К концу года Жюльетт вновь возвратилась к давно оставленной профессии – продавца в магазине Палаццо Орфей. Марко сдержал обещание: его смерть не стала финансовой катастрофой для семьи, и у Жюльетт не было необходимости искать работу, но мир моды продолжал притягивать, и она не могла сопротивляться. Мишель пошел в школу, а Арианна, у которой недавно родился ребенок, предложила Жюльетт приводить к ним Сильвану и Риккардо на целый день. Это устраивало всех.

В течение нескольких долгих месяцев после смерти Марко Жюльетт ощущала себя погруженной в холодный, отупляющий вакуум, но стоило возвратиться к работе, как она почувствовала, что оживает. Друзья радовались, видя, как она становится прежней Жюльетт. Она довольно скоро сняла траур, зная, что Марко одобрил бы ее желание вернуться к нормальной жизни, прежде всего, ради детей. Она часто вспоминала о муже. Воспоминания всегда были радостными и естественными беседами о прошедшем счастье, хотя она и не могла забыть крик Мишеля при известии о смерти отца. Крик отчаяния – эта смерть заставила ребенка вновь ощутить свою отверженность. Примерно через год мальчик задумчиво спросил мать, не собирается ли она снова выйти замуж.

– Вокруг так много мужчин. И не у всех есть дети. Конечно, ты сможешь найти такого, который хочет завести семью. И папа не был бы против.

Жюльетт улыбнулась, но была почти до слез тронута тоской мальчика по отцу.

– Мишель, мне очень жаль, но я не хочу снова выходить замуж. Однажды я уже говорила, что потеряла обоих родителей примерно в твоем возрасте, поэтому понимаю тебя. Единственное, что я могу обещать, – буду делать все, что в моих силах, ради тебя, Сильваны и Риккардо.

Мальчик кивнул, подавив еще один тяжелый вздох, и обхватил мать руками за талию. Она прижала сына к себе. Когда-нибудь, когда мальчик вырастет и будет способен понять ее, Жюльетт расскажет правду, кто был его настоящий отец. Возможно, он даже вспомнит тот день, когда с причала махал рукой мужчине на пароходе. Жюльетт по себе знала, из какого отдаленного прошлого могут всплывать воспоминания. Она помнила кое-что, что случилось, когда ей было всего два года. И если его внешность не изменится, она сможет сказать сыну, как он похож на Николая Карсавина.

* * *

В 1920 году Фортуни открыл отделение фирмы с магазином одежды и тканей в Париже, неподалеку от здания, в котором когда-то располагалось ателье Ландель на улице Пьер Каррон, там, где Николай впервые встретил Жюльетт. Совпадение показалось неслучайным, Жюльетт ожидала, что Фортуни в мгновение ока покорит Париж. Ведь рост числа заказов на туалеты с маркой его ателье был поистине феноменальным.

До войны Фортуни даже отдаленно не мог соперничать с популярностью парижских ателье haute couture. Его продукция, в том числе и ткани, могли нравиться только тем, кто был способен подняться над банальными вкусами толпы. И вот, вскоре после окончания войны, словно какой-то таинственный мировой заговор заставил женщин многих стран обратить взор в сторону Палаццо Орфей. Возможно, те из них, кто приобрел туалеты в Венеции в предвоенные годы, расхваливали их повсюду, заявляя, что эти платья существуют вне времени и вне моды, капризы которой совершенно не властны над ними. Их с одинаковым блеском можно было носить и в 1913 и в 1920 году. Более того, в послевоенные годы платья казались еще более модными, более привлекательными. Другие, вероятно, вспоминали грациозные линии одежд, увиденных на знакомых или на демонстрациях мод, или в модных журналах. Это заставило мечтать, что когда-нибудь настанет день, и они наденут чудесные испано-венецианские туалеты.

