Кригга медленно переступала босыми ногами по холодному камню. В её косе терялись зёрна винно-розового турмалина и гроздья слюды, прозрачной, будто слеза. Подол мягкого песочного платья, расшитого золотой нитью, клубился ниже лодыжек. Девушка, едва дыша, касалась пальцами шероховатых стен и боязливо шла вперёд. Матерь-гора вывела Криггу в залу – исполинскую, напоминавшую чашу, выложенную базальтом с наполовину истёртыми картинами древних сказаний. И над залой плескалось небо.

Девушка впервые за несколько месяцев увидела солнечный свет. Глаза резануло болью, но Кригга не прикрыла лицо. Лишь утёрла брызнувшие слёзы. Она хотела видеть это пылающее жаром солнце, с расплавленной желтизной которого не сравнились бы все янтари, цитрины и сердолики чертогов Сармата. Она хотела вечно стоять и, запрокинув голову, смотреть на это бескрайнее небо, голубее которого не было ни топазов и ни сапфиров. Не было у Сармата и кружева, способного превзойти весёлые барашки облаков. Легкие, нежные, кипенные, они плыли над Криггой – девушка улыбалась и плакала одновременно, и в её зрачках отражалась бездонная вышина.

Криггу разрывало чувство щемящего восторга. Не выдержав, драконья жена закружилась по зале, смеясь и простирая к небу руки: уже и не верила, что однажды его увидит. Кригга танцевала долго – до тех пор, пока её грудь не опалило. Ноги отяжелели, и девушке пришлось сесть, утирая с щёк пот и слёзы. Радости было столько, будто её выпустили на волю. Кригга прижималась спиной к стене и, шевеля босыми ступнями, подставляла под солнце лицо – веснушчатое, с громоздким подбородком и светлыми ресницами, но такое счастливое.

А потом ветер сменился, и с неба дохнуло теплом. Кригга услышала звук – не то утробный рокот, не то громкий шелест. Ликование исчезло: девушка вскочила и вытянулась, как струна, желая, чтобы её лопатки продавили неровный базальт залы.

Над исполинской чашей кружил дракон. Кригга смотрела на него снизу вверх и видела распахивающиеся кожистые крылья и пару лап, чешуйчатое брюхо и взметающийся хвост. Туловище Сармата перекрыло солнце, и на лицо Кригги легла тень.

Девушка облизнула пересохшие губы. Первой её мыслью было бежать, бежать изо всех сил, но Кригга понимала: не убежит. А если даже и доберётся до двери, вряд ли её выпустит Матерь-гора. Сармат изогнул шею и повёл крыльями, устремляясь вниз; гребни на его спине блеснули кроваво-алым. И от этого света глаза полоснуло болезненнее. Кригга прижималась к стене так сильно, что хрустели кости, – боялась, что её заденет дракон. Но нет – в зале хватало места. И Сармат, выпуская из ноздрей бесцветный пар, тяжело, с царапающим звуком опустился на камень когтистыми задними лапами. Передних у него не было, и девушке показалось, что дракон должен был непременно завалиться и рухнуть, подмяв под себя голову. Вместо этого он выпростал крылья, прижимаясь к полу брюхом. Из его горла вырвался рёв, и вокруг Сармата поднялись клубы мелкой базальтовой крошки.

Кригга старалась не дышать и не поддаваться страху. Она уже видела его такого – медного, огромного, могучего. Сармат не убил её тогда, не убьёт и сейчас – ведь не убьёт, верно? Кригга думала, что она провела в одиночестве чудовищно много времени, не встречаясь ни с Маликой Горбовной, ни с Сарматом в теле человека. Но едва ли уже наступило лето.

У дракона были янтарные глаза. У мужчины, который взял Криггу в жёны, – лишь янтарные прожилки в тёмном гагате. Сармат, неспешно сворачиваясь кольцом, ложился в середине залы и смотрел на девушку, склоняя морду. Кригга задышала чаще и глубже – грудь её заклокотала. Не бояться не получалось. На вдохе алые пластины Сармата расходились, и между ними пробегали медовые нити. На выдохе из его ноздрей снова вылетали струйки пара.

