыбка, что бедолага хотела тут же прекратить свой позор. Но, ее мать не менее ревностно наблюдала за ней, и всякое бегство каралось расстрелом, в переносном смысле. Ее партнер по танцу несколько раз наступал ей на ноги и даже на платье. Несчастная девица не думала, что в двадцать четыре года станет таким посмешищем в собственном доме. Ее зеленые глаза стыдливо скользили вниз, то снова подымались вверх, чтобы увидеть ухмыляющуюся соседку по танцу. И когда этот ужас, наконец, закончился, она с облегчением вздохнула, что сможет вырваться от такого кавалера.

– Вам понравилось со мной танцевать? – вдруг спросил Джон, смело глядя на нее.

“Понравилось ли мне с тобой танцевать?” – подумала Саманта. –  ”Да, за такие танцы в тюрьму нужно сажать на много лет”. Но вслух произнести она этого не решилась и, чувствуя взгляд матери молвила:

– Да, вы очень хорошо танцуете, но, знаете, я немного устала  и мне нужно выйти подышать свежим воздухом,– договорила она, когда мистер Мэлон уже подвел ее к матери.

– О, да, да, разумеется, – молвил он, – танцы очень утомляют, но, я надеюсь, ваша сестра не откажет мне станцевать с ней кадриль?

До сего момента самодовольная София лишь посмеивалась над сестрой и мило улыбалась Джону. Когда же эти речи были произнесены, она побледнела и чуть не упала в обморок. Но, предупредительная мамаша легонько толкнув ее в бок, быстро привела в чувство. И видя, что ее дочь медлит с ответом, решила вмешаться сама:

– Моя дочь не ангажирована, и потому с удовольствием принимает ваше приглашение.

Тихое восклицание вырвалось из груди девушки, и она с ужасом в глазах посмотрела на мать. Но, та была непреклонна, мистер Мэлон недоумевал, глядя на Софию.

– Может она не хочет со мной танцевать? – спросил он.

– Нет! Она просто очень робкая, – не растерялась Генриетта и тихо шепнула Софии. – Немедленно поблагодари сего джентльмена.

София вымучено произнесла слова благодарности и улыбнулась. Она почувствовала, будто сейчас ее разденут и поставят посреди зала нагишом. Тем более девушка успела заметить, что Ричард пригласил Джулию, и вероятно ее соперница ликует на своем пьедестале успеха.

Пенелопа со стороны зрителя наблюдала за всем происходящим, девушка вообще ни с кем не танцевала, да и никто не проявлял особого интереса к ней. Она посмеивалась, когда Саманта с видом раненого лебедя танцевала с Джоном и видела лицо ее сестры, скорее всего, она тоже приглашена. Единственным человеком, который неусыпно наблюдал за ее сестрой –  мистер Мартин, и когда его друг приблизился к Джулии, он значительно оживился и повеселел. Странно, раньше ей казалось, что он сам не прочь станцевать с ней. Она задумалась над этим, потом вдруг услышала тихие речи позади.

– Джон неплохо танцевал, – похоже, это говорила миссис Мэлон

– Да, как быстро он научился, – подтвердила Эдит.

– Он пригласил еще одну даму, какое счастье, что вы можете выезжать в свет.

– Ох, матушка, это очень тяжело. Этот бал настоящая пытка, я так опасаюсь лишний раз шевельнуться, а тут еще настойчивое приглашение миссис Тренд погостить у нее. Не знаю, выдержат ли мои нервы такое?

– Я тоже немного на нервах, я уже не помню,  когда в последний раз  появлялась перед такой большой компанией. Но, мы теперь просто обязаны влиться в светское общество, а иначе как ты выйдешь замуж, а Джон – женится?

– Да уж…– тихо про себя молвила Пенелопа, разглядывая потолок. Потом мысленно добавила: “Без  шелухи сей светскости никуда не деться нормальному человеку”.

Она встала и грустно направилась к стоящей неподалеку матери, чтобы несколько сменить ход своих мыслей. Миссис Эсмондхэйл была в прекрасном расположении духа. Ей очень понравился  Ричард, и она подумывала, как бы заманить миссис Гембрил с сыном к себе на званый ужин.  Ей уже доложили, что миссис Тренд настойчиво пригласила Адорну на целый месяц погостить в Моулде, и что приглашение было принято,

Вся эта ситуация напоминала шахматную игру, где – Ричард главный приз. А Диана и Генриетта – два противника, и никто из них не хочет проиграть. Как же все обернется еще неизвестно, но первые ходы уже сделаны и теперь продумываются последующие. За Мэлонов миссис Эсмондхэйл бороться не будет, а вот за завоевание расположения Гембрилов ей придется положить много сил. Адорна подошла к Диане и заговорила о светских приемах. Она, видимо, много бывала в лондонском обществе, поскольку легко указала на несколько преимуществ и недостатков этого празднества у Трендов. Она умела показать себя в лучшем свете и быстро заинтересовала миссис Эсмондхэйл.

Пенелопа подошла, когда они уже очень увлеченно беседовали между собой, лишь иногда отвлекаясь, чтобы посмотреть на своих детей и полюбоваться танцующими парами. Девушка подошла тихонько, явно не желая резко прерывать такой интересный, как ей показалось, разговор.

ГЛАВА 6.Милый взгляд красивой дамы.

У Джулии кружилась голова от счастья танцевать с таким кавалером. Она в жизни еще не встречала сочетания утонченной красоты, образованности, ума и галантности в одном человеке. Наверное, это провидение послало его сегодня, чтобы они встретились. Молодая девица уже и позабыла, что всего несколько дней назад считала их семью бедной и нестоящей того, чтобы на них обращать внимание. Но теперь все по-другому: она предчувствовала, что это ее судьба.

Девушка танцевала со всей грацией и умением, четко контролируя свои движения, ибо ноги подкашивались, когда ее партнер приближался к ней. А еще душу грела картина полного унижения Софии, танцующей с неуклюжим Мэлоном. Но она практически не смотрела на нее, глаза хотели разглядывать Ричарда.

– Вы так хорошо танцуете, – не удержавшись, молвила Джулия.

– Я – нет. Вы превосходно и грациозно держитесь, а я из кожи вон лезу, чтобы соответствовать вашему мастерству, – ответил Ричард.

Джулия густо покраснела, ее глаза заблестели необычным огоньком.

– Но, ведь вы танцевали со многими молодыми барышнями.

– Истинное наслаждение от танца я получаю только сейчас.

Девушка зарделась от таких речей. Молодой человек, решив заполнить неловкую паузу, спросил:

– Вы живете неподалеку от Моулда?

– Да, мы близкие соседи.

– Прекрасно, миссис Тренд пригласила мою матушку и меня, соответственно, погостить в этом доме целый месяц и я боялся, что умру со скуки. Но, теперь мне будет отрадно знать, что такая прелестная и умная девушка живет неподалеку и я смогу, коль вы это позволите, хоть изредка видеть вас.

Джулия нервно засмеялась, пытаясь унять свое волнение. Его речи заставляли трепетать ее сердце.

Тем временем Диана и Адорна внимательно смотрели на своих детей.

– Какая красивая пара!– молвила миссис Гембрил

– Да уж, – подтвердила ее собеседница

– Так отрадно наблюдать за вашей дочерью, в жизни не видела такой грациозной девушки, впрочем, я слышала – все самые яркие таланты протекают в крови.

Миссис Эсмондхэйл была польщена таким комплиментом:

– Что вы, нет, я не так хорошо танцевала в свое время, как моя дочь, но она очень усердная, много занималась, делала блестящие успехи в школе и я горжусь ею.

– Но, даже усердие и усидчивость, несомненно, она должна была перенять от своих родителей.

– Ваш сын тоже многое унаследовал от вас, например, красоту и изящество.

– Вы мне льстите, дорогая, миссис Эсмондхэйл. Я положила много сил, чтобы он стал таким как сейчас. Бог знает, каким ветреным ребенком он рос, – она демонстративно подняла глаза и устремилась в потолок.

– О, тогда вы заслуживаете намного больше похвалы, чем я. Со своей младшей дочерью у меня проблем не было.

– А со старшей?

Миссис Эсмондхэйл глубоко вздохнула и опустила глаза.

– Понимаю, – молвила догадливая Адорна. – она была любимицей отца.

– Как вы догадались? – удивилась Диана.

– Мужья подчас запрещают нам в полной мере заниматься воспитанием своих любимцев.

Миссис Эсмондхэйл мысленно поблагодарила ее за молчаливое понимание и поддержку от всего сердца.

– У вашего сына такой замечательный друг, – заметила Диана.

– О да, Генри – подарок судьбы для нашей семьи.

– Подарок судьбы?

– Да, он дважды выручал моего Ричарда из объятий смертельной опасности, и  я премного благодарна ему. Хотела тогда назвать этого человека своим вторым сыном, знаете, все-таки ему крупно не повезло с семьей, и со всей материнской чуткостью появилось желание подарить недостающую любовь.

Диана молча, вопросительно, посмотрела на Адорну, а та, поняв этот взгляд, молвила:

– Не могу точно сказать, каков характер на самом деле был у отца Генри, но поговаривают что это такой авантюрист, его жена извелась, беспокоясь о нем, и ушла из жизни от нервов очень рано, а ведь обладала прекрасным здоровьем в молодости. Старший сын в восемнадцать лет стал заниматься многими делами старика, пока тот претворял в жизнь свои грандиозные планы. Младшего Генри мистер Мартин отдал в пансион, но ему там уж очень не понравилось, и он попросту сбежал. Отец на него очень разгневался и выгнал, едва мальчишке минуло пятнадцать. Многие годы парень скитался заграницей, уехал в Америку, потом еще куда-то, работал не покладая рук, чтобы добыть себе средства к существованию, ввязывался в опасные дела, но удача ему улыбнулась. Когда же он вернулся, чтобы поделиться с отцом своими успехами, то застал старика умирающего, практически разорившегося и покинутого. Брат Генри умер при загадочных обстоятельствах, ходили всякие версии, что его убил давний враг отца. И теперь младший сын пытается вернуть все земли, и даже поместье, ведь дал обещание у кровати умирающего родителя. Мой сын не знал никаких ограничений и однажды, решив пройтись по лезвию ножа, чуть не поплатился жизнью, тогда-то Генри и вытащил его.

Следующий же раз оказался не менее опасным: они вдвоем верхом взбирались по опасной обрывистой тропе, да еще и после проливных дождей. Лошадь Ричарда резко рванула в сторону и поскользнулась. Генри в последнюю секунду схватил моего сына за руку, прежде чем благородное животное упало с обрыва.  После этого Генри стал вхож в наш дом не как просто, друг, как член семьи. Мы с мужем не нарадуемся, что Ричард тесно общается с ним. Жаль, что дела его так затруднены, иначе бы он давно бы уже стал прилежным семьянином.

– Но, ваш сын исправился?

– Да, сейчас немого уразумел, но думаю, что окончательно он остепениться, лишь, найдя себе достойную спутницу жизни.

– О, я вас прекрасно понимаю, – кивала головой Диана, она многозначительно взглянула на танцующих, а потом вдруг заметила свою старшую дочь, которая тихонько подошла и стояла поодаль, прислушиваясь к разговору.

– Пенелопа?! – злобно молвила Диана.

– Мисс Эсмондхэйл? – немного растерялась Адорна.

– О, дамы, я наверное помешала вам, просто мне надоело сидеть в одиночестве.

Но не только Пенелопа решила присоединиться к этим дамам. Сама Генриетта, отведя взгляд от дочери, заметила надвигающуюся угрозу. Такие увлеченные разговоры могли привести к сближению двух семейств и нанести неожиданный удар по ее собственным интересам. Кроме того, Джулия кружилась в танце с Ричардом, причем, судя по его глазам, ему это нравилось, а значит, нужно предпринять немедленно соответствующие меры.

Она плавно скользнула через весь зал и оказалась неподалеку от увлеченно беседовавшей парочки. Вторгаться вот так в разговор сразу нельзя, поэтому она сделала следующий маневр: повернулась к какой-то знакомой ей даме, мило переговорила о всяких пустяках минут пять, потом осторожно попятилась назад и столкнулась как бы нечаянно с Дианой. Миссис Эсмондхэйл и миссис Гембрил только что успели отвести взгляд от Пенелопы, как тут же перед ними выросла Генриетта Тренд.

– Тысячу раз прошу у вас прощения, – молвила она, тряхнув своим роскошным тюрбаном.

Ее карие глаза блеснули лукавым огоньком, а на губах появилась дежурная улыбка. В молодости она была хорошенькой женщиной, знающей себе цену. Ее отец был на грани разорения, когда ей исполнилось шестнадцать. С того момента выходить замуж по любви  для нее считалось большой роскошью, если предполагаемый жених был простым священником небольшого прихода. Потому, подавив в себе юношеские чувства, она дала согласие совершенно другому, которого видела пару раз. Впрочем, мистер Тренд оказался приемлемым мужем: он был умен, чтобы не довести семью до разорения. А теперь нужно было устроить судьбы своих дочерей, иначе на старости она останется ни с чем, кроме нескольких сот фунтов в год. Свою младшую дочь она намеревалась выдать замуж за кузена, который после смерти ее мужа унаследует Моулд. А вот судьба старших очень ее волновала, потому, уже несколько лет она наводила справки о респектабельных молодых людях, которые могли стать ее зятьями.

– Миссис Эсмондхэйл, ваша дочь просто ослепительна, а какой у нее галантный кавалер, – все эти речи были направлены, чтобы польстить материнские чувства, но, к сожалению, тон которым эти слова были произнесены, говорил о совсем другом: “Как посмела Джулия танцевать с Ричардом?”.

Адорна, так же как и Диана поняли тайный смысл и лишь переглянулись между собой, тем не менее, Генриетта продолжала:

– Мистер Джон Мэлон впервые танцует на балу, его мать сказала мне, что он научился всего за две недели. Правда, он еще плохой танцор, но нужно поддержать этого молодого человека, чтобы он набрался опыта.

– Ваши дочери прекрасные партнерши для танца, – молвила миссис Гембрил, – я уверена, что если они преподадут ему пару уроков, он сможет показать блестящие результаты.

Миссис Эсмондхэйл лукаво ухмыльнулась: “Не так они уж и опытны, и им придется учить этого простака намного дольше, нежели предположила Адорна”.

Генриетта,  рассыпая лестные слова, поблагодарила миссис Гембрил и добавила:

– Они погостят у нас с месяц, думаю, времени для репетиций будет предостаточно. И мы с вами сможем оценить успехи первыми.

– О нет, не думаю, что я такой хороший знаток, но вот миссис Эсмондхэйл и ее дочь – знают в этом толк.

– Да уж…. – сквозь зубы выговорила Генриетта.

Миссис Тренд была совершенно недовольна этим разговором. Скорее всего, Диана достигла лучшего взаимопонимания, нежели она. Гневно оглянувшись, чтобы найти малейший повод излить свое негодование, сия дама направилась к Саманте.

Тем временем танец закончился. Джулия просто сияла от счастья, за это время она услышала столько лестных отзывов в свою сторону, что не сомневалась уже, что покорила молодого человека. Казалось, он действительно не хочет лишаться ее общества, потому из его уст последовало предложение на второй спаренный танец. Девушка тут же согласилась и на крыльях счастья порхнула к матери.

Джон Мэлон, удостоверившись в своих возможностях, услышав лестный отзыв от Генриетты, решился немедленно ангажировать Джулию. Та еще совершено не догадывалась об этом и не заметила его, когда он близко подошел к девушке.

– Разрешите… – он запнулся, ибо Джулия не повернула головы в его сторону и что-то нашептывала матери. Наконец миссис Эсмондхэйл обратила внимание на человека стоящего неподалеку. Их взоры направились в его сторону, и он немедля воспользовался этим.

– Разрешите, мисс Джулия, пригласить вас на следующий танец?

Девушка удивленно взглянула на мать, потом бросила гневный взгляд на сего джентльмена:

– Мои танцы уже расписаны… – лишь выпалила она и отвернулась.

Джон стоял пораженный, он впервые оказался в такой глупой ситуации и не знал как правильно вести себя. Он произнес слова извинения и уже собирался уйти.

– Мистер Мэлон! – остановила его Диана. –  Джулия действительно уже приглашена, но вот моя вторая дочь – нет.

Пенелопа не принимала никакого активного участия. Она сонно наблюдала за танцами, и проявляла лишь интерес, когда начинали кипеть страсти. Теперь же стоя, будто оглушенная, она не знала как себя повести, чтобы не рассмеяться  в лицо матери. Ее пригласить на танец – виданная ли глупость! Тем более, что танцевать она умела не лучше Мэлона. Но, похоже, Джон решил прислушаться к предложению матери и предложил Пенелопе станцевать с ним. Она сдержала смешок и кивнула.

ГЛАВА 7.Пенелопа и танцы.

Когда они отошли от матери, девушка, едва сдерживая смущение и смех, произнесла следующее:

– Знаете, мистер Мэлон, я танцую так же плохо, как и вы, потому не ожидайте от меня грации и совершенства.

Джон слегка побледнел:

– Странно, – недоумевая, молвил он, – обе мисс Тренд сказали, что у меня хорошо получается.

– Они солгали, я же не люблю притворствовать и потому говорю лишь то, что считаю нужным.

Мистер Мэлон похоже повесил нос:

– Теперь понятно, почему мисс Джулия отказалась.

– Я не думаю, что она захочет танцевать с кем-то еще, кроме Ричарда Гембрила.

При первом же неверном па, Джон наступил Пенелопе на ногу. Она скорчила ужасную мину и тихо прошипела нелестные слова в его адрес, Джон извинился за свою неуклюжесть, вскоре Пенелопа, только молча, посмеивалась. Пару раз шутливо указала на ошибки, и поэтому сама не успевала следить за дамами. Потом он нечаянно столкнулся с танцующим рядом соседом, и впрямь понял, каков плохой danseur [1]. Танцуя котильон, мисс Эсмондхэйл множество раз ошибалась, исполнила две неправильные фигуры и сбила остальных танцующих. Многие поворачивались, переглядывались и сдержанно улыбались, некоторые злились, другие перешептывались. К концу второго танца оба партнера уже горячо желали прекратить этот цирк и раствориться в толпе. Когда последние звуки стихли и все начали аплодировать музыкантам, Джон нерешительно подал руку и, раскрасневшись, посмотрел на Пенелопу.

– Ох, и насмешили же мы толпу гостей! – заявила девушка. – В этом зале не найдется двух таких людей, которые бы так плохо отплясывали, как мы с вами.

Джон потупил взгляд и без слов, молча, подвел ее к матери. С ним одновременно подошел и Ричард, торжественно придерживая Джулию за руку.

И не успела Пенелопа высказать матери свое неодобрение насчет ее совета, как тут же ощутила чей-то взгляд. Она повернулась и оказалась на опасно близком расстоянии с Ричардом.

– Разрешите, мисс Эсмондхэйл, пригласить вас на следующий танец?

Джулия оказалась рядом, она удивленно посмотрела на Гембрила и необдуманно произнесла:

– Мистер Гембрил, она танцует ужасно!

В ответ он лишь холодно поклонился ей и снова настойчиво повторил ангажемент.

“Ну вот, стоило лишь один раз принять приглашение…” – подумала Пенелопа, но потом ее просветило осознание затаенной опасности: – “Зачем ему нужно со мной танцевать? ”

– М-м-м-мистер Гембрил, моя сестра не ошибалась.

– Я буду вам весьма благодарен, если вы примете мое приглашение.

 “Он не отступится….”

– Ну что ж, если вы хотите скинуть себя с пьедестала лучших танцоров, станцевав со мной, то я могу лишь посочувствовать вашей незавидной участи.

  Странный огонек блеснул в его красивых голубых глазах, это сразу же не понравилось Пенелопе:  “Он решил уронить меня в чьих-то глазах, но его уже опередили”.

 Да и Джулия казалась явно непосвященной в его планы, настолько пораженной казалась она.

Это был очень красивый вальс, и Пенелопе стало не по себе исполнять такой сложный танец.

– Мисс Эсмондхэйл, вы чем-то озадачены? – внимательно разглядывая ее, поинтересовался Гембрил.

– Не могу решить одну задачку. Вы не поможете мне в этом? – она бросила свой пытливый взгляд.

– Я весь в вашем распоряжении.

– Зачем вы пригласили меня? Я самая худшая партнерша по танцу и вам должно быть стыдно стоять в паре со мной?

– Нет, я танцую со всеми молодыми дамами и не мог пропустить удовольствие вальсировать с вами.

– Как же я удостоилась такой чести, мы ведь с вами едва знакомы?

– Почему же, ваша сестра рассказала мне про вас.

“Интересно, что там Джулия могла рассказать обо мне такого, чтобы заинтересовать этого человека? Наверное, жаловалась ему или насмехалась, хм, странно, после ее слов, он должен был вообще сторониться меня?”

– Мы с сестрой не похожи совершенно, так что не пытайтесь увидеть сходства между нами.

– Да, вы совсем разные, ну и что?

– А еще мы с ней не такие уж близкие люди.

– Она поведала мне об этом, и что, мисс Эсмондхэйл?

“Странно, знает все обо мне и еще хочет со мной танцевать?”

Если бы хотел ей изрядно насолить, но, похоже, он так старательно снискал ее расположение. Тут Пенелопа не удержалась и произнесла:

– Вы очень странный человек? Если вы хотите продолжить более близкое знакомство с моей сестрой, то должны сторониться меня.

– И с вами тоже….

Пенелопа слегка побледнела: ”Зачем?” – пронеслось в голове.

– Здешние жители очень гостеприимны, мне чрезвычайно приятно находиться в таком обществе, – он всех расхваливал, но уж Пенелопу не подкупишь лестью.

– Я польщена, только вот, это заслуга миссис Тренд и ее милых дочерей.

– Миссис Эсмондхэйл не менее щедра, она так понравилась моей матушке, что, похоже, они станут хорошими подругами, и мы будем видеться очень часто.

– Моя мать – светская женщина, у нее всегда полно хороших знакомых.

– Знакомых – не друзей.

– Друзья – это слово относительное.

– Да, вы правы. Друзья познаются в беде.

– Как ваш друг – мистер Мартин.

Ричард немного растерялся, улыбка все еще сияла на его губах, но уже не так самодовольно:

– Да, он настоящий друг.

– Да-да, я слышала, ваша матушка пересказывала моей матери историю вашего близкого знакомства.

– Интересно, и что она сказала?

– Хм, он два раза спасал вам жизнь. И что теперь он ей как приемный сын.

– А мне – как сводный брат, – рассмеялся Ричард. – О, да!

– И что в этом такого? – удивилась девушка.

– Ничего, просто мы так похожи на братьев, как вы на сестру.

– Значит вам тягостно такое участие?

– Нет, я даже рад.

Пенелопа раздумывала над поведением этого человека. Скорее всего, такое родство было невыносимым для Ричарда. Но, что ж поделаешь, если он любитель ходить по опасной дорожке. А его друг… Тут она взглядом отыскала его – выделяющуюся среди других гостей фигуру. Он наблюдал за ней так же пристально, как и за Джулией.

“Не менее странный тип, чем Гембрил”, – у нее мурашки забегали от его сверлящих глаз.

Танец закончился, она вежливо поклонилась ему, он же был так любезен с присущим ему изяществом, что две молоденькие девушки, находившееся неподалеку, оживленно зашептались. Пенелопа намеревалась ускользнуть как можно быстрей, но этот человек, казалось, решил следовать за ней. Ей было невдомек, зачем он это делает. Вот ее укромный уголок неподалеку миссис Мэлон и ее пугливой дочери, но даже здесь Ричард стоит совсем рядом и ухмыляется. Пенелопа решительно плюхнулась на стул, решив, что до конца бала не встанет с этого места. Она попыталась найти занятное зрелище, дабы совершенно не замечать нахального молодого человека.

– Мисс Эсмондхэйл вы больше не хотите танцевать? – спросил он, глядя на свою жертву сверху вниз.

– Нет, эти танцы так утомляют, а я давно не танцевала так подолгу, потому уже смертельно устала.

Естественно, что Пенелопа врала, она была энергичным человеком, который не устает так быстро, но, если этот денди вознамерится пригласить ее еще раз, у нее должен быть железный повод ему отказать. Но ее кавалер будто не унимался, он уже не стал звать ее на танцы, а лишь отошел на несколько шагов и оперся о колону. Пенелопа надеялась, что ему захочется закружить в танце других прелестных претенденток, но этого не последовало. Но исчезновение такого партнера из рядов танцующих не осталось незамеченным. Сама Джулия тут же спохватилась и непринужденно прогулялась по всему залу, взглядом разыскивая Гембрила, хотя отдать должное, всячески старалась изображать свою заинтересованность торжеством. На пути она нечаянно наткнулась на Джона, но тот, памятуя свои возможности, посчитал, что приглашать ее он уже не будет. Тем более, ее надменный взгляд, когда он просил у нее прощения, явно отпугнул его окончательно. Наконец, мисс Джулия заметила Ричарда, который все еще оставался на прежнем месте.

– О, мистер Гембрил, не знала, что вы способны утомляться? Все девушки взирают в надежде увидеть в первых рядах именно вас.

– Бывает так, что храбрейшие из людей порой испытывают страх, а неутомляемые – падают от бессилия, – улыбнулся своей коварной, завораживающей улыбкой.

Взгляд Джулии скользнул в сторону и тут же уткнулся в Пенелопу. Как злобно сверкнули ее глаза, и снова поглядела на Ричарда, но его взгляд тоже был прикован к ее сестре.

– В таком случае, – молвила она, – я предлагаю вам выйти, подышать свежим воздухом. Я проверила на себе, что если после стольких утомительных танцев выйти на пять минут в сад, то усталость как рукой снимет.

Она ждала, когда молодой человек предложит ей руку. Но, он будто и не думал сходить со своего места.

– Сегодня такой замечательный вечер, воздух так сладок, наполнен весенними ароматами, ночь так тиха.

– Я, знаете, не любитель наслаждаться природой; я человек деятельный и привык восхищаться одушевленными предметами.

Джулия проиграла это сражение, она лишь томно вздохнула, но, казалось, отступать так легко – не намерена.

– Значить вы, наверное, любите послушать про скачки, мистер Твилд как раз рассказывал, какая лошадь выиграла пять заездов подряд за последний год. Я, проходя мимо, ненароком услышала его пламенную речь, может быть, вернемся и узнаем имя породистого победителя.

– Я нечасто бываю на ипподроме, потому имя победившей лошади может вылететь из моей головы.

У Джулии больше не осталось козырей в рукаве, и к ее немалому сожалению, соблюдая правила приличия, оставалось только извиниться и оставить джентльмена. Хотя Пенелопе было и неприятно находиться под действием леденящего взгляда сестры, но, остаться наедине с Гембрилом казалось худшим из зол. Потому она встала и направилась к сестре.

– Знаешь, Джулия, мне нужно срочно переговорить с тобой кое о чем наедине.

Ее сестра мысленно вцепилась ей в волосы и протянула по всему залу, но на деле она лишь холодно кивнула, и они вдвоем последовали к двери. Ричард тоже не стал мешкать, он сорвался с места, намереваясь  последовать за ними, но потом опомнился  и раздосадовано вернулся к матери.

– Ну и что такого важного ты хотела мне сообщить? – обиженно выпалила Джулия, когда они вышли из танцевального зала. Ее эффектное платье, сшитое из нежно розового шелка и множества кружев тончайшей работы, в эту минуту слилось с ее румянцем, залившим все лицо.

Пенелопа решила сказать правду:

– Берегись, Гембрила – он очень опасный тип.

– А пока я буду избегать его, слушаясь твоего совета, ты преспокойно уведешь Ричарда у меня из-под носа?

– Ты глупая девчонка,  он мне и подавно не нужен.

– Знаю я тебя, твой непростительный поступок относительно господина Фиджера, как же ты его тогда оскорбила. Но, на сей раз берегись сестра, я настороже и не буду слушать твои лживые советы.

Пенелопа лишь взялась за голову:

– Тогда я умываю руки, и не говори, что я тебя не предупреждала.

Когда поздней ночью экипаж увозил их домой, Пенелопа все еще раздумывала над странностями Гембрила, тем временем ее сестра гневно измерила барышню взглядом, лишь нервно постукивая тонкими пальчиками, тогда как миссис Эсмондхэйл, казалось, получила истинное удовольствие от бала и лукаво улыбалась.

[1] – танцор (фр.)

ГЛАВА 8.Хозяева и гости.

Все-таки Диана получила желаемое от бала. Она умудрилась пригласить Гембрилов к себе на обед, пользуясь тем, что пока они находятся здесь, она покажет им местные красоты. Ее дом и владения могли оказаться  неплохими местами для экскурсии, и миссис Гембрил горячо поддержала эту задумку, искренне хотела поближе познакомиться с соседями Трендов.

На несколько дней зарядил проливной дождь, потому визит откладывался. Пенелопа сидела у себя в комнате, дышала на холодное стекло и рисовала разные фигурки. Так тоскливо было на душе и поговорить особо не с кем. Джулия внизу наполняет тишину звуками чудесной музыки. Миссис Эсмондхэйл вспомнила, что она хозяйка дома и теперь сводит баланс в библиотеке (которая уже целую вечность пустовала без хозяина), и частенько вызывает к себе экономку. А Пенелопа сидит в одиночестве, изредка спускается вниз и иногда перемолвится словечком со своей горничной. Эти четыре дня показались целым веком уныния и бездействия. Но, наконец, солнце взглянуло на сырую землю своим лучезарным оком. Девушка одиноко кружилась в танце в саду среди росистой травы, она решила вдохнуть пьянящий аромат сорванных цветов и может даже оседлать Капеллану и тронуться в путь.

Она дала себе согласие отправиться на прогулку, но по пути к конюшням услышала топот конских копыт по гравию. Всадник в плаще и шляпе подъехал к Фортенхоллу и остановился неподалеку от шедшей девушки.

– О, мисс Эсмондхэйл, я так рад вас видеть, чрезвычайно рад… – это был Ричард, с его лукавой усмешкой и самодовольным видом, которые свидетельствовали о заносчивости и себялюбии.

– Мистер Гембрил, вы к нам по делу заехали? – учтиво осведомилась Пенелопа, присев в книксене, и мысленно добавила: “Или заблудились по дороге и приблудили как дворняга?”

– Хотел засвидетельствовать свое почтение обитателям Фортенхолла, осведомится о вашем здоровье и, естественно, у меня письмо от моей матушки, и я должен лично передать его миссис Эсмондхэйл.

– Она в библиотеке, дворецкий вас проводит…

Он поклонился и удалился. Пенелопа с облегчением вздохнула, она готовилась дать отпор его навязчивому обществу, но, похоже, Ричард не собирался ее тревожить.

 Мисс Эсмондхэйл решила повременить с прогулкой верхом, ведь он мог настигнуть ее за пределами дома и тогда ей не будет возможности отвертеться от его общества. Девушка расхаживала по террасе, наслаждалась пьянящими ароматами и свежестью прохладного воздуха. Солнце пробивалось сквозь  шуршащую листву и играло причудливыми красками. Птицы заполняли тишину своим пением. Так покружив вокруг дома с часок, она направилась к двери. Она не знала, уехал ли Гембрил. Когда же она вошла в гостиную, то заметила, что Ричард удобно расположился и непринужденно болтает с Джулией и миссис Эсмондхэйл. Они кажутся  веселыми и всецело поглощены беседой. Когда Пенелопа вошла, ее сразу же заметили, она учтиво поклонилась, поздоровалась и уселась на оттоманку.

Она думала, что Ричард сразу же обратит на нее свое внимание, но он только встал и поклонился, а затем спокойно уселся и снова заговорил с Дианой. Они разговаривали о предстоящей прогулке, и миссис Эсмондхэйл была настроена, как можно скорее встретиться со своей новой приятельницей.  У нее в руках было письмо от миссис Гембрил и она с наслаждением, не спеша, перечитывала его, видимо, там было что-то приятное для ее взора. Ричард же не отрывал глаз от Джулии, он расхваливал дом, уверял, что ему очень приятно находиться здесь и эта местность просто райский уголок.  По его мнению, сад миссис Эсмондхэйл напоминал ему сады Франции, о которых у него остались самые приятные воспоминания. Лесть лилась бурным ручьем и все для кого она была предназначена, жадно слушали каждое слово, только Пенелопе было противно находиться в гостиной, ей казалось, что он насмехается над ее семьей, но как опытный плут, хорошо это маскирует:

– Миссис Эсмондхэйл, моя мать не перестает радоваться вашему знакомству, она говорит, что давно не встречала такую достойную собеседницу.

– Мистер Гембрил, вы право меня переоцениваете, –  молвила Диана, принимая горделивый и довольный вид.

– Ну что вы, я лишь ее благодарный сын – передаю из своих уст слова матушки.

– Вот как, чудесно будет, когда вы завтра к нам пожалуете, – вмешалась Джулия, – я могу спеть кое-какие песни, на балу у меня не было сил, чтобы порадовать слушателей своим исполнением.

– О, это будет чудесно, знаете, мистер Гембрил, моя дочь была лучшей исполнительницей в школе и всегда оттачивала свое мастерство, так что думаю, вашей матери понравиться музыка, я слышала, в молодости она увлекалась ею.

– Да, ее мастерство поражало слушателей, и она прекрасно пела, она даже научила меня некоторым песням, которые мы частенько пели с ней.

– О, вы знаете дуэты, – засияла Джулия, – это прекрасно, я думаю, что смогу вам аккомпанировать, а вы споете вместе с миссис Гембрил.

Ричард был сегодня в ударе, его настроение вмиг заражало неустанных слушателей. А Пенелопа сидела и не могла забыть его странное поведение на балу. Может он был слегка пьян вот потому и вел себя так дерзко, но теперь он совсем иной. Она немного успокоилась, видя, что беды не будет и потихоньку начала вливаться в их разговор. Он вел себя достойно, и она не пыталась особо привлечь свое внимание, ей даже понравилось слушать эту болтовню Джулии, ее бесконечное восхищение Гембрилом. И действительно, что такого плохого, если они пожалуют к нам, будет уйма народу, а ему, как самому желанному кавалеру, не дадут  проходу.

Следующий день оказался прелестным, солнце заливало нарядную гостиную, в которой разместились гости. Кроме Гембрилов были здесь и Тренды, миссис Эсмондхэйл не удалось избежать их общества и она, проявляя все правила приличия, пригласила обитателей Моулда, к которым относились теперь и Мэлоны. Кроме мистера Мартина, он откланялся и уехал на следующий день после бала, ссылаясь на свои неотложные дела в далеком графстве.

Джон с интересом изучал книги, лежащие на столе. Его сестра с матерью взяли с собой рукоделие и иногда вставляли пару словечек своего восхищения Фортенхоллом, хотя их усадьба могла оказаться больше. Миссис Тренд, как зоркий сокол, следила, чтобы противник не подступал слишком близко к цели. Ее маска доброжелательности – наброшенная на презрение, опаску и злость, роившиеся в душе – была непроницаема. Саманта и София пытались же всячески вывести Джулию из себя, но на этот раз они терпели поражения, ведь все ее внимание было направлено на Ричарда. Затем по просьбе сего джентльмена, она села за рояль и заиграла бравурное вступление, из ее уст полилась прекраснейшая – полная затаенного огня и страсти – баллада о несчастной любви. Все гости слушали ее с упоением. Джон открыл рот и застыл на месте, ни на секунду не отводя от нее взгляда. И только лишь София, надувшись как павлин, ожидала своей очереди блеснуть талантом. Пенелопа со скучным видом сидела в углу, бесцельно теребя в своих руках безделушку. Песня, конечно, отвлекала ее от мыслей, но она знала ее прямое предназначение и потому воротила нос. Как только Джулия закончила исполнение, ее встретили душевные аплодисменты, она рассыпалась в благодарениях каждому присутствующему. Тут София, не выдержав такого внимания, встала и подошла к роялю, она заиграла несколько несложных, но очень завораживающих мелодий. Тем не менее, Ричард уже не обращал никакого внимания на исполнительницу, он что-то пересказывал Джулии, и та внимательно слушала его и улыбалась.

За ними наблюдали многие, в том числе и Джон, он глубоко вздыхал и пытался смотреть на Софию, хотя хотел выразить мисс Джулии восхищение ее музыкальными способностями, но не знал, как подступиться к барышне и преподнести похвалу.

Внезапно вошел лакей, учтиво поклонился гостям, подошел к миссис Гембрил. Он передал ей записку и незаметно вышел. Адорна прочитала небольшое послание, и в ее глаза наполнились страхом.

– О, Боже! – всхлипнула она.

– Мэм, что случилось? – осведомился Ричард.

– Мой муж, твой отец…. – она прижала руки к груди, – нужно срочно собираться в путь.

Миссис Тренд и Диана были чрезвычайно обеспокоены.

– Уважаемая миссис Тренд, я чрезвычайно рада, что смогла погостить в таком замечательном доме, как ваш, но боюсь, печальные события заставляют нас покинуть его намного раньше положенного строка, – Адорна засуетилась и вместе с ней ее сын.

– Миссис Гембрил, прошу, ответьте мне, что случилось? – поинтересовалась взволнованная Генриетта, переживая, что в ее планы такой незапланированный отъезд гостей не входил.

– Мой муж лежит на смертном одре. Не хочу утруждать вас, но можно ли мне воспользоваться вашим экипажем?

– О, конечно я сама собиралась вам его предложить.

Адорна и Ричард покинули гостиную, в холле они заспешили одеться и выйти. Диана направилась в их сторону, чтобы как следует попрощаться с ними. Выходя, Адорна успела лишь произнести:

– Мне бы не хотелось обрывать наше знакомство вот так, потому в самый кратчайший срок, хочу пригласить вас к себе.

Диана одобрительно кивнула ей и выразила глубочайшие соболезнования. Остальные же гости оставались в гостиной еще на некоторое время, правда, с исчезновением Ричарда разговор как-то не клеился, но вот у Джона появился шанс подступиться к неприступной Джулии.

– Мисс Джулия, вы играли красиво, таких певцов я не встречал в своей округе.

Девица нахмурилась, эти речи оскорбили ее, хотя в них  и не было ничего обидного. Она считала, что он жил в такой дыре, где вообще редко ступала нога воспитанного человека. Вечер закончился прекрасным званым ужином, и гости, поблагодарив хозяйку, отправились домой.

Пенелопа с легкостью вздохнула, противник уехал, она теперь не будет бояться предпринимать дальние прогулки, но вот Джулия не спала полночи, она была несчастна, чувствовала себя брошенной.

ГЛАВА 9. Как ужасно скучна эта жизнь.

Несколько последующих месяцев от новых знакомых Гембрилов не последовало ни единой весточки. Диана была обеспокоена этим, она всячески пыталась выведать хоть немного сведений у миссис Тренд, но если бы ее соседка и знала что-нибудь, то уж точно не ответила бы. Тем временем жизнь продолжалась так же размеренно, как и раньше. Вскорости вернулись Пойтсы. Эта семья была самой шумной в округе, миссис Пойтс была бездетна, она просто обожала своих племянников, встречаясь со своими соседями после поездок в Бат, часами рассказывала о проделках мальчишек и крошки Норы.

Диана приглашала ее время от времени, чтобы как-нибудь скрасить унылые часы ожидания. Даже спокойное прохладное лето, не радовало ее, и уж тем более Джулию.

– Ох, этот проказник Люк! – восклицала миссис Пойтс, расплываясь от удовольствия, – Бедная моя сестренка, отчитывает их, но вообще они очень милые ребятишки.

Всю эту тираду она выливала на Пенелопу, которая не знала, куда деваться от ее общества. Все считали, что она, скорее всего, останется в старых девах и потому она должна обожать чужих детей.

– Да миссис Пойтс, они милые, не хотите ли еще этих сладких персиков, о, как вам байховый чай? – всеми возможными способами отвлекала девушка свою неугомонную собеседницу.

– О, постой, постой, я же еще не рассказала тебе о милашке Элинор. И кто сказал, что она еще маленькая, да она развита не по годам. Такой умный ребенок и хитрая лисичка, скажу я тебе.

– Я очень рада, – Пенелопа пыталась укрыться куда-нибудь

Тем временем мистер Пойтс все время крутился у рояля перед Джулией и просил ее исполнять свои самые любимые песенки. Этот маленький полненький джентльмен лет сорока, с поседевшими волосами и небольшой лысиной, одетый в просторный черный фрак, под которым он прятал корсет, чтобы скрыть свое немаленькое брюшко, оказался еще и большим любителем сплетен. Он множество раз выводил Джулию из себя своим рассказом, как же хороша исполнительница мисс София, и что он с упоением слушал ее исполнение два вечера подряд, когда они были приглашены миссис Тренд.

Потом Пойтсы захотели поделиться своими впечатлениями о Мэлонах, которых они успели застать в Моулде. Это несколько заинтересовало Диану, ведь Генриетта могла также вспомнить и о Гембрилах.

– Ох, и красавчик этот Джон, такой милый молодой джентльмен, но хватка у него стальная. Он – деловой человек, с ним приятно свести знакомство, – кивал головой мистер Пойтс.

– Его сестра и мать премилые создания, они с таким интересом слушали рассказы о милых моих племянниках. Жаль, что Эдит останется в старых девах, так же как и мисс Эсмондхэйл. Мне ее жаль, такая милая простушка, – покачала головой миссис Пойтс.

Пенелопа скривилась от этих слов, хотя знала, что все сказанное правда. Она ведь не собирается выходить замуж, а вот трусишка Эдит просто боится мужчин.

– Вы знаете, у миссис Тренд гостила еще одна семья, – молвила Диана, осторожно переводя разговор в нужное русло, Джулия горячо поддерживала ее в этом.

– Да? Ах, да – Гембрилы! – воскликнул мистер Пойтс. – Миссис Тренд вскользь вспоминала об этой семье, говорила о них восторженно, жаль, что я многого не услышал, в то время моя женушка перечисляла наряды Норы, подаренные ей родственниками из-за границы.

“Черт бы побрал эти наряды” – гневно подумала Джулия – “рассказывай о Гембрилах”.

– И что же она говорила относительно этой семьи? – как бы, между прочим, вспомнила миссис Эсмондхэйл, поднося чашку чая к губам.

Мистер Пойтс скорчил смешную гримасу, силясь вспомнить поток речей произносимых Генриеттой, она так напрягся, что стали видны морщины на лице:

– Да многое говорила:  Ричард был очарован ее дочерьми, хвалил их дом, а его мать милая светской дама, с ней легко и просто общаться, особенно когда погода не позволяет высунуть нос из дома.

Миссис  Эсмондхэйл и ее дочь лишь переглянулись между собой, наивная Генриетта, возомнила, что Ричарду нравятся ее дочери. Но ведь они, то знали, что Адорна была в восхищении от Фортенхолла.

– О, еще она говорила, что глава семейства умер. Бедняга уже давно был очень слаб, и ему стало совершенно худо, когда его жена отправилась гостить к Трендам. Знаю, эти сиделки плохо присматривают, пока сама хозяйка не следит за ними. Но, только вот в своих бумагах он оставил неразбериху. Теперь его вдова и сын много времени проводят то в Лондоне у опытного адвоката, то в каком-то приморском городе, там у него было много барж, или я что-то перепутал. Но поскольку сама миссис Тренд полностью не осведомлена, она лишь делится своими предположениями.

Джулия облегченно вздохнула, теперь она знает, почему Ричард не подает о себе вестей, ведь он очень занят. Да действительно, эти денежные дела забирают у мужчин так много времени: взять хотя бы ее отца, уже несколько лет он находится по ту сторону залива, и постоянно пишет, что у него уйма неотложных дел. Младшая дочь даже не задумывалась, почему отец отсутствует. Но, вдруг она поймала себя на мысли, что Ричард может оказаться таким же вечно занятым человеком.

Потом Пойтсы  снова начали о своих любимых племянниках, и уже их было невозможно остановить. Терпению Пенелопы наступил конец, она вышла из комнаты, ссылаясь на ужасную головную боль.

Лето угасало, снова подули холодные ветры, принесли свинцовые тучи и проливные дожди. Пенелопа нечасто совершала прогулки с Капеланой, хотя такая размеренная жизнь казалась ей приемлемой. Вот уж и осень подступила в наши края, ее сменит зима и начнется новый сезон. Скорее всего, мать возьмет ее в Лондон в свое великосветское общество и она, так же как и раньше, будет наблюдать за танцующей и веселящейся сестрой, окруженной множеством поклонников. Джулия тоже размышляла об этом, сидя у рояля и напевая лирические песенки. Только вот ее мысли имели немного другое направление: “ Вот закончится эта омерзительная осень и я, наконец, поеду с матерью к моим друзьям, я буду веселиться, но думать о тебе, Ричард, но я не покажу тебе, как я горюю по нашим встречам. А потом ты появишься, увидишь меня и уже ни с кем не захочешь проводить свое время”.

Несколько раз на чай была приглашена миссис Тренд. После отъезда Гембрилов отношения между соседями несколько потеплели и теперь дамы могли спокойно обсуждать предстоящие балы. Саманта и София тоже придерживали свои острые язычки, ведь стоило девушкам высказать какую-то колкость в сторону Джулии, как тут же она вспоминала, как они танцевали с Джоном Мэлоном. Совестно было припоминать тот позор, а Джулия ликовала, открыто улыбаясь самой широкой улыбкой.

В середине сентября, как раз за завтраком, принесли свежую почту, и миссис Эсмондхэйл вскрыла небольшое письмецо адресованное ей. Она бегло пробежалась глазами и прижала к груди:

– Мы приглашены….

Джулия удивленно посмотрела на мать, намазывая булочку маслом.

– Гембрилы пригласили нас в свой дом, – молвила она.

– Правда? – воскликнула Джулия и уронила нож, Пенелопа тоже, она ведь надеялась больше не встречаться с Ричардом.

За несколько дней были осуществлены все необходимые приготовления к поездке, и вся семья отправилась в далекое графство.

ГЛАВА 10.Радушие Гембрилов.

Эти вечера, проводимые в усадьбе Гембрилов, приносили немало удовольствия. Скорбящая вдова всячески отвлекалась от своего горя и душевно разговаривала с Дианой. Такого сближения они не предполагали, когда ехали сюда погостить и выразить свои соболезнования, но сейчас действительно стали настоящими подругами.

Диана прекрасно понимала Адорну. У нее не так давно случилось великое горе. Она всячески успокаивала подругу и поведала свои горести. А Джулия тем временем развлекала безутешного Ричарда, она играла ему на рояле, читала вслух и даже пела. Он ее благодарил и осыпал своими комплиментами. Днем Пенелопа проводила время, прогуливаясь по парку, любуясь ухоженными клумбами и пейзажами, простираемыми за изгородью. Осень уже прикоснулась своей кистью и разбавила зеленые краски золотом. Каштановая аллея, ведущая к главной террасе, стала излюбленным местом девушки. В глубине парка находилась беседка, присев на лавочку Пенелопа могла долго любоваться красотами.

Тем временем Джулия с матерью и миссис Гембрил любили проводить время в мансарде, которую совсем недавно отделали в французском стиле. Сюда по приказанию хозяйки перетащили самые памятные вещи, оставленные ей после смерти мужа, и, усевшись в тесный кружок, милые дамы делились воспоминаниями. Ричард, в основном, отсутствовал: он ездил к соседям, и по делам в город и потому развлекал дам своим обществом лишь во время ужина.

Однажды в обед он приехал в коляске вместе с миссис Нейли. Она была соседкой Гембрилов и иногда навещала Адорну. Не так давно она с сыновьями вернулась из озерного края и решила лично принести свои соболезнования. Ее старший сын Давид выучился на доктора и теперь применял свои познания, назначая лечение родным и друзьям. Младший парнишка был болезненным ребенком, потому заботливая мать вывозила свое чадо подышать целебным воздухом.

Вильна Нейли, сопровождаемая Ричардом, вошла в гостиную, именно когда все общество было в сборе. К Адорне на обед приехало еще две дамы, и они остались с ней побеседовать. Перед взором Пенелопы оказалась женщина невысокого роста, хрупкого телосложения, с мелкими, невыразительными чертами лица. Она была одета в черное, шерстяное платье, укутана в теплую шаль, на голове красовалась дорожная шляпка, украшенная дорогим пером и золотой заколкой. Она цедила слова сквозь зубы, искоса разглядывая Диану и ее дочерей. Среди своих соседей она заслужила беспрекословный авторитет разумной женщины. Но, как и каждая мать,  она пеклась о будущем своих сыновей. На сей раз, вкратце изложив свое интересное путешествие, она отметила, что вскоре собирается посетить приморский город Кокермут и некоторое время пожить там.

– Очень хорошо, – молвила Адорна. – я очень рада, миссис Нейли, что ваш Дик идет на поправку и ваше материнское сердце, наконец, успокоится.

– Да, я немного успокоилась, когда увидела улучшение здоровья, но теперь тревожусь о своем Давиде.

– И что же случилось?

– Помните, я говорила вам, что просила мистера Горварда взять моего сына себе в помощники, он отказал мне, но обещал пристроить у кого-то из своих друзей.

– И что же?

– Недавно мне пришло письмо от некого врача из Летмонда, он просит себе помощника, и мой Давид ему подходит. Я навела справки о том городе  и узнала шокирующие подробности. Это – рабочий город, причем такой ужасный, что я даже бы свою камеристку не отправила туда. Я написала этому доктору, но он отписал мне, что знания и умения моего сына не должны быть зарыты в землю. Судя по письму – неприятный тип. Мистер Горвард пообещал ему прислать подмогу, и теперь он пишет мне письма и требует моего сына, будто я ему это обещала.

– Какое неприятное обстоятельство, – молвила Адорна. – но думаю, он отстанет от вас, лишь когда вы кого-то действительно отправите туда.

– Кого я могу уговорить поехать вместо Давида? Да это настоящий хам, я ему ничем не обязана.

Она пробыла еще некоторое время, а потом уехала. Вечер был солнечный, очень теплый. Поужинав, Адорна попросила Джулию что-нибудь исполнить из любимых мелодий ее покойного мужа. Пенелопа вышла на крыльцо подышать вечерним воздухом, в этот самый момент к ней присоединился Гембрил и как-то странно заговорил:

– Мисс Эсмондхэйл я должен вам сообщить очень важную вещь! – заговорил Ричард, пребывая в нервном состоянии. – Это очень важный вопрос, я могу открыться только вам, вы обещаете, что придете в библиотеку ровно в девять, я вас очень прошу.

– Мистер Гембрил, успокойтесь, – молвила Пенелопа, недоумевая, в чем дело.

– Мисс Эсмондхэйл, я должен сообщить вам….. о, приходите в библиотеку, это страшная тайна, но хочу вам ее поведать.

– Хорошо я приду, но можно довериться и Джулии.

– Нет, она хрупкая натура, а вы сильная. Вы, верно, выдержите этот удар.

Пенелопа не на шутку взволновалась, увидев лицо Ричарда искаженное страхом, его тон означал, что случилось что-то очень серьезное.

В эту минуту вошла Джулия, Гембрил вмиг отошел от Пенни и присоединился к ее сестре. Она вопросительно поглядела на него, но он фальшиво улыбнулся, пытаясь скрыть свое волнение, и прошел с ней в гостиную. Наша героиня не могла вымолвить ни слова, теряясь в неведенье.

Пробила половина девятого, миссис Гембрил расхваливала последние цветы, выращенные в ее оранжерее. Она так заинтриговала Диану, что та непременно хотела увидеть их именно сейчас, ведь с наступлением темноты от фиалок исходил приятный аромат. Джулия тоже вынуждена была пойти с матерью, хотя судя по ее настроению, ей этого совершенно не хотелось. Они пригласили садовника, и вышли из дому, оранжерея находилась неподалеку от дома. Пенелопа осталась в доме, она высказалась, что это очень скучно и навлекла гнев матери, потому ее оставили одну. Гембрила с ними не было, он откланялся еще пятнадцать минут назад и поднялся к себе.

Когда часы в холле пробили ровно девять, девушка открыла дверь и вошла в библиотеку. Ричард лежал на кушетке очень бледный, он взглянул на Пенелопу своим вымученным взглядом.

– Мистер Гембрил я пришла к вам, думаю, теперь вы сможете мне открыть свою страшную тайну.

Он поднялся, провел рукой по лбу и ударил себя в грудь.

– Мисс Эсмондхэйл, только на вас возлагаю я свои надежды. Я не мог открыться никому, даже матери, но вы иной человек.

– Не думаю, но я не люблю сплетен, а потому никому не скажу.

– Дело в том…. дело в том… – его голос обрывался, он испуганно оглядывался по сторонам, его руки дрожали, и некоторое время голос не повиновался ему.

– Мисс Эсмондхэйл клянитесь, что не скажете сестре, о, для нее это будет удар, у нее очень хрупкая натура, а я как истинный джентльмен не могу нарушить ее душевное равновесие.

“Бедная Джулия, ага, знал бы ты ее истинный характер”, – подумала Пенелопа, молча выслушивая речи ее собеседника, а потом добавила – “Хорош джентльмен, о моей сестре подумал, а обо мне забыл, у меня характер тоже неустойчивый, меня тоже может хватить удар”.

– Я вынужден сообщить вам, что…. что…. – из его рта вырвался хрип, он схватился за горло и упал на диван, стоящий за ним, но неудачно, и сполз на пол.

– Мистер Гембрил!? – испуганно воскликнула Пенелопа. – Что  с вами?

– Воздух… аха… мне нужен воздух, – он начал биться в конвульсиях, его голова сильно ударилась об пол.

– Я позову кого-нибудь?

Он протянул руку пытаясь схватить ее за руку:

– Воздух…– прохрипел он. – Вдохните в меня воздух… я умираю…, – далее он ничего не смог сказать.

– Вдохнуть воздух… – в отчаянии молвила Пенелопа. – Эй, кто-нибудь помогите….

Но никто не прибежал на призыв девушки. Ей ничего другого не оставалось, как приблизить свои губы к его рту и вдыхать воздух. Поначалу она делала, стараясь не прикасаться губами к его губам, но он сам обхватил ее голову, и они встретились в поцелуе, тут-то предательница дверь и распахнулась.

– Пенелопа!? – в изумлении воскликнула мать. – Что ты делаешь?

– Матушка, ему плохо, я пытаюсь ему помочь.

– Мне не плохо, – молвил Ричард с ухмылкой на устах, – она повалила меня и целует.

– Что!? – открыли рот Джулия, Диана и Адорна.

– Как ты смеешь на меня клеветать? – в ужасе молвила она.

– На тебя клеветать, ты уже минут десять крепко держишь меня в своих объятиях и целуешь.

Диана посмотрела на свою дочь взглядом полным гнева, казалось молнии сверкавшие в них могут вырваться и убить свою жертву, но настоящую ненависть к сестре испытала Джулия. Она оттащила Пенелопу от Гембрила и они с матерью вытолкнули ее из библиотеки.

Адорна подскочила к своему сыну, она оглядела его и в ужасе воскликнула:

– О, Бог мой, у тебя кровь!

– Эта тигрица накинулась на меня, у меня болела голова и она воспользовалась этим.

– Прошу прощения за мою дочь, – молвила Диана, краснея от стыда.

– Миссис Эсмондхэйл, что такого мы вам сделали? – упрекнула ее Адорна. – У меня умер муж и остался только единственный сын, я не переживу горя, если с ним приключиться беда.

Диана нервно выскочила из библиотеки, она зашла в гостевую комнату, где Джулия рвала и метала, упрекая сестру в предательстве.

– Как ты посмела так поступить? – зашипела Диана, больно толкнув Пенелопу, – Зачем ты унизила нас перед этими людьми?

– Как я теперь буду смотреть Ричарду в глаза? – рыдала Джулия.

– Я не виновата…

– Нет, ты виновата и понесешь самое тяжкое наказание, и, кажется, я догадываюсь какое.

Она влепила пощечину Пенни и демонстративно вышла из комнаты, Джулия последовала за ней, проливая горячие слезы.

ЧАСТЬ II. ТРУДНОЕ ИСПЫТАНИЕ

ГЛАВА 1.Летмонд.

Трудное испытание дается человеку, чтобы закалить его дух и несет в себе огромную пользу, особенно во время наших размышлений и приобретенных выводов, укрепляющих дальнейшие решения на пути к светлому будущему. Но пользуется ли этим благом человек, видит ли правильность своего наказания, или проклинает судьбу, жалуясь на жизнь?

Дилижанс остановился. Кто-то из выходящих пассажиров легонько толкнул Пенелопу и девушка проснулась. Несколько дней в пути, а также постоянные тревоги и переживания, не давали ни на минутку расслабиться, и потому она всегда была начеку, любое движение и мисс Эсмондхэйл открывала глаза. Все еще пребывая в состоянии дремоты, граничащей с душевными тревогами, барышня повернулась к сидящей близ нее даме, и спросила:

– Где мы остановились, мадам?

– Это – Летмонд.

Пенелопа развернула лист бумаги, на котором ее мать написала адрес врача и про себя воскликнула:

– Летмонд – это моя остановка!

Она оказалась возле небольшой гостиницы «Черный всадник», где дилижанс высадил пассажиров. Гостиничные часы только что пробили без четверти шесть. В небольшом холле она встретила хозяйку гостиницы и немедленно начала расспрашивать,  как можно добраться на Ноул-Парк стрит.

– Есть ли у вас наемная карета, чтобы доехать? – спросила Пенелопа напоследок.

– У нас есть небольшой, но удобный кэб, мисс, только он в данный момент занят, – молвила миссис Тан.

Узнав, что карета таки есть, Пенелопа повеселела, но вот то, что она занята – не обрадовало барышню. Услужливая хозяйка, убеждения которой основывались на обходительности с клиентами, ради благополучия семейного дела, приказала слуге подать чай с угощеньем для ожидающей гостьи, дабы скрасить тянущиеся часы томленья в четырех стенах. Впрочем, предложение перекусить сэндвичами и нарезанной бараниной, запивая чаем, пришлось утомленной путнице по душе, ведь она так паршиво позавтракала, да и была в неведенье относительно своего ночлега. Впечатление о Летмонде она составила уж очень поверхностное – пока что ее поразил местный говор жителей. Видимо, проживали здесь в основном люди низших классов и торговцы, которые не отличались ни манерами, ни учтивостью. Но возможно, это ее впечатление было основано на наблюдении за шестью господами, толпившимися в холле. Едва она допила чай, кэб был к ее услугам. Ее вещи уже заложили, и она готова была немедленно пуститься в дорогу.

Целый час по плохим дорогам показался путешествием отнюдь не из приятных. Кучер не торопил лошадь и практически ехал шагом. Пенелопа всматривалась в окружающий пейзаж: плохо освещенные узенькие улочки; старые почерневшие дома; множество слоняющихся нищих и пьяниц; доносящийся отовсюду громкий крик и уличная брань; вдобавок – сырость, вонь и пронизывающий северный ветер.  Девушка сравнивала те красивые улочки, где они обычно бывали с матерью, тех элегантно одетых дам и джентльменов, грациозно приветствующих друг друга. Права была миссис Нейли, которая утверждала, что в эту дыру она бы ни при каких условиях не отправила  даже свою камеристку. А вот миссис Эсмондхэйл считала, что это послужит ее старшей дочери еще каким уроком.

“И что такого я сделала – несправедливо пострадала от непутевого женишка Джулии?”, – подумала про себя девушка, пряча в муфту замершие руки.

Ноул-Парк стрит – небольшая улочка, примыкающая к жалкому подобию городского парка, оказалась такой же грязной и неприветливой, как и те, что они проезжали. Группа изрядно опьяневших мужчин медленно выползала из местного паба и всячески перебранивалась между собой, тут же полноватая женщина, высунувшись из оконного проема, громко ругалась с одним из них, по-видимому, то был ее муж.  Пенелопа заплатила кучеру и отпустила экипаж. Она еще раз взглянула на клочок бумаги с адресом и номером дома. Да – действительно – пятьдесят шесть.

Она подошла к двери и нервно постучалась, боясь, чтоб ее не настигла плохая компания. Старая служанка открыла дверь и, натягивая очки, осведомилась – кто эта путница и что ей надобно от доктора?

– Меня зовут Пенелопа Эсмондхэйл. Я приехала из Фортенхолла, это в …ширском графстве. Вот записка от миссис Нейли, которую она передала доктору.

Служанка впустила Пенелопу в небольшую комнатушку, вероятно, служившую приемной для посетителей или больных. Это была совсем маленькая, плохо обставленная  комната, оклеенная  немодными обоями, со скрипящим полом. Деревянный стол, несколько стульев, а также кушетка и шкаф с медицинским инструментом. Узенькое окно служило освещением днем, а ночью свет исходил от топившегося камина. Как поняла Пенелопа, доктор жил на втором этаже, а осматривал больных на первом.

Служанка отсутствовала уже с полчаса, девушка одна сидела в комнате и прислушивалась к различным звукам, которые свидетельствовали, что наверху ведется оживленная беседа. Эти стены  тонкие и потому слышимость отличная. Наконец, кто-то спустился по лестнице, спокойно раздавая указания, потом послышался еще чей-то мужской голос. Пенелопа смогла различить лишь обрывки разговора:

– Ты мне обещал помочь…ты же знаешь мое положение… и я получу все сполна.

– Да, я обещал твоей матери… а тебе не кажется, что это очень жестоко?

– Нет, этот господин настоящий скупец, но он все готов отдать, чтобы только…

– Жесток этот господин…

– Все,  я надеюсь на тебя…

Через пять минут, после этого разговора, в приемную вошел доктор Кроссел, у которого отныне будет работать Пенелопа.  Его возраст составлял около пятидесяти, он был среднего роста, хорошего телосложения. Располагал не самой красивой внешностью –  темные вьющиеся волосы, небрежно уложенные набок, черные глаза, взирающие из-под насупленных бровей, широкий нос, узкий лоб, немного угловатые черты лица. И он весь был очень угрюм.