Каковы бы ни были причины, но женщины повсеместно заговорили об одежде от Фортуни, даже те, кто ее никогда не видел. Спрос на туалеты возрос невероятно, захлестнув ателье и магазины, подобно приливной волне, несмотря на то, что Фортуни, как и в свое время Марко, пришлось столкнуться с немыслимым ростом цен на импортируемый из Лиона бархат на шелковой основе. Он не мог сейчас продавать товар так же дешево, как делал в прошлом.

Многие женщины все еще предпочитали дельфийское платье, но появились и новые вариации этого стиля. Ведь возможности Фортуни в окраске тканей расширялись, достигая новых высот. Он никогда не переставал экспериментировать. Некоторые из туалетов были с длинными рукавами, мягко облегавшими руку, но большинство – без рукавов, прямые. Они создавали впечатление туник из-за краев, свисающих на уровне бедра, или благодаря складкам спереди и сзади. На других была перекрестная перевязь на корсаже, подобная той, которую носили женщины Древней Греции, подчеркивая очертания груди. Ни одна женщина, обладающая вкусом, не могла устоять перед подобными туалетами.

Очень скоро стало модным среди актрис театра и кино, титулованных особ и других дам, располагавших средствами, позировать в платьях от Фортуни для портретов. Многие молодые женщины избирали в качестве свадебных плиссированные серебристо-белые, обычно облегающие шелковые туалеты, дополнявшиеся простыми классическими вуалетками и столь же неприхотливыми и одновременно изящными лентами, которые, по требованию моды, обязательно должны были спадать на лоб. Редакторы журналов мод направляли корреспондентов из Парижа, Лондона, Милана и Нью-Йорка взять интервью у Фортуни и сделать фотографии. Журнал, опубликовавший в свое время фотографию, послужившую причиной краткой встречи Жюльетт и Николая в Венеции, вновь воспроизвел снимок, не без хвастовства заявив, что редакция еще несколько лет назад предвидела огромный международный успех Фортуни задолго до всех остальных журналов мод.

На этот раз дети Жюльетт с удивлением разглядывали фотографию матери в дельфийском платье, которое никогда не видели.

К концу года в России закончилась кровавая гражданская война, победу в которой одержала Красная армия, и все те, кто был связан с Белой армией, оказались в положении беженцев, затопивших буквально весь мир. Девять миллионов пало на фронтах Первой мировой войны, и невозможно было подсчитать число погибших, включая англичан и французов, пытавшихся вместе с Белой армией спасти Россию, оставив на ее бескрайних полях свои надежды и жизнь. Все вместе складывалось в немыслимо жуткую статистику войны – апофеоз смерти.

* * *

Радостным событием следующего лета стал для Жюльетт визит Габриэлы и ее нового мужа Гарри Скотт-Монкриффа. Они проводили в Венеции медовый месяц. Дочь Габриэлы Элизабет осталась дома с матерью Дерека, та безумно любила ребенка своего погибшего сына. Гарри был гораздо старше Дерека, тоже прошел войну и имел награды. В нем было много от английского сельского помещика, поколения его семьи жили в старинном особняке в Сассексе, ставшем новым домом для Габриэлы. Жюльетт заметила, что Гарри окружил жену подчеркнутой заботой – она всегда вызывала в мужчинах желание защитить себя. За будущее подруги можно было не беспокоиться. Жюльетт очень хотела, чтоб приехала Люсиль, но период путешествий для той закончился. Она больше не могла покинуть Родольфа, который в преклонные годы стал очень зависеть от жены. Что касается Денизы, то единственное, в чем заключалось их общение, – это изредка получаемые Жюльетт открытки. Сестра присылала их из Монте-Карло и других курортов, где обычно развлекаются богатые люди.

Одна такая открытка, посланная из Лондона и сообщавшая, что Дениза и Жак побывали на скачках в Аскоте и на регате Хенли, пришла в то утро, когда Жюльетт направлялась осмотреть новую фабрику. Фортуни открыл ее на территории заброшенного монастыря на близлежащем острове Гвидекка. Его имя сияло яркими крупными буквами над входом в здание.

