Донское казачество ко времени последнего царствования в России приобрело репутацию опоры существовавшего тогда государственного строя. Подавление аграрных и политических беспорядков революции 1905-1906 годов в значительной степени произошло благодаря участию в нем казачьих воинских частей. И когда после февральской революции новые революционные силы стали настаивать на уравнении земельных наделов между казаками и крестьянами, казачество насторожилось. С тревогой приглядывалось оно к тому, что творилось по всей стране. Причин чисто местного характера было для этого достаточно: в области Войска Донского (с населением свыше четырех миллионов человек) ко времени революции кроме казаков поселилось множество пришлых крестьян, численно превосходивших казаков. Иногородние представляли земельный пролетариат. Они с завистью глядели на зажиточные казачьи угодья. На них-то и опирались всякие советы и комитеты. Они же - иногородние - явились злейшим врагом донского казачества в период гражданской войны.

На подозрительное к себе отношение казачества Временное правительство периода Керенского отвечало тем же. Желая опереться на казаков для укрепления собственного положения, Керенский время от времени оказывал казачеству благожелательное внимание. Но в душе он ему не доверял, и это недоверие укрепилось с избранием генерала Каледина Донским атаманом.

Как и большинство вождей зарождавшегося поздней осенью 1917 года белого движения, генерал Алексей Максимович Каледин участвовал в первой мировой войне в составе войск Юго-Западного фронта. А. И. Деникин знал его еще до войны. Оба они тогда служили в Киевском военном округе. Сумрачный на вид, умный и глубоко честный человек, генерал Каледин, как и Деникин, не отличался многословием. Но когда ему приходилось выступать с речами, то они всегда производили на слушателей сильное впечатление.

Мы уже видели генерала Каледина в начале 1915 года начальником 12-й кавалерийской дивизии. Он наблюдал ход боя, спокойно сидя вместе с Деникиным на горном утесе в Карпатах под сильнейшим обстрелом австрийцев. Каледин сменил Брусилова на посту командующего 8-й армией. Он проделал знаменитое русское наступление весной и летом 1916 года. Брусилов относился к нему недоброжелательно и, вступив в Верховное командование армиями, добился устранения Каледина с должности командующего 8-й армией. В июне 1917 года Донской войсковой круг избрал Каледина атаманом. В середине августа, на заседании московского Государственного совещания, атаман Каледин вслед за Корниловым произнес большую речь от имени казачьих войск России. Она создала ему широкую известность. С глубокой скорбью отметил он, что во внутренней политике преобладал резкий перевес частных, классовых и партийных интересов над общегосударственными. Он желал, чтобы Временное правительство освободилось от этих нездоровых влияний. В своей речи он шел значительно дальше Корнилова и призывал к упразднению всех советов и комитетов. Он сказал: «Страну может спасти от окончательной гибели только действительно твердая власть, находящаяся в опытных, умелых руках лиц, не связанных узкопартийными групповыми программами, свободных от необходимости после каждого шага оглядываться на всевозможные советы и комитеты, и отдающая себе ясный отчет, что источником суверенной государственной власти является воля всего народа, а не отдельных партий и групп».

Речь Каледина ударила Керенского по больному месту. Он почувствовал в казаке опасного для себя критика. И когда в конце августа вспыхнуло корниловское восстание, то Керенский, не потрудившись проверить вздорные слухи, попавшие в газеты, о том, что Каледин присоединился к Корнилову и грозил прервать сообщения между Москвой и Югом России, объявил атамана Каледина мятежником. Слухи эти были ложными. Каледин сочувствовал Корнилову, но в заговоре не участвовал. В день корниловского выступления он мирно объезжал глухие казачьи станицы Донской области, находившиеся вдали от железных дорог. Тем временем Керенский слал по всей стране телеграммы. В них объявлялось, что мятежник Каледин отстраняется от должности и вызывается в Ставку для дачи показаний следственной комиссии по делу генерала Корнилова. Новый же военный министр революционно настроенный полковник Верховский (тут же произведенный в генералы) требовал немедленного ареста Каледина.