Одежда доктора отличалась крайней простотой: его коричневый шерстяной костюм, грубого покроя, хорошо скрывал фигуру. Он недоверчиво смерил взглядом Пенелопу, впрочем, и она оделась довольно скромно для этого путешествия, не сверкала ни нарядами, ни украшениями, а потому ей нечего было стыдиться. Перед своим путешествием ей пришлось заказать наряды, которые она сможет одевать без посторонней помощи.

– Вы – Пенелопа Эсмондхэйл, – молвил он, держа в руке записку от миссис Нейли.

– Да, это я, – вежливо поклонилась девушка, создавая приятное впечатление.

– И вас отправила ваша матушка ко мне в помощницы?

– Да.

– И что же вы умеете делать?

– Ну, сейчас мне трудно дать четкий ответ на ваш вопрос. Но я постараюсь делать все, что вы мне велите.

– Вы нанимаетесь ко мне на работу и ничего не умеете делать? – грозно молвил он, в упор смотря в глаза девушки.

– Я же не сказала, что ничего не умею делать, – возразила Пенелопа.

– Но и не ответили прямо на поставленный вопрос.

“Интересно, что ж он хочет от меня добиться?” – про себя подумала Пенелопа. – “Да, я ничего не смыслю в медицине, но разве и так непонятно”.

Рассерженный доктор минуты две внимательно всматривался в лицо Пенни, а потом промолвил:

– Такая красотка, скорее всего, вообще не привыкла работать, а я не собираюсь брать к себе в помощь белоручку и ленивицу, постоянно подталкивать и заставлять ее трудиться.

– Меня не нужно подталкивать и заставлять, я могу спокойно выполнять то, что мне велено и не возражать.

Доктор поправил очки и бросил на девушку свой недоверчивый взгляд.

– Зачем мне женщина ничего не умеющая, я просил юношу, который смыслит в медицине.

Пенелопа несколько удивилась, но потом решила – если она ему не нужна, то скорей всего ей пора возвращаться домой.

– Значит, вы меня не берете?

– А у меня есть выбор? Мне прислали не того, кого я просил, но мне все равно нужен помощник, а коли вы единственный претендент, то мне не с кого выбирать, значит, я вас нанимаю. Но, учтите, это – настоящая работа, не развлечение, здесь нужно тратить все силы. Поначалу я буду платить вам 15 фунтов в год.

– Так мало? – про себя прошептала девушка и видимо ее услышали.

– Моя клиника, – молвил он, указывая рукой в пространство, – не приносит большого дохода, поэтому я не могу разбрасываться большими деньгами. Обязанности у вас будут самые разные: ухаживать за больными, порой быть сиделкой, готовить микстуру, вести учет по платежам. Как видите, я уже не могу справляться со всем, а моя служанка Милен старовата и практически ничего не видит, так что, барышня, вы будете много трудиться.

– Я готова, – кивнула Пенелопа, –  а где моя комната?

– Ваша комната? – удивился мистер Кроссел. – У меня нет лишних комнат.

– Но, а где же я буду жить?

– Я предлагаю вам снять комнату где-нибудь неподалеку.

Пенелопа была немного шокирована, она впервые оказалась вне дома и уж ничего не смыслила в найме квартиры. Но во взгляде доктора девушка прочла, что отдельного места на втором этаже ей нет.

– Подойдите к Милен, пусть даст вам старенький передник и платок, они вам понадобятся. Завтра ровно в восемь жду вас на этом самом месте, учтите, опозданий я не потерплю.

Пенелопа подошла к Милен в очень плохом настроении. Дело в том, что уже ночь на дворе, а у нее нет жилья, да и денег не так уж и много. А ее тяжелый чемодан стоит у дверей и сама она его с трудом дотянет куда-нибудь.

Старушка Милен, хоть и простовата на вид, но более добродушна и сговорчива, сразу подметила в девушке унылое настроение и участливо поинтересовалась, в чем состоит беда.

– У меня нет жилья, – развела руками Пенелопа.

– О, доктор и впрямь нехорошо поступил, стемнело уже, а вам и податься некуда. Но я вам немного помогу, у меня есть знакомая, которая сдает меблированные комнаты, думаю, у нее найдется свободная комнатушка.

Милен быстро накинула плащ и надела шляпку и, помогая Пенелопе нести ее тяжелую ношу, быстренько подошла к одному из серых непримечательных домов и постучалась в парадную дверь. Ей открыла молодая женщина и без расспросов, молча, пригласила войти.

– Это – Сара Макдуол, – молвила старушка, повернувшись к Пенелопе, – ее мать не стыдилась называться моей приятельницей, она умерла много лет назад, а ее дочь теперь здесь заправляет всем.

– Дорогая, у тебя есть свободная комната для приезжей барышни, уже ночь, а ей негде остановиться?

– Конечно, – молвила она, взяла свечу со стола и учтиво пригласила Пенелопу следовать наверх.

Дом был небольшой, плохо обставлен, с выбеленными стенами, посеревшими от времени. Один камин, дымящий на кухне, согревал весь дом, остальные два видимо давно не использовались. Первый этаж занимали крохотный холл, кухня, кладовые и еще несколько комнат. Второй – десять жилых комнат, две из  которых предназначались для хозяев, остальные -для квартирантов. Сейчас приезжих было мало, потому пять комнат пустовали. Сара прошлась и осмотрела все имеющиеся в наличии свободные комнаты, затем выбрала самую приличную, как ей показалось, и вручила мисс Эсмондхэйл ключ.

– Вам нравится эта комната, она самая просторная и светлая, надеюсь, вы будете чувствовать себя здесь комфортно?

Те покои, к которым привыкла наша героиня, во много раз превосходили этот крохотный уголок. Одно небольшое окошко с облупленной краской; голые стены и скрипящий пол; кровать, устланная пожелтевшим постельным бельем; старый шкаф с трухлявыми, разболтанными дверцами; комод со стертым лаком и множествами повреждений на крышке; запыленный стол и плохо сколоченный стул. К этой комнате примыкала крохотная каморка, в которой находились все принадлежности для умывания: большой оловянный таз и глиняный кувшин с надбитой ручкой.

Пенелопа осталась в комнате сама, лишь одинокая свеча служила ей источником света. Было довольно холодно и неуютно. Девушка присела на кровать и почувствовала, какая она жесткая, видимо набивка матраса полностью истлела. Барышне захотелось выпить воды и немного перекусить. Сара подала ей немного каши, небольшой кусочек хлеба и чашечку горячего кофе, больше у нее ничего съедобного не было. Хотя миссис Макдуол и считалась квартирной хозяйкой, но управлялась с готовкой еды и уборкой дома практически сама, иногда она нанимала себе одну помощницу, но это либо когда у нее были заняты все комнаты, либо попадались богатые квартиросъемщики, которые с охотой платили за дополнительные удобства. Один раз у них целый месяц под кровом прожила кухарка, нанятая с местного кафе, чтобы угодить одному ворчливому клиенту. Пенелопа с жадностью проглотила свой поздний ужин, который ей так был необходим после многих часов проведенный в пути, но чувство голода все еще осталось. У себя в комнате она разложила все вещи, самые ценные сложила в комод, который хоть и имел непривлекательный вид, но все же хорошо закрывался. В шкаф она сложила свои платья и несколько пар туфель. Спалось девушке плохо, она постоянно вертелась в постели, пытаясь улечься поудобней, но кровать была настолько жестка, что у нее болели все кости. В октябре было уже довольно сыро и прохладно, и ночью в комнате было чуть теплее, нежели снаружи. Пенелопа оделась в теплые вещи, но ее все равно пробирал холод. Когда она, наконец, ощутила, что сон начинает одолевать ее, то услышала за дверью громкий шум и звучный мужской голос, который попросту выкрикивал какие-то непристойные ругательства во имя всего, что попадалось ему на пути. Дверь громко хлопнула, и спустя минут пять наступила тишина.

Утром она рано встала, лишь только начало светать. Может быть, из-за некоторого страха опоздать или поскорее покинуть свое неудобное ложе. Пенелопа спустилась на кухню и обнаружила всех жителей этого дома, которые к немалому ее удивлению, обслуживали себя сами, ведь в их плату за жилье не входило питание. Старуха Скрин, занимавшая одну из наемных комнат, помешивала в кастрюльке съедобное варево. Миссис Кофью с дочерью, проживавшие в двух комнатах, следили за кастрюлей побольше, в которой вот-вот должна была закипеть вода, ранее принесенная из колонки. Сама же миссис Макдуол умывала свою дочурку Дороти. Пятилетняя девочка казалась больной: ее тощее тельце и нездоровый цвет кожи, также невыразительные черты лица были доказательством этому, кроме того, она постоянно тряслась и пугливо прижималась к матери.

Пенелопе было не очень приятно узнать, что теперь ей самой придется себя обслуживать. Будь она родом из простой рабочей семьи, это бы ее ничуть не удивило, но барышня, которая никогда в жизни не работала и ничего не умела, взялась за голову и приуныла.

ГЛАВА 2.Что есть работа.

Прошло два месяца.

Часы только что пробили половину девятого, входные двери скрипнули, и уставшая Пенелопа вошла в дом. Ее окоченевшее тело тянулось к благодатному теплу. Она медленно прошла на кухню и почти без сил присела на небольшую деревянную скамеечку поближе к очагу.

Была уже середина декабря: северные ветры, прилетевшие из далеких, покрытых вечными льдами земель, угрожающе завывали за окном. Пенелопа тряслась у огня, ее пальцы не хотели повиноваться ей, их жгла невыносимая боль. Сара находилась тоже здесь. Она сидела за шитьем, это занятие приносило ей дополнительный доход – очень важный для их семьи. Она уже уложила Дороти, бедная девочка слишком сильно кашляла, и у нее разболелось горлышко. И хоть у Сары самой слипались веки, она хотела закончить сегодня работу. Когда Пенелопа немного пришла в себя, заботливая хозяйка налила ей горячего кофе, нарезала запеканку из овсянки и положила два кусочка сладкого хлеба. У девушки тряслись руки, когда она подносила ко рту чашку, опасаясь пролить содержимое на свой наряд.

– Как ты себя чувствуешь, Сара? – спросила Пенелопа, закончив свою трапезу.

– О, превосходно, я чувствую, что скоро произойдет чудо…

– И на этом свете появиться еще одно крохотное дитя, – закончила фразу девушка.

У Сары запылали щеки, эта мысль о ребенке возвышалась над всеми проблемами, нависшими над ее семьей.

– А как у тебя прошел день? – поинтересовалась она, добродушно поглядывая на свою уставшую подругу. На вид Саре было около тридцати пяти лет, она была высока, статна, с правильной осанкой и благородными чертами лица. Природа наделила ее темными волосами, смугловатой кожей и добродушными карими глазами, обрамленными пышными ресницами. Ее покладистый спокойный характер, неимоверная выносливость и безграничное терпение, располагали к себе людей. С Пенелопой теперь их связывала крепкая дружба, ведь наша героиня нашла такого человека, который смог ее понять и принять в свое открытое сердце. Без участливой помощи этой женщины, она давно бы пала духом, ведь поначалу, столкнувшись с новой жизнью, совершенно была не подготовлена и терялась на каждом шагу. Правда, Сара помогала только, когда у нее самой появлялось время и оставались силы. Женщине, в интересном положении, возложившей на свои плечи обеспечение и заботу о семье, оставалось очень мало времени даже для сна. А теперь с каждым днем эта ноша становилась все тяжелей. Но она не жаловалась, а лишь терпеливо выполняла свои обязательства. Пенелопа взирала на нее и подражала ей, она тоже решила не хныкать от тяжелой жизни. Правда по ночам, ее старенькая подушка орошалась горячими слезами безысходности, но наутро она просыпалась и шла работать.

– И не спрашивай, это один из черных дней.

– Правда, а я ощутила сегодня в полдень лучистый свет солнца.

Пенелопа потупила глаза и тяжело вздохнула, к сожалению, солнце для нее не появлялось с тех пор, как она прибыла в этот город. Сара добродушно погладила ее по плечу и снова засела за свое рукоделие; завтра она уже хотела отдать сшитую юбку и получить деньги. Положение Пенелопы, на фоне жизни миссис Макдуол, казалось лишь забавным времяпрепровождением. Около семнадцати лет назад она потеряла мать и отца, и осталась в этом жестоком мире сама, правда она унаследовала дом, но еще не умела правильно распоряжаться своей жизнью.

Молодая восемнадцатилетняя девушка сдавала меблированные комнаты и шила платья для богатых жен и дочерей промышленников, военных или просто удачливых богачей. Так за годы тяжкой работы, она скопила кое-какие сбережения и решила выйти замуж. Сара была недурна собой, образованна, но немного наивна. Она верила в чувства и решилась выйти замуж по любви.

В это время ей встретился морской офицер – Морис Макдуол, который слыл в ближайших деревушках красавцем и щеголем. Заприметив молодую девушку и узнав, что она имеет за душой некоторые сбережения, он решил расположить ее к себе. Все свершилось очень быстро, наивная простушка влюбилась в него без памяти и дала свое согласие.

Первые месяцы замужества казались ей просто райским временем, но потом пришли черные будни и заполнили все остальное пространство. Мистер Макдуол оказался непутевым человеком, он был мот и гуляка. Вскорости его выгнали из флота, и он засел на шее у своей жены. С этого времени большую часть денег, заработанных Сарой, он оставлял в пабе или проигрывал в карты. Его жена терпеливо относилась к этому, и много раз ласково уговаривала его бросить это пагубное занятие. Но он лишь пьяно кивал головой, а на следующий день шел к своим дружкам с деньгами, которые незаметно стащил из кармана у жены. У Сары, кроме Дороти, рождались еще дети, но они были очень слабы и умирали в младенчестве. Бедная мама глубоко печалилась, но держала это в себе. Девочку она лелеяла, но видела, что и она очень хрупка и болезненна. Итак, изо дня в день, продолжалась ее серая, печальная полоса жизни, но она верила, что скоро все наладиться: ее муж образумится и у них родится еще много здоровых детей. Пенелопа всем сердцем прикипела к этой женщине, отныне она сравнивала всех своих знакомых с Сарой и, зная о ее нелегкой доле, не смела даже сопоставлять свою жизнь.

Часы пробили десять, барышня сонно подняла глаза, ее отяжелевшие веки с трудом открылись, не было сил даже подняться наверх, в свою комнату. А Сара все терпеливо шила и бормотала про себя простенькую песенку.

Ох, знала бы Пенелопа несколько месяцев назад, как ей придется теперь жить, никогда бы не поверила в такие перемены. Первые дни в клинике казались полнейшим хаосом. Она носилась повсюду, приносила мистеру Кросселу разные инструменты, бинты и бутылочки. Каждый раз он ее ругал за рассеянность и медлительность, нерасторопность и неряшливость, и прочие провинности. После этого еще долгие минуты она отмывала и оттирала со старушкой Милен пятна крови.  Но это была не самая худшая часть работы, намного тяжелей приходилось тогда, когда нужно было проходить пять-десять миль в  деревню или тащиться на старой телеге, упряженной одной лошадью, в ближайший город, чтобы осмотреть больного и помочь ему. Доктор Кроссел вручал ей старый саквояж, набитый до отказа различными, на первый взгляд, ненужными принадлежностями (в который никогда не заглядывал), а сам брал свой более новый с микстурами и инструментами.

Бывали дни, когда они заходили в дома бедняков, тогда Пенелопа особо нервничала, ведь она панически боялась крыс и тараканов снующих повсюду. А еще больно было видеть грязных, голодных детей просящих милостыню или немощных стариков, брошенных где-то посреди улицы. Казалось, доктор, привыкший к этому, просто безучастно проходил мимо, но у Пенелопы сжималось сердце. Она с сожалением смотрела на бедняков, но ее патрон лишь грозно приказывал ей садиться в телегу или заниматься своими делами.

Так прошел ее первый рабочий месяц. Как-то раз после дождя, в их клинику прибежал паренек и просился у Милен позволения увидеть доктора. В то время мистер Кроссел просчитывал свои доходы, он злился, когда его внезапно отвлекали от этого дела. Ему очень трудно давалось свести все концы в ведомости. У него был не очень разборчивый почерк, поэтому он с трудом различал написанное своей же рукой. Пенелопа в это время протирала медицинские инструменты, раскладывала рецепты микстур и боролась со всей пылью в кабинете. Ее использовали как вторую служанку, но она не возражала, ведь у старушки Милен было куда больше обязанностей: она обслуживала доктора, а он был очень требовательный человек.

Бедная служанка не знала, что и ответить, она не хотел просто выпроводить парня, но идти к грозному доктору и передать, что в холле его ожидают – боялась. Она подошла к Пенелопе и поведала ей свою ситуацию, наша героиня еще плохо знала взрывной характер доктора, потому решила, что стоит сообщить Кросселу о госте.

Она уверенно постучалась в дверь и услышала от туда лишь грозное предупреждение – “Я занят.”.

– Мистер Кроссел в холле вас ожидает больной, – громко произнесла она.

Дверь открылась и свирепый Фредерик Кроссел в бешенстве произнес:

– Ты что, женщина, я же сказал, что очень занят, ты оторвала меня от работы и сбила со счета!

Пенелопа в ужасе захлопала глазами, голос не повиновался ей, а мистер Кроссел сжав кулаки, свирепо сверлил взглядом.

– Но, больной… – наконец решилась девушка.

– Какой к черту больной?! – дверь хлопнула с неимоверной силой, даже стены задрожали.

Ошеломленная Пенелопа спустилась вниз, чтобы сообщить Милен, что мистер Кроссел никого не принимает. Но этого делать было не нужно, служанка все прекрасно слышала и уже направилась, чтобы выпроводить парня. Но доктор очень быстро спустился вниз и направился в холл.

– Что случилось? – грозно молвил он.

– Мой отец… – вымолвил гость, – ему очень худо.

– У вас есть деньги, ты знаешь, что я без денег не принимаю.

– Есть! – парень достал из кармана одну крону и протянул доктору.

– Собирайся, – холодно кинул доктор Кроссел Пенелопе, которая только что сошла в холл.

Несколько миль по грязным дорогам и они, наконец, вошли в старый дом. У барышни в туфлях хлюпала вода, все ее одеяние было запачкано грязью. Здесь было неимоверно противно, всюду стоял удушливый смрад. В одной крохотной комнатушке на чердаке ютилась семья из пяти человек, которые отказались жить в работном доме. Глава семейства лежал на кровати, а дети и жена соорудили себе постель на полу.

Старик очень хрипел и закатывал глаза. Мистер Кроссел нагнулся над ним, ощупал пульс, послушал дыхание и вынес свой приговор:

– Пневмония.

– Доктор, он сможет поправиться?

– Нет, при такой хрипоте и горячке, он уже не выживет, ему осталось недолго.

Жена опустила глаза.

– Я ничем не смогу помочь.

Кроссел вышел из комнаты, Пенелопа, молча, последовала за ним. Когда она выходила маленькая девочка обратилась к матери:

– Мам, я так хочу есть.

– Тише, дитя, у нас нет еды, мы отдали все наши деньги доктору.

Пенелопа остановилась, она взглянула на детей, прижавшихся к женщине, их худенькие тельца, одетые в плохую одежду и голодные глаза, взирающие на мать.

– Мистер Кроссел! – она настигла доктора.

– Что случилось? Ты – негодяйка, я столько времени потерял в пустую, теперь придется начинать все сначала.

– Мистер Кроссел, вы должны вернуть им деньги.

– Что? Ты в своем уме, женщина, я шел по слякотной дороге, я осмотрел больного, еще и должен вернуть им заработанные мною деньги.

– Вы не вылечили его, вы ничего не сделали, а это были их последние гроши. Они теперь будут голодать, а отец умрет.

– Знаете, мисс Эсмондхэйл, я уже месяц терплю вас подле себя, вы ничего не сделали толкового, но постоянно суете свой нос, куда не следует.

– Но вы же доктор, вы обязаны попытаться помочь этому человеку. Его семья лишиться кормильца, что станется с этими детьми?

– То же что и со многими – они либо выживут, либо умрут.

– Вы – плохой доктор! – Пенелопа расплакалась. Она всю дорогу всхлипывала и довела доктора  до бешенства.

Поздно вечером около часу ночи, она просиживала над тетрадями доктора, пытаясь все упорядочить. Это наказание последовало после ее вмешательства. Он запретил ей возвращаться домой, пока она не закончит работу.

Вспоминая это, девушка погрузилась в глубокий сон, завтра ей снова придется терпеть этого тирана.

ГЛАВА 3.Испытание на храбрость.

Мистер Кроссел перечитывал утреннюю почту, находясь у себя в персональных апартаментах на втором этаже. Милен пребывая в предпраздничном настроении, деловито писала письмо родным. Она всегда вкладывала туда деньги, умудряясь незаметно спрятать среди листов почтовой бумаги. Пенелопа вошла в клинику с двумя стопками старых газет. Накануне ей было велено разобрать их, она медлила несколько дней, но сегодня поутру закончила свое задание.

– Очень хорошо, – обрадовалась Милен, – обычно я неделями выполняю это задание, знаете, эти буквы так малы.

– Ну-с, мисс Эсмондхэйл, – поинтересовался Кроссел, спустившийся вниз, – надеюсь, вы хоть сегодня исполнили мое поручение.

– Да.

– Теперь вас ждет новая работенка.

Пенелопа злобно посмотрела на него и пренебрежительно скривилась, за эти дни она выполнила столько различных мелких работенок, но у доктора оставалось несчетное количество различных поручений, отнимающих свободные вечерние часы. Благо, что праздники заставили людей меньше думать о недугах, и мистер Кроссел выезжал крайне редко, лишь в одиночку к своим постоянным пациентам, среди которых особое место занимали представительницы слабого пола, страдающие притворными недомоганиями:

“Хорошо иметь таких пациентов, которые воображают себя больными. Они платят деньги, а я прикидываюсь, что оказываю необходимую врачебную помощь”, – признался однажды доктор помощнице, садясь в очередной присланный за ним экипаж….

– Вы отнесете к швее мои костюмы, она живет… Милен, напомни мне адрес, – он бесцеремонно нарушил минутное молчание, когда его помощница отвлеклась на воспоминания.

– На улице Алиер стрит.

– Я знаю швею, живущую неподалеку, ее зовут Сара Макдуол.

– Да, я совсем забыла, Сара прекрасная рукодельница.

– Но костюмы вы отнесете к миссис Клейди, я привык, что она и только она шьет мою одежду.

Он принес несколько порванных, распоротых костюмов, сложенных аккуратно в завернутый бумагой сверток и положил перед Пенелопой. Сегодня вечером она должна будет пройти полгорода и отдать их на починку миссис Клейди.

Этот день не предвещал много забот. Мистер Кроссел и Пенелопа посетили несколько простудившихся детей фермеров, потом доктор уехал, чтобы навестить выздоравливающего богатого пациента, а Пенелопа осталась в клинике. В пять часов она уже была полностью свободна и потому могла исполнить поручение.

Снег скрипел у девушки под ногами, вечерний воздух обдавал щеки и нос морозом, от чего они порозовели. Город погрузился в зимнюю дремоту, лишь иногда цокот копыт по обледеневшей дороге и стук колес нарушали покой. Пенелопа бодро шагала, чтобы согреться, с любопытством разглядывала витрины лавок и окружающие дома. Барышня ощутила запах свежеиспеченного хлеба, когда проходила мимо булочной, в которой всегда толпилось много народу. Несколько ребятишек, прижавшись к стеклу, любовались праздничными пряниками. Пенелопа сама залюбовалась ими, у нее в кошельке лежало десять пенсов, и она захотела испробовать вкус домашних лакомств. Их кухарка отлично выпекала ватрушки, булки и пряники к Рождеству, в эти дни приезжало множество гостей, но, к сожалению, в этом году она будет праздновать одна.

Когда девушка выходила из лавки, удерживая в руках бумажный пакетик с лакомствами, пять детишек провожали ее голодным взглядом. Особенно маленькая девочка стоящая поодаль от остальной компании. Пенелопа купила два огромных Рождественских пряника, предполагая съесть их по дороге, но как вышла из лавки и увидела эти глаза – то ли аппетит пропал, то ли в горле комок стал, она разломила лакомства на равные части и раздала детишкам. Себе же она оставила лишь треть последнего пряника, но была переполнена счастьем, услышав благодарность из уст детишек.

Малышка не успела съесть свой лакомый кусочек, кто-то из старших детей отнял у нее ее сокровище. Она тихонько всхлипнула и пошла вслед за Пенелопой. Поначалу барышня не замечала своего незаметного спутника. Лишь дойдя до нужного дома, она обернулась и увидела ребенка в нескольких шагах от себя.

– Кроха, ты шла за мной? – обратилась она к ней.

Ребенок положительно кивнул головой.

– Где твой дом?

– Там… – указала рукой куда-то на север.

– Иди домой, дитя.

Девочка не сводила с нее своих  глаз, Пенелопа перехватила ее взгляд и поняла, что она смотрит на ее руку, в которой та держит пакетик с кусочком пряника.

– Хочешь? – протянула она ей.

Малышка улыбнулась. Наверное, не судьба ей наслаждаться праздничным лакомством. Ребенок жадно жевал коврижку, пугливо оглядываясь по сторонам, чтобы никто не отобрал. Тем временем, наша героиня постучалась в дверь, где жила швея. Поначалу никто не открывал, затем из окна соседнего дома высунулась полненькая женщина и громко крикнула:

– Ее нет!

– А когда будет? – спросила Пенелопа.

– Не знаю.

– А кому я могу оставить этот сверток, чтобы ей передали, это от доктора… – не успела договорить девушка.

– Не знаю, эту скрягу мало кто любит, и никто не захочет выполнять для нее поручения, – женщина закрыла окно.

Столько времени потеряно впустую, ладно уж, Пенелопа проделает длинный путь завтра и принесет швее костюмы доктора, может быть миссис Клейди окажется дома. Она отошла на несколько шагов и заметила, что девочка по-прежнему находиться здесь.

– Я должна отвести тебя домой, – предложила Пенелопа, – ты знаешь куда идти?

Так они пошагали по плохо освещенным улочкам. Ранее Пенелопа еще не посещала такие места в одиночестве, становилось жутковато пересекать трущобы. Ее сердце не раз билось с удвоенной силой прежде, чем ребенок подошел и произнес:

– Я живу здесь.

Странное чувство возникло при виде этого дома, будто она уже бывала в этом месте, но ничего удивительного, в каких только местах она не оказывалась с доктором. Но, почему этот дом так особо запомнился, так врезался в память? Пенелопа задумалась, потом подняв глаза, чуть не воскликнула – “Я помню!”. Она и раньше чувствовала, что уже встречала этого ребенка, это была та самая малышка, отец которой погибал от пневмонии, и из-за которого она поссорилась с доктором. Любопытство толкнуло ее спросить у крошки следующее:

– Как поживает твой отец?

Ребенок внимательно посмотрел на нее особым взрослым взглядом.

– Он уже ходит.

– Ходит, какая чудесная новость, значит, он поправился.

Тут из дому выбежала женщина, она увидела девочку и шлепнула ее по затылку, а также отругала. Потом заметила, наконец, барышню и немного поубавила злости, несколько минут всматривалась в ее лицо и отвесила поклон:

– Передайте доктору, да будет он благословлен, его лекарства помогли моему мужу.

Не может быть! Неужели мистер Кроссел все-таки прислал микстуру? Опасения или тайные надежды оправдались, и доктор сменил гнев на милость, значит, в этом мире все-таки происходят чудеса. Пенелопа пошла домой в отличном настроении. Она положила сверток себе в шкаф и спустилась к Саре, чтобы поделиться приятными новостями.

Время уплывало очень быстро и до Рождества оставались считанные дни. Ворчливый доктор Кроссел пребывал не в самом добром расположении духа, видя, как Пенелопа с Милен переворачивают клинику вверх дном, дабы придать ей праздничный вид. Старушка даже набралась небывалой наглости и выбросила старые газеты и ненужные вещи, которые засоряли одну из кладовых. Какой же тогда был скандал, ее и Пенелопу, как соучастницу преступления, выгнали вон из клиники и они не могли целых полчаса достучаться до доктора, дабы он впустил их обратно. Перемирия не последовало, он лишь обещал, что жестоко отомстит и заставит канун Рождества провести в клинике, надраивая до блеска пол. Милен не на шутку испугалась, она-то хотела отлучиться и навестить своих родных, а Пенелопе угроза показалось несущественной, ведь Сара была приглашена к миссис Гронит на праздничный ужин, значит драить полы в присутствии Кроссела намного лучше, нежели сидеть в одиночестве.

В отличие от ленивых дней, ночка выдалась очень напряженной. Когда маленькая стрелка часов едва коснулась единицы, к клинике подъехал владелец фабрики на телеге, которая приехала вслед за ним, лежали несколько раненых. У него случилась стычка с одной местной бандой, которая позарилась на ценный товар. Его люди уложили многих из той банды, но и сами изрядно пострадали. Милен была срочно отправлена привести Пенелопу, так как доктору понадобится помощь. Девушка собиралась очень быстро и уже через минут двадцать стояла подле него.

Раненые мужчины стонали от боли, вся комната, где доктор их зашивал, была в крови. Пенни, подавляя свое смущение, приходилось раздевать их до пояса и промывать раны. Один особо сильный наемник ловко ухватился за плечи девушки и попытался свалить ее на пол. У него был шок: его пырнули ножом и сильно ударили по голове булыжником. Он выпятил на нее свои воспаленные глаза, кровь с его головы сочилась ручьем. Доктор подскочил вовремя и обезвредил его, еще раз ударив по затылку, и тот отпустил девушку. Мистер Кроссел приказал Пенелопе хорошенько напоить этого верзилу. Барышня приставляла стакан к его губам, но он едва отпил несколько глотков и отмахивался от Пенелопы. Тем временем, доктор извлекал лезвие ножа, застрявшее в теле другого наемника, и вправил назад ключицу. Третий отделался относительно легкими ранениями, у него были неглубокие порезы на ногах и кровоточащая рана на спине. Милен с ног сбилась, поднося горячую воду и чистые бинты. Тем временем пациент, которого осматривала Пенелопа, немного притих, и она смогла омыть рану головы.

Едва  они закончили с этими пациентами, владелец фабрики тут же привез еще парочку раненых. Один уже истек кровью и умер, не успев получить помощь, другой сжимал шею рукой. Наутро Пенелопа и Милен, разместившись на кушетке и в удобном кресле, задремали, так как валились уже с ног. Доктор все еще возился с последним наемником. Его костюм уж полностью был испачкан кровью этого человека, с трудом удалось остановить кровотечение.

Когда он вошел в кабинет, где вздремнули две его помощницы, он сразу же постучал по столу. Милен сонно уставилась на него и, поняв по взгляду, чего он хочет – вышла. Пенелопа все еще сладко спала, он подошел к ней поближе и наклонился:

– Работа или жизнь! – прокричал он ей в ухо, девушка вздрогнула, попятилась назад и свалилась с кушетки. Доктор весело потер руки.

– Как вы смеете меня так бесцеремонно будить?

– Как вы смеете спать, там, где работаете?

Пенелопа проворчала пару ругательств в адрес доктора, она уже переняла от него эту плохую привычку.Тем временем дверь в клинике подозрительно хлопнула. Неужели привезли еще раненых, но нет, доктор едва успел открыть дверь кабинета, как ему тут же приставили нож к горлу.

– Вы пойдете со мной, – молвил незнакомец Кросселу.

– Зачем?

– Перевязать раны одному больному.

– Хорошо, только если вы не уберете нож и не отпустите меня, я не смогу собрать необходимые вещи и помочь больному.

Незнакомец заколебался, он отвел нож на безопасно расстояние, позволяя мистеру Кросселу спокойно двигаться по комнате, но постоянно следуя за ним.

Доктор быстро собирал все необходимые вещи, которые еще остались в распоряжении после предыдущих пациентов, он уже догадывался, кого будет лечить.

– Я готов, но мне нужен помощник.

– Тогда возьмите свою девицу, она ведь вам прислуживает.

Так Пенелопа оказалась втянутая в эту неприятную историю. Они прошли пару улиц пешком, потом их усадили на телегу и увозили прочь из города.

– Мы едем к бандитам? – обратилась она к доктору.

– А ты как думала?

– Но ведь они преступники, и нам не следует оказывать им помощь.

– Они бандиты, но совершенно не отличаются от мистера, который привез нам свою шайку в клинику.

Пенелопа не знала, что говорить далее, она просто пожала плечами и решила сменить тему, чтобы как-то отвлечься:

– Мистер Кроссел спасибо вам, что послушались меня и спасли жизнь человеку.

Доктор, казалось, был очень удивлен. Он вопросительно взглянул на свою спутницу.

– Вы все-таки прислали микстуру больному главе семейства, и он поправляется, я вам очень благодарна.

– Как ты посмела сама лично навещать больного без моего ведома?! И я это сделал не по твоей просьбе. И вообще, кто ты такая, чтобы упрекать меня! Ты птенец, еще не оперившийся, которого выкинули из гнезда, посмела воспитывать орла, перелетевшего не одно море и океан. Ты не знаешь, на какой я шел риск, дабы лечить больных: сколько жизней спасено благодаря моему вмешательству. А тут приезжаешь ты, и заявляешь, что я – плохой доктор. Я бывал в таких местах, в какие не захотел отправиться даже твой отец. Я после твоих упреков две ночи спать не мог, и теперь тебя презираю. Мне даже деньги показались проклятыми, но я их честно заработал. В общем, я отослал микстуру, чтобы показать как ты, девчонка неблагодарная, ошибаешься.

– Я могу тысячу раз признать себя неправой, главное, что жизнь спасена, хотя тогда вы поступили не по-христиански.

Доктор еще долго ворчал, произнося всевозможные ругательства относительно своей помощницы, а она довольная продолжала не обращать на него никакого внимания.

ГЛАВА 4.Рождество.

Неподалеку от города находилась заброшенная ферма. Там разбойничья шайка и устроила свое убежище. Несколько мускулистых, широкоплечих молодцов, одетых в крестьянские одежды, встретили наших героев. Один, с обезображенным лицом, держал в руке пистолет, другой – огромную дубинку, за поясом у него был подвешен кортик. Жестом пригласили доктора и его спутницу пройти с ними в небольшой полуразрушенный дом, который уже несколько лет служил сборным пунктом этой банды.  Они вошли в самую приличную комнату, если не считать те, где стоял столбом табачный дым, который отчасти скрывал целую гору бутылок и игроков в покер, больше напоминающих животных, нежели людей. Приход доктора не остался незамеченным, двое сразу же подхватились и набросились бы на Пенелопу, если бы их не остановил собрат со шрамами, придающими ему вид чудовища. Они прорычали что-то невразумительное, но, по-видимому, касающееся девицы. Правда последняя пока мало об этом задумывалась, поглощенная мыслями о тяжелой ночке и странном посетителе, а также об этом месте в целом.

Оказавшись в комнате, Пенелопа и доктор заметили мужчину лежавшего в кровати, он был смертельно бледен и чрезвычайно слаб, в нескольких местах одежда была разорвана и проступали пятна крови. Он закатывал глаза. Несколько бандитов охраняли его. Прежде чем доктор Кроссел принялся к своим обычным обязанностям, один из молодцов повернулся к нему и проговорил:

– Если вы кому-нибудь скажете, что видели здесь, мы украсим вашей головой церковный шпиль.

Доктор развел руками и ответил, что он должен оказаться полнейшим дураком и совсем не ценить свою жизнь, чтобы проговориться. Этот ответ устроил бандита, и он даже оскалился, выражая одобрение:

– Мы хотели пригласить вас раньше, но этот сыч О’Телл оказался шустрее.

Пенелопа подошла к больному, осторожно освободила раны от налипшей на них одежды, промыла остатками виски, находившимися в ее саквояже, потом попросила проводить ее до колодца, дабы набрать воды. Пока девушка возилась у дымящегося камина, где собственно стояло ведро с водой,  доктор принялся осматривать раны больного. Он попросил все имеющиеся в наличии крепкие напитки и начал доставать необходимые инструменты.

Ему дали две бутылки  виски и бутылку полусухого. Он откупорил последнюю, и сделал несколько глотков:

– Контрабандное вино – самое вкусное, – потом еще немного отпил, чтобы руки не дрожали.

  Пенелопа уже готовила шелковую нить и толстую иглу, а также бинты. Одна рана особенно обеспокоила Кроссела:

– В него стреляли?

– Да, негодяй пульнул из ружья дробью.

– Надо вытащить их из тела, эй бравые молодцы, поддержите своего собрата.

Под неистовые крики раненого, удерживаемого четырьмя здоровыми разбойниками, доктор Кроссел вытягивал из его тела металлические шарики. Пенелопа ежеминутно подносила ему нюхательные соли, чтобы он был в сознании. Потом под такие же неистовые стоны он зашивал раны. После нескольких часов кропотливого труда мистер Кроссел закончил эту операцию.

Раненый оказался предводителем банды. Его хорошенько накачали алкоголем, но из опасений за жизнь, держали в сознании. Когда этот человек почувствовал, что все закончилось, обвел присутствующих своим помутившимся взглядом. Его губы пересохли, Пенелопа увлажнила их маслом авокадо, последние осколки былой роскошной жизни. Потом дала выпить, успокаивающую боль настойку, приготовленную доктором. Перед тем, как блаженно предаться сну, он успел произнести одну фразу:

– Я, как истинный шотландец, ненавижу англичан, а с прошлой ночи еще и людей О’Телла, но сегодня мои враги спасли мне жизнь, значит я дарую им жизнь.

“Какая благодарность за оказанную помощь”, – подумала Пенелопа, слушая приговор.

– Доктор пусть идет, – вмешался вошедший бандит, – а девицу можно и оставить.

У девушки перехватило дыхание. Мистер Кроссел выглядел невозмутимо, хотя на самом деле это была хорошо отрепетированная маска.

– Моя помощница уйдет со мной.

– Не будь скрягой, док, поделись своей любовницей с нами, – бандит обнажил два ряда почерневших зубов.

– Я сказал, моя помощница уйдет отсюда со мной.

– Прекратите! – вмешался Шрам, как нарекла его Пенелопа. – Бычь сказал, чтобы их отпустили, – помощница доктора почувствовала некоторую слабость в ногах.

Что ж, удача сопутствовала мистеру Кросселу: его и Пенелопу отпустили-таки с миром, ведь это единственный врач в городе. Хотя назад им пришлось ковылять своим ходом. День был сумрачный и холодный, ночью снег не прекращался и теперь дороги стали совсем непроходимые. В основном, теплый и влажный климат Камберленда не допускал суровых зим и снег здесь шел крайне редко, но этот год оказался чересчур холодным, поэтому равнины буквально засыпало белоснежной крупой. Природа северной части Англии закаляла человеческий дух, считалось, что северяне куда прочней “сшиты”, нежели южане и жители столицы. Но испытания на выносливость не оставляли времени на ленивое любование ручьями, Абби-Таунскими и Долстонскими равнинами, холмами, переходящими в Камберлендские горы. Восточней от Летмонда протекала река Колдью, берущая свое начало у подножья самой высокой горы Скофелл. Но где же те силы и вдохновение, которые раньше толкали девушку осуществлять длительные прогулки? Пенелопа с опаской шагала вслед за доктором, который иногда проваливался в сугроб. Чаще доктор был сердит, угрюм и нелюдим, в такие дни он предпочитал молчать, а если и говорил, то всегда бранился. А когда бывал в хорошем расположении духа, то мог рассказывать интересные истории из своей жизни.

Сегодняшнее происшествие, казалось, встряхнуло его. По натуре азартный человек, он получал удовольствие от опасностей и даже, несмотря на тяжелую ночь, ощутил небывалый прилив сил и веселость, когда оказался в логове бандитов. Но Пенелопу это не радовало, она ничего веселенького не усмотрела в перспективе оказаться мертвыми или остаться у бандитов в качестве… (даже думать об этом страшно), оказав помощь тяжелораненому. Мистер Кроссел от удовольствия насвистывал свою любимую песенку.

– Ну, как тебе сегодняшнее приключение? Повеселило?

– Ага, я чуть не поседела от веселья, – молвила недовольно спутница.

– Это жизнь, люди рождаются и умирают, кому посчастливится –  проживет ее, как яркое мгновенье.

– Не хочется оказаться в склепе раньше положенного срока.

– Многие умирают молодыми, сколько людей гибнет каждый день на войне.

– Войне?

– Да, а вы мисс Эсмондхэйл не знаете? Ну, конечно же, вы прожили четверть века в укромной норке, называемой вашим домом, и не видели настоящую, пропитанную опасностями, жизнь. Жизнь – как корабль, несущийся на скалистый берег, жизнь – как дом, окаймленный горящим лесом. В наших колониях смута – опиум играет роль фитиля. Тысячи смельчаков делают вылазки, чтобы отобрать земли у зажиточных колонистов, и так каждый день.

– Вы бывали в колониях?

– Мои сапоги протоптали не одну захваченную страну на других континентах.

Пенелопе стало очень интересно, как же оно там за океанами, она только в воображении представляла дальние земли, населенные дикарями и туземцами. Она ведь никогда не покидала пределы острова.

– Мне не понравилось, – опередил доктор, когда она только открыла рот, чтобы спросить. – Я истинный англичанин и привык ходить по родной земле. Тогда я был воякой в тылу и на передовых, и до сих пор люблю риск, но родина призвала меня к себе… – он не закончил эту мысль, но продолжил уже, рассуждая вслух. – Да и хорошо, что совсем скоро Рождество, разбойники, находящиеся вне закона, все-таки чтят церковные заповеди, во всяком случае, по религиозным праздникам.

– А этот мистер О’Телл, вы упомянули, что он такой же разбойничий предводитель, как и тот, из лап которого мы только что вырвались?

– Да, этот ирландец при странных обстоятельствах приобрел фабрику. Могу догадываться как.

– Он – ирландец, а те парни – шотландцы. Мне казалось они заодно, ведь у них есть общий враг – англичане.

– Поначалу так и было, пока не появился манящий запах больших денег, потом клан угнетенных распался. И теперь они ненавидят друг друга, а мы – англичане – живем  между двух армий, –  саркастический ответ он приукрасил жестом.

– Британия настолько необыкновенная страна, здесь смешаны множество кровей. И страшно узнать, кем были твои предки… – потом он отвлекся на свой костюм и сердито буркнул, – Это же надо – единственный выходной наряд и тот запачкан, хорошо, что остальные я отдал в починку миссис Клейди, к Рождеству, скорее всего, они будут готовы, вам надо сбегать сегодня узнать, как продвигается работа.

Перед глазами Пенни разразились молнии, ее сердце сильно екнуло и замерло на мгновенье, она в ужасе вспомнила, что сверток с одеждой все еще лежит в ее комнате. Ее спасло то, что она шла позади доктора, и он не мог видеть выражение ее лица – тот неописуемый страх в широко открытых глазах.

Прибежав к себе в комнату, девушка бросилась к шкафу и достала сверток. Она выбежала на лестницу и нечаянно наткнулась на Сару, в глазах Пенелопы стоял ужас, она учащенно дышала, будто загнанный зверь.

– Что случилось, подруга? – поинтересовалась Сара, с волнением разглядывая ее.

– Я…я забыла отнести вещи в починку… – Пенелопа глубоко выдохнула. – Мистер Кроссел меня испепелит своим взглядом, если узнает, что я забыла, он уже сегодня сказал мне сходить поинтересоваться как продвигается работа, а что я ему скажу?

– Скажи правду.

– Сара, у него сегодня хорошее настроение, я знаю, каким он бывает в гневе, лучше не попадаться на глаза, тем более, мне. А ведь я знаю, что одежда не будет готова к празднику.

– Можно что-нибудь придумать.

– Как я объясню миссис Клейди, что нужно все успеть за два дня.

– Давай я посмотрю опытным глазом,  – она достала вещи из свертка внимательно изучила имеющие повреждения.

– Да, работенка не на час, придется потрудиться.

– Думаешь, она успеет?

– Если уделит свое внимание только для выполнения этого заказа, в чем я сомневаюсь: у нее шьют многие дамы, и ближе к  праздникам ее не застанешь дома.

– О, тогда я пропала! – с болью в голосе взмолилась Пенелопа.

– Ничего страшного, хочешь, я помогу?

– А ты можешь, он ведь требовательный и привередливый, ему только «стежок» миссис Клейди подавай.

– Я попробую, я знаю, как она шьет, – Сара взяла сверток и торопливо вышла из комнаты.

Канун Рождества всегда полон суматохи, Милен собирала вещи, она все-таки вымолила у несговорчивого доктора выходной. Хотя ей пришлось немало повоевать, и даже принести холодный кофе на завтрак в знак протеста. После обеда он бесновался, ведь жаркое было приготовлено не так, как он любил, и она не купила в булочной ватрушек. Наконец мистер Кроссел сдался, но уже на утро двадцать шестого она, как пить дать, должна быть в клинике. Пенелопе было поручено пойти и забрать готовый заказ, она приврала ему и теперь мучилась – успеет ли Сара?

Но ее верная подруга не подвела и, сияя широкой, но неестественной улыбкой, Пенелопа доставила доктору его сверток. Он внимательно осмотрел его, натянул материю, желая, удостоверится в силе стежка. Потом вывернул наизнанку и еще раз просмотрел все. Наблюдая за подобными манипуляциями, Пенелопа взволновано наблюдала за выражением его лица. Что, если он обнаружит, что работа выполнена другими руками? Тогда придется всячески выкручиваться и удивленно пожать плечами, в конце концов, она лишь посыльный. Правда под пытками, может сказать правду.

– Что не говори, миссис Клейди шьет превосходно, я удовлетворен ее безукоризненной работой, – молвил он, откладывая свой костюм.

У Пенелопы гора с плеч свалилась, девушка почувствовала легкую дрожь по всему телу и необычайную легкость. Она вздохнула и, наконец, расплылась в широкой, естественной улыбке, когда доктор передал ей деньги, чтобы она отнесла их портнихе, он точно не знал, сколько та запросит, но если в этот раз сумма возрастет, что ж он согласен платить за качество.

В руках Пенелопы оказалась две гинеи, и она торжественно вручила их Саре, та поначалу отказывалась, сказала, что это слишком много. Тогда было решено вернуть половину. Когда та возвратила доктору сдачу, тот очень удивился:

– С чего бы это она так расщедрилась? Ладно уж, праздник все-таки, неужели старуха начала беспокоится о своей душе? – он мысленно ответил себе и вернул Пенелопе сдачу.

– Бери, детская фея, этот сброд тебя обожает, особенно когда у них есть что у тебя выманить.

– Не отзывайтесь о них так жестоко, они голодают, мне кусок в горло не лезет при виде их тощих телец.

– Тогда накупи им много сладостей, пусть знают, что доктор Кроссел тоже иногда милостив, но только иногда, – он сделал акцент на последней фразе.

Пенелопа присела в реверансе и грациозно пританцовывая, направилась в булочную.

Когда наступил святой вечер и все, находясь в кругу семьи, приступили к празднованию, девушка вернулась в клинику. У нее не было с кем его отметить. Сара с Дороти ужинала у миссис Гронит. Барышня вошла тихо, беззвучно прошлась по пустым комнатам. На втором этаже заметен был проблеск света, вероятно доктор в своих  личных апартаментах. Пенелопа не знала чем себя занять, она взяла попавшуюся под руку медицинскую книгу и начала внимательно рассматривать картинки, придерживая свечу. Поленья в камине еще тлели и отдавали немного тепла. Пенелопа закуталась и углубилась в чтение. Она съела булку и перебила аппетит, даже оставила лакомство для Дороти, спрятала у девочки под подушкой огромный пряник и пакетик карамелек. Барышня так увлеклась, что ничего не замечала, но звучный голос, отразившийся эхом, заставил ее поднять глаза.

– Ты что здесь делаешь? – доктор Кроссел спустился с огарком свечи и искал, по-видимому, новую.

– Читаю.

– В канун Рождества, когда нужно отмечать сидя за столом в кругу семьи?

– У меня нет друзей, с которыми я могла бы его отметить, даже Сара приглашена.

– И ты решила, как воришка, взобраться в клинику и засесть за книги?

– У меня есть ключ, – она достала металлический ключик и помахала им в воздухе.

– Милен тебе и это дала?

– Да, я покидаю клинику довольно поздно, чтобы ее не тревожить, запираю дверь сама.

– И ты будешь сидеть весь вечер в одиночестве и читать эту книгу?

– У меня нет больше обязанностей, поэтому я заняла себя чтением.

– Ну что ж, тогда я дам тебе одно поручения, – он достал новую восковую свечу.

 “Неужели он и сегодня меня куда-то погонит, хотя мне все равно нечего делать, но так хотелось посидеть в тишине, дети бедняков так утомили своими криками, что даже заболели уши?“

– Следуй за мной, – он указал на второй этаж.

Пенелопа с опаской поднялась с ним наверх и прошла в его спальню-кабинет, так ее называла Милен. Здесь пылал камин, бросая отблески на небольшой столик, половина комнаты была задрапирована небольшой перегородкой, отделяющей одну половину от другой. Странно, зачем это?

– Присаживайся.

 Она села на небольшой, но мягкий стул, совсем не такой, какие стояли на первом этаже. Для доктора предназначалось удобное кресло. На столике стояла вазочка с различными сладостями, жареная утка, аккуратно порезанная на небольшие кусочки, бутылка вина и сливочный сыр  кубиками. Все это составляло праздничный ужин мистера Кроссела в его укромном уголке. Он достал два бокала и еще один прибор, и поставил перед нашей героиней, потом открыл вино и налил ей.

– Вот видишь, я веду себя, как истинный джентльмен.

– Благодарю, – девушка улыбнулась, они выпили, не произнося сложных тостов, кроме его короткой фразы: “За безоблачную жизнь”.

– Вы празднуете один? – невольно вырвался вопрос у девушки.

– Да, я одинок, но мне очень хорошо, – доктор внимательно рассматривал свой бокал. – Он красив, он блещет разными цветами, задиристо играет формами и красит жизнь, так же как и молодость.

Пенелопа почувствовала, что в этот момент он может быть откровенным.

– Вы еще достаточно молоды, чтобы продолжить свой путь.

Он посмотрел на нее странным взглядом, которого она не могла разгадать. Потом поставил бокал и налил еще; он предложил девушке, но она отказалась, ведь не допила предыдущий.

– Мы не вечны, – отрезал он. – Когда-то все равно придется сдаться.

– Да, мы не вечны. – Пенелопа невольно вспомнила своего брата, которого так же звали, как и доктора.

– Мой путь еще велик, во всяком случае, я верю в это, но когда мне придется его закончить, я буду сожалеть лишь о том, что некому его продолжить.

– Как и моему отцу, – девушка опустила взгляд.

– Почему это? – он смотрел на нее удивленно. – У него есть жена и дочь.

– Две дочери. – поправила Пенелопа. – Но был и сын.

– Что с ним случилось?

– Он умер, его нашли в спальне мертвым.

– Он чем-то болел?

– Я не знаю, он никогда не жаловался и виду не подавал для беспокойства, а тут раз и все, – слезы покатились по щекам.

– Легкая смерть. Так вот почему вы так упорно хотите спасти всех стариков и бедняков, которые попадаются мне в руки. Вы просто боитесь смерти, но знайте, я человек религиозный, хотя мало это проявляю, и уверен, что место, куда мы все отправимся после жизни, намного лучше этих трущоб.

Потом он залпом выпил вино. Они просидели так около часу, рассказывая различные истории (вернее, это доктор травил истории, реальные или вымышленные, а его наперсница смеялась и вставляла одно два словца о своей прежней, роскошной бытности), вдруг мистер Кроссел нечаянно спросил:

– Что вы обо мне думаете?

– Вы – наглец и тиран, – выпалила опьяневшая Пенелопа, но потом поняла, что совершила ошибку.

– Вы тоже не благовоспитанная девица, скажу я вам, да еще и ругаетесь как сапожник.

– Вы хотели услышать правду о себе, я ее вам открыла, но сапожником меня сложно назвать, ведь ругаетесь все время вы.

– Вот чертовка, медузы бы тебя ужалили в то место, где прикреплен твой язык. Если бы завтра не такой большой праздник, я бы устроил тебе взбучку.

Пенелопа расхохоталась и он тоже.

– А ведь я был красивым мужчиной в молодости, – доктор гордо выпрямился в кресле.

Пенелопа продолжала смеяться.

– Что тут смешного? – обиженно удивился он. – Я правду сказал.

– Вы – не может быть?

– Эх ты, встретились мы бы четверть века назад, каким красавцем я тогда был.

– Не знаю, в те времена я могла лишь просить есть и пачкать одежду.

– Да верно, ты ведь вдвое младше меня, крош-ш-ка, –  он потрепал ее волосы, которые были собраны в простейшую прическу.

Когда пробила полночь, он поднял последний бокал и сказал, что праздник закончен.

Пенелопа, немного опьяневшая и веселая, поплелась домой, напевая старинную песенку, а доктор по-прежнему остался сидеть в своем укромном месте и раздумывать.

ГЛАВА 5. Хлопоты да заботы.

На календаре обозначалась уже середина января, первая половина которого незаметно промелькнула в различных хлопотах, другая несла еще больше забот. Северные морозы (перепутавшие, видимо, берега Британии с Гренландией) понемногу отступили и снег, постепенно превращаясь в лужи, ночью снова замерзал, днем же наступала оттепель. Скользкие дорожки, плохо посыпаемые, стали проблемой для многих жителей. Ребятишки радовались, катаясь на льду и протирая до дыр свои ботинки, а вот поколение  постарше (особенно пожилые) разделяло иное мнение. Мужчины, возвращавшиеся после вечерних попоек, кубарем летели наземь. Женщины разных возрастов для безопасности собственного здоровья ходили только парами: на рынок, прогуляться, по делам, что летом могли делать и в одиночку. Лошади скользили по льду, к услугам наемных экипажей прибегали только в случае крайней необходимости.

В такие деньки у доктора Кроссела было много работы. Приходилось становиться умелым костоправом, хирургом и хранителем чужих тайн. Перевязки больных сменялись одна за другой, причем многие его небогатые пациенты не могли сами добираться до клиники, и их приходилось посещать. Он ворчал, выходя из дому в восемь, и ворчал – возвращаясь около восьми вечера. Пенелопа постоянно сопровождала его, как собачонка. Она умело скользила по льду, так как еще в детстве обожала это делать. Ее старенькие ботинки, разношенные и потертые, больше походили на лыжи. Доктор Кроссел держался не так уверенно на льду, поэтому он брал ее под руку. Пару раз он свалился наземь, но тогда его спутнице приходилось выслушивать поток самых язвительных замечаний и ругательств, относительно своей беспечности, вернее, почему она его не удержала.

Хотя бывали деньки, когда они не могли на протяжении дня выйти из клиники. Особенно доктору приходилось возиться со старыми матронами. Кроме обычных жалоб на вывихнутую щиколотку или ноющий локоть, или (не дай Бог) сломанную руку, он выслушивал порцию рассказов о состоянии всего тела. Казалось, иные женщины стеснялись проронить и слово о том, как они себя чувствуют, но бывали очень жалостнолюбивые леди. По вечерам он подымался к себе и запирался в гордом одиночестве, не желая видеть даже Милен. Однако старая служанка проговорилась своей наперснице, что был случай, когда доктор почти что ударил женщину.

– О, расскажи мне, Милен, прошу тебя.

Дело обстояло вот как:

Неоспоримо поддерживая свою репутацию, Фредерик Кроссел оставался доктором, которому приходилось иметь дело с женщинами-пациентками в число которых входили проститутки. С этими особами мистер Кроссел вел себя на пределе вежливости врача и презрения добропорядочного господина. В клинику он их не допускал, но некоторые особо бесстыжие пренебрегали этим запретом. И самой яркой представительницей растерявшей всю совесть и стыд, по словам Милен, оказалась “королева” Лелейн (некогда это был ее сценический псевдоним, который перешел в употребление, как имя), заявившись прямо к доктору в кабинет.

– … Это был самый ужасный скандал, который мне довелось слышать. А как бранятся господа различных сословий я слышала немало на своем веку. Она вцепилась в него, будто кошка, он же отбросил ее, с той яростью, на которую был только способен…

За долгие годы у доктора Кроссела сложилось мнение, что женщины – существа, всегда приносящие беду, и общаться с ними постоянно, небезопасно для репутации. Сколько жизней было отдано за некую царицу Елену – авантюристку, сбежавшую с любовником? Отдавали Богу души рыцари ради невыразительных глазенок средневековой красотки, джентльмены стрелялись во имя дамы.

– От вас одни несчастья! – неустанно повторял мистер Кроссел, преодолевая с помощницей очередной долгий путь.

Пенелопа, бывало, спорила с ним, указывая на то, что это не женщины отправляют мужчин на войну, когда те, поддавшись самодурству очередного правителя и желая ограбить других, бегут на верную смерть.

– Но при этом их корыстные жены собирают их обмундирование и постоянно напоминают, дабы те привезли им золота и прихватили дорогих тканей, а еще напутствующее пожелание – изруби до полтысячи воинов, но сам останься жив.

– Да, да, только мужчины в это время размышляют, как завладеют невинными девушками, превращая их в своих наложниц.

– Вот именно, на кой черт эти вертихвостки так заманчиво потряхивают своими прелестями перед искушенными мужчинами, тут уж сама природа нас такими сотворила.

– Так пусть исповедуют воздержание, мы же храним нашу невинность для будущего избранника.

– Я был свидетелем множества раз, когда эти самые невинные создания не брезговали любыми способами, лишь бы женить на себе подходящего молодого человека. А их мамочки, старые подстрекательницы, им в этом помогали.

– Но на вас-то этот трюк не подействовал.

– Я всегда был осмотрителен, правда, однажды чуть не пал жертвой хитроумного женского заговора.

– Как же вы выкрутились?

– Благодаря своему уму, но в основном меня спасло мое не очень завидное положение, попался женишок побогаче, в те времена их называли денди. Моя предполагаемая невеста перестала интересоваться бедным доктором и увлеклась щеголем.

– Мистер Кроссел – вы чудовище.

– Нет, я не хочу приносить свою жизнь в жертву ради человека,  к которому не испытываю любви, да и толком его не знаю.

– Но мужчина всегда имеет пути к отступлению, ведь даже разрешается аннулировать брак и тогда его репутация не пострадает, а вот бывшая жена будет предана анафеме и потеряна в лице общества.

Доктор Кроссел внезапно остановился, казалось, прирос к месту, как дерево. Его глаза сверкали в гневе. Он выплеснул свое негодование уже на повышенных тонах:

– Ну, уж нет! Я не губитель невинных душ и если вы меня считаете таким, то это только ваше туманное суждение, не подкрепленное ни толикой правды! – вся его расположенность к своей спутнице улетучилась, он небрежно стряхнул ее руку со своей и прогнал на некоторое расстояние, которое она должна была сохранять до конца путешествия.

Спустя  час или два, наша героиня и вовсе пожалела, что подлила масла в этот  жаркий разговор, и искренне признала свою ошибку, только вот слова уже не заберешь назад, день был испорчен и вычеркнут из списка удачных; мистер Кроссел ограничился ролью требовательного хозяина, раздавая указания, но не проявляя никакого дружелюбия.

После утомительных дневных часов, когда доктор добровольно отпускал свою помощницу, и у него не оставалось поручений для служанки, Пенелопа любила посидеть с Милен в такие минуты. Попить кофе, поболтать о жизни, посплетничать. Старушка, несмотря на свой преклонный возраст, была заядлой сплетницей, все вести нечаянно пророненные пациентами, она любила разложить по полкам со своей наперсницей.

Пенелопа любила ее за мягкость, отзывчивость, прямоту и бескорыстность. Она всегда считала, что старушки о том и думают, как бы покряхтеть или пожаловаться на ломоту в костях. Но, ее добродушная Милен была довольно энергичной женщиной, правда немного трусихой, она все же побаивалась доктора. Хотя, если надо было сражаться за предоставленный выходной – она стояла до конца.

“И что я буду делать, если Милен не сможет работать?” – думала Пенелопа: “Тогда придется нанять другую служанку, но это будет не Милен. Да и доктор привык к ней, уже много лет она работает наравне с ним”. Она говорила, что нанялась к Кросселу, как только он открыл клинику, и ей повезло, что многие родственники жили неподалеку. Хотя, она побаивалась вначале, что доктор уедет в далекие колонии и заберет ее с собой. Старушка молила всех святых, о том, чтобы тот остался в этом городе и они услышали ее, удержали ее патрона на одном месте.

Жизнь Милен была насыщена тягостными событиями. Неудавшийся счастливый брак: рано овдовев и оставшись с пятью маленькими детьми, она вынуждена была идти работать служанкой, где ей приходилось тяжело. Правда в живых осталась лишь средняя дочь, которой пришлось взять под опеку троих осиротевших племянников. Милен посылала ей практически все свои деньги, откладывая на будущее копейки. Так протекала ее трудная жизнь, но она не сломала старушку – она ее закалила. Пенелопа же была для нее одновременно и дочкой, и госпожой. Она почтительно с ней общалась, но жалела как дитя. Может быть, та напоминала ей ее младшую дочь – Сэди, которая скончалась так трагически, выполняя самую черновую работу – упала с чердака и разбилась. Да и Сару она поддерживала, хотя миссис Макдуол очень уж самостоятельная женщина, и Милен не выпадало столь частых случаев поучить ее жизни, но зато Пенелопу приходилось обучать многим вещам.

Одно она, конечно, делала для Сары постоянно – помогала ее детям появиться на свет. И теперь подошел такой момент, когда она была срочно призвана к постели роженицы, дабы помочь появиться на свет маленькому человечку. Пенелопа тоже присутствовала там, это были в ее жизни первые роды, доктор Кроссел не помогал женщинам рожать, это делали опытные повитухи, в их числе была Милен.

Она браво руководила всей процедурой. Горячая вода, свежие полотенца и простыни уже лежали перед ней. Пенелопа и миссис Гронит только выполняли ее приказания. Итак, на свет появился кроха, которого Сара окрестила  Джозефом. Первый крик ребенка обозначал, что он родился живым и его тяжелый путь из лона матери в большой мир окончен, а тогда и Сара с облегчением припала к подушке – она пережила эти роды нормально.

