Позолоченное великолепие

Лейкер Розалинда

Англия XVIII века. Величественные замки, богатые особняки и загородные виллы. Блеск роскоши и мрак бедности. Мог ли Томас Чиппендейл (которого со временем признают крупнейшим мастером английского мебельного искусства эпохи рококо и раннего классицизма), в ту пору обучавшийся ремеслу плотника-краснодеревщика в аббатстве Ностелл, предположить, что встреча с аристократкой Изабеллой Вудли круто изменит его судьбу? Нет, Изабелла не стала его спутницей, хотя их и влекло друг к другу всю жизнь. Но чувство, вспыхнувшее в ранней молодости, не смогла затмить ни одна другая женщина, появлявшаяся на его пути.

 

От автора

По сегодняшний день большая часть мебели Томаса Чиппендейла все еще стоит на прежнем месте в комнатах, для которых она была создана. Знаменитый стол для библиотеки и изысканная лакированная зелено-золотистая мебель в аббатстве Ностелл в английском графстве Йоркшир являют собой превосходные экземпляры, а комод «Диана и Минерва» — образец великолепного туалетного столика, находится среди роскошных предметов, выставленных в Хэревуд-Хаусе в том же графстве. Хотя письма, счета и расписки говорят о подлинности шедевров Чиппендейла в той же мере, что и небольшие домашние заказы, какие он выполнял, начиная от кроватей для слуг и кончая подносами для чая, о его личной жизни известно сравнительно мало. Он родился в местечке Отли в графстве Йоркшир в 1718 году. Церковные книги, городские архивы рождаемости и другие скудные источники хранят факты о Чиппендейле, датах бракосочетаний, смертей и рождений в его семье, финансовых неудачах, постигших его, включая пожар в доме на улице Св. Мартина, причастности к контрабанде и успехах в ремесле столяра-краснодеревщика. На этом фоне я построила свое повествование. Семейства Вудли, Барлоу, Тренчей и Марвеллов вымышлены, однако остальные действующие лица являются историческими персонажами и простыми людьми, сыгравшими значительную роль в жизни Чиппендейла, которая продолжалась шестьдесят один год. Так вполне могла сложиться его жизнь.

Р. Л.

 

Глава 1

Она не заметила его в тени. Однако его острый взгляд внимательно следил за ней, пока ее несли вниз по лестнице большого дома в специально сконструированном кресле на шестах, которые спереди и сзади держали двое дюжих слуг. Это была первая прогулка Изабеллы Вудли за время выздоровления, после того как она почти месяц назад прибыла в аббатство Ностелл, старинный загородный особняк, в котором семейство Уинов проводило лето. Совсем не догадываясь, что за ней кто-то следит, она жадно подставила солнцу овальное лицо и вцепилась худыми руками в подлокотники кресла, когда оно слегка качнулось.

— Какой великолепный день! — радостно воскликнула она, и ее чистый голос в тишине был слышен далеко.

Весна в 1737 году была в полном разгаре, однако недомогание, случившееся за долгую поездку в Йоркшир и совпавшее с ненастной погодой, задержало ее дома дольше, чем того хотелось бы.

Невзирая на физическую слабость, приковавшую ее к креслу до этого долгожданного дня, она испытала ощущение, будто снова родилась и обрела свободу, пока ее несли через передний двор к лужайкам, за которыми виднелся открытый парк.

Томас Чиппендейл, высокий, широкоплечий и сильный мужчина с сумкой плотницких инструментов в руке, шедший куда-то по поручению, остановился, чтобы посмотреть, как ее вынесут через главный вход Ностелла и пронесут мимо него. Хотя еще не истекли семь лет его обучения ремеслу плотника-краснодеревщика, он смастерил это кресло, на котором сидела обессилевшая девушка. В плотницкой мастерской имения Томас потратил на него не один час своего времени, которого и так было в обрез, но он еще не видел, как им воспользуется человек, для которого оно предназначалось.

Из кресла получился предмет мебели изящной формы, в этом не было сомнения. Он был не из тех, кто скромно взирал на свои достижения, и с удовольствием отметил, что все части кресла хорошо гармонируют между собой, а его полированная поверхность не уступает лоску атласа. Невзирая на то, что он сосредоточил все внимание на работе своих рук, его творческий взгляд поразило необычное зрелище, какое представлял силуэт этого трио из одной девушки и двух носильщиков, шествовавших по изогнутой дугой лужайке. Ему показалось, что они удивительным образом напоминают китайские фигурки на лакированной шкатулке, каждую из них золотил солнечный свет на фоне множества зеленых оттенков сочной листвы и парковых насаждений. Он мысленным взором даже вообразил эту саму шкатулку. Она стояла в одной из прихожих дома, великолепная вещица особого зелено-золотистого цвета, какой он ценил гораздо выше черного или багряного, обычно встречавшихся среди ввезенных из Китая предметов мебели и пользовавшихся большим спросом с тех пор, как началась торговля с этой далекой и таинственной страной. Шляпка девушки с плоским верхом, широкими полями, повязанная лентами и надетая поверх муслинового чепчика, лишь усилила отдаленное сходство этой маленькой процессии с восточными образами. Однако Томас слышал, что мисс Вудли родилась в Бристоле и ее корни были столь же английскими, что и йоркширская земля, на которой он вырос. Он смотрел ей вслед до тех пор, пока она не исчезла за деревьями. Ему запомнилось, что она, невзирая на слабость, сидела грациозно, словно подчеркивая работу искусных рук мастера.

Изабелла с радостью смотрела на английский парк, окружавший ее. Раньше она лишь мельком видела его из окон дома. Она чувствовала себя такой больной и усталой, что ничего не заметила, когда ее вынесли из экипажа после приезда в Ностелл. Она преодолела многие мили одна вместе со служанкой только потому, что ее овдовевшая мать и младшая сестра Сара с радостью спровадили ее под ответственность семейства Уинов после того, как ухаживали за ней много недель, что причинило им значительные неудобства. Однако в то время они делали ради нее все возможное, забыв о собственных ссорах и сплотившись, как часто поступают люди перед лицом неожиданных обстоятельств.

— Доусон, только послушайте, как поют птицы, — радостно сказала она, обращаясь к мужчине, шедшему впереди кресла. Мать отнеслась бы неодобрительно к тому, что она разговаривает со слугами, но оба ее носильщика были приятными, надежными парнями, служившими у хозяина дома, а она не привыкла верить мнениям других.

— Госпожа, сегодня утром они уж чересчур разошлись, — согласился Доусон, кивая головой, местами тронутой сединой. Он и его товарищ относились к своей подопечной по-отечески и радовались тому, что им поручили легкую работу носить ее.

— Они не меньше меня радуются тому, что погода изменилась к лучшему, — сказала она, улыбаясь. Пребывание в четырех стенах, какая бы гостеприимная атмосфера ни царила в Ностелле, все еще напоминало ей одинокую комнату и мучения от лихорадки, с которой врач задумал справиться, распорядившись состричь ей все волосы. Они начали снова отрастать, образуя бледный золотистый покров под муслиновым чепчиком, однако она решила не обнажать голову до тех пор, пока не сможет красиво уложить их.

Слуги уверенным шагом продолжали нести кресло с Изабеллой вдоль классических статуй, стоявших в нишах, выстриженных в высокой изгороди. Ностелл исчез позади за зелеными лужайками, но рядом, к северу, поднимался новый особняк под тем же именем, его еще скрывали строительные леса. До его завершения было еще далеко. Это здание будет гораздо больше прежнего, в нем уже заметно влияние модного итальянского архитектора шестнадцатого века Андреа Палладио, чьи виллы в классическом древнеримском стиле украшали современный итальянский ландшафт и в последние десятилетия вызвали настоящую революцию в архитектурном дизайне Англии. Многие богатые семьи перестраивали свои дома, чтобы идти в ногу с идеальной симметрией, которую требовал стиль Палладио, или же сносили свои жилища, чтобы полностью изменить их облик. Старый Ностелл ожидала та же участь сразу после того, как будет готово новое жилище. К тому же небольшие храмы, оранжереи с колоннадами и бесконечные ротонды пополнят семейный парк, воплощая все, что отмечено знаком классики.

Хозяин дома, принимавший Изабеллу, сэр Роуленд Уин, был одним из множества аристократов, кому выпала честь самому видеть творения Палладио во время путешествия по Франции, Италии, Швейцарии и другим странам для завершения образования. Он вернулся с обычным набором богатого путешественника — картинами, древними монетами, скульптурами, керамикой и другими произведениями искусства, которым требовалась подходящая обстановка, чтобы показать их в наилучшем свете. Но гораздо важнее было то, что вскоре после возвращения он женился на прелестной Сузанне Хеншоу, наследнице лондонского мэра, и ему потребовалось по-настоящему великолепное жилище, где новая хозяйка леди Уин могла бы верховодить, демонстрируя свой ум и очарование.

Первоначальный вариант нового особняка являлся почти копией виллы Мочениго, которой сэр Роуленд очень восхищался, но дабы он гармоничнее вписался в английский фон, его изменил выдающийся молодой архитектор Джеймс Пейн, который теперь руководил строительством. У выраставшего здания имелся центральный блок, который дополнят павильоны, внушительные и грациозные квадратные колонны, фронтон над входом. Все это завершит картуш герба семейства Уинов. Сэру Роуленду не терпелось поскорее вселиться в новое здание, но он продолжал щедро принимать гостей в прежнем особняке. Услышав, что старшая дочь недавно умершего знакомого политического деятеля неделями лежит в лихорадке, чуть не унесшей ее жизнь, Роуленд вместе с женой решили, что ее следует пригласить в Ностелл поправить здоровье.

Сэр Роуленд твердо верил в целебные свойства йоркширского воздуха, поскольку ветер дул с Северного моря и на своем долгом пути впитывал полезные вещества из трав, росших в пустошах, болотистой местности и лесах. Это ему пришла в голову мысль о переносном кресле, в котором идущая на поправку девушка сможет ежедневно покидать дом и без напряжения подышать воздухом, пока не окрепнет до такой степени, что будет в силах гулять самостоятельно. До сих пор Изабелла могла путешествовать в нем, избегая необходимости преодолевать многие пролеты лестницы и казавшиеся бесконечными коридоры дома, который служил монастырем августинцам до того, как два столетия назад эти религиозные заведения прикрыли. Изабелле казалось, будто нет ничего удивительного в том, что сэр Роуленд решил построить более удобное жилище, хотя ей стало известно, что леди Уин полюбила старинное здание, в которое она вошла еще будучи невестой, и не торопилась переселяться в новые роскошные покои, ведь они все равно от нее никуда не уйдут.

Слуги несли Изабеллу мимо беседки, увитой зеленью, к оранжерее с колоннами, балюстрадами и обшитыми панелями внутренними стенами. Кресло опустили на мраморный пол на том месте, куда падал солнечный свет, спинку поправили, чтобы ей было удобнее сидеть, скамеечку для ног выдвинули для той же цели, после чего слуги удалились, забрав с собой шесты. Оставшись одна, она подумала, что никогда так не радовалась средству передвижения, изобретенному для нее, как в этот день, когда ее унесли дальше, чем она смогла бы уйти собственными усилиями. В конструкцию этого изящного кресла было вложено так много изобретательности! В прорези на подлокотнике нашлось место для ее книги, игольного кружева, завязываемой шнурком сумочке, где хранились ручное зеркальце, черепаховая расческа, носовой платок с кружевной оборкой. Обивка из зеленой волосяной ткани не впитывала холод, который в доме достиг бы тела через легкую одежду, а сиденье было столь просторным, что вмещало кринолин с боков ее платья, причем он не мялся. Ей говорили, что кресло незадолго до ее приезда смастерил один работник, нанятый в имении. Тот же искусный мастер занимался кукольным домом, ибо леди Уин вдруг пришла в голову капризная мысль сохранить точную копию старого дома в новом особняке, да так, чтобы каждый миниатюрный предмет мебели точно воспроизводил то, чем в нем пользовались сейчас. Изабелле не терпелось поскорее взглянуть на него, хотя она и раньше встречала подобные изысканные причуды. Подобно джентльменам, которые были причастны к Ост-Индской компании, другим масштабным торговым затеям и любили хранить модели своих кораблей и других вещей, прославивших историю, многие дамы обожали кукольные дома, дававшие возможность показать любимые вещи, крохотные фигурки самих себя, одетые в копии настоящих платьев. Ни одному ребенку не позволяли коснуться рукой этой тщательно спланированной выставки.

Изабелла снова повернула лицо к солнцу, закрыла глаза, ее длинные ресницы подрагивали, когда яркий свет стал проникать сквозь них. В любое другое время она поостереглась бы подставлять лицо лучам солнца, но они были еще слабыми и не могли причинить вреда. Она охотно нежилась в лучах солнца и предавалась своим мыслям. Но вскоре нежное тепло улетучилось, и она заметила, что небо заволокло облаками. Поежившись, Изабелла отбросила шаль, которая накрывала ей колени и, опираясь на руки, поднялась и вышла из кресла. Лучше пройтись, чем сидеть и замерзнуть, ведь только физические упражнения позволяли надеяться, что ее ослабевшие конечности, снова обретут прежние силы.

На мгновение она оперлась о дверной косяк, выпрямила плечи и приготовилась к трудному испытанию. Как и прежде, она выбрала себе цель. Она совершит на двадцать шагов больше, чем прежним днем прошла по дому. Изабелла решительно и осторожно ступила вперед по дорожке между клумбами. От этого физического усилия сердце забилось быстрее, колени затряслись, но она не сдалась и достигла намеченной точки.

Отдохнув несколько минут на каменной скамейке, она решила рискнуть и преодолеть еще несколько ярдов, что ей неплохо удалось. Она осталась довольна собой. Только обернувшись, чтобы проделать обратный путь, Изабелла поняла, что безрассудно увлеклась. Казалось, оранжерея осталась на опасном удалении от нее, более того, безобидный ветерок неожиданно изменил направление, принес скверную погоду, усилился и бил ей прямо в лицо.

Она уже устала, каждый шаг назад давался с огромным трудом, накидка то вздымалась, то обвивала ее тело, ленты шляпки пустились в дикий пляс. Вскоре она обнаружила, что шатается от полного истощения сил, и вытянула руки вперед, дабы удержать равновесие. К ее отчаянию, одна тяжелая капля дождя упала ей на руку, другая — на плечо. Спустя мгновение небо разразилось ливнем.

Стараясь из последних сил найти укрытие от дождя, она споткнулась, упала головой вперед, и у нее сбилось дыхание. Ей казалось, что она никогда не сможет встать, и она заплакала от отчаяния. Ужасная мысль, что она наверняка умрет от нового приступа легочной лихорадки, заставила ее снова подняться на колени, затем на ноги. Изабелла думала лишь о том, как добраться до спасительного кресла, где она окажется в полной безопасности, избавится от дождя и ничто не причинит ей вреда. Но скудные запасы сил совсем покинули ее и, сделав еще один нетвердый шаг, она снова упала.

На этот раз ее подняли. Доусон и его товарищ вернулись, когда переменилась погода, и, не найдя девушку в оранжерее, побежали искать ее. Изабеллу завернули в теплые покрывала, которые слуги прихватили с собой, усадили в кресло и отнесли через парк в Ностелл.

Несколько дней спустя Изабелла избавилась от последствий опасной прогулки, что посчитали хорошим знаком — к ней возвращалась способность быстро восстанавливать физические и душевные силы.

Однако это происшествие, заставившее Изабеллу так переволноваться, настолько расстроило ее, что ей все меньше и меньше хотелось покидать надежное кресло, будь то дома или на природе. Она желала путешествовать в нем гораздо дальше, чем было необходимо. Временами она ловила себя на том, что трясется от страха при мысли, что придется выйти из кресла и совершить короткую прогулку. Изабелла находила предлоги, чтобы сидеть в кресле, читать или шить, она даже избегала возможности выехать в карете и впервые познала одиночество, влекшее за собой неизбежное подавленное настроение, которое обрушивалось на нее, словно черная туча. С каждым днем она все больше интересовалась креслом, задавала вопросы о дереве, из которого оно сделано, расстраивалась, когда ей казалось, что невнимательный слуга поцарапал его, и, видно, забыла, что оно является не ее собственностью, а хозяина дома. Ее горничная заметила, что этот чертов предмет мебели заворожил бедную юную барышню.

Как можно было ожидать, Изабелла наконец послала за плотником, изготовившим его.

Она ждала его в библиотеке и, случайно оторвав глаза от книги в тот момент, когда в дальней двери показался Томас Чиппендейл, крайне изумилась. Она никак не ожидала увидеть столь молодого человека. Он приближался через туннель комнат, ведших одна в другую и освещенных солнцем, лучи которого мерцали на дамаске, фарфоре, роскошных гобеленах, шел уверенно, размахивая руками, как бывает, когда молодость и хорошее здоровье бьют через край. Она невольно чуть подалась вперед, будто все ее тело стремилось уловить часть энергии, которую излучал приближавшийся незнакомец.

Тут она обуздала эту глупую фантазию и опустилась в любимое кресло, вселявшее уверенность. Она закрыла книгу, лежавшую на коленях, и опустила хрупкую руку, пальцы которой стали такими худыми, что кольца на них свободно болтались.

— Госпожа, я Томас Чиппендейл. — Он поклонился уважительно, но не подобострастно. — Мне сказали, что вы желаете меня видеть.

У него был низкий сильный голос, соответствовавший его внешнему виду. Она заметила, что, невзирая на обилие согласных среднего подъема, свидетельствовавших о его йоркширском происхождении, он избавился от распространенных слов местного диалекта и хотя держал широкополую шляпу в руке, но не вертел ею и не проявлял свойственной сельским жителям неуклюжести, какую она могла бы ожидать. Он стоял спокойно, смотрел настороженно и был озадачен приглашением, ибо между ними зияла глубокая пропасть классовых различий, материального положения и происхождения. Они внимательно смотрели друг на друга. Он был в рабочей одежде, домотканом пальто, достигавшем колен, поверх застегнутого, такой же длины камзола из изрядно поношенной кожи, а не из парчи или другого тонкого материала, какой стал бы носить джентльмен. Она заметила, что он вычистил свою одежду до прихода сюда, хотя несколько незамеченных стружек прилипли к штанам из грубой коричневой пряжи, заметила еще один кусочек бледной стружки, запутавшийся в его пышных иссиня-черных волосах, которые он завязал в пучок на затылке. Этой прическе искуснее всего подражали мужчины из партии вигов, занимавших более высокое положение в обществе. Его лицо отличалось выступающими скулами, которые придавали ему привлекательное выражение, причем темно-карие проницательные глаза играли в его облике главную роль. Нос был крупным и прямым, рот казался немного воинственным, подбородок источал непоколебимую решимость. Вообще, он был из тех мужчин, на которых любая женщина, будь то леди или служанка, взглянет раз или два, а то и три, еще до того, как он пройдет мимо нее.

Изабелла поняла, что она не составляет исключения. Сейчас ее положение было уязвимее, чем прежде; она уже составила о нем пристрастное мнение из-за этого кресла и почувствовала, что у нее перехватило дыхание, когда заговорила с ним.

— Ах, да. Это так. Речь идет об этом кресле, которое вы сделали на то время, пока я буду гостить здесь.

— Оно вам больше не подходит? Может быть, требуются лишь незначительные изменения. — По тону его голоса стало ясно, что он не допускает возможности, что с творением его умелых рук что-то может быть не так, однако он все же положил свою шляпу, быстро подошел к ней, присел и хмурым взглядом стал осматривать кресло. Девушка подергала его за рукав.

— С креслом ничего не случилось. Совсем наоборот! Я хотела поздравить вас с искусной работой и поблагодарить за то, что вы позаботились, чтобы мне в этом кресле было удобно.

Он опустился на одно колено и, оставаясь в таком положении, положил одну руку на другую и, прищурив глаза, смотрел на нее. Она хотела поблагодарить его? Мелкопоместное дворянство, не говоря уже об аристократии, не знало, что такое любезность, если дело касалось тех, кто занимал более низкое положение в обществе. В то время, когда везде строились новые и расширялись старые загородные дома, владельцев не волновали судьбы более скромных людей, если их собственность загораживала вид из больших окон. Сносились целые деревни, все население перемещалось в другое место, конечно, с целью улучшить жилищные условия, если для них строились специальные дома. На том месте, где из поколения в поколение жили и работали семьи, вырастали рощи новеньких кедров или буковых деревьев. Их мнения никто не спрашивал. Томас сам хорошо знал, что такое открывать ворота перед теми, кто занимает более высокое положение, словно превращаясь в невидимую пару рук, и молча терпеть, когда копыта лошадей и колеса обдают тебя грязью. Часто приходилось отрываться от работы, сколь бы сложной та ни была, чтобы по велению властного жеста преклонить колени на мощеном полу конюшни и счистить навоз с элегантных сапог хозяина. Приходилось таскать и показывать бессчетное число образцов дерева для будущей двери или обшивки, по чьему-то капризу перетаскивать тяжелую мебель из одного конца в другой, затем все вернуть на прежнее место, если что-то не понравилось, при этом никто даже не кивнул головой в знак благодарности! Он снова взглянул на нее.

Лично девушка его не заинтересовала в тот момент, когда он во дворе мельком увидел ее в этом кресле, однако теперь он сообразил, что она понравилась бы ему, если не была бы столь худой и обладала всеми соблазнительными изгибами женщины, которые так приятно ласкать. Ему нравился светлый цвет ее волос и, хотя голову девушки скрывал кружевной чепчик, над красивым лбом виднелся аккуратный прямой пробор и несколько мягких завитков. Невзирая на то, что болезнь оставила свою печать на ее лице, оно казалось весьма привлекательным, в нем было что-то неотразимое, приковывавшее внимание, а рот отличался красивой формой. Томас заметил ее волнение, пока он внимательно рассматривал ее. К ее бледному лицу приливала кровь, придавая ему более естественный оттенок. Ее глаза, хотя и запали от всего того, что она пережила, были замечательного ясно-голубого цвета с темными глубокими вкраплениями и напоминали летнее озеро.

— Это мой первый приезд в Ностелл, — робко сказала она. — Я боялась, что стану невыносимым бременем для хозяина и хозяйки, но ваше кресло избавило их от лишних забот. Я в силах вести почти самостоятельную жизнь в те часы дня, которые могу проводить по собственному усмотрению.

