Русский отряд в немецкой форме был переброшен к северу от Мимизан; общение с ним прекратилось. Снова для Деникина настали тусклые дни «одиночества вдвоем», и снова страницы из дневника Ксении Васильевны, как лента на экране кинематографа, включают читателя в круг их жизни.
3 февраля 1944 года
Берлин сообщает, что английская авиация бомбардировала поезд, везший англо-американских пленных, в результате более 500 из них убиты.
Конечно, такой факт мог произойти, ведь вражеская авиация, естественно, атакует все пути сообщения, но любопытно, что никто в это не верит. Первая реакция Антона Ивановича перед аппаратом была: «Сами убили, чтобы отомстить за бомбардировки».
31 марта 1944 года
Слушали грохот московских залпов по случаю взятия Очакова. Производит впечатление даже по радио. Кажется, это второй раз в истории русские берут Очаков. Полтораста лет тому назад во времена Екатерины Потемкин взял его у турок. Но тогда это была слава России. А теперь? Может быть, тоже, говорит мне Антон Иванович.
6 июня 1944 года
Высадились! На берегу Ла-Манша, прямо, можно сказать, в лоб немецким страшным укреплениям. То есть еще высаживаются, и парашютисты падают массами. Я слышала с 2 часов ночи, что все авионы над нами летают, и так до утра. Так что в 6 часов встала, разбудила Антона Ивановича и говорю - что-то случилось. Взялись за пост и узнали, что союзная авиация и флот разносят береговые укрепления и парашютисты падают в Нормандии. Началось… В 7 часов все местные люди про это только и говорят. В 8 часов мы уже знаем, что высаживаются в нескольких местах на пляжах… Ох, только бы удалось теперь…
3 июля 1944 года
Минск обходят и с севера, и с юга. Так долго отдыхавшая тесемочка на большой русской карте теперь передвигается каждый день.
Антон Иванович, выслушав вечером московскую сводку, вооружился молотком и передвигает булавки и гвоздики.
Как они идут хорошо и как правильно маневрируют!
И как болит старое русское солдатское сердце…
2 августа 1944 года
(Ксения Васильевна вышла на улицу поговорить с соседями. Разговор, по-видимому, был длительный, ибо заканчивается заметка следующей фразой): «А у наших дверей меня с нетерпением ждал Антон Иванович, так как что-то выкипело на плите».
11 августа 1944 года
Вчера была нездорова и спала плохо. Утром позднее обыкновенного Антон Иванович разбудил меня, сказав, что американцами взят Шартр. Шартр? Но это невозможно, они же вчера были более чем за 100 километров от него! Однако пришлось сдаться на очевидность, ибо пост на всех языках подтвердил. Смелым рейдом колонна теперь достигла Шартр в 75 километрах от Парижа. Все радуются…
15 августа 1944 года
Мы стояли у нашего двора целый кучой, обсуждая события и наблюдая за возней немцев, которые все прибывали и прибывали в наше местечко. По слухам, они стягивают сюда все гарнизоны маленьких соседних деревень и далеких бункеров. Как вдруг в вечерней тишине звонко и четко раздался французский военный сигнал, который мне был знаком, так как слышала его часто из Алжира и Лондона по радио. Мы все молча смотрели в сторону приближающихся звуков, мимо нас проехал камион, нагруженный плотно стоящими черными французскими военнопленными… Один негр, в самой середине, подняв вверх инструмент, трубил весело и громко, а остальные, скаля зубы, задорно смеялись и кричали нам что-то. У откидной сходни грузовика флегматично сидели два немецких часовых и ели яблоки. Через несколько дней германская оккупация Мимизан была закончена.
22 января 1945 года
Вся мировая пресса только и говорит о советских победах…
Мы, русские, всегда знали, на что способен наш народ. Мы не удивились, но мы умилились и восхитились. И в нашем изгнании, в нашей трудной доле на чужбине почувствовали, как поднялась и наполнилась наша русская душа.
Наполнилась гордостью, но и болью, и сомнением.