Жюльетт позвонила, и у нее возникло ощущение: Фортуни собирается предложить ей работу на фабрике, чтобы немного отвлечься от работы продавщицы, ведь она была ею вот уже почти два года. Когда Жюльетт вошла, Фортуни стоял в коридоре, беседуя с одним из сотрудников. Увидев Жюльетт, он улыбнулся и кивнул.

– Жюльетт, после осмотра фабрики загляните ко мне. Мы вместе вернемся в город.

На фабрике ее интересовало все. В больших, наполненных свежим воздухом залах с окнами, выходящими на лагуну, рабочие уже начали использовать механизмы, изобретенные самим Фортуни для воплощения его идей на египетском хлопке, оказавшимся неожиданно удобным для целей великого модельера. Эта цель – расширение ассортимента за счет удешевления материалов, но без снижения качества продукции. Жюльетт задумалась, в какой цех ей предложит поступить Фортуни, и решила: вероятно, в цех ручной росписи тканей.

Отправившись на «вапоретто» назад в город, Жюльетт не преминула поздравить Фортуни с новым, очень удачным предприятием. Тот улыбнулся, радуясь, что все идет так успешно.

– Не вижу причины, почему простой хлопок не может быть так же красив, как те шелка и бархат, над которыми работают под моим наблюдением в Палаццо Орфей. Я хотел побеседовать с вами по поводу идеи, которую вынашиваю давно. Не следует торопиться с принятием решения. Прекрасно понимаю, какой жизненный переворот оно будет означать для вас. Но не согласились бы вы заняться продажей моей продукции в Париже?

Предложение Фортуни застало Жюльетт врасплох. Возможность переезда в Париж никогда не приходила ей в голову. И все же, что-то в душе сразу же откликнулось согласием, как будто все это время, сама не сознавая, она ждала своего возвращения в родной город.

– Почему именно я?

– Вы – парижанка, опытная продавщица, вам можно доверять, и вы знаете об одежде от Фортуни больше, чем кто-либо, кроме меня самого и Генриетты. Пожалуйста, обдумайте мое предложение.

Он не упомянул, как переезд повлияет на ее финансовое положение, так как понимал – не это является главным для принятия решения. Вопрос заключался только в том, насколько ее притягивал Париж, сможет ли она оставить Венецию, которую успела полюбить всем сердцем. Сможет ли так просто перевести детей из итальянской школы во французскую, хотя они и одинаково хорошо говорили на обоих языках. Сможет ли расстаться с людьми, ставшими здесь ее близкими друзьями и поддерживавшими в трудные годы войны. Для него самого будущее было так же далеко и неопределено, но только потому, что в голове была масса идей и новых проектов, которые хотелось воплотить в действительность. Так много новых мыслей нужно изложить на бумаге, некоторые были связаны с поистине революционными направлениями в театральной декорации, костюмах и освещении. Многие театры уже широко использовали новшества, которые он предложил еще в пору юности. Теперь Фортуни исполнился пятьдесят один год, седина покрыла голову, превосходно ухоженные усы и бороду, но он был все так же полон энергии и энтузиазма, как и в юности.

Принятие окончательного решения заняло у Жюльетт неделю. Но она знала, каким оно будет, с того мгновения, когда услышала предложение. Жюльетт сообщила новость Мишелю и Сильване, и те восприняли ее в соответствии со своими очень разными характерами. Сын был готов к какой угодно перемене и приключениям. Его интересовал Париж, о котором мать так много рассказывала. Мальчика также привлекала возможность покататься на велосипеде по широким парижским улицам, на узких переулках Венеции подобные прогулки были запрещены. Всегда спокойная и умиротворенная Сильвана не хотела оставлять подруг, но ее быстро утешила мысль – очень скоро появятся новые. Девочка пока еще не знала о своем удивительном даре притягивать к себе людей, о том очаровании, благодаря которому она будет окружена друзьями на протяжении всей жизни, и благодаря которому она станет совершенно неотразимой для любого молодого человека, на которого падет ее выбор. А Риккардо был слишком мал, чтобы иметь собственное мнение.