— Я лишь следовал указаниям сэра Роуленда, — напомнил он ей, не собираясь вставать.

— Я знаю, но замысел кресла принадлежит вам. Мне так говорили.

Он стал догадываться, что ее благодарность неподдельна, и это побудило его пуститься в дальнейшие объяснения.

— Дуб для него спилили уже давно на участке леса в Уорфедейле, который почти граничит с городком, в котором я родился.

— Как он называется?

— Отли. Он совсем небольшой, но там кипит жизнь. Большинство людей из близлежащих деревень и ферм едут туда на рынок.

— Я слышала об Отли, хотя никогда там не бывала. Но ведь до приезда в Ностелл я никогда не бывала в Йоркшире.

— Это самое красивое графство во всем королевстве. — Он не упомянул, что никогда не покидал его. — Мои предки жили здесь поколениями. Откровенно говоря, мы, Чиппендейлы, всегда в той или иной мере занимались древесиной. Изготовляли колеса, как мой дедушка, плотничали, как мой отец, рубили лес, строили, работали отделочниками, были отличными столярами, если перечислить лишь некоторые из выбранных ими профессий.

— Разве не было ни одного исключения?

— Единственным исключением, насколько я знаю, был один мой дядя, работавший учителем латинской грамматики в школе Отли. — В его глазах загорелись веселые огоньки. — Но даже он не совсем расстался с деревом. Дядя Джозеф точно знал, как пускать в ход березовые розги. Когда я во время учебы в школе имел несчастье стать учеником в его классе, он делал это довольно часто.

Ей было неприятно думать, что кого-то могли пороть. Однажды она видела, как провинившуюся женщину раздели до пояса и били, пока та была привязана к телеге, которую лошадь тащила по улице. Женщина отчаянно кричала, но к ее мольбам никто не прислушивался.

— Мистер Чиппендейл, я уверена, что вы не заслужили наказания березовыми розгами.

Он энергично покачал головой, отмахиваясь от ее благожелательного предположения.

— Уверяю вас, мадам, я это заслужил. У вас нет братьев? Нет? Ну, тогда понятно, что вы не знаете, на какие проделки способны мальчишки. Мой дядя относился ко мне суровее, чем к другим, чтобы его не заподозрили в покровительстве, а я был самым непослушным именно из-за родственных уз с ним.

Его непокорность объяснялась и другими причинами трогательного и мучительного характера, но он не собирался распространяться о тех годах своей жизни. Томас легко поднялся с колена, встал во весь рост рядом с креслом и отступил на шаг.

— Вы уже давно в Ностелле? — поинтересовалась она.

— Мои семь лет ученичества близятся к концу. Когда они закончатся, я смогу работать столяром-краснодеревщиком.

Он посмотрел в сторону окна, словно вглядываясь в свои новые горизонты.

— Это великолепное кресло говорит о вашем высоком мастерстве. — Она не видела смысла скупиться на похвалу, если ее заслуживали. — Думаю, вы скоро займетесь изготовлением мебели для нового дома.

Его взгляд остановился на ней. Она была в восторге от него. Женщины так легко выдают себя подернутыми влагой глазами, хотя в ее поведении не чувствовалось никакого кокетства. Ее необычайно голубые глаза выражали восторг, связанный в равной мере с его талантами мастера и привлекательной внешностью, что для него не было тайной. Если бы она была здоровой, его мучил бы соблазн испытать свое счастье. Никто, кроме него, так быстро не цеплялся за вдруг представившийся удобный случай. Что же до Изабеллы Вудли, то к ее болезненному состоянию можно было относиться лишь с состраданием. Как ни странно, он испытывал забавное сожаление оттого, что никогда не узнает ее лучше, чем сейчас.

— Госпожа, надеюсь, что вскоре я покину эти места. Пока что я сам строю свои планы на будущее.

Томас дал ей вежливый отпор. Он заметил, как она сомкнула ресницы, чтобы скрыть свою реакцию на его слова. Она тихо произнесла:

— Мистер Чиппендейл, я отрываю вас от работы. До свидания.

Он взял шляпу, поклонился и ушел. Изабелла подняла глаза и увидела, что он уходит столь же уверенно, как и пришел. Ее обидело не его нежелание обсуждать свое будущее, а жалость, которую она заметила в его взгляде. Однако разве она могла ожидать иного, день за днем беспомощно сидя в кресле; от бодрости духа и очаровательной внешности, привлекавших когда-то взоры посторонних людей, уже не осталось и следа. Можно было возразить, что ей не стоит обращать внимание на то, как к ней относится простой рабочий. Она знала, что мать первой осудила бы ее, однако от отца, всю свою политическую карьеру стремившегося сделать лучше участь простых людей, она научилась уважать всех, кто трудится честно, каково бы ни было их положение в обществе.

Изабелла с тоской посмотрела в сторону ближайшего окна. Оттуда, наверное, можно увидеть Томаса еще раз, когда он выйдет из дома. С огромным усилием, опершись на исхудалые руки, она приподнялась и вышла из кресла. От слабости у нее закружилась голова. Спотыкаясь, она подошла к окну, вцепилась в занавески, ища опоры, и выглянула на улицу. Вот он! Она почувствовала, как сердце подпрыгнуло от радости. Он быстро шел по тропинке и, наверно, скоро исчезнет из вида. Изабелла успела как раз вовремя. Когда казалось, что Томас вот-вот скроется, он остановился и, оглянувшись, из-под черной шляпы посмотрел в сторону окон библиотеки. Она затаила дыхание и отошла в сторону, хотя и была уверена, что он не видит ее с такого расстояния. Спустя мгновение он исчез из вида.

Изабелла медленно прислонилась к стене рядом с занавеской. Должно быть, он вспомнил ее, раз бросил на дом последний взгляд. Если бы ей захотелось, она в любое время

смогла бы вызвать его под тем предлогом, что креслу требуются переделки. Но даже если она не опасалась, что он разгадает ее хитрость, ей было бы трудно снова вынести его полный жалости взгляд.

Ей обязательно следует выздороветь и сбросить с себя эту беспомощность. Он увидит ее снова, только когда она сможет шагать пружинистой походкой.

Изабелла вздрогнула, поняв, что поднялась с кресла и подошла к окну без чувства страха или предосторожности впервые с тех пор, как ее вынесли из кареты после приезда в Йоркшир. Кресло, ставшее надежным прибежищем, потеряло свою власть над ней.

Однако эту власть сменили чары совсем другого рода, только более сильные.

 

Глава 2

Томас видел Изабеллу еще два раза, хотя они и не встречались. Но она так и не догадалась о его присутствии. Первый раз случился вскоре после того, как она послала за ним. Он снова пришел в дом, помогая товарищу по ремеслу принести из мастерской в верхний салон только что отремонтированный стол. Оба выходили через галерею, когда Томас заметил Изабеллу в нижнем холле. Раньше там был неф средневекового монастыря, по обе его стороны все еще стояли колонны из камня, как раз за них держалась Изабелла, ища опоры. Она перебиралась от одной колонны к другой, изо всех сил стараясь пересечь холл без посторонней помощи. Томас догадался, что она вряд ли обрадовалась бы, если бы ее увидели в столь беспомощном состоянии, и из уважения к ней не остановился, а торопливо спустился по лестнице вслед за своим товарищем. Но он заметил ее храброе поведение и пожелал ей самого лучшего.

Следующий раз он увидел ее, сидя в телеге, которая выезжала из имения. Томас воспользовался удачным случаем — кучер как раз держал путь в Отли. Изабелла оказалась довольно далеко и гуляла в обществе обитателей дома. Конечно, девушка опиралась на руку сэра Роуленда и шла медленно, но она, видно, стояла на ногах тверже прежнего. Она смотрелась хорошо даже издалека. На ней было тонкое светлое платье, кринолин с боков был перехвачен лентами вишневого цвета. Чепчик под широкой соломенной шляпой скрывал волосы и, хотя она отдавала дань распространенному капризу моды, он смотрел на это без удовольствия, считая, будто ему выказывают личное пренебрежение, лишая возможности увидеть ее без чепчика. Когда телега с грохотом выкатила за боковые ворота, он думал о том, с каким удовольствием снял бы этот чепчик с красивой головы Изабеллы Вудли в укромном месте и позволил бы свободно ниспадавшим волосам обвивать свои руки.

Его отпустили с работы на некоторое время, что должны были сделать еще давно. Джон Чиппендейл упал с лестницы, ушиб руку, и Томас отправлялся домой взглянуть, как выздоравливает отец. Домой? Нет, он больше не считал это место своим домом. Однако во время своего пребывания там, которое, как он надеялся, долго не продлится, он сообщит новость о том, что вскоре собирается покинуть Ностелл и направиться в Йорк, уже много лет как ставший процветающим центром ремесел и производства.

Йорк. Он был еще восьмилетним мальчиком и говорил на диалекте, когда отец на фургоне отправился в этот прекрасный город. С тех пор он там ни разу не был. Но он хорошо помнил, какое волнение его тогда охватило. Пока они ехали вдоль Миклгейта, Томас только и слышал, что стук колес о мостовую, которая пролегала меж высившихся по обе стороны домов, грохот от разгрузки тяжелых вещей, крики уличных торговцев, голоса спорщиков, громкий смех тех, кто нетвердой походкой выходил из таверн и пивных. Но все это заглушал звон колоколов кафедрального собора. Однако посреди всего этого шума и гама его слух уловил знакомый звук. С разных улочек и из невзрачных домом в переулках раздавался нескончаемый стук ткацких станков. Он каждый день слышал этот стук в коттеджах и лачугах Отли, где, как и в других частях Йоркшира, целые семейства ткали шерстяные ткани или обрабатывали их, чтобы кое-как перебиться. Хотя Томас был очень молод, он сделал не один челнок ткацкого станка за то раннее время обучения в семье, которое дало отличные навыки для более сложной работы в будущем. Он часто наблюдал за тем, как отец чинил ткацкий станок для какой-нибудь вдовы или другой женщины, в доме которой не было мужчины. Но в тот день они с отцом приехали в Йорк не для того, чтобы возиться с ткацкими станками. Обоих ждали более важные дела — они направлялись в лесной склад, где Джону предстояло отобрать лучшую древесину, какую он ранее не покупал. Многие годы он занимался привычной работой в богатых домах, но на этот раз ему предстояло выложить новый пол в гостиной большого особняка. Он выпятил грудь от такой чести, пока с важным видом ходил по лесному складу, осматривая то один штабель досок, то другой, не подозревая о том, что позади него юный Томас ходит с таким же видом, временами по-мужски сплевывая в опилки. Он сам изобрел это новшество, от которого мать была бы не в восторге. Когда древесину, наконец, отобрали, начались обычные споры о цене. Томасу стало скучно, он решил заглянуть под другой навес с высоким потолком, где еще не бывал. Старый рабочий, опасаясь, как бы мальчишка не выкинул какой-нибудь трюк, шаркающей походкой приблизился к нему и взирал на него недружелюбными глазами.

— Что тебе надо? Ничего не трогай, слышал? Ничего.

Томас не ответил, он вдыхал приятный аромат дорогой древесины, сложенной здесь, и лишь пожал плечами, давая понять, что слышал слова рабочего. Не без любопытства огладываясь вокруг себя, он начал разгуливать меж штабелей. Он узнал ореховое дерево, считавшееся модным среди тех, кому было по карману приобрести его. Отец нечасто имел дело с каким-нибудь из этих видов красивой древесины. Кресла, шкафы и столы для местных заказчиков Джон Чиппендейл делал из прочного дуба, бука или тиса. Однако совсем недавно один адвокат из Отли заказал колыбель для своего первенца из орехового дерева, результат оказался достойным похвалы — яркий цвет и оттенки этого предмета мебели радовали глаз.

Продолжая разгуливать и делая вид, что не замечает ковылявшего за ним старика, Томас заметил липу, которая хорошо поддавалась резной работе, а также множество другой древесины; он догадался, что та используется столярами-краснодеревщиками для инкрустации и строительства, хотя он и не знал, как она называется. Тут он заметил несколько коротких и неровных кусков темного дерева, которое прорезали полосы кремового цвета и розоватых оттенков. Мальчик пришел в восторг. Забыв о предостережении, он с благоговением провел пальцами вдоль одного куска этого светившегося дерева с трещинами.

— Ой! — Охваченный благоговейным страхом, он издал старое доброе йоркширское восклицание, которое могло значить что угодно — все зависело от того, каким тоном его произносить. — Что это такое? Оно станет красивым, если его хорошо отполировать.

Страж древесины, уже было собравшийся дать маленькому дьяволенку затрещину за непослушание, сменил гнев на милость, заметив столь неподдельный интерес мальчика. Он ответил мягче, чем собирался:

— Это эбеновое дерево.

Томас удивленно посмотрел на него.

— Не может быть. У эбенового дерева черный цвет.

Мальчик знал это, ибо видел шкатулку для рукоделия, которую чинил его отец.

— Не всегда. Некоторые стволы внизу того штабеля настоящего песочного цвета, но это адское дерево, можешь поверить мне. В нем водятся гнилые пазухи, и как только его спилят в этих огромных лесах за океаном, в нем появляются большие трещины и оно раскалывается вдоль, как те деревья вон там, самое большое ярд с хвостиком в длину. Вот почему эбеновый шпон делается из маленьких кусочков и даже тогда он будет испещрен трещинами шириной в ниточку, каким бы искусным ни был фанеровщик в своем ремесле.

Старик видел, что мальчик слушает внимательно, и стал еще любезнее.

— Поверь мне, парень, сюда за древесиной приезжают лучшие мастера Англии, нет, со всего мира. Плотники в Лондоне думают, будто они центр вселенной, но могу в любое время поспорить на свой последний шиллинг, что наши йоркширские столяры-краснодеревщики лучше них.

Томас не подвергал сомнению такое хвастовство, ибо был приучен гордиться своим графством.

— А что это за деревья? — любознательно спросил он, ухватившись за неожиданную возможность выйти за пределы знаний, полученных в мастерской отца. Он чуть не подпрыгнул, когда рабочий поплелся дальше и указал в сторону еще нескольких штабелей.

— Вот там — атласное дерево, а там — древесина клена, как это называется в мастерских. Рядом ты видишь древесину красных тропических пород, а также китайское тунговое дерево. Столяры-краснодеревщики используют эти модные древесины, чтобы получить разные оттенки и украсить узорами свои изделия. Парень, ты слышал о фанеровке? Не слышал? Ну, скажу я тебе, если ею воспользоваться, то стоимость каждого предмета мебели удваивается и утраивается, ибо она стоит дорого и требует много времени. Любой стоящий мебельщик может до блеска отполировать твердую древесину, но фанеровка — это все равно что накрасить и напудрить лицо женщины. Это приходится делать внимательно, товар должен получиться совершенным, иначе он никому не будет нужен. — Он рассмеялся сдавленным смехом над своей остротой, но мальчик не оценил ее, ибо ушел вперед и удивленно смотрел на огромной длины стволы.

— Что это? — Голос мальчика от избытка чувств сорвался на визг. Выходя за рамки того, что ему дозволялось, он начал взбираться по штабелю с ловкостью молодой обезьяны. Спустя мгновение его стащили вниз за шиворот и бросили на землю. От удара у него заболели ягодицы, он никак не ожидал, что у старика такие сильные руки. Тот яростно погрозил ему шишковатым пальцем.

— Я же говорил тебе вести себя смирно. Не исключено, что красное дерево вообще-то попало в нашу страну как материал, использовавшийся для балласта, но теперь его ждет другая судьба. Хотя это одна из самых твердых древесин, тебе не следует царапать ее своими грубыми ботинками.

— Что такое балласт? — спросил Томас, вставая на ноги и потирая заднюю сторону бриджей, чтобы унять боль, от которой у него на глаза выступили слезы.

— Груз, который не дает судну раскачиваться. Корабли, плывущие в Африку, берут с собой товары, которые разгружаются для обмена, затем трюмы набиваются рабами, которых везут в Вест-Индию. Из тех островов корабли чаще всего возвращались бы с полупустыми трюмами, если бы не было деревянного балласта. В наши дни эта торговля захватывает три края света.

Он наклонился к небольшому штабелю плохо уложенного красного дерева, напоминавшего скорее дрова, и вытащил чурку, которая раскололась посередине. Томас заметил, что это кусок, именуемый вилкой, ибо в этом месте ветка отклоняется от ствола. Старик поднял чурку и положил себе на колено, чтобы показать извивающийся узор с богатыми оттенками, возникшими во время роста.

— Парень, смотри хорошо. Это как раз то, что придает сияние фанеровке. Да, сияние или завиток, зернистость или спинка стула, напоминающая скрипку, какие только имена не придумают для обозначения формы дерева, смотря по тому, что из него делают. Слои толщиной от одной восьмой до трех шестнадцатых дюйма вырезаются из подобных этому кусков всех лучших древесин, когда фанеровщики изготовляют модную мебель по баснословным ценам для тех, кто в этом мире живет лучше тебя и меня.

Все время, пока Томас и его новый знакомый разговаривали, работники, не покладая рук, на улице нагружали фургон Чиппендейла. Джон пришел за сыном и, заметив его в дальнем конце навеса, крикнул так, что его голос отдался эхом.

— Томас! Пора ехать.

Мальчик попрощался со стариком. Он спросил разрешения взять с собой кусочек красного дерева, но получил резкий отказ. Но когда он забрался в фургон рядом с отцом, старик подошел с маленьким кусочком грушевого дерева бледного цвета, напоминавшего слоновую кость, и протянул ему.

— Сделай себе что-нибудь из этого. Я храню этот кусок уже три или четыре года, собираясь каждый день вырезать из него что-нибудь, но у меня руки так и не дошли до него.

— Благодарю тебя! — Томас с волнением схватил подарок. Грушевое дерево было мягким и легко поддавалось обработке.

Чудесный день на этом не закончился. Купив у разносчика кусок кружев для матери, они с отцом съели бифштекс, выпили пива в таверне «Синий боров» и хрустящей булкой подобрали густую подливу с тарелок до последней капли. Томас уснул в предрассветные часы, когда путешествие подошло к концу, и, еще не совсем проснувшись, протирая глаза и спотыкаясь, вошел в коттедж. Мать, прислушивавшаяся, не едут ли они, вышла, набросив шаль на ночную рубашку; при свече было видно, как она довольна, что они благополучно снова вернулись домой. Она улыбалась, пока сын кратко рассказывал о поездке.

— У нас есть древесина, а Йорк — огромный город. Однажды я вернусь туда.

— Я в этом не сомневаюсь. — Она взяла его за плечо и повела к кровати. Когда он тут же, выбившись из сил, растянулся на ней, она помогла ему снять пальто и камзол, затем опустилась на колени, расстегнула доходившие до колен гетры и сняла с него ботинки.

— Мы купили тебе подарок. — Поднявшись на локоть, он потянулся за брошенным пальто и достал кусок кружев из кармана. Ему показалось, что она никогда не была такой красивой, когда накрыла им голову, чтобы посмотреть, какое впечатление это произведет. Зубчатый край щекотал ему лицо, когда она наклонилась, чтобы накрыть его одеялами и поцеловать перед сном. Мать уже закрыла дверь за собой, когда он вспомнил, что забыл рассказать ей о куске грушевого дерева. Он уже знал, что сделает из него. Томас вырежет из него куклу для Полли Барлоу. Ей исполнилось семь лет, и за все это время у нее еще ни разу не было своей куклы.

Он точно не помнил, когда именно Полли вошла в его жизнь. У нее было грязное лицо и длинные рыжеватые волосы. Несколько месяцев назад Полли начала слоняться близ его дома, довольно большого коттеджа с соломенной крышей, расположенного на оживленной улице под названием Бароугейт в самом центре Отли. Сначала он не обращал на нее внимание. Мастерская отца была пристроена к задней стороне коттеджа напротив двора, по одну сторону которого находилась конюшня, по другую — надворные строения, где держали фургон и древесину. Сводчатый проход с неровным булыжником давал возможность въехать во двор вместе с лошадью и фургоном со стороны Бароугейт. Дети обычно заглядывали сюда и собирались у открытых дверей мастерской, чтобы поглазеть за работой обоих Чиппендейлов. Томас чувствовал, что они наблюдают с завистью в глазах, когда он перемешивал для отца дурно пахнувший клей, и знал, что мальчикам особенно хочется нажимать на педаль незатейливого токарного станка.

Но Полли не подходила к двери у всех на виду. Томас не раз ловил ее на том, что она выглядывает из-за угла или, если ему доводилось выходить на улицу, он замечал, как она скрывается в дверном проеме или убегает по соседнему переулку. Он уже начал подумывать, что у нее не все дома. Томас знал, кто она такая. Полли была одна из Барлоу, вздорного семейства во главе с матерью-неряхой и отцом-пьяницей. Семейство жило в лачуге недалеко от речки Уорф. Там было холодно и сыро, но семейство Барлоу несомненно радовалось, что живет под одной крышей и их не разлучает работный дом, бич бедного люда, который мог попасть туда, невзирая на то, состарились ли муж и жена, лишились возможности позаботиться о себе, или оба были еще молоды. Вне всякого сомнения, семейство постигла бы такая судьба, если бы Уильям Барлоу не трудился изо всех сил в перерывах между попойками. Часто можно было видеть его во время пьяной драки у постоялого двора «Герб плотника», расположенного прямо напротив дома Чиппендейлов. Он часто дрался с женой, которая бывала столь же пьяна в дни, когда мало зарабатывала стиркой. Повальное пьянство было распространенным среди этого слоя общества, но семейство Барлоу, видно, не могло удержать себя в рамках приличия, поэтому неудивительно, что сыновья выросли дикими и невоспитанными, двоих из четверых уже увезли в колонии за необузданное поведение. Что же до трех девочек, которые были гораздо старше Полли, то они, по словам Мери Чиппендейл, «стали не лучше, чем им полагалось быть». Их всегда видели на улицах в ярмарочные дни или когда через город проходил полк солдат. Томас старался не замечать странные появления Полли, но, к его растущей досаде, она продолжала подглядывать за ним при любой возможности, не раз прижавшись носом к стеклу окна мастерской, и тут же исчезала, когда он поворачивал голову в ее сторону.