Гребнистый хвост со скрежетом опустился на пол: Кригга не удержалась и вздрогнула. Может, она была далеко не самой смелой из женщин, но между ней и драконом, уничтожившим древний Гурат-град и одни боги ведают, сколько ещё городов, – расстояние в дюжину локтей. Если бы Сармат захотел, то дохнул бы на Криггу пламенем. И занялось бы её расшитое песочное платье, запылала бы длинная коса, и расползлась бы кожа, обнажая чернеющую плоть…

Сармат ударил хвостом второй раз и, изгибаясь, опустил голову на пол. Будто домашняя кошка – пронеслась мысль. Кригге понадобилось время, чтобы догадаться: дракон бил хвостом не угрожающе, а нетерпеливо. И почти игриво – так чего же он ждал? Собрав всю волю, девушка оттолкнулась от стены – и на первом шаге неизящно покачнулась, едва не упав. Идти к Сармату было ещё страшнее, чем просто стоять. За первым шагом был следующий, и ещё один, и ещё – наконец Кригга приблизилась к дракону. Осторожно обошла его морду и оказалась сразу у бока. Затаив дыхание, медленно подняла руку и коснулась алых чешуй. Твёрдые. Горячие. Тут же между пластинами пробежала янтарная прожилка шире прочих, дохнуло жаром, и Кригга боязливо отдёрнула пальцы.

Сармат смотрел на неё, повернув шею. И в его глотке захлопал звук, напоминавший смех.

Кригга выдохнула, распрямила плечи и поправила закатившийся рукав. Она не чувствовала веселья – кто из них двоих жил на свете больше тысячи лет, а кто – всего шестнадцать? Кригге, возможно, полагалось быть безрассудной и летяще-любопытной, но её ещё в детстве считали сдержанным ребёнком. Бабка и вовсе говорила, что она вырастет мудрой женщиной.

Нет. Не вырастет.

К гребням на спине Сармата была накрепко, с двух сторон привязана петля – только руки каменных дев-марл могли сделать это. Ладони Кригги стали липкими, а к горлу подкатила тошнота.

– Не нужно, – выдавила она, надеявшаяся, что Сармат-дракон понимает человеческую речь. И призналась: – Я боюсь.

Сармат не грозно, но отчётливо зарычал, сгибая ноги. Его спина опустилась ниже.

– Пожалуйста, – тихо повторила девушка, – не нужно.

Дракон снова ударил хвостом. Казалось, из-под шипов полетели искры. Кригга проглотила ком, наспех вытерла о платье вспотевшие ладони и взялась за один из наростов на медном боку. Взбиралась она медленно, то и дело соскальзывая, и думала, что вот-вот Сармат выйдет из себя и сбросит её, такую неуклюжую. Лицо Кригги раскраснелось, а едва вьющиеся короткие прядочки, выбившиеся из косы, намокли. Когда бёдра девушки коснулись спины Сармата, она некстати вспомнила, что под ней – тот, кто проводил с ней ночи, даже если в другом теле. И от этого хотелось провалиться сквозь землю, одёрнув задирающуюся юбку до самых пят.

Наконец Кригга вдела себя в петлю и затянула у талии толстую верёвку. Оставалось надеяться, что узлы, завязанные марлами на гребнях Сармата, были достаточно прочными.

– Всё, – глухо сказала она.

Сармат под ней шевельнулся, вздыбился, оттолкнулся лапами – Кригга не упала. Но сидеть на драконьей спине было неудобно: жёстко и немного скользко, и девушка не знала, как удержится в небе. Она и верхом на коне ездила дурно. Сармат поднялся, вскинул морду и расправил крылья – их, даже в полном размахе, не сжимала базальтовая зала. Кригга что есть мочи вцепилась в гребни Сармата и побелела.

Дракон попятился назад, выпуская горячий воздух, а затем резко подался вперёд – и, ударив когтями по полу, взлетел. Кригга боялась тратить силы на крик. Лишь прильнула к спине Сармата и, не успев зажмуриться, увидела краем глаза, как мешались краски.

Было страшно оттого, как под девушкой сокращались драконьи мышцы и как извивался его хребет. Как за ней, сидевшей почти на холке, двигались огромные крылья. Ветер свистел в ушах, дул в лицо; тёплая чешуя кололась, и руки Кригги в мгновение становились влажными. Узлы уже не казалась и мало-мальски надёжными: когда Сармат взлетал по вертикали, верёвка опасно натянулась. Кригга вцепилась в наросты на спине так сильно, что её пальцы посинели.

Она сумела оглядеться не раньше, чем Сармат набрал высоту и распрямился, – осматривалась рывками, чтобы не сорваться вниз. Возможно, если бы верёвка оборвалась, Сармат бы поймал девушку лапами, но рисковать не хотелось.

Под Криггой ползли желтовато-зелёные поля и вихрастые леса: деревья казались игрушечными, будто в той музыкальной шкатулке, которую драконьей жене принесли марлы. По небосводу катилось златоглавое солнце – ближе, чем когда-либо. По земле разбегались паутины дорог, и ниже брюха Сармата летали птицы, не рискуя подобраться к рокочущему чудовищу. Ветер дул так сильно, словно хотел содрать с Кригги лицо; особенно – когда дракон делал полукруг, разворачиваясь.