Пенелопа плакала, как только увидела тот маленький розовый комочек, который подымал на уши весь дом. Квартиранты Сары – миссис Кофью жаловалась, что от плача у нее ноет зуб; старуха Скрин ворчала. Они не были столь доброжелательными людьми. Их жизни были сломаны смертью близких и внезапным разорением.

Однажды Пенелопа узнала от Милен, что семейство Кофью в прошлом было очень богатым и знатным. Но мистер Кофью занялся сомнительными делами, его арестовали, имущество конфисковали не оставив даже пустого дома. Сын скрылся заграницу, дабы и его не поймали, и с тех пор не подавал никаких вестей. И теперь все, кто имел хоть крошечное состояние, заслуживали презрения со стороны миссис Кофью. Ее дочь Линда превратилась в старую деву, у нее не было приданного. Они занимались перепродажей старых вещей (чаще ворованных) и так держались на плаву.

Старуха Скрин – истинная ростовщица. Она пережила войну с Наполеоном. Правда ее муж так и не вернулся оттуда и двое сыновей тоже. Она работала в госпитале и видела смерти своих близких. После – навсегда укрылась от мира: продала дом, приобрела земли, сдавала их в аренду и получала чистые проценты. Давала в долг, но изымала намного больше. Копила свои богатства, только вот для кого неизвестно.

Дом Сары располагался в относительно бедном районе города, это была рабочая часть Летмонда, хотя красивые особняки можно было увидеть с чердака. Там жили влиятельные люди, одна семья очень родовита, другие разбогатели, будучи удачливыми коммерсантами или промышленниками.

Мистер Кроссел посещал такие семьи один, никогда не брал с собой Пенелопу, хотя ей всегда хотелось взглянуть на Торх-Маул. Милен рассказывала, что это была самая красивейшая усадьба в городе. Особенно внушительным казалось количество картин и коллекция изысканных старинных вещей. Наверное, этот дом походил больше на музей, но он был устроен как средневековый замок со смотровой башней и часовней, укреплениями и застенками.

– Они даже дали поручение знаменитому архитектору, чтобы беседку выстроить в виде акрополя. Правда, не из мрамора, а из дерева, но назвали ее так гордо – храм Афины. К беседке примыкают четыре арки, обвитые виноградом и шиповником. И когда на фоне выкрашенных в белый цвет колон и зеленого бархата листьев виноградника, распускаются нежно-розовые бутоны, нет проходу от гостей в Торх-Мауле.

– О, Милен, как же красиво ты расписываешь местные пейзажи!

– Это доктор так рассказывал.

– Мистер Кроссел столь высоко ценит красоту природы? – Пенелопа искренне удивилась, и весь день была под впечатлением от услышанной новости. Правда, доктора ей так и не удалось расспросить, ибо из-за своего нежелания он очень сухо описал посещаемые особняки и зачастую останавливался на неинтересных подробностях, например, сколько поголовья скота паслось на ближайших лугах, нежели о картинах, висевших на лестнице или в большом зале. Когда они с матерью посещали Лондон, бывало, их приглашали в красивые особняки, но это случалось очень не часто, не такое уж семейство Эсмондхэйл и родовитое.

Первые дни, имея хоть одну свободную минутку, Пенелопа отправлялась к Саре и ее малышу. Она еще не умела правильно держать ребенка, боялась раздавить его или упустить, но когда добрая мама вложила своего кроху в ее объятия, наша героиня почувствовала легкую дрожь и небывалую привязанность к малышу. Эти беспечно барахтающиеся ручонки, глазки, едва различавшие свет и носик, глубоко вдыхающий весь воздух, чтобы почувствовать запах матери – сколько же очарования скрыто в этом. Девушка даже грезила, что она вот такая же молодая мать, прижимает своего кроху к груди. И когда малыш усыпал в ее объятиях, она нежно гладила его головку своих пальцем и слезы невольно лились ручьем. Ей хотелось его целовать, щупать розовое тельце и ласкать бархатную кожу.

Сара была очень ослаблена, она в последние месяцы мало отдыхала, и теперь это сказалось на ее здоровье. Но даже в таком состоянии, вся робота по дому выполнялась. Ей нужно было готовить еду для семьи, заботиться о Дороти и зарабатывать деньги. Мистер Макдуол – семейный тиран – как прозвала его Пенелопа, в последнее время вообще стал пропащей душой, он не заботился о своей семье, лишь причинял многим неудобства. Когда она родила ребенка, он даже не соизволил на него взглянуть, зато ругался из своей берлоги очень громко. Своими приходами он не раз будил малыша, и даже девочка дрожала в своей кроватке. Пенелопа не могла понять, как Сара сносила такое наплевательское отношение мужа, будь ее воля, она бы выгнала его, как бродячую собаку и навеки заперла перед ним дверь. Но, миссис Макдуол, казалось, и вовсе не обижалась на него, на самом деле эта женщина,  молча, проглатывала обиды, но только чтобы никто не видел этого.

Однажды вечером Пенелопа нянчилась с малышом, а Сара мыла кудрявую голову дочери. Было тихо и уютно. Малыш играл своими ручками с волосами Пенни, она была весела, казалось, каждое его прикосновение щекотало все ее существо.

Вдруг послышался громкий стук. Вошел Морис, как всегда пьяный, грязный и растрепанный. Он уставился на жену воспаленными глазами:

– Дай денег! – так он поздоровался

– Милый, у меня нет сейчас денег.

– Дай денег, мне нужно двадцать шиллингов.

– Так много, у меня их нет, одна из моих заказчиц должна мне отдать за платье, но я хотела купить Дороти новые ботинки и Джозефу кое-что из одежды….

– Дай денег.

– Но, их нет.

– Дай денег! – голос зазвучал громче.

– У нее нет денег! – не выдержала Пенелопа.

– Не вмешивайся, чертовка, Сара дай денег, мне нужно заплатить кривому Сому, отыграюсь – отдам.

Может он когда-то и отыгрывался, но эти деньги никогда не получала его жена. Сара вышла из комнаты, дрожащими руками открыла какую-то дверцу, потом медленно принесла ему их:

– Это наши последние деньги на еду.

Он спокойно забрал деньги и скрылся за дверью. Пенелопа вспылила.

– Как ты можешь терпеть этого повесу, это  обуза на твоей шее, что он может, пусть идет работать?

– Пенелопа, милая, он исправится, просто у него сейчас трудный период.

– Ага, а когда у него был не трудный период? Сколько он еще будет высасывать из тебя деньги? Ты еле стоишь на ногах, а тебе нужно выполнять все работу по дому, а потом по ночам шить платья. Сара одумайся, твои дети голодают, пока этот неудачник спускает так тяжело заработанные тобою пенсы и шиллинги со своими грязными дружками.

Сара потупила глаза, где-то  глубоко в душе она знала, что это правда, но ее преданное сердце отказывалось в это поверить. Она любила Мориса, она защищала его перед собственным здравым смыслом, она терпела и жертвовала во имя любви – слепой и глупой привязанности к человеку, не заслуживающего это. Пенелопа бесилась – такая безропотность ее подруги по отношению к падшему человеку, который должен целовать ей ноги, за все-то добро, что она делала для него.

Но, больше всего ей больно было наблюдать физические лишения, видеть как Сара и Дороти перебиваются одной миской жидкого супа, а ее малыш постоянно голоден из-за пустого молока матери. Жаль, что она еще не получала жалование, но если ей перепадал хоть пенни, она несла чтобы купить еды. Тот завтрак, что готовила Сара для нее, это входило в оплату, наша героиня съедала лишь наполовину, чтобы немного накормить Дороти. Девочка казалась очень хилой, она не могла подолгу двигаться и падала от усталости, как и ее мать. И лишь немного припухшие веки Сары свидетельствовали о тех муках, что она переживала.

ГЛАВА 6.Тяготы семейной жизни.

Вот уже воздали должное январю и февраль, предвещающий приход весны, приволок за собой дожди и ветреную погоду. А Пенелопа ощутила, что ее обувь не выдерживает такой новой жизни, и расползается. Да и одежда не предназначалась для столь продолжительных прогулок на воздухе. Зимой она частенько куталась в старую шаль Милен, но бывало, мороз донимал ее. Доктор Кроссел замечал все это, когда девушка стучала зубами и вода в ботинках хлюпала при ходьбе. Наконец он не выдержал и, руководствуясь чувством долга, проявил щедрость:

– Вижу, как вы плохо подготовлены для такой работы. Я решил дать вам жалование за полгода, хотя и проработали всего пять месяцев. Но я боюсь, что скоро вы простудитесь и мне придется лечить еще и вас.

Он посоветовал купить более прочные ткани и сшить одежду пригодную для дальних прогулок. Еще прикупить несколько пар хорошей обуви, пусть это будут даже сапоги, но чтобы они защищали ноги от непогоды. Когда Пенелопа брала у него деньги, то собиралась сделать, то, что он ей рекомендовал.

Она шла с мыслью, что скоро ее пухнущие от холода ножки наконец-то обуются в теплые, надежные ботинки. А тело укутается в добротное, шерстяное платье. Девушка решила забежать к Саре и взять ее с собой, чтобы та посоветовала выбрать ей самую лучшую ткань. Когда она вошла, чтобы сообщить радостную новость, то заметила, как Дороти грызет краюшку хлеба, завалявшегося еще с прошлого месяца. Сара разломила картофель и съела лишь половину. А в люльке лежал голодный Джозеф и звал к себе мать. На Пенелопу Дороти посмотрела отнюдь не детским жалобным взглядом, сухарь резал ей нёбо и зубы болели, но она была очень голодна.

Вчера Сара забрала обещанные деньги, но ее муж снова проигрался и потребовал все и даже больше. Она пыталась объяснить, что им не на что купить еды, но он сказал, что если не вернет долг, его убьют. Пока богатым дамам не требовались ее скромные услуги швеи, зимний сезон как раз был в разгаре, а все надежды сводились к скорой уплате ежегодного платежа ее квартиросъемщиками. Но это будет через месяц. А еще же надо заплатить положенные налоги.

Девушка прикрыла дверь и, молча, вышла на улицу. Сам вид Дороти, грызущей заплесневелый сухарь, впился ей в душу, будто та боль была ее болью. За последние месяцы она полюбила этих детей, как своих.

Она прошлась по нескольким еще открытым  лавкам и прикупила еды. Сегодня вечером они хорошо поужинают. Благо, что Милен была в хороших отношениях с лавочниками и поэтому ее подруге оказывали некоторое расположение и открывали свои каморы даже поздно вечером.  Ужин был великолепен, хотя Сара долго упиралась, но малышка Дороти так сильно прижимала свой урчащий животик, чтобы он не болел – мать сдалась. Она обещала вернуть Пенни все деньги или вычесть их из платы. Но сейчас это было не так важно.

Пробило без четверти девять, приполз мистер Макдуол, как всегда, грязный и противный. Уже с неделю он не мылся и не брился, даже домой приходил по ночам и запирался у себя, жена не могла достучаться до своего пьяного муженька. Сейчас же Сара нагрела воды и отнесла ее наверх, затем сбегала с ведром к колонке. Приготовила чистую одежду и обувь. Он спустился похожим на человека и сразу потребовал ужин.

Сара положила ему большую порцию овсянки и немного тушеного мяса, налила кофе и разрезала сладкие булки.

– Почему так мало мяса? – поинтересовался он. Пенелопа сидела у огня после утомительного рабочего дня, она вся вскипела, как только услышала такие речи. Этот забулдыга не носит ни гроша домой, наоборот, тащит все из него и интересуется, почему мало мяса. У Сары оставалось еще половина холодной утки в кладовой, которую она приготовила на завтрашний день. Но, ее “хороший” муж потребовал себе внушительную добавку, ведь он очень голоден.

Пенелопа немедля поднялась наверх, взяла в руки малютку Джозефа и носила его по комнате некоторое время, чтобы успокоиться. Еще малость и она взорвется, и тогда пусть только мистер Макдуол попадется ей на пути, девушка будет атаковать его, пока не изобьет до крови. Она внимательно всмотрелась в личико спящего малыша, неужели из такого милого создания может вырасти такое чудовище? Нет, он пошел в Сару, она в этом уверена.

Наступило очередное утро. Сегодня предстоял тяжелый день, мистер Кроссел сильно злился, у него что-то не ладилось. К тому же один солидный пациент отказался от его услуг, ведь в соседний город приехал известный в ближайших графствах доктор и все богачи потянулись к нему за лечением. Доктор то и дело выливал злость на Пенелопу, как его постоянную спутницу – стоило ей чихнуть, и сыпались ругательства. Милен тоже находилась в расстроенных чувствах, она на днях получила плохое известие от дочери: все ее внуки заболели ветрянкой и слегли в одночасье. Под вечер изнеможенная и смертельно уставшая, девушка плелась домой, она сегодня даже кофе еще не выпила и потому сильно проголодалась. Старушка с горя забыла приготовить обед, правда на сей раз это сошло ей с рук, ведь доктор Кроссел отослал свою помощницу, а сам отправился к умирающему старику, не заглянув предварительно в клинику.

“Сегодня съела бы большой окорок”, – грезила Пенелопа, мысленно разделывая его на тарелке. Потом еще вспомнила свой любимый поджаренный сладкий хлеб и взбитые сливки, таящие во рту. И фаршированные рулетки с мясом перепелов, ах,  а мясной пирог, желе и мороженное. Все это она видела теперь только во снах, ведь нынешняя ее жизнь проходила перед овсянкой и кофе с небольшой порцией молока. Когда она вошла в кухню, то увидела Сару, суетящуюся возле плиты, она готовила бульон для своей дочурки. Дороти приболела, да и мать неважно выглядела. Девочка вчера много времени провела на воздухе, а обувь у нее ненадежная – вот и простудилась. А еще на протяжении зимы она изводилась кашлем, но вот сегодня просто хрипела и ловила воздух ртом. В последнее время Сара очень обеспокоена: девочка хрупкая, тощая, болезненная и простуживается все зимы кряду, с самого рождения.

Пенелопа насыпала себе остывшей овсянки, порезала вчерашнюю сайку, приготовила кофе, расщедрившись на два кусочка колотого сахара. Она не хотела отвлекать миссис Макдуол и управилась с приготовлением ужина сама. Тем временем приплелся муж, в последнее время ходил весь оборванный и исколоченный, его дружки часто устраивали потасовки, и он постоянно в них учувствовал. Сколько Сара не штопала его одежду, он ее совершенно не берег и то и дело появлялся дома, как последний нищий. Сегодня вдобавок он был чересчур зол, брань лилась звучно, даже жильцы периодически высовывали свои носы в коридор.

Он бесился, его собутыльник Тод выиграл у него его награду. Теперь этот решил отыграться и, как всегда, направился к жене требовать денег. Пенелопа сидела у огня, ей ничего не хотелось, даже дышать. Вдруг она услышала звон бьющихся предметов, неистовые крики младенца, плач девочки и ругань Мориса. Первая здравая мысль указала, что не стоит вмешиваться в их семью, ведь этот деспот потом еще будет пуще кричать на жену. Но гнев, последовавший вслед, вытеснил все здравомыслие – что еще творил этот демон, устроив такой погром в детской?

Она подбежала к их комнате, отворила дверь и что же она заметила? Страшная картина открылась ей: неистовый мистер Макдуол, завалив свою жену на холодный пол, что есть силы бил ее по щекам, а она, рыдая, умоляла пощады. По комнате разбросаны вещи, ребенок разрывается, Дороти спряталась под кроватью и трясется от ужаса.

– Деньги, деньги, дай мне эти деньги… – по крайней мере эти слова можно было разобрать сквозь ручей того сквернословия, что он изливал.

Пенелопа подскочила к нему со спины, теперь он ощутит на своей шкуре всю ее ненависть:

– Отпусти ее, негодяй, иначе я тебя убью! – кричала она – Ты собака, убирайся, слышишь!

Она наносила ему удары по голове и пыталась оттянуть от Сары. Он обернулся, какими зловещими  показались его глаза, какой-то адский огонь наполнял их и оттенял зрачки темно-красным цветом. Он весь дрожал, Пенелопа немного отступила назад, казалось, перед ней открылись врата ада, и неистовый демон ворвался в наш мир, чтобы убивать и терзать плоть.

– Ты,  ***, подняла на меня руку, как ты посмела, я выбью из тебя эту привычку. – он замахнулся, Пенелопа вытянула руки, словно желая  таким способом уберечься от его ударов, она никогда не дралась с мужчинами, разве что в детстве один раз стукнула противного мальчишку, который издевался над котятами. Но Сара подскочила к нему и схватила за руку:

– Не бей ее, она просто вспылила, я достану деньги, завтра же, если понадобится продам что-нибудь.

Его перекошенное от злости лицо нервно подергивалось, Морис тяжело дышал, но упоминание о деньгах отвлекло его от предполагаемой мести:

– Завтра, чтобы были завтра… – он ушел.

Еще много времени понадобилось, чтобы успокоить кроху и выманить Дороти из-под кровати, а также привести комнату в порядок.

– Что ты будешь делать? – спросила Пенелопа у Сары. – Где ты собираешься достать деньги?

Миссис Макдуол лишь вздохнула, прикладывая холодный компресс к припухшему лицу. Она осуждала Пенелопу за ее недостойное поведение, не нужно ее подруге было вмешиваться, теперь ей нелегко будет помириться с мужем. Но обижаться долго эта женщина не могла, потому она спокойно взглянула и ответила:

– Я заложу обручальные кольца, – затаенная боль прозвучала в ее голосе, ведь для нее свято было то, что касалось обряда венчания.

– Как бы я желала, чтобы вместе с кольцами ты заложила и своего мужа в придачу, навсегда.

– Мисс Эсмондхэйл, я прошу вас, не отзывайтесь о нем так плохо, он нервничает вот и все.

– И бьет свою жену, доводит крох до истерики и все ради чего? Боже, как ты слепа, Сара, неужели не видишь, что он заядлый игрок! Он проиграет все, даже тебя, если понадобиться, и вы останетесь ни с чем, тогда как эта собака будет постоянно требовать мясную кость пожирнее. Сара, Сара, ты глуха к моим мольбам, одумайся, выгони его, мы что-нибудь придумаем, и он сюда и ногой не ступит. Пусть проиграет хоть свою шкуру, но не дом, который должны унаследовать твои дети.

Бедняжка Сара, она действительно не хотела видеть реальности, прикрываясь своими грезами о счастливой семье, ее семье. Безнадежная, глупая вера в то, что лис измениться и перестанет тащить цыплят из курятника. Этот вечер не прошел бесследно для Сары, у нее усилились приступы резкой головной боли.

Февраль проходил день за днем. Она трудилась, добывая деньги, и одновременно заботливо ухаживала за больной дочерью. Девочки постепенно становилось лучше, а все потому, что Пенелопа тайком поила Дороти микстурой, которую брала у доктора. Поначалу мистер Кроссел недоумевал, но его помощница приврала, что немного приболела, потому лечится сама. Поскольку Макдуол начал много занимать, все деньги, заработанные женой, уходили на выплату долгов, ведь практически каждый день к ней приходили кредиторы с расписками.

Вскорости Милен получила известия, что дети понемногу выздоравливают. Старушка повеселела и могла немного приободрить Пенелопу. Когда наша героиня призналась, в каком затруднительном положении находиться Сара, то тоже вызвалась ей помогать. Она начала частенько посещать больную девочку, поить ее разными целебными настойками своего приготовления и изредка баловать вкуснейшими пирожными, остававшимися после обеда или ужина. В такой способ они немного облегчали жизнь миссис Макдуол. Вот только здоровье Сары начало беспокоить мудрую старушку, открылось кровотечение, и оно только усиливалось. Она даже посещала ее в дневное время, пренебрегая порой гневом доктора Кроссела.

Да и доктор повеселел, его коллега прибыл ненадолго и в скором времени покинет этот край, потом все богачи обратятся к своему старому доктору, ведь от их милости зависела большая часть дохода. Бедняки платили все, что могли, но этого, к сожалению, было недостаточно.

Теперь же его головной болью стала ненавистная приходно-расходная книга, в которой он сводил счета. Ему понравилось, как аккуратно все выписано рукой его помощницы. Все цифры выведены четко и понятно. Да и арифметикой особых проблем у девушки не возникло. Потому мистер Кроссел решил воспользоваться ее услугами. Он освободил для нее день и усадил за свой стол, чтобы она только выполняла это задание. Наверное, вскоре он доверит ей большую часть бумажной работы, и не будет тратить времени за бесполезным делом.

Казалось бы, зима минула, и весна принесет облегчение. Но мороз сменила сырость. Дожди хлестали ежедневно. Пенелопа все еще лелеяла в себе надежду купить новую, надежную обувь, но все никак не хватало времени. Да и город немного ожил. Теперь девушка, к своему удивлению обнаружила, что этот город расположен неподалеку от Ирландского моря, а если двинуться на Юг, то она попадет в Озерный край (она ведь всегда мечтала туда попасть). Ей так захотелось посмотреть на бушующие волны, вдохнуть морской бриз. И она пообещала себе, что сделает это летом, а сейчас у нее пока другие заботы.

А миссис Макдуол с каждым днем увядала, хотя мало это признавала. Милен даже как-то проговорилась, что такое самое было и перед смертью матери Сары.

ГЛАВА 7.Когда ангел смерти не спит.

Самые страшные пророчества Милен осуществились – у Сары началась гнилая горячка. Она не просто бредила, она металась по всей кровати и стонала от жара и болей. Маленькая Дороти тоже стала очень плоха, Пенелопа побаивалась, как бы она не заразилась от матери. Кашель стал душить девочку, и ее разместили в другой комнате. А что же делал мистер Макдуол? Он наплевал на семью и исчез, его посещения пабов длилось порой неделями, вот и в этот раз нога этого человека не переступала порог собственного дома уже с неделю. Но самое ужасное – бедный кроха Джозеф, как же он плакал. Крохотное дитя хотело кушать, но молоко матери было отравой, а кормилица не согласилась брать его без денег. Это была расчетливая, бессердечная женщина, хотя с другой стороны она знала, что ей могут попросту не заплатить, а потому поступала логично. Она каждый день брала у Пенелопы деньги, опасаясь,  что та в любую минуту может стать безденежной. Но, деньги растаяли именно в тот момент, когда они были жизненно важны.

Пенелопа пыталась приготовить малышу детскую жидкую кашицу, но этот процесс занимал долгих четыре часа. В это время она ходила по комнате и в кухне, и убаюкивала голодного младенца, орущего, что есть силы.  Бережно помешивая в кастрюльке варево, стоящей на плите в кухне. Пару раз обожглась, и теперь периодически опускала поврежденную руку в мисочку наполненную холодной водой, успокаивала малютку, по временам, запихивая скрученную тряпку с хлебной жвачкой ему в рот, но он выплевывал ее и снова искал грудь матери. А вдобавок, кроме ребенка, она слышала громкие стоны Сары, но боясь заразить малыша, не смела входить в комнату, предоставив больную на попечение ее давней подруге.

Когда пробило десять вечера, она в отчаянии оделась, взяла ребенка и бросилась на улицу. Она перебежала две улицы и остановилась возле дома, где жила миссис Клоуд. Сия дама располагала небольшим хозяйством, которое больше напоминало ферму на околице города, и была владелицей лавки, которая торговала свежим молоком, яйцами и прочими молочными продуктами. Может быть, потому девушка решила идти к ней и просить ее об одной услуге. Пенелопа постучалась, мягко сказано постучалась, пробарабанила минут пятнадцать, прежде чем служанка соизволила открыть дверь.

– Что вам-с надобно? – злобно прошипела она, косо поглядывая на изнеможенную, наспех одетую, с растрепанными волосами, Пенелопу, держащую в руках плачущего младенца.

– Мне бы поговорить с миссис Клоуд, – обрывающимся голосом молвила девушка.

– Хозяйка уже отдыхает, она не принимает гостей в столь поздний час.

– Но, вы не понимаете,– молвила Пенелопа, дрогнувшим голосом, – мне нужно свидеться с вашей госпожой сейчас, дело не может ждать до утра.

– А, я не собираюсь будить и гневить свою госпожу, ради какой-то проходимки.

– Я не проходимка!– вскричала наша героиня, почти рыдая – Я работаю помощницей у доктора Кроссела, я живу через две улицы…

Но служанка не удосужилась дослушать речи Пенелопы и поспешно захлопнула дверь. Девушка снова постучалась и почувствовала резкую боль, видимо она зацепила место ожога и от сильных ударов надувшиеся волдыри лопнули.

– Откройте, откройте, прошу вас, смилуйтесь, – разрыдалась она, – будьте милосердны, будьте человечны…спасите жизнь крошечному человечку.

Она села на крыльце дома, громко рыдая, укачивая на руках заливающегося ребенка, который все еще был смертельно голоден. Пронизывающийся холодный ветер, прилетевший с северных широт в сырой мартовский день, пробирал до костей. Она сняла шаль и потеплей укутала малыша, совершенно не переживая за себя. Ее не очень надежная одежда и плохая стершаяся обувь нисколько не защищали от холода.

И только горячие слезы беспрерывно стекали по щекам, и тут же ветер безжалостно остужал их, обветривая незащищенное лицо и влажные губы, которые уже мучитель пылали. Но, не было сил подняться, да и не было у кого еще попросить молока и помощи в этом большом, но немилосердном городе.

Видать громкое рыдание девушки все-таки пробудило госпожу и спустя двадцать минут после того, как служанка хлопнула дверью, она снова отворилась и на пороге показалась сама миссис Клоуд.

– Что вам от меня нужно? – грозно молвила она, презрительно оглядывая Пенелопу, сидящую на крыльце.

Девушка вскочила, подошла к даме и покорно ответила:

– Я хотела попросить немного молока для этого малютки, – она приоткрыла личико ребенка.

– Попросить? – скривилась миссис Клоуд, от чего ее нижняя челюсть стала выпирать еще больше.

– Я вам заплачу… сейчас у меня с собой нет денег, но я раздобуду их и отдам, честное слово, сударыня, – выговорила Пенелопа сквозь слезы. – Если хотите, я могу оставить залог, у меня есть серебряные карманные часики, подаренные мне отцом и имеющие для меня особую ценность. Еще у меня есть красивый карманный молитвенник в дорогом переплете, и серебряное распятие… я все могу оставить вам. Дайте мне лишь кувшин молока, мне нужно накормить младенца, он очень голоден. Он не ел с самого утра.

Миссис Клоуд безучастно слушала о судьбе малыша, но вот имеющиеся под залог вещи заинтересовали ее.

– Дайте сюда часы! – грозно молвила она.

Пенелопа достала из кармана красивые часики и вручила их даме.

– Эй, Элен, принеси кувшин вечернего молока, да поживей.

Пенелопа тряслась от холода, ожидая на пороге, когда ей вынесут спасительную пищу для младенчика. Она схватила кувшин и прижала его к своему телу,  будто самое ценное сокровище, она боялась пролить хотя бы каплю.

– Не дольше недели, – холодно молвила дама и дверь захлопнулась.

Четыре раза только что пробили настенные часы. Пенелопа сидела на кровати, прислонившись спиной к подушке, которая служила ей защитой от холодной стены, держа в руках уснувшего ребенка. Она была в сознании, хотя очень хотела спать. Ее мысли бессвязно роились в голове, она не хотела заглядывать в будущее, впереди был только мрак.

Что ж случилось за эту ночь? Будто вся жизнь пронеслась за пять часов: когда она вернулась, то первым делом сварила малышу еду и досыта накормила его, к счастью, это пришлось по вкусу маленькому, и он сытый и обессиленный многочасовым рыданием, крепко уснул; затем она пошла проведать его больную мать. Близкая подруга Сары уже покинула комнату. Бедная женщина была предоставлена сама себе и на милость Божью, ее состояние по-прежнему не улучшалось. Нельзя винить миссис Гронит в бездушии. У нее тоже была семья и дом, а еще она помогла своему мужу-лавочнику вести их семейные дела.

Пенелопа сделала все возможное, чтобы облегчить страдания больной. Она прикладывала ей холодный компресс, поила водой и микстурой, пустила кровь, помешивала угли в камине, дабы огонь не погас. Затем она заглянула к Дороти. Больная девочка тяжело дышала, ее голова была очень горяча. Она лечила ее так же заботливо, как и мать. Пенелопа просидела у ее кровати битых два часа, пока не убедилась, что девочке получше. Перед сном она решила еще раз заглянуть в комнату матери, дабы смочить компресс. Убедившись, что все в порядке, она повернулась, чтобы выйти, как вдруг услышала слова:

– Мисс…– еле слышно шептала больная, – мисс…Эсмондхэйл…

– Да, Сара, – ответила Пенелопа – я здесь.

Сара пришла в себя, может быть ей стало лучше. Ее блуждающий взгляд не мог остановиться на какой-либо точке. Пенелопа присела около нее, больная заметила ее и с трудом повернула голову.

– Мисс…Эсмондхэйл, как мои дети? – чуть слышно произнесла она.

– Малыш Джозеф крепко спит, Дороти – тоже, – с вымученной живостью молвила Пенелопа.

– Я спала, мне снилось, будто слышу, как малютка плачет.

– Вам это приснилось, – успокоила Пенелопа.

– С ним все в порядке?

– Да, он в порядке – крепыш, поел и уснул довольный жизнью.

– Правда? – успокоилась Сара, глядя на Пенелопу.

– Да, да, – подтвердила та.

– А Дороти? Как Дороти?

– Ей лучше.

– Она… я слышала ее кашель.

– О, она кашлянула раза два, и то от волнения за вас.

Пенелопа сделала непроницаемый, спокойный, уверенный вид, чтобы не выдать, как, собственно, обстоят дела. Больной не нужно волноваться, это не пойдет ей впрок.

– Спасибо, – тихо ответила Сара, – мисс… Эсмондхэйл – вы наша благодетельница.

– Да бросьте, я лишь немного за вами присматриваю, мне не тяжело, это ведь, знаете, сейчас мое призвание – помогать приболевшим людям. Вот вылечу вас, тогда пусть мистер Кроссел знает, что я кое-чему научилась.

Сара попробовала улыбнуться, эти бодрые речи безмятежной, на ее взгляд, Пенелопы понемногу успокаивали ее тревогу.

– Вылечите меня – нет.

– Почему нет? Вот выздоровеете, тогда сядем с вами в моей комнате за чашкой горячего кофе, я вам поведаю, как я обучалась шить больного, посмеемся от души, особенно как сердился Кроссел.

– Нет… мисс Эсмондхэйл, не обманывайтесь, я чувствую…. – она была очень слаба, чтобы так долго говорить.

– Вы чувствуете слабость, ибо я пустила немного крови.

– Нет, я чувствую свой…конец.

– Конец? Нет, вы еще молоды и бросьте свои шуточки.

– Это не шутки… – она тяжело вздохнула

Пенелопа, как могла, приободряла ее, но такие бодрые, веселые, бойкие речи стоили ее сознанию больших усилий. В душе она рыдала.

– Мисс Эсмондхэйл…– заговорила Сара, – смилостивитесь над моими детьми, не бросайте их, прошу вас. Пообещайте, заботится о них, больше мне не к кому обратится…

– Бросьте, вы выздоровеете – будем опекать их вместе.

– Вы неисправимая девушка, – улыбнулась Сара – вы так обманываетесь – обманываюсь и я, пообещайте не бросать моих малюток, прошу…

– Почему обманываюсь, я верю – вера моя крепка. Но, я вам обещаю сделать все возможное в моих силах.

Сара была весела и спокойна: речи подруги немногое приободрили. Она попросила лишь выпить воды и уснула.

Спустя час она была мертва. Пенелопа просыпалась несколько раз и наведывалась ко всем больным, и обнаружила, что Сара – похолодела. Тогда Пенелопа упала у изголовья и залилась горячими, но беззвучными и горькими слезами.

Вернувшись в комнату, она взяла Джозефа на руки и прижала к себе, так нежно, как никого еще в своей жизни. Она плакала, глядя на беззащитного кроху, оставшегося без любящих людей, горе-отца она в расчет не брала. Пенелопа не могла объяснить те нежные чувства, которые проснулись в ней и нахлынули с особой силой, именно сейчас в этот роковой час. И не могла оставаться безучастной, видя страдания малютки, сейчас наша героиня не пожалела бы жизни, чтобы ему помочь.

И вдруг ей открылась истина ее бесполезной жизни, такое просветление приходит в часы расплаты, в минуты сотворения из никчемности, человека более возвышенного над своими проблемами; все время, потраченное на то, чтобы заботиться лишь о себе и своих потребностях, было выброшено в пустоту. Она была совершенной эгоисткой – изводила учителей и гувернанток, сестру обижала, мать не хотела слушать. Не давала никому спокойствия, даже Фредерику, который по своей доброте потакал ее прихотям. Эта кара справедливо назначена ей, чтобы показать, что живя праздно – мы забываем о тех, кто нуждается в самом необходимом; мы тратим деньги бесполезно, а могли бы помочь людям, которым они нужны, чтобы выжить. Даже эти месяцы под кровом клиники, девушка считала лишь сном, который на миг овладел ее телом, стоило только проснуться. Как она страдала по прежней жизни, по тем минутам, когда просто пролеживала на диване, и чему они ее научили? Что дали ей двадцать пять лет суетности, подготовили ли они ее, закалили. Просто чудо, что они богаты, их благосостояние стабильно и все о чем надо печься – это призрачное веселье, но а если бы на миг они разорились, и дочерям пришлось бы идти в гувернантки, чтобы раздобыть средства к существованию, чем бы тогда помогла ее прежняя жизнь? Теперь Пенелопа поблагодарила мать за этот урок, который она получила.  Как же горячо девушка раскаивалась, как просила прощения у всех, всех, кому когда-либо насолила и причинила боль.

А теперь, стоя в комнате, и  нежно обнимая малютку, она взглянула в будущее и в отчаянии прошептала:

– Боже милостивый, дай мне силы справиться с той миссией, что возложена на меня.

Эти слова были сказаны от всей души, они просто кричали в ней, рвались ввысь. И она плакала, она не знала, как воспитывать детей, но знала, что теперь ей пора взрослеть. Потом она села на кровать, поджав ноги, и уже не хотела думать, мысли бессвязно блуждали, а она бы и рада уснуть, но не могла.

Пробило шесть, тяжелые веки не повиновались ей, они не хотели открываться. Малыш лежал на руках и еще мирно спал, но пройдет какое-то время и он проснется и захочет есть и снова заплачет.

«Нужно что-то приготовить, прежде, чем кроха откроет глазки. Теперь не время раскисать, ты только что стала приемной матерью двух детей. Дороти! Нужно взглянуть, как малышка и готовиться к похоронам Сары», – эти мысли роились в голове.

Она положила малютку на свою кровать, и подошла к кувшину с водой. Умывшись, решила взглянуть на себя в зеркало. В прежние времена, она часто любила туда заглядывать и любоваться собой. Но, что же она увидела сегодня? Едва ли, за время пребывания в этом доме она когда-либо всматривалась долее двух минут, пока приводила себя в порядок. Эта особа, смотревшая на нее по ту сторону, разительно отличалась от той – прежней Пенелопы. Как изменилось ее лицо, какими безжизненными стали ее глаза. Где же тот задорный лукавый огонек, сквозивший в них? –  Его нет, он погас!

Тяжелые условия, непривычные для девушки из высшего общества, сильно отразились на внешности. Мерзкий климат, бессонные ночи, тяжелые трудовые будни, постоянные переживания и потоки слез сделали свою работу. Обветренное, распухшее лицо, огрубевшие руки, поблекшие черты лица, потускневшие волосы и потухший взгляд – вот чем теперь могла похвастаться наша героиня. Будто бы на десять лет она постарела за эти полгода. Даже мелкие морщинки образовались на лбу и вокруг глаз, и тонкие, красные нити проступили на щеках. Губы потеряли свое идеальное очертание, стали шероховатыми и припухшими, и больше они не улыбались так лукаво. После непрекращающихся потоков слез образовались темные круги, распухшие веки и нос, а также налитые кровью глаза. Брови стали незаметны, а волосы, те прекрасные шелковистые волосы, утратили былой блеск, а еще хуже из-за недостатка времени их остригли в пол длины и теперь они быстро укладывались в тугой узелок. Сама же девушка очень похудела.

Она с болью в сердце взглянула на себя и отошла от зеркала. Теперь ее внешность должна и вовсе ее не заботить. Да, ей – двадцать шесть лет, ну и что? Она не замужем, ну и что? У нее нет денег, но есть дети и нужно устроить похороны Сары – а вот это теперь существенная проблема.  А еще притащить мужа-пьяницу домой, заставить его по-человечески проводить свою жену в последний путь. И кроме всего, остается работа в клинике и тяжелый характер мистера Кроссела, который не уменьшит своих требований ни на йоту. Теперь ли ей роптать на судьбу, уж месяцы протекли, сколько можно еще ныть в подушку и ждать, что тебя снова захотят видеть в Фортенхолле?

Раздумывая над этим, Пенелопа  готовила малышу вкусное варево из молока и кашки, над которой она колдовала вчера вечером. Потом она посетила комнату Дороти и, ощупав ее пульс, снова обеспокоилась. Девочка вся горела, как бы болезнь матери не перешла на ее и без того слабое тельце. Она наливала микстуру и заметила, что ее осталось чуть-чуть.

– Надо попросить доктора Кроссела снова приготовить лекарство, – про себя прошептала она. – Сейчас же пойду и попрошу! Но кто останется присматривать за Дороти и малышом?

А еще в кошельке всего два пенни оставшихся из семи фунтов, которые уплатил ей ее работодатель, чтобы она приобрела себе лучшую одежду и обувь для тех прогулок, которые приходится осуществлять почти каждый день. А теперь у нее нет ни денег, ни сапог, ни платья.

– Нужно написать матери, – прошептала она.

Ночью ведь Пенелопа во всем раскаялась, теперь она перенесет свои извинения на бумагу и попросит немного денег, вместо приданого. Такие мысли горестные и волнительные – по очередности сменялись, и буквально, через минут десять письмо уже написанное, лежало в кармане, и она готовилась отправиться в клинику и на почту.

ГЛАВА 8.Жить по-новому.

Пенелопа еще раз перечитала письмо, оно было отражением состояния души. Каждая ее частичка теперь перерождалась от былой бесполезной жизни. А еще к горлу подступал комок, как только она вспоминала печальное событие прошлой ночи.

“Клиника доктора Кроссела,

Ноул-парк стрит 56,

Летмонд, Камберленд,

12 марта.

Здравствуй, милая мама! Спешу тебе сообщить, как проходит моя жизнь после того, как я покинула отчий дом. Работа моя – нелегкое испытание, закаляющее тело и образумливающее душу. Не скажу, что мне так уж плохо, но сейчас больно за друзей. Мне повезло, я встретила много прекрасных людей, которые относятся ко мне очень хорошо.

Прошлой ночью я поняла, какой жестокой эгоисткой была и изводила тебя, демонстрируя свою строптивость. Мое поведение непростительно, так мог лишь поступать капризный ребенок, но не взрослый человек. Я знаю, ты очень злишься на меня, и понимаю, как ты права. Но, все же, прошу оказать мне небольшую помощь: у меня нет денег, но наступил такой момент, когда в них возникла жизненная необходимость. Мне не к кому больше обратиться, кроме как к семье, я взываю к твоему материнскому любящему сердцу – помоги мне. Хотя бы десять-двадцать фунтов, чтобы я смогла решить важные проблемы, иначе мне придется пасть очень низко и просить милостыню где-нибудь в окрестностях Лондона.

Твоя раскаявшаяся дочь,

Пенелопа Эсмондхэйл”.

Последние слова были убедительным рычагом, который точно сработает. На самом деле, Пенелопа не хотела унижаться и попрошайничать, да и раскаивалась правдиво, просто если сердце матери не дрогнет от взывания о помощи, то уж точно дрогнет гордость и репутация, она уж, не допустит позора, чтобы о ней плохо судачили. Похоже, возвращается прежний характер – немного хитрый и стервозный, с которым она жила большую часть своей жизни в высшем обществе. Девушка немного поморщилась, даже улыбнулась своей лукавой улыбкой, с которой раньше не расставалась.

“Я еще не до конца сломалась”, – подумала она, – “во мне еще живет бесенок”.

Но, если мать и вышлет ей денег, то это случиться не раньше, чем через неделю, а дела не требуют отлагательства. Пенелопа сбегала к миссис Гронит, она сообщила ей ужасную новость. Жена лавочника согласилась помочь. Она быстренько собрала несколько крепких женщин и поспешила подготовить покойницу к омовению и переодеванию; мистеру Грониту жена велела найти Макдуола, любой ценой и привести в дом, чтобы он успел отрезвиться до похорон. Единственное, что осталось решить – это денежный вопрос и устройство детей. Миссис Гронит пообещала, что на первых порах присмотрит за детишками и согласилась найти надежную кормилицу. После почты Пенелопа отправилась в клинику, она впервые опоздала на работу с первого дня работы здесь.

Мистер Кроссел, вероятно, разгневанный такой дерзостью, уже поджидал ее в холле. Когда она вошла, он смерил ее грозным взглядом и намеревался сделать выговор. Она опередила его на секунду, подняла руку и промолвила:

– У меня есть серьезное оправдание – Сара умерла.

Милен тоже стояла в холле, как только она это услышала – обхватила руками голову.

– Бедная девочка, – молвила грустно она, – эдакий демон, таки свел ее в могилу.

Пенелопа подошла к ней, поведала о тяжелой ночи, и что Дороти тоже очень слаба.

– Я должна отправиться туда, – старушка вопросительно посмотрела на мистера Кроссела.

– Что, и бросить меня одного? – воскликнул в негодовании он. – Ну, давайте сейчас всем городом соберемся и отправимся хоронить покойницу, а кто о живых побеспокоиться?

– Мистер Кроссел, я готова следовать за вами, – молвила Пенелопа.

– Я не могу взять такую оборванку! – воскликнул он.

И действительно, Пенелопа взглянула на себя – страшная женщина смотрела на нее по ту сторону зеркала. Ее прическа представляла нечто спутанное, космы торчали в разные стороны, одежда измазана глиной, да и под ногтями была грязь. Она спешила в клинику и поскользнулась и упала в болотистую лужу, и шляпка куда-то запропастилась. А доктор был уж очень педантичен и любил соблюдать чистоту, ему было стыдно показаться с такой спутницей.

Мистер Кроссел очень злой, в одиночестве, отправился к своим пациентам. Тем временем, Пенелопа и Милен уже были подле тела Сары. Миссис Гронит сдержала свое слово, и она уже заканчивала с одеванием, когда они вошли. Скоро должен был прийти священник и лавочник. Мистер Гронит был мужчиной крепкого телосложения: высокий, немного полноват; с приятными, располагающими чертами лица. Он знал мужа Сары и потому взял с собой еще и кузнеца.

После того как стало известно о случившемся, все жильцы вышли из комнат и направились в комнату хозяйки. Старуха Скрин пришла посмотреть на покойницу, потом подошла к Милен:

– Таки завернулась твоя девчушка, – кинула она.

Пенелопе было неприятно даже смотреть на это ожесточенное, лишенное всяких человеческих чувств, лицо старухи.  Казалось, что в ней нет сострадания и малейшей вежливости, ведь Сара взимала очень маленькую плату, насильно не требовала долги и не повышала платы по прихоти. Миссис Кофью сегодня же стала подыскивать новое жилье. Она высказалась, поскольку домоправительница померла, то и платить ей незачем. Хотя вот-вот подходил строк уплаты, и деньги нужны были для похорон.

Внизу послышался громкий шум и звучные мужские голоса. Похоже, мистера Макдуола привели домой. Он сопротивлялся, изливал ругательства и проклятия. Старушка Милен ушла посидеть с детьми в комнату Пенелопы, не желая оставлять детей одних, когда этот изверг вернулся.

Мистер Гронит втолкнул Мориса в комнату, где лежало тело его жены. А его супруга, хоть и была женщиной маленького роста, да хрупкого телосложения, гордо взглянула на непутевого мужчину и повелительно промолвила:

– Ты где путался, пьяница? Твоя жена померла, а ты и лыка не вяжешь, запомни, ты обязан достойно проводить ее в последний путь, иначе ее душа не даст тебе покоя до конца жизни.

Морис выругался, потом взглянул на умершую жену:

– Я боюсь мертвецов, мне здесь не место.

– А где же твое место, собака, – закричала Пенелопа – в псарне!?

– Нет уж, я тебя тогда не поколотил, но сегодня ты у меня дождешься.

Двое мужчин ловко вытащили его в коридор, он был слишком пьян, чтобы дать им отпор и исполнить свое обещание.

– Приведи себя в порядок! – воскликнула миссис Гронит ему вслед.

Но он лишь закрылся в своей комнате, вот таково было его истинное чувство к Саре – полное пренебрежение. Правда душа ее освободилась от нестерпимых оков и, наверное, грустит о несчастной своей любви на небесах, наблюдая за безразличием мужа. А вот судьба крошек еще висела на волоске – оставить их с таким отцом равносильно, что бросить в клетку с голодным львом. Пенелопа решила сдержать обещание и позаботиться об этих детках, как родная-приемная мать.

День похорон оказался очень дождливым. Много знакомых горожан и просто зевак, пришли проводить достойнейшую из женщин в ее последний путь. Ее исхудавшее лицо, застывшее в маске бесстрастного покоя, изменилось до неузнаваемости – пропала мягкость, сквозившая во всех чертах при жизни. Пенелопа коснулась руки подруги, желая в последний раз ощутить ее, правда она уже не могла подарить благодатного тепла. Наклонилась и молвила на ухо:

– Спи спокойно, моя милая подруга, твои горести закончены, о детях теперь побеспокоюсь я.

Может быть, Сара услышит ее со своего нового пристанища и будет знать, что все хорошо.

Милен погладила лицо покойнице и так же  тихо шепнула свои речи, потом подошла к Пенелопе:

– Теперь и мне нужно позаботиться о несчастных детках.

Мистер Макдуол тоже присутствовал, такой же потрепанный и грязный, как тогда когда его привели насильно домой. С ним находились его самодовольные дружки и что-то усиленно обсуждали.

Уже приказали опускать гроб, как кто-то сзади окрикнул:

– Стойте!

Многие обернулись и увидели женщину, облаченную в траурное одеяние, спешившую к гробу.

– Стойте! – выдохнула она.

– Неужели она пришла? – начали перешептываться люди.

Женщине было лет за сорок, рослая, стройная, крепкая. Ее черные волосы с проседью аккуратно вложены в косу. Черные глаза блестели, она лишь на миг остановилась перевести дух, потом произнесла:

– Я не успела с ней попрощаться.

– Кто это? – спросила Пенелопа у Милен.

Старушка грустно улыбнулась и произнесла:

– Это миссис Саливер – старшая сестра Сары.

– У нее есть сестра, Сара никогда не упоминала о ней?

– И не обязана была, Марианна отреклась от семьи, вышла замуж за богача и утратила связь “со своими корнями”.

Пенелопа удивленно открыла рот, словно желая что-то сказать:

– Их отец громко заявил, что более не имеет старшей дочери, – добавила Милен.

Тем временем Марианна упала на колени подле гроба и произнесла молитву шепотом. Поскольку он уже был заколочен, она обняла его и зарыдала:

– Прости меня, что я раньше не приехала, ох сестра, моя голубка, как я могла…

– А откуда она узнала о похоронах? – удивилась Пенелопа.

– Я ей написала, – ответила старушка, – я знаю, хоть они и не поддерживали отношения много лет, но ведь родство просто не перечеркнешь, пусть же попрощается в последний раз.

Марианну оттянули от гроба и продолжили обряд. Она стояла безмолвная, не подымала глаз. Милен тихонько подошла к ней:

– Марианна, я очень рада, что ты приехала…

– Я опоздала…

– Нет, ты успела…

Вереница граждан, облаченных в траурные наряды, медленно направлялась в город. Среди них сплоченной компанией шли Пенелопа, Милен и Марианна:

– Как она умерла? – поинтересовалась женщина.

– Во сне… – ответила Пенелопа.

– Ты была с ней?

– И да, и нет – я захаживала в ее комнату время от времени. Покинула мирно спящую, вернулась и увидела, что она мертва.

– Бедняжка Сара, – отозвалась Марианна – я ведь предлагала ей свою помощь после смерти родных, но она отказалась и лишь повторяла, что мне надо покаяться, посетить могилы родителей, просить у них прощения.

– И надо было, – молвила Милен, – ты знаешь, что поступила худо – при всех в церкви отреклась от родни, твоих родителей не пустили даже взглянуть на венчание.

Марианна, молча, опустила глаза:

– Я осмотрю дом.

– Ты знаешь, что отец запретил тебе переступать его порог.

– Но их уже нет в живых, могу ли я туда зайти, посмотреть на руины моей жизни?

Пенелопа молвила:

– А почему бы и нет, что плохого, она ведь раскаялась. Да и к тому же, она тетушка Дороти и Джозефа.

– О, я знала, что у моей сестры родилась дочь, до меня доходили слухи, что девочка выжила, а сколько их погибло.

– Ее жизнь пока еще в опасности.

– Да, да, хрупкое дитя, – подтвердила Милен.

Они подошли к дому – старое серое здание, прохудившееся от времени и ветров. Внутри оказалось пусто: жильцы съехали с него, не заплатив, только старуха Скрин кинула шиллинг на стол и ушла.

Марианна внимательно оглядывала все, она прикасалась к стенам, прижималась щекой, будто, прислушиваясь:

– Я даже слышу их голоса, вот малышка Сара говорит своим тоненьким голоском, а мать ей отвечает.

Пенелопа стояла подле нее и молчаливо слушала, она ведь знала, что это только воображение Марианны.

– Я в цветных снах вспоминала свое детство и юные годы, проведенные в этом доме.

Спустилась кормилица и сказала, что ей нужно идти, так как похороны закончились.

– Я хочу взглянуть на детей, – кивнула Марианна.

Наверху кроха Джозеф мирно посапывал в люльке, а Дороти тихо спала на кровати, жар ненадолго отступил и ей полегчало. Марианна вошла почти беззвучно и оглядела детей.

– Ангелочки, – прошептала она.

В кухне Пенелопа разожгла огонь и поставила чайник на плиту.

– Что теперь делать? – спросила она. – Мне же надо убираться с этого дома.

– Почему? – спросила Марианна.

– Это чудовище… – она не успела договорить, как в холле послышались посторонние звуки.

Много мужчин вошло одновременно, с ними был мистер Макдуол, он что-то распевал со своими дружками. Всего их было пятеро: трое закадычных друзей, сам хозяин и еще один господин, весь нарядно одетый с тростью и элегантным цилиндром.

– Да, хоть дом и стар, но мне подходит.

Пенелопа и Марианна вышли из кухни.

– Ты же говорил, что никого нет? – отозвался один из дружков.

– А-а-а, эти никак не уберутся.

– Что вы здесь делаете? – грозно молвила Марианна.

– Это ты нам? – заорал Морис. – Теперь я хозяин этого дома, я должен спрашивать.

Сестра Сары выпрямилась, будто встречая врага, лицо ее стало очень жестким и холодным:

– Ты кто? – спросила она.

– Я – муж Сары, – крикнул Морис.

Тем временем подозрительный господин тростью постукивал по стенам:

– Очень старый дом, могу дать пятьсот.

– Ты же говорил тысячу… – запротестовал Морис.

– А ты утверждал, что дом в порядке, а я вижу лишь старое, неухоженное здание, потому пятьсот моя окончательная цена.

– Он хочет продать дом, – испугалась Пенелопа.

– Этому бордельщику, – тихо добавила Марианна.

– О, куда же денутся дети?

– Ты что вознамерился продать дом? – грозно спросила Марианна.

– Да, я хозяин, захочу – продам.

– Этот дом тебе не принадлежит.

– Я хозяин! – заорал он.

– Хорошо, хозяин, я покупаю это здание за тысячу, – она была сведущей женщиной в финансовых делах.

– Что? –  воскликнул бордельщик. – Мы так не договаривались, я – первый покупатель.

– А я даю больше, – молвила она, – коммерция признает только деньги.

Господин скривился, все его лицо нервно поддергивалось, а ум энергично работал:

– Тысячу двести…

Марианна довольно покачала головой:

– Тысячу пятьсот….

Дружки Мориса, да и сам мистер Макдуол,  лишь разинув рты, молча, слушали.

– Тысячу семьсот, – воскликнул бордельщик – мое последнее слово.

– Две тысячи, – молвила лукаво Марианна, – я побогаче тебя.

– За эту руину, – воскликнул господин, – беру ее за две тысячи пятьсот фунтов наличными.

– Три тысячи фунтов наличными и завтра мой поверенный привезет деньги, а также необходимые бумаги, – воскликнула торжествующе Марианна.

Господин выругался, но лишь пожал плечами:

– Будь по-вашему, сударыня, я не могу платить такие деньги за старый дом.

Мистер Макдуол немного протрезвел от таких торгов, это даже превысило его ожидание.

Марианна весело повернулась к Пенелопе:

– Можешь жить в этом доме и дальше, я дам необходимые распоряжения поверенному и завтра сюда приедет экономка и прислуга. Чтобы дом моих родителей был борделем? Нет уж, лучше пусть пустует, я сделаю здесь кое-какие переделки.

На протяжении вечера, что Марианна Саливер писала необходимые письма, она поведала Пенелопе свою историю жизни. Ее муж был богатым человеком, славным представителем буржуа: имел свою публичную контору, несколько малоприбыльных шахт, которые в последнее время начали приносить небывало хороший доход. В последние годы своей жизни подался в чиновники, но не выдержал сильных волнений и его сердце остановилось. Он оставил жене свое дело, детей у них никогда не было. Марианна считает, что это кара за отречение ее от семьи и постоянные измены мужа. У нее есть огромный дом в соседнем графстве, кроме шахт и конторы мужа, она приобрела неплохие земли и хочет возвести там фермы и заняться посевами пшеницы. Она процветает, но нет у нее наследников, потому она решилась взять опеку над детьми сестры. Миссис Саливер хорошо позаботиться о них: наймет самого лучших нянек, пригласит хорошего доктора, даст Морису отступные, лишь бы он отказался от отцовства.

Пенелопа улыбнулась, ощущала облегчение – с ее плеч свалился огромный груз, она не смогла бы дать и четверти того, что сможет эта женщина, тем более, еще и родная тетка. Единственное, что опечалило девушку – она не сможет с ними видеться, но Марианна улыбнулась и пообещала, что будет присылать за ней экипаж, если Пенелопа пожелает увидеть детей, стоит только написать.

Последующие дни дарили надежду на лучшее и светлое. Все долги Сары были погашены, в ее дом вселилась экономка и четыре служанки, они занялись уборкой и прислуживали и Пенелопе. Приехал  поверенный от матери, привез десять фунтов, правда они уже не были столь важны, но зато девушка прикупила некоторые вещи для себя и вернула часики.

ГЛАВА 9.Болезнь Пенелопы

Беда приходит не одна – они приходят вместе. Только Пенелопа решила вопрос устройства  дальнейшей судьбы бедных крошек, как тут же сама почувствовала недомогание. Поначалу она лишь чихала. Через несколько дней все осложнилось, особенно после многочасовой прогулки по залитым водой полям и размытым дорогам. Она пила больше горячего кофе и не всерьез воспринимала свою простуду.

Спустя четыре дня, проснувшись однажды утром, она почувствовала во всем теле ломоту и слабость. В глазах стоял туман, не было сил, чтобы подняться, внутри пылал жар, голова налилась, в висках стучало, сущность пробирал озноб, из грудей вырывался хриплый кашель. Так она пролежала все воскресное утро, благо мистер Кроссел уехал на днях к дальним родственникам одного из пациентов, по рекомендации последнего, должен был вернуться лишь во вторник, ближе к вечеру. Значит, у нее есть два свободных дня, чтобы немного отлежаться и поправиться.

Но уже послезавтра она должна быть здорова, ведь старый ворчун, приехав, обязательно поинтересуется, где его нерадивая помощница. Пенелопа с трудом дотянулась до кувшина с водой, налила себе стакан и залпом выпила. Она решила немного поспать, а наутро пойти в клинику и достать из шкафчика то чудодейственное средство, которое доктор пил всю зиму, дабы не заразиться от больных. Девушка знала, что еще немного осталось.

Когда Пенелопа крепко уснула, ей начал сниться удивительный сон:

“Она стоит посреди огромного зала, ярко освещенного множество свечей, с потолка свисает великолепная люстра, отделанная серебром. Старинные часы медленно отчитывают время, откуда-то сверху доносится восхитительная музыка. Пенелопа подумала, что находится на одном из балов, которые часто любила посещать ее мать, но почему нигде нет гостей и слуг, лишь она одна? И вот невзначай она начала танцевать, чья-то невидимая рука поддерживает ее. Ее белоснежное, легкое, пышное платье развивается по залу, бальные туфельки слегка касаются сверкающего пола. Шея, кисти рук и пальчики отягощены золотыми украшениями. От яркого света исходящего от люстры и играющего меж стеклянных подвесок, болят глаза, но Пенелопа не может оторвать глаз, ее взор прикован к свету, так манящему к себе.

Вдруг танец заканчивается и музыка стихает. Теперь девушка, прищурив глаза, различает человеческую фигуру. Из ниоткуда появляется Ричард Гембрил, он странно одет. Его рубаха небрежно спадает поверх штанов, нет шейного платка и  верхние несколько пуговиц расстегнуты. На руках железные перчатки, на груди надета стальная пластина в виде щита. В руках он держит меч, на голове широкополая шляпа с перьями. Ричард приближается к Пенелопе, не замечая ее, он смотрит поверх нее, его взгляд прикован к чему-то, находящемуся позади девушки. Пенелопа оборачивается и замечает Джулию.  Ее сестра также одета очень необычайно: у нее простое черное платье, в нем она напоминает средневековую даму. Ее голова не покрыта вуалью, волосы распущены, спокойно падают на плечи и грудь. И у нее в руках такой же меч.

Она спокойно приближается к Гембрилу, подымает меч и готовится к атаке. Между ними завязывается поединок, причем они кружат вокруг неподвижной Пенелопы, не задевая ее. И это не игра, искры отскакивают от  соприкосновения лезвий, звуки от ударов эхом отражаются по залу. Джулия также сильна, как и ее противник, она ничем не уступает ему. Отбив очередную атаку, она резко оборачивается, и ее волосы, легко развиваясь, касаются лица Ричарда. Он опускает меч, медленно подходит к ней, она грациозно поворачивается, их руки встречаются, оружие падает на пол, издавая глухой лязг. Они несколько секунд неподвижно смотрят друг на друга, а потом вместе оборачивают свой взор на Пенелопу. Вдвоем приближаются к ней, под ногами девушки разворачивается бездна, она стоит у самого края, еще шаг и она сорвется и упадет. Тем временем парочка приближается к ней вплотную, они злостно улыбаются и вместе толкают нашу героиню. Пенелопа пытается схватить руку сестры, но та отстраняет ее и девушка падает…”

– А, а, а! – что есть силы, закричала она, и резко вскочила с кровати.

У нее помутнен взор, чья-то рука придерживает ее за плечо, чтобы она не рухнула с кровати.

– Дайте ей питье, – звучит голос, девушка знает, кому он принадлежит, это доктор Кроссел, но он прибыл очень рано.

– Вы же должны быть во вторник, – слабым голосом выговорила Пенелопа.

– Я прибыл вчера вечером во вторник, – ответил доктор, протирая лоб девушки полотенцем, смоченном в уксусном растворе.

– Сегодня среда, – проговорила Милен, находящаяся возле постели больной, – вы, мисс Эсмондхэйл, пробыли в бреду три дня.

– Все очень серьезно, – молвил мистер Кроссел, осматривая Пенелопу, а потом прокричал:

– Гнусные торгаши!

Пенелопа в ужасе размышляла, что ее патрон находится уже здесь, а она лежит в кровати.

– Я разложу бинты… – бредит она, пытаясь подняться.

– Лежи в постели! – грозно приказал ей мистер Кроссел, нащупывая пульс.

– Но, вы приказали мне переложить инструмент…

– Ты – больная! – прокричал он.

– Я вам заплачу, дайте мне той материи… – бредит Пенелопа, уже не осознавая, что говорит.  Потом ей дали что-то выпить и она впала в забытье, в ушах стоял легкий гул, она с трудом различала голоса, наступила тишина…

Глаза снова открылись, на сей раз она не узнала комнаты, в которой оказалась. Но, она ясно различала, что это не ее комната. Здесь было очень тепло и уютно, пылал камин, чуть слышно потрескивали поленья, в воздухе стояли больничные запахи  вперемешку с ароматичными растворами. Кровать, где лежала больная, была огромная, мягкая и удобная. Сначала девушке почудилось, что она у себя дома, лежит в своей кроватке, но она ошиблась. В комнату вошел мистер Кроссел, в руках он держал пузырек и стакан наполненный водой. Он тихо приблизился к больной, считая, что она еще дремлет. Пенелопа слегка приоткрыла глаза и лежала неподвижно. Он отчитал несколько капель и поставил стакан на столик. Взял руку девушки, пощупал пульс, провел рукой по лбу. Пенелопа зашевелилась и открыла широко глаза.

– А, проснулась, хорошо, выпей вот это.

Он поставил стакан и некоторое время молча, смотрел на лицо девушки.

– Где я?

– В клинике, я не мог лечить тебя в том грязном сарае.

– В клинике? Я… не помню таких комнат.

– Ты в клинике, на втором этаже.

Дело в том, что Пенелопа за месяцы своей работы только единожды посетила второй этаж во время Рождества. Старушка Милен вошла с тазом, она радо отметила, что Пенни лучше и принялась омывать тело девушки, доктор уже ушел.

– Где я?

– В клинике, милочка, доктор лично перенес вас сюда и поселил в своей комнате.

– Я в его комнате?

– О да, я поначалу и сама удивилась, знаешь, он сюда мало кого пускает, я убираюсь и то только тогда, когда его нет в доме, дабы он не знал.