Донское казачество взволновалось. Все лица, близко стоявшие к Каледину, знали, что это обвинение - сплошная выдумка. Донской войсковой круг срочно собрался для расследования этого дела. Строгий к другим, но еще более строгий к себе, Каледин, действуя в духе демократической традиции Дона, явился на заседание круга как частное лицо, сложив с себя звание атамана - впредь до выяснения своего положения. Следствие началось 5 сентября и длилось неделю. По истечении ее круг, принявший на себя судебные обязанности, установил полную необоснованность и ложность обвинений, направленных против генерала Каледина. Не скрывая своего возмущения, круг заявил: «Донскому войску, а вместе с ним всему казачеству нанесено тяжкое оскорбление. Правительство, имевшее возможность проверить нелепые слухи о Каледине, вместо этого предъявило ему обвинение в мятеже, мобилизовало два военных округа, Московский и Казанский, объявило на военном положении города, отстоящие на сотни верст от Дона, отрешило от должности и приказало арестовать избранника Войска на его собственной территории, при посредстве вооруженных солдатских команд». Круг признал действия правительства «грубым нарушением начал народоправства», требовал немедленного восстановления атамана во всех его правах, срочного опровержения всех сообщений о мятеже на Дону и «немедленного расследования виновников ложных сообщений и поспешных мероприятий, на них основанных». Дело о мятеже было объявлено провокацией или плодом расстроенного воображения. Более того, круг утверждал, что Временное правительство не имело возможности гарантировать безопасность Каледину от самосудов, а потому круг воспрещал своему выборному атаману ехать в Могилев для дачи показаний. Круг считал, что если следственная комиссия по делу генерала Корнилова действительно нуждалась в допросе Каледина, то она могла для этого приехать в Новочеркасск.

Получился грандиозный скандал. В путаных выражениях, изъявляя радость, что «недоразумения рассеяны», Временное правительство всячески пыталось замять это дело и вывернуться из глупейшего положения, в которое его поставили Керенский, Верховский и другие министры-социалисты. Керенский высказал глубокое сожаление «о создавшемся недоразумении»между ним и казачеством.

В глазах донского казачества акции правительства пали до предельной точки. И лишь общим хаосом, охватившим к тому времени всю страну, и отсутствием в тот момент подлинного общественного мнения можно объяснить факт, что глава правительства и другие виновники происшествия не понесли заслуженной ответственности за клевету, которая генералу Каледину могла стоить жизни. Нет сомнения, что подобное событие, случись оно с кем-нибудь из представителей левого лагеря, вызвало бы невероятный шум в кругах, близких к Совету. Но недопустимая выходка в отношении Каледина, генерала, публично требовавшего на Московском совещании упразднения советов и комитетов, была лишь выражением революционной бдительности. Такая бдительность в те дни стала похвальным явлением. Она ограждала страну от возможной контрреволюции.

Зная генерала Каледина и рисуя себе донское казачество в красках, не допускавших большевизма, генерал Алексеев перебрался из Петрограда в Новочеркасск 2 ноября и сразу приступил к организации ядра вооруженного сопротивления большевикам, которому суждено было занять первое место среди белых армий гражданской войны.

К тому времени анархия захлестнула страну. Инородные окраины Российского государства, стараясь оградить себя от большевизма, самоопределялись. Алексееву и его будущим сподвижникам Корнилову и Деникину Дон казался единственной точкой опоры, откуда можно было начать действовать.

Генерал Алексеев верил, что от начатого им дела «как от масляной капли начнет распространяться пятно желаемого содержания и ценности».

Генералы сознавали, что казачество вряд ли желало «идти вперед». Но они надеялись, «что собственное свое достояние и территорию казаки защищать будут».

Будущие вожди белого движения переоценивали те возможности, которые, казалось им, давала область Войска Донского. Их присутствие на Дону и тяга на Дон офицерства возбуждали в казачьей среде страх неминуемого вмешательства и нашествия большевистских войск. Матросы Черноморского флота угрожали Каледину враждебными действиями. Рабочие настойчиво требовали ликвидации контрреволюции. Быстро и резко обострялись отношения между казачеством и иногородними, впитавшими в себя большевистскую пропаганду. Разложение, охватившее всю русскую армию, коснулось и казачества.

«Никакими мерами, - писал генерал Деникин, - нельзя было оградить казачьи войска от той участи, которая постигла армию, ибо вся психологическая обстановка и все внутренние и внешние факторы разложения, быть может, менее интенсивно, но в общем одинаково воспринимались и казачьей массой.