Стоял пронизывающе холодный день, Томас остался один в мастерской, когда одна из дверей, закрытых из-за непогоды, скрипнула и отворилась. Он ел имбирный пряник в виде человечка, который мать испекла для него. Набив полный рот, он перестал жевать и уставился на вошедшую маленькую девочку. Полли не являла собой приятное зрелище. На ней были грязные лохмотья, с носа капало, а босые ноги порозовели от холода, она протянула к нему руку в бессловесной мольбе, давая ясно понять, что ей надо. Он протянул ей остаток пряника.

Она проглотила его, словно дикое животное. К своему отчаянию, он понял, что страшный голод взял верх над робостью и заставил ее войти в мастерскую. Полли присела и начала искать на полу, покрытом опилками, несколько крошек, которые она уронила. Девчонка засовывала их в рот, урча от удовольствия. Затем ее вырвало прямо на опилки. Это расстроило Тома.

— Не надо искать крошки. Я принесу тебе еще.

Она ничего не ответила и продолжала водить пальцами по полу, но ее светло-карие глаза под рыжевато-золотистыми ресницами следили за ним, когда он выходил через дверь, ведшую прямиком в коттедж. Он застал мать в тот момент, когда она месила тесто на кухонном столе. На деревянном блюде уже лежало несколько свежевыпеченных пряников, а те, которые стояли в кирпичной печи, источали аромат образующейся корки. Томас встал перед столом. Коснувшись пальцами края стола, он взглянул на мать через пелену муки, парившей над тестом, которое отбивали ее ловкие руки.

— Мам, мне можно взять еще один имбирный пряник?

Она ответила машинально:

— Нет. Тогда тебе не захочется ужинать.

Но он не отступал.

— Я не хочу ужинать. Мне нужен еще один имбирный пряник. Пожалуйста.

Мери Чиппендейл вздохнула, зная, что сын иногда может заупрямиться и спорить, она устало погладила тыльной стороной ладони его по лбу. Детей следует учить уважать родительские решения, а это означало, что нельзя уступать, раз дан отрицательный ответ.

— Нет, Томас. — Она говорила резко, потому что устала и у нее болела спина. Неудачные роды губили здоровье женщины, а она еще не оправилась от последнего выкидыша. — Ты, наверно, проглотил тот имбирный пряник как поросенок у корыта, раз так быстро вернулся.

В обычных условиях Томас не стал бы от нее ничего скрывать, но он знал, что мать плохого мнения о семействе Барлоу. Она пришла бы в ужас, узнав, что он оставил кого-то из этого сбившегося с пути выводка в мастерской отца, откуда можно украсть ценные вещи. Поэтому Томас не стал спорить и, когда мать отошла от стола и оставила новые пряники всходить, он сам стал вором. Уходя, Томас сгреб с полдюжины пряников из блюда, стоявшего на скамейке сбоку.

— Вот, возьми, — сказал он Полли, радуясь, что та не сбежала вместе с инструментом отца. Затем, когда ей вздумалось выхватить у него пряники, он спрятал их за спиной. — И не хватай, ты уже поцарапала мне руку.

Полли сделалась послушной, присела на корточки и начала есть с той же жадностью.

Только на этот раз она не сводила своих янтарных глаз с него. Ему стало не по себе и, раздраженный этим взглядом, он начал рыскать по мастерской. Томас уже испытывал чувство вины оттого, что стащил пряники, понимая, что так или иначе понесет наказание, если его проделка обнаружится. Его все больше злило неожиданное вторжение девчонки. Это глупое существо неделями не давало ему покоя, шпионя за ним, а сегодняшний день переполнил чашу его терпения.

— Больше не приходи сюда, — грубо сказал он. — Разнообразия ради побеспокой еще кого-нибудь. — Он сжал руки в кулаки и опустил их по швам. — Я не люблю, когда на меня глазеют.

— Я не глазею, — сказала она, засунув последний пряник в рот.

Он набросился на нее, испытывая облегчение оттого, что дал волю своей ярости.

— Нет, глазеешь. Кто бы ни пришел, он обязательно увидит твою противную рожу! Если ты не глазеешь, то скажи мне, как это называется.

Она поднялась с корточек и стояла, вяло опустив руки. У нее подрагивала нижняя губа.

— Я просто смотрю.

— Вот видишь! — злорадно воскликнул он как победитель. — Я ведь так и сказал. Почему ты это делаешь? Почему? — Тут он, к своему ужасу, заметил, что в ее глазах появились огромные слезы и потекли по щекам, она начала стирать их пальцами, похожими на обрубки. На лице остались грязные полосы.

— Ты мне нравишься, — выдавила она. — Больше, чем кто-нибудь другой.

Его лицо покрылось густой краской. Шея у него тоже покраснела, щеки горели, кончики ушей пылали. Он напрягся от смущения, вызванного ее словами, и хрипло произнес:

— Ты меня не знаешь.

— Нет знаю.

— Нет, не знаешь. Ты обо мне ничего не знаешь. Если я дал тебе немного еды, это еще не значит, что мы знакомы. — Его негодование росло. — Если бы тебя дома кормили как следует, то в твоей глупой башке не появились бы такие сумасшедшие мысли.

Ее худое лицо напряглось, предвещая угрозу, брови сердито сдвинулись.

— Не смей плохо говорить о моих маме и папе.

Его терпение было готово лопнуть.

— Вот видишь! — язвительно сказал он. — Ты говорила, что я тебе нравлюсь больше всех, но, когда надо это доказать, ты выбираешь своих никудышных родителей.

Но едва эти слова слетели с его уст, он пожалел, что оскорбил ее. Лицо Полли выражало обиду и враждебность. То, что она сказала ему, не касалось дочерней верности, которая была столь же естественной, что и смена времен года или дня ночью, какие бы ни возникали обстоятельства. Он поступил неверно, не скрывая свое презрение и унижая ее в одно и то же время. Но исправить положение уже было невозможно. Она ему ничего не ответила. Гневно сверкая глазами, она засунула два пальца глубоко в рот и спустя мгновение изрыгнула на пол тошнотворную массу имбирных пряников вперемежку с черной смородиной. Затем она выбежала из мастерской. Томас ненавидел ее. Ненавидел и стыдился себя.

Он попытался убрать мастерскую, но его застигли врасплох до того, как он успел завершить это противное занятие. Как Томас и опасался, мать пожаловалась отцу, чтобы он выпорол его за непослушание и прожорливость. Будучи человеком мягким, Джон не проявил особого рвения и не стал больно пороть сына. Однако совесть не давала Томасу покоя, что было гораздо хуже не очень чувствительных ударов отцовского ремня. Полли явилась к нему, почти умирая с голоду, а он вынудил ее пренебречь единственной хорошей едой, какую она уже давно не видела. Он ворочался и метался в постели и не мог уснуть, ему хотелось лишь одного — загладить свою вину перед Полли.

Такая возможность подвернулась в начале декабря. После той ужасной встречи она не показывалась близ его дома, но однажды рано утром, когда Томас напоил лошадь и возвращался из конюшни, он заметил, что она притаилась у входа во двор. На этот раз она казалась еще тоньше, бледнее и несчастнее прежнего, но он был рад видеть ее.

— Полли! — воскликнул он с теплотой в голосе и побежал к ней.

Полли уже приготовилась драться, опасаясь, как бы он не запустил в нее пустым ведром, которое держал в руке, однако, услышав его голос, настороженно продолжала стоять на месте. По причинам, неведомым детскому уму, она любила его. Это чувство возникло еще в то время, когда она впервые увидела его на рынке рядом с отцом. Ей понравились его черные вьющиеся волосы, круглые щеки, напоминавшие розовые яблоки, и уверенная манера поведения. Томас бросил случайный взгляд в сторону Полли, но не заметил ее. Его глаза сверкали, словно горящие уголья, и он понравился ей еще больше. Он обожала его с чисто детской наивностью, полностью забыв о том, к какому семейству принадлежит. Она была зачата во время хмельной похоти, недоедала с самого рождения, сносила пинки и тычки, ставшие обычным явлением, и казалось чудом, как она могла выжить среди грязи и нищеты. Полли видела жестокость, блуд, необузданный гнев и совсем не подозревала, что у жизни могут быть и светлые стороны, но по-своему тосковала по любви и нашла выход, обратив свою любовь к мальчику, который был всего на несколько месяцев старше ее.

— Извини меня, — выпалил он. — Я не должен был говорить те слова. Давай дружить.

Полли не знала, что такое любезность. Она просто не встречала подобное явление. Полли шмыгнула носом и вытерлась тыльной стороной ладони.

— У тебя поесть не найдется?

Таким образом добрые отношения были восстановлены. Он живо закивал головой.

— Подойди к заднему крыльцу. Я принесу тебе мяса, сыра и несколько кусочков хлеба.

Хорошо, что он еще не завтракал и чувствовал, что имеет право отдать свою порцию тому, кто нуждался в еде. С имбирными пряниками дело обстояло иначе, ведь он тогда уже съел свою долю. Боле того, на этот раз родителям было нечего опасаться, ведь Полли безобидно ждала на улице, а мастерская была заперта, так что из нее ничего не стащишь. Оставив ее у порога, он вошел в кухню, ярко освещенную очагом. Отец уже уплетал сыр, холодную баранину и соленые огурцы, а мать нарезала буханку хлеба. Томас заговорил с вызовом в голосе:

— На улице ждет Полли Барлоу. Она голодна, и я поступлю так, как в прошлое воскресение велел приходский священник. Я поделюсь с ней мирскими благами.

Воспользовавшись тем, что родители пришли в замешательство от столь необычного заявления, он начал сгребать еду на тарелку, поставленную для него.

— Подожди, — спокойно произнесла мать. Он насторожился и прикрыл тарелку рукой, подумав, что мать собирается отнять ее. Но она прошла мимо него и широко открыла дверь кухни. Подавив вздох, она тихо сказала:

— Входи, Полли. На таком холоде нельзя есть. Съешь немного супа у огня.

Полли вошла и, когда дверь закрылась, осталась стоять у нее, смотря большими от испуга глазами. Джон взмахнул ножом, приглашая ее подойти к очагу.

— Дитя, садись на тот табурет. Никто тебя не укусит.

Томас, не ожидавший такого участия родителей и опасаясь, что ему позднее все равно не миновать беды, вошел следом за матерью в кладовую, все еще крепко держа свою тарелку.

— Не надо возиться и подогревать суп, — взволнованно сказал он. — Она может съесть мой завтрак.

Мери уже налила немного супа в небольшой котелок, и он заметил, как она добавила в него несколько больших ложек хорошего мясного студня.

— Бедному съежившемуся желудку ребенка нужна более легкая пища, чем холодное мясо и свежий хлеб, — объяснила она. — А теперь иди, садись за стол и ешь. Потом найдешь ту пару ботинок, из которой ты вырос в прошлом году, и возьмешь пару своих белых чулок из корзины для тряпья.

Томас весь просиял.

— Спасибо, мама. Мне не пришло бы в голову найти ей, что одеть.

Спустя час Полли вышла из коттеджа в чулках и хорошей обуви. На плечах у нее была старая шаль, а в кармане лежал завернутый сыр и хлеб для предстоящего обеда. Так она впервые утолила голод в доме Чиппендейлов, и ей предстояло вернуться сюда еще много раз. Шали она радовалась недолго, одна из сестер реквизировала ее, а позднее две старшие сестры, не поделив этот предмет, разорвали его на мелкие кусочки. Мери вскоре поняла, что Полли надо дарить такие вещи, которые налезают только на нее и ни на кого больше, но даже тогда ботинки снимали с ног ребенка или пальто с плеч, чтобы продать их за несколько пенсов. Мери положила этому конец, отправившись в дом Барлоу, где заявила всему семейству, что эти вещи дают Полли в долг и, когда они станут ей малы или износятся, то должны быть возвращены ей для хозяйственных целей. Например, они пойдут на тряпки для мастерской или чистки лошади. В противном случае она обратится к местному мировому судье. После такого ультиматума у Полли перестали отбирать подаренные вещи, а девочка извлекла из этого выгоду, прочно утвердив свои права среди братьев и сестер, не говоря уже о родителях.

Когда Уильям Барлоу работал и на столе появлялась какая-нибудь еда, Полли не приближалась к дверям кухни дома Чиппендейлов, а иногда приходила в мастерскую или ждала, когда сможет пройтись с Томасом, если отец отправлял его куда-нибудь с поручением. Больше всего она любила воскресные или летние дни, когда Томасу не надо было работать, тогда оба гуляли по лесу или ловили рыбу в Уорфе самодельными удочками. Всякий раз, когда Томас бывал вместе с друзьями, гонял мяч с мальчишками своего возраста, лазал с ними по деревьям или бегал наперегонки, она становилась угрюмой, ревновала и отсутствовала столь долго, сколько могла вынести, не видя его.

Что же до Томаса, то он полюбил Полли. Были времена, когда он мог обойтись без ее общества, особенно если отец в мастерской учил его чему-то новому, но тогда она сидела тихо в углу, стараясь не выдавать своего присутствия, и совсем не мешала ему. Ему часто в голову приходила мысль о верном щенке, когда она бегала за ним, он привык терпеть ее и лишь в редких случаях тяготился ее присутствием.

Он все чаще вместе с отцом на фургоне отправлялся в отдаленные места. Иногда они что-то чинили, иногда готовили потолки для штукатуров, обшивали стены панелями, разделяли комнаты перегородками, ставили новые двери. Томас большей частью учился, следя за тем, как это делается, он подавал инструменты и гвозди, держал приставную лесенку, но время от времени подворачивалось какое-нибудь дело, с которым он мог справиться самостоятельно под пристальным оком отца. Он очень гордился своими достижениями. Между поездками в Йорк и настилом нового пола он вырезал куклу для Полли. Отец показал ему, как прикрепить руки гвоздем так, чтобы они вращались, а мать сшила для нее платье из кусочка желтого шелка, сделала шляпку и передник из индийского миткаля. Томас вырезал строгое, простое лицо с острым носом и немного выпученными глазами, аккуратно покрасил его, так что щеки стали розовыми, а рот улыбался.

Когда Томас подарил куклу Полли, она так побледнела, что он подумал, будто она вот-вот умрет, однако спустя мгновение уже обнимала ее и смеялась словно сумасшедшая.

— Ой, какая она красивая! Куколка! Она моя! Я назову ее Энни. Это очень хорошее имя. — Она целовала и прижимала куклу к себе, качала ее на руках, говорила с ней воркующим голосом и что-то напевала. После этого дня она никогда не расставалась с куклой, Мери время от времени шила для нее новые платья из цветных кусков материи, попадавшихся ей под руку.

Томасу больше всего нравилось, когда им с отцом приходилось работать в одном из многочисленных больших домов этой местности. Джон, много читавший и знавший, рассказал сыну о лондонском архитекторе Иниго Джоунсе, который в первой половине минувшего века впервые ввел в Англии афинский стиль. Томас глядел то в одну сторону, то в другую, всматриваясь во все, на что ему указывал родительский перст.

Классическая архитектура требовала идеального равновесия, чистых симметричных линий и математически точно выверенных пропорций. Томас кивал, слушал и впитывал, жалея о том, что не обладает парой дюжин глаз, ибо тогда мог бы рассмотреть каждую деталь в этих комнатах, когда их проводили через них и говорили, какую плотницкую работу придется сделать.

— Ой! — тихо восклицал он, испытывая благоговейный страх перед обстановкой, похожей на дворец. Было заметно стремление к ярким цветам на фоне белой и позолоченной штукатурки, густой, словно покрытой взбитыми сливками. Высоко над головой на потолках в буйном небе обитали великолепные боги и богини. Так создавалось бесподобное и роскошное зрелище, ослеплявшее, словно сокровище. А какая мебель!

Иногда он отступал назад, пропуская вперед отца и сопровождавшего его слугу, которые обычно были заняты разговором, а если повезло, то его на какое-то время оставляли одного. Хотя он с раскрытым ртом смотрел на огромные предметы мебели в стиле итальянского барокко, расставленные у стен и украшенные позолотой и мрамором, больше всего его привлекала английская мебель. Он был поражен ее красотой и мучительно сознавал, что ему еще так далеко до мастера, создавшего эту мебель, как земля от солнца. Тут были столы с изысканными панелями и цветочной инкрустацией, письменные столы, украшенные четко вырезанными фризами и изгибами с изображением львиной морды, кресла, обитые во что угодно, начиная с дорогих шелков, кончая рельефной кожей, с сильно изогнутыми витыми ножками, заканчивавшимися шарообразной формой с когтями. Здесь было такое множество столов, комодов на подставках, диванов, шкафчиков и книжных шкафов из орехового дерева высокого качества, что у Томаса от восторга перехватывало дыхание. Он не удерживался и проводил пальцами по завитушкам на поверхности крышек, ящиков, дверей и много раз получал выговор от служанок, боявшихся, что на мебели останутся отпечатки пальцев. Он получил крепкую затрещину от ливрейного лакея за то, что открыл ящик, чтобы лучше рассмотреть лепные украшения, и пришел в восторг от совершенства закругленного отделения. Ради этого можно было вытерпеть щипок за ухо и синяк на правой ягодице, куда пнул слуга, заставший Томаса за тем, что он в библиотеке пролистывал четыре тома архитектурных эскизов Палладио. Переводы этих книг были опубликованы до рождения Томаса, и он понимал их значение. Отец говорил, что они стали бесценным руководством для архитекторов, и, углубляясь в эти страницы, он понял, что это сущая правда. Он не мог сидеть целую неделю, после того как получил пинок, но это неудобство давно забылось, а в его памяти остались рисунки Палладио, четкие линии, выводившие куполообразные потолки, углубления и ряды ионических колонн, шагавших перед фасадом зданий, арки во внутренних двориках, порождавшие ощущение забавного спокойствия. Он никогда не потеряет уважение к такому мастерству.

Томас пытался описать Полли все, что видел, но девочка, спавшая на соломе, жившая в грязи и нищете, не могла даже вообразить такого. Случилось так, что дни их дружеского общения были сочтены, хотя они об этом не догадывались. Когда Полли не показывалась у его дома почти целую неделю, Томас испугался, что она могла заболеть. Он сам отправился бы в лачугу, где она жила, чтобы выяснить, что произошло, но Джон запретил ему, ибо как раз в таких местах зарождается чума и другие болезни. Отец сам пошел навести справки, решив держаться подальше от двери и таким образом избежать заражения. Но оказалось, что причиной отсутствия Полли была не болезнь. Джон вернулся с хорошей вестью о том, что Полли повезло. Во время прошлой ярмарки родители пристроили ее к тем, кто искал работу. Таков был обычай — предлагать разную прислугу, и ее взял какой-то человек, набиравший работников в загородный дом в нескольких милях отсюда.

Томас пришел в ужас.

— Нет! Ей не понравится такая работа! Она умрет от тоски по дому и начнет скучать по мне.

Успокаивая сына, Джон положил ему руку на плечо и ободряюще потряс его.

— Не беспокойся, парень. Полли попала в хороший дом, где ее обеспечат и накормят лучше, чем когда-либо раньше.

— Но ведь ей нет и восьми лет! Она ведь совсем ребенок. Она сосет большой палец и плачет из-за ничего.

— Детей моложе Полли используют на более неприятных работах, часто в самых плохих условиях. Благодари бога, что ее не отправили в рудник таскать вагонетки с углем вместе с другими такими же несчастными девочками.

Томас думал лишь о том, что остался в полном одиночестве, и сокрушался, что Полли придется жить среди незнакомой обстановки. Возможно, такая перемена в ее жизни в будущем обернется к лучшему, но сейчас она будет совсем несчастной. Его охватило мрачное настроение.

К счастью, примерно в это время Джон решил, что Томас достиг возраста, когда не помешает заняться учебой. Будучи трезвомыслящим человеком, он догадался, что сын обладает исключительными способностями. Мальчик еще в раннем возрасте научился уверенно читать, писать и считать и все время стремился приобрести новые знания, донимая старших множеством вопросов. У него также были задатки хорошего плотника. Джон все это видел. Мальчик отлично чувствовал дерево, обладал терпением и точностью, необходимой для этого ремесла. Можно было не опасаться, что он забудет плотничье дело из-за других предметов.

Пока Томаса было невозможно выставить из мастерской, если он над чем-нибудь работал. Джон не сомневался, что мальчик проведет свободные от учебы часы за верстаком, его интерес подстегнут обретенные знания в геометрии и измерениях, искусстве подсчета и определения длины, объемов поверхностей, без чего невозможно стать краснодеревщиком.

Томаса в должное время зачислили в местную школу, которая находилась всего в нескольких минутах ходьбы от дома. Он горел желанием приступить к учебе и, не жалея рвения и энергии молодости, обрести хорошие знания в предметах, о которых пока знал мало или ничего. В первое утро он нервничал, как любой новый ученик, но когда раздался звонок, возвещая об окончании уроков, его безграничная самоуверенность снова дала о себе знать. Полли уже изгладилась из его памяти.

Несколько месяцев спустя, когда утонули ее родители, он с жалостью вспомнил о ней. Уильям Барлоу с женой так напились, что не смогли спастись, когда река Уорф вышла из берегов и дом накрыло страшное наводнение. В ту ночь они остались в доме одни, ибо к тому времени семья распалась. Оставшиеся два мальчика покинули дом, и никто не знал, где их искать, а три девочки несколько недель назад сели в лондонский дилижанс вместе с подозрительного вида мужчиной.

Никто из детей не вернулся в Отли предать земле тела родителей, когда их обнаружили, так что церковному приходу осталось устроить им благопристойные похороны. Томас уже больше не надеялся увидеть Полли.

Верным оказалось предположение Джона, что желание сына освоить плотничье дело лишь окрепнет. Он всегда брал сына с собой на работу, если подворачивалась такая возможность. Томас был рад, если мог оказаться полезным в том, что от него требовалось, однако для него не было большего удовольствия, чем мельком увидеть роскошную мебель в прекрасной обстановке. Джон уже знал, где искать сына, если тот исчезал в таком доме. Томас все больше и больше говорил о том, что ему очень хочется однажды, когда он вырастет, сделать такую мебель самому. Джон взял это на заметку и решил позаботиться о том, чтобы сын достиг этой цели, если только мечты молодости вдруг не изменятся. Он начал присматривать ему подходящее место для обучения, когда настанет время.