Девушка удивилась, он всегда был крайне строг с ней и не любил, когда она без нужды бродила даже по первому этажу.

– Вы должны что-то съесть, я сейчас же приготовлю лечебный куриный бульон да испеку булок к чаю. Она привела Пенелопу в порядок и вышла из комнаты.

Девушка лежала в этой комнате с противоречивыми чувствами: с одной стороны она была очень слаба и еле шевелилась, но с другой ей было стыдно, что она заняла чужую комнату. Теперь коротая время, Пенелопа внимательно рассматривала все: у узкого окна находился письменный стол с множеством дверец; также шкаф, в котором было шесть полок уставленных книгами; две фарфоровые вазы, кувшин и огромное блюдо, примостившееся на небольшом столике; мольберт. Странно, она даже и не знала, что он умеет рисовать. Она теперь сопоставляла, когда в прошлый раз увидела ее, но тогда все было скрыто ширмой и плохо освещено, но сейчас можно было не спеша рассматривать. Это был маленький мирок доктора Кроссела, из которого он временно был изгнан. Стены были оклеены простенькими обоями, на полу положен мягкий ковер, охотничье ружье, голова лося с огромными рогами. На письменном столе лежали тетради, огромные карты, гусиное перо, чернильница. Небольшой будильник располагался на тумбочке около девушки. Также здесь находились две восковые свечи, вставленные в деревянный подсвечник из бука. Лежала книга – исторический роман. Наша героиня пролистала его и снова положила на то же место. До этого ей казалось, что кроме медицинских книжек и газет, он вообще ничего не читает. Окно было занавешено тяжелыми портьерами, но все-таки за окном стучали капли дождя и доносились звуки ветра.

Спустя час он зашел ее проведать. Она попыталась приподняться, но он жестом приказал ей лежать.

– Ты очень слабая, я запрещаю много двигаться несколько дней.

– Извините меня мистер Кроссел.

– За что?

– Я лежу в вашей постели.

– Пустяки, я не собираюсь изводить до могилы свою единственную, хотя и непутевую, помощницу. Только, наверное, возьму кое-какие книги, вечером люблю читать.

– Вы рисуете?

– Что? – казалось, доктор удивился такому внезапному вопросу. – Нет! С чего ты взяла?

– Мольберт.

Он улыбнулся, редко когда на его лице появлялось это выражение, всегда серьезен, угрюм, молчалив, закрыт для окружающего мира.

– Он не мой.

Пенелопа хотела расспросить доктора относительно его семьи. Милен говорит, что он был не женат, но имел кое-каких родственников. Однажды жил у него один парень, тот общался с ним как с сыном, но похоже это был его племянник.

– Мистер Кроссел у вас есть семья?

– Нет… Зачем, барышня, вам понадобились такие подробности, я вас лечу, но не намерен исповедоваться.

– Я у вас работаю и не знаю, какой вы человек.

– Ужасный, если вас устроит такой ответ? Не думайте, что болезнь дает вам право влезать в мою жизнь, я уже жалею, что принес вас сюда, надо было оставить в той дыре.

– Мистер Кроссел…

Он хлопнул дверью.

Милен вошла, принесла ароматный бульон и свежее испеченные булки. Она пожурила Пенелопу за ее нетактичное поведение и предупредила, что доктор может легко отправить ее завтра же назад, так что ей надо помалкивать.

Вечером, у девушки спал жар, и она спокойно уснула. Ей уже не снились ужасы, но лишь образ доктора Кроссела периодически возникал в ее воображении. Она всегда его побаивалась, ждала выговора за свою неповоротливость. Но его поступок по отношению к ней был очень благороден. Видно он переступил через свои принципы, раз разрешил оказаться в своей комнате.

ГЛАВА 10.Томас Форхтин.

После перенесенной болезни, Пенелопа осталась жить в клинике на втором этаже. Милен освободила ей небольшую каморку, здесь не могло поместиться много мебели: небольшая кровать, стол, стулья и комод. Наша героиня постепенно осваивала ее и переносила вещи. Она решила, что лучше ей будет именно здесь, больше времени остается для себя. Новая экономка, получив от Марианны соответствующие указания, приступила к переделке дома, и Пенелопа стала чувствовать себя лишней, да и мистер Макдуол, будучи пьян, иногда приходил по наитию к двери, хотя его тут же гнали прочь. Теперь он хорошо приоделся и даже снял себе пристойное жилье, но внутри остался по-прежнему гнилым человеком. Марианна пожаловала ему хорошие отступные за отказ от детей, Милен слышала цифру в десять тысяч фунтов, не считая тех трех за дом.

Поговаривали, что он завел себе красивую молодую любовницу с сомнительной репутацией, а еще очень падкую на деньги. Старушка усилено обговаривала со всеми своими знакомыми, и все обоюдно были согласны, что мисс Блотч преспокойно оберет Мориса и оставит его с носом. Они не раз жалели бедняжку Сару, но теперь радовались, что дети в полной безопасности. О Марианне, в последнее время, стали думать лучше, она ведь пожертвовала кое-какую сумму приюту для сирот. Милен надрывала горло, доказывая парочке особо болтливых и вредных матрон, что сестра Сары – достойная дама, раскаявшаяся за свои былые погрешности.

Тем временем весну сменило лето, стало намного легче и приятней осуществлять такие долгие прогулки. У нашей героини были новые ботинки и несколько платьев, довольно простых и удобных. Сама швея оказалась дамой, хоть и скупой на деньги, но очень веселой и болтливой. Во время своих примерок, Пенелопа узнавала много слухов, сплетен и разных историй о жителях города. Даже Милен оказалась менее осведомленной, нежели эта дама. Тем более, она порекомендовала барышне пару лосьонов собственного приготовления, чтобы немного омолодить лицо и убрать эти маленькие, проступающие красные нити на щеках. Может Пенелопе еще удастся вернуть свою прежнюю красоту, хотя глядя на себя, уже более зрелую даму, она начала задумываться, что постепенно стареет.

Природа расцвела, но вонь от жары распространялась с неимоверной силой и въедалась в стены домов и самих граждан. Приятнее было выезжать за пределы города и наслаждаться упоением ароматов цветов и фруктов. Пенелопа частенько, по поручению Милен или своей собственной прихоти, срывала некоторые травы и прятала их в свой передник. Это немного замедляло пешие прогулки, и доктор частенько ее подгонял. Но что же за прелесть была вечером, когда Пенелопа готовила себе травяные ванны и погружала туда уставшее тело. Доктор был и вправду блюстителем чистоты, он не переносил грязь, и его наперсница должна была мыться чаще, чтобы удовлетворить его понятие о помощнице доктора.  А можно еще было сварить лечебный бальзам и с удовольствием выпить чашечку – другую, заедая вкусными булками. Чай был для бедняков непозволительным лакомством, ведь стоил прилично, зато такие отвары готовили многие хозяйки. Милен сушила разные травы у себя в каморке, потом набивала ими небольшие подушечки и подлаживала на ночь у изголовья. Пенелопа многое перенимала у старушки, да и спалось тогда легче, запах душистых трав перебивал ту нестерпимую вонь, которая пробиралась снаружи.

Наступила осень. В медленном течении времени протекли сентябрь, октябрь и половина ноября. От скуки горожан спасло лишь одно интересное событие, которое поставило город на уши. В местную гостиницу “Эдуард” пожаловал один богатый господин. Он был смельчак и решился прогуляться вечерком, обследуя город, но на его беду ему на дороге попались пару молодцов одной из многочисленных банд. Они вели за ним слежку с тех самых пор, как тот вышел из экипажа. Так вот, этого джентльмена обнаружили валяющимся где-то в закоулке, без денег и соответственно без ценных вещей. Но он оказался родственником одного судьи и подняли на ноги всю полицию, чтобы найти тех грабителей. Самого же больного доставили в клинику Кроссела.

Он неподвижно лежал на кушетке, его голова была на скорую руку перевязана, а тело все покрыто многочисленными синяками и ссадинами, да еще и левая рука опухла. Он жалобно постанывал, пока доктор обследовал все повреждения. Нужно было сделать множество перевязок и промыть раны. Пенелопа и Милен уже приготовили все необходимое. С этим господином находился еще его дюжий слуга, нанятый для охраны и один констебль. Доктор сказал, что для надобности придется оставить больного на несколько дней в клинике, дабы вести ежедневное наблюдение за его состоянием, кроме того, больной обещал выписать чек на крупную сумму и Кросселу не хотелось терять такого пациента.

Утром Пенелопа принесла больному целебный чай и некоторые лекарства. Она решила приложить компресс на лицо, чтобы снять припухлость. Глаза ужасно заплыли, и больному было очень больно их вообще открывать. Джентльмен пошевелился, почувствовав прикосновение влажной салфетки, Пенелопа сразу же произнесла – кто она, и с какой целью оказалась подле него. Мягкий женский голос успокоил пациента и он, подчиняясь воли девушки, продолжал дальше спокойно лежать.

– Я и не знал, что этот город столь негостеприимен, – молвил он после короткой паузы.

Пенелопа смочила салфетку и положила ее на глаза:

– Сейчас немного пощиплет – это нормально, – монотонно произнесла она, потом добавила, – вероятно потому что вы, сэр, пренебрегая собственной безопасностью, решились на такой отчаянный шаг.

– Я и раньше пешим прогуливался по разным городам, но такого нигде не было.

– Наш город не таков… – она словила себя на слове: “Наш город – я и сама недавно проживаю здесь, неужели эти трущобы уже стали мне родными?”

Господина звали – Томас Форхтин, он был представительным мужчиной лет тридцати двух – тридцати пяти. Сейчас трудно было судить, красив он или же нет, каковы его черты лица, но его манеры казались очень утонченными. К тому же оказался весьма красноречивым и любопытным человеком, который пытался все выведать. Он изводил доктора детальнейшими расспросами относительно своего состояния и описывал свое самочувствие, чуть ли не поминутно. За те три дня, что он провел в клинике, сей джентльмен успел вытянуть из Пенелопы и Милен много подробнейших рассказов  о городе. Доктор добровольно согласился исполнять роль добропорядочного священника и спокойно выслушивать все, что исходило из уст его пациента. Наконец, распрощавшись с ним, он облегченно вздохнул, повернулся к помощнице и молвил:

– Какие же зануды эти благовоспитанные аристократы.

– Вы так не любите богачей?

– Я ненавижу их наглость и уверенность, что им все дозволено, впитанные с молоком матери, будто бы кроме их проблем, никаких больше не существует.

– Не все аристократы таковы, мистер Кроссел.

– Нет, я знавал много богатых и все они одинаковы.

– Что же вы тогда можете сказать про меня, ведь я тоже из их “кругов”?

– Вы? – он ухмыльнулся и посмотрел на девушку. – О, да, сейчас вы выглядите как истинная леди.

– Может быть в данной ситуации меня трудно назвать дочерью дворянина, но до этого…

– Вы были испорченной девчонкой, которую родители изгнали из дому, и которая, я уверен, не отвечала и половине тех требований, которые присущи истинной благовоспитанной барышне, – закончил он ее фразу с видом полного торжества.

Пенелопа замялась в ответ, ведь таковою и являлась на самом деле.

Но через несколько дней мистер Форхтин сам пожаловал в клинику и прождал доктора и его помощницу до вечера. Он пришел под предлогом выразить благодарность по поводу своего выздоровления и самого хорошего ухода и отношения к нему в этом доме. Теперь же предлагал назавтра отужинать у него в доме, в который вселился после отъезда из клиники. Он расположился в одном коттедже, принадлежащим судье и был предоставлен для родственника в полное распоряжение.

Доктор откланялся, но сказал, что принять такое приглашение не может за неимением времени. Тогда Форхтин обратился к Пенелопе, он выразил надежду, что девушка не откажется провести часок-другой с ним и его тетушкой, которая приехала, как только узнала о случившемся. Доктор бросил гневный взгляд на свою помощницу, когда она учтиво согласилась, но промолчал. Когда сей господин отбыл, мистер Кроссел тут же высказал свое негодование:

– Мисс Эсмондхэйл, вы очень легко располагаете своим временем, ведь возможно мне понадобится ваша помощь.

– Но я … не могла не согласиться, вы же сами видели, как настойчиво он умолял меня приехать, даже обещался прислать небольшую коляску к клинике.

– О да… эти богачи вертят другими, как хотят, ну что же, отправляйтесь, коль вам так хочется, вы же из дворянских “кругов”.

Пенелопа развела руками от удивления такой позиции доктора. Пускай мистер Форхтин и был уж слишком навязчив, но его речи были сказаны от всего сердца. Возможно, он пригласил их, чтобы успокоить свою тетку насчет его самочувствия.

Это был приятный вечер в небольшой гостиной, в которой находилось всего четыре человека. Тетушка мистера Форхтина оказалась почтительной старушкой, которая истинно печется о племяннике, она осталась в старых девах и всю свою жизнь прожила под кровом младшей замужней сестры. Приходилось ей нелегко, ведь леди  Форхтин постоянно упрекала ее, что она сидит на ее шее, а вот молодой Томас очень обожал тетушку и защищал ее перед своей матушкой.

С ней приехала ее компаньонка: женщина крепкая, лет сорока пяти, с грубоватыми чертами лица и угрюмым видом. Она произнесла за весь вечер едва ли пару слов, но постоянно в упор смотрела на Пенелопу самым леденящим взглядом. Зато Томас был на высоте, столько речей исходило от него, поддерживаемых его обожающей тетушкой и безмолвной Филией Кортинс – ее компаньонкой. Пенелопа вставила несколько своих речей по поводу случившегося и заверения, что здоровье мистера Форхтина в порядке. Она не ошиблась вчера, когда подумала, с какой целью ее пригласили. Жаль, что доктора не было, он, при всей своей ненависти к светскости, умел развлекать общество своими рассказами о жизни.

Тем более, девушка была в этом уверена, он мог ответить на множество вопросов, задаваемых Томасом, относительно устройства города, которые оставались без ответа.

Единственный раз, когда Пенелопа заметила заинтересованность Филии разговором – ее безмолвные кивки мистеру Форхтину. Тетушка очень благосклонно отзывалась о докторе, ведь в даже в их городе о нем наслышаны. Она выразила надежду, чтобы провести еще один такой вечерок перед их отъездом. И возможно, чтобы и мистер Кроссел присутствовал, она хочет увидеть этого доктора своими глазами

Возвращалась Пенелопа в экипаже, предоставленном для ее удобства Форхтином. Она провела у них три часа и еще сорок минут потратила на дорогу. Коттедж находился в богатом районе города, и Пенелопа с любопытством наблюдала за красивыми домиками и ухоженными улочками. Теперь она готова была переменить мнение о Летмонде.

В холле она наткнулась на Милен, которая уже закончила свои дела и собиралась уйти в свою каморку. Старушка поведала Пенелопе, что доктор был очень зол, после того как девушка села в экипаж и уехала к гостям. Он раз десять придрался  к Милен по поводу его “невкусного” ужина.

– Значит, надо было принять приглашение, – с некоторой иронией молвила девушка, – ведь у мистера Форхтина был замечательный ужин.

Она поднялась на второй этаж и направлялась в свою комнатушку, на пути ее встретил доктор. Он как раз закрывал двери и наткнулся на Пенелопу:

– А, мисс Эсмондхэйл, как вам “царские хоромы”, пришлись по вкусу?

– Коттедж, где расположился мистер Форхтин – очень уютный и красивый домик. А сами обитатели – милые люди, да еще и хорошего мнения о вас. Тетушка, приехавшая к своему племяннику, выразила надежду увидеть вас перед отъездом.

Доктор Кроссел поправил очки и спокойно молвил:

– Я не музейный экспонат, чтобы меня разглядывали, а вы, мисс, поступили глупо, приняв это приглашение, и тем самым упали в моих глазах.

– Куда уж больше…? – вырвалось у барышни.

Доктор ничего не сказал, он молчаливо спустился на первый этаж.

На следующее утро доктор обращался к своей помощнице очень официально и лишь при крайней необходимости. Бывало, ему приходилось напоминать, что она еще здесь. Под вечер, после возвращения в клинику, Пенелопу ожидал небольшой сюрприз – письмо, написанное ее отцом из Фортенхолла. В нем он выразил свое возмущение гнусным поступком его жены и выявил свое отцовское желание, чтобы его старшая дочь вернулась домой.

ЧАСТЬ III. ПЕРЕРОЖДЕННАЯ.

ГЛАВА 1.Милый дом.

Что есть перерождение человека? Перемена места обитания, приобретение новых друзей и знакомцев, или же понимание своего я? На эти вопросы каждый дает свой ответ, но верно одно – мы перестаем заблуждаться в себе и людях, мы становимся иными, открытыми для мира или замкнутыми в себе…

От волнения сердце колотило, лихорадочно пытаясь вырваться из груди, голова была забита различными мыслями и грезами, на устах застыла добродушная улыбка – Пенелопа возвращалась домой в Фортенхолл. Но не в унылую, серую обитель, из которой рассерженная мать выгнала ее год назад, в этот раз она приедет в уютный “замок”, наполненный теплом, ведь ее отец вернулся домой. Очень долго отец отсутствовал, за это время многое переменилось; шесть с половиной лет – срок довольно длительный, дабы разум мудрости постиг молодой ум Пенелопы, и спокойно взвесились все ошибки и промашки. Кем тогда была Пенелопа, когда отец отправлялся в добровольное изгнание – она была маленькой, капризной эгоисткой, которая вместо понимания и участливости, а также поддержки, выразила свой упрек и отказалась усматривать в речах отца, хоть крупицу здравого смысла. Теперь, когда прежние обиды предались забвению, а раны крепко зарубцевались, и боль от потери брата утихла, она взглянула на сложившийся расклад спокойнее и мудрее, чем в свои двадцать лет.

В этот раз ей представилась редчайшая возможность продемонстрировать свои новые качества: смирение, доброту и человечность, приобретенные ею в Летмонде. Наша героиня возвращалась домой полная добродетелей и надежд на возрождение ее в глазах родных.

“Мой милый и родной дом” – подумала Пенелопа, весело разглядывая знакомые очертания здания, возникший еще издалека, – “еще немного, и я уже буду среди родных и близких мне людей”.

Было около двух часов дня, когда нанятый экипаж остановился возле главного входа. Девушка радостно выпорхнула и направилась к двери. Дворецкий улыбнулся, приветствуя молодую госпожу с возвращением. Ей попадались служанки, которые кланялись Пенни, выражая свое восхищение и учтивость.

Она вошла в гостиную. Напротив огня в глубоком кресле расположился седовласый старик с газетой в руках, за столом с книгой и рукоделием восседали мать и сестра. Мистер Эсмондхэйл поднялся со своего места и прошелся по комнате, чтобы поздороваться с прибывшей дочерью. Джулия захлопнула книгу и устремила презрительный взгляд на Пенелопу, миссис Эсмондхэйл не отрывалась от рукоделия. В молодости отец был привлекательным мужчиной и старшая дочь,  все же больше была похожа на отца, хотя теперь с каждым годом некоторые отдельные черты матери проявлялись в ее наружности.

– Здравствуй дочь, – молвил он.

– Здравствуй отец, – произнесла она и крепко обняла его, нарушая некоторые условности этикета.

– Дорогой Джейкоб, – отозвалась его жена, аккуратно продевая нить в иглу, – при всей твоей снисходительности, помни, что твоя дочь бесстыдно опозорила нашу семью.

– Да, миссис Эсмондхэйл, я помню, вы говорили мне о том уже не раз, но вы правильно заметили – я чрезвычайно снисходителен и не верю в такой проступок “моей Пенни”.

Пенелопа почувствовала себя очень неуютно, ощущая сухость матери и презрение сестры, она постаралась быть как можно вежливей и лучше, но домочадцы и не подумали принять ее в свой круг. Джулия лишь кривлялась и отстранилась от Пенелопы, когда та подошла, чтобы поздороваться с ней лично. Диана смерила дочь враждебным взглядом и не сказала ничего особо путевого, кроме двух брошенных фраз о погоде. Поднявшись к себе в комнату, наша героиня сидела за письменным столом, скрестив руки, и долго думала. Тем временем мать с Джулией активно обсуждали свою нерадивую овечку:

– Вы видели, миссис Эсмондхэйл, как изменилась “наша Пенни”? – последние слова она особо акцентировала из зависти и некоторой злости.

– Да, моя старшая дочь сделалась уж очень грубой и больше похожей на деревенских замухрышек.

– Ее наряд – я чуть не рассмеялась ей в лицо, увидав такое безобразное платье, а ее талия, вы заметили, что она совершено не затягивает корсет.

– И то правда, но поскольку она вернулась в Фортенхолл, ей придется следовать всем правилам действующим здесь.

В эту минуту в гостиную вошел мистер Эсмондхэйл и услышал большую часть разговора:

– Вы правы, сударыни, она и вправду очень изменилась, но по чьей вине? Не могла же девица благородных кровей вот так просто уехать из дома в далекий край, если ее туда не отправили насильно?

– Она это заслужила! – огрызнулась Диана. – Джейкоб, она до того стала бесстыдной, что сама набросилась на благородного джентльмена.

– Хм, мне надо будет взглянуть на этого “благородного джентльмена”, я до сих пор не верю, что моя хрупкая дочь могла повалить мужчину.

– Отец, мы сами все видели, это был такой ужас.

– Это произошло на наших глазах и многоуважаемой миссис Гембрил.

Мистер Эсмондхэйл все же не мог еще поверить в рассказы своей жены, но он решил лично провести некоторое расследование и выяснить всю правду:

– Так значит, с тех пор вы не общаетесь с этими Гембрилами?

– Конечно же нет, мне до того стыдно, что я не могу посмотреть безутешной миссис Гембрил в глаза.

– Вот и прекрасно, я надеюсь, судьба больше не сведет мою семью с этим … мистером…неженкой.

– Джейкоб, да что ты такое говоришь, Ричард очень воспитанный человек!?

– Отец, он имеет уйму положительных черт! – воскликнула Джулия в порыве негодования, но потом, осознав свое поведение, пролепетала почти шепотом. – Он не мог так поступить.

– Одно радует отцовское сердце, я бы не перенес того факта, что этот “джентльмен”, решив поступить по совести (в наличии которой я сомневаюсь), попросил бы у меня или тебя, моя дорогая, благословления на брак с нашей Пенелопой.

Диана и Джулия оторопели, слушая рассуждения мистера Эсмондхэйла. Особенно младшая дочь, всегда уверенная в своем превосходстве, разозлилась на отца и поторопилась подняться в свою комнату, чтобы меньше встречаться с сестрой.

На следующее утро завтрак проходил в полной тишине, обращались только в случае необходимости, но мать и слова не сказала Пенелопе, Джулия даже не поздоровалась. В тот же день гордая супруга объявила своему мужу, что уезжает погостить к своей сестре в Лондон на весь последующий сезон и вернется, возможно, после Пасхи. С собой она возьмет Джулию, ведь тетушка очень любит младшую племянницу.

Пенелопа в это время находилась у себя и не слышала семейного разговора. Пока все попытки найти общий язык с матерью заканчивались провалом, но миссис Эсмондхэйл пожаловала в ее комнату сама. Несколько минут буравила дочь тягучим взором, а потом  спокойно произнесла:

– Никто в округе не знает о твоем падение, я всем сказала, что ты уехала ухаживать за двоюродной тетушкой, живущей близ Эдинбурга. Смотри не проговорись, иначе твоя жизнь в этом доме будет напоминать ад…

Леди Файнел, урожденная Эмма Мориссон, была старшей сестрой Дианы. В отличие от миссис Эсмондхэйл, сделала блестящую партию, выйдя замуж за очень знатного господина из высших кругов. Правда трудно было назвать это браком по любви, ведь Сэр Магнус был старше своей супруги на двадцать лет, имел совершенно непривлекательную внешность и тяжелый характер, к тому же у него осталась взрослая дочь от первого брака, немного младше, чем сама Эмма. Мисс Файнел – девушка строптивая и тщеславная, пять лет унижала молодую хозяйку, пока не вышла замуж. После такого унижения в собственной семье, Эмма навсегда сделалась очень подозрительной дамой с капризным характером. Ее муж, пребывая уже в достаточно пожилом возрасте, обладал прекрасным здоровьем и не собирался в ближайшие годы помирать. Старший сын (по внешности полная копия отца, а по характеру – матери) даже несколько отчаялся в ближайшем будущем взять в свои руки бразды правления особняком и многочисленными угодьями, приносящими немалый доход. Более того, Сэр Магнус в свое время сотрудничал с Вест-индийской компанией и приобрел три чайных плантации и съемные коттеджи, превращенные  в гостиничные номера для приезжих англичан. В свои тридцать три года нерадивый сын уже успел пристраститься к спиртному и азартным играм. Отец все еще обуздывал его, а мать поучала жизни, поэтому вдобавок сделался скрытным и лживым. Второй сын посвятил себя армии и стал прекрасным офицером, он был проще своего брата и его взгляды соответствовали теперешнему положению в свете, поэтому  женился на хорошенькой барышне с неплохим приданным. Новоиспеченная миссис Роберт Файнел не удовлетворила запросов свекрови и ее попросту не приняли из-за низкого происхождения, поэтому его семья ни разу не появлялась под кровом дома Файнелов. С этого момента Джулия стала любимой племянницей с многообещающим будущим. К сожалению, а может и к счастью – Пенелопа  так же не соответствовала требованием тетушки и очень редко была желанной гостьей в том же доме. Особенно, когда Диана изложила в письме своей любимой сестре, какую непозволительную выходку допустила мисс Эсмондхэйл по отношению мистера Фиджера, решение последовало немедля – дабы не допустить бесславного унижения в глазах лондонского общества, она преспокойно вычеркнула имя Пенелопы из списка приглашаемых родственников.

Экипаж тронулся, увозя в себе рассерженных дам, и отец с дочерью остались наедине коротать долгое зимнее время. Мистер Эсмондхэйл всерьез занялся семейными делами и практически отсутствовал, так что Пенелопа днями бродила по пустому холлу, натыкаясь лишь на прислугу, дворецкого или экономку.

Незаметно приближались Рождественские праздники. В этом году наша героиня твердо решила поздравить всех своих друзей проживающих в далеком Лентмонде. Она приготовила всем отличнейшие небольшие подарочки: аккуратно сложила шерстяную шаль и ситцевый передник, в котором припрятала пятифунтовую банкноту, она знала, старушка обрадуется деньгам, ведь у нее большое семейство; доктору она купила новый футляр для очков и бутылку отменного бургундского. В ее воспоминаниях отложилось, что мистер Кроссел, хоть и отрицает это, является ценителем дорогих вин. Не позабыла и о милых крошках, а также их славной тетушке Марианне: красивая фарфоровая кукла, ряженная в дорогое бальное платье; теплые ботинки и шерстяной костюмчик для годовалого  Джозефа, и узорчатую скатерть для госпожи Саливер. Все это она отправила еще в начале декабря, дабы подарки вовремя дошли до их предполагаемых хозяев. Вернулся отец и сообщил дочери, что на целый месяц должен отправиться в Шотландию к одному своему старому другу, который тяжело болеет и уже долго не протянет. Данную поездку он намечает совершить через неделю, но даже эти дни будет практически отсутствовать дома из-за постоянных визитов к управляющим и соседям. В любое время  Джейкоб оставался желанным гостем во многих домах округи, даже после длительного отсутствия за границей.

В один пасмурный декабрьский день, когда холодный дождь сменился мокрым снегом, Пенелопа получила небольшое письмо. Оно было от миссис Саливер, вероятно выражения благодарности за полученные подарки. Девушка еще не распечатала письмо, лишь внимательно изучала печать и лощеную бумагу, давно на ее имя не присылали писем, сейчас это показалось ей в диковинку.

Сломав, наконец, печать она углубилась в чтение:

“Пэйтон, близ Ланкастера,

Ланкашир,

21 декабря

Дорогая Пенелопа,

Я являюсь не тем человеком, который приемлет отказы, тем более, что ты дала мне обещание посещать милых малюток, но совершенно не держишь слово. Твои подарки очень понравились, но хотелось бы увидеть тебя  и поблагодарить при встрече и на словах. Поэтому для подтверждения моего дружеского расположения, я еще раз настойчиво приглашаю посетить мой скромный дом и погостить хотя бы месяц.

Твоя Марианна Саливер. ”

Короткое, но практичное письмо, характерное для Марианны, показалось Пенни, более чем приятным, значит, ее ждут и хотят видеть. Бессмысленно сидеть в унылых четырех стенах, лучше отправится и погостить в далеком, но приветливом месте. Отец будет отсутствовать, мать и Джулию возможно до следующего лета она не увидит, значит, терять ей нечего и праздник в кругу семьи не состоится.

Уже вечером во время ужина, когда мистер Эсмондхэйл пребывал в хорошем расположении духа, она сообщила, что приглашена к своей подруге Марианне. Отец воспринял эту новость двояко: с одной стороны ему хотелось, чтобы дочь была всегда дома и он, вернувшись неожиданно, мог застать ее в любое время; но с другой стороны – лишать девушку хоть каких-то радостей, тем более, что ее собственная мать не удосужилась ее взять в Лондон. В конце концов, он согласился и отпустил Пенелопу в далекий Ланкашир.

ГЛАВА 2.Дом миссис Саливер.

Марианна  лично вышла встретить свою гостью, когда лакей учтиво открыл дверцу. Мисс Эсмондхэйл чувствовала себя некой птицей, которая порхает от одного гнезда к другому. На минутку она как завороженная обвела глазами вокруг, это было поистине красивое место. Миссис Саливер подошла к ней и по-сестрински обняла, не предавая значения, что они на виду у многих.

– Миссис Саливер, у вас такая красивая усадьба.

– Ба, я думала, что мы друзья и будем называть друг друга по именам.

– Ой, прости, дорогая Марианна, это наверное с непривычки.

– Что ж, прощаю на первый раз, но далее буду очень сердиться.

Они прошли в великолепный холл, затем в уютную гостиную. Служанка уже принесла чай и расставляла красивый тоненькие фарфоровые чашечки с расписными цветами и различные угощенья.

– Как путешествие? Надеюсь, ты себя прекрасно чувствуешь, мое королевство находится, прямо-таки, в стоячем болоте, отрезанном от большого мира.

– Нет, это как замок из сказок, мне почудилось, что вот-вот выпорхнет фея или пробежит принцесса с хрустальной туфелькой.

– Милое дитя, – улыбнулась Марианна.

– А как же поживают наши крошки?

– О, не беспокойся, ты очень скоро увидишь этих самых крошек, хотя судя по тому, как они топают, они похожи скорее на медвежат.

И в самом деле, спустя час спустилась няня, придерживая за ручки малыша Джозефа, неспешно ковыляющего по дому, за ней сразу вприпрыжку с красивой куклой бежала Дороти.

– Ох, здравствуйте мои милые, – Марианна не прятала свои чувства от посторонних, она любила показывать всю свою любовь. Джозеф проковылял несколько шагов и упал в горячие объятия своей любимой тетушки, а Дороти села подле нее и прижалась всем своим тельцем.

– Ну милая, – шутливо заметила Марианна, – пойди, поздоровайся с нашей мисс Эсмондхэйл, надеюсь ты ее еще помнишь?

– Мисс Эсмондхэйл! – девочка подбежала к Пенелопе и обняла ее. В ее маленькой головке отложилось хорошее воспоминание, о том, как эта девушка приносила ей различные сладости и угощала своим завтраком и ужином, а также постоянно была добра по отношению к детям.  Возможно, Пенелопа и изменилась, но такая же разительная перемена произошла и с этим ребенком – она уже больше не была похожа на эфирное существо, на легкокрылого худенького эльфа, который был так слаб, что постоянно уставал от своего полупрозрачного тельца. Теперь у нее были румяные щечки и красивые глаза, полные жизни, она поправилась и немного подросла, с ее уст срывался веселый, беззаботный смех. Она порхала словно бабочка, ее темные кудри ниспадали до пояса, в своем платьице она была подобна полевому васильку, который радуется солнышку.

– Какая же ты стала, крошка Дороти! – не удержалась Пенелопа, с восторгом рассматривая ребенка.

– Да, мисс Эсмондхэйл, мне теперь уже намного лучше, я много гуляю с няней Пэк и Джозеф тоже, правда он еще не очень умеет ходить, но зато как ползает, няня его постоянно ловит, и Сильма и Токки.

Пенелопа еще не могла поверить, при ее памяти это был молчаливый, замкнутый ребенок, с которого невозможно было выжать двух слов кряду, но теперь она показалась ей болтливой и очень любознательной девочкой. От преданного и открытого взгляда она  таяла, но приходили мгновенья, когда слезы наворачивались, и тайком пыталась отвернуться, чтобы не показывать их. Когда Джозеф, наконец, уселся у нее на коленях, ведь он не сразу доверялся посторонним, она так нежно обняла его и так горячо поцеловала, вспоминая, как когда-то боролась за его жизнь. Он посмотрел на нее, его большие глаза, как же они напоминали глаза Сары, легкая слеза скатилась по щеке, а в груди немного защемило. Но она пыталась скрыть это, пользуясь лучшей минутой пока все были предельно заняты. Чья-то теплая рука легла на ее плечо, она обернулась и увидела молчаливое согласие Марианны, она не проронила ни единого слова, но прекрасно понимала чувства одолевающие Пенелопу. Несколько мгновений они, молча и понимающе, смотрели друг другу в глаза, затем Джозеф нарушил их молчание, пытаясь слезть с колен и подползти поближе до  красивой безделушки, которая стояла на краю стола.

Марианна рассмеялась.

– Ох, мисс Эсмондхэйл, вы не поверите, но этот проказник умудрился разбить несколько моих бесподобных ваз.

– Какой ужас! – так же шутливо ответила Пенелопа. – Боюсь, что ваши вазы подвержены столкновению с неизбежностью.

Вечером в комнате Марианны, когда дети уже спали, две дамы делились сокровенным, вспоминая прошлое. На миссис Саливер был красивый чепец и кружевной халат, она много рассказывала, поэтому на щеках были следы от слез, глаза горели, а губы вздрагивали. Пенелопа тоже плакала, горячие слезы стекали ручьем, но она старалась не всхлипывать. Затем, обсудив все печальное, Марианна перешла к проблемам насущным, она вкратце пересказала, как проходила ее жизнь за этот год и озадачила свою гостью:

– Как вам живется дома, дорогая Пенелопа?

– А, вы знаете, что я уехала домой?

Миссис Саливер довольно хмыкнула, подошла к бюро и достала письмо.

– Это от Милен, блаженная старушка приобрела себе хорошие очки и решила написать мне, раз уж у нее теперь достойные “глаза”. В своем письме она поведала, что некая добрая фея подарила ей прекрасную шаль, которую она отправила своей дочери, дабы укрывать малышей в эти зимние ночи, также теперь у нее есть нарядный передник, который не зазорно одеть перед гостями и пять фунтов.

– Милен написала тебе?

– Ну, она в отличие от некоторых особ, периодически интересуется моей судьбой и жизнью детей. Мы переписывались редко, в основном, чтобы передать сухие новости, но в этот раз она расщедрилась на многословное письмо.

– И что же она еще написала?

– А, дорогая подруга, уже сгораешь от любопытства? Ну что ж, я, пожалуй, могу его удовлетворить. Итак, самые свежие сплетни из  Летмонда: мистер Макдуол женился на некой мисс Блотч, которую я не знаю, но добрые соседушки рассказывают, что они изрядно часто бранятся, видимо из-за денег; дом Сары приобрел достойный вид, после переделки, слуг я подобрала хороших, во всяком случае, Милен на них не жалуется. Еще она сообщила, что ей не терпится повидаться со мной, но вырваться не удастся еще очень долго, ведь доктор стал невыносим, после твоего отъезда. Она так и пишет, зачитываю: “… ты знаешь милая Марианна, после отъезда нашей дорогой Пенелопы, я места себе не нахожу и мой хозяин тоже. Вот на днях он так и заявил, что стоило подобрать себе хорошую и услужливую помощницу, как она срочно понадобилась своим родственникам, и это после того, как они безжалостно ее прогнали. Господин злился целую неделю на нее, из-за того, что она его покинула, и вот когда девушка из лучших побуждений прислала нам такие хорошие подарки, он снова весь день ходил и раздражался. Я бы рада была поехать на это Рождество к тебе и дочери, но придется провести праздник в клинике”.

Пенелопа рассмеялась, слушая все это:

– “Хорошую и услужливую”, я бы сказала – непутевую и бестолковую.

– Милен врать не будет, хотя я искренне ей соболезную, работать на такого хозяина, с таким взрывным характером, тяжело ей приходится.

– Нет, то есть, если приноровиться, то он не таков уж и тиран.

Ночью Пенелопа вспоминала то памятное Рождество, когда они с доктором, наконец, поняли друг друга и приоткрыли свои души. Если бы ее не отозвали домой, что бы было в этот раз? Он частенько злился на нее, но в тоже время им бывало и весело. Когда мистер Кроссел, пребывая в отличном настроении, делился своими жизненными замечаниями, Пенелопа невольно вспоминала беседы с отцом, но только до смерти Фредерика, ведь сейчас он уже был не такой, как прежде и, казалось, отстранился от своей дочери. Она закрыла глаза, все еще улыбаясь от прекрасных воспоминаний.

Утром, пораньше поднявшись со своей теплой мягкой постели, она решила немного привести себя в порядок, правда с ней была ее горничная Тесс, но привычка одеваться в одиночку, казалось, глубоко укоренилась. Когда молоденькая служанка вошла, Пенелопа уже была причесана и наполовину одета, оставалось лишь выбрать платье и закрепить прическу.

– Моя госпожа! – испуганно проговорила Тесс и бросилась помогать мисс Эсмондхэйл. Поначалу барышня не хотела прибегать к ее помощи, ведь неопытная служанка сильно долго возилась с ее прической и постоянно что-то поправляла. Но сейчас вынуждена была уступить и задержаться на целых полчаса, прежде чем была полностью собрана. Она собиралась выйти на прогулку перед завтраком, подышать свежим морозным воздухом, в одиночестве пройтись по унылой аллейке и постоять возле огромного тополя, возвышающегося у ограды. А еще ей хотелось подумать о своей жизни, чтобы никто не нарушал ее мыслей, но, к сожалению этого не случилось, и волей случая она вообще не выходила в сад.

Марианна также оказалась ранней птицей, она была энергичной женщиной, в ее волевом, но добродушном характере, жила притягательная сила, к которой тянулись многие менее слабые личности. Пенелопа уже чувствовала ее на себе, ей отрадно было просто знать, что такой удивительный человек – ее хорошая знакомая, с которой она коротает эти унылые зимние дни. Но миссис Саливер была востребованной и другими людьми, в ее округе многие дамы приезжали к ней за советом и поддержкой, она владела той необыкновенной силой, которая подчиняла людей, но они корились ей добровольно и были счастливы укрыться под ее тенью. Праздники были в разгаре, но будничные дела заставляли Марианну принимать гостей и арендаторов, а также вести переписку с клерками и управляющими, и многими влиятельными людьми этого графства. Тем не менее, она осталась прекрасной хозяйкой, и уделяла  детям и своей гостье свое драгоценное время.

Дороти училась читать, она усаживалась поудобней на диване, подкладывала под себя несколько подушек, и, подогнув ноги, внимательно повторяла буквы. Ее тетушка гордилась такой одаренной племянницей и, по возможности, каждый раз ее хвалила после занятий. И Джозефу также доставалось много внимания, он целеустремленно ползал и подымался на ноги, падал и снова подымался, неумело ковылял, и падал в объятия своей няни. Тем временем Пенелопа изучала весь дом, на протяжении нескольких часов бродя по коридорам. Она восхищалась непритязательной простотой и продуманностью окружающих вещей, казалось, ничего лишнего, все расставлено по своим местам, и все радует глаз. Даже ее просторная комната, не нагроможденная кучей мебели и безделушками, пришлась по вкусу: просторный гардероб, комод, шифоньер и даже маленький чулан; бювар, заполненный необходимыми вещами для письма, три книги и рабочая шкатулка; угловой столик на котором разместились два кувшина, чистые, хрустящие полотенца приятного голубоватого цвета и душистое мыло, а больше ничего не требовалось для комфортного времяпрепровождения.  Слуги сверхучтиво относились к ней, невзначай она спросила Тесс, нравится ли ей здесь и доброжелательны ли служащие?

Молоденькая служанка сказала, что по приказанию миссис Саливер все слуги пытаются угодить приезжей гости и ее горничной, поэтому в этом доме все рады услужить и помочь ей. Но потом добавила:

– Только вот одна служанка очень вас боится, я как-то подслушала, как она жаловалась посудомойке, что страх как не хочет попасться вам на глаза.

– И что же? – спросила удивленная Пенелопа.

– Не знаю, госпожа, в кухню вошла экономка, и они тут же прекратили шептаться. Но она здесь новенькая, потому как строгая миссис Чённис указала ей на это обстоятельство несколько раз. Также она сказала, что если бы не доброта миссис Саливер, то она так и оставалась бы гнить в грязном городе за мизерное жалование под руководством своей предыдущей жадной хозяйки.

– Вот как, меня, конечно, это мало волнует, но было бы довольно интересно узнать, почему же эта служанка меня так боится?

– Ну няня как-то упомянула, что она приехала из того города, где вы проживали последний год, но больше я ничего не знаю.

Пенелопа, впрочем, заняла голову более приятными мыслями, которые вытеснили даже обычное любопытство. Теперь ей хорошо: друзья, как нельзя кстати, скрасят все последующие праздники.

      ГЛАВА 3. Лондон.

Что ж,  на этом мы временно попрощаемся с нашей героиней и мысленно вернемся назад в прошлое и окажемся в одном экипаже вместе с миссис Эсмондхэйл и Джулией направляющихся в Лондон.

Несколько часов тряски по ухабистым дорогам и постоянное понукание лошадей кучером немного раздражали Диану. Ее гнетущие мысли проносились в голове и не могли найти достойного выхода. Она угрюмо молчала и предавалась глубокомысленным размышлениям, и лишь тоскливый холодный зимний день, был ее безмолвным собеседником. Джулия решила не беспокоить мать, у нее и самой было нелегко на душе, она все еще была рассержена на сестру. Но если дочь злилась из-за джентльмена, то мать была не расположена из-за бесконечной любви к своей “малышке Пенни” ее отца. Он был несколько резкий человек, и все что бы он ни приказал, должно безоговорочно исполняться его домочадцами. После шести лет свободной жизни, его жена отвыкла только лишь подчинятся, она научилась и повелевать, теперь ее угнетало даже незначительное безапелляционное вмешательство мужа. Я не хочу сказать, что это была настолько бессердечная женщина, что не любила свое дитя. Нет, она делала огромные попытки полюбить свою старшую дочь, но ее сходство с отцом  оттолкнуло Диану и воздвигло непреодолимую пропасть. Эти глаза, взгляд, упрямый характер, даже выпячивание нижней губы и лукавая усмешка – все это как картина, списанная с Джейкоба, она его не любила, ее выдали замуж за постороннего человека, чуждого ей, который был достаточно обеспечен. Старшая сестра сделала более блестящую партию, а у нее оказался только этот выход. Но, Фредерик – ее дитя, он так не похож был на отца, она его горячо любила, и Джулия не похожа на отца, они созданы, чтобы утешать, но Фред умер.

 Возможно Диана и сама вскорости смилостивилась бы, и отозвала Пенни домой в ближайшее время, но теперь вынуждена была это сделать не по собственной воли, а по принуждению. Всем своим знакомым, удивляющимся, что старшая дочь отсутствует, дама рассказывала, что отправила ее в Шотландию, по желанию девушки ухаживать за престарелой теткой, которую та якобы обожала. Это была сущая ложь, но она красиво прикрыла ужасающую правду о семье Эсмондхэйл, чтобы оставаться такой же благочестивой леди в глазах остальных.

Она взглянула на Джулию, которая сердито всматривалась в вечерний пейзаж. Глаза Дианы словно выцвели от многочасового рассматривания мелькающих деревьев и кустарников, даже круги проступили и веки отяжелели. Их просторный экипаж подъезжал к  Майденхэду. Миссис Эсмондхэйл решила остановиться и заночевать в городской гостинице “Три Уолтера”, а на следующий день пересесть на поезд и так добраться до Лондона. Это была пока еще небольшая железнодорожная ветка, курсирующая от Паддингтона до дороги Епископа (Вестминстер).

Узнав, что Пенелопа вернется в Фортенхолл, Диана поспешила отослать письмо сестре, предполагая скорый их визит в Лондон.

Дом Леди Файнел на улице Оксфорд-стрит, Джулия всегда считала настоящим королевским дворцом, колыбелью утонченного аристократизма и светского величия. Особенно это ощущение усиливалось, когда барышня прогуливалась по огромному холлу на первом этаже, подымалась по широкой главной лестнице, покрытой ярким кроваво-красным ковром и уставленной различными скульптурами греческих богинь. Казалось, каждый звук в этом особняке отдавал эхом, которое отражалось от мраморных колон, гладкого сверкающего пола и безмолвных изваяний.

Первый этаж напоминал Джулии картинную галерею, которые частенько любила посещать ее мать. Самое почетное место было отведено для портрета нынешних хозяев: молодая Леди и ее муж уже в несколько преклонном возрасте. В глазах Эммы читалось довольство своим положением, ну а Сэр Магнус Файнел, как всегда, хмур, неулыбчив и зол.

“Интересно он хоть когда-нибудь был счастлив или доволен?” – пронеслось в голове мисс Эсмондхэйл. Сколько она себя помнит, посещая этот дом, ее дядюшка (если ей позволено так его величать), всегда пребывал в скверном настроении и мало обращал внимания на родственников второй жены. Его приветствия ограничивались холодным кивком и возможно парой фраз о лондонской погоде. Но даже такой расклад не отпугивал Джулию, она с самого первого дня пребывания в этом доме, мечтала оказаться на месте своей тетки и так же гордо и почетно взирать с фамильного портрета на восхищенных потомков. И как схожи они были в этот момент, у Джулии был тот же оттенок волос, что и у Эммы, доставшийся ей от сэра Мориссона – деда Джулии. Тот же цвет глаз, та же горделивая осанка, нет, она просто обязана войти в светское общество, ибо жилка утонченного аристократизма протекает в ее крови.

Младшая мисс Эсмондхэйл с великим почитанием относилась ко всей семьи Файнел, даже к своему кузену, которым пренебрегла ее сестра, да и вообще, одно упоминание о нем вызывало у Пенелопы приступ безудержного смеха. Да, он несколько неуклюж, зато родовитый наследник огромного состояния, роскошного дома в фешенебельном районе столицы, да еще и холост ко всему прочему. С этого следовало, что все недостатки его внешности, манер и характера искупались положением в обществе, которое он займет после смерти отца.

По приезду, тетка очень удивилась столь поспешному визиту, который нанесла ей сестра с племянницей. Она ожидала их лишь в середине января. Но, несмотря на такие неудобства, Эмма казалась безгранично довольной, что заполучила такое общество.

– Что-то случилось? – спросила она, как бы между прочим, когда принесли чай.

– Изгнанная мною дочь вернулась домой, мистер Эсмондхэйл потребовал от меня такой жертвы.

Эмма поставила чашечку на блюдце и спокойно ответила:

– Диана, твой случай не самый худший – вернулась домой твоя родная дочь, которая вынуждена будет подчиняться тебе, а мне придется терпеть проделки миссис Майерсон.

– Она…? Приедет?

– Да, погостить у отца две недели.

– Эмма, бедняжка, как тебе не повезло.

Мой читатель, если ты не догадался о ком идет речь, я напомню – о зловредной мисс Файнел, которая теперь именовалась миссис Майерсон. Она должна была появиться через три дня и погостить в отчем доме две недели. Сэр Магнус накануне получил от нее внушительных размеров письмо, около часу изучал его содержание, закрывшись в кабинете, а жене сообщил кратко о приезде.

Сегодня за обеденным столом, Джулия и Диана встретились с этим достопочтенным господином. Мисс Эсмондхэйл в его присутствии испытывала легкое замешательство, старалась казаться еще более лучшей, чем была на самом деле. Боялась его изучающего взгляда, бледнела всякий раз, как он останавливал свой острый взор, излучаемый из-под бровей, сверлящий ее до самых костей. Говорил мало, почти все слова составляли приказы для прислуги или рекомендации жене, в этом доме он был король и император, никто из родных не осмеливался ему возражать.

Наконец подали десерт, обеды и ужины в этом доме длились очень долго, пока хозяин не закончит, никто не осмелится встать из-за стола и удалиться. А ел он, как многие пожилые люди, с черепашьей скоростью – долго рассматривал преподнесенное ему блюдо; подносил ложку с супом, принюхивался, рассматривал, изучал вкус во рту. Джулия, как завороженная, украдкой наблюдала за его движениями; леди Файнел и Диана вообще подолгу не притрагивались к еде, имели возможность перемолвиться парой словечек, расхвалить повара или поделиться дельными замечаниями и советами.  Казалось только Мориссон (кузен Джулии) получал удовольствие таких затянувшихся трапез, за это время он поглощал огромное количество еды, до той степени, что его живот выпирал из-под жакета, ни один тугой корсет не в силах был скрыть этот изъян.

Десерт пришелся по вкусу хозяину, у него слегка поднялось настроение, он вышел из своей угрюмости, позвал лакея и громко приказал:

– Зови Глору, пусть эта старая развалина раздаст всем указания как правильно переставить мебель и повесить портрет:

– Портрет? – тревожно переспросила его жена. – Дорогой, о каком портрете ты говоришь?

– Нет, стой! – он не обратил никакого внимания на замечания Эммы и продолжал дальше повелевать слугами, – Скажи ей, чтобы все было как прежде.

Лакей поклонился и тут же исчез за дверью. Тогда сэр Магнус ответил на расспросы жены:

– Портрет моей первой супруги.

– Но боюсь, слугам некуда будет его повесить, уже и места не осталось для еще одной картины.

– На прежнее место, – старик задержал свой взгляд на прожорливом Мориссоне, заглатывающем еще одно сливочное пирожное.

– Но там же наш семейный портрет?

Этот вопрос остался без ответа. Призвав своего камердинера, удалился прочь, дамы тоже были вынуждены уйти в гостиную, а Мориссон приказал принести ему Хересу.

То, чего так долго опасалась Эмма все-таки сбылось – в течение двух дней были отменены все визиты, а тем временем дом стоял кувырком, старая служанка, дряхлая как столетний пень, вспоминала, как было при леди Талиен, которая теперь с надменным торжеством красовалась на почетном месте.

Джулия долго со смешанными чувствами всматривалась в изображение некрасивой дамы в лиловом платье стиля ампир и низкорослого молодого человека с раскрасневшимся лицом. Это были Талиен и Магнус Файнелы.

Оказалось, что перестановка коснулась даже гостей этого дома. Немного унизительно было, когда мисс Эсмондхэйл переселяли в другую комнату. По приказанию хозяина, для его дочери должны приготовить ее любимую спальню, но в ней уже расположилась Джулия. Молодой барышне пришлось  впопыхах переезжать на новое место, в другом конце коридора, старуха Глора с немыслимой бранью выставила Джулию, чуть ли не в ночной рубашке.

После этого леди Файнел вызвала к себе врача и приказала подать ей валериановые капли. Серьезное нервное расстройство уложило Эмму на целый день в постель. Верная сестра исполняла роль сиделки и священника – подавала терпкий чай и выслушивала все жалобы.

В день, когда нога миссис Майерсон должна была переступить порог этого дома, с самого утра еще творилась суматоха. Гостей ждали к чаю, поэтому обед был очень скомкан, еще хорошо, что не перенесен на поздний час. Два повара трудились над приготовлением любимых блюд дочери сэра Файнела: телятина, запеченная под французским белым соусом,  суп Brilla, печеная макрель, картофель La maitre d`hotel, седло барашка под соусом Aristocratiqe, абрикосовый пудинг, Уэльский редкий бит (жареный сыр) и рождественский торт. Также  разнообразие салатов из овощей, приправленные острыми мясными и рыбными соусами различных способов приготовления.

Для разнообразия готовились: салат с омаром, жареный устрицы под устричным соусом, пирог начиненный кроликом, бифштекс по-турецки, трюфели под итальянским соусом, различные  желе, ванильное мороженное, французский рисовый пудинг с вишневым соусом и кофе Noir (сваренное по требованию Мориссона, содержало в себе приличную долю бренди или ликера).

Из некогда детской комнаты, вынесли арфу, к которой вечность никто не прикасался; в гостиной из библиотеки переехало нарядное пианино с изображенными ангелами с обратной стороны крышки. Пригласили несколько музыкантов, которые каждый вечер должны были исполнять любимые мелодии миссис Майерсон.

Все это ужасно раздражало Эмму, с ней, как хозяйкой дома, никто не посоветовался, а еще эта старая служанка, которая теперь без зазрения совести руководила штатом слуг и раздавала им множество поручений. Этим утром леди Файнел с огромным опозданием выпила чашечку чая, ведь даже ее камеристка была отослана по поручению.

– Нет, это уже предел! – отчаянье вырвалось у Эммы, она даже начала хандрить, – В моем доме я забыта слугами, только потому, что старая челядь, от которой любая достопочтенная дама давно бы избавилась, имеет право голоса и, не советуясь, пользуется им.

Последние слова она произнесла, нервно расхаживая по комнате, Диана взялась разливать чай и, молча, с ней соглашалась, а Джулия удобно разместилась на подоконнике с книгой и поглядывала, что творится за пределами этого дома, чтобы сообщить, когда подъедет экипаж.

– … миссис Майерсон – змея, я знаю, зачем она решила погостить, мне давно известны ее коварные планы.

– Душенька моя, – ласково обращалась Диана к сестре, – она ничего не может сделать тебе, ты выше ее по положению, твоя падчерица должна считаться с тобой.

– Нет, я знаю, что задумала моя достопочтенная  “приемная доченька”.

– Запомни, любое коварство мы постараемся предотвратить, я же с тобой.

– Как хорошо, что ты приехала, мне стоит поблагодарить твою непокорную дочь за это.

Джулия с удивлением уставилась на тетушку:

– Вот уж кого-кого, а Пенелопу благодарить не стоит, она этого не заслужила, – сколько же неприятной горечи прозвучало в этих речах.

– Она специально привезет сюда своего сыночка, – продолжала Эмма, погруженная в свои размышления, – в ее планах выбить для этого гаденыша долю наследства положенного Мориссону по праву.

Брошенная фраза сразу вызвала интерес у Дианы и Джулии.

– Да, да, – продолжала Эмма, – дорогие мои, наша достопочтенная миссис Майерсон может оказаться в скорости нищенкой, их семья в затруднительном положении, – она злорадно улыбнулась.

– Откуда тебе известно это?

– Пусть она живет хоть за океаном, я все равно буду знать, что творится в ее доме, у нас всегда найдется пара-тройка общих знакомых.

Тем временем коляска запряженная четверкой лошадей въезжала на территорию особняка, лаяли две борзые и слышались голоса встречающих слуг.

– Вот и гости пожаловали, – сообщила Джулия со своего смотрового пункта.

Две дамы окружили ее, всматриваясь в заоконный пейзаж, спустя минуту Эмма молвила:

– Что ж, мои дорогие, вам представилось лично познакомиться со здравствующей ехидной.

Дверцы открылись, из экипажа вышла маленькая, полненькая дама в красивом дорожном костюме и шляпке, скрывающей ее лицо. Руку ей подал дворецкий, вот уже и всадник подъехал и шустро спрыгнул со скакуна. Его лошадь отвел слуга, а сам господин, поддерживая даму, вошел в дом. Его так же невозможно было рассмотреть, ибо черный плащ надежно скрывал фигуру.

Леди Файнел не сочла нужным немедля спуститься вниз и поприветствовать гостей, в такие дни она всячески старалась избегать дочь мужа, когда миссис Майерсон приезжала с визитом.

– Эмма, ты рискуешь впасть в немилость мужа.

– Диана, я сегодня, впрочем, как и вчера, слегка приболела, выйду к ужину.

Миссис Эсмондхэйл и Джулия настояли на том, чтобы всем вместе сойти вниз, они с трудом уговорили Эмму, которая позвонила, чтобы сменить наряд и немного оттянуть неизбежную встречу. Собравшись вновь вместе, вся троица спустилась в гостиную. У огня на своем “троне” восседал сэр Магнус Файнел, рядом с ним молодой джентльмен – внук баронета и Мориссон. Элисон отсутствовала, она поднялась к себе, чтобы переодеться.

Грации леди Файнел, ее величавой гордости могла позавидовать даже молодая королева, она ступала по своим владениям почти с закрытыми глазами, изящно делала кивок головой, как бы невзначай, задерживая взор на экране камина или фарфоровой вазочке, но не на гостях. Молодой джентльмен поднялся, приветствуя хозяйку, он еще не был представлен ей, поэтому их огромного кресла послышался приглушенный голос хозяина дома:

– Эмма познакомься это – Руперт Майерсон, сын Элисон.

– Имею великую честь с вами познакомиться, леди Файнел, я о вас наслышан.

“Не сомневаюсь”  – подумала Эмма, слегка рассматривая молодого человека.

– В свою очередь, хочу представить вам мою сестру – миссис Эсмондхэйл и ее младшую дочь Джулию, – обе дамы сделали вежливый книксен.

Руперт оказался довольно посредственным человеком, имел заурядную внешность, схожестью напоминал своего деда и носил деревенские бакенбарды, как отметила Джулия про себя, и густые усы. Его маленькие черные глаза блестели из-под нависших бровей, он с первой минуты отметил молодую барышню Эсмондхэйл.

Мориссон как всегда потребовал, чтобы принесли вина из отцовских погребов, нарезанную холодную курицу и несколько сандвичей. Остальные гости предпочли черный китайский терпкий чай.

– Как только Элисон спустится, я хочу, чтобы был накрыт стол, – прохрипел сэр Магнус, отрываясь от беседы с внуком, и возможно недовольный упорным  молчанием его жены.

– Мистер Файнел, – обратился Руперт к Мориссону – я посещаю Лондон впервые, не могли бы вы мне подсказать, где здесь устраивают скачки?

– О, вы увлекаетесь зрелищными видом спорта? – оживился Мориссон, оказавшись в своей стихии. – Я завтра отправляюсь на ипподром с одним моим другом, думаю, ваше общество не помешает. Даже могу вам посоветовать хорошую лошадь – Резвая Бетти или Игривый Барон – лучшие скакуны вот уже который сезон.

– Я вам чрезвычайно благодарен.

В глубине души домочадцы Мориссона знали какую слабость он питает по отношению к скачкам, не раз происходили неприятнейшие разговоры в кругу семьи из-за этого пристрастия. Сэр Магнус должен был немедленно пресечь финальную часть этого разговора, но в данном кругу счел это невозможным и промолчал. Эмма кое-что подозревала, но это были лишь ее догадки.

Весь этот вечер Джулия с небывалым интересом рассматривала приезжих гостей. Во-первых, чтобы убедиться, действительно ли они такие, какими рисовала их Леди Файнел. Во-вторых (она еще боялась себе признаться) постепенно проникалась к гостям симпатией. Когда Элисон вошла в гостиную, он сразу же бросилась здороваться с озлобленной леди Файнел, сделала несколько комплиментов матери, как только их представили, и заговорила с Джулией по-французски:

– Mademoiselle Juliette. [1]

– Oui,  madame ? [2]

– Je suis si contente qu'a trouvé à vous une telle bonne interlocutrice, – она жмурила глаза от удовольствия – Il est tant d'au plaisir. [3]

Мисс Эсмондхэйл была немного сбита с толку таким радушием, с которым отнеслась к ней Элисон, но тяжелее казалось ощущать на себе осуждающий взгляд тетки и матери.

“Возможно она не такая уж и плохая, и вся неприязнь тетушки сводится к тому, что миссис Майерсон  ей не дочь, тем паче любимица отца. Ведь им тоже приходится сносить Пенни, и в доме работает Нола, от которой отец запретил избавляться. Все семьи практически одинаковы: сэр Магнус строг, как и отец”, – придя к такому неутешительному выводу, Джулия еще больше растерялась, как быть дальше? Не будь тут ее тетки, она с удовольствием болтала с миссис Майерсон весь вечер. Сложно выкручиваться в сложившейся ситуации, отталкивать людей, с которыми тебе приятно свести знакомство. Руперт такой душка, несмотря на свою неприглядность, и совершенно не похож на Гембрила. Спустя время, когда увлеченность ослабла, здравый смысл подсказал, что Ричард был чудаком, он-то не отходил от нее и засыпал комплиментами, то подобно собачонке, волочился за сестрой. Мысль приобрела новое направление – “Интересно, а чтобы сейчас делала Пенелопа? Скорее всего, подразнивала тетушку, она же некогда не любила родственников матери. Но Джулия не Пенелопа, она должна вести себя подобающе, поэтому ей лучше помалкивать и не выказывать своей симпатии”.

– Отец, я поражена, что старая Глора так расстаралась к моему приезду, не нужно было производить столь тщательные перемены, ведь леди Файнел могла затаить на меня обиду, она хозяйка дома и правительница в нем. Знаете, я так долго не отведывала такой изысканной пищи. Французский рисовый пудинг и ванильное мороженное, я много раз видела их во сне, моя кухарка недостаточно квалифицированна, чтобы готовить подобно лондонским поварам, они ценятся далеко за пределами столицы… – после такого потока речей, она сделала небольшую паузу, чтобы передохнуть:

– J'étais aux anges ! [4] – таким был ее окончательный приговор.

Музыканты сыграли несколько грустных мелодий, миссис Майерсон даже достала свой носовой платок, но вот прозвучали первые нотки веселой шотландской песенки, и Элисон захотелось станцевать рил. Ее кавалером вынужден был стать неуклюжий Мориссон, после сытного ужина он стонал и пыхтел, переводя дыхание, в то время как его дама беззаботно порхала по лакированному паркету.