…С возвращением казачьих войск в родные края наступило полное разочарование: они… принесли с собой с фронта самый подлинный большевизм, чуждый, конечно, какой-либо идеологии, но со всеми знакомыми нам явлениями полного разложения. Это разложение назревало постепенно, проявлялось позже, но сразу ознаменовалось отрицанием авторитета стариков, отрицанием всякой власти, бунтом, насилиями, преследованием и выдачей офицеров, а главное, полным отказом от всякой борьбы с советской властью, обманно обещавшей неприкосновенность казачьих прав и уклада… Началась трагедия казачьей жизни и казачьей семьи, где выросла непреодолимая стена между стариками и фронтовиками, разрушая жизнь и подымая детей против отцов».

Положение атамана Каледина становилось чрезвычайно тяжелым. Еще труднее было положение его непрошенных гостей.

Каледин знал, что генералам и съехавшимся на Дон офицерам повсюду в России грозила смертельная опасность. Он не мог отказать им в приюте и из своих личных средств помогал беженцам. На упреки критиков атаман указывал на старый казачий обычай: «С Дона выдачи нет!» Но в то же время под давлением все обострявшихся событий он просил генерала Алексеева обставить вербовку добровольцев возможно конспиративнее и советовал перевести алексеевскую организацию куда-нибудь за пределы области -в Ставрополь или в Камышин, то есть в пункты, находившиеся вне области Войска Донского, но в то же время прикрытые ею от центра европейской России.

Генерал Алексеев не последовал совету Каледина. Он не перенес свою деятельность ни в Ставрополь, ни в Камышин. По многим причинам он этого сделать не желал, да и не мог.

А добровольцы пробирались на Дон и в одиночку, и целыми группами. Влекли их туда имена признанных вождей. Двое из них - Алексеев и Корнилов - были Верховными Главнокомандующими; Деникин - Главнокомандующим сперва Западным, затем Юго-Западным фронтами; а Каледин заслужил всеобщее уважение как командующий 8-й армией, а потом как атаман Войска Донского. Кроме того, по своему происхождению и Алексеев, и Корнилов, и Деникин в прямом смысле вышли из народа.

С риском быть опознанными по дороге, с опасностью быть расстрелянными на месте двигались туда офицеры, юнкера, кадеты, студенты. Старшее поколение интеллигенции выжидало. Но молодежь, глубоко оскорбленная в своем чувстве патриотизма, готова была идти на любые лишения и жертвы. И она сознательно и бескорыстно шла на подвиг. Ее вера в Россию и подвиг ради нее, как яркий факел во мраке, осветили первую фазу белой борьбы.

Несколько лет спустя этому героическому порыву генерал Деникин подвел итог следующей фразой: «Если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось среди, русского народа людей, готовых восстать против безумия и преступления большевистской власти и принести свою кровь и жизнь за разрушаемую родину, - это был бы не народ, а навоз для удобрения беспредельных полей старого континента, обреченных на колонизацию пришельцев с Запада и Востока.

К счастью, мы принадлежим к замученному, но великому русскому народу».

В начале ноября из Киева прибыл небольшой отряд Георгиевского полка. В декабре добрался до Новочеркасска с большими трудностями и приключениями эшелон ударного полка, созданного летом на Юго-Западном фронте и названного в честь генерала Корнилова - Корниловским полком.

У генерала Алексеева не было денежных средств для его организации. И человек, когда-то распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь, по словам Деникина, «бегал, хлопотал, волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей… Алексеев выбивался из сил, взывал к глухим, будил спящих, требовал, отдавая всю свою энергию и силы своему «последнему делу на земле».

Поддержка Алексеева вскоре понадобилась атаману Каледину: большевики захватили два важных города - Ростов и Таганрог, а казаки отказались подчиниться распоряжению своего атамана идти против Советов. 26 ноября Каледин пришел к Алексееву, прося помощи. Он ее тотчас же получил. Отряд офицеров и юнкеров алексеевской организации, всего около 500 штыков, двинулся на Ростов. К отряду присоединилась местная учащаяся молодежь - гимназисты и кадеты. Затем - несколько одумавшихся казачьих частей. Город был взят.

«С этого дня, - писал Антон Иванович, - алексеевская организация получила право на легальное существование».

Тем не менее, отношение к ней в казачьих массах было враждебным.