Очень скоро нашелся покупатель особняка. Жюльетт решила не продавать ни одной фамильной вещи, переправив в Париж даже несколько совсем маленьких вещиц, включая два фамильных портрета, которые по желанию Марко должны были унаследовать дочь и сын. Сестра Марко, занимавшаяся миссионерством в Африке, не предъявляла никаких претензий на имущество брата, но попросила прекрасное покрывало, отделанное несравненными кружевами из Бурано, для алтарного покрова в церкви маленькой африканской миссии. Все остальное было отправлено братьям Марко в Соединенные Штаты. Те с благодарностью приняли предложение Жюльетт сохранить семейные реликвии.

Друзья устраивали в честь отъезда Жюльетт прощальные вечеринки, все давали обещание обязательно увидеться снова. Она с сожалением рассталась с доньей Сесилией и Марией Луизой. И хотя отъезд в Париж вовсе не означал долгую разлуку с Фортуни и Генриеттой – те часто наезжали в столицу моды – прощание с ними, тем не менее, было крайне мучительно для Жюльетт. Самым тяжелым оказалось расставание с Леной, к которой так привязалась за эти годы, но та наотрез отказалась расстаться с родиной. Она пришла на вокзал проводить семью.

– Если ты когда-нибудь передумаешь, – крикнула Жюльетт из окна вагона, – только сообщи, я сразу же за тобой приеду!

Лена покачала головой.

– Этого не будет, синьора. У меня сердце разрывается от горя, что вы и детишки уезжаете, но не могу бросить Катарину, Арианну и маленького Эмилио. Ну и потом, настало время немного отдохнуть. Умберто нашел мне маленькую квартирку неподалеку от того места, где они живут.

Поезд начал набирать скорость. Лена еще некоторое время бежала рядом с их окошком и махала детям рукой. Но вот и она осталась где-то далеко позади. Верная служака долго стояла на перроне, утирая платочком слезы.

* * *

В Париже Жюльетт с детьми обосновались в особняке Берне, который, узнав о ее возвращении, предложили Жак и Дениза в качестве временного жилья. Денизе пришлось оставить свой дом в предместье Сен-Жермен после второго брака – таково было завещание Клода – но взамен она получила еще более просторный дом, с огромной бальной залой и вдвое большим числом прислуги. В настоящее время она и Жак путешествовали по Карибскому морю на собственной яхте.

Жюльетт обрадовалась, что получила некоторое время для выбора дома в соответствии с собственным вкусом, и школ для Мишеля и Сильваны. Для младшего ребенка она наняла опытную няню. Агент по торговле недвижимостью показал несколько фотографий продававшихся и сдававшихся внаем домов, а затем на своем автомобиле отвез посмотреть их. В одну из поездок они проехали мимо места, где располагалась мастерская Николая, но здания уже не было, его заменяла недавно построенная библиотека. Просмотрев все предложения, Жюльетт решила остановиться на одной из квартир, довольно обширной, времен перестройки Парижа, предпринятой бароном Хауссманом, с превосходными комнатами. Дом располагался на небольшом расстоянии от улицы Пьер Каррон, 67, куда она вполне могла ходить пешком.

Когда Жюльетт впервые пришла в парижское отделение фирмы Фортуни, ей показалось на мгновение, что она вновь возвратилась в Палаццо Орфей, только залы были не столь просторны. Но обивка стен, декоративная драпировка, украшенные потолки, своеобразные эффекты освещения – такие же, как и в Венеции. В каждом отделении, разделенном драпировками на участки, располагались манекены, облаченные в изысканные туалеты. Одни из платьев бросались в глаза яркими красками, в то время как другие отливали мягкими домашними оттенками. Фортуни создал мир новых арабских сказок в самом центре Парижа.

Управляющий, приятной внешности, деловой и внимательный, представлял собой именно тот тип человека, который Жюльетт ожидала найти у Фортуни. Они сразу же понравились друг другу и разговаривали с большим уважением. Управляющий и Жюльетт договорились, что она будет продавать только шелковые плиссированные туалеты, накидки и аксессуары к ним.