Один зимний день привел отца с сыном в большой дом с красивым фронтоном, построенный в стиле эпохи Тюдоров. Перед Джоном стояла трудная задача — помочь домашнему плотнику соорудить пристройку к конюшне, расположенной в заднем дворе особняка, но Томас надеялся хотя бы через окна увидеть, какие сокровища находятся внутри. Ему не повезло — крепкому парню с парой быстрых ног нашлось множество дел. Томасу приходилось бегать целый день, если не считать очень короткого перерыва, когда он с отцом ел взятый с собой обед — пирог с мясом кролика в обществе искусных плотников и каменщиков, собранных для того, чтобы быстрей закончить строительство. Ему ни разу не представился случай побродить возле дома, и он был недоволен, когда затемно при встречном ветре возвращался домой, причем единственным источником, освещавшим дорогу, стали тусклые фонари фургона. Томас замерз и устал, и после того, как он, задремав, чуть не свалился с сиденья, Джон поднял навес, давая ему возможность забраться в фургон и свернуться под брезентом. Он нашел свернутый мешок, который служил ему подушкой, и закрыл глаза под громкий стук колес, пока фургон подпрыгивал на неровной дороге.

Под соседним брезентом что-то зашуршало и, когда он вскочил, думая, что это крыса, маленькая рука зажала ему рот, он почувствовал теплое дыхание, и хорошо запомнившийся голос Полли прошептал ему на ухо:

— Ни звука, Томас Чиппендейл! Я сбежала!

Он машинально выполнил этот приказ, накрыл себя и Полли брезентом и, оттолкнув ее руку, сердито прошептал:

— Полли! Я не знал, что ты работаешь в этом доме! Ты бестолковая деревенщина! Почему ты сбежала? Они ведь устроят погоню и отвезут тебя назад!

— Если они не найдут меня, то не отвезут обратно! — отрезала она. — Мне там не нравится. Сначала я с утра до ночи чистила горшки и сковородки. Эти знатные люди едят до отвала, а я с мальчиком на судомойне никак не успевала перемыть все. Я плакала, пока не иссякли слезы. Тогда мне все стало безразлично, и я чуть не умерла. Но одна из служанок сжалилась надо мной. Она была любовницей дворецкого и уговорила его, чтобы он позволил мне подметать, натирать полы в доме и все такое прочее. Но сейчас мне эта работа совсем опротивела. — В ее голосе появились нотки крайнего отчаяния. — Том, ты должен мне помочь. Я решила сбежать при первой возможности, какая подвернется, и когда сегодня увидела тебя с папой у конюшни, то поняла, что такая возможность появилась.

Полли обхватила его за шею, чуть не задушив, крепко прижалась лицом к нему и разразилась слезами, которые долго сдерживала, считая, что ей не подобает выказывать такую слабость.

Томас разозлился на нее. Ей повезло, ведь ее повысили среди слуг, а она бросила все ради чисто женского каприза, который он никак не мог понять. Если бы у Томаса хватило ума, он крикнул бы отцу, фургон развернули бы и отвезли Полли обратно, прежде чем обнаружилось ее отсутствие. Но он не мог предать ее. Она источала приятный чистый аромат, волосы, упавшие ему на лицо, были мягкими и шелковистыми, исчез неприятный запах, каким в прошлом отдавала ее одежда и одежда любого, кто жил в лачуге ее семьи. Ему было приятно ощущать ее тело, это было новое ощущение, пробудившее в нем любопытство. Он стал гадать, похорошела ли она и поправилась ли от вкусной еды, по тяжести ее тела он догадался, что за полтора года с их последней встречи она выросла.

Но тут его снова обуял гнев. Его ничто так не порадовало бы, как работа в великолепном доме. Когда-то он думал, что у нее не все в порядке с головой, и сейчас ему показалось, что это так. Чуть не задохнувшись, он легонько отстранил ее от себя, радуясь, что при таком свисте ветра, гулявшего в скрипучих ветвях, их перешептывания не достигнут ушей отца.

— Подумай хорошенько, прошу тебя, — умолял он. — Там не может быть так плохо, как ты говоришь. Похоже, в том доме у тебя появились друзья, но, увидев меня, ты затосковала по дому в Отли и временам, когда мы там встречались.

На это последовал сердитый ответ:

— Если ты отправишь меня назад, я утоплюсь в реке, клянусь.

Столь отчаянный ответ смутил его. Старый особняк стоял на южном берегу реки Ур, и вдруг он мысленно представил, как она ныряет в бурную реку.

— Но почему? Почему?

Прошла долгая минута, пока она нашла силы ответить.

— Там со мной жестоко обращались. Это сделал сам хозяин. Он пожилой мужчина и не любит старых женщин, если ты понял, что я имею в виду. Если бы я продолжала мыть горшки и сковородки, он бы никогда не заметил меня.

Том почувствовал, как его охватывает страх, а кровь стынет в жилах, Недавно одного мужчину из Отли повесили после того, как тело изнасилованной девочки нашли в канаве. Однажды, ожидая в таверне появления отца, он услышал, как тихо разговаривают двое мужчин, не заметивших его за деревянной скамьей с высокой спиной. Он услышал много и понял, что купля и продажа детей в Лондоне и крупных городах — дело обычное. Подумав, что Полли подверглась греховному обращению, он испытал ужасный стыд за весь мужской род. Он чуть не потерял дар речи.

— Тогда ты больше не вернешься в это место! Никогда! Я позабочусь о тебе. Я найду тебе надежное место.

Томас придумал, как поступить. Ее надо спрятать на чердаке мастерской. Чердак обогревала труба кухонного очага, а отец наведывался туда редко. Поскольку его мать лежала в постели после очередных неудачных родов, достать из кладовой еду для Полли будет совсем нетрудно. Никто ничего не заметит. Казалось, что все чудесным образом уладилось. Но ему не пришло в голову, что Полли кое-что утаила от него.

Полли оставалась в фургоне под брезентом до тех пор, пока Томас с отцом не распрягли лошадь. После того как они накормили и напоили животное, Джон вошел в коттедж проведать жену, прежде чем отправиться в трактир «Герб плотника», расположенный на другой стороне улицы. Как только опасность миновала, Томас повел Полли, державшую в руках небольшой сверток с пожитками, на кухню. Он впервые увидел ее при свете. Нет, она не похорошела, печать старости, не исчезающая с лиц бедных людей с самого рождения, лишала их возможности стать красивей даже тогда, когда их жизнь улучшалось. Но ее волосы, перехваченные сзади лентой, стали густыми и обрели красивый рыжевато-золотистый цвет, какого ему раньше не доводилось видеть.

— У тебя классные волосы, — с восторгом сказал он.

Она обрадовалась и ответила бы ему, но из спальни раздался голос матери:

— Это ты, Том?

— Да, мама. — Он вошел к ней. Она выглядела бледной и усталой, беда настигла ее предыдущим днем, но мать берегла для него нежную улыбку и хотела узнать, как прошел день. Затем он оставил ее спать, закрыл обе двери, отделявшие остальную часть коттеджа от кухни, и вернулся к Полли. Он знал, сколько отец пробудет в таверне, он там никогда не задерживался более трех четвертей часа. Они быстро и жадно доели ужин, оставленный на столе одной из соседок, помогавших по очереди, пока Мери Чиппендейл испытывала недомогание. Томас на ходу прихватил еще немного еды, кувшин с водой, чтобы Полли хватило на ночь и на следующий день. Он также взял одеяло, необходимый ночной горшок и отнес их по узкой лесенке на чердак. Полли следовала за ним, неся сверток со своими пожитками и зажженный фонарь, которые он ей вручил.

Она обрадовалась, увидев, что на чердаке есть небольшое окно, с которого можно снять ставни, тогда днем здесь будет светло. Когда оба соорудили постель на мешках с чистой стружкой, он дал ей последние наставления.

— Завтра я иду в школу, а отец весь день будет работать дома, так что тебе придется оставаться здесь до вечера, пока он не уйдет. Отец пойдет на травлю собаками привязанного быка, которая состоится на лугу при освещении. Он такого зрелища не упустит. Ты не возражаешь, если останешься взаперти до этого времени?

При свете фонаря она подошла близко к нему, ее лицо выражало нескрываемую преданность.

— Нет, Том. Здесь я чувствую себя в безопасности. Мне больше не страшно.

Он был глубоко тронут тем, что она доверяет ему. Тут она, к удивлению мальчика, обхватила его шею руками и запечатлела на его губах мягкий, влажный и странный поцелуй. Он неожиданно заволновался, отчего у него быстро забилось сердце.

— Том, мне здесь нравится, — прошептала она. — Мне здесь всегда нравилось и будет нравиться.

Затем она отступила назад и взялась за люк, закрывавший чердак, и он, будто во сне, спустился вниз по узкой лесенке.

На следующий день он в школе почти не обращал внимания на уроки. Он напряженно думал о том, как поступить с Полли. Она не могла оставаться на чердаке до тех пор, пока он подрастет, женится на ней и защитит от всего мира. Если бы мать сейчас не находилась в нервозном состоянии, он уговорил бы Полли довериться ей. Правильно было бы рассказать все человеку, заслуживающему доверия, и в обычных условиях маленькая девочка обрела бы достойную защиту. Однако, как Полли заметила за ужином, никто не станет принимать на веру ее обвинения против знатного джентльмена, и она была права. Более того, следовало принимать во внимание еще одно обстоятельство — она родилась в семье, где проституция и дебоширство было обычным делом. Какое бы решение Томас ни пытался найти, круг замыкался, и он возвращался к исходной точке. Все еще раздумывая над этим, он торопился домой.

Едва войдя в коттедж, он понял, что случилось что-то страшное. Его мать, одетая, сидела в кресле у очага, обложившись подушками, у нее покраснели глаза от слез. Отец с суровым выражением лица встал из-за стола, за которым сидел, и уставился на Томаса.

— Как долго Полли пряталась на моем чердаке?

Так вот в чем дело. Отец обнаружил ее, но еще не все потеряно. Хорошо, что все раскрылось и он сможет обратиться за помощью к взрослым.

— Со вчерашнего вечера. Я больше нигде не мог оставить ее. Полли страшно обидели, и я подумал, что лучше всего оставить ее там, пока не найдется самое верное решение. Отец, надеюсь, ты не сердился на нее. Здесь я во всем виноват.

— Я ее не видел. Я только знаю, что она там была.

Томаса охватил страх.

— Где же она в таком случае?

Он бросил учебники, которые держал в руках, и бросился в мастерскую. Люк был открыт. Томас уже почти добрался до него, думая найти Полли в каком-нибудь углу чердака, когда следом за ним в мастерскую вошел отец.

— Там ты никого не найдешь, — глухо сказал Джон. — Скорее всего, она страшно испугалась, услышав голоса двух представителей закона, которые во дворе наводили о ней справки. Само собой разумеется, я сказал, что понятия не имею, где ее искать, ведь я не подозревал, что она рядом. Но ведь известно, что она родилась в Отли, и они расспрашивали всех, кто с ней был знаком. Позднее я вышел из мастерской на пару часов, а когда вернулся, то нашел люк открытым. Наверно, она испугалась, что они вернутся, и удрала. К полудню ее поймали.

От отчаяния Томас громко простонал и медленно спустился по лесенке. Если бы он был дома, Полли бы ни за что не вздумала бежать.

— Она не должна возвращаться в тот старый дом. Это плохое место.

— Они отвели ее не туда, а в тюрьму Йорка, где она останется до суда.

Не веря своим ушам, Томас уставился на отца.

— В чем ее обвиняют?

— В краже. Я слышал, будто при ней нашли улики. У нее в кармане лежал кошелек с тремя золотыми гинеями, которые она стащила у хозяина.

Лицо Томаса стало пепельно-бледным.

— Полли не воровка! — Но он вспомнил звон монет, когда Полли поднималась по лесенке на чердак. Тут в его голове все прояснилось. Она не украла эти деньги. Эти деньги Полли дали за молчание, а когда девочка сбежала, ее обвинили в краже, чтобы никто не поверил ей, даже если бы она сказала правду. Разве можно ожидать, что наивный ребенок расстанется с тем, что ему показалось целым состоянием, невзирая на то, за что ей достались эти деньги? Он вздрогнул и почувствовал тошноту. — Что с ней будет? — со страхом спросил он.

Джон обнял сына и прижал его к себе.

— Не знаю, мой мальчик. В глазах закона ее вина уже доказана. Нам остается лишь надеяться на снисходительный приговор.

Три недели спустя Полли судили вместе с семнадцатью другими арестованными, некоторые из них были закоренелыми преступниками, схваченными с краденым имуществом. Всем вынесли один приговор. Ожидали, что их, как водилось, приговорят к смертной казни через повешение, причем возраст обвиняемого не являлся поводом для помилования, сколь бы лет ни было арестованному. Но судья решил иначе. В американских колониях испытывался острый недостаток рабочих рук, а среди самых отъявленных преступников, сидевших на скамье подсудимых, оказались несколько мужчин, обладавших разными профессиями строителей, которым там найдется хорошее применение. Что же до рыжеволосой девчонки, то горести и обретенный опыт побудят ее исправиться, когда она станет рабыней на новой земле, если выдержит плавание и чреватые с ним опасности.

Томас тут же обрадовался, услышав, что Полли избежала виселицы, но опечалился при мысли, что ее обрекли на мрачное будущее. Но мать успокоила его, говоря, что он должен радоваться тому, что Полли осталась жива. Томас вспомнил, что она сильна духом и не боится трудностей, и всем сердцем надеялся, что удача не покинет ее.

Прошел еще один год, утекло много воды. Томас не по годам вырос и спустя полгода после одиннадцатого дня рождения его считали гораздо старше. Он мастерил детское кресло, готовясь преподнести его в подарок к рождению нового ребенка, ибо все признаки говорили о том, что мать скоро разрешится от бремени. В школе он поднялся выше среднего ученика, стал серьезнее и прилежнее, чем в предыдущие годы, причем самые лучшие оценки у него были в математике. Он развил в себе способность хорошо рисовать, что в школе не поощрялось и не признавалось, ибо там главное внимание уделяли академическим предметам. Однако рисование приносило ему большое удовлетворение.

Он смастерил кресло, но дарить его так и не пришлось. Мери умерла, родив мертвого ребенка. Этот удар отнял у Томаса детство. Несчастье грозило захлестнуть его. Иногда он запирался в сарае для дров и безудержно рыдал, растянувшись там на бревнах. Все осложнилось тем, что они с отцом не могли утешить друг друга, хотя и были в хороших отношениях, горе стало личным для каждого из них. Оба возненавидели коттедж, ставший холодным и пустым, тепло и свет, похоже, покинули дом вместе с женщиной, которой им все больше не хватало с каждым проходившим днем.

Джон нашел спасение в труде, удлинив свой рабочий день, а Томас, сам не ведая причину, пренебрегал уроками и искал развлечений в глупых проделках, которые все время доставляли ему неприятности. Сначала он подавал надежды, а теперь стал головной болью для учителей. Его поведение стало еще хуже как дома, так в школе, когда он узнал, что отец, проведший вдовцом несколько месяцев, намеревается снова жениться. Для Томаса стала невыносимой мысль о том, что чужая женщина займет место покойной матери.

Джона снова и снова доводило до белого каления необъяснимое бунтарство сына. Ему так и не пришло в голову, что Томас в это особо мучительное время страдает от потери отца не меньше, чем от смерти матери. Джон воспринял это как знак, что Томасу пора оставить родительский дом. Смена обстановки пойдет мальчику на пользу, нечего болтаться там, где каждый шаг вызывает воспоминания. В более радостные дни они всегда говорили о том, что Томасу следует получить основательную подготовку, когда настанет время. Что же до него самого, то неплохо завести новую семью, когда рядом не будет враждебного отпрыска от прежнего брачного союза. Отец не испытывал угрызений совести оттого, что забирает мальчика из школы. Как-никак Томас получил неплохое образование, а теперь ему самому предстоит распорядиться тем, что он приобрел, и применить это в деле. Даже в университетах студенты не станут терять времени и уйдут, если почувствуют, что приобрели надлежащие знания в каком-нибудь предмете, и никто не станет их за это корить.

Не сказав Томасу ни слова, Джон собрал лучшие произведения мальчика и, когда отправился по делам в Уэйкфилд, совершил небольшое путешествие в аббатство Ностелл. Там он показал эти произведения плотнику имения, некоему Джону Гаррисону, с которым был давно знаком. Он знал, что Гаррисон гораздо искуснее и опытнее его самого. Это был исключительно талантливый человек и сейчас трудился над счетчиком времени, предназначенным для определения долготы в море, он сделал много красивых предметов мебели, украсивших дом в Ностелле, включая превосходные часы в футляре, с которыми знакомили всех приезжавших гостей.

— Гм-м-м. — Гаррисон изучал произведения Томаса, вращая их во все стороны и рассматривая критическим взглядом. Обладая отличной репутацией, он мог позволить себе придирчивость в выборе учеников, для него характер и желание работать имели не меньше значения, чем навыки и сообразительность. — Сколько, ты говоришь, мальчику лет?

— В июне исполнится двенадцать. Детское кресло — самая последняя из его работ.

Гаррисон провел руками по спинке и подлокотникам. Хотя, разумеется, он заметил много недостатков, объяснявшихся неопытностью, но пропорции были выдержаны, а сиденье отличалось приятной формой. Он инстинктивно угадал признаки мастерства, искусно воплощенные в форме, а такого на пустом месте не бывает. Он поднял кресло, со стуком снова опустил его крепкие ножки на верстак перед собой, словно заключая договор.

— Дай мне взглянуть на этого парня. Если он окажется способным, я возьмусь обучать его семь лет, которые положением о ремесленниках отводятся для подготовки столяра-краснодеревщика. Но, — добавил он, сощурив глаза с морщинками и предостерегая от ложных надежд, — если он не оправдает мои ожидания, ты заберешь его домой.

Томасу казалось, будто над его головой рассеялись облака, ведь ему подвернулся случай оставить Отли и обрести карьеру, которая давно манила его. Целеустремленность, временно подавленная горем утраты, вновь пробудилась в нем. Мальчик без умолку говорил о том, на что надеялся и чего хотел достичь. Во время разговора Гаррисон пришел к выводу, что мальчик подойдет, и кивнул отцу. Договорились о сумме вознаграждения, за которую Томаса предстояло обучить ремеслу, обеспечив его жильем и столом. Гаррисон вручил мальчику перо, и договор ученичества был должным образом подписан обеими сторонами.

Томас вселился в дом одной из сестер Гаррисона, которая была замужем за садовником имения. Это была пара средних лет с взрослыми сыновьями, покинувшими родительское гнездо, и им пришлось по душе, что в их доме снова будет жить мальчик. Позже выяснилось, что Томас самый младший среди многочисленных работников, отданных в подчинение Гаррисону. Плотницкая мастерская находилась позади конюшен и состояла из нескольких маленьких комнат, где стояли верстаки и токарные станки. Все было ему хорошо знакомо, те же едкие запахи дерева, клея и сальных свечей вперемежку с дымом, когда разводился огонь. Ряды рубанков всяких форм и размеров лежали на полках над дверями и, как и в мастерской в Отли, оштукатуренные стены пестрели стеллажами для инструментов, на отдельных полках лежали горы свечей, щипцы для снятия нагара с свечей, старые песочные часы, горшки, набитые всякой всячиной, фонари и связки запасных свечей, перевязанных плетеной соломой. Со стропил рядами свисали плоские деревянные шаблоны, иногда они покачивались и со стуком бились друг о друга, что еще больше усиливало шум молотков и вой пил, не прекращавшийся с утра до ночи.

Гаррисон оказался строгим мастером. Он предъявлял высокие требования к себе и ожидал того же самого от тех, кто работал на него. Сначала Томас расстроился, увидев, что ему приходится начинать с нуля, будто он никогда в жизни не держал в руках стамеску или рубанок, однако некоторое время спустя мальчик понял, чем отличаются нынешние наставления от тех, какие ему давал отец. Тот был всего лишь хорошим обычным плотником, но не искусным мастером, равным Гаррисону. Томас перестроил свои взгляды и со временем с таким же рвением, как и его мастер, стал относиться к совершенству самого незначительного стыка или «ласточкина хвоста».

Пока чередой шли годы, дремавший в Томасе гений, который Гаррисон распознал в зародыше, начал проявляться в ходе умелого обучения. Казалось, будто все навыки предков Чиппендейла воплотились в нем, обрели концентрированную силу и лишь ждали настоящего учителя, который даст им выход. Гаррисон не хвалил его. Он все время критиковал и находил недостатки, чтобы обуздать в нем соблазн легко возгордиться собой, что могло лишь помешать его неуклонному росту мастерства. Томас научился соблюдать дисциплину даже тогда, когда ему в имении поручали самую простую работу, такую, как чинить заборы или клетку для кур. Однажды ему велели сделать новое корыто для поросят. Он почувствовал, что в нем развиваются способности владеть деревом по мере обретения физических сил. Стремясь выделиться в своем искусстве, от которого никогда не отрекался, мальчик начал представлять, какие богатства и успехи ждут его в будущем, если он сумеет воспользоваться своим умом и способностями. Словно подтверждая особые умения Томаса, на шестом году обучения Гаррисон отдал ему предпочтение среди старших и более опытных работников и поручил сделать мебель для кукольного дома для леди Уин. Хотя об этом не говорилось ни слова, Томас догадался, что мастер очень доволен теми образцами столов и кресел, который он недавно изготовил по чертежам самого Гаррисона.

Томас с радостью взялся за грандиозную задачу обставить кукольный дом. Эта работа потребует сотни часов работы и станет проверкой терпения и самодисциплины. Каждое крохотное соединение придется вырезать с предельной точностью, резьбу каждого столбика кроватей и кресел придется аккуратно скопировать, балюстрады лестницы, каминные полки, рамы картин и зеркал должны быть соразмерны со всем остальным. Это была труднейшая задача. Если он справится, то ко времени окончания работы докажет, что для него нет невозможного ни в мире тончайшего плотничьего дела, ни в искусстве краснодеревщика.

Предполагалось, что Джеймса Пейна, архитектора, отвечавшего за строительство нового особняка, попросят начертить кукольный дом, что он и сделал в духе архитектурного образца. Дом аккуратно располагался на подставке, его высота и ширина достигали пять дюймов, холл находился на нижнем этаже, к нему примыкали столовая и кухня. На двух верхних этажах должны были расположиться гостиная, две передние и три спальни, одна из них — роскошная спальня, какие положено иметь в больших домах. Когда Томас приступил к сооружению кукольного дома в соответствии с чертежом, Джеймс заглянул в плотницкую мастерскую, чтобы посмотреть, как продвигается работа. Точно так же он ежедневно следил за тем, что делалось на соседней строительной площадке. Действительно, кукольный дом имел тот же фронтон крыши, что и новый особняк Ностелла, украшенный картушем с фамильным гербом.