На следующем танце его сменил Руперт, который стойко держался до последнего. Он хотел пригласить Джулию на первый танец, но она вежливо отклонила предложение, стараясь держать безопасную дистанцию по отношению к этим людям. Мориссон после такой встряски раскраснелся, без сил упал в кресло и до конца вечера не шевелился, лишь иногда ему подносили бокал вина или старинный английский напиток “Шерсть ягненка” – пиво, смешанное с яблочным сидром, сахаром и специями – он очень хорошо утолял жажду. А еще он был избавлен от постоянных понуканий и сарказмов со стороны отца.

В беседах Элисон много упоминала о лошадях, радуясь одобрению своих собеседников, не уставала повторять:

– Que c’est beau! [5]

– Возможно, мы прокатимся верхом, – вставил свое замечание Сэр Магнус.

– Доктор предостерег меня и  порекомендовал тебе больше не садиться на лошадь после того обморока, – заговорила обеспокоенная Эмма.

– C'est bidon! [6]  Вечно этот старый зануда твердит мне оберегаться, я всю жизнь был наездником и умереть от неудачного падения не так болезненно, как постепенно иссыхать.

– Отец!? – изумилась Элисон. – Что вы такое говорите, помилуйте мои нервы и здоровье вашей же…. моей названой матери, – осеклась она, – я лучше откажусь.

– Non, pas question! [7] – запретил ей Сэр Магнус. – Я знаю, как ты любишь  совершать прогулки верхом, но, возможно, Эмма согласиться быть твоей спутницей.

“Скорее земля перевернется…” – про себя подумала леди Файнел, покрепче сжав губы, от чего они стали совсем бледными, но противиться мужу она не могла, подавив презрение, невзначай произнесла:

– Хорошо, как только распогодиться, я составлю компанию миссис Майерсон.

– О, называйте меня просто Элисон, я не хочу быть чужой для вас, – она вложила свои руки в руки Эммы. Та чуть брюзгливо их не отстранила, нервно дернулась бровь, сама же была схожа на изваяние.

Расходились гости очень уставшие, Мориссон с трудом поплелся к себе, Элисон радостно бросила – “Bon soir” [8], и вприпрыжку поднялась к себе. Джулия, как ближайшая соседка мистера Файнела, слышала странные звуки, издаваемые с опочивальни джентльмена. Сама она тоже долго не могла уснуть, ей нужно было остыть и хорошенько обдумать, как правильно поступить, чтобы остаться учтивой с миссис Майерсон и не обижать тетку.

[1] – Мадмуазель Джулия. (фр.)

[2] – Да, мадам? (фр.)

[3] – Я так рада, что нашла в вас такую хорошую собеседницу, столько удовольствия. (фр.)

[4] – Я была в восторге! (фр.)

[5] – Какая прелесть! (фр.)

[6] – Ерунда! (фр.)

[7] – Об этом не может быть и речи! (фр.)

[8] – Спокойной ночи. (фр.)

ГЛАВА 4. Дама с книгой.

Две недели миновали, как им и положено в суете и различных домашних развлечениях. Погода для прогулок оказалась неподходящей, зато приглашения сыпались отовсюду. Семья Файнелов, как и годится, посетила два бала – первый устраивал маркиз *** в честь выхода в свет и представления королеве своей средней дочери. Скольким знатным господам Лондонской аристократии, купающейся в титулах, были представлены Диана, Элисон, Джулия и Руперт. Миссис Майерсон, набравшись великой наглости, еще два часа перед сном восторгалась перед Джулией в ее комнате обо всем увиденном и услышанном. Второй, пусть и менее знатный, состоялся у баронета, потомка очень старинного нормандского рода, который решил отдать дань предкам и закатил бал-маскарад времен Средневековья. Джулия выступала в роли фрейлины знатной дамы, Руперт нарядился лучником, искателем приключений с большой дороги, Мориссон – восточным пашой. Под масками легко было затеряться, поэтому наши голубки немного нарушили правила, станцевав три спаренных танца подряд, и остались без наказания за этот проступок. Правда под конец бала Джулия замучалась, танцуя с Мориссоном и выслушивая попутно столько жалоб, что ее веселости поубавилось.

Но после столь насыщенного событиями времени, приближался неминуемый отъезд Майерсонов, который так с нетерпением ожидала Эмма. И вот накануне сборов Элисон впала в страшную апатию, горевала целый день, так сердечно прощаясь с отцом, от чего была оставлена еще погостить на неопределенный срок. Леди Файнел встретила такой удар мужественно,  слегка перенервничала и приболела, Диана преданно за ней ухаживала и успокаивала. А Джулия, наоборот, радовалась такому повороту событий, в отличие от тетки, ей было бы в тягость расставание с Рупертом, который проявлял открытый интерес и возможно питал кое-какие опасные чувства, да и молодая мисс не запрещала за собой ухаживать. В первые дни, после их приезда, девушка не находила ничего неестественного в общении с молодым Майерсоном и случайных встречах на лестнице или в общей гостиной. Обычно она подолгу развлекала тетушку и старика Файнела игрой на рояле, пела романсы, популярные со времен их молодости и читала вслух великих поэтов. Ну и само собой предполагается, что Руперт или Элисон выражали свое восхищение или пожелания. Но потом заметила, что стоит ей выйти на прогулку, она тут же сталкивается с молодым джентльменом.

К сожалению, за домом не раскидывался огромный тенистый парк, но был красивый садик, где в сносную погоду можно было отдохнуть на свежем воздухе, вот там Джулия и осуществляла моцион, пусть и ходила мало. Ее обычно сопровождала камеристка, но потом ей полюбилось чтение на свежем воздухе, и служанка вдруг стала лишней. Вскоре горничная провожала мисс лишь до беседки и уходила в дом на пару часов до обеда и приходила только в назначенный час. Тетка сочла, что такое требование Джулии вполне разумно и не скажется на ее репутации.

Беседка пряталась меж разросшимися кустарниками остролиста и боярышниками, и старыми могучими тополями и кленами. Вьющийся декоративный виноград обвил деревянные решетки настолько, так что ветер уже не мог разгуляться внутри, да и куталась Джулия в теплую шаль, и ей совсем не было холодно. Теперь молодая девушка приноровилась каждый день совершать подобные прогулки, и читать по несколько часов в одиночестве, но не только это манило ее сюда. Как только молоденькая камеристка покидала свою госпожу, тут же, из ниоткуда появлялся Руперт и эти встречи приобрели постоянный характер. Лишенная теткиного присутствия, девушка могла свободно поговорить обо всем с молодым человеком. Плед, на котором она восседала, вмещал еще и второго седока, а разговор на опасно-заманчивом расстоянии прерывался только на несколько минутные романтические паузы, когда один из собеседников отводил свой стыдливый взор или не решался вымолвить дальнейшую фразу.

– Сегодня отличная погода, – заметил Руперт, как только они тайно встретились в этот раз, – мисс Джулия вы любите миловаться природой?

– Самые красивые для меня цветы те, что стоят в  вазе, самая отличная погода – которая не мешает моим прогулкам, а небом любуюсь лишь тогда, когда оно гармонирует с моим нарядом.

– Мисс Эсмондхэйл, вы даже не представляете, как я вами восхищен. Представляете, встречаю первую девушку, чьи вкусы и предпочтенья совпадают с моими. А небом я любуюсь и того меньше – когда удачно подстрелю перепела или фазана. Многих леди я видал, но стоило им лишь начать детальный пересказ о погоде и природе, я терял к ним свой интерес.

“Мужчины не любят говорить о природе”, – заметила Джулия, а ведь бывало, что она и сама частенько жаловалась на погодные условия, но впредь – нет, нет и нет.

– Я даже от матушки сбегал, когда она начинала обсуждать выращивание цветов с очередной соседской дамой, – продолжал Руперт.

– Как видите, я не такая как все, – приврала Джулия.

– И этим вы очаровываете меня.

Джулия опустила глаза, пытаясь подавить волнение, зародившееся в груди.

“Нужно поскорее собраться с мыслями, иначе он все прочтет на лице”, – все эти комплименты и ухаживания ей не безразличны. Мисс Эсмондхэйл уже начинала понимать, как влечет к себе запретная любовь, воспетая Шекспиром, Руперт – ее Ромео, она его Джульетта. За своими умозаключениями она не заметила, как он наклонился над ней. Его рука легла на открытую страницу книги, пальцы провели по шуршащей бумаге. В это время Джулия вся вспыхнула и залилась самым густым румянцем в своей жизни. Ее ручка, обтянутая в перчатку, дернулась, пожалуй, джентльмен заметил это и отстранился на положенное расстояние:

– Я заметил пылинку на страничке, – оправдался Руперт, но как-то неубедительно.

– О, да-да, пылинка, – вторила ему барышня, пытаясь спрятать свое смущение.

– Какое интересное произведение! – он улыбнулся.

– Роман сэра Вальтера Скотта “Талисман”.

– Удивительно, смею признаться, что я еще не читал его, хотя наслышан о писателе и не раз.

– Здесь повествуется крестовом походе времен легендарного короля Ричарда Львиное Сердце, хотя я прочла только пару глав, но обязательно перескажу вам сюжет, как только пройду от корки до корки.

– О, я буду чрезвычайно благодарен, но мне стоит заглянуть в публичную библиотеку, дабы самому увидеть его глазами, вот как вы меня заинтриговали.

– Право же, я ничего не сказала такого…

– Мне достаточно того, что ваша ручка коснулась этой книги, а милые глазки пробежались по строкам.

Мисс Эсмонхэйл захлопнула книгу и, смущаясь, произнесла:

– Тогда я вам ее передаю на доверительных основах, думаю, вполне обойдусь без нее некоторое время, загляну все же в библиотеку этого дома и почитаю другие шедевры мировой литературы.

Руперт торжественно принял книгу из рук барышни, произнеся обещание, словно некое таинственное заклинание:

– Через день или два, глаза мои всегда читают быстро, я ее уже верну, обещаю, нет – клянусь!

– О, не нужно мне подобных клятв, держите ее у себя столько, сколько понадобится.

– Я бы с радостью, но время так неустанно, оно очень быстро шагает, возможно, миссис Майерсон и меня призовут дела, и мы уедем…

– Дела?

– Да, отсрочка может оказаться не такой уж длиной, как мне бы того хотелось. Да и гостим мы тут полтора месяца и, может быть, уже надоели хозяевам этого дома, но я настолько счастлив пребывать в Лондоне… подле вас, каждая секунда драгоценна, если мое время занимают достойные мысли и достойный собеседник.

У Джулии замерло сердечко, она судорожно сжала пальцы, а глаза округлились от подобных речей, казалось, еще немного и он уже будет уговаривать ее выйти за него.

Но время действительно непреклонно, Руперт торопливо  достал карманные часы, как в тот момент дрожали его пальцы:

– Боже, как поздно! – заметил он, все это время они придерживались мнения, что лучше пусть об этих встречах не будет знать тетушка Джулии, так что молодой джентльмен всегда уходил перед приходом горничной, чтобы не давать повода для сплетен.

Вот и сегодня он торопливо сбежал, оставив барышню в сердечном смятении. Она даже не сразу заметила горничную, стоящую в двух шагах и что-то встревожено говорящую. Оказалось, что служанка спрашивает, как самочувствие ее госпожи, ведь она так бледна.

– Все хорошо, я задумалась, – оправдалась Джулия очень неуверенно, но больше вопросов не последовало.

И хотя Джесси немного опоздала, занимаясь приготовлением обеденного наряда для своей хозяйки, и у Джулии для переодевания и причесывания оставалось не так много времени, но она не даже не отругала горничную, которая как могла, старалась скоротать время, хотя волосы мисс Эсмонхэйл, от природы вьющиеся, укладывались с трудом. Едва туалет леди был в приведен в соответствие, а прическа уложена очень превосходно и немного кокетливо, прибежала другая служанка, чтобы сообщить, что обеденный стол накрыт и все уже в сборе. Мешкать было нельзя, сэр Магнус не тот человек, который будет кого-то ожидать.

 За обедом Элисон оживленно обсуждала посещение магазинов, перечислила, казалось бы, целый список своих знакомых, которых она вечность уже не видела, а сегодня такая удача – ей посчастливилось с ними поздороваться. Теперь в ее речах то и дело проскакивали визиты, визиты, визиты:

– Жаль, что со мной не было Руперта, все так интересовались моим сыном, – потом миссис Майерсон перевела взгляд  на Джулию и Диану и вкрадчиво продолжила, – сейчас среди порядочных лондонских девушек, столько незамужних молодых леди. Представляете, у моих приятельниц все дочери на выданье.

– Ох, скорее бы она уже умолкла… – шепнула Эмма Диане.

А вот Джулия с трудом управлялась со столовыми приборами, руки слабели, когда она на мгновенье останавливала свой взгляд на Руперте. Столько сил тратилось на поддержание маски внешнего спокойствия, когда душу и сердце терзало нетерпение, да нетерпение, он сегодня чего-то недоговорил, чего-то, что изменит их судьбы. Но когда она невольно сделала маленькую ошибку, это сразу же заметили:

– Мисс Джулия, что-то вы сегодня так плохо едите? Вероятно, одинокие прогулки не идут вам на пользу, – на этом месте Руперт немного поперхнулся, – зря вы не согласились проехаться со мной. Для меня магазины Лондона поистине сказочное место – такие яркие, завлекающие, интригующие разнообразием. После покупок у меня поистине прекраснейшее настроение и замечательный аппетит, – Элисон положила в рот кусочек сочной баранины, – м-м-м, какое божественное мясо,– выговорила она немного спустя, – мясной соус получился изумительным. Надо бы переманить к себе вашего повара, – рассмеялась она.

– У нас их несколько, – заметила Эмма.

Даже если бы у Джулии и было желание посетить хоть один магазин вместе с Элисон, она бы этого не сделала все равно, ведь ее матушка и тетушка, подобно монахиням-католичкам, всегда начеку. Руперт в равной степени причислялся к врагам:

– Запомни, моя дорогая, он порождение Элисон и не может быть лучше этой змеи…

Но запретный плод тем и сладок, что манит к себе своей загадочностью и недоступностью. Джулия постепенно смерилась с этим, только если вдруг Руперт сделает ей предложение, в чем она не сомневалась, трудно же будет переубедить мать дать согласие. Одно утешенье, что отец никогда не придерживался мнения леди Файнел, поэтому он может расценить этот союз по-иному.

– Отец! – снова заговорила Элисон, – Ты не поверишь, но сегодня проезжая мимо домов аристократов, я заметила столько наездниц, и вспомнила, как же я люблю кататься верхом.

– Значит, покатаешься верхом… – заключил сэр Магнус Файнел, – погода уже не такая суровая, как в северных широтах, так что со дня на день леди Файнел сможет тебя сопровождать.

Все эти дни пребывания Элисон в доме отца, Эмма сносила стойко, но во избежание этой поездки занималась всевозможными делами, которые не позволяли ей совершать конные поездки. Теперь она словно очутилась у стены, припертая со всех сторон, деваться было некуда, пришлось уступить этому повелению.

– Сегодня уже слишком поздно, да и миссис Майерсон устала после хождения по магазинам, а вот завтра можно покататься, надеюсь, моя племянница и Диана составят мне компанию?

– А если еще и Руперт будет сопровождать нас…. – в свою очередь заикнулась Элисон, одарив сына своей родительской улыбкой.

– О нет! – заявила Диана, – пожалуй, я откажусь, мне доктор запретил ездить верхом, иначе у меня начинает болеть спина.

– О, миссис Эсмондхэйл, какая жалость, но не переживайте, я присмотрю за вашей дочерью как годится.

– Джулия всегда была под моим присмотром, – заметила Эмма.

– О, леди Файнел, я не хотела посягать на ваше право близкой родственницы, но уж поверьте, вдвоем мы присмотрим за ней лучше, не так ли?

– Для этого достаточно и одного человека, – невозмутимо держала оборону Эмма.

– Тогда, возможно, мисс Джулия выберет себе компаньонку, – миссис Майерсон обратилась непосредственно к девушке, – кого бы вы хотели видеть подле себя?

Выбор этот казался еще тяжелее, так как девушке хотелось придерживаться всех сторон: если она присоединится к Элисон, сможет поговорить с Рупертом, но тетка разгневается, а ее гнев страшил сознание:

– Право же, мне очень неловко выбирать, чтобы никого не обидеть, но… – она выдохнула, это был серьезный вызов ее чувствам, перечащий принципам, которые сформировали характер и суждения, но так не хотелось терять драгоценное время попусту – если я буду ехать между вами миссис Майерсон и вами тетя, я буду под присмотром и это самый лучший выход.

Элисон довольно заулыбалась, зато Эмма своим взглядом выразила, насколько она осуждает эти слова. Джулия прекрасно поняла этот взгляд, так как часто замечала его у матери, по отношению Пенелопы, но будущее счастье манило сильнее, нежели расположение тетки.

В течение всего вечера леди Файнел больше не говорила с Джулией, зато Диана, движимая долгом родительницы, отчитала дочь в ее опочивальне за такое неблагодарное отношение, подбирая слова особо не щадящие душу девушки:

– Ты что же это мятеж устроила? Сколько лет, ведь не ребенок и вполне ясно можешь представить, что своим поведением пала в глазах леди Файнел, не забывай, чьей добротой располагаешь. Не Элисон пригласила тебя в Лондон, вывела в свет, замолвила словечко перед маркизой ***. Не будь у тебя такой тети, обо всех этих развлечениях в столице ты бы только мечтала и не познакомилась бы со столькими влиятельными людьми, знакомство с которыми делает огромную честь нашей семье. Запомни, твоя новая “приятельница” вскоре уберется отсюда, а после смерти сэра Магнуса, эти двери перед ней больше не откроются. Или тебе надоело гостить у тети и хочется оказаться в положении сестры? Не гневи меня!

Диана скрестила руки и сжала губы, свысока наблюдая за раскаянием дочери:

– Ты меня разочаровываешь, впервые в жизни благоразумная Джулия, которую я воспитывала, как подобает настоящей леди, лишилась здравого рассудка, потакая безродной простушке, возомнившей себя хозяйкой дома.

– Прости, мамочка, – сквозь слезы прошептала Джулия, – я, наверное, действительно попала под влияние миссис Майерсон, но что мне делать, когда она так настойчиво общается со мной, не оставляя выбора?

– Всегда придерживайся мнения леди Файнел, никогда – Элисон!

Поплакав в своей комнате некоторое время, Джулия вскоре успокоилась, ругая себя за глупые пристрастия, поселившиеся в сердце и сеющие зерна раздора в голове, но думать о Руперте не переставала, как не пыталась мысленно обличить все его недостатки…

ГЛАВА 5.Все, что поездке предшествовало.

Мисс Джулия всегда стремилась занять свое место среди лондонского общества, глубоко чтила столицу и жителей, проживающих в Вестминстере, Белгравии или деловом Сити. Одно плохо – она не могла усмотреть душу этого города, не была склона к любованию застывшей историей прошедших веков, полагая, что вся прелесть столицы заключена в развлечениях. Да и Лондон еще не был столь стандартизован, каким увидят его уже дети и внуки, это был еще очень контрастный: где народ жил беднее, нежели столичная аристократия, зачастую в дни будничные или праздничные, легко можно было увидеть петушиный бой. Барды, больше похожие на средневековых менестрелей, настолько одежда их пестрила различными цветами, продавали модные песенники, демонстрируя покупателям, насколько эта песня хороша; тут же клоуны собирали зевак. Пользовались популярностью увеселительные сады, «гроты гармонии», питейные и песенные клубы, танцевальные залы.  Хотя недостатки Лондона даже она замечала: постоянный шум на улицах, опасность столкновения с преступниками, которыми то и дело занималась полиция Скотланд-Ярда, смрад, заполнявший доки и порой пропитывающий саму Темзу, вызывающий головную боль, однообразие погоды и слякоть.

И, тем не менее, она каждый год стремилась сюда вновь и вновь, уверенная, что самое интересное сконцентрировано в столице. Как прискорбно порой осознавать, что люди достойные жаждут такого пустячного, как постоянный выход в свет, меняются под натиском тлетворного влияния аристократизма, скрывающего не только величие, но более – ничтожность душ. И как много люди могут порой принести в жертву во имя исполнения незначительных желаний.

Джулия на мгновенье представила себя хозяйкой лондонского особняка, которая вот так каждый день колесит этими улицами, отдавая визиты учтивости. Обычно прогуливается с мужем по парку, по дороге домой посещают модную лавку, где супруг покупает ей незначительные безделушки и они счастливые возвращаются в свое семейное гнездышко. А еще у нее будет знакомый домашний врач, наведывающийся в их дом до семи раз в неделю и интересующийся состоянием госпожи, ну а Джулия, как истинная леди, не может себе не отказать в слабости жаловаться на постоянные легкие недомогания. Тогда доктор будет настаивать, чтобы муж вывозил ее ближе к морю или же на континент. Какой приятный однако сон, но скоро ль он станет явью?

Стрелки часов приблизились к пометке без четверти шесть: горничные обычно подымаются в шесть, экономка, дворецкий и лакеи покидают комнаты ближе к семи; слуги спят на четвертом этаже в противоположном крыле и не мешают хозяевам, так что в доме еще царила тишина и покой. Ночь не спеша покидала ленивый Лондон, ей на смену пришло серое, мрачное утро, пропитанное морозом и смогом.

Но даже в такую рань, Джулия уже не могла сомкнуть глаз, час назад она проснулась с тяжелой головой, обуреваемой назойливыми мыслями, долго ворочалась, принуждая свое сознание ненадолго отключиться. Девушка даже рассердилась на свое упрямое мышление, которое не хотело поддаваться волшебству сонливых фей. Сейчас она вспомнила эту сказку, которую перед сном всегда рассказывала их няня Ребекка, укладывая девочек:

“Под каждой кроватью живет малюсенькая сонливая фея и когда ребенок ложится спать, она покидает свое убежище, беззвучно кружит над головой, ее волшебная пыль усыпляет человека.

– А потом что она делает? – поинтересовалась Пенелопа, она всегда была очень любопытной, что очень не нравилось Джулии, ибо тогда на сестру было направлено все внимание.

– Потом все феи дружно собираются вместе и начинают исполнять свой хоровод: крошка достает свою флейту и исполняет мелодии полуночных птиц и сверчков, а мудрейшая фея-правительница извлекает со своего ларца изумруды радужных светлых снов и бросает их спящим в уши, чтобы всю ночь снилось только хорошее. Но делают они это только для послушных и дисциплинированных детей, балованным могут и кошмар подсунуть.

– А я хоросая? – спросила Джулия. – Плавда, няня Бека?

– Да, солнышко и поэтому феи подбросят тебе изумруд хороших сновидений.

– Не верю я, что такое бывает, – утвердительно отрезала семилетняя Пенелопа. – Феи не могут знать, где ухо спящего, да и вообще в комнате-то темно.

– Ну, я предполагаю, что глаза у фей сделаны не как у людей, они видят как совы, а еще самые надежные их помощники – светлячки.

– А феи одевают такие же одежки, как и мы?

– Нет, феи шьют свои платьица в лесной мастерской из лепестков растений и цветов, а из колокольчиков делают шляпки.

– В лесной мастерской? А как это?

– В этой мастерской швеями работают паучихи, и когда, прогуливаясь по саду, вы увидите паутину, не рвите ее, возможно маленькая швея прядет свое полотно.

На следующее утро, с целью выяснить, правда ли, что сонливые феи существуют, Пенелопа произвела досмотр всех имеющихся кроватей в доме. Няня Бека как раз укладывала непослушные волосы Джулии, когда девочка влетела в детскую с небольшим коробком, утверждая, что нашла “светлячков”, она наглядно показала свои сокровища.

Ребекка ойкнула и подпрыгнула на месте, увидав насекомых. Она осторожно спросила, где Пенелопа обнаружила их, затем, не подымая лишнего шума, переговорила с экономкой об одной новоприбывшей горничной и ту немедленно уволили из-за ее вшивости, в прямом смысле”.

Такие воспоминания остались у Джулии с тех времен, сейчас она многое поняла без лишних разъяснений, но тогда девочки действительно верили, что это были светлячки, а феи где-то совсем рядом, просто они хорошо спрятались от человеческих глаз.

Она поднялась с кровати, мысленно возвращаясь к приятным размышлениям о Руперте, набросила свой парадный халат, предназначенный лишь для проживания в Лондоне, и подошла к окну. Всю ночь сыпал снег и теперь лужайки покрылись тонким слоем белоснежного покрывала, равномерно расстеленного по всей округе. Девушка даже зевнула от вида такой мирной и убаюкивающей картины, да и в комнате было неуютно, хотелось снова забраться под теплое одеяло и проспать несколько часов. Джулия еще раз выглянула в окно, подумывая уже пойти прилечь, но две тени возникшие на дорожке привлекли ее внимание, но они казалось мелькнули так быстро, что мисс Эсмондхэйл немного растерялась и задумалась, не привиделось ли ей.

Постояв некоторое время у окна, девушка покинула пределы своей комнаты и решила пройтись по коридору и возможно спуститься на первый этаж. Во мраке коридор Лондонского дома, представлялся страшной пещерой, заставленной вазами. Отчего-то картины пугали, стены искажались, а окно жило своей жизнью, издавая  странные звуки.

– Не спится, – со стороны послышался женский голос, странный огонек затрепетал в воздухе. Джулия замерла на месте, неужели ее сонное сознание шутит с ней, хотя вполне возможно, что это горничная.

– Мисс Джулия, вы, я вижу, пташка ранняя, – с темноты с догорающей свечой выступила Элисон в ночной рубашке, на которую был поспешно наброшен халат.

– Нет, миссис Майерсон, я только сегодня так рано поднялась, а так я просыпаюсь вовремя.

– О, у меня такая самая беда, я же говорила моему Руперту, что не стоит так допоздна засиживаться с рассуждениями, ему легче – мой мальчик может спать, пусть даже еще ничего не придумано, а я обычно даже ночью продолжаю обдумывать все сказанное накануне, но давайте пройдемся вместе коридором. Сегодня будет веселый денек, после приемов остается осадок мутных воспоминаний, а после пешей или конной прогулки городом – бодрость и здоровый сон.

– У меня тоже, – согласилась Джулия.

– Мисс Эсмондхэйл – вы чудное создание, жаль, что моя “милая матушка” не отпускает вас от себя, мы бы смогли быть подругами.

Джулия улыбнулась, хотя внутренне соглашалась со словами Элисон – ее специально держат подле себя, чтобы якобы не допустить тлетворного влияния этой женщины, хотя она ей симпатизировала, но больше скорее, что она мать Руперта и в будущем девушке очень хотелось породниться с семьей Майерсонов.

Неожиданно к Элисон подошла ее горничная, увидев, что госпожа не сама, служанка замялась. Поэтому миссис Майерсон поспешно извинилась перед девушкой и исчезла в темноте, затем скрипнула дверь. Джулия крайне удивилась, да и в такой обстановке трудно что-либо утверждать, недаром ведь говорила ее няня, ночь – час призраков.

Прогулка столицей была продумана до мелочей, так, чтобы наездники, в особенности дамы, посетили много различных красивых мест и не сильно переутомились. Леди вообще вредно подолгу бывать на свежем воздухе пешими, ибо это портит ее цвет лица, а что уже говорить о верховой езде. Здоровым румянцем обладают только простолюдинки, а леди всегда должна быть слегка бледна – это признак аристократизма.  Хотя мужчинам любых сословий разрешалось скакать на лошадях галопом и это приветствовалось, закаляло и без того сильных дух и приносило пользу здоровью. А дамы – они ведь такие хрупкие и болезненные и их не стоит переутомлять.

Лошадей должны были подать сразу после завтрака, поэтому Элисон и мужчины сели за стол в дорожных костюмах. Леди Файнел не могла позволить себе такого безобразия, она давно уже махнула рукой на Элисон, считая ее манеры одичавшими за годы супружества и проживания в деревенской глуши. А вот Джулии тетка запретила садиться за стол в амазонке, это еще хуже, чем появится в дезабилье[1].

Завтрак был приготовлен походным, сэр Магнус никогда не объедался за столом, Диана вполне удовлетворила голод яичницей с беконом и бутербродами с голландским сыром.  А вот Мориссон пожаловался на отсутствие привычного блюда из телятины с тушенными овощами, ватрушки и варенье для него не десерт, а еще бы ему хотелось выпить кофе с апельсиновым бренди, вместо чая. На эту жалобу отреагировала только Элисон, заявив, что по пути они обязательно заедут в ближайшее кафе.

– “Торфантон” – неплохое местечко, жаль только нам не по пути, – заметил приободренный Мориссон.

Переодевание Эммы и Джулии заняло некоторое время. И хотя барышня оделась быстро, она не решалась покинуть свою комнату, пока не услышит скрип открывающейся тетушкиной двери. Для этого она приказала Джесси занять смотровой пост через щелочку, а сама тем временем задумалась о своих призрачных надеждах. Леди Файнел в свою очередь одевалась очень неохотно, желая или избежать, или поскорее покончить со всей  прелюдией учтивости. Настойчивость мужа поистине оказалась противна ей, но перечить она побоялась, хотя собственное желание рисовало ее на софе, лениво перечитывающую сборник стихов Уолтера или очередной томик Шекспира и думать о том, что Элисон и ее дражайшее чадо где-то далеко. И Джулия могла тогда избежать прогулки, однако вчера Эмме показалось, что девушка не возражала и охотно принимала участие в обсуждении маршрута. Как же это унизительно! Как не пыталась она унять свой гнев, но ее то и дело сводили с ума бесконечные предложения миссис Майерсон посмотреть то-то и то-то, заехать туда и сюда. Да и сегодня эта змея испортила настроение:

– Ах, милая матушка, разве магазин мсье Жербюа, о котором толкует “приличный Лондон” не удостоен чести вашего посещения? Нет!? Тогда ювелирный на “Пэлл Мэлл”? Тоже нет. А кафе “Верхняя долина”, правда, чудное название?

Не добившись от Эммы нужных речей и ее внимания, Элисон решила подойти с другой стороны:

– Мисс Джулия, я заметила, что вы носите всего три шляпки на выход, но этого же так мало для настоящей лондонской леди. И я решилась спросить – не соблаговолите ли  вы со мной и вашей тетей посетить шляпный магазинчик, находящийся за углом, думаю полчаса, что мы будем отсутствовать, ничего не изменят.

Мисс Эсмондхэйл в мгновенье загорелась желанием, но тут же поникла, осознавая опасность ее согласия. Ею решительно был дан отказ.

Спустившись вниз, две дамы встретились с остальной компанией, явно их заждавшейся и несколько заскучавшей. Миссис Майерсон бурно выразила свое восхищение амазонками Эммы и Джули. Леди Файнел всегда была образцом для подражания, особенно для Дианы и племянницы, в этот раз она облачилась в костюм золотисто-каштанового цвета из добротной шерстяной ткани для верховой езды зимой, рукава были отделаны соболиным мехом и такой же мех украшал шляпку. Шаль дымчатого цвета, пока небрежно уложенная сбоку, переливалась серебром при свете дня. Даже хлыст леди представлял настоящее ювелирное изделие. Несмотря на свой уже немолодой возраст, она произвела большее впечатление, нежели Джулия, поэтому Элисон сто раз повторила ей свой избитый комплимент.

Но одно неприятнейшее событие подпортило планы этого дня – молодая кобыла, предназначенная для мисс Эсмондхэйл, хромала и не могла быть пригодна для катания. Вчера конюх в спешке не обратил на это внимания, а сегодня с виноватым видом стоял, держа ее за уздечку. Вторая кобыла была на сносях, а арендовать других лошадей, обученных под дамское седло, слуги не успели. Джулия была вынуждена отказаться от катания, от чего безмерно расстроилась. Миссис Майерснон отчитала всех слуг, работающих в конюшне, обзывая их “неповоротливыми лентяями, которых нужно уже сегодня вышвырнуть на улицу”.

– Но ведь в стойлах еще есть несколько отличнейших жеребцов, – заметил Мориссон.

– Но они порывисты и горячи, рука джентльмена их быстро усмирит, а вот дама может не справиться. А коль они почувствуют свободу, могут пуститься галопом и скинуть своего всадника, – утверждал старший конюх, которому теперь приходилось несладко.

Эмма пока не вмешивалась, пристально наблюдая за гневом Элисон, которая ведет себя, как хозяйка, самолично увольняя слуг. Без решения Магнуса все это лишь слова, но они могут спокойно водвориться в жизнь, если миссис Майерсон начнет настаивать, а влияние она имеет огромное.

– Пусть Джулия прокатится на моей Жейре.

– О, милая матушка, а как же вы? – расстроилась Элисон.

– Я, пожалуй, останусь. Не могу же я лишать Джулию такого развлечения, ведь она так этого желает… – вчерашние слова и сегодняшнее поведение укололи сердце ревностью.

– Так нечестно, – запротестовала миссис Майерсон, тогда я тоже останусь с вами, леди Файнел, не смогу насладится этой поездкой, если вас не будет рядом.

– Элисон, езжайте, вы же так этого хотели.

[1] – небрежная домашняя одежда, утренняя одежда.

ГЛАВА 6.Конная прогулка Лондоном.

Птицы есть счастливейшие из тварей божьих, им единственным дано покорять воздушное пространство и наблюдать за жизнью свысока. Но, тем не менее, человек в определенные моменты подвержен небывалой легкости, помогающей осуществить полет, испытать все наслаждение паря в облаках, но, не отрываясь от земли. Милая мисс Джулия сердечком ощущала себя птицей, будучи сейчас обыкновенной всадницей, прогуливающейся по Лондону. Оксфорд-стрит – одна из  крупнейших улиц Вестминстера, в любой будний день многолюдна и шумна, вместе с тем нарядна и аристократична. Навстречу всадникам неслись экипажи, неторопливо приближались прохожие, среди коих можно было различить лавочников с их неизменными засученными рукавами и длинными фартуками, цветочники и посыльные в своих строгих, пусть и дешевых фирменных костюмах, патрульные в своих темно-синих формах  с неизменно черными шляпами: люд, леди, джентльмены, дети, старики. Все были либо чем-то озабоченны, либо просто увлечены прогулкой. День выдался удачный, небо хмурилось, но ни дождя, ни порывистого ветра. Вливаясь в этот поток, ощущаешь себя маленькой деталью механизма, становишься с потоком одним целым. Во всяком случае, это настолько захватило неуемную Элисон, что она говорила и говорила. Дамы ехали позади, Мориссон и Руперт прокладывали путь вперед.

Вспоминая рассказы тетушки, Джулия будто книгу, перелистывала свои воспоминания: Оксфорд-стрит – чуть ли не самая старинная из улиц, следует по маршруту Римской дороги via Trinobantina, которая когда-то связывала Хэмпшир и Кольчестер, во времена расцвета Средневековья и до XVIII столетия была еще известна под названием Дорога Тиборн (названа в честь реки Тиборн, протекающей к Югу), а еще потому, что до 1729 это был маршрут заключенных смертников от тюрьмы Ньюгейт до виселицы около Мраморного свода (угол Гайд парка). Затем ее переименовали в Оксфорд-стрит, так как это была часть пути до Оксфорда. Начиналась улица со всеми известного Гайд-парка, заканчивалась Хайг-стрит, неподалеку возле Британского музея, протяжностью в полторы мили. Все эти знания девушка почерпнула из рассказов своей отсутствующей сейчас тетушки, которая позволила прокатиться вместо себя. Не скажу, что Эмма была огорчена, теперь она преспокойно могла лежать на софе и читать Шекспира вместе с Дианой.

Повернув на Дин-стрит, пары немного перестроились, и Руперт оказался возле Джулии, она как раз рассматривала красивые витрины, когда он мягко окликнул ее.

– Приятна ли вам такая прогулка, мисс Джулия?

– О, несомненно, – отозвалась она, немного даже испугавшись такого близкого соседства, но оказалось, что Элисон и Мориссон едут впереди, и сводная сестра то и дело о чем-то расспрашивает бедного джентльмена, о различных типах строений, в чем он совершенно не разбирается и долго раздумывает над ответами.

– А я все не дождусь, когда мы окажемся в разветвлении маленьких улочек, уж слишком много народу.

– Погода предвещает приятные прогулки, грех ею не воспользоваться, я бы тоже томилась в четырех стенах. Да и не думаю, что лишь маленькие улочки займут наше воображение, куда интересней Пиккадилли и Пэлл Мэлл.

– А также дворцы Сент-Джеймса и Букингемский, – добавил он.

– Меня куда больше вдохновляет Вестмистерское аббатство и еще недостроенное здание Парламента.

– Сегодня у нас очень многообещающая прогулка, и если ничего не поменяется, я и матушка надеялись доехать до собора святого Павла, пересечь Сити и вернуться назад, по пути даже перекусить, Мориссон особо настаивал на принятии пищи вне дома. Так что может быть к чаю мы и появимся.

Они пересекли Комптон-стрит и собор святой Анны. Названа она была в честь одного господина – Генри Комптона, который возводил основания собора в 1686 году. Но самым главным отличием стало то, что многие беженцы из Франции, приверженцы протестантизма, гонимые католиками, переехали в Лондон с позволения Чарльза II. Здесь они либо открывали свои лавки, либо были просто рабочими. Число иностранных беженцев еще раз пополнилось после распада Парижской общины. Джулия никогда не была в столице Франции, но она явно ощущала влияние этого величественного города на маленькую улочку Лондона. Переселенцы все еще оставались парижанами в душе, они приукрасили улицу на свой родной сердцу лад. Лавочники делали сразу два названия, одно громкое написанное английским языком, другое помельче, но поизящней – на французском. Их глаза светились необычайным огнем, не присущим жителям Альбиона, они будто бросали вызов той стране, в которой обитали.

Маленькая девочка, торговавшая цветами, обращалась к прохожим на ломаном английском с резким корсиканским акцентом, и стоило одной пожилой леди ее поправить, как дитя неистово выругалось, переходя на чистый французский. Руперт даже уделил этому событию свое внимание, высказав свое мнение матери, та улыбнулась и попросила сына купить у этой девочки букетик.

Их неспешная прогулка длилась уже несколько часов и мисс Эсмондхэйл так и ехала по правую руку от Руперта, а миссис Майерсон по левую, Мориссон плелся где-то позади, да никто особо не был настроен с ним общаться.  Так как поглощенный только своими заботами человек и глухой до проблем других, сводил все к своей особе в разговорах, нисколько не заботясь как его собеседнику это неинтересно. С появлением Элисон в их кружке, некоторые темы вообще не затрагивались молодыми людьми, Джулия старалась меньше смотреть на Руперта и больше внимания уделять его матери. А потом ей захотелось всеобщих комплиментов, и когда они в очередной раз повернули на улицу Королевы, вероятнее всего названную в честь жены Георга III, девушка, натянув поводья Жейры, решила отвлечь Мориссона:

– Дорогой кузен, спорим на мою брошь и ваши золотые часики, что я приеду к развилке Джордж Видмилл-стрит и Пиккадилли раньше вас.

– О, мисс Джулия не стоит вам так быстро ехать… – забеспокоилась Элисон, в чем Руперт ее поддержал.

– Пустяки, я умею быстро кататься, а это же кобылка тети.

Не обращая никакого внимания на дальнейшие предостережения миссис Майерсон, ведь Мориссон всерьез воспринял ее вызов, она ловко пришпорила лошадь и понеслась через всю улицу.

– Езжай за ней… – только и успела выкрикнуть вслед сыну, миссис Майерсон.

Джулия неслась на Жейре, весело оглядываясь через плечо, чтобы увидеть на каком расстоянии находится ее кузен. Она не хотела переходить на галоп, поскольку не сможет удержаться на седле, но ездить рысью или иноходью она могла свободно.

“Как же хорошо быть свободной птицей”, – подумала девушка и тут же ощутила вольное движение, только оно касалось непосредственно всадницы. Похоже, подпруга лопнула, и седло спокойно скользит по вальтрапу, казалось, сейчас она упадет с лошади.

– Ай! – вскрикнула девушка и упала…

На мгновенье она замерла в воздухе, прежде чем почувствовала, как кто-то ее поддерживает: от падения головой на вымощенную дорогу ее спас Руперт, который с волнением все это время ее сопровождал. Кажется, он и сам резко соскочил с лошади, чтобы помочь девушке… Она подняла глаза, оказавшись так близко от его лица, их тяжелое дыхание встретилось, Джулии нежно положила головку на его плечо, ощущая лишь небольшое головокружение.

– Боже, она умирает! – воскликнула Элисон, – Нужно срочно ей помочь, вызвать врача.

Толпа зевак уже успела собраться вокруг их четверки, Мориссон все еще сидел на лошади, даже не спешившись, он был потрясен и как всегда вял. Он хотел уже праздновать триумф своей победы, но, кажется, ею совсем не интересовались.

– Дорогой брат, вы должны позвать врача, – обратилась к нему перепуганная миссис Майерсон.

Тишина.

– Мисс Джулии плохо.

– А, ну да…

– Вы поедете?

– А-а-а….

– Эй, стой! – Руперт сам остановил кэб и уложил туда бедную Джулию и подсадил мать, – Езжайте домой, я постараюсь сам вызвать доктора.

Единственное, что было поручено мистеру Файнелу, это отвезти лошадей Джулии и Элисон домой. Диана и Эмма тут же сошли вниз, как только Элисон, поддерживая мисс Эсмондхэйл, оказались в холле. Две родственницы захлопотали над девушкой, тогда как Элисон, задыхаясь, пересказывала случившееся происшествие.

– Нужно призвать доктора, – приказала лакею леди Файнел.

– Мой Руперт уже за ним поехал.

– А где же Мориссон? – Эмма вдруг поняла, что кого-то явно не хватает.

– Он остался где-то там…

– Где-то там? – глаза мачехи сверкнули небывалым негодованием, только на кого оно было направлено еще не ясно.

– Вот уже дворецкий доложил, что доктор в холле с мистером Майерсоном. Врача немедленно пригласили в гостиную, где лежала девушка, которая, кстати, уже пришла в себя, и, теперь, недоумевала, чего же от нее хотят.

– Легкое сотрясение, – произнес врач, обследуя голову пациентки, головокружение, скорее всего, вызвано нервным потрясением, недостатком воздуха в легких и шоком. Это все не страшно, я выпишу пару лекарств, хорошее снотворное снадобье, и, пожалуй, две недели нужно отлежаться в постели. Завтра я обязательно приеду, чтобы удостоверится, что нет ухудшений или же отошлите ко мне вашего слугу.

Визит его был непродолжительным, потом слуга сбегал к аптекарю, а девушка благополучно отвели в ее комнату. Вслед за слугой, наконец, вернулся Мориссон с лошадьми дам и седлом так беспомощно наброшенным на Жейру. Он был немного захмелевший, но все списал на потрясение и быстро удалился к себе. Сэр Магнус и Элисон, вместе с Рупертом, сидели в вечерней гостиной и уже беззаботно обсуждали сегодняшнюю поездку, у сына было перевязано колено, так как он забил его при падении, поэтому мать очень переживала за его здоровье. О Джулии вспомнили всего несколько раз, как только доктор сказал, что с ней все в порядке, Элисон тут же потеряла всякий интерес к этой теме.

Диана и Эмма все еще оставались наверху, они уже покинули спящую Джулию и перешли в покои Леди Файнел, чтобы дальше продолжить разговор, где имя девушки мелькало не один и не два раза. Эмма была настороженна этим происшествием, она дала тайное поручение посыльному сбегать в Скотланд Ярд и пригласить инспектора Доубера, надежного человека для их семьи, чтобы он тайно провел расследование и все выяснил. Она была умной женщиной и поэтому с самой первой минуты у нее закрались некоторые подозрения.

Тем временем Мориссон допивал бутылку полусухого немного расстроенный тем, что никто не разделил его триумф, а ведь он победил. Его не волновало, что его кузина упала и могла разбиться насмерть:

“Чего за нее беспокоится, она ведь очухалась”, – напоследок подумал он, прежде чем лечь спать.

ГЛАВА 7.Призрак с большой дороги.

Марианна придумала новое развлечение для своей гостьи, из-за множества чрезвычайно важных дел, визитов и утомительной переписки со своими подчиненными, эти несколько дней она совершенно не могла уделить семье надлежащее внимание. С Пенелопой виделась лишь за ужином, сообщая незначительные сплетни про ее соседей.

Будучи прекрасно расположенной к музыке, исполнила незатейливые песенки. Дороти обожала слушать ее игру на рояле и даже пыталась подпевать, при этом забавно жестикулировала, так же как и учитель пения, делала это очень серьезно, и одновременно комично, поэтому у Пенни улыбка почти не сходила с уст. Многие дамы, в возрасте миссис Саливер, считались опытными матронами, а Марианна с невозмутимым видом заявляла, что еще слишком юная и ей совершенно не хватает мудрости и опыта, чтобы причислить себя к их числу. За такой речью последовал веселый смех, да такой заразительный, что даже малыш начал им вторить.

В воскресенье они приехали в местную церквушку, отбыть мессу. Их вошедшая компания оказалась чрезвычайно шумной, даже Дороти что-то твердила няне, а Джозеф ей одобрительно аукал. К удивлению, богачей оказалось немного, остальные принадлежали к рабочему и крестьянскому классу. Все они теснились на деревянных лавах у входа, для богатых прихожан были отведены специальные мягкие скамьи со спинками ближе к алтарю. Священник спустился с помоста, где возвышалась его трибуна, и лично проводил миссис Саливер к ее “ложу”, отвесил легкий поклон новоприбывшим дамам и занял свое место. Две дамы в строгом трауре с красивыми молитвенниками, скрывающие свои лица под вуалью, оживленно зашептались, когда Марианна переступила порог церкви, и не унимались, пока пастор не приложил палец к губам – знак, обозначающий полную тишину.

Во время проповеди никто не смел издать лишний звук, бедняки, сидевшие на задних рядах, единогласно повторяли – Аминь, за их духовным отцом. В то же время Пенелопа очень скучала, Марианна пребывала в таком же состоянии, она опустила свой взгляд и с интересом разглядывала обычный грубо обтесанный деревянный пол, помост и трибуну, иногда поглядывала на мистера Сисвонса, повествующего о Боге и чертях. К сожалению, ее положение в обществе, и значимость в округе не позволяли ей пропускать воскресные мессы. Но петь в церковном хоре с тремя богатыми вдовушками она естественно отказалась, как святой отец ее не упрашивал.

От церквушки до ее особняка было около пяти миль, ее построили совсем недавно на щедрые пожертвования богатых прихожан, деньги собирали подпиской, и миссис Саливер была в числе учредителей. Поэтому ее авторитет здесь имел небывалое значение, ее не могли осуждать в местах публичных, бедняки ее любили, она держала слово и помогала не утомительными поучениями, которые практиковались у всех достопочтенных дам, а реальными деньгами. Но, тем не менее, недоброжелатели были даже у нее, ведь все равно Марианна не была образцовой леди: могла позволить себе различные вольности, совершенно не воспринимала доброжелательных советов, много раз выходила за рамки благовоспитанности (имелось в виду ее управление финансовыми делами, трата денег по желанию, а не усмотрению, нанесение визитов только по нужде, не поддержание интереса к встречам достопочтенных матрон этого края, а иногда вообще вела себя как девчонка). Поэтому две вдовушки неодобрительно ее осуждали перед мессой.

После службы миссис Саливер предложила Пенни прогуляться по свежему воздуху, на что та охотно согласилась. Детей и няню отправили в экипаже домой, дабы они перекусили и отдохнули, Джозеф уже дремал на руках. Тем временем две дамы, взявшись под руки, пошли по пустынной тропинке, обсаженной разными кустарниками и молодыми деревцами, тут было безлюдно и слишком узко, чтобы могла проехать коляска. Тропа была довольно извилиста и вплотную прилегала к подножию одного из местных холмов, а оттуда открывался вид всей окрестности и даже окраина ближнего рабочего городка и фабрик, с которых клубился серо-бурый смрадный дым.

Марианна прислонилась к старому тополю и сладостно зевнула, когда ее подруга с интересом ходила у края, высматривая маленькие домики и крошечных людей, которые, подобно муравьям, копошились вблизи.

– Марианна, это же…это прекрасно.

– Я знаю, поэтому повела тебя именно этой тропой. Моя дорогая, ты еще не замерзла, сегодня очень прохладный день.

– Сегодня самый красивый день в моей жизни.

– У-у-у…. – довольная дама так и не продолжила своей речи.

По плану миссис Саливер, они направлялись в деревушку Блонсхид, в которой зайдут к местному лавочнику, посетят его жену, немного отдохнут, выпьют кофе с пряными булками (которые готовит только миссис Тоусси и рецепт которых хранится в тайне вот уже три поколения), одолжат их повозку, и на ней доберутся домой.

– Тебе там понравится, Пенелопа: во-первых, Мария первая болтушка в этой деревеньке, с ней не соскучишься; во-вторых – ее угощение ценится на всю округу, некоторые слишком гордые матроны посылают тайком  своих экономок или кухарок, чтобы те покупали ее булки. Ну а с мистером Тоусси всегда приятно поболтать о торговле,  о том какие товары сейчас особо ценятся, что нас ожидает в будущем.

– Ты так легко общаешься с людьми ниже тебя по происхождению? Не боишься, что твоя репутация окажется запятнанной?

– С такими, как ты сказала, недостойными людьми я общаюсь с охотой, они снабжают меня ценными новостями, а зная многое, могу держать руку на пульсе, разумно управлять фабриками и не оказаться очередной жертвой какого-нибудь хитроумного мошенника.

– Марианна, как ты много знаешь о введении хозяйства и бизнеса.

– Частично этим я обязана своему мужу, упокой Господи его душу, потом городу моего детства – Летмонду, где на каждого приезжего зеваку ожидает воришка с ножом в кармане, а еще двум вдовушкам, которых ты наблюдала в церкви и которые беспрерывно точат свой острый язычок о мою репутацию. По правде говоря, мистер Тоусси любит рассказывать всем нездешним горожанам одну местную легенду, – миссис Саливер с удовольствием решила повернуть разговор в другое русло.

– Два столетия назад, может и больше, местные жители самолично казнили одного грабителя, убийцу и чернокнижника: привязали его к лошадям, чтобы его тело разорвало на части, он, конечно, умер мучительной смертью, поговаривают, у него так растянуло руки, что они волочились по полу. Потом привязали булыжник (по поверьям это не даст душе покоя), а какой-то пострадавший выколол глаза и вставил туда тлеющие угли. Покойника закопали в самом заброшенном месте, где растет “Чертова отрава”. Но спустя месяц, один сорвиголова сообщил, что он обнаружил разрытую могилу и булыжник валяющийся на поверхности.

С тех самых пор, каждую зимнюю ночь, когда полная луна становится между двух холмов, и когда сильный ветер из неоткуда набросится со всей силой на церковный колокол, заставив его отбить два раза, тогда восстает этот призрак и начинает убивать людей, а тела их тащит в свое лежбище. Его руки волочатся по земле, вместо глаз горят угли, во рту ползают черви и разные гады, на голове два страшных шипа. Горе одинокому страннику, оказавшемуся на его пути: острый нож за поясом и клыки вместо зубов, а еще эти длинные длани, тянущие жертву – не оставляют никого в живых.

Пенелопа судорожно сглотнула, она прямо таки дрожала от страха, слушая такую легенду, трудно оставаться равнодушным, если тебе пересказывают такие подробности.

– А вообще я этот рассказ плохо знаю, пусть мистер Тоусси тебе поподробней повествует.

– О нет, спасибо, мне и этих сведений вполне достаточно, – она остановилась, потом резко добавила. – а этот призрак только ночью приходит?

– Что? – миссис Саливер повернулась.

– Ваши деньги в обмен на жизнь! – невысокое, в дранье, сутулое, заросшее, грязное, вмиг выскочило из-за кустов и оказалось подле дам с ножом, обвело их своим полуозверевшим взглядом, вращая покрасневшими зеницами.

Оружие было направлено на Пенни, но периодически выписывало угрожающие фигуры у самого лица Марианны.

– Не убивайте нас, сэр призрак! – как на исповеди взмолилась Пенелопа, второй раз в жизни ей угрожали ножом, и второй раз в жизни ей не на шутку страшно.

– Нет, это человек. Боб ты угрожаешь нам? – спросила удивленная и немного растерянная Марианна.

– Да, миссис Саливер, я вас убью из-за того, что вы сделали с моей жизнью. Теперь ни один торговец и владелец паба не продает мне выпивку даже за деньги.

– Ты это заслужил, Боб, мне твоя жена, честная миссис Блани, пожаловалась, что ты беспробудно пьешь, и у нее не остается денег, чтобы покормить детей, у них нет крепкой одежды и обуви. Тем более, ты знаешь, что будет, если наши тела найдут околевшими – тебя посадят, твою жену выгонят с фабрики, твоих детей будут презирать и выставят с вашего дома.

Кажется, у Боба дрогнула рука.

– Б-о-о-б, одумайся, – Марианна перехватила инициативу, она уже умело манипулировала его мыслями и страхами.

– Они не узнают.

– Все знают, что ты наказан мною и будет глупо подумать на кого-либо другого, чужих здесь не бывает.

Рука дрожала, но опасность еще не миновала, особенно для Пении.

– Я не могу, я не могу…. мне деньги нужны, – он произнес эту фразу умоляюще.

– Сколько и кому ты должен?

– Скользкому Прюку, соверен.

– Ты что играл в карты с Прюком, он же шулер, вмиг раздевает кого угодно.

Боб разрыдался, как дитя, он прикрыл рукой лицо, опустил нож, еще больше сгорбился.

– Жизнь моя закончена, моя жена убьет меня, узнав, что я продул в карты и приставил нож к горлу беззащитных дам.

– Держи свой соверен, и чтобы духу твоего на этой дороге сейчас не было. А за это происшествие я поговорю с миссис Блани.

– Нет, нет! Я готов землю руками орать, готов с утра до ночи горбатиться, выполнять самую черную работу, только не говорите ей, прошу вас. Она же меня ведрами изобьет…. – он стал на колени и начал целовать подол платья и нижние юбки.

– Мисс Эсмондхэйл и что мне делать с этим пройдохой?

– Сдать властям!

– Нет! Нет! Смилуйтесь! Умоляю!

– Ну, хорошо, я не скажу твоей жене в том случае, если моя спутница простит тебе твой проступок и оскорбление нанесенное ей. Но наказан за пьянство и пристрастие к картам, ты будешь и дальше.

– Леди… – он на коленях подполз к Пенни. – Леди, смилуйтесь над старым пьяницей, я не знаю, что на меня нашло, а жена меня убьет…

– Я вас прощаю, но вы должны мне пообещать, что никогда ни на кого не нападете с ножом.

– Клянусь моими детьми.

Спустя минут десять, Боба и след простыл. Марианна и Пенелопа пошагали к деревне, это происшествие подпортило безоблачное настроение у обеих. Миссис Саливер подробно рассказала, как вытаскивала этого неудачника из долговой ямы, в которой он оказался из-за пьянства, как устраивала его на фабрику к своему знакомому промышленнику, который уволил за опоздания и запретил вообще показываться на глаза, а ей выразил свое недовольство.

– Бедные крошки, жаль, что им достался такой отец, – Пенелопа вспомнила крошек Сары и непутевого мистера Макдуола.

Но если утром дамам было суждено не на шутку испугаться, то вечер принес им отрадное увеселенье. Прибыв к семейству Тоусси и намереваясь лишь выпить чаю да передохнуть чуток, они были настоятельно приглашены на деревенское гулянье по случаю рождения у одного зажиточного фермера сразу троих сыновей. А поскольку репутация миссис Саливер, как самой лучшей благодетельницы, распространялась по всему графству, к ней проявлялось самое искреннее уважение, даже тех людей, с которыми она встречалась впервые.

– Да что ж вы, это же вам будут рады, да Питер Вертер просто от счастья станцует, коли вы хоть на пять минут на его крошек поглядите, – уговаривала Мария своих гостей, угощая их лакомствами собственного приготовления.

– Ну что, мисс Эсмондхэйл, мне-то непочем сходить, а вот будет ли это удобно вам?

Пенелопа призадумалась, но в последнее время она уже привыкла к обществу простых людей и ценила их радушие. Заручившись согласием своей подруги, Марианне было удобно посетить дом фермера.

– Вот уж чудненько, только отошлю-ка я вперед мистера Тоусси, чтобы он предупредил Питера, что к нему пожалуют благовоспитанные дамы, а то знаете, любят наши мужчины лишнего пригубить. – Мария понизила голос до шепота, дабы никто кроме поверенных ей слушателей не услыхал эти речи, – Вертер, того и гляди, надерется, да и давай свои флотские штучки выкидывать. Бывалый вояка, старый моряк, его уже не перекроишь на новый лад.

Далее она подошла к мужу и переговорила минуты две, обрывки разговора невольно доносившиеся до ушей Пенелопы поведали ей следующее:

– Дорогой, поди к Вертеру, передай, госпожа Саливер нынче к нему пожалует, да чтоб он там без глупостей, я с ним потом здороваться перестану.

Последующие еще более убедительные доводы  она передала ему на ухо, и он тотчас покинул лавку.

Празднество  проходило в доме и в сарае, который хозяева давно обустроили для приемов друзей Вертера. Впрочем, для недавно разрешившейся женщины и ее малюток это было даже к лучшему, ведь тогда от их слуха укрывалось множество неприличных перебранок и восклицаний мужчин. Впрочем, там же и плясали все желающие, особенно беззаботная молодежь. Когда повозка лавочника прикатила и остановилась у калитки, на улицу повалили все, кто еще был в состоянии стоять, чтобы поприветствовать Марианну и ее спутницу.

Мистер Тоусси услужливо высадил дам и последовал за ними, видимо его задачей было не только известить Вертера, но и проследить, чтобы знатные гостьи не ощущали никакого неудобства, да и вовремя предотвратить всякие ситуации.

Впрочем, тут уж сама теща Вертера, которая временно исполняла обязанности хозяйки, пока дочь еще слаба, взялась так же оберегать миссис Саливер и ее подругу от неприятностей.

– Пьяные мужчины, знаете-с, непредсказуемы, и для сохранения всеобщего спокойствия, нужно всегда быть бдительной.

Малютки оказались просто восхитительные, такие розовые комочки, какое же радужное впечатление они произвели на дам. Пенелопа не удержалась, чтобы не подарить им хотя бы два соверена, которые оказались в ее кошельке, и пусть миссис Вертер всячески отказывалась, ей эти деньги были вручены очень торжественно. Следом последовала и Марианна, но уже с десятикратной щедростью выписала чек на двадцать фунтов и ей не могли перечить.

Для Пенелопы стало открытием то, какие танцы исполняли крестьяне – “Возвращение весны” или рил.

– Да эти мелодии я сто раз слышала, – твердила она Марианне.

– Все светские танцы зарождались вот в таком обществе.

Тут же Пенелопу пригласили потанцевать, ну хотя бы один разочек. Ей так непринужденно плясалось, да и все ее подбадривали, восхищались, что она не ощущала себя “неповоротливой разиней, которая и танцевать-то не умеет толком” – как твердили ее сестра и мать.

Вечером они возвратились домой уж очень довольные и немного уставшие. Выпили чаю, да и отправились в свои комнаты отдыхать. Через несколько дней Пенелопа засобиралась домой, подсчитав, что со дня на день вернется ее отец, и хотя Марианна настойчиво уговаривала остаться еще на недельку, но преданной дочери побыстрее хотелось снова свидеться с мистером Эсмондхэйлом. Правда Пенни дала обещание, что в скором времени, возможно, еще приедет погостить и будет исправно писать.

ГЛАВА 8.Визитер.

Пожалуй, собираться в дорогу – не самое унылое занятие в мире, главное проконтролировать, чтобы камеристка Тесс положила все самое необходимое в дамский ридикюль, и можно было без проблем переодеваться в гостиничном номере. А так, в последний день перед отъездом, остается время принимать гостей вместе с хозяйкой, поболтать с Дороти и понянчиться с крепышом Джозефом. Сразу после завтрака, визитеры приедут ближе к вечеру, Пенелопа посвятила два часа, чтобы отблагодарить всех слуг за хороший прием, в особенности прачку, кухарку и ту девицу, что каждый день до блеска натирала полы и мебель. Договорилась с кучером, который завтра должен был везти ее до станции по направлению к ее родному Беркширу.

– Я могу свободно отпустить Сэма и дольше, чтобы он лично привез вас домой.

– Поездом намного веселее, – улыбнулась Пенелопа, – чего только не увидишь на железнодорожной станции, да и окрестности от Манчестера до Лондона я увижу впервые, поскольку добиралась до вас наемной каретой. Даже моя мать в последние годы не брезгует подобным способом передвижения.

– Моя дорогая, миссис Эсмондхэйл видимо очень требовательная женщина, а я вот полюбила романтику “стальных артерий”, как только она впервые открылась. Специально уговорила мужа поехать и посмотреть на Стоктон-Дарлингтонcкую железную дорогу, хотя тогда еще не было столько комфорта. И все равно для меня это стало самым эпохальным событием.

– Мои родители оказались более консервативны и не сразу признали превосходство машин над лошадьми.

Слуги были благодарны за вознаграждение в виде трех шиллингов каждому, выражали свои самые сердечные пожелания хорошего пути. Практически все деньги передавала Тесс, которая была в доверии у Пенелопы, но с кухаркой барышня решила поговорить лично и сама спустилась на кухню. В такое время здесь трудилось не более пяти человек, поскольку госпожа давно не устраивала приемов. Но если подобные празднества имели место быть, из окрестностей нанимали восемь-десять поденщиц и четыре официанта. Кухарка занималась приготовлением легких закусок к ленчу и попутно готовила самые вкусные сладости для вечернего чая, чтобы успеть к приезду визитера. У нее была всего лишь одна помощница, которую приходилось постоянно подталкивать, так как она все делала медлительно, в это время в дверях показалась Пенелопа, и девица тут же скрылась через второй выход. Такое поведение навлекло грозовые тучи на безоблачные глаза Марии. Кухарка вслед беглянке пообещала пожаловаться экономке.

– И зачем эту девку госпожа из Летмонда забрала? Толку никакого, а уж до сплетен, какая охотница….