За день до того, как приступить к работе, Жюльетт коротко остригла волосы, сделав прическу по самой последней моде. С конца войны линия талии в одежде заметно опустилась, а длина юбки укоротилась, поднявшись практически до колен. У Жюльетт были красивые ноги, ей нравилось носить платья такой длины. Она была рада, что наконец женская одежда достигла той меры свободы, к которой Жюльетт стремилась всегда, и которую Фортуни создал давным-давно для узкого круга своих почитательниц. Это дало новое ощущение освобождения, похожее на то, которое она испытала, вернувшись домой из монастыря. Как много лет тому назад это было, с какой надеждой девушка смотрела в будущее. Теперь ей тридцать, у нее трое детей, она – вдова, все еще очень красивая и полная сил, способная внушать опасения одиноким девушкам, сражающимся за тех немногих мужчин, которые вернулись с войны. И хотя у нее никогда не было недостатка в мужском обществе, Жюльетт оставалась верна той романтической любви, которая больше никогда не повторится.

* * *

Жюльетт всегда нравилась работа продавца в Палаццо Орфей. Париж в этом смысле мало чем отличался от Венеции, может быть, только большим потоком нуворишей, жен тех господ, которые сумели нажиться на войне. Многих посетителей она знала еще со времен работы в ателье Ландель. Приходили и иностранцы, особенно американцы. Не было только русских аристократов. Париж принадлежал к числу городов, ставших прибежищем для потока русских эмигрантов. Но практически все они были теперь бедны. Новый режим конфисковал их земли, недвижимость и всю собственность. Им приходилось браться за любую предложенную работу и швейцар в отеле мог оказаться графом, а официант в ресторане – великим князем. Певица, привлекающая посетителей в кафе на левом берегу Сены, принадлежала к императорскому семейству и была близкой родственницей покойному царю.

Вернувшись весной в Париж, Жак и Дениза устроили пышный вечер. Играл джаз, и двести гостей безудержно веселились, танцуя самые модные и самые необычные танцы. Жюльетт, конечно, присутствовала, встретив многих старых друзей. Один из мужчин пригласил ее присоединиться к небольшой группе, собирающейся на следующей неделе на презентацию специальной выставки Родена, скончавшегося, когда Жюльетт еще жила в Венеции.

Презентации были в большой моде, и за билетами шла настоящая охота. Присутствовало множество важных гостей, в том числе и сам президент. Все были в вечерних туалетах. Женщины помоложе появились в непривычных, более коротких юбках, чем до войны. Жюльетт пришла в весьма эффектном платье от Фортуни, легкой волной стекавшем по фигуре и отливавшем сочетанием красновато-коричневого, зеленого и золотого.

…И вдруг во время беседы с друзьями, среди смеха и болтовни, звона бокалов с шампанским, она ощутила чей-то пристальный взгляд. Жюльетт повернула голову, по ее телу пробежала сильная дрожь, сердце почти остановилось, и она негромко вскрикнула, уронив бокал. В просвет толпы, собравшейся в центре зала, она увидела Николая, сильно постаревшего, и все же, Николая, которого никогда и ни с кем невозможно было спутать. Он стоял у бюста Бальзака, глядя на Жюльетт. Их глаза встретились. Несколько мгновений они завороженно смотрели друг на друга. Но люди передвинулись, и он исчез. – Что-то случилось, Жюльетт? В чем дело? Она повернулась к друзьям, глаза ничего не видели.

– Нет-нет! Со мной все хорошо, – она едва смогла произнести эту фразу, казалось, каждое слово застревает в горле. – Я заметила одного своего знакомого, которого не видела несколько лет. Пожалуйста, извините меня. Я должна поговорить с ним.

– Я пойду с вами, – настаивал ее спутник, все еще встревоженный. Он взял ее за локоть, но Жюльетт отдернула руку.

– Нет! Подождите меня здесь, я скоро вернусь.