Во время этих посещений между Джеймсом и Томасом, бывшими почти одногодками, завязалась дружба. Джеймс любил говорить об архитектуре, а Томас, которого эта тема очень интересовала, поскольку имела отношение к его работе, узнал многое о пропорциях, стиле, конструкции, о чем почти ничего не ведал. Иногда они встречались за кружкой пива в местной таверне, и Джеймс подробно рассказал о Уильяме Кенте, первом архитекторе, создавшем чертежи мебели, соответствовавшие комнатам, которые сам проектировал, — это была совершенно новая идея, повсюду вызывавшая интерес. Кент, посвятивший себя грандиозной архитектуре, создавал крупные и внушительные предметы мебели, богато позолоченные и украшенные женскими головками, резными складками тканей, обилием гребешков, дубовыми листьями и желудями. Затем, будто этого было недостаточно, он покрывал все акантом, местами добавляя на всякий случай русалок с вьющимися хвостами. Джеймс, видевший работы Кента во многих домах, объяснил, сколь удачно такая мебель подчеркивала огромные симметричные комнаты, что стало правилом, особенно для тех помещений, длина которых достигала шестидесяти футов, а высота и ширина — тридцати. Он часто тут же наглядно пояснял завороженному слушателю свою мысль набросками. Джеймс также давал Томасу книги по архитектуре, которыми тот зачитывался за полночь при свете сальной свечи. Его знания расширились до новых горизонтов.

Пока Томас ехал от самого Ностелла до Отли на телеге, кукольный дом не выходил у него из головы. Если бы он трудился обычный рабочий день, изготовляя для него мебель, то завершил бы дом не раньше, чем возвели бы новый особняк. Но он целиком отдался этой работе, часто приходил в мастерскую за два часа или еще раньше других работников. В шесть часов утра Томас зевал, глаза слезились, но он продолжал работать еще долго после того, как все разошлись по домам. Ему пришлось оторваться от этой работы, чтобы сделать переносное кресло для Изабеллы Вудли, что задержало его, но, как только будет изготовлен последний предмет, он тут же уедет. Его соблазнительно манило будущее.

В Бароугейте возчик натянул поводья и с надеждой остановился у «Герба плотника». Томас спрыгнул с телеги, забрал кожаную сумку со своими пожитками и, благодарно улыбнувшись, бросил возчику денег на кружку пива, которые тот ловко поймал. Вскоре Томас пересек мощеную улицу и вошел в коттедж, служивший ему когда-то домом.

 

Глава 3

— Ой! Томас, как я рада тебя видеть!

Он вытерпел объятия мачехи, пышной, миловидной женщины, у которой ребенок постоянно был либо на руках, либо на подходе. В этом случае его будущий единокровный брат или сестра бодал его в живот, пока ее теплые большие руки обхватили его за шею, а губы запечатлели на его щеке крепкий поцелуй.

— Спасибо, мачеха. — Он высвободился из ее объятий. Хотя мальчишеская обида против нее уже давно прошла, он не мог демонстрировать притворные чувства в ответ на обращенную к нему искреннюю любовь. По природе она была любящей женщиной, не чаявшей души в муже и новых отпрысках, будто каждый день, проведенный в качестве жены и матери, был для нее чудом. Поэтому мачеха понравилась Томасу, он был благодарен ей за то, что она создавала отцу уют.

— Тебе ведь хочется немедленно увидеть своего папочку, — сказала она, не прекращая заниматься домашними делами. Мачеха начала прогонять ползавшего малыша, затем другого, только недавно начавшего ходить, и всех других, собравшихся вокруг них. Но Томас никогда не приходил с пустыми руками, он наклонился, достал из кармана засахаренные фрукты и начал раздавать их по кругу. Маленькие щечки надулись от приятного лакомства, из ртов потекли слюни и, когда наполовину съеденный кусок случайно падал на пол, крохотные пальчики тут же поднимали его и снова заталкивали в рот. Приезды Томаса всегда становились приятным событием для малышей.

Джон был в мастерской и следил за работой, которую для него делал разъезжавший плотник, которого он нанял, пока выздоравливал. Он сильно не пострадал, но работать было неудобно. Сломанная рука была закована в шинах и подвязана, а льняные повязки на пробитой голове делали его похожим на пудинг, который вот-вот опустят в горшок. Он радостно встретил сына, как всегда, был доволен, что тот приехал, но вскоре после обмена новостями начал горевать по поводу того, что с ним произошло. Подобно большинству здоровых людей, временно потерявших способность трудиться, Джон страшно жалел себя и раздражался своей беспомощностью. К следующему дню уважение Томаса к мачехе значительно возросло, ибо та обладала ангельским терпением, всегда пребывала в хорошем настроении и раздражительность мужа не выводила ее из себя. Хлопоты по дому нисколько не отвлекали ее от важного дела — ухаживать за мужем, играть с детьми, и хотя в коттедже никогда не было ни порядка, ни чистоты, но стол не пустовал, она всегда потчевала любимых чад, включая Томаса, обильной едой.

Томас гостил три дня и остался бы еще на два, если бы не кукольный дом. Третьим вечером они с отцом на пару часов уединились в таверне, стоявшей на другой стороне улицы. Здесь Томас вкратце изложил свои планы на будущее и получил родительское одобрение. Джон всегда поощрял сына, которым безмерно гордился. Оба вернулись в коттедж; в оживленном, прекрасном настроении. Как обычно, среди веселого шума, всегда царившего в доме, еще ни одного ребенка не отправили спать. Деревянные игрушки валялись повсюду. Томас случайно наступил на игрушку. Взглянув на нее, он увидел, что это кукла Полли.

— Откуда она здесь взялась? — тихо спросил он, наклонился и поднял куклу. Игрушка осталась без платья. Краски на ней почти не сохранилось, одной, руки не хватало, а нос, который он так тщательно вырезал, был сломан.

— Что? Где? — Мачеха вытянула шею, пытаясь рассмотреть, что он держит в руке. — О, эта старая игрушка. Я однажды нашла ее на чердаке, когда что-то искала там.

Томас не сказал ни слова и, все еще держа куклу в руках, вышел в освещенный луной двор и закрыл за собой дверь. Он подошел к большому бревну у мастерской, сел и прислонился к стене. Томас помнил, с какой печалью отнесся к судьбе Полли, но сейчас он ничего не испытывал. Девочка забыла куклу, пытаясь убежать от блюстителей закона, и это говорило о том, в какой страшной панике она пребывала, после чего ее было столь же легко поймать, как загнанного в угол зайца во время уборки урожая.

Где Полли сейчас? Она еще жива? В его памяти сохранились, словно туманные отрывки сна, лишь ее рыжие волосы и сладкие уста. Потеряв девственность, она впервые пробудила в нем мужские инстинкты. С тех пор он часто целовался и развлекался с множеством девушек: деревенскими горничными, служанками и не одной замужней женщиной. Он был очень чувственен, физические потребности не уступали честолюбию, не дававшему ему покоя и иногда затруднявшему способность отличить одно от другого, поскольку оба стремления были связаны единой конечной целью. Хотя сладкие обольстительные слова легко слетали с его уст, он не относился ни к одной из покоренных женщин с такой нежностью, с какой хотел защитить Полли от всего мира. Возможно, такое чувство больше никогда не возникнет. Если не считать, что совсем недавно он испытал смутную боль, когда его на мгновение посетило подобное чувство. Как и где это случилось? Он не смог вспомнить.

Томас оттолкнулся от стены, встал, собираясь вернуться в дом. Когда он ступил на заднее крыльцо и опустил руку на щеколду, чтобы войти, его удивительным образом осенило, что как раз Изабелла пробудила в нем то чувство, которое, как ему казалась, затерялось в прошлом.

Когда он вошел в коттедж, его встретил привычный шум возившихся детей, мачеха кричала, чтобы ее слышали, малыш орал. Одна голосившая девочка отпустила юбки матери, подошла и выхватила у него куклу из руки и ударила его босой ногой за то, что он посмел взять игрушку. Прижав куклу к себе, она побежала к своей кроватке.

— Утром я уезжаю, — объявил Томас. Он возвращался в Ностелл. К Изабелле Вудли.

Когда он вернулся, Гаррисон сообщил, что в его отсутствие леди Уин показывала мисс Вудли кукольный дом. Томас уже проклинал себя за то, что упустил прекрасный случай, но тут Гаррисон добавил:

— Когда я сказал дамам, что тебя здесь нет, юная леди ответила, что ей хотелось бы дождаться тебя и задать несколько вопросов.

На лице Томаса не отразилось удовольствие, которое ему доставило это сообщение. Никто не догадается о том, что он задумал. Изабелла обязательно вернется. Ему остается лишь дождаться благоприятного случая.

На следующий день она пришла сама, и стало ясно, что она ждала вести о его возвращении. Томас сидел за верстаком и изготовлял для кукольного дома кухонный стеллаж, на котором будут храниться оловянные тарелки. Еще не видя Изабеллы, он услышал ее шаги, но не оторвался от работы. Чуть сместившись на стуле, он увидел ее отражение в старом зеркале, когда она спросила одного плотника, работавшего у двери, где можно найти Томаса. Издали девушка казалась хорошенькой, но вблизи она радовала глаз еще больше. Он поразился тому, что со времени их первой встречи она полностью изменилась. Изабелла все еще была стройна, как тополь, но ее руки обрели округлость, а грудь — выпуклость. Ее аристократическое лицо расцвело и утратило изможденный вид, а кожа потеряла неестественную бледность. Даже когда она чувствовала себя плохо, в цвете ее лица не было изъяна, и он мог поспорить, что румяна на щеках предназначались не для сокрытия изъяна, а для усиления эффекта. Однако чепчик с оборками все еще скрывал волосы.

Когда она повернулась, чтобы направиться к нему, он снова сосредоточился на работе. Стук ее каблуков говорил о том, что она приближается, ее юбки шуршали. Затем до него донесся завораживающий аромат мускуса. Он медленно повернул голову и посмотрел ей прямо в глаза. Этим взглядом он дал ей понять, что ее вид тронул его до глубины души.

На Изабеллу, думавшую о нем почти каждый час, это произвело то впечатление, какое он желал, или даже еще большее. Она почувствовала, что у нее мгновенно зарождается приятный страх и охватывает все ее существо. Ради него она преодолела все тревоги и слабости. Ради него она хотела скорее обрести прежний вид, фигуру и только ей присущую ауру женственности, привлекавшую к ней поклонников в прошлом. В награду она удостоилась его красноречивого взгляда. Однако воспитание, строгие нравы в сочетании с прирожденной сдержанностью позволили ей скрыть свои чувства. Она заговорила ровным голосом, что полностью соответствовало очевидной цели ее визита.

— Доброе утро. Я пришла взглянуть на кукольный дом.

— Я ждал вас, мисс Вудли. — Он встал. — Мистер Гаррисон говорил, что вы вернетесь посмотреть на него.

— Надеюсь, я не помешала вашей работе в неподходящий момент.

— Отнюдь нет. Я к вашим услугам.

Привычные слова. Обычная вежливость. И тем не менее он полностью отдавал себе отчет в том, что придал им значение, соответствовавшее его взгляду. Она воспользовалась удобным случаем и выразила восхищение крохотным стеллажом для тарелок.

— Боже мой! Как только у вас хватает терпения!

Он повернулся к коробке, где лежали крохотные тарелки, сделанные из олова мастерами по металлу и ради нее опустил две из них в прорези. Она обрадовалась и спросила, будут ли изготовлены столовые приборы, и он ответил утвердительно. Затем он достал из шкафа аккуратно завернутый набор мебели, дело своих рук. Она воскликнула, увидев изящные детали отдельных предметов, и пришла в восторг от мозаики и инкрустации по дереву, крохотных ящиков, которые скользили так плавно, словно были сделаны из шелка. Пока она разглядывала резьбу на одном из столбиков кровати, он объяснил, что швея готовит занавески и покрывала из материала, специально вытканного для воспроизведения узора оригиналов мелким масштабом.

— А теперь я покажу вам сам дом, — сказал Томас, ведя ее в другую часть мастерской, лишенную верстаков и предназначенную для хранения изделий. Это было тускловатое место с каменными стенами и полом, но через бутылочное стекло небольшого окна сюда проникал слабый свет. Изабелла почувствовала интимную обстановку, возникшую после того, как они остались вдвоем, между ними ощущалась живая связь. Томас снял несколько коробок со старого кресла, носовым платком смахнул с него пыль и подвинул к ней, приглашая сесть. Когда он снял материал, скрывавший кукольный дом, Изабелла пожалела о том, что сидит, а не стоит перед ним. Тогда его пальцы могли бы коснуться ее.

Фасад кукольного дома был столь большим, что он открыл одну его сторону, затем другую, после чего перед глазами предстал весь интерьер. Она подумала, что ничего лучшего ей не доводилось видеть. Каждая комната была обшита панелями и покрашена, камины и трубы находились на положенных местах, кирпичный очаг с вертелом стоял на кухне, где найдет себе место стеллаж для посуды. Изабелле особенно понравились стены гостиной, оклеенные вырезками из французских гравюр и окрашенные особым способом, который придумал Джеймс Пейн, предложивший сочный антураж для изящных предметов мебели, расположённых здесь.

— Как очаровательно, — радостно сказала Изабелла и сделала жест руками, словно охватывая весь дом. — Мне почти хочется стать одной из кукол, которые будут здесь жить и самой поселиться под этой крышей.

— Выбросьте это из головы, — страстно возразил он.

Изабелла удивилась, что он сказал это так серьезно, и продолжила в привычной для себя игривой манере, надеясь заставить его улыбнуться.

— Однако я уверяю вас, что будущие обитатели кажутся вполне гостеприимными. Они пришли парами в коробке, доставленной кукольным мастером, а на хозяйке дома красное платье из шелка. Тут полный набор служанок, ливрейных лакеев и один великолепный слуга с востока в тюрбане, который начнет готовить экзотические блюда для набобов; те вернутся из индийских странствий, сколотив состояния, достаточные для того, чтобы возвести собственные загородные особняки и приступить к поиску невест. Думаю, мне не помешает оказаться в их поле зрения.

Такая фантазия не рассмешила его. Он видел кукол, которые были сделаны из воска и, по его мнению, смотрели неживыми глазами.

Куклу Полли сделали из живого дерева, из-за чего она выглядела почти настоящей и понравилась девочке, а потом и одной из его единокровных сестер, несмотря на то что ее сильно потрепали. Изабелла, одаренная молодостью и теплотой, мягким голосом с переливами и нежной женственностью, принадлежала этому миру, где мужчина из плоти и крови, будь то набоб или плотник, мог превратить ее в своих объятиях из девушки в женщину, отбросив все эти глупые фантазии в порыве настоящей страсти. Он так и сказал, только в более мягкой форме.

— Теперь у вас не будет недостатка в более приятных обожателях, раз сэр Роуленд устраивает прием в вашу честь.

Томас повернулся к ней спиной и закрыл двери кукольного дома.

Она наблюдала за ним. Значит, он слышал о празднестве, которым отметят ее выздоровление. Ему не было суждено знать, что для нее гораздо больше значит находиться с ним наедине в холодном и пыльном складе, чем принимать поздравления под хрустальными канделябрами. Однако интерлюдия подходила к концу. Томас уже взял большой чехол и накрыл им кукольный дом.

— Когда я увижу комнаты обставленными мебелью? — спросила она.

Он разглаживал складки и морщины.

— Все зависит от того, останетесь ли вы в Ностелле до тех пор, пока я не завершу работу.

— Мне предложили остаться здесь столько времени, сколько я пожелаю.

— До конца лета?

— Хозяева дома уговаривают меня остаться до конца лета.

— Если вы примете такое решение, то увидите, как кукольный дом обставят и перенесут в Ностелл.

Он поправил последний угол чехла. Со стороны конюшни к окну подъехала пустая карета, на складе стало совсем темно, стук копыт лошадей о мостовую перебивали голоса конюхов.

Когда Томас повернулся к ней лицом, обоим казалось, будто они стали ближе.

— Тогда у меня нет иного выбора, кроме как остаться. — Изабелла говорила так тихо, что он едва расслышал ее слова, хотя ей показалось, будто ее голос звучит не тише, чем шум на улице. В это мгновения казалось, будто девушку оставляют силы, управлявшие ее жизнью.

Томас смотрел на нее, прищурив глаза.

— Было бы обидно, если бы вы решили иначе.

Она встала, понимая, что должна уходить, хотя ей и не хотелось этого. Томас приблизился, будто собираясь отодвинуть кресло, и стоял так близко, что если бы она повернула плечо на дюйм, то коснулась бы его груди. Затем он сказал то, что она и надеялась, и боялась услышать.

— Вы иногда гуляете у озера, в вечерние часы. После окончания работы я сам хожу туда, когда там никого нет.

До сих пор она одна не выходила из дома после сумерек, но если бы ей удалось избежать общества других, то это можно было бы исправить.

— Возможно, я пойду туда подышать воздухом. Точно обещать не могу.

Пока Изабелла больше обещать не могла.

Она ушла, церемонно поблагодарив его на ходу за то, что он уделил ей свое время. Пока Изабелла возвращались домой, олени, совсем недалеко щипавшие траву, насторожились, почувствовав ее приближение, и подняли головы. Она остановилась и следила за оленями, пока те не присоединились к другой группе сородичей, находившихся вдали. Она остановилась, придя к убеждению, что ее раннее предчувствие оказалось верным. В этот день она решила свою судьбу, и от нее уже никуда не уйти.

В Ностелле, как и в других благополучных местах, начиная от королевских дворцов до простых жилищ мелкопоместных аристократов, в три часа дня было принято садиться за обед, во время которого подавали много блюд. Если за столом было мало человек, то пользовались семейной столовой скромных размеров. Но когда в доме бывали родственники и гости, как сейчас, сэр Роуленд и его жена усаживались в противоположных концах длинного стола, сооруженного из откидных столов, которые складывались и хранились в передней после каждой трапезы. Прочный сплошной стол из прошлых веков вышел из моды. Изабелла заняла место среди сорока с лишним гостей за столом, накрытым Дамаском, перед хрусталем и серебром, и обнаружила, что не может слушать разговоры тех, кто сидел справа и слева от нее, а аппетит, недавно вернувшийся, снова исчез. Она с трудом заставила себя отведать немного от каждого блюда, но все время думала о том часе, когда ей удастся выскользнуть из дома.

Оставшуюся часть дня она следила за погодой. Любой из слуг посчитал бы ее сумасшедшей, если бы Изабелла рискнула покинуть дом в ненастный вечер, ибо все домочадцы вместе и каждый отдельно гордились тем, что она поправилась. Даже воды Бата не смогли ей помочь. Нога сэра Роуленда вряд ли ступала хотя бы в одну из кухонь, его жена даже не видела их, но Изабелла напугала всю домашнюю прислугу, однажды явившись туда. Изабелла беседовала с поварами, которые так старались приготовить вкусные блюда, когда она чувствовала себя хуже всего. Она разговаривала с теми, кто поддерживал огонь в камине ее комнаты, чтобы не дать ей заболеть лихорадкой после прибытия в Ностелл, нашла самую незначительную маленькую прислугу на кухне, сорвавшую дикие примулы, которые ей однажды доставили на подносе. Домашняя прислуга не одобрила ее визита, но, как это ни парадоксально, оценила его по достоинству. С тех пор они оберегали ее восстановленное здоровье столь же ревниво, сколь раньше старались помочь ей выздороветь. Иногда ей надоедали подушками, пледами, зонтиками от солнца, даже когда без всего этого можно было обойтись. Больше всего ей придется остерегаться зоркого ливрейного слуги, дежурившего у двери. В любом случае она обязательно должна вернуться к десяти часам, к ужину. Тогда все соберутся за столом, начнутся любительские театральные представления, игра в карты или другие развлечения, подадут легкий ужин.

Надев черную кружевную шаль, скорее чтобы слиться с ночью, нежели уберечься от холода, она вышла из дома через неприметную боковую дверь, которую обнаружила днем. Она пребывала в сильном волнении. Луны не было, но звезды сияли ярко и крохотными огоньками отражались в озере за деревьями, указывая ей путь.

Она уже приблизилась к ивам на берегу, когда перед ней возник Томас, да столь неожиданно, что она невольно вскрикнула, чуть было не столкнувшись с ним. Он поймал ее за локти, притянул к себе и посмотрел ей в лицо.

— Извините меня, я напугал вас, — шепотом произнес он, едва заметно улыбаясь. — Я увидел вас издали и, охваченный нетерпением, совсем забыл о том, что вы можете не заметить меня.

Она тихо рассмеялась.

— Я догадалась, что это вы, даже в то мгновение, когда вскрикнула. Как глупо, что я так испугалась.

— Вам было трудно уйти?

— Нет.

— Это хорошо. — Он взял ее за руки. — Придя сюда, вы оказали мне большую честь.

Он весьма успешно освоился с хорошими манерами, наблюдая за тем, как аристократы относятся друг к другу, прислушиваясь к комплиментам, которые они расточали, видя поклоны, какие те отвешивали. Поскольку эти люди относились к сословию, которое сыграет решающую роль в осуществления завладевших им амбиций, он скоро понял, что должен готовиться, чтобы встретить их на равных, когда настанет день. Ради этого он пытался скрыть недостаток образования и смягчить присущую сельскому жителю прямоту. Он не намеревался выдавать себя за того, кем на самом деле не был, но у него хватило ума догадаться, что небольшой хитростью можно добиться многого, а если придать простым манерам немного изысканности, то скорее добьешься успеха. Эта родовитая девушка, дочь политика, бывшего главным советником сэра Роберта Уолпола, не позволит притронуться к себе, если его приятная внешность не будет сочетаться с такими же манерами.

— Я могу провести здесь один час, — сказала она.

— Не хотите прогуляться до ротонды?

Изабелла согласно кивнула.

— Я вечером там никогда не бывала.