В конце ноября, когда Деникин добрался наконец до Новочеркасска, он сразу отправился к атаману Каледину. Каледин обрадовался старому боевому товарищу. На просьбу Антона Ивановича откровенно сказать, не осложнит ли его приезд и ожидаемое прибытие Корнилова и без того сложные отношения между атаманом и революционными комитетами, Каледин ответил: «На Дону приют вам обеспечен. Но, по правде сказать, лучше было бы вам, пока не разъяснится обстановка, переждать где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах…» Он обрисовал Деникину обстановку и настроения на Дону. Ничего хорошего они не предвещали. Гость был поражен происшедшей переменой в Каледине. Он увидел человека осунувшегося, «как будто бы придавленного неизбежным горем», с печальными, усталыми глазами, удрученного катастрофой, случившейся в России и надвигавшейся на Дон.

Без колебаний и без малейшей обиды на Каледина Деникин решил последовать его совету. Чтобы никому не мозолить глаза, он временно, до приезда в Новочеркасск Корнилова, перебрался с Марковым на Кубань. Там он скрывался около двух недель в станице Славянской, а затем в Екатеринодаре.

6 декабря, как только появился в Новочеркасске с тревогой ожидавшийся Корнилов, алексеевская организация через своих агентов оповестила генералов, скрывавшихся на Кубани и на Кавказе. Они сразу вернулись на Дон. К тому времени туда же съехались представители «Московского центра». Эту организацию для борьбы с большевиками образовали осенью 1917 года несоциалистические группировки: члены кадетской партии, представители торгово-промышленников, а также других буржуазно-либеральных общественных кругов. Из наиболее известных имен на горизонте Новочеркасска появились переодетые и загримированные П. Н. Милюков, П. Б. Струве, член кадетской партии М. Федоров, князь Г. Н. Трубецкой, бывший председатель Государственной думы М. В. Родзянко.

От левого лагеря неожиданно представительствовал Борис Савинков. Его приезд в Новочеркасск сильно озадачил генералов. Савинкову они вообще не доверяли, а поведение после корниловского выступления ставило его в глазах офицерства в категорию «нерукопожатных» людей.

Странным было поведение Савинкова и в момент захвата власти большевиками: 26 октября он явился на конспиративную квартиру в Петрограде, где скрывался генерал Алексеев. Скрестив руки на груди и став перед Алексеевым в театральную позу, Савинков призывал генерала «исполнить свой долг перед родиной»: вести донских казаков, входивших в состав 3-го конного корпуса, на столицу, чтобы спасти Временное правительство. Алексеев осознавал безнадежность такой попытки, и Савинков получил отказ. В ответ на это он с пафосом воскликнул: «Если русский генерал не исполняет своего долга, то я, штатский человек, его исполню!»

На следующий день Савинков очутился в Гатчине у Керенского, который бежал из Петрограда, ища защиты и помощи у генерала Краснова. Керенский встретил его с изумлением и опаской. Опасения бывшего министра-председателя имели основания: Савинков предлагал Краснову убрать Керенского и, арестовав его, самому стать во главе движения.

Приехав в Новочеркасск, Савинков направился к Каледину и Алексееву. Он настойчиво доказывал им, что будет ошибкой, если борьбу с большевиками возглавят одни генералы. Такая борьба, говорил он, обречена на неудачу, так как в глазах народа она была бы контрреволюцией, стремящейся восстановить прошлое. Участие же старого революционера Савинкова в создании Добровольческой армии, его участие в политическом совещании при Алексееве, а затем возможность совместной работы с Корниловым - все это создало бы картину широко задуманного демократического движения, без малейшего оттенка контрреволюции.

Морально-политические изгибы в карьере Савинкова отталкивали генералов, но в данном случае его рассуждения поколебали и Алексеева, и Каледина. В принципе они считали полезным привлечь к своей работе людей слева. А Каледину казалось, что участие Савинкова в работе оградит его от давления социалистов и революционных организаций на Дону, воинственно настроенных к Добровольческой армии. Оба генерала обратились по этому вопросу к Корнилову. Сперва он наотрез отказался иметь Савинкова в своем окружении. Потом, передумав, дал согласие. Причиной, побудившей Корнилова изменить свое первоначальное решение, было желание избежать упрека в том, что он ставит личные мотивы выше интересов общего дела.