Мужчина обеспокоенно смотрел, как она перешагнула осколки бокала и стала пробираться сквозь толпу. У скульптуры Бальзака никого не было, но Жюльетт рванулась вперед и обнаружила Николая в совершенно безлюдной части зала. Высокие пальмы в кадках создавали иллюзию южной экзотики. Неподалеку парами были расставлены стулья с позолоченными спинками.

Жюльетт быстро подошла. Они долго смотрели друг на друга, и оба не верили тому, что это правда. Чувствуя невероятное облегчение от того, что он жив, Жюльетт шагнула вперед и прижалась щекой к его плечу, но почти сразу же отстранилась. Они не поцеловались. Прошло слишком много времени, слишком много событий, которые так далеко отбросили их друг от друга. Николай заговорил первым.

– Ты коротко постриглась, Жюльетт, – его взгляд скользил по ее изящному телу, наконец он улыбнулся. – Тебе очень идет эта прическа.

– О, Николай! – ее голос сорвался, слезы катились из глаз. – Мне сказали, что ты… – Жюльетт не смогла закончить предложение, но он все понял.

– Некоторые возвратились из царства смерти. Когда наша армия распалась в результате волнений и дезертирства, а затем настал революционный взрыв, в стране воцарился повсеместный хаос.

– Я так рада видеть тебя живым и здоровым. – Жюльетт изо всех сил пыталась говорить спокойно. – Я не могу выразить… – и снова голос безнадежно прервался, она покачала головой.

– Мне тоже трудно поверить в то, что я вижу тебя. Вы с Марко в гостях у Денизы?

– Нет. Марко прошел всю войну и умер уже после ее окончания от «испанки».

– Мне действительно очень жаль. Он был хорошим человеком и какое-то время я даже считал его своим другом, – Николай немного помолчал, не зная, стоит ли ему продолжать, но затем все-таки сказал: – Наташа и моя сестра Анна тоже погибли во время революции, – на его лице появилось выражение тоски при воспоминании о том, как ему удалось добраться до дома в надежде забрать и увезти женщин. Но вместо этого нашел разграбленный и пустующий особняк. Отчаянные поиски завершились неподалеку, когда он набрел на их тела. Женщины были изнасилованы и убиты, рядом лежали тела их слуг, пытавшихся бежать вместе с хозяйками. Похоронив их, он оставил родовое карсавинское поместье навсегда.

Жюльетт, заметив, как он страдает от воспоминаний, погладила Николая по руке, пытаясь этим выразить свое сочувствие.

– Я хорошо понимаю твое состояние, – горячо сказала она, – ведь ты потерял самых близких людей и родину.

Николай взял ее руку, благодарный за слова искреннего сочувствия.

– Ты живешь в Париже?

– Да, недавно. Работаю на ателье Фортуни.

– А, Фортуни… – в его интонации прозвучали те воспоминания, которые пробуждало в них обоих имя этого испанца. – Я часто проходил мимо отделения его фирмы на Пьер Каррон, но мне никогда не приходило в голову, что там можешь быть ты.

– Давно ты вернулся в Париж?

– Пять месяцев назад. Но увидел тебя, и мне показалось, что никогда не уезжал.

Жюльетт немного отстранилась от него, попытавшись этим, едва заметным жестом дать понять, что вернуть прошлое невозможно.

– Но мы оба так надолго покинули Париж.

– Расскажи мне о сыне, Жюльетт.

Она ждала этого вопроса. Прежде, чем ответить, прошла к двум стульям с позолоченными спинками, они сели.

– Мишель – сильный, здоровый, умный и чувствительный мальчуган. Иногда его нужно успокаивать, а порой он слишком шаловлив, и приходится удерживать его от безрассудных поступков. Он очень похож на тебя, такие же волнистые волосы. Вообще, многим напоминает тебя, – улыбка тронула уголки ее рта. – Он гораздо лучше бы учился в школе, если бы так не увлекался спортом.

Николай усмехнулся.

– Это был и мой недостаток в школьные годы.

– Когда мы встретились с тобой в Венеции, моя дочь была совсем крошечной, а теперь у меня еще и маленький сын. Все трое со мной в Париже.

– Ты позволишь мне повидать Мишеля? – в глазах Николая была мольба.