Взявшись за руки, они рядом шли по тропинке вдоль озера, он иногда наклонялся, чтобы отстранить ветки ивы, преграждавшие путь. Между ними шел непринужденный разговор, оба ничего не скрывали о себе. Изабелла рассказала ему, что ее родители переехали из Бристоля в Лондон, когда ей было семь лет, а ее сестре — шесть. Ее отец Генри Вудли уже занимался политикой и в то время входил в состав кабинета Уолпола. Она искренне гордилась им и теми хорошими делами, какие он совершил. Полтора года назад отец умер от сердечного приступа. Это по настоянию отца сэр Роберт Уолпол согласился отменить непопулярный акцизный сбор. Генри Вудли знал, что простой народ люто ненавидел акцизный сбор на чай, кофе, шоколад, и опасался, что во время бунтов могут погибнуть люди, если распространить этот сбор на табак и вино. После отмены сбора его хвалили и противники, и члены партии вигов, к которой он принадлежал, уже не говоря о безграничной признательности тех, кто трудился и жил в нищете, ведь сбор лег бы на них дополнительным бременем. В более тонкой сфере политики он воспользовался своим влиянием и предотвратил войну с Австрией. Он проводил дальновидную дипломатию с безупречным терпением и тактом. Не приходилось удивляться тому, что вся страна горевала после его безвременной кончины.

— Это был удар, от которого я, сраженная горем, казалось, так и не оправлюсь, — призналась она.

Изабелла не сказала, что отца ей не хватало гораздо больше, чем матери. Должно быть, Августа Вудли, испорченная и глупая женщина, покорила Генри красивой внешностью, которую сохранила до сих пор. В интеллектуальном отношении они были совершенными противоположностями. Августа, не проявившая ни практичности, ни способностей, во вдовстве оставалась такой же безмозглой и недальновидной, что и курица, выпущенная за ворота. Она наделала нелепые долги, будто забыв о том, что муж уже не сможет оплатить их. Изабелла впервые поняла, каким тяжким испытанием была для отца супружеская жизнь, почему он старался обуздать мотовство жены, что навлекало на его голову оскорбления и истерики, и как ему было хорошо, когда он иногда оставался наедине со старшей дочерью. Раньше Изабелла об этом не догадывалась, но теперь стала понимать, сколь близки они с отцом всегда были характерами.

— Я понимаю вас. — Томас искренне сочувствовал ей и вспомнил утрату, которая столь тяжело придавила его, хотя он и был моложе Изабеллы, когда случилась эта трагедия.

Она молчала какое-то время и с некоторым удивлением смотрела ему в глаза.

— Знаете, это первый раз, когда я говорю с кем-либо об отце с тех пор, как потеряла его. От этого мне становится легче на душе.

— Мне приятно слышать это.

Изабелла улыбнулась ему в ответ. Они неторопливо шли дальше.

— Мы с отцом были так близки. Я искренне верю, что только со мной он мог отдохнуть и забыть тревоги прошедшего дня. Это он привил мне любовь к чтению и всегда хотел знать, что я думаю о той или иной книге. Я так рада, что мы сохранили его библиотеку.

Об этих ценных книгах вышел спор. Августа хотела распродать их просто для того, чтобы освободить книжные шкафы и, выложив изрядные деньги, переделать кабинет покойного мужа в еще одну гостиную. Она никак не могла взять в толк, что ей и двум дочерям придется покинуть этот дом из-за нехватки денег.

В конце концов Изабелла была вынуждена обсудить финансовые дела с адвокатами, ибо Августа заявила, что не понимает ни слова из их юридического жаргона. В результате дорогой дом в Лондоне продали и купили жилище меньших размеров в Бате, где Августа могла наслаждаться светскими удовольствиями, которые для нее имели столь большое значение.

Как раз в то время, когда Изабелла почувствовала облегчение оттого, что ей удалось внести некоторые порядок в их общее существование, ее сразила лихорадка. Однако мать с сестрой без устали выхаживали ее и только после того, как опасность миновала и Изабелла пребывала в состоянии полного истощения дольше, чем обе того ожидали, у них иссякло терпение.

Только ради того, чтобы избавить их от дальнейших неудобств, она согласилась поехать в Йоркшир. Видя, как обе с радостными лицами машут, провожая ее экипаж, Изабелла могла бы глубоко обидеться, если бы не понимала мелочности их натур и сильно не любила бы их вопреки всем недостаткам.

— Расскажите мне о книгах, которые вам больше всего нравятся, — сказал Томас, обрадовавшись тому, что у них много общего, ведь он сам любил читать.

— Но я и так слишком много говорю о себе, — весело ответила она. — Мне хочется услышать про вас. Расскажите мне о своих ранних воспоминаниях.

Томас рассмеялся.

— Я лепил пироги из опилок и клея, использовал брошенные чурки как строительный материал. — Он подробно рассказал о своем доме и происхождении. — Первой заслуживающей вниманию вещью, которую я сделал, была чайница для матери. Всю оставшуюся жизнь она другой не пользовалась.

Ею все еще пользовались в коттедже, но уже не как чайницей. Крышку сорвали с петель, бока покрылись щербинками, а медный замок исчез. В ней хранили разные пуговицы, булавки и брошенную повязку для глаз, несколько грязных напальчников и все другое, что туда бросала мачеха, тут же забывая об этом.

Они достигли ротонды, которую венчал купол, покоившийся на шести ионических колоннах. К ним была приставлена круглая скамейка. Во всех крупных имениях было принято, чтобы хозяин показывал гостям парк.

Гости оценивали его достоинства, и как раз ротонды, храмы и другие классические капризы становились местами отдыха, а иногда здесь можно было выпить и перекусить, к тому же все это выгодно подчеркивало окружающую природу.

Изабелле, посещавшей это место много раз в дневное время, ротонда, сверкавшая в темноте, казалась совершенно иной, будто вырезанной из лунного камня. Она села, прислонила голову к колонне и взглянула на сводчатый потолок, на котором едва можно было различить сине-золотистый узор. Она подумала, что это место похоже на миниатюрный дворец и сказала об этом. Томас, сидевший рядом, ничего не ответил, и она взглянула на него.

— Почему вы скрываете свои волосы? — тихо спросил он. — Чепчики носят матроны и пожилые женщины, а не юные девушки.

Испытывая неловкость и робость, она ответила не сразу.

— Мне стыдно, что они совсем короткие. Их состригли, когда я заболела. Волосы уже подросли, но не настолько, чтобы их можно было показывать.

— Вы скромничаете. Не сомневаюсь, что всем будет приятно смотреть на них, какой бы длины они ни были.

— Нет. Это невозможно.

— Позвольте мне взглянуть на них.

— Нет! — Будто защищаясь, она обхватила чепчик руками, но он наклонился к ней, нежно взял ее руки и потянул их вниз. Затем он снял чепчик с ее головы, волосы обрели свободу и опустились почти до плеч.

Томас так и думал. Они были густые, мягкие и блестящие. Он взял одну шелковистую прядь, поднес к своим губам, их уста почти встретились. Томас заметил, как веки девушки прикрылись, услышал ее частое сердцебиение.

— Изабелла, ты прелестна, — прошептал он.

Томас не льстил. Он подумал, что не видел ничего прекраснее этой девушки с распущенными серебристыми волосами посреди колонн в тихий вечер. Для нее этот эпизод стал сильным эмоциональным испытанием. Томас находился близко, говорил тихо и снял с нее чепчик, и это действо показалось ей столь интимным, будто он раздел ее, довел до состояния, когда не остается сил сопротивляться. Все тело Изабеллы дрожало, когда он обнял ее и прильнул к ее устам страстно и нежно, отчего она прижалась к нему, будто собираясь держать его так вечно. Именно так она представляла себе первый поцелуй. Для него настало мгновение, требовавшее почти сверхчеловеческого воздержания, он запечатлел на ее устах романтический поцелуй, чтобы не обидеть и не отпугнуть ее. Секрет ее притяжения заключался в том, что она нечаянно пробудила в нем дорогие сердцу воспоминания о почти забытой девчонке, которая любила его безгранично до тех пор, пока не исчезла из его жизни.

Изабелла оставалась с ним в ротонде до тех пор, пока позволяло время. Томас проводил ее до дома, где она постояла с ним еще несколько минут вдали от яркого света, падавшего из окон на траву. Им обоим не хотелось расставаться. Он смотрел, как она проскользнула в дверь, затем ушел.

Их романтические встречи происходили нерегулярно, ибо Изабелла из-за любезности к хозяевам дома участвовала в разных светских мероприятиях, устраиваемых дома. Иногда ее приглашали еще куда-нибудь, местные знаменитые семейства охотно ходили друг к другу в гости. Встречаясь, оба были необычайно довольны, а она — счастливее, чем когда-либо прежде, догадываясь, что влюбилась. И он был счастлив этой переменой в жизни. Когда он доверил ей свои надежды на будущее, то сделал это потому, что хотел поделиться с ней, а не подчеркнуть невозможность любой длительной привязанности между ними, что в любом случае было и так понятно из-за чистого стечения обстоятельств.

Она внимательно слушала его, если у него было настроение говорить. Ее неподдельный интерес льстил его самолюбию. Томас обнаружил, что она в отличие от большинства женщин почти не думала о своей внешности и не пыталась подать себя в выгодном свете или выпятить грудь, стремясь привлечь его внимание.

Изабелла сидела тихо, ее серьезные глаза все время пристально смотрели на него, затем она произносила умное замечание или делала предложение, что говорило о неподдельном внимании к нему.

— Как только закончу последний предмет мебели для кукольного дома, я уеду из Ностелла, — сообщил он однажды вечером. Они укрылись в оранжерее от холодного ветра, предвещавшего дождь. В оранжерее было тепло, ее весь день согревало солнце и здесь пахло экзотическими цветами, выросшими из семян, привезенных из Вест-Индии. — Я поеду в Йорк и усовершенствую там свой опыт столяра-краснодеревщика. В этом месяце заканчиваются годы ученичества, я стану мастером в своем ремесле, но мне этого мало. Много ремесел связаны с моим и, хотя я овладел неплохими практическими знаниями в каждом из них, мне хочется совершенствоваться, например, в инкрустации по дереву, а также в позолоте по дереву, в лакировке и сборке металлических конструкций. Знаю, что неплохой резчик, и могу сказать, что никто лучше не умеет делать чертежи для мебели, но мне нельзя оставаться на достигнутом. — Его черные глаза сверкнули непреклонной решимостью. — Возможно, я искусен в глазах других, но не в своих. Я должен стать лучшим во всем, за что берусь.

Изабелла обдумывала то, что он сказал.

— Я не очень сведуща в таких делах, но ведь каждым ремеслом ведают гильдии? Как ты добьешься такого высокого мастерства без дальнейшего обучения?

— Добьюсь приема в какую-нибудь гильдию краснодеревщиков, где под одной крышей собраны все мастера этих ремесел. Занимаясь своим ремеслом, я также напрямую окажусь связанным с тем, что делают они, ведь отец учил меня с детства, как приобрести дополнительные знания, наблюдая за работой искусных мастеров. — Он потряс головой, будто отмахиваясь от любого неправильного истолкования его цели. — Я не собираюсь ни у кого отнимать хлеб. Но я должен добиться лучшего, когда наступит долгожданный день.

Изабелла задумчиво улыбнулась.

— Разумеется, тот день, когда у тебя будет собственное коммерческое предприятие.

Он улыбнулся ей в ответ.

— Совершенно верно.

— Конечно, на это уйдет немало времени.

— Само собой разумеется. Но меня такая перспектива не пугает.

Она посмотрела на него ясными глазами.

— В один прекрасный день ты собираешься сколотить состояние, ведь так?

Томас не стал возражать, его глаза весело поблескивали.

— Любой ценой, Изабелла. Я не намерен оставшуюся жизнь делать мебель по образцам других или ожидать, когда досюда дойдет последний каприз парижской моды в виде новой формы реек для стульев или изгиба ножки стола. Я хочу воплотить собственные идеи, когда придет время, вот почему мне надо так много сделать.

Изабелла посмотрела на свои руки и сцепила красивые пальцы. Сколотив состояние, он мог бы жениться на ней, невзирая на свое положение в обществе. Кто же все-таки эти набобы, если не торговцы, сколотившие огромное богатство посредством самой обыкновенной торговли? Но если у него не будет денег, то пропасть между ними никогда не преодолеть, хотя у нее и есть приданое.

Изабелла ясно осознавала эту пропасть, когда присутствовала на балах, раутах и маскарадах либо в Ностелле, либо в других знаменитых домах в этом крае. Среди публики, сверкавшей драгоценностями, с напудренными париками, в прекрасных одеждах, казалось, что ее тайные встречи с Томасом происходили тысячи лет назад, но она всегда ждала того времени, когда сможет быть вместе с ним. Что же до Томаса, то он не испытывал мучительной ревности оттого, что она посещает эти сборища, его не волновало, сколько джентльменов приглашали ее танцевать, кто обращал на нее внимание, ведь судьба определила ей однажды выйти замуж за человека из собственной среды, на сей счет он не строил никаких иллюзий.

Однако он пошел бы против собственной чувственной натуры, если бы не желал с ней плотской близости, а он хорошо знал, как заставить ее пульс биться быстрее, а плоть трепетать, нежно погладив ее. Неумолимо наступил вечер, когда он считал, что настал удобный случай и дал волю поцелуям, прижимая ее к себе в страстном объятии. Не встретив отпора, он пытался предаться новым интимным ласкам, но осознавал границы, которые она не позволит ему переступить. Томас уже думал, что она больше не придет к нему. Целомудренные женщины быстро настораживаются. Однако на следующий вечер она пришла в обычное время и, как ни странно, между ними, видно, возникло новое и более глубокое взаимопонимание, хотя он не мог догадаться о причине этого. В известном смысле Томас стал считать ее равной себе, самостоятельной личностью, а не женщиной, которой можно манипулировать ради того, чтобы добиться мужских желаний, женщиной, которая ценит равенство и не станет покоряться чужой воле, женщиной, которая безоглядно отдастся, если любовь породит страсть. Томас начал догадываться, что она влияет на его образ мыслей, ибо еще со времен сотворения мира не было мужчины, готового признать, что женщина не должна беспрекословно подчиняться его власти. Возможно, ему не приходило в голову, что это объясняется той значимостью, какое она приобрела для него. Томас лишь догадывался, что без любви ее не покорить, а как раз в этом заключалась безвыходность положения.

Настал день, когда Томас отправил письмо в гильдию краснодеревщиков города Йорка с просьбой принять его на работу. Лето кончалось, неумолимо приближалась осень. До завершения кукольного дома осталось изготовить несколько вещиц. В тот же вечер он сообщил Изабелле о своем решении.

— Разве нет более короткого пути, для того чтобы добиться твоей цели и создать собственное дело краснодеревщика?

— Думаю, что есть. Но только для тех, у кого в кармане водятся деньги. Товарищества и выгодные места всегда доступны, если заплатить определенную сумму. Если бы мой отец был бы аристократом, все двери открылись бы передо мной, но в таком случае я вообще не занимался бы подобным ремеслом.

Изабелла резко подняла голову.

— Почему бы и нет? Ты ведь занимаешься творческой работой.

Томас не стал оспаривать ее утверждение. Все его существо дышало творческим порывом. У него был острый глаз на форму, изящество и строение древесины. Однако способности Томаса еще не проявились во всей полноте, отсутствие опыта все еще сковывало его, однако так будет не всегда.

— Боюсь, что не все думают так, как ты, хотя я от всего сердца желаю, чтобы было иначе.

Однако эта мысль не оставляла Изабеллу. Она вернулась в дом, поднялась наверх, чтобы привести себя в порядок к ужину, и думала о возможном повороте в его будущем, какой раньше не приходил ей в голову. Почему бы не подыскать ему благородного мецената? Очень часто состоятельные благодетели брали на себя заботу о художниках, скульпторах, а также композиторах, драматургах и писателях, оберегая их творчество от финансовых невзгод. Находясь под столь благотворной и весомой опекой, Томас мог бы начать любое коммерческое дело, какое ему нужно. Тогда никто не мог бы помешать их брачному союзу.

Спускаясь по лестнице, она решила при первом удобном случае обратиться к сэру Роуленду и попросить его взять Томаса под свое покровительство. Лучшего выбора не было, ибо ее хозяин уже знаком с высоким мастерством Томаса, о котором в ее присутствии отзывались как о прилежном работнике. Ей будет нетрудно поднять эту тему при встрече с сэром Роулендом. Удовлетворенная своим решением, она вошла в гостиную, не подозревая о том, какой сюрприз ее там ждет.

Среди множества собравшихся людей, готовых направиться к столу, стояла ее собственная мать! Да в таком великолепном новом платье из дорогого валансьена, перехваченного жемчугом! Еще больше жемчуга было в ее волосах, которые по новой моде побелели от пудры, причем завитушки и локоны стали совсем жесткими. Не успела Изабелла и шага сделать, как ее заметила сестра, находившаяся почти рядом. Та быстро подошла к ней.

— Изабелла! Где ты пропадала? Мы приехали час назад, надеясь преподнести тебе приятный сюрприз, но тебя нигде не было. — Она расцеловала Изабеллу в обе щеки, затем отступила и стала оценивающе разглядывать ее. — Ты вся расцвела. Здешний воздух принес тебе обещанную пользу. Ну, как я выгляжу? Тебе нравится моя новая прическа? А разве мое платье не прелестно?

Изабелла сразу заметила перемену, случившуюся с ее младшей сестрой. Сара обрела явно взрослый вид, по-новому убрав черные как смоль волосы, обрамлявшие ее сердцевидное лицо со сверкавшими зелеными глазами под изогнутыми дугой черными бровями. Длинный тонкий нос с миндалевидными ноздрями буквально трепетал от сознания своей красоты, а на устах играла улыбка победительницы, временно скрывшая капризную гримасу на спелых розовых губах, которая слишком часто искривляла их. Черная мушка в форме полумесяца под левым глазом подчеркивала ее лицо кремового цвета и густые длинные ресницы, которыми она пользовалась столь умело на протяжении многих лет, чтобы добиться своего. Что же до ее платья, то оно смотрелось не менее изысканно, чем у матери, однако его скроили проще, кринолин перехватывали шелковые ленты цветов радуги. Изабелле она казалась столь же милой, упрямой и настойчивой, как и прежде, а одно ее присутствие сулило Ностеллу неминуемую утрату всякого спокойствия.

— Сара, ты выглядишь просто замечательно, — искренне подтвердила Изабелла, сожалея о том, что после приезда родни у нее упало сердце.

Августа почувствовала облегчение, убедившись, что обнадеживающие вести о выздоровлении Изабеллы не оказались преувеличением. К сожалению, ее мало беспокоила старшая дочь, она все еще не могла забыть припадки ревности, которые случались с ней, когда Генри выказывал их первому ребенку любовь, какой она, Августа, больше не удостаивалась, хотя в то время их брак насчитывал менее трех лет. Казалось, она уже начала утомлять мужа поведением, которое во время ухаживания было столь очаровательным. А Изабелла всегда отличалась серьезностью, внимательностью во всем, что делала, а временами вела себя и разговаривала почти так, как Генри, что еще больше накаляло ситуацию. Августа считала, что имеет право во всем потакать Саре, столь похожей на нее. Та оказалась интересным, очаровательным юным созданием, всегда поддерживавшим настроение компании, даже когда обе были на ножах, как и сейчас. Дома обе впадали в истерики и давали волю дурному настроению, отчего лицо Генри становилось мрачным, а лицо Изабеллы напрягалось и напоминало бледную маску. Отец и дочь, несомненно, являли собой скучную пару, а Изабелла после кончины родителя пошла по его стопам, ведя надоедливые разговоры о деньгах и бережливости, так что после ее отъезда в Ностелл мать и младшая дочь почувствовали изумительное облегчение. Августе не хотелось ограничивать себя во время длительной болезни Изабеллы. Жаль, что финансовые неурядицы дали о себе знать таким образом, что их нельзя было скрыть от старшей дочери. Подавив угрызения совести, мать обняла Изабеллу, демонстрируя безграничную любовь перед семейством Уинов и всеми, кто собрался в салоне.

— Дорогое дитя! Я от всего сердца благодарю небеса за то, что снова вижу тебя в полном здравии! Когда леди Уин писала мне, что уговорила тебя провести остаток лета в Ностелле, я решила воспользоваться ее ранним приглашением приехать к тебе в удобное для меня время. И вот мы здесь! — Она красиво выбросила руку, откинула голову, показывая белую шею и пышную грудь. Если бы Августа не вышла из столь высоких слоев общества, она стала бы прекрасной актрисой и всегда привлекала бы взоры жестами и позами, которые казались не совсем естественными. Это от нее Сара унаследовала еще большую способность очаровывать и соблазнять, преследуя лишь свои эгоистичные цели.

Изабелла не знала, почему ей так тревожно оттого, что мать и сестра столь неожиданно нагрянули в Ностелл. Леди Уин была явно в восторге оттого, что они приехали, и не сомневалась, что их присутствие придаст уверенности Изабелле. Все же казалось странно, что Августе вдруг могла прийти в голову мысль отправиться в Йоркшир. Изабелла понимала, что это не связано с желанием увидеться с ней. Внимательно наблюдая за матерью, она подумала, что обнаружила признаки напряженности в ее точеном лице и тревогу в серо-голубых глазах. К тому же она сразу догадалась, что Августа и Сара не разговаривают друг с другом. Испытывая большую тревогу, Изабелла заняла свое место за столом.

Ей не пришлось долго ждать. Позднее в спальне матери, когда Сары не было рядом, она услышала всю печальную историю. Августа заламывала руки, с несчастным видом мотала головой, ведь ей приходилось говорить правду, а Изабелла слушала с растущей тревогой, едва в силах поверить, что столь большие финансовые и прочие невзгоды стряслись с матерью и сестрой за одно короткое лето. Августа все раздражалась, смотря на выражение лица дочери, напоминавшее ей мужа, стала говорить с вызовом и агрессивностью, стараясь обрести самоуверенность. В конце концов, она была матерью, а Изабелла — ее дочерью.

— Но я обдумала трудную ситуацию и нашла выход из нее, однако прошу тебя хранить это в тайне. Ни в коем случае не говори Саре ни слова. Ни слова!

Узнав, какое решение приняла мать, Изабелла встала на сторону Сары и начала отчаянно возражать, но все оказалось напрасно. Она с огорчением думала, что Августа испытывает злорадное и мстительное удовольствие от того, какую судьбу придумала своей младшей дочери.