В эпизоде с Савинковым Антон Иванович оказался единственным из старших генералов, который не пожелал кривить душой. Считая Савинкова совершенно аморальным человеком, он определенно заявил, что ничего общего с ним не будет иметь, а при встрече не подаст ему руки. Потребовался дипломатический талант генерала Алексеева, чтобы избежать этой встречи. Однако натянутая атмосфера вскоре разрядилась. В начале января 1918 года Савинков конспиративным образом отправился из Новочеркасска в Москву, чтобы вести там подпольную работу против большевиков. Действуя от имени генерала Алексеева, Савинков пытался создать подпольные офицерские организации. С помощью офицеров ему удалось поднять несколько восстаний, но они быстро и жестоко были подавлены большевиками.

Оглядываясь на кратковременное пребывание Савинкова на Юге России, генерал Деникин впоследствии писал: «Участие Савинкова и его группы не дало армии ни одного солдата, ни одного рубля и не вернуло на стезю государственности ни одного донского казака, вызвало лишь недоумение в офицерской среде».

Ходили упорные слухи о том, что и Керенский приезжал на Дон, чтобы при личном свидании с Калединым добиться с ним примирения.

Генерал Деникин был убежден в правдивости этих слухов. В «Очерках русской смуты» он писал: «По горькой иронии судьбы в одно время с «мятежниками» прибыл в Ростов бывший диктатор России бывший Верховный Главнокомандующий ее армии и флота Керенский, переодетый и загримированный, прячась и спасаясь от той толпы, которая не так давно еще носила его на руках и величала своим избранником».

Впоследствии Керенский факт своего приезда на Дон отрицал. В одной из неопубликованных рукописей Антона Ивановича имеется следующая любопытная заметка по этому поводу:

«Вопрос о посещении Керенским Каледина в Новочеркасске для меня был бесспорен. Между тем в 1929 году Керенский печатно категорически опроверг этот факт. Не понимаю!

В ноябре 1917 года в Новочеркасск приехал генерал (Дмитрий Николаевич) Потоцкий (бывший военный губернатор Ростова) и на квартире Марины Павловны Марковой (жена генерала С. Л. Маркова и жена Потоцкого были родные сестры, урожденные княжны Путятины) в присутствии моей жены рассказывал, что он только что привез Керенского, который поехал к Каледину. За обедом у Каледина я лично слышал разговор его приближенных такого рода: приехал Керенский, зашел сначала к М. Богаевскому (внизу), там его не приняли. Он пошел наверх к Каледину, который тоже его не принял. Деталь: жена М. Богаевского якобы, приоткрыв дверь, поглядывала - вернется ли Керенский или останется у атамана… Я так был уверен в истине этого факта, что в голову не пришло спросить самого Каледина».

С приездом Корнилова обнаружилось одно обстоятельство: его взаимоотношения с генералом Алексеевым настолько обострились, что совместная работа представляла большие затруднения. «О чем они говорили (при встрече), - писал генерал Деникин, - я не знаю, но приближенные вынесли впечатление, что расстались они темнее тучи…»

Вскоре состоялось совещание старших генералов и общественных деятелей, приехавших из Москвы. «По существу, - говорил Антон Иванович, - весь вопрос сводился к определению роли и взаимоотношений двух генералов - Алексеева и Корнилова. И общественные деятели, и мы были заинтересованы в сохранении их обоих в интересах армии. Ее хрупкий еще организм не выдержал бы удаления кого-нибудь из них: в первом случае (уход Алексеева) армия раскололась бы, во втором - она бы развалилась. Между тем обоим в узких рамках только что начавшегося дела было, очевидно, слишком тесно.

Произошла тяжелая сцена. Корнилов требовал полной власти над армией, не считая возможным иначе управлять ею, и заявил, что в противном случае он оставит Дон и переедет в Сибирь. Алексееву, по-видимому трудно было отказаться от прямого участия в деле, созданном его руками. Краткие, нервные реплики их перемешивались с речами общественных деятелей, которые говорили о самопожертвовании и о государственной необходимости соглашения…»

Чтобы покончить с трениями, колебаниями и создать обстановку, при которой дальнейшая работа была бы возможна, генерал Деникин предложил компромиссное решение: военная власть должна была перейти к генералу Корнилову; гражданская власть и внешние сношения - к генералу Алексееву; все вопросы, связанные с управлением Донской областью,- к генералу Каледину.

Схема Деникина была одобрена и принята. Таким образом, на первых порах белого движения образовался триумвират, представлявший из себя, как говорил Антон Иванович, «в эмбриональном состоянии» первое противобольшевистское правительство.