– Из Летмонда? – поинтересовалась Пенелопа из-за спины Марии, чем напугала бедную женщину, набожную приверженцу Римо-Католической церкви и святого отца Патрика, который остался в ее родном городе Йол.  Лицо беглянки ей показалось не таким уж неузнаваемым, но в том-то и заключалась беда барышни – она не запоминала имена людей или места, где могла их видеть.

Пенелопа покинула кухню с неким чувством любопытства, подстерегающем ее в темном углу коридора. Но и удача была ей подругой, во всяком случае, сегодня. Остроты добавляло понимание, что она последний день гостюет в этом доме, поэтому тайну “Летмондкой служанки” нужно как можно скорее раскрыть.  В паре шагов от нее, та самая девица прошмыгнула в одну из  кладовых, вот он счастливейший шанс, который, если она вдруг его упустит, то будет себя считать самой глупой дамой Беркшира.

Свеча – первая помощница искателей, – твердила себе девушка, оказавшись в кромешной тьме прохладного чулана. Было только одно объяснение, что камора эта ничто иное как комната соединяющая погреб с домом. И действительно, внизу что-то багровело, пришлось немного переждать, прежде чем беглянка сама наскочила на Пенелопу. Девушка резко метнулась в сторону:

– Эй, подойди-ка сюда! – уверенно приказала барышня, призывая служанку жестом руки. Спрятаться было некуда, пришлось повиноваться. Мисс Эсмондхэйл осторожно взяла свечу у служки и принялась ее разглядывать в упор. Вспомнить кто она, было задачей нелегкой, но девица сама во всем призналась:

– Не выдавайте меня, прошу вас, госпожа Эсмондхэйл. Эта работа очень важна для меня.

– Выдать тебя? Ты что, что-то воруешь?

– Нет, о нет. Но если миссис Саливер узнает, как худо я с вами тогда поступила, я здесь уже через час работать не буду.

Пенелопа, как не силилась припомнить, понятия не имела, чего такого недоброго ей сделала эта девушка. Она немного отошла, приподняв удивлено правую бровь, и про себя пожала плечами.

– Что ты могла сделать мне такого, что я должна быть на тебя в обиде?

– Помните тот день, накануне приезда миссис Саливер, когда вы постучались в двери дома моей бывшей хозяйки – старухи Клоуд и попросили у нее немного молока для голодающего ребенка. Я тогда вас практически прогнала. Да, я та самая служанка Элен, которая так поспешно закрыла перед вами дверь, приняв за нищенку. После того, судьба моя резко повернула в эти края, миссис Клоуд оказалась до предела жадной женщиной и платила мне сущие гроши, поэтому я всегда интересовалась свободными местами для прислуги. А с приездом госпожи узнала, что она хоть и требовательная, но щедрая. Вот и попытала счастье. Да только как вас увидела, страшно мне сделалось, вдруг вспомните, кто я такая и поспособствуете увольнению.

– И поэтому ты от меня пряталась? – улыбнулась Пенелопа.

– Да.

– Тут уж, если бы я и держала на тебя зло, то сейчас бы все равно была не опасна, так как забыла и облик твой и имя. А твою жадную госпожу выбросила из головы, как только часики назад выкупила.

– Значит, вы не будете говорить с миссис Саливер?

– Нет. Будем считать это нашим маленьким секретом.

Элен обрадовалась такому неожиданному освобождению от оков страха и облегченно вздохнула.

– Знаете, мисс Эсмондхэйл, я вам так благодарна, даже одну тайну поведаю.

– Тайну? И кого эта тайна касаться будет?

– Да, так-с непосредственно вас и касается. Мне одна женщина сказала, имени ее говорить не буду, но с Милен она в хороших отношениях. Вы не просто так приехали в Летмонд, все было заранее спланировано, и доктор вас давно дожидался, еще с лета. Он пообещал своему родственнику с вас глаз не сводить и в черном теле держать. Правда, Милен все вскользь рассказывала, больше вас жалела, но добавила, что “… лучше так, чем бы просто умертвили”. Только не говорите ни Милен, ни доктору о нашем разговоре, все это страшная тайна заговорщиков.

Мисс Эсмондхэйл опешила от всего, что узнала. До чего же неприятны подобные тайны, по телу сразу побежали мурашки, абсурдные предположения заняли мысли девушки. Но все сводилось к тому, какое отношение друг к другу имеют доктор Кроссел, мать и Ричард Гембрил и что она им такого сделала, что ее даже хотели убить? А если захочется узнать всю правду, придется вывести на чистую воду эту троицу, которую, к слову, она побаивалась…

Отпустив Элен, Пенелопа и сама решила покинуть столь неподходящую для ее временного уединения обитель. За дверью, всего в нескольких шагах от нее, в углу стояла Марианна:

– Я подробно слышала первую часть разговора, – прямо ответила миссис Саливер, – теперь буду знать, за что ее увольнять, по твоему желанию хоть сейчас же.

– Зачем? – пожала плечами Пенелопа. – Я не держу на эту девушку зла, пусть и дальше работает, ведь это уже прошлое….

– Добрая ты девушка, ладно пусть пока работает, – подруга взяла Пенелопу под руку, и они пошагали по коридору.

Пенелопа намеревалась кое о чем расспросить Марианну:

– Ты же давно знаешь Милен, смогла бы она без зазрения совести лгать?

– Старушка Милен? – удивилась миссис Саливер, переводя взгляд на своего друга. –  Я раньше такого о ней не слышала. Эта женщина, хоть и любит обсудить что-то о ком-то, но лгать и клеветать… моя мать всегда разбиралась в людях, и она бы не свела близкую дружбу с подобным человеком. В чем же ты таком подозреваешь нашу милую старушку?

– Вы удивительная семья – дружба с обычной служанкой может стоить репутации..

– О, моя дорогая, не все так каким кажется, Милен отнюдь не нищенка, во всяком случае, в молодости своей она была родом из благородной семьи. Но судьба коварна, она не оставила ей иного выхода, как устроится прислугой в домах людей, которые некогда были ей ровня. Я уже не говорю о ее нынешнем патроне…

Пенелопа постыдилась своих слов, но все эти предостережения Элен. Да кто такая эта Элен? Лицо, промелькнувшее в ее жизни, не долее пяти минут. Как Пенелопа могла так опростоволосится, поверив проходимке с Летмонда, о непорядочности Милен? А доктора? Девушка разозлилась на свою излишнюю доверчивость и глупость, толкнувшую ее спросить подобное у миссис Саливер.

Приближалось время послеобеденного чая, когда должен был появиться долгожданный визитер. Марианна все это время очень туманно намекала, что гость этот друг, но более расположенный, чем это заведено. Пенелопа поняла, что, скорее всего, этот человек питает некоторое расположение к хозяйке дома и будет за ней ухаживать. Понимание этого пробудило в ней любопытство, захотелось как-то повнимательнее его изучить.

Дорожный экипаж свернул с дороги на аллею дома, зазвенел колокольчик. Дамы уже давно находились в гостиной: Пенелопа читала Дороти сказки, а Марианна перепробовала различные занятия, пытаясь выяснить, что увлекает ее больше всего. Следуя моде, она в первую очередь выбрала шитье, вязание и макраме, но за неимением усидчивости, быстро отбросила все и принялась читать. Миссис Саливер с большей охотой бы сыграла, но это только могло усилить в госте интерес, который не следовало поддерживать. Напоследок, когда в холле уже раздался незнакомый мужской голос, она быстро бросила подруге:

– Сейчас ты познакомишься с Кузнечиком…

Пенелопа приподняла одну бровь, выражая легкое недоумение, но это только до того длилось, пока гость не вошел в гостиную. Мужчина с виду казался сверстником Марианны, ну может на несколько лет старше. У него была очень утонченная натура: ни грамма грубости, присущей многим мужчинам, проживающим в сельской местности. Голос мягок, очень приятные черты лица, хотя во всем этом сквозила затаенная комичность. А все потому, что он действительно был кузнечиком, даже его фамилия Грешоп[1] была явным тому подтверждением.  А еще дополнял репертуар его образа очень высокий рост: он был чрезвычайно вытянут, жилист и худощав и вместе с этим так изящен. Походка была красивая, вот только отвесив дамам поклоны, он два раза согнул ноги в коленях, Марианна насмешливо подмигнула Пенни, которая и так прятала свое лицо от его взгляда, чтобы не выдать свою улыбку. С необычайным интересом ее заинтересовали картинки в тексте, которые еще десять минут назад были ей безразличны. Марианна и Пенелопа в свою очередь сделали изящный книксен, но тут же уселись по местам, миссис Саливер видимо уже давно освоила меры предосторожности по отношению к гостю, поэтому ее усмешка казалась располагающей, тогда как подруга могла только насмешливо скривить губы.

Подали чай на серебряном подносе, к которому прилагались сливки, печенье, варенье, булочки, пирожные, сыр, ветчина, сандвичи и еще парочку холодных закусок. Дороти принялась помогать разливать тетушке чай, будучи еще относительно маленькой девочкой, казалась очень ответственным ребенком – не пролила ни капли, передавая чашку лично гостю в руки. Доминик Грешоп простодушно похвалил малышку, которая сразу же направила все свое внимание на него. Они начали болтать обо всем и ни о чем одновременно: он повествовал о добрых крошечных феях и злых гномах, которые живут в сказочном лесу и люди не могут их обнаружить. Смешливая натура Пенелопы сейчас являлась ее врагом, будь она женщиной серьезной, смогла бы как должное воспринимать этот разговор, но охотница подмечать недостатки, с трудом сдерживала смех.

– Мистер Грешоп, – обратилась Марианна, отвлекая гостя от малышки и тем самым от мисс Эсмондхэйл, сидящей возле девочки (та с легкостью перевела дух), – вы приехали к нам из Лондона, это большая честь для моего дома принимать столь важного гостя,  желанного не за одним светским столом, дамской гостиной или же просто в бальном зале. Я даже слегка удивлена, что вы предпочли уехать в разгар сезона и забраться в нашу сельскую глушь.

– О, миссис Саливер, вы же знаете, что мне уютней любых дворцов ваша непритязательная гостиная. Да разве это глушь, я вижу только место отдыха моей истерзанной души от всей пустоты великосветских приемов?

– Мне очень приятно, право же, слышать подобные восхваления моего дома.

Мистер Грешоп выразил глубочайшие соболезнования в связи с кончиной ее сестры, при этом отметила, какая же красивая девочка обитает отныне в этом доме, настолько она чиста душой и сообразительна умом, еще он надеется когда-нибудь увидеть малыша. Заприметив кабинетный рояль, искренне удивился, переспросил, кто учится музицировать. Узнав, что это инструмент приобретен для миссис Саливер, попросил сыграть: получив отказ, огорчился, но предложил немного развлечь дам.

Он играл и пел превосходно: разве может этот высокий тенор не очаровать? Слушательницы получали наслаждение от его игры. Пенелопа не поняла, что именно он исполнял, скорее всего итальянскую арию и любви и героизме. Хотя скорее о рыцарских подвигах во имя дамы сердца, девушка запуталась, так как переводила Марианна, которая знала язык поверхностно. Неожиданно для всех, Доминик запел басом, переходящим в баритон, даже столпившиеся слуги за дверью оторопели, прислушиваясь к игре тембра голоса. Если бы он этим зарабатывал на жизнь, слава ему была бы точно обеспечена.

– Браво, вы неподражаемы, вы великолепны, о бард, воспевающий только прекрасное, – рукоплескала миссис Саливер, Пенелопа была с ней согласна.

– Моя скромная персона не достойна услышать такие восхитительные речи, – смутился Доминик, замявшись у рояля.

Он провел в обществе еще часа два или три. После концерта его воспринимали не как неуклюжего визитера, а как самого занятного собеседника. А он мог рассказывать очень интересные вещи, отчего слушатели внимали его речам и жадно ловили каждую всплывающую подробность. Сегодня он предпочел повествовать в основном о танцевальных вечерах  в доме графа***, вдовствующей маркизы*** и одного щеголеватого мистера***. Быстро осведомил дам о светских раутах, о том, как некоторые влиятельные господа, хоть один раз услышав его пение, сводили самое близкое знакомство и настойчиво приглашали его на вечернее чаепитие, чтобы он мог послушать и по достоинству оценить игру и пение их чад. И он так устал от всего этого суетного круговорота постоянной череды визитов, что сбежал в самое свое излюбленное место – в гости к миссис Саливер.

– О, заветная мечта-путеводительница манила меня в эти края и вот я здесь, разговариваю с самой прелестнейшей женщиной и ее обаятельной подругой.

Пенелопа не могла не улыбнуться, это было ухаживание, но очень красивое ухаживание за Марианной. И он не стремился жениться на ней ради денег, ибо для этого он слишком богат, не корыстолюбив и имеет хорошие связи, движет им скорее одна любовь, но это самое настоящее чувство, причем в чистейшей форме. Но вот дама не спешила отвечать ему взаимностью, придерживала их общение на расстоянии, которое, не подрывая репутации, могла и сократить. Никакие его проникновенные слова не могли пробить брешь. Барышня даже посетовала на хладнокровие своей подруги.

Мистер Грешоп отбыл в наилучшем расположении духа, хотя по-прежнему робко положил все надежды у ног Марианны. Искорка веселья понеслась следом, махая полупрозрачной ручкой из отъезжающего экипажа. Дороти горячо распрощалась с мисс Пенелопой, которую завтра уже не увидит и поцеловала Марианну напоследок, также удалилась с няней к себе в комнатку. Дамы остались наедине:

– Я, кажется, даже немого влюбилась в мистера Доминика Грешопа,– Пенелопа лукаво прищурилась, заглядывая в лицо подруге.

– Неужели? – Марианна и бровью не повела.

– Не думала, что такой чудак, которого я нарисовала в первые минуты знакомства с ним, так западет мне в душу: настолько он приятный во всех качествах человек. Теперь он мое яркое воспоминание, – подругу нужно было срочно пробить на откровение, узнать насколько глубока ее симпатия.

– О да, он всегда так приятен в обществе, – кивнула миссис Саливер, потирая висок, – все мои гости, когда-либо наблюдавшие его таланты, тут же сводят с ним самое близкое знакомство…

– Наверное, он пользуется успехом у дам? Такой мужчина, да еще и холост – не одно сердечко трепещет при его появлении.

– Думаю да. Скорее всего, он в поиске своего идеала.

– А мне кажется, что свой идеал он уже нашел, но любовь его пока безответна.

Марианна понимающе улыбнулась, она сразу поняла все эти намеки, и раз от откровенности не отвертеться, придется уже все рассказать:

– Моя дорогая, ты считаешь, что я являюсь его идеалом? Можешь даже не кивать, я вижу, как он смотрит на меня, как ухаживает, знаю, какие надежды питает. Но мне очень жаль, что у меня нет взаимности, и сердце не откликается на любовь этого человека. Мой муж, царствие ему Небесное, был хоть и далеко не идеален, но я полюбила его за сильный, волевой характер. Мистер Грешоп – хороший человек, но его мягкость и уступчивость не пленяет меня. Я уверена, что он меня боготворит, согласись я быть его женой, но что мне делать, если не люблю его?

– Ты отодвигаешь от себя свое счастье, и вы оба страдаете.

– Я не страдаю, но ищу свой идеал.

На этом разговор они закончили, так как было уже поздно.

[1] – Grasshopper [‘gra:shope] – кузнечик (англ.)

ГЛАВА 9. Любовь, влюбленность и брак.

Джулия сидела у окна, измученная желанием увидеть Руперта прямо сейчас. Минуты текли медленно, сея смуту в душе. Никого нет! Это самый лучший момент для сердечных откровений: после стольких лирических отступлений, многочасовых раздумий, сна без сновидений, наслаждений скорых встреч и душевных мук расставаний – все прекратите пляску в голове, о неумолимые мысли, замолчите, голоса трусости и недоверия, решение принято – чувства к Руперту, смущающие сердце, есть настоящая любовь, непоколебима уверенность во взаимности. Пусть остальные будут против их счастья. Сквозь призму упреков, град поучений, вопреки запретам матери и тетки, она пожертвует своими призрачными перспективами завидного будущего, уже столь для нее несущественными, и скажет “Да”, как только он откроет свою душу.

Джулия твердо решила, что, во что бы то ни стало, упросит отца дать согласие на этот брак, пусть лично познакомится с Майерсоном и убедится, что он пара его дочери.

Этот самый Майерсон появился неожиданно, нет, он не возник из воздуха, не материализовался из огня, но точно знал, где искать девушку, без лишних громыханий и стучаний дверью; остановился на пороге комнаты, не задохнувшийся от усталости, как-то торжественно одет и улыбающийся, дьявольски улыбающийся. Возможно, так он скрывал смущение, если мужчины могут испытывать подобное чувство – этого барышня не знала, но глаза, так лихорадочно блестевшие, показались ей необычными.

Он прикрыл за собой дверь, прошелся ровным шагом, сел в кресло – Джулия следила за ним, не отрывая взгляда. Сама уж вскочила, невольно не опрокинув вазу со столика, так некстати примыкающего к месту ее обдумываний. Расположилась в кресле напротив, все время Руперт неподвижно за ней наблюдал.

– Мистер Майерсон, вы меня искали? – настороженно, голосом полным надежд и опасений, с кокетливым огоньком в глазах, присущих ей даже в самые волнительные минуты нахождения наедине с мужчиной (негласно провозглашенным ее возлюбленным), обратилась барышня, прижимая руку к животу, чтобы подавить ненужную слабость тела.

– Я знал, где вы. Если мне нужно отыскать кого-нибудь в огромном доме, я подобен псу – сразу ощущаю, где есть присутствие человека, не отворяя лишних дверей.

– Вы хотите мне что-то сказать? – она сама подводила его к нужным речам, стараясь пока удержаться на краю пропасти, но с большим нетерпением ожидая развязки – страстного разговора двух помолвленных людей.

– Я многое хотел сказать… – Руперт многозначительно провел указательным пальцем по подбородку.

– Так не томите же…

Он помедлил, Джулия с жадностью заглядывала ему в глаза, пытаясь отыскать их выражение, которое присуще в минуты признания. При этом девушка забылась, потеряв осторожность подобной вольности.

– Мисс Эсмондхэйл, вы знаете, какое чувство я испытываю по отношению вас, я… намерен жениться через три недели…

Джулия приоткрыла ротик от удивления, ее возлюбленный имеет намерения очень серьезные. Да Господи, разве ж она не готова повенчаться хоть завтра на заре. Правда теперь хлопот с платьем прибавится, да и своих родных придется оповестить в кратчайшие сроки, но даже пусть времени в обрез, она от этого не станет  менее счастлива.

– Такое сладостное томление в ожидании, моя будущая жена – жемчужина, которую я разглядел среди моря ракушек, и которой хочу завладеть, пусть она не так красива, как иные и старше меня на пятнадцать лет, но драгоценность не имеет возраста.

– Что?! – перебила его Джулия, от удивления, когда досказал до конца, но перед этим чуть не выпалила: “Я согласна”.

– Да, да, мисс Вайден дала мне свое согласие, совсем недавно она стала богатой наследницей, но предпочла скромного джентльмена всем светским львам, по сути, кутилам и транжирам…

– Этого не может быть!? Вы не любите ее, вы любите…

Он прикрыл лицо рукой и расхохотался:

– Ах, бедное дитя, вы полагали, что  я пришел в этот час, чтобы броситься перед вами на колени, умоляя выйти за меня? При этом раздавать клятвы о вечной любви к вам? Будь у вас за душой пятьдесят-шестьдесят тысяч фунтов и достойная репутация, а также высокородный отец, а не выходец из коммерсантов. Но вы не можете мне предоставить ни того, ни другого.

Слезы горечи потекли по щекам.  Во взгляде Руперта пробежала искорка презрения:

– Мисс Эсмондхэйл, мне так смешно наблюдать за вами, вы слепы – делите людей на равных себе, перспективных и недостойных вашего внимания. А ведь в жизни, независимо от титулов, есть просто хорошие, сносные и негодяи, но вы никогда не задумывались над этим. Вы спросите, почему я тут распинаюсь перед вами, да просто надоело уже играть эту роль, изображая простофилю владеющего вашими чувствами, вы так наивны, живете только своей придуманной правдой, которая есть самообман. Мой вам искренний совет – поезжайте домой и выходите замуж за какого-нибудь деревенского простака, пройдет время и вы, возможно, ощутите себя счастливой. А мой удел – Лондонское общество, мы с матерью по праву рождения заслуживаем вращаться в светских кругах, нежели этот пьяница и недотепа Мориссон, ибо мы лучшая кровь Файнелов, – он сделал минутную передышку, его ораторские способности впечатляли.

– Я спокойно могу претендовать на место деда среди наших общих знакомых, а не прозябать в загнившей провинции и корить себя за то, что женился не по разуму, – снова это его дьявольская улыбка – хотя вы мне нравились: красивая, воспитанная, увлеченная моей персоной, но, прощайте.

Джулия прислонила окоченевшие руки к пылающим щекам: все это время, изображая влюбленного, он дергал за невидимые ниточки, превращая в свою марионетку. Молнией забежала в свою комнату и заперлась на засов, дабы никто не смог проникнуть в ее обитель и застать разбитую горем, зареванную, угнетенную своим ничтожеством.

Коль скоро наступил финал этой любвиубивающей сцены, как домой вернулись Эмма, Диана и неугомонная Элисон, уж в который раз пересказывающая свои переживания и ощущения от этого представления. Леди Файнел немедля потребовала чаю с мятными каплями к себе, Диана решила в первую очередь проведать хворающую дочь, но комната оказалась заперта, и никто не ответил на ее призыв:

– Наверное, спит, – кивнула сестра, жестом приглашая Диану в свою опочивальню.

– Эмма, а как твое самочувствие? – поинтересовалась миссис Эсмондхэйл, разливая чай и расставляя тарелки с десертом.

– Я разбита, я ожидаю подвоха, уж слишком все хорошо и спокойно, но подрезанное седло это неспроста. Не верится мне, что оно само порвалось, пусть как не утверждал обратное полисмен.

Вошла горничная и камеристка, обе служанки принесли огромный стеклянные таз, напоминающий чашу, налили туда теплой воды, набросали лепестков роз, брызнули пару капель лавандового масла. Тем временем у Дианы в руках оказалась маленькая бутылочка с сухими цветками жасмина, которые она добавила в чай. Эмма опустила в сосуд свою руку и начала монотонно плескать пальчиками воду, периодически захватывая лепестки розы. Вот уже несколько лет она периодически погружала свои пальчики в воду, чтобы успокаивать свои расшатанные нервы по предписанию модного столичного врача, практикующего восточную медицину. Так же к ее услугам были курительные палочки, ароматические подушечки, различные благовония и многое другое, что не позволяет нам открывать врачебная тайна. И пусть мистера Бейлора называли шарлатаном его коллеги, но отбоя от клиентов он не имел. Теперь дамы могли полностью предаться разговору, который так и вертелся у обоих на языке.

– Предчувствую, что это все проделки Руперта с подачи Элисон. Мне-то доложили, как часто он прохаживался мимо чулана с дамскими седлами.

– Но как он мог знать, где чье седло?

– А это уже постаралась Элисон. Она ведь так внимательно навострила уши, когда я раздавала распоряжения лакею, относительно поездки. И не исключено, что упомянула о моем любимом седле, обитом красной замшей. Это заговор, моя дорогая Диана, видимо неподражаемая миссис Майерсон желает от меня избавиться.

– Эмма, не говори мне такие страшные вещи. Теперь я буду точно опасаться за нашу безопасность.

– Моя племянница оказалась случайной жертвой по стечению обстоятельств. Мориссон сказал, что Руперт так спохватился, когда она пришпорила лошадь, и словил ее практически на лету. Жаль, что мой сын не умеет подмечать всех мелочей, например, выражение Элисон в этот момент. Но это еще не конец… – она снова позвонила в колокольчик.

Вошли две горничные и отнесли ее “Чашу спокойствия”, тем временем разговор дам уже касался мелочей – они заговорили о светском приеме и о путешествиях:

– Мне нужно куда-нибудь уехать, – заговорила Эмма, – во Францию или Италию, посетить Рим, Венецию или Флоренцию… Я так устала видеть каждый день Элисон, а сколько еще она будет так безнаказанно отравлять мою жизнь.

– Я бы тебе порекомендовала Флоренцию, сестра. Этот город ничем не уступает Риму, тебе должен понравиться пейзаж Северных Апеннин и реки Арно.

– О да, я поеду туда… Приобщусь к родине Ренессанса, увижу собор Санта-Мария-дель-Фьоре, баптистерию Сан-Джованни. Поговаривают, что восточные ее двери называются “Райскими вратами”. А сколько же там картинных галерей! О, Рафаэль, Тициан, Микеланджело, я буду созерцать ваши творения, и видеть мир вашими глазами.

Казалось, эта идея завладела Эммой, которая уже видела себя в муслиновом платье и соломенной шляпке под ажурным зонтиком, осуществляющая прогулку улицами Флоренции, прохаживаясь по набережной Арно и всматриваясь в величие Апеннин.

– Я возьму с собой Джулию, пусть развеется и выбросит из головы весь этот ужас… Надеюсь, ты не будешь возражать, Диана.

– Ну, конечно же, нет.

– А после, я познакомлю ее с семьей Бедферов, их два сына холосты, попробуем выдать Джули замуж, что-то она уже засиделась в невестах.

Их комнаты были уж очень далеко от опочивальни Джулии, которая переносила тяготы унижения в одиночестве, проливая горькие слезы. Барышня была сломана душевно настолько, что ощущала по всему телу ломоту и физическую боль в груди. Но ближе к рассвету дала себе немного отдохнуть. С утра она неважно себя чувствовала, круги под глазами и припухшие веки выдавали ее ночную скорбь за утраченными надеждами. А ведь ей придется пережить этот день и все последующие до отъезда домой.  Нужно убедительно упросить матушку поскорее покинуть этот дом и Лондон, и возвратится в Фортенхолл, только там она найдет покой. Самым страшным ей представлялись последующие встречи с Рупертом, его насмешливый взгляд, его коварство и презрение, и Элисон, которую, она теперь буквально презирала. А еще страх, что этот разговор может стать известен среди обитателей этого дома.

Это было утро смирения: смирения для бедненькой молоденькой камеристки, которая вращалась возле своей госпожи, смирения Джулии, осознавшей свою главную ошибку. Пришлось приложить успокаивающие примочки на глаза и подобрать платье, настолько бесцветное, насколько это позволяла лондонская мода.  Когда внешний вид барышни был приведен в соответствии ее положению, в дверь забарабанили довольно громко, от чего в голове застучали молоточки. Горничная леди Файнел, раскрасневшаяся с отдышкой, доложила, что мисс Джулии немедленно нужно появиться в гостиной.

“Нет! Только не это, неужели сейчас все раскроется?”

Джулия вошла, едва сдерживая волнение. Вокруг сэра Магнуса собрались все представители этого славного рода: мать и тетка выглядели особо бледными, Элисон казалась немного возбужденной, сэр Магнус вообще никогда не менял грозное выражение, морщинистого лица, Мориссон же просто безучастно сидел в кресле у камина с бокалом вина, вперив вялый взгляд в одну точку. А где же был Руперт? Ах, вот он, в самом дальнем углу с утренней газетой в руках, скрывающей его лицо.

– Mademoiselle Juliet, – вкрадчиво заговорила Элисон, подобно пауку, плетущему свою паутину, – вы сегодня чрезвычайно бледны, вам плохо?  Я бы посоветовала вам отдохнуть у себя, но раз уж вы спустились, я поведаю вам одну новость.

– Я…я… – всего-то и могла вымолвить Джулия.

– Как забавно, – рассмеялась Элисон, – Приятно порой встретить в Лондоне хорошее общество, вот на днях случайно столкнулась с мистером Фиджером, вы ведь помните его, мисс Джулия?

– Да, я имела честь быть его знакомой, – дрожа от страха, выговорила Джулии.

– Он тоже вас не забыл, а еще я ему премного благодарна, он ведь открыл мне глаза на некоторые обстоятельства, которые вчера подтвердились.

Мисс Эсмондхэйл была в предобморочном состоянии, но Элисон продолжала не щадя бедную девушку:

– Мистер Фиджер всегда имел репутацию человека достойного и честного. И всегда был рад свести знакомство с особами благородного происхождения, и всегда был уверен, что особы эти лишены корыстолюбия, честны и возвышенны. А сейчас он страдает, ибо репутация его пострадала от одного небольшого скандала, связанного с коварством сестер Эсмондхэйл. Да, да, так он мне и говорил, сначала я ему не верила, но доводы, приведенные этим господином, не вызывали сомнений. Но даже после такой задушевной беседы, я не могла подумать о вас, моя милая Джулии, ничего плохого, мне казалась невероятной ваша испорченность и дурнота намерений, если бы вы чуть не испортили счастье моего сына не далее как вчера вечером.

– Elle est bonne celle-la [1], – не выдержала Эмма, – но мои уши далее не намеренны это слушать. Она демонстративно направилась к двери, призывая последовать Диану, которая была более ошеломлена подобным заявлением Элисон.

– О, уважаемая матушка, я же еще не досказала до конца, прошу уделить мне еще парочку драгоценнейших ваших минуток.

– Эмма, сядь! – властно приказал сэр Магнус.

Его жена подчинилась, явно негодуя, что ее так унижают.

– Видите ли, – продолжила Элисон, явно получая от этого разговора не скрываемое удовольствие, – мой сын вознамерился жениться на высокородной мисс Вайден, но ваша племянница вообразила, что это брак по расчету и поэтому Руперт не имеет права искать счастье с другой, коль не сделал предложение ей.

Далее терпеть такую клевету Джулия уже не могла, она резко вскочила вся в слезах и гордо заявила:

– Ничего подобного! Вы лжете, я такого не говорила, – потом может быть постыдилась себя и села обратно.

– Mademoiselle Juliet, я лишь спасаю честь и репутацию своего Руперта, как некогда поступила ваша мать.

– Вы унижаете меня своей ложью, – барышня глазами искала поддержки хоть у кого-то из сидящих в комнате, она с мольбой в глазах посмотрела на тетушку, на мать, которые теперь были белее белого; на Мориссона, которого не волновало ничего, что не касалось его особы.

– Джулия, – едва прохрипела леди Файнел, – это правда что ты мечтала выйти за Руперта?

– Тетушка, – она больше расплакалась, – коли я бы знала его натуру, ненавидела пуще вас.

– Вот поэтому Джулии и миссис Эсмондхэйл нужно покинуть этот дом, иначе свадьба моего сына под угрозой.

Элисон была расчетлива и изворотлива, но самое страшное – она пользовалась расположением отца и поэтому оказалась права.

– Эмма, скажи своим гостям, пусть покинут этот дом и больше не возвращаются, я не желаю их видеть здесь, – он призвал лакея и удалился так же, как и довольная миссис Майерсон.

Впервые в своей жизни Диана позволила себе прилюдно разрыдаться, и открыто высказать негодование дочери.

– Это конец, – молвила леди Файнел, разбитая не менее, ей даже срочно понадобился доктор, так сильно она разнервничалась.

[1] – хорошая шутка (фр.)

ГЛАВА 10.Сестры по крови.

Как страшно казаться предателем в глазах своих родителей и как невыносимо страдать от глупости и стыда. Джулия раз и навсегда решила для себя, что больше не станет искать мужа среди Лондонской аристократии, так как все титулованные и нетитулованные женихи корыстолюбивы и ей нет места рядом с их жалкими душонками. Отныне дом Файнелов она больше не превозносит над всеми остальными и Лондон тоже. Но так стремительно отказываться от всего, что еще вчера так дорого было, очень тяжело: жизнь сегодняшняя  и завтрашняя, да какая теперь жизнь, так бытность существования уже не несет никаких светлых надежд, а лишь уныние до самой смерти. Смерть еще вчера казалась лучшим выходом из сложившейся ситуации, но не будет эта трата напрасной, если она только позабавит врагов, ведь Руперт будет думать, что она настолько в него влюблена, то не смогла пережить их разлуку. О нет, такому не бывать, поэтому сегодня она значительно остыла и тихо грустила, мечтала побыстрее доехать до Фортенхолла и укрыться в его стенах от всех ее нынешних бед, залечивать в родной обстановке сердечные раны.

Экипаж не спеша въехал во владения семьи Эсмондхэйлов (впрочем, они не были так велики): вот знакомый церковный шпиль, деревенька в миле от особняка, несколько домов арендаторов, родные стены фасада, кованая калитка и мощеная терраса. Но все такое унылое, серое, грязное, что слезы горечи навернулись на глаза, а еще упреки матери, которыми она пинала дочь не один час поездки и даже сейчас успела бросить:

– Я тебя поздравляю, вот чего ты добилась своей глупостью, а могла бы с дня на день уехать в Италию с тетушкой…

На втором этаже их встретил удивленный Джейкоб, вопросительно рассматривая обеих, жена пока ничего не говорила, пообещав спуститься к ужину и посидеть часок в гостиной. Дочь сразу отправилась в комнату, извинившись, что очень устала с дороги и сегодня не сможет присутствовать за семейными разговорами. Она вся сгорала от стыда о том, что должен узнать о ней отец.

К трем часам, после длительной прогулки, вернулась ни о чем не подозревающая Пенелопа, она опередила мать и сестру с приездом всего на день и сегодня решила наверстать упущенное. Первым делом отправилась с визитом к ее бывшей няне Ребекке Ливерс с подарками для ее маленьких дочурок. Она вспомнила об этой семье, будучи в гостях у Марианны и укор совести заставил ее предпринять это путешествие. Оказывается, дарить детям подарки самое лучшее занятие, столько положительных эмоций за такие скромные деньги, что мисс Эсмондхэйл уже подумывала заняться благотворительностью: для детей, собирать деньги подпиской, участвовать в жизни воскресной школы для деревенских девочек, она спокойно могла попроситься у святого отца их прихода быть школьной учительницей, преподавать арифметику или письмо – весело и не особо трудно. Дворецкий доложил ей о приезде матери и сестры, безмятежное настроение несколько улетучилось, она даже свела брови в ожидании холодности и излишней строгости ее матери, как же порой хотелось уже вольной жизни, даже ту, которой ей пригрозила Джулия.

Обедала она вдвоем с отцом, а вот ужинать пришлось с матерью. Диана молчала и вовсе не обращала на манипуляции Пенелопы вилкой. Казалось, госпожа настолько погружена в свои тягучие мысли, судя по угрюмому выражению ее лица, что ей нет дела до своей “паршивой овцы”, просто дочь, ни отец не знали, что теперь у нее их две – включая любимицу Джули. Пенелопе надоело молчать, и она обратилась к отцу:

– Знаете, отец, сегодня я случайно виделась с миссис Тренд, так вот она сетовала, что мы давно не посещали Моулд, особенно ей хочется свидеться с вами, так как вы побывали заграницей и можете рассказать много интересного. А если и мама приехала… – она закусила губу, слишком уж вольно начинать строить подобные предположения, – она с нетерпением будет ждать нашего визита на следующей неделе, когда мистер Тренд вернется из Бата.

Диана подняла на дочь свой взгляд, метнула пару молний и снова потупилась, она вяло реагировала на все разговоры, но упоминание о соседке ее взбесило, но только с виду, на самом деле существо пронзил страх, что болтливая Генриетта могла раздобыть кое-какие сведения об инциденте в Лондоне. Джейкоб пожал плечами и ответил, что будет не против, если и его жена пожелает посетить миссис Тренд, а также Пенни и Джули.

Вечером читали молитву, мистер Эсмондхэйл за время своего проживания среди католиков немного перенимал их привычки, за семь лет он тоже ощутимо изменился и не только постарел, стал мудрее и понял все свои ошибки. Диана немного смягчилась, возможно, приобщение к Богу немного отвлекло ее от смуты в душе. Она даже заговорила с Пенелопой:

– Тебе бы наряды новые подобрать….

– Спасибо, матушка, – мисс Эсмондхэйл даже немного растерялась.

На следующее утро Диана, как и годится хорошей хозяйке, занялась управлением домашнего хозяйства, приказала перенести в библиотеку сабли и картину, которые были перемещены в более посещаемое хозяевами помещение, после уезда Джейкоба и до сих пор не вернулись на свое законное место. Буфет уехал в людскую столовую, а миниатюрные фигурки и вазы отнесены на третий этаж. Больше не было той помпезности, зато дом стал заметно светлее. Летом Диана подумывала пригласить архитектора и несколько рабочих, чтобы поменять обои и подумать об изменении фасада. Муж с ней согласился во всем, он и сам хотел перемен в доме, инициатива жены ему понравилась.

Пенелопа в это время бездельничала: проехаться на Капеллане до завтрака ей не удалось, так как дождь испортил все ее планы, зато она намеревалась в экипаже поехать в местный городишко Хоуп и кое-что там прикупить для себя. Собираясь в дорогу, она вперед отправила Тесс, чтобы та ее дожидалась в карете, а сама в своей комнате составляла список необходимого. Спустившись вниз, она столкнулась с Джулией. Сестра показалась ей заболевшей, она и сегодня не спустилась к завтраку, выглядела бледной, худой и осунувшейся.

– Мне нужно с тобой поговорить, – несколько настороженно проговорила она.

– Если ты меня сейчас будешь укорять, что я отбила у тебя Ричарда или по иным каким-то причинам провинилась, лучше оставь нравоучительные речи до вечера, сейчас я занята, я вообще-то уезжаю. И матушка в курсе, так что можешь ей не жаловаться зря на меня, – Пенелопа повернулась и пошагала к выходу.

– Постой! – остановила ее сестра, – Я не буду тебя укорять, я хочу извиниться перед тобой…

– Тебе нечего передо мной извиняться, ты мне ничего не сделала плохого, давай просто будем жить, не обращая внимания, друг на друга…

– Нет, Пенни, я провинилась в своем предубеждении по отношению тебя… давай только не тут, давай выйдем в сад, я хочу тебе открыться…

– Ты можешь собраться быстренько и мы поговорим в экипаже, я дам Тесс отбой и она останется дома.

– Хорошо, только мать…

– Я попрошу позволения взять тебя с собой у отца….

Экипаж неспешно катился по залитым дорогам, а Джули рыдала на плече Пенелопы:

– Прости меня, я такая глупая, никогда не слушала твоих предостережений по отношению ни мистера Фиджера, ни Гембрила.

– А что собственно случилось в этот раз…

– Представляешь, мистер Фиджер пустил слух, что я хотела его скомпрометировать, чтобы он на мне женился…

– Это он так сказал?

– Нет, это я услышала из уст другого, еще более страшного человека….

– А мистер Фиджер при этом не говорил, что поспорил со своим дружком, что безнаказанно поцелует тебя того вечера?

– Он такое говорил?

– Да, именно поэтому я и последовала за вами, пытаясь спасти твою репутацию.

– О, Пенелопа, как же благодарна тебе, но почему ты мне не говорила этого раньше.

– Не хотела тебя расстраивать.

– Но я так плохо думала о тебе, а еще в моей жизни появился Руперт Майерсон…

Джули подробно пересказала свою жизнь за время пребывания в Лондоне и тот роковой разговор, где Элисон ее опозорила перед сэром Магнусом…

– Вот гнусная змея эта Элисон и сынок ее, – не выдержала мисс Эсмондхэйл.

– А я его любила.

– Ничего переживешь, он тебя не достоин, вот и пусть женится на старухе, а ты найдешь себе мужа здесь. Ты помнишь, сколько хороших молодых людей отвергла из-за своего ложного убеждения.

– Ты думаешь, кто-то согласится взять меня  в жены после такого?

– Сейчас на тебя жалко посмотреть, но приведешь себя в порядок, и будем подбирать тебе мужа.

– А ты Пенелопа, когда же ты соберешься замуж?

– Видимо, мне этого не суждено, но я надеюсь на маленький домик  в глуши, с кухаркой, прачкой, горничной, без лакеев и кучера, который ты мне обещала…

– Я тогда злилась на тебя и была слепой, убежденная, что все титулованные аристократы – порядочные люди.

Пожалуй, это было началом мира между сестрами, потом Джули призналась еще в одном своем проступке:

– Я забыла тебе отдать письмо, – она вложила небольшой конверт в руки Пенелопы, он был уже вскрыт и на скорую руку заклеен.

– Ты читала мою корреспонденцию?

– Да, – кивнула головой пристыженная Джули, – после твоего отъезда я места себе не находила от злости и решила перечитать все твои письма в надежде найти доказательства твоей вины, я не думала, что у тебя нет подруг и что маленький сверток – единственное твое достояние.  А еще все письма старые. А это мать хотела сжечь, но я его взяла себе прочесть, да так и оставила.

Пенелопа посмотрела адресата и увидела инициалы Сюзанны Тоулс, ныне Джонсон. Особой радости не почувствовала и быстро засунула письмо в карман, не распечатав, и забыла о нем уже через пять минут. То была уже давным-давно ею забытая дружба.

ЧАСТЬ IV. ПРЕПОДНЕСЕННЫЕ СУДЬБОЙ.

ГЛАВА 1.Взвешивание решений.

Не задумывался ли когда читатель, что вся жизнь сплошные ощущения физические или эмоциональные, и что не выжил бы человек, который не сумел бы эмоционально ориентироваться в пространстве? Но когда мы на минутку остановимся, не помышляя о каких-либо эмоциях, они вдруг сами настигнут нас, но будет ли это счастье, грусть – все это скрыто в грядущем к которому мы и шагаем….

Пенелопа забежала в свою комнату, быстро разыскивая какой-нибудь лист бумаги и карандаш. Она придумала такую забавную карикатуру на Софию и хотела немедленно запечатлеть ее на бумаге. Они только что вернулись от Трендов, это было уже третье посещение за эту неделю после возвращения Дианы и Джулии. А новостей да сколько новых: Софи была обручена с мистером Хьюбом и свадьба через две недели. И пока Диана тщетно пыталась снова свести близкое знакомство с Гембрилами, Генриетта недолго печалилась упущению такого потенциального жениха и продолжила наводить справки обо всех приличных семьях. Так она познакомилась с мистером Хьюбом, по мнению его матери, сын является одним из просветленных умов Британии. Он и вправду был очень умен, но и скучен одновременно. Своей невесте он скупо выражал комплименты, и все разговоры превращал в длительные диспуты на тему  экономики, политики и философии. При этом, в основном, он беседовал с мужчинами, а София сидела как дополнение дивана. Самое ужасное, что она уже не могла, так как раньше, блистать своим пением или игре на рояле, ибо жених ее считал все это тратой времени и не сильно одобрял. Зато Джулия, которую средняя мисс Тренд всячески задевала тем, что она уже обручена, а ее соседка до сих под холостячка, вовсю получала удовольствие, находясь в центре внимания собравшихся мужчин. После устройства дальнейшей судьбы хотя бы одной из дочерей, миссис Тренд не собиралась останавливаться на достигнутом: Саманту она планировала обручить с Мэлоном, как только тот приедет погостить у них еще раз. Теперь старшая дочь вынуждена была стать лучшей подругой Эдит и вести регулярную переписку с ней, чтобы быть в курсе дел семьи и, в особенности, Джона. Правда, пока от мисс Мэлон она получила немного вестей о брате, в основном он был занят делами компании и сейчас не мог просто вырваться с длительным визитом. Саманта, пожалуй, даже смирилась стать женой Джона и не сильно кривилась при мысли о нем. А младшую Эллин Генриетта отправила погостить к тетушке, чтобы та постоянно виделась со своим кузеном, за которого должна была выйти замуж. В принципе, тетушка не противилась этому союзу, ведь самая младшая мисс Тренд производила хорошее впечатление о себе. Можно сказать, ей повезло больше всех с замужеством, ведь кузен Брендон был и веселым, и красивым, и наделен еще уймой хороших качеств.

И все это время, Джули и Пенелопа посмеивались над Софией и Самантой, каждый раз задевая их за живое. Отношения между сестрами наладились настолько, что Диана была взбешена подобной переменой в семье, ведь теперь младшая ее дочь все время проводила с сестрой. Сколько же всего интересного они узнали  друг о дружке: оказывается, много чего между ними было общего, но из-за упрямства они не видели этого в упор. Правда Джулия все равно оставалась кокеткой, а Пенелопа насмешницей, но сил своих негативных качеств они обрушили против других.

Пенелопа заглянула в папку, и оттуда выпало письмо от Сюзанны, которое она еще не распечатывала. Внимательно рассматривая почерк, барышня не решалась его открывать, что теперь связывало их за то время, что они прекратили общение. Возможно, Сюзанна кичилась какими-то своими успехами или снова решила прочитать проповедь нерадивой подруге? А что Пенелопе до того, у нее теперь нормальные отношения с сестрой, есть Марианна и она даже отправила коротенькую записочку Милен, чтобы  о ней не забывали в Летмонде. Но тут снова вернулось любопытство, которое ну никак не искоренялось. Джулия очень легко склеила конверт, поэтому распечатать его не составляло труда:

“Блекбёрд-хаус [1], близ Истборна

Сассекс,

25 марта.

Здравствуй моя дорогая подруга!

Знаю, что мое письмо несколько запоздало и извинения ничего не дадут, но я решилась написать тебе, надеясь на врожденное благородство твоей души и попросить прощение за годы молчания. Последний месяц пребываю в растерянном состоянии в связи с кончиной моей милой матушки. Ты же знаешь, что она имела на меня огромное влияние и даже после свадьбы оставалась моим советчиком и сверяла мое общение со своими вкусами и предпочтениями. Она не очень-то поощряла наше общение в начале, а потом и вовсе препятствовала ему, как могла. А теперь оставшись одна, я могу перевести дух и без тайных страхов возобновить нашу дружбу, если это еще возможно.

Муж мой – человек добрый и бесхитростный, я порой удивляюсь, как он так долго мирился с вмешательством моей матери в нашу семью. Но это натура его такова, что при любых обстоятельствах держится бодро и усматривает в худшем лучшее. Он сейчас меня очень приободряет, хотя порой его заявления вызывают мое негодование – “Матушка Тоулс теперь, как пить дать, читает наставления ангелам и святым, и видать католикам там живется несладко. Просто из лучших побуждений, что бы ты знала, что такое ад, она не переставала заботиться о тебе и после твоего отпочкования от родового дерева (Термин моего дорогого мистера Джонсона) и от ее крыла в особенности”.

К моему удивлению, он захотел с тобой познакомиться. Говорит – “…веселая особа, хочу с ней потолковать о всяких там вещах, я в школе тоже славился главным озорником и два преподавателя из-за меня покинули школу. А что, все должны периодически устраивать себе праздник, а если все время учится безвылазно в закрытых пансионах – он не удивляется, почему я такая, как пресный том энциклопедии” (это все его шуточки, хотя я к ним уже довольно приноровилась).

Пенни, если ты меня простишь, я жду тебя  в любое время года, поскольку мы не путешествуем и на сезоны никуда не выезжаем, а обитаем постоянно в Блекберд-Хаусе… Хотя муж мой и посещает один столичный клуб, где у него остались многие друзья, но это только чтобы поддерживать с ними общение, не более,  а так мы очень консервативны в своих привычках, но гостей любим у себя принимать, особенно у нас летом хорошо…

Твоя Сюзанна Джонсон”.

И тут же ниже было дописано наспех:

“…Кроме того у нас достойный выезд и мы периодически осуществляем всякие маленькие и неожиданные прогулки графством, например, пикники на природе.”

Казалось, что почерк уже не принадлежал перу Сюзанны.

Пенелопа сложила письмо, хотя оно и давало обильную пищу для ее размышлений и воспоминаний, она не готова снова предпринимать поездки: отец только что вернулся, возобновились их маленькие радостные послеобеденные беседы в библиотеке и кроме обычных историй о его молодых летах были еще и рассказы о Франции. Первые два года он прожил в маленьком городке Ле-пье на полуострове Котантен, затем в деревушке Исенкье, где речка Дув, объединяясь с рекой Том, впадает в залив Сены. Затем он решил не сильно заезжать вглубь страны и впоследствии прожил в Руане на Сене. По возвращению в Британию, ему довелось несколько месяцев ожидать в Лондоне, пока все его дела не были улажены. Он расписывал не так, как делала бы это дама, поскольку он не передавал все эмоциональные стороны рассказа, да и в то время эмоции его сводились к потере наследника, но достаточно, чтобы Пенелопа смогла в уме представить насколько прекрасна далекая Франция. Вечером весь ее досуг сводился к рассказам Джулии о столице, хоть острые моменты она не упоминала, зато с восхищением могла описать все дома, в которых ей довелось побывать и некоторые преобразования Лондона. Затем прогулки Беркширом, хотя пока дальше исторических окрестностей “Саннигама” (Восточного Беркшира) они не выбирались. Ее переписка с Марианной велась регулярно, скорое наступление весны привело почтенную миссис Саливер к мысли, что ее подруга должна еще раз отправится к ней, чтобы увидеть новую оранжерею, где теперь отныне обитают несколько лаймов. И еще более экзотические растения, и что садовник удручен и толком не знает как за ними ухаживать и о распланировке цветника, где даже малышка Дороти посадила свои фиалки. Пенелопа, по ее словам, обязательно должна приехать и посмотреть, а еще лучше посоветовать какие розы лучше посадить, и нужно ли сносить живую изгородь.

А поскольку теперь Пенелопа находилась в таком круговороте событий (включая турнир за первенство среди барышень Эсмондхэйл из Фортенхолла и барышень Тренд из Моулда), ей пока совершенно не хотелось встречаться с незнакомой ей женщиной, которую она запамятовала разве что девочкой. Устраняя свою оплошность, Пенни положила письмо в секретер и вышла с листом бумаги.

Джулия сегодня два раза оттирала руку от чернил, поскольку решила разом отписаться всем своим светским и деревенским подругам, после возвращения из Лондона. Первым она писала о том, как приятно провела вечера и благодарна за теплые приемы, и успокаивала всех сокрушающихся тем, что она так скоро покинула Лондон, что ее недостает. Хотя она была огорчена от новостей, которыми знакомые завалили ее: Руперт женился, во всех подробностях была описана свадебная церемония, и до чего же у него некрасивая старая жена. Некоторые девушки предположили – какая же бедняжка Джулия, полагая, что ее быстрому возвращению домой способствовали разбитые надежды (никто ж не знал о семейном разговоре). Вторым пришлось пересказывать все события сезона, отвечать на вопросы, что Руперт действительно приходится сыном падчерицы ее тетушки Файнел, и что хорошо иметь такую родню, фамилии коих упоминаются в газетах и посвящены им целые статьи, а не короткие заметки. Пенелопа на такую работу была неспособна, она не очень увлекалась эпистолярным письмом и все факты выкладывала кратче и проще. Проделав большую часть работы, Джулия начала жаловаться, что такая переписка ее утомляет (с чего старшая сестра заключила, что, скорее всего, очередная ее подруга хвасталась скорым замужеством), тогда как сама Пенелопа украшала новую совместную шляпку. Шляпка эта была благосклонно подарена Джулией, поскольку самой владелице она не подошла, велись долгие переговоры, прежде чем это сочли подарком, но с условием, что носить будут по очереди.

Дописав последнее письмо, мисс Джулия с облегчением позвонила в колокольчик и велела их немедленно отнести на почту. Тем временем дамы продолжили свой разговор уже в опочивальнях, где Джесси уже подготовила вечернее платье:

– Кто-то умер? – поинтересовалась сестра, взглянув на унылую Пенелопу.

Та подняла удивленные глаза:

– Нет! С чего ты взяла?

– Ты пропустила мимо ушей рассказ о Мориссоне, зная твою к нему неприязнь и постоянные высмеивания его недостатков, я заключила, что произошло что-то более грандиозное, поглотившее твое внимание.

– Есть у меня над чем задуматься, если помнишь то последнее письмо от Сюзанны, которое ты мне вручила, так вот, я его наконец прочла и взвешиваю, стоит ли погостить у нее.

– И за чем же дело стало? Ты не хочешь у нее гостить, но боишься обидеть, или же переживаешь, что отец не отпустит? – она во всем величии ее наряда и прически посмотрела на Пенелопу.

– Мы порвали с ней переписку, стоит ли теперь возобновлять знакомство?

– А ты сама как хочешь?

– Я не знаю, письмо написано уж год назад, возможно она моего ответа уже не ждет.

– А ты сообщи, что была в отъезде и потому ответить не смогла, потом спроси, стоит ли возобновлять ваше знакомство, затем подумай, какую пользу извлечешь… ладно, ладно, – Джулия отмахнулась от сестры, заметив порицающий взгляд карих глаз, – насколько тебе будет приятно общение с Сюзанной.

– Тогда я сейчас быстренько напишу ответ, – Пенелопа покончила с этим делом минут за десять, к чему чрезмерно удивила сестру, которая тратила около часу-двух.

– Мне бы так писать, – с досадой заметила последняя.

Не задавался ли читатель вопросом, почему Джулия не сокрушалась падением своей репутации? В этом ей помогло нежелание подлой Элисон открыть всю правду общественности. В целом, в этом плане сестрам Эсмондхэйл везло: Гембрилы в свете не появлялись, Майерсоны похоронили правду, выгораживая Руперта, за коим заметили увлеченность барышней. А все остальные сплетни сводились к смутным догадкам и тому, что баронет слишком строг и что он при всем своем богатстве и влиянии – самодур, который смотрит на всех с пьедестала своего величия. Про Элисон, при всей ее приятности и заигрыванию с обществом, опытные матроны уже давно сложили правильное суждение. Леди Файнел все же не отвергла сестру, хоть и злилась на племянницу. А Диана, оказавшись теперь наедине со своей гордостью, сообщила Эмме, что с сыном тогда похоронила все надежды на детей. Ее Фред был ангелом и Бог забрал его, а в Джулии она разочаровалась – дочери заодно с отцом.

В Беркшире сейчас только и разговоров было, что о свадьбе Софии Тренд и мистера Хьюба, дальнейшее обустройство молодой четы и незначительные мелочи: стоимость свадебного платья, приглашенные гости, перспективы Саманты….

Новое письмо Пенелопа получила спустя пять дней, Сюзанна сокрушалась, что написала не вовремя и оно не застало адресанта, а новый адрес ей был неизвестен, поэтому приглашение последовало еще настойчивее, ведь уже март, а с апреля по сентябрь у них очень мило, и что у них прекрасная конюшня, где множество породистых скакунов, а еще старшая дочь непременно хочет познакомиться с мисс Эсмондхэйл, так же как и мистер Джонсон.

– Скорее всего, в середине апреля я к ней отправлюсь, – заключила Пенелопа, макая перо в чернила, чтобы дать ответ.

Джулия дала свое согласие, заявив, что обязательно нужно пересмотреть все наряды, ведь нынешний сезон прошел в холодно-голубых и нежно-фиолетовых тонах и былая помпезность платье убывает.

– Тебе нужны новые платья, что-то такое легкое из муслина, светлое и с васильками.

Было решено послать за швеей.

– Ты думаешь, они столь взыскательные люди?

– Возможно нет, раз столицу они не посещают, но ты должна показать себя презентабельной леди, особенно перед миссис Джонсон. Хозяйки всегда немного кичатся перед гостьями, если у тех нет подобающих нарядов.

– Марианна не кичилась… – о миссис Саливер младшая сестра была наслышана.

– Ты же говорила, что она и так популярна в своем графстве, поэтому ей-то и незачем лезть из кожи вон.

Оставалась сообщить отцу, чего Пенелопа опасалась, но в первый же вечер подробно пересказала о письме, о подруге и о визите.

– Ты же недавно уже отлучалась, – негодовал мистер Эсмондхэйл, не желая  ее отпускать, – а с кем же я буду беседовать в твое отсутствие?

– Я уеду ненадолго, – оправдалась дочь.

– Так не годится, – заключил он.

– Отец, – вмешалась Джулия, становясь в защиту сестры, – я думаю, что Пенелопе нужно отлучиться  и погостить у подруги, и к тому же, больше месяца она все равно не пробудет, а если  и так, я вполне могу ее заменить.

Отец как-то странно взглянул на младшую дочь, во взгляде его мелькнуло раскаяние, заговорил он спустя минуты три, да и то, как бы, размышляя:

– Хорошо, хорошо, милая, я и не думал, что тебя это может заинтересовать, крошка Пенни она же у меня с детства такая слушательница, а ты…

– И не сомневайся, я давно хотела… тебя об этом попросить.

Еще одна сцена сплочения семьи удачно проложила новую стежку, но сердце Дианы в очередной раз было жестоко разбито. Теперь она снова начала скорбеть об утрате сына, будто потеряла его только вчера, старая рана зияет, как и прежде.

[1] – Blackbird – house – Дом черного дрозда (англ. название)

ГЛАВА 2.Таинственный мистер М.

Чего ждала Пенелопа от обитателей Блекбёрд-хауса, она и сама толком не могла определить: Сюзанну видела добродетельной матерью, которая печется о нравственности своих домочадцев, наставляя их на путь истинный, а мистера Джонсона немного консервативным домоседом (хотя отказ от светской жизни может быть инициативой жены и ее матери), хотя судя из письма, он не настолько сух, в нем есть чувство юмора, очень тонкое и едкое (по отношению к своей дражайшей теще). Но едва приехав, барышня увидела подругу в совсем ином свете – веселую мать, которая не блюдет строгую каноническую дисциплину, не заставляет детей зубрить Библию, не подавляет в них детскую живость и любознательность. На самом деле, та любила детей и даже их баловала, не скупилась ни на похвалу, но и упрекала их, правда так весело и иронично: “Ну проказник, ану постой-ка в уголку, пока я с ябедой разберусь…..”. А муж ее был открытым весельчаком, задирой и уж конечно лукавым стратегом, которому нравилось копаться в чужих мыслях, выслеживать тайны сердечные и по возможности подталкивать зародившуюся симпатию, ох, уж этот мистер Джонсон из Дроздовьего дома. Правда все это наша героиня узнала не в первые пять минут, и прошло не одно вечерние размышление, прежде чем характер раскрылся подлинником перед ней. А на первых порах это были люди достойные и приветливые, и ничего более одних положительных черт девушка не видела. Хотя в первый же день она удостоилась чести узнать всю биографию этой семьи, во всяком случае, со стороны хозяина дома:

Мистер Джонсон был человеком ученым (историком родного края точно), но проучившись достаточно долго, понял, насколько не прельщает его всякая наука. Быть доктором наук – скучнейшая для него должность, поэтому он вышел в свет и занялся там поисками интересного занятия для себя, но общество – пустое по своей природе – не удовлетворило его живого, жаждущего к познаниям и размышлениям ум. Короче, оно ему наскучило и он, разочаровавшись немного, уехал морально отдохнуть к вернувшейся из Франции сестре, тут и повстречал девушку скромную, начитанную, смышленую и талантливую в музыке. Пообщавшись с ней довольно тесно, пришел к выводу, что она милая, интересная, с ней есть о чем поболтать, а главное она так краснеет от его шуток, так естественно разговаривает без постылого жеманства, что через месяц влюбился и попросил ее руки; ответ был положительный и свадьбу сыграли быстро.

Радости семейной жизни пришлись ему по вкусу, нашел Джонсон для себя достойное поприще – быть мужем и отцом, и поэтому вернулся он в свой дом, получая радость от незатейливой сельской жизни и попутно изучая богатую на события историю родного края. К примеру, в один из первых вечеров, свое время Чарльз посвятил тому, что поведал гостье историю Сассекса:

Сделав небольшое отступление, с твоего разрешения, читатель, посвящу несколько строк из того разговора, ибо он показался автору интересным и достойным особого внимания. Мистер Джонсон умеет найти подход к слушателям, обойдясь без сухих заученных вымученных фактов из первоисточников, а так на своем понятном языке:

“Истоки возникновения Сассекса следует отнести к четвертому-пятому векам, когда германские племена саксов, англов и ютов от нечего делать или потому что их оттуда пинком выгнали, прибыли на земли Британии только что избавленные от протектората Рима (смешное то было дело, но как-то в другой раз, милая Чародейка моих глаз). После мелких стычек с кельтами и бриттами (что в простонародье называется “лисья травля”, только не на зверя, а на бедных друидов), обосновались как у себя дома и возникло множество англосаксонских королевств, самые крупные из которых объединились в Семицарствие (подмяв мелких соседей) – Нортумбрия, Мерсия, Восточная Англия, Уэссекс (огромный кусочек вашего Беркшира входил туда), Эссекс (кто ж знал, что восточные саксы сразу займут нынешнюю столицу и ее окрестности), Кент и Сассекс (воистину славное царство) ”.

История Сассекса до XI ст. отнюдь не пестрит громогласными именами и важными событиями. Единственный, но очень яркий период и архиважный для дальнейших событий, случился здесь, когда Норманны во главе с Уилли Рыжим[1] сломили сопротивление саксонского молодчика Гарольда…

– … и хоть мало что осталось с тех времен, но каждый прилежный валун я почитаю оборонительным сооружением. И знаете, года два назад я обнаружил такой гладко обтесанный, я бы даже прибавил – остроконечный, и готов дать тысячу против одного – что это каменный зубец, один из тех, которые стражники сбрасывали на головы осаждающих.

– Очень надеюсь, что твое открытие еще больше поможет нашим бедным историкам или писателям…

– Жаль, что бедняга преподобный Томас[2], уже отошел в мир иной и не занимается своим благородным делом. Мисс Эсмондхэйл, а что вы скажете?

– Нужно будет прогуляться окрестностями Гастингса, может и мне повезет обнаружить какой-нибудь кусок скалы с высеченными на нем старинными иероглифами, которыми в старину увековечивали бравых рыцарей, или же каменный крест с благородным именем – сэр Ланселот или сэр Амфолий, или сэр Лэстер из Йорка….

– И хоть предки мои принадлежат к завоевателям, но я бы очень хотел, чтобы какой-нибудь саксонский Бретвальда[3] состоял со мной в родстве, и я бы даже гордился, если бы мой пра-пра-предок был из числа вассалов Эллы[4].

– А я бы удовлетворилась ржавым наконечником копья, – заключила Сюзанна, желая, чтобы последнее слово осталось за ней.