 

Глава 4

Capa испытывала скуку и разочарование, что таило в себе опасный поворот событий. В Ностелле она ожидала найти веселое общество, поскольку Изабелла присылала такие восторженные письма, однако ей вся здешняя компания показалась необычайно скучной. Здесь было много родственников семейства Уинов, те оказались либо пожилыми, либо страстно увлекались удовольствиями, какие предоставляли верховая езда, игра в карты или бутылка спиртного. Здесь находилось изрядное число супружеских пар, у каждой был по меньшей мере один ребенок, а у некоторых — целый выводок, но детям, к счастью, не позволяли вести себя буйно, за ними следили няни в специально отведенной части парка, где можно было кататься на пони и развлекаться играми. Хорошо, что они ели в отдельной столовой. В шестнадцатилетнем возрасте Сара не очень отставала от самого старшего из этих детей, однако по части утраты невинности она далеко опередила всех. Она скоро выяснила, что единственным влиятельным человеком в Ностелле является архитектор Джеймс Пейн. Но ей не повезло — он уже влюбился в дочь местного джентльмена и больше ни на кого не смотрел. Поговаривали, что бракосочетание не за горами. Тоска, тоска, тоска.

Словно рыщущая кошечка, Сара начала искать, чем бы развлечь себя. Ее мать, укачанная семейным характером респектабельного общества, собравшегося под крышей Ностелла, наконец ослабила наблюдение за младшей дочерью, которая последние дни пребывания в Бате чувствовала себя словно в тюрьме. Сара злорадно подумала, что стала участницей в образцовом эпизоде, когда дверь конюшни запирают после того, как украли лошадь. Теперь же, после обретения свободы, она подумала, что время проходит напрасно, раз не с кем заигрывать или пуститься в более смелые и приятные приключения. Иногда ее пышное тело охватывало томительное ощущение боли, когда ей не терпелось тайных ласк и близости, приносящих невыразимое удовольствие. Когда Изабеллу отправили в Ностелл, к ним в гости нагрянул дальний кузен, обычно живший за рубежом. Это был крупный, симпатичный парень, обладавший некоторым шармом и вкрадчивыми манерами. Его звали Матиас Хэммонд. Он гостил у них несколько недель. Августа, испытывавшая любовь к его давно усопшей матери, которая оказалась ее самой дорогой подругой детства, была о нем высокого мнения и очень радовалась, что ее с Сарой иногда сопровождает столь лихой молодой человек, а его бесконечные комплименты совсем вскружили ей голову. Августе так и не пришло в голову, что за ее спиной он делает все, чтобы соблазнить дочь. Он достиг своей цели, проявив большое искусство и высокое мастерство, причем это приключение доставило удовольствие и соблазнителю и соблазненной. Неизвестно, как долго продолжались бы их страстные ночные любовные утехи, если бы в душу Августы вдруг не закралось подозрение. Он уехал в тот же день, видимо, исчез без следа, ибо лавочники, принесшие ему счета, не знали, где его искать. Августа сама запуталась в долгах и чуть не лишилась разума, обнаружив, что гость покупал все за ее счет. Ужаснувшись, она собрала вещи и в паре с дочерью спешно покинула Бат, ибо бегство оказалось единственным способом избавиться от кредиторов.

На следующее утро после приезда Сара ожидала, что Изабелла начнет упрекать ее за неблагоразумное поведение, полагая, что мать не преминула рассказать обо всем или хотя бы о том, что ей стало известно и о чем она подозревала. Дело в том, что Сара ни в чем не призналась, разглядев под безудержным гневом матери ужасную ревность, но подумала, что было бы забавно потрясти сестру интимными подробностями, и даже расстроилась, не услышав от нее ни слова. Изабелла вела себя по-деловому. Она сидела у бюро, нахмурив лоб, и складывала цифры, изучала счета, спрашивала Сару о тех счетах, к которым та имела отношение. Сара не знала, что Изабелла надеялась выгодно продать дом в Бате и все, что им принадлежит, чтобы избавить младшую сестру от участи быть предложенной на брачном рынке тому, кто больше заплатит. Она с ужасом обнаружила, что деньги отца, оставленные им в качестве приданого, израсходованы и не могут быть использованы для облегчения нынешней ситуации, но Изабелла надеялась спасти будущее. Когда она представила свои выводы Августе, то, как и рассчитывала, встретила полное недовольство.

— Продать все? — выдохнула мать с ужасом. — Где же мы станем жить? Как мы выкарабкаемся?

— По средствам, — твердо ответила Изабелла, — но уже без светских развлечений. Если мы снимем небольшой домик, где будет достаточно большая комната для использования ее в качестве классной комнаты, я могла бы давать уроки, а Сара помогала бы мне. Сначала обойдемся без экипажа, никаких слуг…

— Ты с ума сошла? — прервала ее Августа. Она была близка к истерике. — Что тогда скажут мои знакомые? На нас никто не станет обращать внимания! Из-за бедности мы окажемся униженными и опозоренными. Думаешь, я стану терпеть такие унижения из-за распутной дочери, которая не сделала ничего, чтобы заслужить подобную жертву? Честно говоря, она заслуживает как раз обратного!

Изабелла начала проявлять нетерпение.

— Нет смысла говорить в таком духе. Ты ведь не желаешь видеть Сару женой такого человека, как Натаниел Тренч, вдовца вдвое старше ее, к тому же он ей совсем не нравится. Мне невыносимо представить Сару в роли козла отпущения, невзирая на все, что она натворила или не натворила. Должна напомнить, что счета Матиаса Хэммонда — мелочь по сравнению с огромными суммами, которые ты задолжала кредиторам. — Изабелла пролистала счета, которые держала в руке. — Новые платья, кружева, специально выписанные из Франции, паланкин, обитый спитфилдским шелком, настенные рисунки и множество прочих дорогих вещей, которые тебе не по кошельку.

— Прекрати! Молчи! — Августа била себя по бокам сжатыми кулаками, расхаживая по комнате и стуча позолоченными каблуками атласных туфель. — Я не могу жить без самого необходимого, к чему привыкла. Хватит того, что твой отец считал каждый пенни. Я не потерплю никакой критики с твоей стороны!

— Ты несправедлива к памяти отца! — с негодованием возразила Изабелла.

— Достаточно! — Августа воздела руки к небу. — Если бы он должным образом обеспечивал меня, я никогда не оказалась бы в столь затруднительном положении. Конечно же, я бы предпочла, чтобы Сара вышла замуж за молодого и симпатичного человека. Другие предлагали ей руку, но никто из них не может похвастаться таким богатством, как Тренч. Натаниел так страстно влюблен в Сару, что говорил мне об этом не менее трех раз. Он даже просил твоего отца считать его серьезным женихом, когда Сара станет взрослой.

— Я уверена, что отец отказал ему.

Августа пропустила это точное предположение мимо ушей.

— Нет ничего такого, в чем Натаниел отказал бы ей. Я это хорошо знаю. Он согласится на любые условия, какие и выставлю. Сара — наше спасение от бедности и должна благодарить судьбу за это.

— У нее на этот счет будет иное мнение. — В голосе Изабеллы звучало недвусмысленное предостережение.

В ответ мать с презрением щелкнула пальцами.

— Фи! Ты и Сара всегда знали, что выйдете замуж за тех, кого для вас выберут. Браки в наших кругах всегда заключаются, исходя из практической целесообразности. Любовь может вспыхнуть после бракосочетания с таким же успехом, как и до женитьбы. Возможно, Сара полюбит человека, готового дать ей все, что ее сердцу угодно.

— Ты ведь знаешь, что Сара не сможет жить с Натаниелом Тренчем!

Августа небрежно пожала плечами.

— В таком случае пусть она ищет любовь в другом месте, но после того, как будет заключен брак. В светских кругах это вполне приемлемо, как ты знаешь из того, что видела и слышала.

— Если Натаниел так влюблен в нее, как кажется, то он будет ревнивым и властным мужем. Помнится, я слышала, что его последнюю жену почти не видели в обществе после бракосочетания.

— У нее ухудшилось здоровье после неудачных родов.

— Это он так утверждал.

Августа от негодования топнула ногой и была готова расплакаться.

— Перестань спорить о мелочах! Теперь, когда Натаниел пойдет в политику, ему нужна очаровательная и красивая жена, с которой можно появиться в обществе при любом раскладе, не говоря уже о том, что муж под ее наблюдением будет устраивать щедрые приемы. Изабелла, отбрось все свои страхи.

Изабелла сделала последнюю отчаянную попытку образумить мать.

— Умоляю тебя, не обрекай Сару на этот брак.

Августа отвернулась, подошла к окну, будто ее привлекали люди, весело катавшиеся на лодках по озеру вдали, но ее глаза ничего не видели.

— Слишком поздно, — без сожаления в голосе сказала она. — Я уже отправила Натаниелу письмо. Я приехала в этот дом именно потому, что он известил меня о своем скором приезде сюда.

Изабелла тяжело вздохнула.

— Ты уже заручилась поддержкой леди Уин в этом деле?

— Нет. Чтобы заняться политикой, Натаниелу нужна поддержка таких землевладельцев, как сэр Роуленд, и он разъезжает по всему графству.

— Моему отцу не надо было проводить кампании, чтобы заручиться поддержкой вигов. Отца с радостью поддерживали только за его заслуги, характер и честность.

Но Августа больше не слушала дочь, она с жадностью думала о размере суммы, которая ей достанется после брачной сделки. Она истребует себе дом в Лондоне и пожизненный доход, она не допустит никакой скупости или скромного вознаграждения. Затем, когда все будет скреплено подписями, об этом сообщат Саре, у которой не останется иного выхода, кроме как подчиниться воле матери. Сару надо любой ценой выдать замуж за Натаниела, тогда ее будущее обеспечено и удастся избежать скандала или незаконнорожденного ребенка, который легко может явиться на свет, после связи с Матиасом Хэммондом. Августа чуть не скрежетала зубами, ее щеки вспыхнули под белой краской на основе ртути, которой она пользовалась, чтобы подчеркнуть белизну лица. С чувством унижения она вспомнила, что каждую ночь оставляла дверь спальни незапертой, тщетно ожидая, когда этот хитрый плут заглянет к ней. Если бы она не отбросила всякие предосторожности и не пошла к нему, то, возможно, не догадалась бы о том, что происходит на самом деле. Только подумать, даже тогда Августа заподозрила одну из своих служанок, поскольку не было ничего необычного в том, что джентльмены пользовались доступностью подобных созданий. Она вернулась в свою комнату и через щель в двери стала дожидаться его возвращения. Увидев, с какой стороны он идет, Августа поняла, у кого он был.

С того мгновения она возненавидела Сару. Хотя, к счастью, угасло чувство обиды за то, что пренебрегли ее плотью, она не станет жалеть, если ей удастся сбыть эту распутницу с рук.

Изабелла вышла, смирившись с тем, что не сможет заставить Августу изменить свое решение. Она всем сердцем жалела прелестную своенравную сестру. Только позднее в тот день она поняла, что при создавшихся условиях ей самой будет легче выйти замуж, когда настанет день. Если мать будет обеспечена, а Сара хорошо устроена во всех отношениях, ей уже никто не станет чинить препятствия, если она выйдет замуж по любви.

Если бы Сара в Ностелле так не томилась от скуки, она бы не заметила, что сестра часто исчезает перед ужином. Вынужденная участвовать в театральных представлениях, что могло обернуться чем-то приятным, поскольку в труппе оказалось несколько молодых людей, Сара до исхода первой недели заметила, что Изабелла либо покидала ряды зрителей, либо вообще не присутствовала. Когда она спросила об этом, Изабелла отвечала уклончиво, тем самым невольно обострив любопытство сестры. Ведь не может же Изабелла ходить на свидания с одним из женатых мужчин этого общества? Нет, это исключено! Только не Изабелла. Сара стала изучать остальных мужчин, у кого был хотя бы малейший шанс завоевать ее внимание, но методом исключения всякий раз убеждалась, что таковых здесь нет.

Сара не очень верила, что Изабелла кем-то увлеклась, но, желая удовлетворить любопытство, она велела своей служанке выведать, куда уходит ее сестра. Служанка сообщила интересную новость. Изабелла иногда в темноте встречалась с неизвестным мужчиной, обычно у озера или, если стояла прохладная погода, в оранжерее.

— Эми, об этом никому ни слова, — предупредила служанку Сара.

Та спокойно ответила:

— Госпожа, меня не надо предупреждать, ведь я не сплетничаю. Разве я в Бате не доказала, что умею держать язык за зубами? — Это служанка меняла простыни на постели Сары после ночей бурной любви и тайком относила их в корыто для стирки. Эми Уоллес не любила свою юную госпожу, но была расчетлива и корыстна, дорожила своим местом и не собиралась лишиться его.

Сара кивнула, взяла из комода платье, которое ей надоело, и бросила его служанке. Такая одежда у служанок ценилась на вес золота, ибо ее всегда можно было выгодно продать на рынке поношенной одежды.

Ей не пришлось долго выяснять, кто этот загадочный мужчина. Выходя из своей комнаты, она встретилась с хозяйкой дома. Та улыбнулась ей.

— Из плотницкой мастерской принесли мой кукольный дом, — кивнув головой, сообщила ей леди Уин. — Я хочу взглянуть на него. Пойдемте со мной.

Они спустились по лестнице, прошли по коридору и оказались в передней. Сара, отставшая от леди Уин на два шага, заглянула в комнату и увидела свою сестру — та разговаривала с широкоплечим рабочим высокого роста и внушительного телосложения, который стоял спиной к открытой двери. Что-то в восторженном выражении лица Изабеллы, в том, как она пристально смотрела на этого парня, рассеяло сомнения Сары. Так вот с кем она встречается! Стало понятно, почему Изабелла встречается с ним тайком. Ох, с каким удовольствием она станет дразнить робкую, строгую в вопросах морали сестру насчет того, что та выбрала себе столь неожиданного кавалера.

Сара умышленно выжидала, позволяя леди Уин опередить себя на несколько шагов. Во время последующего разговора она заметила, что молодой Человек почтительно повернулся, дав ей на мгновение возможность увидеть свой профиль, затем, сделав широкий жест рукой, он скрылся с ее глаз, когда направился к кукольному дому, выставленному на обозрение. Леди Уин и Изабелла последовали за ним и скрылись за дверью.

Сара не спешила. Переступив через порог, она остановилась в дальнем конце комнаты с тем, чтобы незаметно понаблюдать за черноволосым парнем с крепким телосложением, за чертами его лица, которые пленили сестру. Изабелла и леди Уин оживленно обсуждали кукольный дом, его комнаты, а он отвечал на их вопросы. Дом еще не был обставлен, но недавно сшитые занавески уже висели на месте, а специально сотканные ковры лежали на полу. Насколько Сара поняла, мебель скоро будет доставлена вместе с картинами и другими вещами. Во время разговора она услышала его имя: Чиппендейл. Но какое имя ему дали при крещении? О чем с ним шепчется Изабелла, когда они остаются наедине? В душе Сары проснулось смутное чувство недовольства. Такой бесспорно великолепный мужчина пропадает зря, общаясь с ее целомудренной сестрой. Его внешний вид радовал глаз, несмотря на грубую одежду. Даже его голос с сильным акцентом звучал не дерзко, а твердо и уверенно. Тут он вдруг поднял голову и заметил Сару.

Она догадалась, что скрывается за его мимолетным взглядом. Когда детство осталось позади, она познакомилась с этим жгучим взглядом мужских глаз. Теперь такой взгляд наполнял ее радостным сознанием собственной власти над противоположным полом, она знала, что обладает магнетической силой притягивать и соблазнять всех, кого пожелает. Иногда казалось, что Сара источает особый букет ароматов, привлекавших к ней внимание мужчин со всех углов помещения, площади и даже на улице, когда она проходила мимо. Ее зеленые глаза вызывающе посмотрели на него, они дразнили и соблазняли. Почти в то же мгновение Сара подошла к хозяйке дома и сестре и, потирая ладони, на ходу воскликнула:

— Какой изумительный кукольный дом! Я и не думала, что он окажется таким большим. Скажите, чьи руки сотворили его?

— Эта честь принадлежит мне, — ответил он без лишней скромности.

Сара повернулась и посмотрела ему в лицо, делая вид, будто не заметила, что он здесь.

— Правда? Как вас зовут, мой любезный?

Она заметила, как он стиснул зубы, услышав ее высокомерный тон, и ее тело охватило почти безудержное возбуждение. С таким же высокомерием она наклонила голову в знак того, что расслышала его, когда он назвал свое имя, затем умышленно повернулась к нему своей узкой спиной, чтобы продолжить беседу с остальными. Однако первый шаг был сделан. Сара знала, что игра будет развиваться не совсем так, как с Матиасом Хэммондом, но правила останутся прежними. Как могла она думать, что во время пребывания в Ностелле придется скучать? Все говорило о том, что ее ждет весьма приятное времяпрепровождение.

Через час Эми отправили узнать о Томасе Чиппендейле все, что возможно: когда он работает, где обитает, когда свободен и где на территории имения его чаще всего можно застать.

Получив необходимые сведения, Сара начала строить тайные планы. Для нее уже не имело значения, какие отношения существовали между Томасом и Изабеллой. Скоро она пресечет их в корне. Сара тешила свою не очень встревоженную совесть тем, что все это в конце концов принесет Изабелле лишь пользу. Что до нее самой, то она искала не чувств, а возбуждения, опасностей и по-настоящему волнующего приключения. Мать ошибалась, полагая, что Матиас Хэммонд первым познакомил ее с любовными утехами. Правда, он лишил ее девственности, но и другие до него допускали вольности, которые им то позволялись, то запрещались в зависимости от ее настроения. От зоркого глаза можно было легко скрыться, иногда хотя бы на несколько полных волнения минут, если прибегнуть ко лжи, отговоркам и запирать дверь. Здесь, в Ностелле, у нее появилось больше свободы, чем когда-либо раньше, и она не станет тратить попусту ни одного мгновения этого времени.

Сара не стала медлить и тут же отправилась в конный двор, где велела седлать лошадь для себя. Отослав конюха, она подошла к двери плотницкой мастерской и встала так, что солнце падало на нее сзади, алое перо в ее треуголке трепетало, его цвет сочетался с окантовкой костюма амазонки, юбка которого была отделана оборками и оказалась достаточно короткой, чтобы из-под нее можно было разглядеть ботинки с пряжками.

— Мне нужна помощь, — властно заявила она. И когда ближайший от нее плотник уже собрался подойти к ней, она указала стеком на Томаса.

— Вы! Да, вы поможете мне.

Томас вышел во двор следом за ней. Ей лишь надо было помочь забраться в седло, и он сложил руки, чтобы она могла ступить на них. Устроившись в седле, она взглянула на его сердитое лицо, в ее глазах сверкали озорные огоньки.

— Я не помощник конюха, — твердо сказал Томас. Он уже не был учеником и мог отстаивать свои права ремесленника. В настоящее время только сэр Роуленд мог отдавать ему приказания.

— Вы исключительно негалантны, — ответила Сара, одарив его своей скупой, но пленительной улыбкой. — Разве вам было так трудно помочь мне?

Он прищурил глаза.

— Нет, — ответил он неуступчиво, поглаживая шею лошади, — но больше не обращайтесь ко мне таким тоном.

Сара приподняла брови.

— Почему вы думаете, что я обращусь к вам еще раз?

Он мог бы ответить, что если у нее иные намерения, то его дерзость должна была обидеть ее до глубины души. Томас мог наговорить ей много других неприятных вещей, но время и место для этого были неподходящими. Он лишь пристально и насмешливо взглянул на нее, давая понять, что разгадал ее хитрости.

— Если вы без помощи не можете сесть на лошадь, то вам, разумеется, понадобится услужливая рука, когда вы пожелаете спешиться.

Она весело смотрела в его глаза и угадала ход его мыслей.

— Должна признаться, что вы правы. Ждите меня здесь, во дворе, когда я вернусь. Если вам угодно, мистер Чиппендейл.

Сара рассмеялась и ускакала. Скривив губы так, что показалось, будто он улыбнулся ее дружелюбному уколу, он вернулся к работе. Когда она вернулась, он был во дворе, нежась на солнце во время обеденного перерыва, на который отводилось четверть часа, чтобы рабочие могли съесть то, что принесли с собой в плотницкую мастерскую. Он встал, поскольку уже закончил трапезу, и опередил конюха, который собирался помочь ей спешиться. Глядя на него сверху, Сара все время улыбалась и опустила обе руки ему на плечи, когда он хотел поддержать ее. Она медленно опустилась на землю, прижавшись к нему. Ноздри Томаса наполнились свежим воздухом, окружавшим девушку, он почувствовал восторг Сары от верховой прогулки, ее приподнятое настроение, похоже, передалось ему. Он не отпускал ее еще несколько секунд, у обоих стала кружиться голова от близости. Она заговорила тихим голосом, чтобы те, кто был во дворе, ничего не расслышали.

— Молодец… Ах, совсем забыла, мистер Чиппендейл. Молодец. — Сара улыбалась, поджав губы, словно дразня его, она прикрыла глаза длинными ресницами, чтобы лишь он увидел, что таится в их изумрудных глубинах.

Когда Сара удалилась, ему пришлось вытерпеть шутки товарищей по поводу того, что она из всех выбрала именно его, но он лишь беспечно пожал плечами и ничего не ответил. Однако он не мог выбросить ее из головы, что мешало сосредоточиться на работе. Он был обижен, недоволен и горел желанием принять вызов, который увидел в ее глазах.

Изабелла не заметила, как ее сестра утром в доме переглянулась с мужчиной, которого она любила, но ее встревожили очень знакомые повороты в поведении Сары. Та довольно задрала подбородок и звонко смеялась, отпускала остроумные замечания, больше предназначенные для тех, кто стоял на заднем фоне, нежели для тех, в присутствии кого произносились. Затем этот особый шелест юбок, когда она быстро перебирала ногами. Присутствующим казалось, что Сара полна огня и жизненных сил. Это служило еще одним знаком того, что сестра пребывает в игривом настроении и рядом находится мужчина, которого она собирается поймать в свои сети. Изабелла уже не помнила, который раз видела Сару в подобном оживленном состоянии по той же причине или те случаи, когда мужчины, неспособные оторвать глаз от младшей сестры, осторожно наводили справки о ней у старшей. Затем, если они были незнакомы, то всегда просили познакомить их с Сарой, в чем Изабелла им не отказывала и замечала, как ловко младшая сестра делала вид, будто не видела их пристального внимания к себе. Пока Изабелла еще не уступила Саре ни одного из своих поклонников, ибо ее ухажеры были более серьезными людьми, что мать и младшая сестра относили за счет ее степенного поведения. Обе винили отца в том, что в ней появился нетипичный для женщины интерес к политике и общественным делам, обе не догадывались, как он радовался, что нашел родственную душу и на интеллектуальном уровне обращался с ней скорее как с сыном, нежели дочерью. Это придало ей ощущение независимости, решимости постоять за себя, если понадобится. Если бы Сара сумела увлечь кого-нибудь, кто сделал ее предметом своих ухаживаний, это ничуть не вывело бы ее из равновесия. Томас был первым, кто тронул и пленил ее сердце.