В день Рождества 1917 года генерал Корнилов вступил в командование Добровольческой армией.

Эта армия страдала тогда не только от малого количества бойцов, но и от отсутствия вооружения и от полного отсутствия денежных средств.

Первое пожертвование на алексеевскую организацию в ноябре составило 400 рублей! Затем от богатой буржуазии из Москвы было получено около 800 тысяч рублей. С укреплением советской власти приток средств совершенно прекратился. Пришлось оказывать сильное давление на денежные круги Ростова и Новочеркасска. По подписке все же удалось собрать от них несколько миллионов рублей.

Наконец, по соглашению с Донским правительством решено было разделить поровну между Донской и Добровольческой армиями часть российской казны, находившейся в Донской области. Каждая из армий получила от местного отделения Государственного банка и казначейства около 15 миллионов рублей.

А тем временем стоимость продуктов росла с невероятной быстротой, деньги на глазах теряли цену, инфляция шла полным ходом.

В конце декабря пробрались в Новочеркасск из Москвы представители британской и французской военных миссий. Они собирали сведения о том, что происходило на Дону, обещали генералу Алексееву денежную помощь в размере ста миллионов рублей, по десять миллионов в месяц. Но резкие перемены в обстановке временно отрезали бывших союзников от Юга России. Их помощь стала поступать значительно позже.

Что касается состава армии, то ее боевая численность к началу февраля 1918 года не превышала 3-4 тысяч человек. Она пополнялась, писал А. И. Деникин, «на добровольческих началах, причем каждый доброволец давал подписку прослужить четыре месяца и обещал беспрекословное повиновение командованию».

В ноябре 1917 года никто из добровольцев жалованья не получал. В казне не было денег. Жили они на паек, состоявший из скудного питания и еще более скудной одежды. В январе 1918 года офицерам дали оклад 150 рублей в месяц, солдатам - 50 рублей. По тем временам, с обесцененной стоимостью рубля, это было буквально нищенским содержанием.

«В офицерских батальонах, отчасти батареях, - рассказывал Деникин, - офицеры несли службу рядовых в условиях крайней материальной необеспеченности. В донских войсковых складах хранились огромные запасы, но мы не могли получать оттуда ничего, иначе как путем кражи или подкупа. И войска испытывали острую нужду решительно во всем: не хватало вооружения и боевых припасов, не было обоза, кухонь, теплых вещей, сапог… И не было достаточно денег, чтобы удовлетворить казачьи комитеты, распродававшие на сторону все, до совести включительно…»

Добровольческая артиллерия создавалась весьма своеобразным способом: два трехдюймовых орудия украли в одной из дивизий, самовольно бросивших Кавказский фронт против турок. Отряд добровольцев ночью произвел набег на расположение этой дивизии, грабившей население в Ставропольской губернии, верст за полтораста от Новочеркасска, и отбил у солдат их артиллерию.

Два орудия украли на донском складе. Одну батарею купили у вернувшихся с фронта казаков-артиллеристов. Эту выгодную сделку произвел известный нам бывший «железный»стрелок, а потом командир Георгиевского батальона в Ставке полковник Тимановский. Он хорошенько угостил солдат водкой и в придачу заплатил им около пяти тысяч рублей.

Таким образом создались части, явившиеся впоследствии основой для дальнейших формирований. Носили они тогда названия Корниловского ударного полка и Георгиевского полка. Было также три офицерских батальона, юнкерский батальон (из юнкеров столичных училищ и кадетов), Ростовский добровольческий полк (из учащейся молодежи Ростова), два кавалерийских дивизиона, две артиллерийские батареи {преимущественно из офицеров и юнкеров артиллерийских училищ) и несколько мелких частей, включавших чехословацкий инженерный батальон.

Сперва генерал Деникин был назначен начальником Добровольческой дивизии, а генерал Марков - начальником его штаба. Но вскоре произошли перетасовки в верхах командования. Ко времени выступления в Первый поход Антон Иванович стал помощником командующего Добровольческой армией. На должность начальника штаба Корнилова вместо генерала Лукомского был назначен генерал И. П. Романовский. Генерал Марков вступил в командование 1-м офицерским полком.