– Ты желаешь очень малого, моя дорогая, – ее любимый Чарли не мог не воспользоваться финалом…

Но мистер Джонсон не был отшельником и тем более нелюдимым хозяином, охотно сводил знакомство с новыми людьми, но только не скучными и незаурядными; характером отличался беззлобным, потому и выдержал вмешательство тещи и влияние покойной миссис Тоулс на жену в протяжении стольких лет. А когда достопочтенная леди отошла в мир иной, никак не упрекал благоверную за исключением его безобидных замечаний, что “матушка у нас такая трудолюбивая и там без работы не останется, ведь столько католиков и всяких баптистов каждый год безнаказанно попадают в рай”. Как только послушная дочь приобрела свободу самой распоряжаться своим досугом и водить дружбу со старыми друзьями, тут же вспомнила о забытой подруге, с которой ее родительница не хотела знаться.

Пенелопу она встретила радостно и извинительно, за то, что (по ее словам) искренне раскаивалась. Первые дни пошли на то, чтобы Пенелопа приноровилась к ее друзьям и их порядку в доме, и сельской жизни, которая уподобилась жизни зажиточных фермеров. Мистер Джонсон занимался посевами, ведал состоянием полей, знал количество мелкого и крупного поголовья рогатого скота. До завтрака он одевался в непритязательный рабочий костюм и со своими рабочими проходил несколько миль: следил за весенними полевыми работами. По возвращении, переодевался и, как джентльмен, уже в гостиной перечитывал газеты и почту, придерживаясь всех правил приличия и до обеда проводил время с женой и детьми, а потом ближе к вечеру снова отправлялся посмотреть на состояние своих владений и животного имущества.

Сюзанна до завтрака занималась ведением хозяйства в доме (то бишь, штат слуг выполнял все указания госпожи, а она проверяла выполненную работу, разбиралась со счетами от мельника, мясника и лавочника, сверяя их с отчетами экономки), читала Библию и даже что-то шила. Когда же чета сходилась вместе, они обсуждали все дела занимавшие их головы и потом заполняли свой досуг чтением. Чарльз любил слушать и классиков в ее исполнении, и даже обычные детские сказки. Когда же дневные занятия детей заканчивались, юные отпрыски демонстрировали полученные ими знаниями перед родителями под предводительством миссис Эш.

Вечером Сюзанна, занимаясь шитьем или вязанием, рассказывала Пенелопе, как нравится ей подобная жизнь, когда она хозяйка в своем доме и знает что к чему, когда муж ее любит, предан ей одной и считает ее лучшей подругой по жизни, делится с ней своими мыслями, доверяет ей. И что они преисполнены добрых намерений, поэтому по субботам миссис Джонсон посещает школу для дочерей фермеров и, по желанию, прививает им хорошие манеры. И поэтому несколько девочек, которых Пенелопа видела в первый день, приходят к ней за дополнительными уроками – ее любимицы. Даже Пенелопа прониклась любовью к такой тихой жизни, наполненной невинными развлечениями, если б только не хитро-сверкающие стеклышки очков мистера Джонсона, помышляющие некоторую интригу. Барышня давно заметила этот особый взгляд и только и ждала, как бы разгадать его значение.

Впервые при ее памяти эти стеклышки засверкали с той особой силой, когда глава семейства после обеда, за чтением письма так многозначительно заметил:

– Дорогая Сюзанна, наш хороший друг уже вернулся и нынче вечером приедет к нам выпить чаю.

– Да что ты, милый, я буду рада видеть во всякое время мистера М…. – тут ее супруг приложил палец к губам и жена его запнулась.

– Да, наш хороший друг, дорогая мисс Эсмондхэйл, чаровница и фея низин Беркшира (с самой первой их встречи он решил, что она фея и, не стесняясь, объявил ей это, на что Пенелопа смотрела с удивлением, но потом привыкла к такого рода комплиментам, ведь ничего серьезно опасного они не несли), и сегодня он нас посетит, думаю, теперь вам будет еще веселее, а завтра мы поедем кататься по нашей милой равнине, вдоль меловых холмов Саут-Даунс, дорогой до Брайтона. Были ли вы когда-нибудь в Брайтоне? Нет! Хм, это очень красивый город, некогда резиденция короля Георга IV, его королевский Павильон – маленькое индийское чудо среди Английских равнин: ландшафты и парки, скверики и террасы все напоминает о временах “георгианства”, рекомендую его посетить.

– Замечательно, – ответила Пенелопа, не понимая, чем он может ее так заинтересовать.

Они сидели в гостиной с рабочими корзинками. Бетти, будучи старшим ребенком, возилась с шестилетним Эдвином и малышом Марком, Флой же была наверху с кормилицей. Мистер Джонсон невозмутимо читал газету, тогда как Сюзанна иногда поглядывала в окно.

Как только доложили о прибытии гостя, которого велено было называть “мистер”, чтобы интрига сохранилась долее, все тут же пересели к столу и служанка внесла поднос с чайным сервизом, а лакей огромный поднос с угощеньями.

Он вошел, красивый мужчина, только не той красотой, кою чтят в свете, нет, это была мужественность, храбрость приукрасившие его суровые черты лица, лица переносившего много испытаний. У него был необыкновенный взгляд, черные глаза излучали энергию, улыбка – легкая и умная – представление об уме сего господина. Мистер М обыкновенно поклонился Джонсону и его жене, а хозяин, предвкушая эту минуту уже день-два, подскочил, чтобы лично представить его Пенелопе:

– Мисс Эсмондхэйл, разрешите представить моего друга Генри Мартина.

– Дружище, это наша дорогая подруга – Пенелопа Эсмондхэйл из Фортенхолла, что в Беркшире. Фея и чаровница низин Уайт-Горсетской долины завладела моим сердцем, также как вы милой Сюзан.

Пенни была смущена подобным представлением (бесцеремонность – вот как расценила она подобные речи и это ее раздражало).

– О, будьте покойны, мистер Джонсон, – сердце вашей супруги лишь ваше, а я там скорее, как назойливый гость. А с мисс Эсмондхэйл я уже давно знаком.

Их взгляды встретились, он поклонился и решил объясниться:

– Я имел величайшее удовольствие косвенно быть представленным вам, как Генри Мартин, друг Ричарда Гембрила, – последнее он добавил смутно, – на Моулдосовском балу.

– Ах да, – молвила Пенелопа, хотя воспоминания только вызвали только горечь.

– Пуф, – возмутился Джонсон, – а я-то думал вас первым лично познакомить.

Мистер Мартин, чью персону так долго хранили в тайне от ушей Пенелопы, уселся в противоположном углу, неподалеку от госпожи Джонсон и принялся наблюдать за детьми и перекидываться со счастливой матерью комплиментами, а Чарльз, пытаясь наверстать хоть сколько упущенное им время попусту, наспех пересказать историю знакомства с Генри, и что он является ближайшим их соседом, арендуя маленький домик, пока его собственное поместье приводится в надлежащий порядок и еще несколько деталей, которые Пенелопа уже пропустила.

Больше всего девушку взволновало, что он друг Ричарда, а значит история со скандалом в их доме могла долететь до его ушей и, возможно, эта тайна продвинется и дальше. С трудом одолевая свое смущение, она невольно поинтересовалась, как самочувствие миссис Гембрил и давно ли ему доводилось видеть Ричарда:

– К сожалению, я не располагаю никакими сведениями, ибо в последний раз с ним говорил на балу, а в доме побывал на похоронах мистера Гембрила-старшего, да и то там едва ли перемолвился парой слов с безутешной вдовой.

– Прискорбно, – заметила Пенелопа, выдохнув.

[1] – Норманнский герцог Вильгельм, который за победу над Саксами получил звание Завоеватель, хотя здесь мистер Джонсон сделал ошибку, поскольку Рыжим назвали Вильгельма II, его сына.

[2] – Перси Томас, ученный и поэт во времена Революции и Регенства, который опубликовал Предания Англии, куда вошли баллады о Робине Гуде.

[3] – Титул “Бретвальда” – Brytenwalda, bretanwealda – в переводе обозначает “повелитель Британии”. Он использовался авторами “Англосаксонской хроники” по отношению к Эгбергу Уэссекскому и некоторыми королями V-VII ст.

[4] – первый официальный король Южных саксов, который завоевал со своими людьми нынешние территории Сассекса.

ГЛАВА 3.Разговоры и не более.

На следующий день, она веселенько беседовала и с мистером Джонсоном, хотя все же злилась на сверкающие стеклышки, и с Генри, усвоив, что ее душевному спокойствию ничего не угрожает, поскольку тайна покоится далеко отсюда.

– Слушай, Генри, ты решил оставить старый фасад?

– Да, Чарли.

– История это все хорошо, и я сам к ней неравнодушен, но ты бы рискнул обратиться к столичному архитектору?

– Я не гонюсь за модой.

– Мисс Фея и чаровница, а вы как думаете? Повлияйте на моего друга, он вас послушает.

– Я люблю историю, и если старый фасад хорошо сохранился, стоит ли его портить?

Стеклышки довольно сверкнули, хотя мистер Джонсон сделал вид, что негодует:

– Ах, былые времена! Все хотели каких-либо перемен даже в усадьбах, а ныне молодежи подавай утлое и ветхое.

Генри немного отъехал от ландо и спустя полчаса приблизился к сидевшим, но уже со стороны Пенелопы (она нервничала, только это было необычное волнение и, кажется, щеки порозовели).

– Мисс Эсмондхэйл, – обратился Генри, когда чета Джонсонов, как будто была поглощена осмотром окрестностей прихода Ландбери, – я боюсь, что вы злитесь на меня и это заслуженно мной по справедливости.

– С чего вы это взяли? – удивилась она.

– Не знаю, но вижу, что вы избегаете меня. Возможно, я заслужил это в прошлом… то есть на балу, и искренне прошу прощения.

– Нет. Мы даже не были представлены друг другу, хотя ваш друг станцевал со мной танец.

– Я знаю, как притягателен Гембрил, – вздохнул Генри, – и мое с вами тогдашнее знакомство… мой друг более интересен в общении.

“Или знает…” – всполошилась душа, тогда как на словах это выглядело так:

– Ваш друг – мистер Гембрил – возможно,  притягателен и интересен, но на этот счет нужно будет спросить мою сестру, а я с ним общалась недолго и то при таких обстоятельствах…

– Да, да, я понимаю, что бал не место, где заводят друзей, но, кажется, он проявлял к вам интерес.

Пенелопа покраснела, хотя нет – побелела и добавила:

– … как и ко всем барышням, хотя большая часть его предпочтения досталась Джулии.

– Ваша сестра великолепна, она сияла на балу и по праву была признана одной из красоток, как я слышал от мисс Тренд, и не удивительно, что мой друг заинтересовался ею и искал общества лучшей из лучших… хотя порой не тех…

Про великолепие сестры Пенелопа слышала всю жизнь, поэтому внутренне все же разбавила его похвалы некоторыми остротами правды, хотя в этот раз она не разозлилась (теперь лучше понимая сестру), про Гембрила вспоминала с презреньем, хотя больше от его низменности натуры, нежели от ревности  или еще каких-нибудь сумасбродных порывов. Конечно, тайна сокрытая матерью, а уж мать ее могла все выставить в лучшем свете, не должна тревожить девушку теперь, но если этот Генри Мартин все знает и нарочно терзает ее нутро, или же это все непреднамеренно?

– Мистер Мартин, а как далеко отсюда ваше поместье? – осведомилась барышня, желая сменить тему.

– Недалеко… – ответил тот, просияв возможностью рассказать о предмете его гордости и от возможности также сменить тему.

– Ну, если и дальше катиться по этой дороге… – добавил более точный Джонсон, стеклышки которого вопросительно рассматривали собеседников уже некоторое время, – то, пожалуй, еще миль шесть, только там сейчас такой грохот, хотя после починки останется еще ой как много старины.

– Поместье верно прекрасное? – улыбнулась гостья.

– Да, – с его красивых губ ответ слетел с улыбкой.

– А вы хотели бы его увидеть? – лукаво сверкнули стеклышки.

– Ну не то, чтобы увидеть…. – замялась гостья.

– О, это было бы славно, – вмешалась миссис Джонсон, – нам обязательно нужно будет выбраться туда и осмотреть поместье, ведь правда, дорогой наш мистер Мартин?

– Конечно, – согласился он.

– Обязательно, – вставил Джонсон.

Затем Пенелопа в сердечном смятении, а ей этого не хотелось показывать, и чтобы эти стеклышки поменьше бы сверкали – поэтому она решила пока собраться с мыслями и немного уделить внимания природе, восхищаясь нежным ее пейзажем. Сразу, не зная никаких местных названий, она сама именовала его шиповниковым раем, хотя почему-то сюда несправедливо привлекли дроздов, а ведь сколько угодно здесь дикой розы: у домов зажиточных фермеров культурные сорта, и в первозданности своей – у дорог и на окраинах. И вот-вот цвет должен был распуститься, много бутонов нежнее на порядок листьев, выглядывали на радость прохожим. Да и фермы казались ухоженными, а их владельцы явно людьми состоятельными, насколько Пенелопа могла судить по встречающимся их коляскам, фургонам и просто прогуливающимся мимо, хоть одежды и были пошиты из недорогого сукна, но обязательно у дам проглядывались ленты, у джентльменов отменные цилиндры и чистые сапоги. Да  и рабочих на каждом поле человек по двадцать и много меринов в упряжке.

Поля были все вспаханные и засаженные, много прекрасных угодий под выпас многочисленного поголовья овец, коз и большого рогатого скота. Более детально описания исходили из уст мистера Джонсона, любителя похвастаться своими познаниями в ведении хозяйства в этом краю. Блистая осведомленностью, он изрек, что некий Стингли благодаря напутствиям покорнейшего слуги и друга Чарльза Джонсона, который советовал только беспроигрышный вариант, возымел прекрасный урожай пшеницы, а все потому, что приобрел рентабельные угодья какого-то там Ленсона. В общем, этот Стингли увеличил доход и задумался над приобретением еще и скота. А все это и, только это, благодаря стараниям мистера Джонсона, эсквайра. Хотя последний предполагает, что на этом нельзя останавливаться, новое время диктует новые законы жизни, и если в следующем году проложат новую железнодорожную ветку до городка N, то таким образом расходы на доставку уменьшаться, а вырученные деньги должны пойти на оснащение лучшей механизацией: к примеру, обновить поливалки или плуг. Промышленники ныне сколачивают приличные богатства, если б не эти чудовищные хлебные законы, в этом плане эсквайр был либералом – “Они кощунственно велики, и зачем убивать быстроразвивающиеся отросли за счет обогащения зажиревшихся земледельцев, не желающих шевелить пальцами. Ведь уже давно все знают, что повышение урожая на прямую зависит от усовершенствований…”

– Аминь! – в пылу речи заключил он, не желая наскучить своей гостье и принялся сердито сверкать стеклышками, додумывая недосказанное.

– Но мы отвлеклись от основного разговора, – разгневался Чарльз сам на себя, меняя ход размышлений, – любования окрестностями Белстона и самим домом займет, пожалуй, целый день, хотя это того стоит, там до моря рукой подать и тебе почти девственные угодья и озерцо (правда оно подзаброшенно и напоминает больше пруд). Короче сказать, я основываюсь на том – если наша гостья, милая фея низин Беркшира, желает посмотреть на помпезность, ветхость и первобытность, можно организовать пикник. Я давно обещал запускать воздушного змея вместе с Эдвином и Бетти, а вы прогуляетесь. Ничего особенного мы устраивать не будем, обойдемся холодными закусками, мы ж не обжоры…

– Да, дорогой, хотя я бы отложила пикники в окрестностях Белстона до полной его реконструкции, особенно столовой и людских построек, чтобы выпить чаю, как подобает деревенской аристократии, но этого еще ждать год или более.

– Да, миссис Джонсон, – согласился Генри, а потом обратился к Пенелопе, – мисс Эсмондхэйл, для меня будет честью, если вы посетите Белстон– хаус и все прилегающие к нему земли. Хотя мне еще неловко приглашать туда гостей, но одно ваше присутствие  озарит даже Стоунхендж.

– Благодарю, хотя я так мало заслуживаю подобной чести, и если погода и желания собравшихся будут благоприятны, согласна посетить все, что вы пожелаете показать.

– Премного благодарен…. Чарли, мой дом к твоим услугам.

Мистер Джонсон сложил руки  на груди и пошевелил пальцами в знак согласия и довольства проделанной работой – все складывается fort bien[1], как говорят французы.

Они катались до самого обеда, а потом упрашивали Мартина остаться и отобедать в Блекбёрд-хаусе и сыграть партию в шахматы с Чарльзом, но он отказался, к превеликому огорчению четы Джонсонов, зато Пенелопа такой его поступок одобрила, уж очень ей как-то неловко в его присутствии.

А после обеда, сославшись на усталость, она поднялась в свои апартаменты, хотя еще раз спускалась на семейную молитву перед сном. Мистер Джонсон немного был огорчен, во-первых, ему не с кем было сыграть партию в шахматы, ни в бридж, во-вторых – провести некий маневр и кое-что выведать, ведь тропки к сердцу быстро зарастают сорняком отчуждения и охлаждения, пришлось довольствоваться ему удовлетворительным чтением Бетти.

В своих апартаментах бродила Пенелопа без сна, в раздумьях, пытаясь разобраться в чувствах: вчера – тревога, сегодня – интерес, смятение…

“Уже и не девчонка, не дебютантка во время первого сезона, а все равно смутилась, стоило джентльмену обратить на меня внимание”.

“Это все страх”, – внес свою лепту рассудок.

“А может больше…”, – нашептывало сердце.

– Я едва с ним знакома, и не так влюбчива, как сестра, или кто другой, – твердо сказала она себе, – мне нужно быть настороже, как бы Генри не оказался таким же красивым негодяем, каким предстал в свое время Ричард.

Приняв решение, сторонится всякого участия, кроме самых необходимых знаков вежливости и учтивости и не более, она даже на всеобщей молитве пожелала себе всякого благоразумия и трезвости ума… и сердца.

ГЛАВА 4.Неожиданное признание.

“Занятиями полезными мы обогащаем копилку нашей мудрости” – так было написано в одной из книг, которыми Сюзанна  занимала вечерний досуг. Пикник к тому времени был запланирован на первое мая, если только дождь не пойдет, мистер Мартин заезжал два раза, чтобы отобедать и один раз согласился выпить чаю и поседеть до шести-семи, чтобы сопроводить Джонсона до его пашен, которыми последний хвастался.

Пенелопа держалась с ним представительно, не проявляя никакого интереса в общении, стараясь лишь поддерживать беседу, но никак не вовлекать собеседника и не предоставлять удобного момента, располагающего к более обоюдному разговору. Это он заметил еще при первом визите после прогулки, ибо тогда нередко заговаривал с ней, но сухие, скучные ответы, или равнодушие к смыслу не ободряло и погашало всякий последующий интерес. Выражение лица джентльмена переменилось, прибыв в прекрасном расположении духа, уезжал задумчивым. Потом два дня не появлялся, а во второй раз его чуть не силком привел Джонсон, возмущенный тем, что о нем забыли и не навещают. В этот раз разговор их был скупее скупого, а в третий и того хуже – поздоровались, обменялись мнениями о погоде, попрощались.

Чарльз негодующе читал газеты, громко перелистывая их и постоянно отдергивая, а Сюзанна принялась вкрадчиво разузнавать, чем заслужил такое невнимание Генри:

– Дорогая Пенелопа, наша жизнь в деревне прекрасна всем, кроме обширного общения, тут мы проигрываем жителям больших городов. Твое появление во многом скрасило наши часы досуга и будничную жизнь, да и мистеру Мартину приятней, когда кроме нас с Чарльзом есть еще собеседники и у вас много общих увлечений…

– Неужели? – удивилась Пенелопа.

– Да, да, мы еще тогда заметили,  как только вы были друг другу представлены.

– Ну, возможно, один торжественный вечер у Трендов несколько сплотил нас, а еще общий знакомый, а больше я ничем таким похвастаться не могу.

– О, ты не права, даже в ваших характерах есть много сходства и любовь к старине… и много чего, я уверенна.

– Спасибо, Сюзанна, но я право немного не понимаю, к чему ты клонишь?

– Просто возникло такое чувство, что наш друг чем-то тебе не угодил, и ты его сторонишься.

– Нет, но прилично ли с моей стороны беседовать только лишь с мистером Мартином в угоду ему, пренебрегая хозяевами Блекбёрд-хауса, которые меня-то и пригласили?

– Нет, конечно, но нам с Чарльзом и вместе хорошо, а если еще и гости довольны, то счастье переполняет нас сполна…

С этого разговора Пенелопа вынесла, что своей загадочной отстраненностью вызовет больше ненужных домыслов и разговоров, чем ей хотелось, поэтому во время пикника барышня первая проявила заинтересованность и подошла к Генри:

– Мистер Мартин, вы живете в прекрасном месте, мне конечно  бесконечно дороги все стежки и ручейки моего родного Беркшира, но здесь я наслаждаюсь и наслаждаюсь каждым ярдом, милей этого края.

– Я польщен, – он улыбнулся и предложил ей заглянуть в Белстон-холл, если у нее появится такое желание. Она выразила свое согласие.

– Впрочем, там вы не увидите пока ничего интересного, кроме  досок, рулонов шпалер, гипса, побелки, известняка и банок с красками, моя цель провести вас сквозь весь хаос и показать вид с крыши, чтобы вы могли полюбоваться истинно прекрасной панорамой.

– Всенепременно.

Сейчас Пенелопа была довольна созерцанием природы: они расположились в саду, где старые  деревья укрывали их от ветра и солнца. Здесь шум их не беспокоил, если не считать голосующих мистера Джонсона, детей и птиц. Пока веселый отец, запуская змея, уподобился своим чадам, миссис Джонсон расставила все угощенья, разложила книги и свою рабочую шкатулку и предалась более спокойному наслаждению дня погожего поздней весны. Пенелопа же решила пройтись боковой аллеей, посмотреть на пруд и огромный парк, а также предпринять путешествие на крышу особняка. Генри сопровождал ее, куда бы ей ни захотелось пойти:

– … если повезет, то к следующему году, я намерен здесь поселиться окончательно и заняться делами поместья, у меня пока пара арендаторов, поэтому земли по большей части запущены и гуляют, но при правильном руководстве, думаю, их станет значительно больше. На прошлой неделе, например, я уже договорился с тремя зажиточными фермерами, которые хотят обзавестись перспективными угодьями, да и сам планирую стать земледельцем, выращивать скот и пшеницу. В наше время это становится все престижней…

– Вы правильно поступаете, как жаль, что все пришло в такой упадок.

– Спасибо, да мне предстоит немалый путь становления на ноги, но я рад тому, что не имею никаких долгов, и имя мое не числится ни в одной кредиторской книге…

– Миссис Гембрил как-то упоминала о вашей жизни, на мой взгляд, вы поступили хоть и опрометчиво, но благородно…

– Опрометчиво? – он крайне удивился и разволновался.

– Убежав из дому и подвергнув жизнь различным опасностям.

– А-а, вы об этом. Не спорю, что молодость я разменял не как подобает джентльмену, хотя это принесло мне не только опасности, но и обогащение. Но ныне я намерен вернуть былую репутацию нашей семье и благородной фамилии Мартин. Жаль, что не так достойно, как мне хотелось….

– Земледелие вас не очернит, а все ваши “доброжелатели”, коих у многих хватает, пусть говорят что хотят.  Я уверенна, что друзья у вас всегда найдутся, а репутация уже подпитывается более благородными начинаниями и скоро полностью восстановится.

– Но совесть моя тоже не так чиста и теперь хочется исправить все зло, что натворил по глупости не так давно, хотя тогда я мог оправдаться разве что безысходным отчаянием, изнурявшим меня днем и ночью, и это был единственный шанс… – он умолк, с горечью поглядывая на собеседницу.

Она тоже взглянула на него, но только с удивлением и продолжила:

– Все в ваших силах…

– Вы добрее, чем должны быть… – ответил Мартин, – преступление мое и злокорыстие снедают меня еще пуще, и я должен приложить большие усилия, пусть даже это отнимет у меня здоровье или жизнь, чтобы попытаться сделать добро человеку, которому до того делал только зло.

– Вы кого-то убили или ранили?

– Нет, физически я никак не притронулся к нему, но даже так, я сломал этому человеку жизнь, чтобы добиться своего.

Пенелопа вздрогнула от мысли, что все это относиться могло к его другу Гембрилу, который якобы пострадал и все такое, и чтобы подтвердить свои догадки она спросила:

– Значит, этот человек доверял вам, а вместо этого, ему было причинено зло и обманом ввергнут в какую-то неприятность?

– Вот именно.

– И что же вы будете делать, чтобы исправить все?

– Каяться и пытаться загладить вину, только пока не знаю как стать полезным для этого человека.

– Мне кажется, проще всего напрямую предложить дружескую помощь и поинтересоваться в чем нуждается оскорбленный друг.

– Но я не знаю, как подступиться к этому человеку, потому как внешне ничем не выдает свои печали и беды, лишь чуть бледнее, чем прежде и много серьезнее, а еще молчит.

– А он знает о вреде, нанесенном его жизни?

– Точно не берусь утверждать, но неужели этот человек не догадывается вовсе, неужели не скажет себе – все несчастья, постигшие меня, несправедливы.

– Так станьте ему опорой, помогите ему.

– Если он ее примет…

Тем временем, они через чердак взобрались на крышу. Пенелопа подошла к парапету и залюбовалась полуденным пейзажем, залитым солнечными лучами, облаченным в весеннюю свежесть и молодость. Она постояла так несколько минут, в течение которых ее никто не тревожил, придавая значение малейшим забавным мелочам, каждому незначительному очагу чарующей естественности: пруд скрылся от посторонних глаз под ивами и лилиями, деревья заслоняли разросшийся розарий и цветник, поля поросшие бурьяном, ожидали деятельных рук, рабочие постройки – ремонта, а сам дом – хозяина. Подымаясь сюда, барышня заметила десятерых рабочих (хотя на самом деле их куда больше), наводивших лад в здании. После этого им еще предстояло привести в порядок и самый захудалый сарай и ограждения.

– Вы знаете, мистер Мартин, я думаю, что человек вы неплохой и ваш друг, попавший в неприятную ситуацию, должен быть более снисходителен, поскольку может оказаться тоже повинен в чем-то, как и вы, навлекая неприятности на других, и не задумываясь об этом.

– Мой друг, если можно его так называть – хороший человек и он, насколько мне известно, никому вреда не принес и знающие его люди с детства о нем отзывались хорошо.

“Возможно, просто вы не все знаете”, – подумала барышня, подавляя в себе горечь и желание высказаться о “добром” его друге.

Спустя полчаса они вернулись к остальной компании и конечно же румяное лицо Пенелопы и улыбчивость Генри были замечены зорким взглядом, поскольку стеклышки лукаво поблескивали поверх газеты до самого вечера, а довольство Джонсона и того дольше – его предчувствия всегда сбываются. Сюзанна была в этом плане более бесхитростна, она встретила возвратившуюся парочку замечанием, что все интересное они, конечно же, пропустили.

– Папа нашел заячью семью, – пояснил маленький Эдвин.

– И мы кормили диких гусей, – многозначительно добавила Бетти.

– Я очень рад, что вы находите этот край интересным для себя, – заявил довольный Генри, – когда я поселюсь здесь, предпочитаю, чтобы это вошло в традицию и паломничество совершалось из года в год. Кроме того, устроить ежегодную рыбалку и охоту.

– О да, а если в этом доме появится еще и милая спутница жизни, тогда старина Чарльз и госпожа Сюзанна  будут приезжать сюда еще охотней, – лукаво добавил Джонсон.

Подсаживая Пенелопу в экипаж, Генри как-то торопливо ее поблагодарил за все:

– Теперь я стану для моего друга ангелом-хранителем и в этом вы мне помогли, мисс Эсмондхэйл.

Пенни не могла не улыбнуться на это милое заявление, но оказавшись в экипаже и скрывшись из его виду, не смогла уже скрыть и проступающую горечь. Друг Генри не слишком и заслуживал приобрести такого ангела-хранителя.

Вечер сулил новую встречу с ним, поскольку Джонсон  полчаса уговаривал друга съездить к себе в коттедж. Мистеру Мартину дозволено было разве что переодеться и снова вернуться в их компанию. А если Чарльз Мэдиссон Джонсон чего-то желал, то добивался этого любыми путями. Вот и новый повод поговорить  о том и сем (вернуться к разговору о друге Пенелопа уже не желала, ибо самообладание на этот счет ее подводило). А общие беседы сегодня сводились к впечатлениям, оставив истории только четвертую часть.

– Ох, и славненько я набегался, – молвил довольный Джонсон, – как приятно порой тряхнуть стариной.

– Ты не такой старый, тебе только тридцать два, – заметил мистер Мартин.

– Вот то-то и оно, что мне уже тридцать два и я не могу, как прежде, наслаждаться присущей тебе молодостью, дружище.

– Я на семь месяцев тебя старше, – возразил Генри, – так что, кто тут действительно старик, так это я.

– Ошибаешься, ты еще зелен, друг мой, несмотря на семь месяцев тебя старивших.

Генри лишь ухмыльнулся на такое дружественно-дерзкое заявление.

– Мисс Эсмондхэйл, фея очей моих, – обратился Джонсон к даме, – славно ж мы сегодня погуляли, надеюсь, поездка принесла вам только приятные впечатления.

– Впечатления у меня остались самые радужные, ваш край шиповника и дроздов пленил мое воображение.

– О да, он так прелестно благоухает, – добавила Сюзанна, закончив вязать шарф и предложив что-нибудь почитать.

– Милая моя женушка, все на твой выбор, публика у тебя самая, что ни есть благодарная, в моем лице уж точно.

– Право же, Чарльз, я не знаю, может посвятить этот вечер поэзии. Я знаю наизусть пару небольших стихотворений Поупа – “Умирающий христианин – своей душе” и “Человеку посвящен”[2].

– Наизусть! Милая моя, да ты натолкнула меня на мысль прочесть нашим друзьям одно наше небольшое сочинение.

– Неужели то?

– Да, да…

Это было совместное стихотворение четы Джонсонов, которое они сочинили еще до замужества и периодически вспоминали его, ностальгируя:

Да, мой милый, я с тобой,

В душе радости прибой,

В сердце трепетном – любовь,

На устах моих покой,

Да, мой милый, я с тобой.

Ах, голубка, будь со мной,

Будь мне верной и родной,

Сердцем свят тебе одной,

Вверь же мне и свой покой.

Да, мой милый, я с тобой,

Забирай меня с собой,

Увези в свой дом родной,

Хоть на света край другой,

Да, мой милый, я с тобой.

Ах, любовь моя, я твой,

Сколько ж суеты пустой,

Если я вдруг не с тобой,

Там где ты – мне дом родной.

– Незатейливо, но от чистого сердца, – молвила Сюзанна, хотя гости заверили ее, что написано восхитительно и при их исполнении ничего не могло побудить неприязнь.

– Мы были тогда очень молоды, но каждое мгновенье вспоминаем так же сладостно, – добавил растроганный Чарльз.

Затем миссис Джонсон взяла томик хорошей поэзии и они вдвоем углубились, выбирая чтобы еще такого красивого почитать, а Пенелопе выпала минутка перемолвится парой фраз с Генри, и она решила расспросить его о дружбе с Джонсоном:

– Мистер и миссис Джонсон видимо из тех людей, которые быстро приобретают друзей.

– Чарльз – премилая душа, госпожа Джонсон – сердечная женщина. Мне хватило часу хорошего общения с ними, чтобы понять какими мы станем прекрасными приятелями.

– Стало быть, вы не с детства водите дружбу с мистером Джонсоном?

– Нет, к моему сожалению, отец был не таким человеком, который знает и общается с соседями, а моя тогдашняя жизнь – сплошная суетность…

– Но я рада, что вы остепенились и теперь находите среди соседей себе друзей.

– Мартин, дружище, я вижу, что ты стал совсем как перышко, но будь милостив, спустись на пять минут на землю и послушай вот эти строки… – Пенелопа не на шутку разозлилась на мистера Джонсона, хотя тот что-то кивал своей жене и со своим собеседником больше не заговаривала.

[1] – отлично (фр.)

[2] Александр Поуп (1688-1744)

Человеку  посвящено

          Известен всем, но Богу лишь знаком,

Он мнит себя царем и знатоком.

Меж двух миров он прозябать привык,

В хорошем  – плох, в ничтожестве – велик.

Он так умен, что верит, как слепой,

Он слишком слаб – поскольку горд собой…

То грозен, то спокоен невпопад,

Немного зол, наполовину свят!

Не ведает: кто – дух он или зверь?

Рожден – умрет. Талантлив – для потерь.

Невежествен, поскольку в мыслях он

То недалек, то слишком углублен.

Всё не решит никак он, что избрать:

Животный грех, иль Божью Благодать.

Стремиться вверх и падает легко,

Хозяин всех вещей и раб всего.

Заблудший, он лишь Истине судья –

Насмешка, свет и тайна бытия…

ГЛАВА 5. Маленькие приключения Пенелопы.

Мистер Джонсон, живя в основном у себя в поместье, все же порой выбирался в Лондон и посещал столичный клуб, где состояли многие его старинные друзья. Так он отдавал дань обществу, жертвуя неделей-другой. В былые времена Сюзанна его сопровождала, но теперь он отправился один:

– Дорогой, – отозвалась жена, – мне тебя будет не хватать.

– Я знаю, милая, но с сегодняшнего вечера и до конца следующей недели я не распоряжаюсь временем по прихоти. В мои обязанности входит хоть изредка посещать друзей, поскольку дело важное, иначе никуда бы не ехал. Но обещаю, что по возвращению буду уделять тебе больше времени.

– Да-да, мы совершим тогда прогулку окрестностями Истборна и даже заедим в Гастингс.

Пенелопа пожелала Джонсону скорого возвращения и выразила свое смущение, поскольку в этот раз стала для семьи такой помехой, на что хозяин ответил ей, что всю вину следует причислить разногласиям среди его лондонских друзей.

Тем временем вошел лакей с утренней почтой и доложил, что Мистер Мартин пожаловал с визитом.

– Надеюсь, Генри в мое отсутствие будет навещать милых дам чаще.

Пенелопа немного разволновалась или, пожалуй, разгневалась, хотя разговор со дня пикника терзал ее мысли, но выдавать свою заинтересованность на потеху мистеру Джонсону не хотелось. Этот человек – сплошная загадка, которая то и дело манит к себе с разгадками.

– Здравствуй, дружище, – отозвался мистер Джонсон, – что-то ты сегодня РАНО?

– Я заехал, чтобы спросить у тебя, могу ли сегодня взять твоих милых дам “в плен” и прокатить их на лодке?

– Ох, как ты вовремя! С превеликим удовольствием разрешаю украсть из моего поля зрения их сегодня и развлекать катанием, разговорами и даже пением, покуда им не надоест. Ибо я уезжаю, а плетение корзиночек на исходе весны – сплошное кощунство. А вообще, я сам подумываю приобрести себе шестивесельный катер, нанять отличную команду гребцов  и осваивать моря и реки нашего острова летними деньками.

– Значится, ты не против того, что я в ближайшее время завладею всем вниманием миссис Джонсон?

– Ах, за сердечко моей Сюзанн я покоен как никто, хотя она испытывает к тебе тайное расположение, и я это знаю: стоит только упомянуть, что буду иметь честь видеть тебя воочно, так она тут же передает приветы. Но вот то, что ты завладеешь вниманием мисс Эсмондхэйл и, возможно, украдешь ее сердечко – меня настораживает. Будь вы, мисс, средневековой дамой, этот рыцарь обязательно избрал вас дамой сердца и штурмовал все крепости вашей души, пока хозяйка не откликнулась на звук его серебряного рога. И увез бы вас в свое недостроенное поместье… –  на этом месте мистер Джонсон хихикнул, потом добавил, – Учти, Генри, если ты посмеешь завладеть сердечком знатной леди, я лично вызову тебя на дуэль и меня не страшит любое оружие, каким ты изберешь сражаться, будь это грабли, сапы или метлы.

– О, метлы, сэр, меня вполне устроят, – пожал плечами Генри.

– Только не забывай, что я – тайный член Ордена Метлоносцев Ее Величества, и на любой метле мне равных нет, – отвесил поклон Джонсон.

– Отлично, тога моя метла из ивовой лозы к вашим услугам.

Эта забавная перебранка вдоволь повеселила самих спорщиков и даже дам, хотя Пенелопа слегка побагровела от всей этой Джонсоновской любезности, его недвусмысленные намеки уже не раз злили ее и прежде. Но Сюзанна успокоила подругу, заверив, что таков уж нрав ее мужа:

– Его юмор всегда удивляет других людей, которые не так давно с ним знакомы, а привыкнув, это очень забавляет.

Два друга разошлись, силясь и дальше разыгрывать соперников. Назавтра Джонсон планировал уже покинуть дом, а Генри, следуя своему предложению, отложил прогулку на этот день и устроил все в наилучшем свете: взял дам, Бетти и маленького Эдвина (Марк и Флой мало годились для подобных прогулок), повез их к речушке N, где его поджидал лодочник, который сдал суденышко чуть ли не в руки. Прогулка безмятежной рекой удалась, и беседы с Генри, которому приписывалась замкнутость как таковая, показались увлекательными, и даже без юмора мистера Джонсона. Пенелопа частенько улыбалась, проявляла свои способности в остроте беседы, а дети упражнялись на будущее. Единственное, что ни о каком приватном разговоре речи не шло, а потом даже прекраснейшие случаи пропадали один за другим, ведь не было того трезвого интереса и настроения.

В тот день, спустя три-четыре дня после прогулки, Генри ждали к ленчу. Пенелопа коротала время прогулками парком, там она и заметила Бетти совсем одну, хотя девочку обязательно должна была сопровождать либо няня, либо миссис Эш. Девочка скрылась в чаще порослей дикой сливы; дети иногда забавляются, прячась от взрослых на такой манер, этим они выуживают побольше внимания к себе. Но тайники, особенно когда они никем не проверенны, таят семь тысяч опасностей для детских ножек и ручек, поэтому, владея уже определенным опытом такого поведения, барышня решила последовать за беглянкой, тут и вспомнились все шалости ее детства, когда няня Бека почесывала не один кустарник имения, или гувернантка досадовала, находясь всего в нескольких шагах. Наказания от таких проказ чередовались своей суровостью: от заучивания жития святых, до недельных просиживания без десертов и катаний на пони. Любимыми местечками кочевания маленькой Пенелопы были старые парковые деревья, хотя один раз девочка серьезно свалилась с дерева, но тогда обошлось легким испугом и численными ссадинами, но если бы провидение не было столь благосклонно к ней?

К этому времени барышня услышала тревожные зазывы няни, девочку уже искали, а значит, пора отправится за ней и попробовать уговорить вернуться. За чащей барышня обнаружила перелаз, здесь высокая, сложенная из скалистых пород ограда обвалилась и образовался неплохой проход, который скрывали молодые деревца и сорная трава, затем Пенелопе пришлось преодолеть заросли малинника и очутиться близ дикого виноградника, отчаянно уцепившегося  и обвивавшего старые деревья. На старом гладком камне, гладком пришельце из кварца, примостилась Бетти, устроив смотровой пункт.

– Где ты достала лорнет? – поинтересовалась Пенелопа, тихонько подкравшись к девочке и застав ее врасплох.

– Мне отец подарил, – произнесла девочка дрожащим голосом, потом посмотрев на даму извинительным взглядом, добавила, – правда он красивый?

– Ты зачем сюда забралась? – Пенелопа старалась выглядеть как можно строже, но внезапный вопрос ее удивил, а еще больше протянутый девочкою сверкающий предмет, так и зазывающий обратить внимание, – красивый и дорогой, наверное. – с улыбкой закончила девушка.

– Загляните в него, мисс Эсмондхэйл, это так занятно.

Для приличия побранив Бетти две минуты за ее выходку, сама не устояла от соблазна взглянуть в лазоревый театральный бинокль с позолоченными ободками и нарисованной виноградной лозой. Сквозь него она увидела боковую дорогу, тянущуюся к боковой калитке и мистера Мартина, проходящего по ней. Пенелопа была уверенна, что расстояние и заросли – надежные союзники, поэтому так смело решила полюбоваться его статной фигурой, посмотреть на него со стороны, каков он есть без всяких издержек. Когда Генри проходил на расстоянии нескольких шагов, он чинно приподнял шляпу и кивнул явно в ее сторону. Девушка поспешно попятилась назад и опустила лорнет, краснея от стыда.

“О, ужас, неужели он заметил, что я за ним наблюдала?” – от смущения она закусила губу.

– Ну как? – поинтересовалась девочка.

– Знаешь, мисс Бетти, а ведь некрасиво подглядывать за другими, я вот только что попала в принеприятнейшую ситуацию – была замечена за неподобающим занятием мистером Мартином. И теперь он расскажет всем, какие мы с тобой невоспитанные.

Бетти улыбнулась и отрицательно мотнула своей кудрявой головкой:

– Нет, мистер Мартин не скажет, он хороший, не раз меня так подлавливал на этом самом месте, но всегда вежливо здоровался, а отцу никогда не говорил.

 Пенелопа хлопнула себя  по лбу – ну конечно же, Генри знает о существовании этого тайника, а она как последняя дурочка, так неосторожно высунулась, хотя есть шанс, что он мог попросту принять ее за Бетти. За таким умозаключением, все еще по-прежнему сгорая от стыда и неопределенности, дама как-то решила сменить ход мыслей:

– Бетти, а как давно ваша семья знакома с мистером Мартином?

На что девочка только пожала плечами, пришлось сменить смысл вопроса и подойти к разрешению поставленной задачи с другой стороны:

– Сколько лет мистер Мартин вот так навещает вас?

– Уже два рождества подряд, он хороший, я ему еще в прошлую зиму многие свои секреты рассказала, и он даже не посмеялся над ними, как сделал бы это отец.

– Это делает честь его имени, такой замечательный и преданный друг.

Она забрала девочку и отправилась с ней в дом, хотя крошка умоляла посетить с ней еще один тайник. Только на это Пенелопа в свою очередь взяла с нее слово, что та никогда не будет прятаться бог весть где и найдет более приличествующие ей занятия – “тебе нужно научиться кататься на пони и ходить в гости к подругам”.

Пенелопа уже давно утеряла свой непослушный нрав – “я поплатилась за то, что в свое время была своевольной, теперь, когда моя молодость располагает определенными знаниями трудностей жизни, понимаю насколько ошибалась. Лучшие стороны моего характера подобны саду, который давным-давно утерял садовника: за ним многие годы не ухаживали трудолюбивые работники, в который заглядывали так мало и видели только поросшие сорняком клумбы или неподстриженные лавры, и только самые дикие цветы украшали почву души”. А если бы то прекрасное, что заложено в нем природой, она не заглушала капризами, то уже к восемнадцати годам обнаружила, что открыта к состраданию и пониманию ближних, характеров мягких и властных. И бесспорно, в ее бы сердце уже давно поселилось то самое прекрасное чувство, и избранник ее подарил бы ей такой же семейный очаг, и был он таким же мужественным, как мистер Мартин…. – на сем расхрабрившиеся размышления силой воли остановила, зачем давать дальнейшее развитие в таком опасном русле.

Но нужно не сожалеть о прошлом, у нее есть сейчас и это сейчас будет преданно жесткому пересмотру – ныне благородная девица Пенелопа Эсмондхэйл представлена в глазах общества сложной, дурно воспитанной натурой, которую не ставят в пример подрастающим девушкам, и никто из представителей сильного пола не рискнет обзавестись подобной спутницей жизни, уже напоминающей перезревший фрукт с горечью и неприятной остротой. Поэтому Бетти, такую же  независимую натуру, нужно наставить на путь истины немедленно, дабы девочка не повторила тех ошибок, дабы подготовилась встретиться с более сильным противником – светским обществом, от коего ей не сбежать, а нужно научиться приноравливаться к существующему порядку, негласным правилам и тонкой безжалостной игре натур черствых и бессердечных. К сожалению, Сюзанна в этом плане была плохой матерью – она предоставила маленькому цветку вырасти в изолированной оранжерее, и совершенно не готовила детей к встрече с социумом, там за горами, всего в каких-нибудь девяносто милях от их мирного убежища. Деревня – это самое чистое начало, которое делает человека неизменно совестным и поступающим по справедливости, но это не приближает этого человека к светскости, в котором вращаются принципы далекие от правильных. Особенно будет тяжело детям, чья судьба все еще предопределяется будущим. Пороки никуда не исчезнут и за двадцать лет, а вот маленькие жители Альбиона к тому времени войдут во взрослую жизнь и тогда трудно им придется среди таких же сверстников, только подкованных столицей.

Пенелопа отнюдь не была против подобного уюта, но разве не пострадала  героиня в следствие своей недальновидности? Однако здесь все было так однообразно: одни и те же характеры, привычки и знакомства, мало встречающаяся аристократия, зато много воспитанных людей средней руки, которые строго придерживались правил приличия. И мало грязи человеческой, тех засасывающих столичных трущоб,  которым славился быстро увеличивающийся Лондон. Если ты думаешь, читатель, что Пенелопа вмиг переродилась, и теперь будет проповедовать добродетель, то промахнешься в своих рассуждениях. Нет, она на такое не способна, пусть даже ей пришлось бы год слушать проповеди новых методистов, кои сами себя канонизировали. Но дельный совет  о том, как полезно ездить в гости к подругам, и как обязательно прислушиваться ко всему, что они говорят – вот пожалуй и вся мораль, отнявшая несколько минут, и тем не менее воспринятая Бетти с должным вниманием.

Барышня продолжила свою прогулку, видимо опасаясь встретится с тем, от которого мурашки шли по телу, а после сегодняшней выходки и помышлять о том опасно. В своих расчетах Пенелопа, естественно, не ошиблась, поскольку не застала его в доме, хотя, по словам Сюзанны, он пробыл прилично и по уходу сокрушался, что милейшую мисс Эсмондхэйл не застал.

Вскоре вернулся мистер Джонсон, задержавшись от обещанного на три дня, хотя приехал в спешке. И чтобы безотлагательно исполнить вверенное ему поручение, без промедления, вручил Пенелопе записку от ее сестры, которое ему по стечению обстоятельств, передали в доме Файнелов.

– Джулия у Файнелов? – удивилась Пенелопа, хотя заинтересованность ее не могла быть удовлетворена, поскольку общественность мало знала, что на самом деле творится за стенами подобных домов. Распечатав конверт, прочла короткое извещение:

“Пенелопа, ты должна немедленно приехать в Лондон, дядя умер и через несколько дней похороны. А поскольку по счастливой случайности мне встретился мистер Джонсон, в доме которого ты живешь, взяла на себя смелость и поручила ему доставить это послание ”…

ГЛАВА 6.Падение “Стоунхенджа”.

Торжество власти в умах и безмерная вера в могущество империи: диктовка морали и подавление человека как человека – все это и новый виток прогресса; все это и провозглашение героями государства отнюдь людей не мужественных,  составило главную идеологию XIX века. И что такое костяки, сводчатые столбы поддерживающие могущество золотом и влиянием, и что они такое, когда эти нерушимые монолиты постепенно обрушивались с трона могущества и падали, как простые смертные?

Но эти столь высокие материи нужно преподавать не писателям, а ученым, которые зарабатывают своими высокопарными лекциями себе на хлеб. А бедным писателям останется разве что продолжить свое обыденное повествование.

Пенелопа Эсмондхэйл никогда не годилась  для серьезного ученья, поэтому мысли ее имели самый, что ни есть, прозаический характер. Не питая никаких особых иллюзий, барышня прибыла на Оксфорд-стрит еще под влиянием южных ветров. И равнодушие высокопоставленных родственников, которое сопровождало приезд девушки, уже не удивляло: Джулия и миссис Эсмондхэйл спустились к ней по прибытию, но Диана сделала это скорее, чтобы образумить свою дочь с первого шага.

О, родовое гнездо серебра и золота, шелка и парчи, картин и утонченного аристократизма – некогда взлелеянное тщеславием – чем станешь ты теперь, когда сэр Магнус оставил тебя, его бренное тело и мраморный  склеп не станут твоими союзниками? Но как живые распорядятся твоею судьбою? Он умер. Смерть его была самой обыденной: простудившись на свадьбе, но послав врача ко всем чертям, угасал, несмотря на весну, и погожим майским деньком навеки расстался с этим миром. Упокой душу его нераскаявшуюся, ибо кроме Всевышнего теперь никто о ней и не вспомнит.

Леди Файнел, облаченная в траур, как и подобает безутешной вдове (но разве была она безутешна или хоть сколько горевала вообще?), молчаливо принимала соболезнования. Каждый час на серебряном подносе дворецкий приносил ей письма: их было много, но искренности в них, если сложить все слова и предложения – крупица. Госпожа ныне была немногословной, никто и не пытался потревожить ее, но только не с горем делила она свой досуг, другие, далекие от погребальной церемонии, мысли занимали голову – госпожа с долей злорадства, лишь скрытой пеленой церемониальности, размышляла о чем-то…

Пенелопа не годилась стать тем исключением, которое порой возникает неожиданно, но даже в такой ничтожности, помогает осознать свои ошибки: при таких обстоятельствах их можно было считать посторонними людьми. Можно сказать, во-первых, девушка приехала ради приличия быть на похоронах дяди, во-вторых, брать на себя обязанности сердечной собеседницы не входило в ее планы. В этом случае Джулия была роднее, тетушка простила ее глупость и наказала устным предупреждением (считая, что пару пропущенных балов, а также упущенная превосходная партия со старшим Бедфером научат девушку послушанию).

Дом казался особенно мрачным и не только потому, что слуги и хозяева придерживались траура, но и потому, что из молодежи тут были только сестры Эсмондхэйл (давно признанно, что молодость украшает даже уныние). Мистер Файнел – а отныне сэр Мориссон – уехал, чтобы осмотреть законные владения и разобраться в делах, и никакие уговоры обождать, не остановили его от опрометчивого решения, ни благоразумие руководило им, другой его враг, к которому тянулись тайные помыслы, стал теперь советчиком… Но разве характер его не был известен ранее, можно подумать, будто эгоист и скряга расщедрятся на пожертвования для нуждающихся, а пьяница и вор станут праведными людьми?

Вот так, навскидку, обстояли дела в доме, где всегда попиралась чистота души, мягкость характера и врожденное чувство справедливости. И в тот день, когда придерживаясь всех традиций похорон, родные и близкие, тем не менее, не проронили ни слезинки, душа отпрянувшая из тела, чтобы престать перед судом Божьим, оказалась уже давно всеми позабытая, кроме старой служанки Глоры, все еще чтившей старые обычаи, но почитавшей только то, что было до Эммы.

Похороны проходили в соборе святой Марии Магдалины. Под возвышенную проповедь священника о всех достоинствах и добродетелях усопшего и преданию его души Всевышнему никто особо не горевал, что расположило людей к общению. Леди Файнел со своей сестрой на почетном месте неподалеку от гроба вместе с новоиспеченным баронетом,  с придавленным торжеством  написанном на их лицах и равнодушием в голове, возглавляли эту процессию. Джулия и Пенелопа примостились где-то позади: старшая мисс Эсмондхэйл долго бы не выдержала фальши, поэтому инстинктивно придерживалась стороны, ну а Джулия просто не хотела оказаться рядом с Рупертом и безутешной Элисон, которая не сколько рыдала, сколько скрипела зубами. Но встреча для барышни оказалась неизбежной, он  сам незаметно подсел на освободившееся место:

– Мисс Эсмондхэйл, как я рад вас видеть.

И все бы пошло хорошо, если бы в этот момент не вмешалась Пенелопа:

– Я польщена, хотя не имею чести знать вас, сэр.

– А вы?

– Мисс Пенелопа Эсмондхэйл, старшая дочь Дианы и Джейкоба Эсмондхэйлов из Беркшира, если вам угодно знать, кто я на самом деле.

– Тогда прошу прощения, я знаком с вашей сестрой…

Джулия в это время пыталась физически превратиться в незаметное ничто, прячась за плечом сестры, чтобы Руперт ее не видел.

– Я передам ей ваше приветствие, как только появится удобный случай…

– Но ведь мисс Джулия за вашей спиной? – удивился джентльмен.

– А вы забываетесь, сэр, это церковь и сейчас заупокойная месса, и в данный момент, надобно выражать скорбь, а всякого рода приветствия подождут…

Майерсон сухо поклонился и тут же освободил свое место близ сестер, да и какая-то немолодая дама впереди нервно оборачивалась пару раз, чтобы глазами его отыскать. По всей видимости, эта аскетического телосложения леди с тонкими чертами лица, была его женой, к которой он испытывал такие же чувства, как и к своему траурному наряду. И, тем не менее, он уже оказался по правую руку от нее, (по наблюдениям Пенелопы) оставшееся время что-то доказывал супруге, которая нервно махала веером во все стороны.

– Ты его боишься? – спросила Пенелопа, забавляясь перебранкой молодоженов.

– Нет, Пен, просто мне неприятно.

– И этим ты вновь и вновь даешь ему повод себя передразнивать.

– Надеюсь, после сегодняшнего дня я его больше не увижу.

Пенелопа картинно возвела руки к небу, как бы подтверждая и поддерживая слова сестры. Но потом ей надоело просто сидеть и наблюдать, проповедь подходила к концу, семейный склеп уже был подготовлен принять еще одно тело в свои холодные объятия, и похороны можно было считать оконченными. И это показалось слишком банальным для барышни, и она решила тихонько изучить собравшуюся публику, наверное, просто из скуки. В одинаковом убранстве мужских пиджаков и женских платьев, которые едва шевелились, а народу было прилично, кто-то из джентльменов на задней лаве осторожно коснулся полов своей шляпы, Пенни приросла к земле, ей показалось, хотя НЕТ!, она вполне отдавала отчет, что видит воочию мистера Мартина. Но потом несколько разодетых во все черное дам, выступили вперед и закрыли от девушки ее видение, а затем и само видение со скамьи испарилось, когда Пенелопа снова смогла беспрепятственно рассматривать скорбящих.

Он здесь!?

Уже у самого выхода, ее уха коснулся приятный мужской шепот:

– Здравствуйте, – но видимо говоривший это, тотчас отошел от ошеломленной девицы, растерявшейся всего на минуту, потом она снова отыскивала знакомое лицо в толпе, покидавшей стены собора. Но было это потом, а сейчас она успела сделать для себя еще одно открытие:

– Роберт, ты должен подойти к матери, – звучал мягкий женский голос.

– Дорогая, я бы с радостью, но…

– Мистер Файнел, решайтесь, а я пока побуду с кузиной… и моя Эдит, она сможет поддержать Барбару.

Молодой джентльмен, а вернее младший сын Эммы Файнел, заколебался. Насколько известно ранее, его опрометчивый брак не одобрили, а он в свой черед порвал на время всякое общение с родными. Пенелопа  не возражала против женитьбы, а посему она с легким сердцем повернулась к нему лицом и улыбнулась, он узнал ее:

– Кузина Пенни, – искренне удивился Роберт, – Барбара посмотри, кто очутился подле нас…

Молодой мистер Файнел встал и все представители мужского пола последовали его примеру, дамы приветствовали ее, выражая сдержанную радость. Затем Роберт завел разговор в той манере, к которой был склонен с самого детства:

– Дорогая кузина, присядь, нужно мне с тобой потолковать. Как нынче обстоят дела  у дядюшки и тетушки? Как чувствует себя леди Файнел и братец Мориссон?

На эти вопросы Пенелопа ответила, что отец вернулся из Франции, мать чувствует себя хорошо, леди Файнел вполне здорова, если не учитывать нынешнего скорбного ее настроения, а Мориссона она видела накануне погребальной церемонии, и он был в приподнятом настроении, как ей показалось.

– Его можно понять… сколько времени сносить родительскую опеку, я с ним виделся иногда на скачках и бедняга постоянно жаловался… впрочем, теперь это уже не важно.

– А леди Файнел знает, что ты здесь?

– Нет, я пока… я приехал сразу, как прочитал в “Утреннем вестнике” о смерти отца.

– Тогда ты должен подойти и поговорить.

– О, после церемонии, может завтра, милая кузина, думаю сейчас леди Файнел и так огорчена, а я побаиваюсь попадаться ей на глаза.

Тем не менее, горе горем,  а пора и о вежливости вспомнить. Роберта вдруг осенило, что он до сих пор не представил никому из его друзей свою кузину, хотя некоторые из них косвенно и были с ней знакомы.

– Вот я глупец, милашка Пенни, разреши представить тебе мою супругу Барбару (которая покраснела от волнения одолевшего ее), свояка Френка Миллса, невесту его – Эдит Мэлон, Джона Мэлона и миссис Мэлон. Все они на добровольных началах подставили свое плечо, чтобы я и Барбара утешились.

– Мистер Мэлон, рада еще раз с вами свидится, хотя сейчас мне неловко припоминать каких глупостей я наговорила в прошлую нашу встречу.

– Так вы знакомы? – удивился Роб.

– Я танцевала единожды с мистером Мэлоном на балу в Моулде.

На что Джон учтиво поклонился даме, одаривая ее застенчивой улыбкой. Эдит и миссис Мэлон так же учтиво поздоровались, желая показать, что прежде знакомы с ней. Тут очередь дошла до Барбары, которая призналась, что много лет назад училась вместе с Пенелопой, правда тогда она была пухленькой и поэтому стеснялась остальных девочек.

Знакомство приняло наилучший характер, и всем присутствующим было чего сказать, поэтому Роб выразил надежду увидеть тетку и кузин у себя в Лондонском особняке, который они, намедни,  приобрели для выездов. Пенни в свою очередь пожелала ему удачи и морально подтолкнула поговорить с матерью.

После церемонии, вернее по ее окончанию, когда толпа поредела, и в церкви присутствовали родственники, к нашей компании присоединилась Джулия, которая всячески старалась не оставаться наедине и оградить себя от неожиданных встреч с Рупертом.  Поскольку и ей не было нужды долго раззнакамливаться, то после того как преподобный Миллс произнес несколько полагающихся фраз, они продолжили разговор. Роб  несколько минут постоял возле матери, а потом вернулся с новостями, что дама снизошла до милости посетить чету Файнелов на *** стрит, в их особняке.

Джон Мэлон набрался смелости, чтобы заговорить с Джулией, теперь выражение ее глаз не казалось таким отсраняюще-властным и разговор вышел у них не сколько на словах, сколько говорило само сердце:

– Мисс Джулия, я рад этой нашей встрече, признаюсь, как Моулдский бал не выходит у меня из головы, – а про себя, возможно, добавил, что оказался в таком неловком положении тогда, выставил себя полнейшим профаном по отношению к леди.

– Рада это слышать, – впервые гордячка отозвалась с одобрением, тем самым подбадривая нерешительного мужчину, она и дальше хотела продолжить разговор, сломать лед, который тогда напустила на себя, – Моулд – красивое место, да и его обитатели доброжелательны и гостеприимны.

– А чудесные вечера в Фортенхолле, я никогда не слышал исполнение романсов столь профессионально… – дальше продолжать ему не позволило нечто зарождающееся внутри.

– Я трудилась над исполнением многие годы, надеюсь еще представится один-два вечера, и я спою те песенки про бравых Мери Лу, которыми тогда пренебрегала.

Пенелопа стояла позади этой парочки и радовалась благоразумию сестры, впервые она гордилась Джулией, которая преодолела свои предрассудки, относительно достойных людей.

ГЛАВА 7.Последний рыцарь.

Впрочем, случилось так, что дамы Эсмондхэйл воспользовались приглашением и нанесли визит семье Файнелов на улице Чисвил-стрит. Миссис Эсмондхэйл согласилась на этот шаг не сразу, пришлось переговорить кое с кем и выяснить, что сама Эмма собирается увидеться с сыном и невесткой, и посмотреть в какой обстановке они проживают. Особого веселья не предполагалось, но после обеда и разговора в гостиной, Джулию упросили сыграть одну-две мелодии для поддержания беседы. Усевшись за рояль, девица долго и тщательно просматривала нотную тетрадь, пытаясь определить, что ей по душе, тем временем к ней приблизился Мэлон, который все время следил за ней. К даме он оказался ближе всех, удобно ему было наблюдать за ее тоненькими пальчиками и тут же воздать дань восхищения игрой. Мисс Джулия тоже не роптала, она попросила помощи у него в выборе  мелодии. Что побудило девушку поступать так, даже автору неизвестно, хотя возможно тщеславие быть замеченной тогда упивалось наслаждением от столь внимательного кавалера.

Развеяв скуку музыкой, общество повеселело. Заговорили о вещах насущных и будничных: жизнь четы Файнел, о выгодной сделке Мэлона, его капитале, о свадьбе Миллса и Эдит, о сэре Мориссоне и его выходках. Богатство Мэлона заинтересовало Джулию и Диану, это побудило дам продолжить разговор о его персоне и оказалось, что молодой хозяин успел переделать дом и теперь это очень красивое и уютное местечко.

Вечер удался на славу и, расходившись, гости очень желали встречаться и в будущем. Джон Мэлон счел своим долгом сопроводить дам Эсмондхэйл до дома леди Файнел. Улицы оказались запружены, и пришлось ехать окольными путями, и во время этого путешествия приключилась одна принепреятнейшая история.

На проулке *** выехал навстречу экипажу красивый фаэтон и во весь упор помчался на них. Кучер кэба, в коем прибывали дамы, к счастью был справным малым и баз ощутимых неудобств быстро перестроился, тогда как Мэлон не сумел справится со скакуном, и тот рванул так резко, что всадник свалился наземь.

Какой ужас!