Девушка увидела Матерь-гору. Удивительно статную, гигантскую, обособившуюся от остального горного хребта – свет красил её вершину в медь. У подножия растекались рукава голубых рек. Сармат летел, его грудь раздувалась, а крылья разгоняли воздух: Кригга сумела рассмотреть кусочек пыльно-соломенной Пустоши и слои перевалов за Матерь-горой. В них прятались богатые деревни камнерезов: самоцветно-роскошные, малахитовые и корундовые. Они тоже казались игрушечными – какие маленькие, какие беспомощные.

В дремучих лесах ходили медведи и олени, пустельги и соколы кружились над Пустошью. Неизменно текла жизнь деревень камнерезов – крошечные люди выходили из вырезанных из минералов домов, несли воду и корзины с осколками горных пород. Из кузниц валил дым, по дворам бегали босоногие дети, и длиннокосые девушки кормили коров и кур. К этому времени Кригга почти забыла, что ей было неудобно и страшно, что в ветряных потоках она дышала с трудом и что чешуя Сармата истёрла ей бёдра до крови.

Как хороша эта жизнь, хороши эти поля и дубравы, степи и деревни, люди которых постепенно привыкли к дракону, – похоже, он пролетал над ними часто. Весь блеск чертогов Сармата мерк перед такой красотой, думала Кригга, прижимаясь к его спине. Отпустил бы он её, отпустил бы на волю – ну что ему неказистая дочь гончара? Перед ним в этих землях любая девица стелилась, каждая была краше солнышка. Это их, а не Криггу, следовало рядить в самоцветы и шёлк.

У горизонта переливалось Перламутровое море – девушка и не думала, что оно лежало так близко к Матерь-горе. Про бескрайние солёные воды, взбивающие пену, рассказывали странники, забредшие в Вошту, но Кригга не чаяла увидеть их сама. Сармат направился к морю, плавно опускаясь до тех пор, пока холодные брызги не коснулись его брюха. Ветер доносил их даже до кожистых крыльев и ног Кригги. С шелестом перекатывались волны, кричали чайки.

Кригга увидела отражение Сармата на водной глади. Дракон, планируя в воздухе, отбрасывал длинную тень на кудри перламутровой пены, и в море дрожала его освещённая солнцем алая чешуя. Под Криггой шевелилась толща лазурной воды – близко-близко, маняще…

Не растянуть ли ей петлю на талии? Не соскользнуть ли в пучину? Кригга плавала не очень хорошо и не выжила бы в открытом море. Но тогда бы девушке не пришлось возвращаться в чертоги Матерь-горы. Променять ли ей княжеское, усыпанное самоцветами ложе Сармата на морское дно? Уснуть ли на постели из водорослей, увенчанной кораллами, о которых говорили странники, чтобы пёстрые рыбы резвились над её лицом? Тогда в Кригге больше не будет страха. Ей не придётся трепетать перед летним солнцеворотом. Наступит покой.

Кригга уткнулась в наросты на драконьей спине. Не было у неё такого права. Она обязана смиренно нести свою ношу до конца – что, если Сармат разозлится и потребует другую девушку из их деревни?

Море текло под драконом – бескрайнее, голубое, пенное. В его водах играли солнечные лучи. Ударив крыльями по воздуху, Сармат издал протяжный рёв и рванулся в небо.

***

Эта палата, освещённая неверным светом лампад, янтарно-гагатовая, была посвящена матери Сармата. Малика Горбовна касалась выпуклого изображения на одной из стен – рыжеволосая красавица княгиня, любившая украшения и буйного третьего сына, проклятая по велению своего первенца, князя Хьялмы из Халлегата. Не было у Сармата жены, способной понять княгиню лучше, чем Малика Горбовна. И в той, и в другой бежала кровь старого княжеского рода. И ту, и другую насильно лишили семьи. И едва ли кто-то, кроме её сыновей, провёл наедине с Матерь-горой больше времени, чем Малика. Молодая женщина чувствовала: сейчас, спустя несколько лун, ей удавалось угадывать, куда ведёт та или иная самоцветная дверь, как свернуть в нужный коридор. Конечно, даже спустя десять лет Матерь-гора не открыла бы Малике путь на волю. Но теперь княжна научилась не сбиваться с пути – это радовало.