В конце декабря были объявлены задачи Добровольческой армии. Воззвание оповещало о том, что создана военная сила, которая может быть противопоставлена надвигающейся анархии и немецко-болыпевистскому нашествию. Наряду с этим, став на стражу гражданской свободы, Добровольческая армия должна была дать всему народу возможность изъявить свою волю через Учредительное собрание. Этой воле и избранной ею конституции и власти обязаны были подчиниться все классы, партии и отдельные группы населения.

Борьба с большевиками являлась продолжением борьбы с германским империализмом. А в героическом порыве и добровольцев, и их вождей идея верности союзникам приобрела характер символа веры. Союзников слепо идеализировали. Им приписывали высокие моральные принципы и рыцарские побуждения. В атмосфере полной оторванности от внешнего мира у добровольческого командования создавались известные настроения и убеждения, которые не соответствовали действительности. И необоснованные надежды на благородство бывших союзников привели в итоге к глубокому разочарованию.

Конечно, горстке почти безоружных людей нельзя было и думать о столкновении с немецкой армией, в силу чего поведение добровольческого командования в отношении к австро-германцам носило характер вооруженного нейтралитета и желания избежать физического соприкосновения с немцами.

Взгляды добровольцев, открыто высказанные, не могли не отразиться впоследствии на отношении к ним германского командования, которое в ближайшие месяцы на правах оккупационной власти стало полным хозяином Украины и Крыма.

Ксения Васильевна Чиж приехала в Новочеркасск раньше своего жениха. О ее намерении ехать на Дон Антон Иванович еще из Быхова известил атамана Каледина, дав ей также письмо к генералу Алексееву. Он сообщил им, что она его невеста, просил не отказать ей в содействии и помощи. Оба генерала отнеслись к Ксении Васильевне с трогательным вниманием, а Каледин поселил ее в доме своихдрузей.

Откладывать свадьбу до лучших дней не имело смысла. В обстановке декабря 1917 года этих «лучших дней»не было видно. Решили венчаться. Но пришлось ждать конца Рождественского поста и праздников Рождества Христова. Наконец 7 января 1918 года Ксения Васильевна стала женой генерала Деникина. День был холодный и сумрачный. В Новочеркасске неспокойно; в городе идет стрельба. Венчались не в соборе, а в одной из городских церквей. Чтобы избежать огласки и (из-за уличных беспорядков) не привлекать внимания, священник решил не зажигать паникадила. Внутри церкви тускло мерцали огоньки восковых свечей. Приглашенных не было. Не было и хора. Кроме священника присутствовали на бракосочетании лишь четверо свидетелей-шаферов: генерал Марков, полковник Тимановский, адъютант генерала Деникина и адъютант Маркова.

Атаман Каледин хотел отметить события маленьким приемом у себя в честь молодых, но Антон Иванович с благодарностью отклонил это предложение ввиду тревожного настроения в городе.

Так началась семейная жизнь генерала Деникина. Как и убогая свадьба его, она прошла в бедности.

К концу января 1918 года моральное разложение донского казачества достигло таких размеров, что атаман Каледин почувствовал полную беспомощность и одиночество. Надежда, которая теплилась у него в душе, что каким-то чудом удастся оградить Дон от общей участи, окончательно исчезла. Анархия охватила всю область Войска Донского. Призывы и увещевания потеряли силу. Промелькнула на горизонте героическая фигура есаула Чернецова. Его партизанский отряд, состоящий из учащейся молодежи, с успехом дрался на всех направлениях. Большевики дорого оценивали его голову. В одном из боев Чернецов был захвачен в плен и зверски замучен. С его смертью последняя искра сопротивления угасла. Повсюду вспыхивали солдатские мятежи. Офицеров убивали и, по словам Каледина, «в некоторых полках Донского округа удостоверены (были) факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение». Трагедия Каледина заключалась в том, что Дон за ним не пошел. Он оказался безвластным и бессильным.

Нежелание казаков драться с наступавшими красногвардейцами заставило генерала Корнилова в середине января 1918 года перевести все добровольные части из Новочеркасска в Ростов.

Однако Ростов не оправдал расчетов Корнилова. Его многочисленное рабочее население враждебно встретило корниловские части. А буржуазия не откликнулась на призыв посылать в армию пополнение. Откликнулись только дети!

Случайно Антон Иванович оказался свидетелем того, как некоторые из них в Ростове пытались записаться добровольцами.