Джулия и Пенелопа первыми выскочили из экипажа, дамы наблюдали за случившимся и немедленно поспешили на помощь. Вслед за ними вышла и сама Диана, крайне растерянная. Нужно было что-то делать, но две женщины не привыкшие видеть кровь, сами чуть ли не свалились в обмороке, старшей дочери пришлось нелегко: оттянуть ее спутниц и попытаться оказать помощь пострадавшему. Джулия стояла крепче на ногах, поэтому, они с кучером усадили ослабевшую Диану обратно в экипаж. Сестра ее, сняв шейный платок Мэлона, перевязала им голову, но он до сих пор не пришел в сознание. Что же делать и как поступить лучше? Отвезти Мэлона домой, но как это сделать без ущерба его здоровью, ведь от тряски ему может стать еще хуже?

И тут же цокот копыт  известил о всаднике, который завидев непривычную картину, сразу спешился и подбежал к раненому. Незнакомцем оказался Генри Мартин, который не обратил внимания на неловкую ситуацию, осведомился, как обстоят дела.

– Его опасно перевозить через весь город, – заявил он, – лучше доставить в ближайшую гостиницу, я сам этим займусь.

Помощь Генри казалась бесценной: он сам уложил больного в кэб, подле которого тут же подсела Джулия и вместе с ней Диана, Пенелопа взобралась на козлы. Лошадь Джона Генри взял за поводья, и вся кавалькада двинулась к гостинице “Подкова и цветок короля”. Следующим героическим поступком, совершенным Генри, стало его предложение уступить свою комнату раненому.

– Я послал за доктором, – отчитался он дамам, – а сейчас намерен поехать к его семье и сообщить о случившемся.

– Он живет… – Пенелопа призадумалась, но потом назвала адрес Роба с увещанием, чтобы тот передал нужные сведенья куда надо.

– Хорошо.

– Постойте, мистер Мартин, – обратилась она к нему, – я хотела вас поблагодарить, но пока не нахожу слов, которые приличествуют в подобной ситуации – просто чудо, что вы оказались в Лондоне.

– Я прибыл на похороны сэра  Магнуса.

– Вы были знакомы с дядей?

– Его знал мой отец…

После этого джентльмен поспешно удалился, оставив Пенелопе незаданные вопросы. Ох, как же не спалось ей в эту ночь – человек, вечная для нее загадка, не идет из головы. Вроде бы все просто и нет никаких тайн, но почему все его поступки, как гром средь ясного неба?

Новый день, кроме тревог за состояние больного, принес еще и неожиданное известие – в Лондон, по своему желанию, приехал мистер Эсмондхэйл, соскучившись по семье. Он сразу же прибыл в дом леди Файнел, и ему стало известно, какое несчастье постигло Джона. Внимая их волнениям, отправился вместе с дочерьми посмотреть на этого самого Джона и осведомиться о здоровье. Наблюдая за поведением младшей Джулии и пообщавшись с его родней, сделал для себя кое-какие выводы. Джейкоб был человеком действий и решил сам поманить к себе удачу. В этот же день, ближе к полудню, снял небольшой дом в пяти минутах ходьбы до гостиницы.

К вечеру  следующего дня, учитывая, что в это время года многие покинули столицу, семья смогла въехать в новый дом, заранее приготовленный для случайных приезжих. Горничным потребовалось несколько часов, чтобы снять чехлы и обновить привычный порядок. Дом был небольшой, не притязал на королевский палац на улице Оксфорд-стрит, который Диане пришлось покинуть, да еще и не фешенебельный район, но Джулии такая близость до гостиницы понравилась, она могла даже незаметно сбежать от родных и разузнать вести о больном. Рвением своим уж очень удивляла своих родных:

– Ох, бедный мистер Мэлон! Как он страдает, – в чувствах высказалась она.

– Но думаю, что лечение у него отличное, а какой сердечный уход, – заметил отец.

Пенелопа навещала больного, только не для того, чтобы в который раз удостоверится, что голова его почти не болит, а из других побуждений. В первое утро после злосчастного вечера, она очутилась там с матерью и  сестрой, а также со взволнованными родными, которые дождались едва рассвета, тут же отправились справиться о самочувствии Джона и мистером Мартином, которому пришлось долго утешать миссис Мэлон, заверить, что больной в самых надежных руках и сопровождать дам.  При таких обстоятельствах, разговора между молодыми людьми не получилось.

После скорого переезда семьи Эсмондхэйл в коттедж, а также из-за множества дел, Пенелопа снова никак не могла повидаться с Генри, и только через неделю, встретившись снова перед спальней больного, Мартин сам заговорил с ней:

– Мисс Эсмондхэйл, я прибыл узнать… как вы думаете, каково сейчас самочувствие  мистера Мэлона, я заметил его бледность и вялость?

– Стабильно, доктор хотя и не уверяет, что опасности осложнений вовсе нет, но прогнозы его утешительны.

– Весьма рад, жаль, когда хорошие люди попадают в беду, а ведь у него столько друзей.

– Надежды мои оптимистичны – желаю ему скорейшего выздоровления. А ведь вы, мистер Мартин, сыграли главную роль в его спасении, поэтому я склонна и вас причислить к числу его друзей.

– Это были ничтожные услуги… мои намерения руководствовались немного не теми мотивами.

– А можете ли вы удовлетворить мое праздное любопытство?

– Я весь во внимании.

– Вы говорили, что были на похоронах дядюшки Магнуса, не могли ли вы со мной тогда поздороваться?

– Именно так.

– Но почему же вы сразу скрылись?

– Не хотел докучать более.

– Вы знаете, а я почитала свою память и здравый рассудок обманщиками, вы меня ввели в заблуждение.

– Каюсь, но не в моих правилах навязываться даме, когда она занята другими мыслями.

– О, бросьте, вы могли спокойно и не навязчиво постоять подле меня еще минут пять.

– Не решался, простите меня.

Далее, кратко обменявшись новостями о Сассексе, расстались с некоторыми открытиями друг для друга.

Как уже упоминалось ранее, Диана, что есть мочи, сетовала на смену лондонского особняка на скромный домик, правда делилась этим по большей части с Джулией. Но только через некоторое время возблагодарила за судьбу за избежание другого, более позорного выселения. Произошло это спустя две недели после похорон, Эмма неожиданно появилась на крыльце дома и попросила немедленной встречи с сестрой, хотя время было слишком неподходящее для утренних визитов. На людях спокойная, холодная и бледная леди с надменностью взирала на простую обстановку вестибюля и гостиной, но едва Диана заперла за собой дверь в будуаре, и они остались наедине, разрыдалась от стыда: в ее доме такой скандал. Мориссон негодует, вчера вечером она как обычно, решила немного напомнить ему о семейных приличиях, а он так рассвирепел, в сердцах высказал ей, как глубоко и давно презирает все эти ученья морали и ему плевать, теперь он сам себе хозяин. Короче, Мориссон выгнал мать ко всем чертям, дав на сборы всего два дня, иначе ее вещи будут просто выброшены за порог во обозрение для прохожих.

– Это удар еще горше от того, которым меня наградила Элисон.

– Не переживай, Эмма, ты выстоишь, достоинство на твоей стороне, переезжай пока к нам, предоставь адвокатам улаживать это дело.

– Не думала никогда, что меня, как дворнягу, выпрут из собственного дома.

– Это несправедливо, ведь ты только стала хозяйкой своей судьбы.

– Вот именно.

Слух о сем, между прочим, расползся очень быстро. Слуги иногда умеют выгодно продать правду. И когда Леди Файнел оскорбленная собиралась в дорогу, по нее приехал Роберт и сказал, что он и его жена будут рады и иметь за честь приютить ее у себя. Разговор был недолгим, но цели достиг – Эмма переехала к младшему сыну.

С тех пор, с каждым новым приходом почтальона, приходили и разные слухи и новости о семье Файнел, гордая вдова даже первое время вообще не выходила из дому. Тогда как Мориссон стал вести себя скорее не как хозяин, а свинья, соря деньгами, где ему вздумается и, не поддерживая репутацию на должном уровне.

ГЛАВА 8.Тайна негодяя раскрыта.

Мягкое начало июля, которого сопровождали разве что короткие утренние дождики, преобразило пейзаж и даже столицу сделало нарядней. Летом из Лондона все уезжали в деревню, дружественных визитов становилось меньше, круг приятелей сужался, большая часть обедневшей аристократии, которая не могла позволить себе второй дом в пригороде, но все еще претендовавшая на классовое уважение, неизменно скучала по зимнему сезону, по приглашениям к какой-нибудь добродушной вдове, дающей роскошные обеды в своем особняке. Лондон становился спокойнее, лишь только нищие нарушали его покой, но что поделаешь – столица манит к себе всех, кто думает, что сможет как-нибудь подняться в трущобах. Удачливые грабители или же какой-то смышленый перекупщик действительно могли разжиться и заработать приличное состояние, а их дети могли стать промышленниками и постепенно превратиться в уважаемых людей.

Минул месяц со дня трагедии, и лекарь объявил во всеуслышание, что Джон полностью поправился и может даже понемногу ездить верхом, хотя поспешность сейчас никак не приветствуется. Его родные возблагодарили эскулапа (кроме щедрого гонорара его пригласили отобедать на днях), и постепенно заговорили об отъезде из столицы. Это известие дошло до ушей Джулии, которая в течение всего месяца не раз навещала больного и его сестру, сердечно интересовалась его самочувствием. В благодарность за такую заботу, миссис Мэлон учтиво пригласила все семью Эсмондхэйл погостить у них, тем более, что скоро намечалась свадьба Эдит, и Джулию было избранно подружкой невесты. Обознанность младшей мисс Эсмондхэйл в моде сыграла ей на руку: ее дельные советы могли бы помочь двум робким женщинам при выборе фасона платьев, к примеру, а также торжественному обеду среди друзей и близких. Диана не стала возражать, богатство Мэлона искупало отсутствие родовитости и некоторые его вопиющие недостатки во внешности и манерах, а дочь  перестала сопоставлять деньги и джентльменство Джона, его благородство она читала по глазам. Девице лестно было осознавать себя королевой в его помыслах, к тому же все это подогревалось легкой склонностью, возросшей за этот месяц. Архитектурными красотами именья Сейвилсквол-холл девушка не интересовалась, но посмотреть что там к чему, не отказывалась.

Жили они, правда, на севере в графстве Ланкашир, поэтому дорога занимала несколько дней, хотя с такой компанией было совсем не скучно. Мистер Эсмондхэйл и Пенелопа отказались от заманчивого предложения, а посему Диана и Джулия, в сопровождении Мэлонов, и преподобного Миллса отправились в путь. Чета Файнелов вместе с родовитой свекровью решила съездить к морю.

Так прошло лето, затем начался охотничий сезон и только к Михайловому дню миссис Эсмондхэйл и дочь вернулись в Беркшир. Столько впечатлений, а самое главное – помолвка,  стали самыми обсуждаемыми темами во время вечернего досуга. Особенно говорливость проснулась у младшей сестры, теперь уже полноправной невесты, она в который раз с не меньшим пылом пересказывала как же хорошо и насколько Сейвилскволовские долины и Хайнсофская роща прекрасны и что прогулки ее были не только в пределах господского парка, но и близ речушки Рипл, где Джон, собственно, и сделал ей предложение.

– Он такой милый, мой Джон, – с нежностью отозвалась она.

– Ты его любишь? – спросила Пенелопа, чьи уши уже несколько часов подвергались потоку эмоций Джулии, а именно: расположение дома, убранство гостиной, обустройство особняка, архитектурный стиль, последние преобразования, состояние мистера Мэлона; прилегающий к особняку домик арендатора в четверти мили, который скоро станет приютом для миссис Мэлон, которая возжелала поселиться отдельно, но остаться в родных краях; полной реконструкции пасторского домика, где молодая миссис Миллс отныне хозяйка.

– Да, я, кажется, влюблена, но только не той любовью, которая напоминает скорее жажду собственичества красивым джентльменом, нет, это скорее благодарность за искренность чувств Джона, и спокойствие совести, желание быть с этим человеком, направлять его натуру в нужное русло, открывать таланты, о коих он и не подозревал, но они тем не менее есть, разделять все радости и тяжбы.

– И быть хозяйкой собственного особняка, – лукаво добавила Пенни.

– Ну я … не это меня побуждало, хотя красивый дом, земли, фабрики, которые приносят солидный доход и притязания жить той жизнью, к которой я привыкла, ни в чем себе не отказывая, а может даже и больше…. Но главное – он любит меня! Он по-настоящему в меня влюблен вот уж сколько лет.

– Мне отрадно слышать, что моя маленькая сестренка, наконец, поняла, что за красивой оберткой не всегда прячется золотая душа, и что непритязательный сосуд бывает наполнен божественным нектаром, дарованным свыше.

– А я ведь ему еще тогда понравилась и не шла с головы, и стоило нам открыть друг другу души и чувства наши, как поросль жимолости, проросли и укоренились. Я так рада, что в этот раз все это не самообман, ведь знаешь, Пенелопа, с человеком перемены просто неизбежны, как внешние, так и внутренние.

– Перемены неизбежны, – в полголоса повторила Пенелопа за сестрой, – перемены…. Неизбежны! – в этот момент одна мимолетная мысль зажглась яркой кометой в ее сознании.

Когда мистером Эсмондхэйлом и мистером Мэлоном были улажены все соответствующие дела, а Джулия заканчивала приготовления к свадьбе, Диана составила список приглашенных, успевая наносить краткие визиты, чтобы в который раз произнести фразу: “Бог ты мой, как засиделась я, а ведь моей малышке Джулии обязательно нужен совет по поводу подбора тканей; кружев; ленточек и прочего. Она ведь выходит замуж… да-да, я так счастлива… ” и тем самым подогревать мелкую зависть у некоторый своих подруг. Особо от того злилась Генриетта Тренд, которая почувствовала жестокое разочарование из-за того, что у нее из-под носа увели такого замечательного кандидата для дочери, а ведь это был ее бал. На Саманту два-три раза в день, смотря по настроению, сыпались всевозможные обвинения  в нерасторопности и медлительности. Счастливая чета Хьюбов со свекровью уже к тому времени покинула Моулд, а Эллин все еще гостила у тетушки – с нее уж точно будет толк, про себя радовалась миссис Тренд каждый вечер. Потерпевшим в этой истории оказался еще и мистер Тренд, который якобы нарочно мешал  и не поощрял ухаживания, на что глава семьи махнул рукой или иногда хмыкал, перелистывая газету, но в основном придерживался мнения, что от него уж точно ничего никогда не зависело и все это дела госпожи Судьбы. Хотя пару раз, по-видимому, окончательно выведенный из себя, он указал жене, сколь зыбкими бывают эгоистичные надежды. Но любая свадьба насыщена что благожелательностью, что злокорыстием.

В честь помолвки Диана решила устроить небольшой званый ужин, возможно, с танцами, триктраком. Приглашения получила вся тогдашняя компания в Лондоне, особой чести удостоился Генри Мартин, которого неоднократно возвели в ранг героя, честь ему и хвала. И еще одно приглашение через пособничество каких-то далеких знакомых попало к мистеру Форхтину, который умудрился быть знакомым с Мэлоном.

Путь этой истории, некогда начавшейся с этой самой гостиной, снова вернулся на круги своя, но в этот история станет намного интересней:

– … И тут наш кучер так рванул в сторону, что мы все подпрыгнули и я поняла, что оно неспроста, – уж в который раз пересказывала свой рассказ о том злосчастном случае, – когда девочки мои одновременно воскликнули и выскочили из кэба, бедный мистер Мэлон, он упал, мы думали о худшем, но провидение не оставило его и теперь здоровье и счастье его вне опасности, – при последнем заключении Джулия и Джон понимающе переглянулись между собой, кто-то поднял бокал за здоровье и долгие лета сего джентльмена, а миссис Мэлон залилась румянцем гордости за сына.

– Как опасно жить в столице, – заключили две особо преданные юные слушательницы, которые в этом сезоне должны были впервые выезжать в свет. Джулия и Мэлон уже не отвлекались друг от друга, мило беседуя у рояля, Барбара и Роберт взялись за руки, вспоминая все недавние лондонские скандалы, а мистер Эсмондхэйл перевернул газету. Рассказчица продолжила и все отдали должное Мартину, и даже Пенелопе, а эта парочка, в свою очередь, решила сойтись, чтобы поблагодарить друг друга во взаимопомощи.

– Мистер Мартин, вся наша округа  теперь считает, что вы представитель одного из тех вымерших орденов рыцарей-госпитальеров, которые некогда, жертвуя своими жизнями, спасали страждущих. Вот уж не одна дама будет тайно вздыхать и думать о вас, как делали это наши предшественницы, – Пенелопа добродушно улыбнулась, взглядом намекая на некоторый близ сидящих девиц, украдкой разглядывающих Генри.

– Думаю, если я открою всю правду, дамы будут мною разочарованы, если б не мое обещание помогать людям, когда сам уже не нуждаюсь в помощи, скорее всего, проехал бы мимо. Да и к тому же, вы тоже прекрасны, изображали из себя Ангела Фанчелли[1], но все лавры оставили Андромахе[2], и удалились подобно аббатисе[3]  в келью, молиться о душе болящего.

– Вы заговорили о таких высоких материях? – удивилась дама, робея от своей неопознанности.

– У меня есть прекрасные соседи, удел чьих, доставлять до моих ушей множество разнообразной информации на тот или иной предмет. Вы просто не представляете, какие мифы они пересказывали о Мерлине, Альфреде и Вивиан. И лучше вам не догадываться что за Миневра[4] движет этими сердцами.

Тем временем, музыканты от более торжественных прецессий, заиграли веселенькую мелодию, под стать тех, что пользовались популярностью в тот или иной выездной сезон или же по просьбе господ. И один господин, который все это время находился на задних лавах и участие принимал пассивное, решил напомнить нашей героини о своем существовании и присутствии. Это был Томас Форхтин, наш старый знакомый, – человек по разуму своему далек был от просветленных умов, но обладал безупречной памятью. Сумел в благородной даме, в бледно-аквамариновом наряде, украшенном жемчугом и обшитом серебряной нитью, разглядеть простую помощницу доктора в обычном платье из грубой шерсти, с волосами затянутыми в узелок, хотя сейчас ее кудри спадали на плечи, обрамляя лицо и обнаженные плечи и шею. Он узнал движения рук, слегка резковаты для леди, эту улыбку, слишком дерзкую, для благовоспитанной девицы. Его удивление, подстрекаемое любопытством, подтолкнуло подойти и поздороваться.

– Мисс Пенелопа, – он ликовал от своей проницательности, – век бы не подумал, что встречу вас здесь. Ведь в моем представлении, вы воплощение тех добрых женщин из бедных семейств, которые посвящают себя ухаживанию за больными, за определенную плату. Но благородная дама, которая проявила миссионерское сострадание к ближним, выказывая мужество и рискуя не только честью, но и жизнью….. а теперь я сделал вывод, что паломничество ваше подошло к завершению.

Пенелопу передернуло от такого сюрприза, и самое печальное, что Генри слушал все эти лести с той суровой серьезностью, которая губит даже самые стойкие ростки надежды…

– Простите, сэр, но возможно я не хочу об этом говорить.

– Но как? Добродетель должна вознаграждаться славой.

Пенелопа,  бледная и дрожащая, в ужасе оглянулась на гостей, которые, из слов матери, знали, что она пребывала в далекой Шотландии, в уютном, отдаленном домике ее тети, когда та была якобы безнадежна, и никто не догадывался, какие испытания перенесла девушка. И прямо сейчас по глупости сего джентльмена, она предстанет перед публикой лгуньей, не то, чтобы это было так страшно, но что скажут о матери, а ведь их отношения стали ровнее, даже немного теплее, чем прежде. Ей не оставалось ничего лучшего, кроме как попросить у мистера Форхтина принести стакан пуншу, а самой искать укромный уголок на балконе.

– Ой, мамочки, – она задыхалась от сдавившего ее чувства стыда, будто пойманный на горячем вор, которому светит виселица, – как же мне быть?

“Как же могло так случиться, судьба снова хочет испытать меня на прочность, на прочность духа? Я не хочу этого, я только лишь возродилась”

Она пару раз оглянулась в оконный проем, наблюдая за мистером Форхтином, который что-то энергично рассказывал Саманте. Пенни тряслась в предчувствии позорного разоблачения, которое неминуемо последует за этим разговором. Но ведь это только заинтересует соседей и неизбежно все узнают о том вечере с Ричардом. Какой позор!

И в то же время, кто-то слегка прикоснулся к запястью девушки, и она нервно шарахнулась в сторону. Подле нее стоял Генри, с пуншем, серьезный и грустный. Его взгляд остановился на ее лице и ускользнул в сторону:

– Думаю, наступило время объясниться…

Слова, будто по волшебному мановению, отдали эхом в голове – Объясниться! это объясниться хуже погибели для нее. Ей на мгновенье показалось, что ее мозг, ее здравый рассудок обволакивает пелена, все ее тело задрожало от холода и страха, страха взглянуть в глаза этому человеку

– Я действительно год назад была обычной медсестрой на подхвате у доктора, я знаю, это звучит нереально, но тогда у меня не было выбора, и не спрашивайте больше ни о чем, – она отвела свой взгляд, надеясь, что ее собеседник сейчас развернется и уйдет.

Генри, молча, выслушал ее.

– Я знаю…

– Знаете? Но как? – ведь о решении матери не знал никто посторонний, кроме Джулии, даже миссис Гембрил не была посвящена.

– Знаю, мисс Пенни, и самое страшное, что я это придумал…

Дама прислонилась к парапету, будто перед ней стоял не человек, а оборотень.

– Как? – выдохнула она.

– Ваша мизансцена с Гембрилом, не более, чем тщательно продуманный план вашего падения. Вы полновластно  можете почитать меня тем негодяем, который заставил прозябать вас в нищете целый год и работать, подобно служанке.

У Пенелопы на глазах заблестели слезы, и не потому ей было стыдно вспоминать прошлое, но потому что она почти в него без памяти влюбилась, а он обошелся с ней так мерзко.

– Я думаю, что мой рассказ больше будет напоминать исповедь, и потому прошу немного вашего драгоценного времени, – рассказчик заметил, что его слушательница молча кивнула, но если сейчас он не откроет ей свое сердце, то возможно больше никогда… – Тут нет ничего  сверхъестественного, лишь мерзкий договор глупца и негодяя, заключенный, почти три года назад…

Как вы догадались, глупцом был я. Черт меня дернул осуществить свои намерения легким путем, хотя мог потерпеть еще лет семь и не прибегать к низостям.

Одним февральским вечером 1840-го года, я тогда еще снимал гостиничный номер в Лондоне, изрядно выпив, нанял карету и отправился к демону в гости. Не удивляйтесь, его жилище, украшенное двумя антификсами в виде средневековых чудовищ, да у него даже подсвечники, будто впаянные в стену медные змеи, извергающие из пасти огонь, хотя это все оправдания.  В низеньком кабинете, загроможденном громоздкой лакированной мебелью из моренного дуба, меня принял хозяин этого капища – мистер Фиджер. Вид гордого фата поразил меня, он был до того жалок и подавлен, хотя на то не было резких причин. Я привез ему отцовские расписки и некоторую сумму, приобретенную заграницей. И хотя мне тогда недоставало пяти-шести тысяч, я был уверен, что смогу вернуть дом. Деньги ему оказались не нужны, а Белстон мистер Фиджер собирался превратить в охотничий домик для его разгульной компании друзей. Вы не представляете, каково мне было узнать, что все, что дорого и считалось реликвиями семьи, будут прикасаться низменные ручонки каких-то проходимцев. Но  что тогда было в моих силах? Я пал в отчаяние и поклялся выполнить все, дабы только вернуть дом…

Тогда Фиджер, до того безучастно слушавший мои мольбы, предложил выполнить одно грязное дельце и Белстон он мне вернет. Я согласился, даже не задумываясь.

Свое поручение он объяснил сухо – одна дама, вы – мисс – якобы оболгала его честное имя, и он от этого страдает. Ему не понравилось при этом, что вы вынырнули “сухой из воды”, и его это злило. Сестру вашу он описал парой острых словечек, но к ней претензий не имеет, ибо это просто глупая кукла. А вот вами следует заняться. Изначально его план сводился к жестокому убийству, но я указал на возможность детального расследования, и его имя может снова всплыть и тогда будет больше шуму, поэтому вашу жизнь пощадили, но сей джентльмен просто бредил стереть вас с лица Земли. Мы договорились погубить вашу репутацию, для этого он специально съездил посмотреть на ваши мучения в Летмонде, когда вы жили на съемной квартире и прозябали в нищете.

– Вероятно, он ликовал?

– Еще как. Но перед вашим отъездом, я проделал немалую работу: наблюдал, выжидал, изучал, узнавал, и уже тогда совесть докучала мне, ведь на распутную дамочку вы походили с трудом, хотя и славились скверным характером. В округе, пообщавшись даже с вашей старой няней, вас недолюбливали только за то, что вы не выскочили замуж по первому призыву, мало чем схожи на многих ваших девушек и вели уединенный образ существования. Подруги вас не сопровождали, и вы прогуливались одни в уединенных парках.

– Поразительно. Вы знаете обо мне все, немудрено, что вы могли стоять за шторой в моей комнате и подглядывать.

– Так опуститься я не мог… свою роль Ричард исполнил блестяще: свел знакомство с Трендами, заполучил приглашение на бал, был официально представлен вашей семье и влюбил в себя мисс Джулию, и вас.

– Минуточку, – возмутилась Пенелопа, – он не влюблял нас в себя, во всяком случае, я осталась к нему равнодушной. Хотя не спорю, этот щеголь прекрасно сыграл на чувствах Джулии и моей матушки, догадываясь какая пропасть зияет в нашей семье. На балу я его презирала, в его доме снизошла до помощи, не более.

– Значит, соврал… – она услышала облегченный взох.

Щеки дамы покрыл румянец негодования, экий самоуверенный лжец, вообразивший себя Аполлоном…

– Письмо от доктора я лично подбросил соседке Гембрилов, а она уж не ведая ни о чем, доставила его прямо по назначению. А потом миссис Гембрил, с искусством настоящей заговорщицы, на блюдечке преподнесла вашей матери идею изгнания старшей дочери из дому. Тем доктором является мой дядя,  я взял с него слово, что он будет держать вас в “черном теле”.

– Доктор Кроссел – ваш дядя?

Генри кивнул.

– Вас спас отец, а с этим, к моему счастью, я оказался бессилен. Но знайте, когда вы гостили у Сюзанны и Чарльза, я испытывал радость за ваше освобождение из плена, правда тогда меня особо грызла совесть, ведь я был тому виной. Вы удивительный человек и несправедливое наказание должно лечь на плечи отнюдь не ваши.

– Интересно, и когда вас замучили укоры совести? Жаль, что не тогда, когда могли их предотвратить.

– Мой дядя не раз упрекал меня в бездушии, вы ведь были неприспособленны к подобному быту. А когда заболели, он предрек вам скорую кончину. Я не на шутку и сам испугался, с вашим-то здоровьем и хрупкостью. И тогда я придумал план вашего избавления от мук Летмонда, правда, он провалился из-за известных вам обстоятельств.

– Было бы интересно послушать ваш план? – Пенелопа злилась на раскаивающегося негодяя, стоящего перед ней и “посыпающего голову пеплом”, но больше на мерзавца, который вряд ли понимает разницу между ложью и правдой.

– Я собирался на вас жениться после Рождества.

Она рассмеялась ему в лицо.

– Какой же вы. Думаете, стоит мужчине изобразить принца, и бедная золушка поведется на этот трюк?

– Ну, ну, я собирался завоевать вашу любовь.

– И ваш дядя поспособствовал бы этому союзу?

– Не знаю, я ему не сказал ничего.

– Ну, хоть это радует, теперь у меня меньше претензий к доктору. Вы знаете, мистер Мартин, ваш дядя, при всей своей строгости, честный и хороший человек.

– И мудрый…

– Надеюсь, теперь я свободна, а то гости мало чего еще подумают, я и так не блещу репутацией, а теперь мистер Форхтин окончательно разоблачит меня и я сама, скорее всего, вернусь в клинику.

– Мистер Форхтин ничего не скажет, я все уладил.

– Пригрозили его убить?

– Нет, порой достаточно сказать одно лишь слово. Но я все же хочу в последний раз набраться смелости и спросить вас кое-что дерзкое.

– В последний раз? Тогда спрашивайте.

– А вы бы вышли за меня замуж, зная все это?

Пенелопа отвернулась, воздавая руки к небу и прося у Бога больше терпения.

[1] – статуя Ангела с платком, работа К. Фанчелли 1668-1669 гг.

[2] – в др. греческой мифологии жена Гектора, идеал преданной супруги воина

[3] – настоятельница женского католического монастыря.

[4] – Афина (греч.) – Минерва (рим.)Афина – богиня мудрости, знания и справедливой войны, покровительница городов и государств, наук и ремесел. Являлась одной из наиболее почитаемых богинь Греции, соперничая по значимости с Зевсом. Силой и мудростью была ему равной. Отличалась независимостью и гордилась тем, что навсегда осталась девой.

ГЛАВА 9. Задушевная беседа с братом.

Колокола церквушки Дженсфилдского прихода извещали о бракосочетании молодых людей очень часто. Вслед за Софией Тренд, вышла замуж Джулия Эсмондхэйл и Пенелопа. На церемонии невеста не раз краснела не только от стыдливости, но и от понимания того счастья, кое ей преподнесла судьба. Пенелопа через раз слышала последние напутственные слова матери, ее поздравления, она смотрела в тот миг на отца и вспоминала последние слова Фредерика, ее брата…

Событие произошло накануне свадьбы Джулии, когда Пенелопа томилась минутами ожидания. Она-то просто сидела, смотрела на свадебный наряд сестры, то на эскизы своего, да и  в своей уютной спальне ей не сиделось сегодня: Джулия заглядывала каждый час, полчаса, пятнадцать минут, чтобы сообщить какие мысли ей пришли в голову по поводу свадеб. Девушка покинула покои, чтобы немного прогуляться и успокоить “головокружение” ее мыслей. Заглянула в людскую, прачечную, в стайню, в каморку под лестницей, на чердак (чем немало испугала слуг); но не было в ее действиях злого умысла, просто Пенни казалось, что она никогда толком не обращала внимания на эти части особняка и в будущем связная нить с этим домом порвется, и так важно в этот час увидеть все “ранее не виденное”. Последним местом экскурсии барышня избрала комнату брата, не тронутую обитель, в коей покоились все воспоминания. Здесь время остановилось и даже колышущиеся деревья за окном, капли дождя, монотонно постукивающие по стеклу, хмурое небо – казались бутафорией. В комнате стоял спертый воздух, как бывает в помещениях, куда кроме горничной, никто не заходит. Пенелопа присела на краешек кровати, чтобы не тревожить воображаемого жильца – невидимый дух ее брата – вон он лежит и отдыхает, а она сидит и смотрит… на бледное безжизненное лицо, посиневшие губы, застывшие черты, окоченевшие конечности. Слезы сами брызнули с глаз, все как и тогда, только время притупило острую боль: ее любовь к брату была необъятной, хотя тогда эгоистичная девичья натура не признавала этого, и никому другому Пенелопа не подарила это чувство, оно ушло в глубины ее души, даже Генри она любила, но не так.

– Прощай, братик, еще немного и твои воробушки, твои сестренки, покинут этот дом и разлетятся по разным гнездышкам, а ты останешься навсегда здесь. Как жаль, что ты не побываешь на свадьбе у Джулии, хотя возможно увидишь нас сверху, но я не смогу обнять тебя напоследок… Столько лет я провела в этом заточении и сколько мне пришлось пережить потом, и так хотелось порой поделиться с тобой, как в детстве, помнишь, но ты ушел.

Пенелопа ходила из угла в угол, про себя  “беседовала” с Фредом и, подходя к каждой вещи, находила молчаливый ответ. Она открыла его секретер, достала оттуда пожелтевший листок с его инициалами, заказанный специально для деловой или личной переписки, представила, как красовалось бы здесь целое письмо, возможно к даме с нежностью и словами любви, или какое-нибудь деловое и суровое к управляющему, или нотариусу.

Потом достала золотую печатку, которую он буквально накануне получил, но так и не одел. Сколько разных вещей могут рассказать о человеке, и как они бессмысленны, когда человека уже нет. “Жизнь дороже всех наград и сокровищ, но почему-то некоторые отдают ее во имя этих демонов тщеты и алчности”, – сказала бы любая книга в библиотеке отца, и сколько бы поколений это не прочло, нашлись бы те, кто растратил бы этот дар попусту.

Комната, пропитанная духом застывшего прошлого, поглощала любое время из теперешнего, и человек, оказавшись здесь, забывал о тиканье часов, как о напоминании, что время “живых” продолжает ход. Пенелопа излила душу, как ей казалось, сказала все, что хотела сказать все эти семь лет. Но в порыве смятения, рукой зацепила плательный шкаф, который подозрительно качнулся  и грозился обрушиться с грохотом на пол. Барышня не хотела, чтоб ее обнаружили, она попыталась удержать его и вернуть равновесие. Мать сурово относилась к нарушителям тишины, она свято чтила эту комнату, а всякий вандализм считала неуважением к усопшему.

– Кажется, пронесло, – выдохнула Пенни, подпирая треснувшую ножку какой-то досточкой. Уладив маленькую неприятность, девушка еще раз проверила надежность опоры и вдруг заметила тетрадь, перевязанную испачканной ленточкой, видимо, она выпала, когда шкаф пошатнулся. Кажется, это была личная записная книжка Фредерика или дневник, раз ее спрятали от глаз посторонних. Совесть подсказывала девушке положить тетрадь обратно в укромный уголок, но любопытство нашептывало не торопиться и взглянуть хоть глазком на содержимое.

– Фред, надеюсь, ты на меня не разгневаешься, – прошептала девица про себя, как бы прося прощение у покойника за свое небольшое злодеяние.

При всей напыщенности и высокоцивилизованности Британской монархии, находились в ее пределах элементы отнюдь не сочетаемые с величием и богатством: нищие, бродяги, пьяницы, куртизанки и изувеченные калики, бездомные попрошайки. В Лондоне низших прослоек общества всегда хватало, от того и вырастали целые улицы, проулки и районы, состоявшие из бараков. Лондон рос, захватывая близ расположенные околицы и превращаясь в гигантскую машину, пожирающую все детали и механизмы. Но даже среди таких непритязательных местечек, где вместо магазинчиков располагались вонючие питейные заведения, да дома “терпимости”, будто родником, глотком свежей воды, расположилась частная школа для мальчиков “доктора Бёсфорда”. Возможно, во времена великой французской революции это место окружили лишь домики фермеров, особняки деревенских джентри и несколько церквушек; ныне же приходилось соседствовать с фабричными дворами, нищенскими двупенсовыми гостиницами для нанятых работников и подвалами, где народ шатаясь, на карачках вползал и выползал. В связи с такими переменами, это учреждение должно было претерпеть забвение, убыль, крах. Но нет, школа устояла: чтобы оградить учеников от внешнего мира, прилегающий парк обнесли муром пятнадцать футов в высоту; частенько после девяти патрулировали несколько констеблей, разгоняющие всяких зевак, и самое главное – в школе действовала неукоснительная дисциплина. И чтобы владелец школы – то ли внук, то ли ближайший наследник – не отчаивался вести неравный бой с прогрессом, проулок ведущий к учреждению переименовали Университетским, с гордостью звучал адрес: “Университетский проулок имени доктора Бёсфорда”.

И хотя расположение школы не предвещало ничего солидного, многие богатые семьи отправляли учиться именно сюда своих отпрысков. Эту школу порекомендовал друг Джейкоба, поэтому глава семейства Эсмондхэйлов, написав мистеру Мальторсу (директору этой самой школы), просил принять своего сына Фредерика. До этого мальчик учился дома со своим гувернером  – учитель нашел своего ученика, сказали бы многие, ибо мистер Ленвил умел не только преподнести нужные знания, но и развить все врожденные таланты подопечного – но отцу показалось, что домашнее обучение недостаточно для управления делами семьи. Поэтому юного мастера Фреда усадили в карету, в одно пасмурное октябрьское утро, и увезли в Лондон, ни о чем не спрашивая…

“Я не очень-то хотел учиться…” – это была первая фраза, написанная в дневнике, неуверенным, корявым почерком. Пенелопа взглянула на дату и в уме подсчитала, что Фредерику тогда было не больше шестнадцати. Толстый дневник был исписан практически до конца. Наша героиня решила, что никогда не знала истинный характер брата, возможно за его всецелой добротой, которую она множество раз испытывала, пряталась задумчивость и печаль. Теперь девушка сможет узнать это в его летописи. До ужина еще было очень далеко, потому она удобно умостилась в кресле и продолжила чтение:

“Я не очень-то хотел учиться в школах, но родители решили, что домашнего обучения для меня будет недостаточно, поэтому шесть лет назад я был отправлен в столицу с целью получить самые необходимые знания…”

На многие страницы его “задушевного друга” растянулись тягостные дни об житие в пансионе: мальчиков держали в ежовых рукавицах, притупляли внутренний мир, чтобы получить дисциплинированный учеников. Фред долго не мог принять правила, он выполнял все неукоснительно, но в душе протестовал против многого, из-за этого у него часто болела голова, он чувствовал чужим в этом мире и чем больше его пытались научить жизни, тем меньше он хотел этой самой жизни. Но родителям он ничего не рассказывал, но в дневнике Пенни прочла следующее:

“… Они меня все равно не поймут, они желают мне добра…”

Часто проскакивала тоска по родному дому, рассказы о сестренках, которых Фред любил и потому маленькая Пен и Джу могли безнаказанно рыться в его вещах.

Спустя два года замкнутому мальчику удалось подружить с таким же “бунтовщиком в себе” и пребывание в классных уже не так утомляло. С такой точностью брат расписывал свою жизнь, он так долго хранил в себе фразы, ощущения, воспоминания и бумага стала его единственным слушателем.

Затем Пенелопе помешали:

– Вот ты где, – Джулия бесцеремонно ворвалась в комнату, а с ней ее горничная неся дюжину платьев, лент и перьев. Сестра успела лишь спрятать дневник под подушку и прикинуться утомленной. Она не желала сейчас двухчасового пребывания с Джулией ибо последняя фраза, на которую взглянула мельком, показалась ей настолько ошеломляющей, что во что бы то ни стало нужно было вернуться к рукописям.

– Я не заберу у тебя много времени, – запротестовала младшая сестра, – вот только мне нужно с тобой посоветоваться какие наряды упаковать, а какие оставить тебе и нашим соседушкам, – последняя фраза ее позабавила, ну, конечно же, Саманта и Эллин непременно возьмут ее платья, поскольку те настолько красивы и модны, что даже София не позволит себе такой роскоши, некоторые самые блеклые уже достались Джесси и двум кухаркам, парочку отойдут Пенелопе на память, матушке она пожаловала свою шаль, а старшим ученицам благотворительной школы при пасторате – целую корзинку красивых безделушек, шляпок, платочков и вязаных вещей. Джулия уже ощущала себя важной дамой, а все важные дамы непременно занимаются благотворительностью, и не скажу, что тем девушкам эти вещи были бы столь необходимы, но, не имея ничего толком своего, они, конечно же, будут рады такому подарку. Пенелопа нервно смыкала свои манжеты, пересаживалась с места на место, со всем соглашалась, все одобряла, лишь бы сестра поскорее оставила ее одну, а одиночество избавит ее от мук любопытства. Старая тетрадь завладела ее мыслями и желаниями, так и хотелось мимоходом взглянуть туда, но потом придется отвечать на бесчисленные вопросы Джулии, а это еще невыносимей, а ведь голова просто кипит от нетерпения. “Если уж человек чего-то хочет, то рано или поздно будет этим владеть”, – так было написано в одном из деловых журналов или газет, которые читал отец, вот и Пенелопа (с врожденной непоседливостью, но приобретенной степенностью) осталась одна, когда сестра, излив свои тщеславные планы и упиваясь важностью предстоящих событий, вспомнила, что совсем забыла, как обещала выйти на прогулку перед ужином, а потому матушка ее уже ожидает в вестибюле. Парад платьев был закончен, горничная, будто фея из шелковой страны “Трех чудес”, с грудой красивый вещей понеслась вслед за своей хозяйкой.

“… Постепенно моя дружба с Итоном перестала быть просто дружбой”, – эта самая фраза прочно укоренилась в мозгу, не вылетая, пока взгляд не коснулся этих строк вновь.

“… Понимание наших сходств и противоречий давало нам пищу для разговоров, мы могли просто посмотреть на одну и ту же вещь, и наши мысли совпадали. Итон не любил “мертвые языки”, не раз называя их убийцами времени, я же придерживался мнения, что они являют собой Abstractum pro concreto [1], либо же Iners negotium [2],но мы не хотели подводить родителей, поэтому все равно проводили вечернее время, просиживая над учебниками, но тем не менее бунтуя в себе о бесполезности такого занятия.

Еще его тянуло к морским пучинам; не то, чтобы он стремился получить знания военно-морской науки какого-нибудь адмирала, но скажем – морского геолога. Я же в свою очередь любил посещать галереи, хотя спросите меня о том, чья рука изобразила картину, я не смогу отличить кисть мастера и ваяния прилежной школьницы. Итона это забавляло, он говорил, что мне нельзя становится оценщиком, ибо умельцы обязательно проведут меня, как наивную старушку в базарный день. И тогда я понял, как важна для меня его поддержка и одобрение, без наших разговоров, я иссякал, как личность. Наш выбор сходился во многом, мы старались не разлучаться, а если нужно было, частенько вели переписку и довольно емкую, я рассказывал все: самые мои интересные письма были о семье, у Итона не было сестер и потому я подробно описывал Пен и Джу, какие они у меня; мы частенько обсуждали милых крошек, размышляли, какое будущее ожидает каждую. Итон видел Пенни великим реформатором, а Джулию знатной лондонской леди в фешенебельном доме, а я лишь желал им счастья, неважно кем станут две мои сестры, лишь бы не были их души изранены, а чувства подавлены ”

От этих слов Пенелопа заплакала, как желал им счастья Фредерик, но сам так и остался несчастен. Дальше его отношения с Итоном уже не были столь платоническими, содомизм считался грехом и позором, но брат тяготел к мужчинам, вернее к одному – Итону Престу. И вот они (после поступления в Кембриджский университет, куда поступили по воли родителей) сидели у окна и разговаривали, в аудитории не было никого, за окном погожий летний день, облака, проплывающие по небу, не могли препятствовать игре солнечный лучей на лицах молодых людей. За завтраком они выпили вина, их настроение улучшилось, и вдруг Фредерик…

“  … в тот момент я ощутил себя таким отстраненным от этого мира, наполненного условностями и прочей ерундой, мои чувства к Итону заиграли с новой силой, я видел его самым красивым человеком на свете, каждый его изъян был дороже мне всех моих добродетелей, он улыбнулся, а я приблизил свое лицо, чтоб ощутить этот смех на себе, но губы мои непослушно прикоснулись к его… он удивился, я покрылся румянцам стыда, или это вино пробиралось к моему мозгу, а он не ожидал подобного поворота. Мы отвернулись, и между нами впервые повисла неловкая пауза, моя душа тогда кипела, я пару раз взглянул на него, пытаясь выяснить, что творится в его душе.

– Знаешь, – сказал он мне, – почему-то рано или поздно такое случается, если сильно сходишься с человеком, хотя большинство испытывают платоническую любовь и им необязательно…

– Ты не должен оправдываться, я сам виноват, – но тогда сердце защемило от жгучей боли. Всю ночь я бродил по комнате, а утром мы едва поздоровались, поскольку к Итону приехали родные и забрали его у меня на целую неделю. Я и сам вернулся домой, хотел на несколько дней, но остался…. ”

Пенелопа нервно переворачивала листки, в которых тревога и боль, отчаяние и ожидание. Итон предложил встретиться Фреду неподалеку его поместья в Хэмпшире, это был домик лесника или арендатора, там они могли поговорить наедине, и Фред ожидал этого разговора:

“ – Я долго размышлял о том… поцелуе, – заговорил Итон, нервничая, – знаешь, хотя наша привязанность настолько крепка, но мы мужчины, в себе уверенность питаю, с барышнями целоваться – да без проблем, знать приемлемые пути к мадам, которые не откажут – приветствую, а содомизм считается невозвратной потерей репутации.

После этого Итон утешал меня очень искренне, я соглашался с ним, но был мертв. Уже тогда я ощутил себя холодным бренным телом, ведь наша дружба прекратилась, обычные приятельские отношение мой мозг не хотел воспринять. Что ты такое, когда ты ничто? Моя последняя ночь, я писал страстное послание к Итону, я отправлю его с первым поверенным, чтоб оно прибыло ровно в восемь, когда лакеи смогут передать его лично в руки моему другу, я знаю, что тогда все уже будет кончено, и мне безмерно жаль моих родных, особенно отца, я знаю, какие чаяния он возлагал на меня. Но что я такое, когда я ничто? Я верю, что мои сестры с лихвой оправдают надежды родителей, а их сын – такой мягкий и доверчивый – пусть уйдет в прошлое, ибо нет ему места в этом мире, как и всегда не было, свою душу я вручаю Богу и его справедливый рок пусть будет мне наказанием, и пусть мне не суждено взойти на небеса, но свой порок я унесу с собой и ничто не сломит репутацию Итона… Они меня все равно не поймут, но я желаю им добра…”

– Фред, ты ошибался, мы могли бы тебя понять, мы любили бы тебя даже таким, – она бросилась на кровать и пролила самые горячие слезы, ох как многого она не замечала. В эту минуту в комнату вошел отец, Пен постаралась поскорее спрятать свою находку и вытереть слезы, но мистер Эсмондхэйл и сам пришел сюда в скорби:

– Я знаю, как нам его не хватает, дочь моя, мне особенно, он был так молод, и жизнь ему сулила еще столько лет здравия. Но он ушел…

– Отец, а ты никогда не задумывался о том, почему он умер.

– Я знаю, почему мой сын покинул этот мир, спустя неделю после похорон ко мне явился его друг и рассказал о любви Фредерика. Тогда я чуть не убил того юнца, но со временем понял, что Фредерик не был частью этого света… и то что ты прочитала в его дневнике вероятно (я наблюдал как ты его нашла) доказывает мою правоту. Я не знал своего сына тогда, хотел видеть его продолжением меня и потерял… и чуть не потерял дочерей, вторую утрату я бы не пережил, и теперь мне столько нужно, чтобы исправиться, но к сожалению, времени уже нет: вы выросли и вот-вот разъедетесь.

– Отец, мы всегда будем с тобой, наша любовь к родителям никуда не делась, я страстно желаю, чтобы миссис Эсмондхэйл меня простила и полюбила, а Джулия… я уверенна, что она вас тоже не забудет…

– Да, мы все делали порой ошибки, и все за это поплатились.

После венчания, перед тем как сесть в карету, она подошла и горячо обняла и отца, и мать. Мистер Эсмондхэйл одобрительно кивнул ей в ответ, он принял ее счастье, он уверен, что Генри будет лучшим мужем и достойным человеком.

На этом, пожалуй, можно роман и закончить, но автор захотел уладить еще одно дело, пока это возможно.

[1] – Абстрактное вместо конкретного (лат.)

[2] – Бездеятельная занятость (лат.)

ГЛАВА 10. Примирение.

Брестон-холл принял новую хозяйку, которая внимая энергии мужа, и сама постаралась придать этому дому уют. Вот они сидят в столовой, мило беседуя о своих соседях и друзьях. Пенелопа счастлива, она может, как и прежде язвить и лукаво улыбаться в зеркале, но у нее есть еще одно важное занятие – любовь, которой она посвящает большую часть времени. Генри безмерно счастлив оттого, что сумел заслужить ее оправдание. Приносят почту, они вместе раскладываю письма, и делятся своими мыслями по поводу приглашений на обеды и милой записочки от мистера Джонсона, в которой лукавый прадобрей выражает пригласить молодую чету к себе на чай.

– Он будет ликовать, – Пенелопа многозначно улыбается.

– Ну, мы же доставим ему такую приятность, пусть думает, что это его рук дело, – Генри подмигивает ей, в его руке оказывается небольшой конверт, он долго изучает адресата и не спешит открывать.

– Это от кого?

– От дяди.

– Ты написал ему, что женился на мне, открывай же побыстрее, я так хочу услышать его приговор.

– Даже боюсь это делать, ты же знаешь, насколько он вспыльчив…

– Меня не удивит даже самое едкое замечание, жаль, что он не прибыл на свадьбу.

Генри распечатывает конверт, Пенелопа садится ему на колени и застывает в предвкушении мнения Кроссела:

“Что ж, для меня это стало полной неожиданностью, Генри. Хотя если вы свели тесное общение в Сассексе, то это могло случиться, надеюсь, ты рассказал о своем подлом плане, не хочу выступать полным негодяем в ее глазах, а ты – пушистым кроликом, я противился, так ей и скажи (тут Пенелопа еле сдержала смешок, просто на мгновенье она представила доктора Кроссела пушистым пасхальным кроликом, ее глаза красноречиво выдали ее веселость, и Генри тут же заразился этим настроением, тревога канула бесследно). А так, я рад за вас, желаю ей всех благ и счастья, а тебя предупреждаю, хоть немного сделаешь ей больно, хоть каплю горечи, и я тебя найду и устрою трепку за все твои авантюры, на сем прощаюсь, твой дядя Кроссел”.

– Он как всегда премил, ты знаешь, мне его не хватает. Генри я думаю, раз уж он не захотел к нам приехать, мы можем навестить доктора, не обременяя присутствием.

– Ты предлагаешь поселиться в гостинице?

– Нет, на время снять домик напротив, владения моей дорогой Марианны, я думаю, она нам не откажет. Будем посещать доктора за ужином, а еще я лично хотела бы подыскать ему помощника, а для Милен нанять какую-нибудь поденщицу, старушка тогда сможет больше отдыхать от забот.

– Ну что же, твои решения благородны, моя дорогая, погостить у дяди месяц-два самое лучшее выражение моей благодарности и твоей доброты.

Генри тут же решился написать дяде, но Пенелопа остановила его, предложив приехать без предупреждений. Их карета подъехала уже под вечер, предупрежденные слуги сразу же занесли багаж, кучеру заплатили целый соверен, от чего тот так обрадовался, что предложил свои услуги в любое другое время, но молодая пара отказалась, аргументируя тем, что в ближайшее время поездок осуществлять не будут.

– Интересно, как он воспримет наш маленький сюрприз? – раздумывала Пенелопа, приходя в себя, после долгой дороги.

– Его удивление ты прочтешь только в его глазах, слова же будут говорить скорее о раздражении, нежданных гостей он не особо жалует.

– Вот и отлично, потому что, ему придется нас терпеть и прислушиваться к советам.

Ровно в восемь утра Генри постучал в дверь. Он был одет в парадный костюм  серый шерстяной плащ элегантного покрова, на нем эффектно смотрелся высокий цилиндр из дорогого материала, лакированная трость, которой он только что постучал в  дверь и натертые до блеска кожаные сапоги дополняли наряд. Рядом с ним, в красивом дорожном костюме кофейного цвета, стояла прилежная дама, ожидая пока их впустят. Прохожие не единожды поглядывали на эту странную парочку, одетую как из журналов мод, которые  только-только входили в обиход и редкие издания появлялись в провинциальном городке. Милен открыла дверь и, не подымая глаз, поинтересовавшись, как отрекомендовать их мистеру Кросселу.

– Скажите доктору, – отозвалась Пенелопа, что сразу же привлекло внимание старушки, не такой острой на взор, но еще достаточно сведущей в слухе, – что пришли некие Пенелопа и Генри Мартины, по личному делу.

Старушка оторопела, тогда, как Пенелопа перехватила инициативу и сердечно поздоровалась с той, которую некогда почитала своим близким другом.

– Милен, разве ты не узнаешь меня? Это я Пенелопа, я вернулась.

– О мисс…

– Миссис, – поправила ее дама, подмигивая мужу.

– Вы такая…

– Как и прежде, только одета чуть лучше.

Наконец в холл спустился доктор, которого привлекли возня и посторонние голоса на нижнем этаже. Первым на пути ему попался племянник, одетый как настоящий лондонский франт, от чего его дядюшка скривился и взглядом объяснил, как презирает всю эту мишуру. Но увидав Пенелопу, он немного остолбенел и в течение целой минуты не произнес ни слова, пока та самая дама приветствовала своего некогда шефа. Потом он, молча, пригласил гостей в свой кабинет. Исподлобья наблюдая за голубками, в своем мрачном кресле, доктор произнес:

– Выкладывайте начистоту, зачем пожаловали?

– Нам очень недоставало вас на свадьбе, – взялась объясняться Пенелопа, смешливо разглядывая эту суровую статую из мышц и кожи, одежды и очков.

– Мне кажется, тот бомонд, что там собрался, с лихвой возместил вам отсутствие жалкого докторишки из провинциальных трущоб.

– Ну что вы, мистер Кроссел, вы себя недооцениваете, вы столь выдающийся человек, и никто не может вычеркнуть вас с наших сердец, – на ее лице сияла мягкая улыбка, но совсем не та колючая насмешка, в которой Пенни пыталась спрятать свое волнение.

Доктор хмыкнул, проворчал про себя невразумительную фразу, и уже в хорошем настроении принялся расспрашивать, что и к чему, и как получилось, что они, оказывается, обручились и обвенчались. Разговор занял долгих два часа, пока не пробило почти одиннадцать, и мистер Кроссел вспомнил такую штуку, как гостеприимность, и что стоит позвать Милен и отослать старушку за булками к чаю… Но гости вежливо отклонили его приглашение, взамен упрашивая его согласится посетить один ресторанчик и откушать там.

– Вы меня подкупаете, – заявил он, то ли хмурясь, то ли изображая недоверие, чтобы услышать, что трапеза без его общества покажется пресной. Гости так и поступили, еще больше упрашивая, пока суровость не была сломлена неким одолжением.

За столом доктор блистал своим талантом, он был общителен, подбадривал Генри больше рассказывать, как продвигаются дела в Белстоне, а миссис Мартин о том, как ей теперь живется и счастлива ли она рядом с таким мужем.

– Вы только скажите, барышня, какие грешки водятся за этим порядочным подлецом, и я  уж ему устрою взбучку.

– О, мой Генри представляет из себя такую гамму из добродетелей и недостатков, которые мне по душе, что любое его перевоспитание приведет только к худшему, поэтому я оставлю его таким, какой он есть, и буду любить по-прежнему. Мистер Кроссел, а ради вас и вашего удобства, я решила подыскать вам прилежного помощника, с образованием, может конечно не благовоспитанного младшего сына аристократа, но умного и надежного.

– Только дерзните на такую участь, и вмиг я отошлю вас восвояси, мне не нужны подобные услуги,  пока что в состоянии подобрать себе доверенное лицо, без участи малограмотных девиц.

– Мнения о моих способностях, вы отнюдь не высокого, но я всей душой стремлюсь угодить вашему комфорту и загладит вину за то, что в спешке покинула вас и отправилась домой.

– Вы поступили по долгу, а за остальное вам не следует беспокоиться, уж обходился без вас все эти годы и обойдусь в дальнейшем.

Разговор не удовлетворил намерения Пенелопы, она пока решила, что некоторое время погостит у своего нового родственника, хочется это ему или нет. Генри ей препятствовать не стал, правда через две недели ему пришла телеграмма, которая заставила молодого человека пересмотреть все свои планы. Он уехал по каким-то делам, обещав вернуться как можно скорее. Пенни и мистер Кроссел остались одни, и милая наша героиня, постепенно превращалась в добровольную помощницу, какой была некогда. Поначалу доктор ворчал, но дама настояла сопровождать его к его пациентам, готовить микстуры и пилюли, как и прежде.

– Вот назойливая стрекоза, – отозвался он, когда снова пришлось отвоевывать пестик и ступку, но миссис Мартин с независимым видом отобрала ручной инструмент и отошла в другой конец комнаты.

– Я все равно не отступлюсь от своих намерений, нравится вам это или нет, и если вы отказываетесь облегчить свою рутинную работу, то хотя бы примите маленькую отдушину.

– Вы ничего мне не должны, сами это прекрасно знаете, упрямая девчонка. Я не просил вас печься о моих заботах, мне это не нужно.

– Знаете в чем ваш главный недостаток – вы не хотите хоть толику своих забот переложить на плечи близких людей, все сами тащите на горбу, но я этого вам не позволю, раз уж  теперь нахожусь в некотором родстве.

– И даже это не дает вам право, что-либо навязывать мне, я сказал, что обойдусь без всяких там помощников, не утруждайте себя более, сделайте такую милость.

– Старый ворчун, – не выдержала Пенни и гневно покинула комнатушку, мистер Кроссел таки одержал победу.

На следующий день она не торопилась в клинику, позавтракала и выпила чаю в своем новом доме, после лениво читала книгу на кушетке. Горничная вошла с подносом и сообщила, что к ней пожаловал какой-то посетитель. Посетителем оказался мистер Кроссел. Видимо он возвращался от очередного богатого пациента и решил заглянуть к бывшей помощнице:

– Вы забыли вчера свой зонт и перчатки, хотел отослать Милен, но моя старушка заявила, что ее самочувствие не позволяет высунуть нос из дому, и вот я тут.

– Хорошо… не загоняйте старушку, поберегите ее.

Образовалась неприятная пауза, но Пенни не собиралась продолжать разговор, тогда заговорил доктор:

– Я вчера погорячился слегка, но вы сами тому виной, ваше непрошеное вмешательство в мои дела, да еще предложенное с такой настойчивостью, взбесит любого, а я молчать не умею, вы это знаете.

– Да, я была неправа, впредь зарекаюсь, вмешиваться в дела мужчин… Вы что-то хотели еще?

Доктор заложил руки за спину, уходить он не собирался, хотя его не задерживали.

– Хотел… хотел вам много чего сказать, но имеет ли это смысл сейчас, когда все уже решилось.

– Слова иногда материализуются, возможно, они еще имеют смысл.

– Нет, теперь поздно. Скажите мне, мисс…м-м-м…миссис Мартин, вы счастливы?

– Конечно, а вы разве сами в  этом не убедились?

– Значит, вы полюбили Генри, несмотря на его поступок, который мог оказаться фатальным для вашей репутации, или еще хуже – жизни. Поскольку его сейчас здесь нет, я могу смело спросить вас, и думаю, вы ответите честно…

– Я могла вообще не знать злокорыстного замысла, но Генри признался мне и попросил прощения, а на его искренность я бы не ответила отказом.

Доктор протянул Пенелопе руку, в знак примирения, когда она ее пожала, он взял и поцеловал ее пальчики, и больше ничего не сказал. Такой странный жест удивил даму, взглянуть бы в его глаза, прочитать в душе истинные чувства, но в  тот момент и последующие это было невозможно. Правда с тех пор, он милостиво принял все заботы Пенни в поиске нового помощника и среди нескольких кандидатов избрал одного смышленого паренька, готового служить, прислушиваться и учиться. Милен тоже досталась помощница, которая жила поблизости, и мужа которой, доктор однажды спас. Взамен с мистера Кроссела взяли слово, что он погостит недельку в Белстоне.

ЭПИЛОГ

– Ты, наверное, положил все свое состояние, а еще и приданное миссис Пенелопы в придачу, чтобы вернуть Белстону былое величие, – заметил мистер Кроссел, когда они втроем прогуливались по террасе.

– Нет, еще немного осталось на столовый сервиз, – пошутил Генри.

– Который завтра очутится на нашем столе, потому как я пригласила в гости мою хорошую подругу Марианну Саливер, – поддержала Пенелопа, мило улыбаясь своим спутникам.

– Не ту ли дамочку, что примчалась на похороны и чуть не упала в обморок у гроба сестры? – уточнил доктор.

– Ну не совсем так, во всяком случае, в обморок миссис Саливер не падала.

– Видимо сердобольная дамочка, и кому вы поручите ее развлекать, не уж-то вашему покорному слуге? Сразу скажу, то, что мне приходится обхаживать солидных матрон, не означает, что я достанусь ей в качестве трофея. Увольте, дорогая сударыня.

– Не думаю, что Марианна приедет за тем, чтобы жаловаться. Она человек наполненный энергией, предприимчивостью и богатством души. Скорее всего, она станет лучшим собеседником и достанется не обязательно вам, я первая претендую на ее внимание.

Доктор состроил гримасу, которая означала, что претендовать вообще ни на что не станет. На следующий день Марианна приехала в точно назначенный час и расположила к себе всех домочадцев Белстона и ближайших соседей, за исключением мистера Кроссела. Правда ее умышленное или неумышленное невнимание к его особе, все же заставило присоединиться к разговору за обедом. А после того, как Джонсоны отбыли в самом приятном расположении духа, продолжить беседу в гостиной.

– Мои заслуги перед империей хоть и ничтожны, но никто не скажет, что Фредерик Кроссел сидел сложа руки в тяжелые времена. Нет, он преодолевал такие опасности, чтобы предоставить первую неотложную помощь нуждающимся солдатам. И если бы понадобилось, сам бы, взяв оружие, отправился воевать во имя империи.

– Ну, знаете ли, пока вы прохлаждались в далекой и дикой стране, оставшиеся представители этой величайшей расы, из последних сил старались сохранить порядок и благосостояние империи, чтобы солдаты получали необходимое для дельнейших военных кампаний. И хотя наши заслуги кажутся еще ничтожней, они не чуть не бесполезней ваших, – Марианна не задирала нос, но держалась величаво, что заставило собеседников в восхищении слушать ее речи. Доктор получил достойного собеседника, правда непреклонного во многих вещах, и какие бы доводы он не противопоставил, она оставляла за собой последнее и решающее слово в споре.

– Жаль, что доктор так скоро покинет нас, – шепнула Пенелопа мужу, когда на них уже не обращали никакого внимания.

– Возможно, милая, а возможно он задержится еще недели на две, а то и на месяц, пока его единственный племянник будет долго излечиваться от непонятного недуга, – их лукавые взгляды встретились и вместе обратились в противоположный край стола, где мистер Кроссел красноречиво пытался доказать преимущества своих умозаключений.

– Боюсь, тогда они расстанутся врагами, – заметила Пенелопа.

– Нет, скорее всего, он сделает ей предложение.

…Так и случилось.

КОНЕЦ