Жюльетт понимала, что услышит эту просьбу.

– Хорошо, но только при условии: он не узнает, кто ты для него в действительности. Я собиралась это рассказать, когда он вырастет и будет достаточно взрослым, чтобы понять.

– Все будет так, как ты пожелаешь. Я очень тревожился за тебя и за него, когда узнал, какая опасность угрожала Италии со стороны Австрии, пытался всеми путями получить хоть какие-нибудь известия о вас.

– Так случилось, – Жюльетт глубоко вздохнула, – что было бы гораздо лучше, если бы я совсем ничего о тебе не слышала.

– Но как до тебя дошли слухи о моей мнимой гибели?

Она объяснила и спросила, остались ли живы его друзья, понимая, как счастлива будет синьора Оттони, узнав, что племянник жив. Но Николай отрицательно покачал головой.

– Это правда. Они погибли. Я выжил только потому, что младший офицер подполз ко мне и через всю эту грязь дотащил до безопасного места. К тому времени мы уже не отступали, это было позорное и беспорядочное бегство. Этот человек пронес меня на себе до крестьянской хаты и оставил там на попечение старушки. Она и выходила меня. В течение нескольких недель я никого и ничего не узнавал, не знал, кто я и где я. Когда немцы начали наступать, старушка прятала меня. Я многим обязан этой женщине.

– Чувствую, что тоже в долгу перед ней, – потрясение, вызванное встречей, лишило ее сил. Жюльетт становилось все труднее говорить.

Николай наклонился к ней.

– Мы не можем больше беседовать здесь. Пойдем со мной.

– Не могу. Я должна вернуться к друзьям, с которыми пришла, – ее голос срывался, но за то короткое время, которое у них еще оставалось, она отчаянно пыталась узнать о нем как можно больше. – Что же случилось после того, как ты выздоровел?

– Окольными путями я добрался до Белой армии и сражался под императорским флагом до конца войны. Затем пришлось бежать. После трудного путешествия я добрался до Франции и приехал в Париж.

– Ты снова занимаешься скульптурой?

– Да. У меня был вклад в парижском банке, я купил новую мастерскую и обосновался там. Меня, как оказалось, не забыли, и уже стали поступать заказы. В конце года я устраиваю выставку своих работ.

– Я так рада за тебя, – несколько мгновений они улыбались друг другу, словно давняя близость вновь возвратилась, и прошедшие годы ничего не значили. Но Жюльетт не могла позволить, чтобы это ощущение увлекло ее слишком далеко.

– Я должна идти, Николай.

Она поднялась, он попытался преградить ей дорогу.

– Ты будешь для меня позировать? Я попытаюсь восстановить твой портрет, утраченный в России во время войны.

– Это будет неразумно с моей стороны, – ее решение было твердым.

– У тебя кто-то есть? – Николай пристально и испытующе взглянул ей в глаза.

– У меня никого нет в том смысле, который ты вкладываешь в эти слова. И больше никогда не будет. Но то, что было между нами, уже нельзя возвратить. Прошло больше одиннадцати лет с тех пор, как мы расстались в Париже.

– Но позже, когда мы встретились в Венеции, ведь все осталось по-прежнему!

– Ты неправ, все стало по-другому. Несмотря на то, что мы любили друг друга, наше счастье уже принадлежало прошлому. Мы не говорили об этом, но ведь и не было нужды говорить, мы оба это хорошо понимали.

– Никто из нас не мог предвидеть, что произойдет! Что мы оба будем свободны, когда встретимся вновь! Я не думал, что вернусь живым с этой войны!

– Но вернулся, и сейчас, здесь, мы уже совсем не те, какими были одиннадцать лет назад. Война изменила все вокруг, она изменила нас. Марко вернулся домой совершенно другим человеком. Я видела, как он отвергает Мишеля потому, что он не его сын. Не хочу подвергать подобному риску Сильвану и Риккардо. Я уже говорила, Мишель очень чувствителен, его расстроит, если мальчик ощутит отверженность брата и сестры.