«В батальоне генерала Боровского,- рассказывал он, -можно было наблюдать комические и вместе с тем глубоко трогательные сцены, как юный воин с громким плачем доказывал, что ему уже 16 лет (минимальный возраст для приема), или как другой прятался под кровать от явившихся на розыски родителей, от имени которых было им предъявлено подложное разрешение на поступление в батальон…»

И эти дети шли, ив батальоне того же генерала Боровского они стойко дрались и жертвенно гибли, как взрослые.

Тем временем генерал Корнилов принял решение окончательно оторваться от области Войска Донского.

Антон Иванович описал связанное с этим трагическое событие в Новочеркасске: «В конце января генерал Корнилов, придя к окончательному убеждению о невозможности дальнейшего пребывания Добровольческой армии на Дону, где ей при полном отсутствии помощи со стороны казачества грозила гибель, решил уходить на Кубань… 28-го послана (была) об этом решении телеграмма генералу Каледину.

29-го Каледин собрал правительство, прочитал телеграммы, полученные им от генералов Алексеева и Корнилова, сообщил, что для защиты Донской области нашлось на фронте всего лишь 147 штыков, и предложил правительству уйти.

– Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития, предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я с себя слагаю.

И во время обсуждения вопроса добавил:

– Господа, короче говорите. Время не ждет. Ведь от болтовни Россия погибла!

В тот же день генерал Каледин выстрелом в сердце окончил жизнь.

Калединский выстрел произвел потрясающее впечатление на всех. Явилась надежда, что Дон опомнится после такой тяжелой искупительной жертвы…»

Душевная драма Каледина принесла лишь временную и очень краткую вспышку надежды. Подъема, как говорил Антон Иванович, хватило лишь на несколько дней.

Корнилов временно задержал уход своей армии. Но 9 февраля он отдал приказ отходить за Дон в станицу Ольгинскую. Не был решен вопрос о дальнейших планах. Неизвестно, двинутся ли добровольцы на Кубань или в донские зимовники - степные хутора, разбросанные в юго-восточной части Донской области, куда коннозаводчики загоняли табуны своих лошадей в зимнюю стужу.

А большевистские войска под командой В. А. Антонова-Овсеенко двигались на Дон, входившие в них отряды под начальством Р. Ф. Сиверса постепенно охватывали Ростов. В предместье города рабочие подняли восстание.

«Мерцали огни брошенного негостеприимного города, - вспоминал Деникин свой уход из Ростова, -слышались одиночные выстрелы. Мы шли молча, каждый, замкнувшись в свои тяжелые думы. Куда мы идем? Что ждет нас впереди?

Корнилов как будто предвидел ожидавшую его участь. В письме, посланном друзьям накануне похода, он говорил с тревожным беспокойством о своей семье, оставленной без средств на произвол судьбы среди чужих людей, и о том, что больше, вероятно, встретиться не придется…»

Не менее мрачные думы должны были тревожить Антона Ивановича. Скрытный в личной жизни, он счел излишним посвящать посторонних людей в те острые и болезненные чувства, которые тогда переживал, оставляя молодую жену. Что будет с ней? Увидятся ли они когда-нибудь? Не выдаст ли ее какой-нибудь негодяй большевикам на позор и смерть? Ведь никто за нее не заступится! Он не мог не мучиться этими жуткими вопросами. Однако мыслей своих он бумаге не доверил.

Но Ксения Васильевна поделилась воспоминаниями. Перед уходом добровольцев она умоляла мужа взять ее с собой. Он наотрез отказался. В тот же день она случайно встретила генерала Корнилова. Видя ее расстроенной, в слезах, он спросил Ксению Васильевну, в чем дело? И, получив ответ, пообещал переговорить с Деникиным. Но Антон Иванович был тверд в своем решении. Он сказал Корнилову, что присутствие жены в обозе свяжет его по рукам как раз в то время, когда все его мысли и силы должны быть направлены к одной цели - борьбе с противником, Корнилов понял и не возражал.

Под девичьей фамилией Ксения Васильевна поселилась в Ростове в меблированной комнате в доме, принадлежавшем богатой армянской семье. Она была в полном одиночестве. В Ростове никого не знала я на ее счастье, никто не знал, что она жена генерала Деникина.

Из Ростова генерал Алексеев написал письмо своим близким. В этом письме есть несколько строк, которые выразили весь смысл начатого Алексеевым дела: «Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы…»

Начинался Первый поход, героический этап белого движения.