Картины на стенах показывали, как княгиню Ингерду выдавали за нежеланного жениха – того, кто был старше её в три раза и кому она спустя годы родила пятерых сыновей. Малика невольно вспоминала и собственную свадьбу, кроваво-шёлковую, убранную золотом, гранатом и киноварью. Марлы вели её к Сармату-змею, богатую и красивую, с полными руками, расписанными ритуальными узорами. Кажется, ей рисовали знаки даже на гордом лице – Малика помнила плохо. Было душно, пряно и беспокойно. Вокруг неё пели, бренчали серьгами и браслетами, расстилали перед ней дорогие ткани. А потом княжна увидела Сармата, которому больше всего на свете хотела вцепиться в горло.

Обязательно вцепится, но не сейчас. Время, проведённое в одиночестве в чужих чертогах, научило Малику терпению. Снова вспомнился Хортим, который наверняка бы гордился ею – жаль, что брат не ведал этого.

– Вот уж не думал, жёнушка, что встречу тебя здесь.

Малика неспешно отвернулась от стены и провела взглядом по мягкому тёмному ковру, по длинному пиршественному столу, уставленному золотыми чашами и пустыми блюдами. Чертог, посвящённой княгине Ингерде, был таким же, как и этот стол: узким, но длинным. Сармат стоял у дверей – точь-в-точь как в тот день, когда Малику только готовили к их свадьбе.

– Очередное полнолуние? – спросила она, слегка кривя губы.

– О да.

– И какой сейчас месяц? – княжна медленно прошла к одному из тяжёлых стульев.

– Ноябрь, – беспечно ответил Сармат, двигаясь к ней навстречу. – Скоро зима.

Малика дёрнула плечом, отбрасывая за спину незаплетённые волосы – густые, вьющиеся, медовые, в которых позвякивали золотые украшения. Малика не желала их надевать, но марлы были настойчивы. И платье ей выбрали они – тоже тёпло-янтарное, с расшитым рядом пуговиц и зауженными у запястий рукавами.

Она взяла со столешницы золотой кубок, в который каменные слуги сувары недавно налили вино.

– Что-то ты не рада встрече, душа моя, – вздохнул Сармат, останавливаясь напротив.

– А должна?

– Я извинился за то, что сделал с Гуратом, – напомнил он, и Малика вскинула чёрные брови.

– О, – протянула, усмехаясь. – Извинился.

– Ну, полно, жёнушка, – мужчина склонил голову, а Малика глотнула вино. – Если захочешь, я построю тебе сотню таких городов, и всё равно новый Гурат будет лучше каждого из них.

– Построй, – княжна качнула плечами, – но какой тебе в этом прок? Всё равно скоро вновь станешь вдовцом.

Сармат обошёл стол и, постукивая костяшками по спинкам стульев, замер перед ней.

– Я же сказал, что ты не умрёшь.

– Ты вообще много говоришь, но что из этого правда? – большой палец Малики очертил кубок.

– Не всё, – признался Сармат, похлопывая себя по бёдрам. – Но – взгляни. Будешь мне княгиней, Малика Горбовна, лучшей и богатейшей из княгинь. У твоего рода много врагов, страшных, кровных, и в моих силах оставить от них лишь пепел. Семья хана, убившего твоего старшего брата…

Малика поперхнулась.

– Ты слишком много знаешь для того, кто круглый год сторожит сокровища в своей горе.

– …неверные кмети, замышлявшие заговоры против твоего отца. Другие князья – есть ли кто-то достаточно могущественный, чтобы вы с ним не ладили?

Есть. Мстивой Войлич из северной твердыни.

– У моей княгини не будет врагов, – прошептал Сармат. Малика откашлялась и отставила кубок, который тут же взял её муж: – Твоё здоровье, жёнушка.

И выпил.

– Гладко стелешь, Сармат-змей, – медленно проговорила Малика, – только спать жёстко.

Но ему и самому надоело хвалиться – вспомнил, что ночь не настолько длинная, чтобы тратить её на одни разговоры.

– Есть то, с чем даже ты не поспоришь, – выдохнул он, делая шаг. – Никто, кроме меня, тебе не ровня – ни по роду, ни по богатству и ни по величию. Может, лишь князь из Волчьей Волыни, ну да что о нём говорить? Кажется, он враг тебе?

Сармат тоже был её врагом, и Малика ненавидела его гораздо сильнее Войлича.

– Знаешь, Малика Горбовна, – говорил он, подтягивая её к себе за локоть, – у тебя не худший муж.

Медовый свет лампад дрогнул, бросая жалобные отблески на картины из жизни княгини Ингерды. Малика почувствовала горячее дыхание на своей шее.

– Бедный, бедный Сармат, – жарко вытолкнула она, запрокидывая голову. – Что же ты будешь делать, когда переведутся люди, готовые тебе верить?

Сармат усмехнулся ей в ключицы.