Что несет России и всему миру победа? Разве это во имя величия России… разве для будущего справедливого и лучшего жития всех людей -эта победа? А не для выполнения дьявольского плана привития человечеству изуверской доктрины, которая пришла в голову одному маньяку, а воспользовался ею другой маньяк? Воспользовался для удовлетворения своего незаурядного честолюбия, своего чудовищного властолюбия и своей бесчеловечной природы. И все русское геройство, все невероятные жертвы - лишь дань этому Молоху, лишь часть этого страшного плана.
19 мая 1945 года
Поймали Розенберга. Вот кого следует выдать советам, и пусть его судят как хотят. Этот все заслужил!
5 июня 1945 года
Вот мы и в Париже. Конец пятилетней ссылке, конец огородам, лесным прогулкам и общению с людьми маленькими, но непосредственными и настоящими. Много рук я пожала со слезами и с сознанием, что вряд ли еще их встречу.
…Трудна была наша жизнь эти пять лет. Но я не жалею, и кусочек моей жизни, прошедший в случайной глуши Франции, открыл мне больше ее лицо и ее душу со всеми недостатками и достоинствами, чем предыдущие 15 лет парижской жизни.
Даже после пяти лет войны и оккупации Париж, потускневший и погрязневший, все же был прекрасен. Но для Деникина возвращение в этот город было сопряжено с большим разочарованием. Удручали его произошедшие изменения со многими из близких ему людей к концу войны и после освобождения Франции. Когда стали известны подробности того, что творилось в Аушвице, Дахау и других нацистских концлагерях, - весь мир содрогнулся от ужаса. Говорили только о германских зверствах, но о коммунистических зверствах и советских расправах с политическими врагами внутри страны предпочитали замалчивать. В этот период замалчивания Деникин, один из очень немногих, продолжал открыто клеймить и то, и другое зло.
Надо отметить, что А. И. Деникину, скончавшемуся в августе 1947 года, не были тогда известны многие факты, опубликованные впоследствии. Он не знал (ибо немцы это скрывали, а сведения и слухи не дошли до захолустья), что многие, очень многие русские эмигранты младшего поколения, жившие во Франции, активно участвовали в подпольной борьбе с фашистами и что многие приняли мученический конец в германских тюрьмах и лагерях.
Удручало Деникина появившееся во время войны и усилившееся к концу ее движение в некоторых кругах эмиграции на сближение с советской властью. Тоска по родине, победное шествие русских войск, разгром Германии - все это, взятое вместе, давало какую-то надежду на патриотический подъем внутри России, на то, что армия окажется сильнее партии, что советская власть должна будет пойти на уступки.
Деникин утверждал, и оказался прав, что все эти надежды ложны, что эта новая «ересь», прикрытая именами людей, пользовавшихся уважением среди эмиграции, приведет лишь к новому соблазну и конфузу.
Осуждал он группу видных парижских эмигрантов, принявшую приглашение посетить советское посольство в Париже. Возмущался Деникин поведением историка и политика Милюкова, который за долгую свою жизнь, переменив немало «ориентации», под конец признал Октябрьскую революцию органической частью национальной истории и, оценивая высоко советское достижение, считал, что «народ не только принял советский режим, но примирился с его недостатками и оценил его преимущества». Чего Деникин не мог простить Милюкову - это его утверждения, что «когда видишь достигнутую цель, лучше понимаешь и значение средств, которые привели к ней».
Цель оправдывает средства - принцип, который Деникин отрицал.
Но, осуждая некоторых общественных деятелей за их готовность идти на примирение с советской властью, за их «советскую Каноссу», Деникин признавал, что и Милюков и другие во время германской оккупации вели себя - с точки зрения русской - безупречно и с достоинством. Безупречно было также поведение писателя Бунина. Имя лауреата Нобелевской премии слишком хорошо знали в Европе, и немцам, естественно, хотелось вовлечь его в свою работу. Но попытка использовать имя Бунина в целях пропаганды кончилась так же неудачно, как и попытка использовать имя генерала Деникина. Искушение куском хлеба не удалось. Оба предпочли жить впроголодь.