– Ты полагаешь, я мог бы относиться к твоим младшим детям с таким грубым невниманием и неприязнью? – он не способен был поверить ее словам.

Жюльетт подняла руку, а затем опустила в жесте глубокого примирения с обстоятельствами.

– Я ведь не знаю тебя сегодняшнего, знаю только тебя в прошлом.

В это мгновение раздался резкий голос ее спутника:

– Жюльетт! Мы все уходим ужинать к Чиро. Ни Жюльетт, ни Николай не заметили, как он подошел и остановился на расстоянии нескольких метров от них, демонстративно не попытавшись представиться.

– Я иду! – поспешно ответила она. Николай схватил ее за руку, хотя она уже сделала пару шагов.

– Послушай! – бросил он резко. – Жюльетт, нам дан еще один шанс! Это редкий подарок судьбы. Не отбрасывай его. Я начну жизнь сначала с тремя детьми, я сделаю для них все, что сделал бы для Мишеля, не с такой щедростью и широтой, какую мне позволяли финансовые возможности до войны, но с не меньшей любовью и заботой. Каждый из этих детей – твой! Каждый из них – часть тебя. И как же мне не любить их за это? Ведь я же люблю тебя так же, как любил всегда. Твое имя я повторял непрерывно, лежа в бреду в крестьянской хате. Всегда носил с собой твою фотографию, ту, на Монмартре. Ты всегда будешь всем для меня, сутью моей жизни!

Николай крепко прижал Жюльетт к себе и поцеловал страстно и отчаянно, словно пытаясь с помощью поцелуя устранить все ее сомнения и страхи. На какое-то, очень короткое мгновение она полностью отдалась ему, слившись в поцелуе. К ней возвратились воспоминания о радостях и восторгах прошлого. Но, как только Николай ослабил объятия, и их уста разомкнулись, Жюльетт высвободилась и поспешила к ожидавшему ее мужчине.

Николай наблюдал, как она уходила.

– Завтра, Жюльетт! В это же время у Лару!

Жюльетт услышала его слова. Николай понял это по быстрому взгляду, который она бросила через плечо, перед тем, как спутник ревниво обнял ее за талию, поспешно уводя от Николая.

* * *

Утром, как обычно, Жюльетт пришла в ателье Фортуни. Было трудно сконцентрироваться на работе – слова Николая продолжали эхом отдаваться в голове так же, как звучали в течение всей бессонной ночи. За несколько последних мгновений встречи она поняла: ее жизнь вновь безнадежно переплетается с его жизнью точно так же, как это произошло много лет назад, когда она остановилась на лестнице отеля, обернулась и увидела его впервые. Жюльетт понимала, их ждут огромные сложности, придется решать самые невероятные проблемы и всячески приспосабливаться к новым обстоятельствам, но ведь им и в прошлом никогда не было легко, а на этот раз они попытаются вместе одолеть все препятствия.

Позднее, после работы, Жюльетт как всегда провела некоторое время с детьми, кое что рассказала им о Николае, с которым им предстояло вскоре познакомиться. Она уже была готова отправиться на свидание с ним, когда вдруг внесли букет жемчужно-белых орхидей. С улыбкой Жюльетт прикоснулась губами к жемчужно-белым цветам. Начиная жизнь заново, Николай не забывал даже о таких мелочах.

В спальне Жюльетт извлекла из коробки дельфийское платье. Золотисто-медной изящной рябью шелк струился по фигуре, оттеняя и подчеркивая. Прекрасное, победившее время платье оставалось и сейчас таким же, каким было много лет назад. Годы оказались не властны над ним. Она приколола к ним орхидеи. Затем взяла кносский шарф и набросила на плечи.

Ярким шлейфом развевался он за спиной, когда Жюльетт вышла из такси у Лару. Когда-то ее появление здесь в платье от Фортуни вызвало скандал. Все теперь в прошлом, так же как и многое другое. Николай ждал ее. Полная надежд, Жюльетт пошла к любимому, принимая второй шанс, дарованный им судьбой.