В Париже к длинному перечню разочарований прибавилось еще одно, и, пожалуй, самое горькое и жестокое, - среди близких людей и соратников, членов Добровольческого союза, с кем связывало не только прошлое, но и единомыслие в исповедовании белой идеи, среди этих людей Деникин почувствовал отчуждение. Они относились к нему с той же любовью, с тем же уважением, как прежде. Но это была любовь к прошлому, к героическим страницам белой борьбы и ее вождю Деникину.
Теперь же, после блестящих побед Красной армии, когда заходил разговор о непримиримости к советскому строю, некоторые из них молчали и даже находили какое-то оправдание.
У Деникина к тому времени сложилось убеждение, с которым он прожил два оставшихся года и унес с собой в могилу.
Он считал, что советская внешняя политика после конца войны, с большевистской оккупацией соседних государств, своим методом террора и порабощения, восстанавливает понемногу весь мир против СССР (и против России), что эта политика коммунистического империализма, провокационная и угрожающая в отношении к бывшим союзникам, грозит в случае военного столкновения с ними обратить в прах все, что достигнуто патриотическим подъемом и кровью русского народа. Он считал, что в случае новой войны Россия благодаря советской агрессии окажется буквально одна против всех. И потому он ожидал, если, конечно, не от эмиграции вообще, то во всяком случае от участников белого движения, что они проведут резкую грань между Россией с ее национальными интересами и советским империализмом.
«Решительно ничто жизненным интересам России не угрожало бы, - говорил он, - если бы правительство ее вело честную и действительно миролюбивую политику. Между тем большевизм толкает все державы на край пропасти, и, схваченные наконец, за горло, они подымутся против него. Вот тогда страна наша действительно станет перед небывалой еще в ее истории опасностью. Тогда заговорят все недруги и советов… и России. Тогда со всех сторон начнутся посягательства на жизненные интересы России, на целостность и на само бытие ее.
Вот почему так важно, чтобы в подлинном противоболыпевистском стане… установить единомыслие в одном, по крайней мере самом важном вопросе -защита России. Только тогда голос наш получит реальную возможность рассеивать эмигрантские наваждения - подкреплять внутри российские противобольшевистские силы и будить мировую совесть»,
На подобные речи многие из когда-то близких Деникину людей не отвечали, из уважения к нему не желая противоречить. Он видел в этом «умалчивание» и «неосуждение» советов, приписывал эти перемены тем же ошибочным, с его точки зрения, побуждениям ложного патриотизма… и чувствовал, что постепенно брешь, которая вдруг разверзлась между ним и его прежними единомышленниками, становилась все шире и шире.
Быть может, в это взаимное непонимание вкралось подсознательное чувство, что после пяти лет зверств, варварства, атомной энергии, вдруг и неожиданно направленной на массовое истребление неприятеля, что после всего этого призыв к гордости русской эмиграции «будить мировую совесть» - есть дело не совсем реальное…
Но если возможен был упрек в нереальности, то упрек в том что Деникин якобы призывал к войне против России, упрек, который делала ему потом противобольшевистская печать, - был несправедлив. Деникин болел душой по России. Он больше всего боялся, что коммунистическая власть в стремлении силой, обманом или «проворством рук» захватить чужое достояние дойдет до тех пределов, откуда выхода больше нет, и что тогда весь мир обрушится войной против России.
Наступившее после войны расхождение во взглядах с близкими когда-то людьми было одной из причин, побудивших Деникина решиться на отъезд в Америку, Кроме того, в Париже перестали выходить русские газеты, в которых Антон Иванович мог высказывать свои взгляды, помещать статьи. Появились новые, просоветские газеты. Во Франции 1945 года Деникину была закрыта свободная трибуна.
Еще одна причина: он глубоко переживал трагедию русских военнопленных, надевших немецкий мундир. По Ялтинскому договору союзники обязались возвратить их в Советский Союз. Соединенные Штаты были во главе всей коалиции воюющих стран Запада, и там, за океаном, Деникин хотел лично обратиться к американскому главному командованию и общественному мнению с призывом не допустить этого насилия.
Антон Иванович и Ксения Васильевна покинули Францию 21 ноября 1945 года и после краткого пребывания в Англии отправились в Америку.
7 декабря они прибыли в Нью-Йорк.