За обедом Изабелла не могла не заметить, что Сара крайне возбуждена, ее глаза светились, лицо говорило о том, что она вполне довольна собой. Сара бросала на противоположную сторону стола ликующие взгляды, а это еще с детства говорило о том, что она уверена, будто в чем-то одержала верх над старшей сестрой. Изабелла была озадачена и насторожилась. Неужели Сара, лишь увидев ее в то утро вместе с Томасом, заподозрила, что она знает его ближе, хотя оба делали вид, что незнакомы? Или же было столь очевидно, что она влюблена, и никому из тех, кто знал ее, не составляло труда догадаться об этом? Если все обстояло так, то почему Томас не произнес тех слов, которые она жаждала услышать от него?

В тот вечер, как только она появилась, Томас обнял ее, прижал к себе, горя желанием рассказать о том, что получил благоприятный ответ из Йорка. Желанное место краснодеревщика ждало его, ему оставалось лишь покинуть Ностелл. Изабелла слушала, радуясь ему и думая, что он волновался бы еще больше, если бы ей удалось поговорить с сэром Роулендом насчет покровительства. Пока у нее не появилось возможности изложить свою просьбу хозяину дома, ибо две встречи, которые у нее были с сэром Роулендом, неожиданно прервали другие посетители, а теперь срочное дело вынудило его отправиться в Лондон на несколько дней. Изабелла решила поговорить с ним наедине после его возвращения из столицы.

Они сидели в оранжерее, ставшей обычным местом встречи августовскими вечерами, когда воздух был не столь теплым, но вдруг в ее душевное спокойствие вселилось смятение. Как бы совсем невзначай Томас стал расспрашивать ее о сестре. Сколько ей лет? Надолго ли приехала в Ностелл? Почему Изабелла о ней ничего не говорила, если не считать упоминания о приезде Сары?

— У нас ведь было много других тем для разговора, — ответила Изабелла, охваченная беспричинным и безудержным страхом. Ведь такой поворот разговора ей был знаком и раньше, только тогда он не имел для нее значения.

— Это верно, — дружелюбно согласился он. — Она тебе рассказывала, что сегодня каталась верхом на очень норовистой лошади и хорошо справилась с ней?

— Ты видел ее в седле?

— Она поскакала из конного двора прямо в парк. По состоянию лошади, когда она вернулась, могу сказать, что та скакала галопом большую часть пути. — Затем он плавно заговорил о лошадях и верховой езде, чем занимался с самого детства. Изабелла обычно слушала внимательно, когда он рассказывал о себе и о своем детстве, но сейчас она насторожилась, угадав тактику сестры. Когда Сара раньше желала совершить прогулку верхом, лошадь приводили к двери дома, так было принято, если у гостей Ностелла возникало желание посидеть в седле. Изабелла пыталась унять свои опасения, поскольку Томас относился к ней с прежней бережностью и заботой, но радость от встречи угасла. Ей показалось, что в этот вечер он вел себя немного рассеянно, будто часть его мыслей витала где-то далеко. Изабелла подумала, что это объясняется его предстоящей поездкой в Йорк, но в то же время с тяжелым сердцем задавалась вопросом, не успела ли Сара уже встать между ними.

В этом отношении она ошиблась. Правда, Томас весь день не мог думать ни о чем, кроме Сары, будто в его кровь просочился разогретый яд, его обуревало чувство мести, он разглядел, какую игру она затеяла с ним. Но в его глазах она не поднималась выше любой другой шлюхи, задрать ей юбки казалось все равно, что поднять хлопчатобумажную занавеску, а когда подвернется случай, он воспользуется ею как женщиной этого пошиба. Хотя Томас предпочел бы, чтобы Сара не состояла в родственных отношениях с Изабеллой, ничто его не связывало, а по мужскому разумению все, что могло или не могло случиться с такой распущенной девицей, как Сара, не имело никакого отношения к тем глубоким чувствам, какие он испытывал к Изабелле. К несчастью для Изабеллы, она чувствовала себя еще уязвимее перед угрозой Сары, потому что отношения с Томасом не определились с самого начала из-за их различного материального положения. Эту дилемму она только что мысленно разрешила. Если бы Изабелла под воздействием тревоги дала волю своим тайным чувствам, о глубине которых он даже не догадывался, она бы заставила его полностью забыть о Саре и покорила бы его своей безграничной любовью. Но опасения сковали ее, сделали более сдержанной, чем прежде. Она чувствовала, что попала в сети, которые сама расставила, и не могла из-за излишней гордости высказать ему все, что накопилось в ее сердце.

Томас почувствовал ее скованность, но истолковал ее по-своему. Он знал, что рано или поздно их отношения прекратятся, когда настанет пора расставания, и она, девушка, исполненная разума и достоинства, начнет сворачивать романтическую дружбу, готовясь ко дню расставания. Он с кривой ухмылкой посмеивался над собой по поводу того, что временами мечтал об их совместном будущем.

Они возвращались к дому и, как обычно в этот час, молчали, но ощущали близость друг к другу. Когда они проходили мимо беседки, увитой розами, он сорвал одну для нее, как делал много раз, и по их правилам игры Изабелла должна была украсить волосы, хранить цветок за ухом или на груди. В этот раз он подал ей розу, держа ее за стебель, учитывая серьезное настроение обоих. Цветок был серебристо-белым, как лунный свет. Она наклонила голову, будто собираясь вдохнуть аромат цветка, но ничего не видела, ибо слезы застлали ей глаза. В этот вечер ей стало больно оттого, что роза так и не обрела алый цвет любви.

Она преодолела боль и собралась с духом. Лето еще не совсем закончилось, осталось время, чтобы сохранить и укрепить то, что их влекло друг к другу. Изабелла всегда была борцом и сейчас воспользуется этим качеством. Она подняла голову и обрадовалась тому, что тени скрыли следы от слез.

— Встретимся завтра, если все обернется благополучно, — как всегда, сказала она.

Последнее объятие под конец свидания всегда было крепким и теплым. Они держались друг за друга, будто час расставания уже настал, и было бы трудно сказать, как долго длился бы их страстный поцелуй, если бы рядом не открылась дверь на террасу и голоса не нарушили бы их уединения. Изабелла отстранилась и торопливо вернулась в дом прежней дорогой.

В том не было вины Томаса, что на следующий вечер он не пришел в ротонду, оранжерею или к озеру. Изабелла напрасно прождала так долго, как они давно условились, ибо всегда приходилось считаться с тем, что с кем-то из них может случиться неожиданность. Она вернулась домой и охотно откликнулась на просьбу сыграть на клавесине для тех, кто желал танцевать. Изабелла была рада, что может забыть о своем разочаровании, играя музыку, которую любила. Она играла только веселые мелодии.

В то утро Гаррисон отправил Томаса в дальний путь, чтобы оценить качество древесины, выставленной на продажу, и, если та окажется стоящей, сделать предложение на куплю. Он уже отправился в путь, когда на конном дворе появилась Сара. Она издали заметила, что Томас уезжает, сама нарочно выбрала другое направление, затем развернула лошадь, выехала из парка через дальние ворота и пустилась ему вдогонку.

Он услышал приближавшийся стук копыт и, оглянувшись через плечо, издалека узнал ее элегантную фигуру и алое перо в шляпе. Он снова уставился на дорогу перед собой и следил за тем, чтобы лошадь продолжала бежать прежней рысью. Тяжело дыша, она поравнялась с ним.

— Какая удача! Какой счастливый случай! Кто бы мог подумать, что мы встретимся в пути.

Он краем глаза искоса взглянул на нее и сухо произнес:

— Добрый день, госпожа.

Сара пустила Своего скакуна рядом в ногу с его лошадью.

— Куда вы держите путь, мистер Чиппендейл?

— Я еду по делам имения Ностелл.

— Как важно вы говорите! — озорно дразнилась она. — Далеко?

— К юго-восточной части Уэйкфилда. Думаю, к вечеру удастся проделать тридцать миль.

— Я поеду с вами, — решительно заявила Сара, проказливо вздернув головой.

— Вас никто не приглашал, — возразил Томас.

На ее щеках появились ямочки.

— Тогда я сама приглашу себя.

Он отнюдь не возражал против того, что она внесет разнообразие в эту поездку, но внешне он это ничем не выдавал.

— Я вернусь поздно ночью. Поворачивайте коня, пока парк остался еще не слишком далеко позади.

— Так я вас и послушалась! — воскликнула она. — Мне наскучил Ностелл и все, кто в нем обитают. Так что выезд на природу не помешает.

— Вы подумали, что начнется в графстве, когда обнаружится ваше отсутствие? — Он решил не дать такому случиться. — Подумают, что вы где-то упали и людей пошлют разыскивать вас и вашего скакуна.

— Пусть ищут! — ответила она. — Зато как все обрадуются, когда я вернусь!

Он понял, что она не шутит. Ему стало плохо от такого бездушия. По ее довольному выражению лица Томас догадался, что она будет злорадствовать, если из-за нее поднимется тревога. Он думал не только об Изабелле, но и о знакомых ему работниках в имении, кому придется напрасно искать ее в труднопроходимой местности, прочесывать пустоши, рощи, брести по воде. Томас сердито осадил лошадь и в то же время ухватился за ее поводья, после чего обе лошади столкнулись.

— Если вы поедете со мной, — резко сказал он, — то отправьте записку из следующего коттеджа, к которому мы подъедем, и сообщите, что вы уехали на день в надежной компании и для беспокойства нет причин. Скорее всего, все подумают, что вы встретились со знакомыми вам знатными людьми из других домов. Те часто совершают верховые прогулки в этих краях. Скажете ли вы правду или сочините какую-нибудь небылицу, когда вернетесь, это уж целиком ваше дело. А тем временем я не допущу, чтобы подумали, что вам грозит опасность.

Сара сердито уставилась на него, крайне недовольная тем, что ею распоряжаются. Какое-то время она пристально смотрела на него и ничего не ответила. Затем серьезно спросила:

— С вами я в безопасности?

— Безопаснее не бывает, — ответил он развязно с нескрываемой дерзостью.

Эта словесная перепалка пришлась по вкусу обоим. Она их возбудила, причем не играло никакой роли то, насколько они нравились или не нравились друг другу. Сара легко проникалась ненавистью к любому, кто командовал ею, и была огорчена тем обстоятельством, что Томас на мгновение взял верх над ней. Он считал ее хитрой, коварной и пустой, однако сильное плотское влечение уже дало о себе знать, и никто из них не мог обуздать его.

С притворным безразличием она резко кивнула, давая понять, что выполнит его приказ.

— Я отправлю записку. Мне все равно, отправлять или не отправлять ее.

Пока они ехали по сельской дороге, ее сжатые губы не предвещали ничего хорошего. Не успеет закончиться этот день, как он поплатится за свое высокомерное отношение к ней. Ей нравилось наказывать, если что-то было ей не по нраву. Вскоре они достигли глинобитного жилища, о котором он говорил, и женщина, вышедшая им навстречу, позвала одного из своих маленьких сыновей, копавшего картофель, и велела тому отнести записку.

Не доверяя Саре, Томас держался в пределах слышимости, пока она давала указания мальчику. К счастью, Сара не пыталась сыграть злую шутку с обитателями Ностелла и дала мальчику серебряную монету за его труды. После этого Томас почувствовал некоторое расположение к ней, а она в свою очередь демонстрировала, что у нее поднялось настроение. На ее устах заиграла улыбка, но глаза не повеселели. Сара снова стала заигрывать, весело болтала с ним, а он подыгрывал ей, поскольку они больше не пытали иллюзий в намерениях друг друга. Каждый хорошо понимал, что другой ждет удобного случая, чтобы набрать очки в необъявленном сражении между ними, а осознание того, чем неизбежно закончится их конфликт, похоже, накалило атмосферу и при каждом слове и взгляде вылетали незримые искры.

Не успели они проехать несколько миль, как Сара сделала первый ход, пожаловавшись на жару, которая стала нестерпимой, когда лето решило последний раз дать о себе знать, что было обычно для этой поры. Она предложила найти более тенистую дорогу, а не ехать через поля, с которых уже собрали урожай, и стала препираться с ним, когда они достигли развилки дороги. Томас ответил, что впереди их ждет лес, и не поддался ее уговорам. Она вызывающе надула губы и продолжала ехать рядом с ним, а некоторое время спустя заявила, что ей надо выпить ледяной воды из колодца, иначе она упадет в обморок. У следующего дома фермы он разрешил ей напиться, но распорядился, чтобы она спешилась и сама попросила воды. Вскоре Сара преддожила отдохнуть в тени дерева, но он отказался, напомнив, что его ждет срочное дело. Потом она долго выбирала лучшие сливы из фруктовой корзины, которые продавались близ ворот коттеджа. Когда Томас стал торопить ее, она лишь скорчила ему рожу и продолжала выбирать сливы. Потеряв терпение, он быстро поехал вперед, словно намереваясь оставить ее позади. Сара догнала его и сделала вид, что исправилась. Словно пытаясь загладить свою вину, она наклонилась и протянула ему сочную сливу.

— Попробуйте, — настойчиво сказала она.

Ее сладкий голосок должен был насторожить его. Но он, убаюканный предложением мира, взял ее руку и откусил кусочек сливы. Томас сразу почувствовал вкус гнили, во рту разлился дурно пахнущий коричневый сок и стал капать на одежду.

— Тьфу! — Он сердито выплюнул гнилую жижу, а Сара откинула голову назад и разразилась хохотом. Липкая жидкость осталась на его подбородке и тыльной стороне ладони, которой он вытер рот. Тут же на него со всех сторон с жужжанием налетели осы. Сара испугалась тех, что оказались ближе к ней, стала размахивать стеком и выбрасывать оставшиеся хорошие сливы. Но осы отстали от них лишь тогда, когда они остановились у речушки, протекавшей возле дороги. Томас вымыл лицо и руки, затем снял сюртук и почистил его. Она наблюдала за ним, стоя в тени дуба, который раскинул свои ветви над быстро текущей речкой.

— Ну вот, пятен не осталось, — небрежно бросила она и сделала шаг, будто собираясь продолжить путь.

Но Томас преградил ей дорогу, оставив сюртук на траве.

— У меня во рту все еще стоит горький вкус сливы. И вы должны избавить меня от него. — Он решил наказать ее за озорство. Сара смотрела на него сквозь ресницы. Как раз этого она и ждала от него и была бы огорчена, если бы случилось иначе. Сара не собиралась спорить. По ее телу пробежала дрожь.

— В этом случае может помочь лишь один бальзам. — Она взяла его голову руками, прижалась к нему, когда он обнял ее, и прильнула к его устам. В это мгновение казалось, будто факел поднесли к соломенной крыше. Сара даже не ожидала подобной страсти, ее уста впились в его губы. Он прижал ее спиной к стволу дуба, прильнул к ней всем телом, ее грудь, ноги и бедра слились с изгибами его тела, а его руки искали путь, как преодолеть барьер из ее одежды. Лишь осознав, что эту ситуацию вызвал он, Сара смогла обуздать свои вышедшие из повиновения чувства. Крайним напряжением воли она оттолкнула его и высвободилась.

— Вы слишком много позволяете себе! — Ее лицо раскраснелось, глаза блестели от возбуждения. — Не забывайте о своем положении, краснодеревщик!

Сара вложила столько презрения в слово, которое так много значило для него, что гнев и вожделение слились воедино, пока он наблюдал, как она, покачивая юбками, возвращается к тому месту, где они привязали лошадей. Томас сделал глубокий вздох, чтобы успокоиться и унять разгоряченную кровь, но у него ничего не получилось. Таких женщин можно было только изнасиловать и, возможно, они тайно желали именно этого. Его лицо стало темнее тучи, он подхватил сюртук, перебросил его через плечо и последовал за ней. Когда они вернулись на дорогу, Сара весело болтала, как будто ничего не случилось, и лишь разгоряченное лицо выдавало, как все произошедшее сказалось на ней. Томас уже не выказывал прежнего дружелюбия и погрузился в свои мысли.

Он с радостью покинул ее, когда они прибыли к месту назначения — довольно большому городку с рынком на площади. Она решила провести время в магазинах, а он отправился к торговцу древесиной. Его радостно встретили и провели на задний двор. Томасу было трудно скрыть удовольствие, когда он осматривал штабель с красным деревом. Древесина была как на подбор, высокого качества, приятного цвета, плотная, темная, он сразу узнал в ней самую лучшую, ввозимую из Ямайки. Никогда раньше Томас так не жалел, что у него нет своих денег, тогда он купил бы ее для себя. Пока он внимательно рассматривал древесину, в его голове зарождались разные идеи.

Этот торговец обычно не занимался продажей древесины, она досталась ему случайно, а поскольку он не упускал то, что можно было реализовать, то приобрел ее и сообщил Джеймсу Гаррисону из Ностелла, что для него найдется красное дерево. Приезд самонадеянного мальчишки в качестве представителя искусного мастера явился для торговца приятным сюрпризом. Он уже жадно подсчитывал, что ему удастся выручить больше, чем при иных обстоятельствах. Ему было неведомо, что Томасу доверили это поручение потому, что он обладал врожденной деловой сметкой и мог торговаться, причем сначала казалось, что он в этом деле новичок. В этом случае пришлось торговаться довольно долго, а когда соглашение скрепили подписями, обе стороны безмолвно поздравляли себя с успехом. Торговец достал бутылку и стаканы, чтобы отметить сделку. Томас неторопливо отхлебывал вино, позволяя снова наполнить свой стакан, и думал, что ничего не случится, если Сара подождет, пока он тут наслаждается.

Он ушел от торговца с чувством большого удовлетворения, которое возникло не столько от количества вина, сколько от договора, лежавшего в его кармане. Томас приобрел красное дерево за цену ниже рыночной. Он с важным видом пересек мощеную площадь и направился к большому постоялому двору «Олень и гончие», где договорился встретиться с Сарой в назначенный час. Томас нашел ее в одной из гостиных вдали от пивной. Она нетерпеливо ходила туда и обратно и обернулась, почувствовав его приближение. Томас ожидал, что она начнет капризничать по поводу того, что его пришлось долго ждать, но Сара, как всегда, была непредсказуема и встретила его с веселой улыбкой.

— Какая новость! Я узнала, что сейчас проходит сельская ярмарка у другой дороги, по которой можно вернуться в Ностелл. Придется проехать лишь несколько лишних миль. Никто не станет волноваться, ведь вы так мудро убедили меня отправить эту записку, а я еще никогда не бывала на ярмарке. Том, скажите, что мы пойдем туда!

Он не поддался ее лести. Тогда она была готова исцарапать его за ту записку и не отказалась бы поступить так и сейчас, если бы могла. Однако он любил ярмарки, а поскольку удачно купил древесину, то небольшое празднество придется кстати. Он заметил, что Сара обратилась к нему по имени. Все женщины, которых он знал, называли его Томом, за исключением матери и Изабеллы. Томас вспомнил, что в этот вечер Изабелла будет напрасно ждать его, но если бы он был один и немедленно отправился в Ностелл, то все равно опоздал бы. К тому же он знал с самого начала поездки, что так оно и будет.

— Где эта ярмарка? — спросил он.

Уже смеркалось, когда они вдали заметили ярмарку. Свет факелов выхватил силуэты деревьев и соперничал с янтарным закатом, быстро исчезавшим на небосклоне. В чистом воздухе плыли звуки бьющихся друг о друга тарелок, гул барабанов, резкий свист флейт, крики, вопли и раздававшийся время от времени рев дикого животного. Зная, что ярмарки являются излюбленным местом воров, Томас в целях предосторожности оставил лошадей в ближайшем постоялом дворе. Другие поступали так же, конюху и его помощникам приходилось потеть, чтобы найти свободное место во дворе, переполненном связанными лошадьми, которые волновались, слыша незнакомые звуки.

Томас обнял Сару за талию и оставшийся путь они проделали пешком, влившись в поток людей, идущих в том же направлении. Им в глаза бросились шуты в разноцветных одеждах, выступавшие в полосатых палатках, товары кричащих цветов, развевающиеся флажки и ярко горевшие уголья. Едкие запахи наполняли воздух — жарили мясо, варили карамель. Везде виднелись апельсины, имбирные пряники, засахаренные фрукты и пряности, частично подавлявшие менее приятные запахи, которые исходили из клеток, арен для петушиных боев, многолюдных мест и грязной соломы. Он вспомнил, что не ел после того, как поделился с Сарой тем, что с утра взял с собой. Хотя Сара немного перекусила на постоялом дворе, пока ждала его, она горела желанием отведать множество вкусных вещей, окружавших их со всех сторон. Им отрезали несколько кусков мяса быка, жарившегося на большом вертеле. Они ели это мясо с подносов, на которых лежали толстые куски черного хлеба, пропитанного соками мяса. Сара никогда в жизни не пила пива, но разделила кружку вместе с ним, после чего так развеселилась, что он мог принять ее за пьяную, если бы не догадался, что ей в голову ударила свобода. Сара отбросила изысканные манеры. Заразившись шумным и грубым весельем толпы, окружавшей их, она стала вести себя столь же бесшабашно как доярка, выпущенная на сцену. Саре хотелось заглянуть во все палатки, мимо которых они проходили, ее веселый взор уже не пугали никакие вставные номера с двуглавыми телятами, высохшей русалкой и другими чудовищами. Когда Томасу хотелось уберечь ее от особенно ужасных экспонатов, опущенных в соляной раствор, она вырывалась и зачарованно взирала на большие плоские бутыли из стекла. У каждой палатки она весело торговалась из-за ленты с блестками, веера или еще какой-нибудь безделушки. Иногда Сара что-то покупала, но чаще всего торговалась ради чистого озорства, чтобы разочаровать продавца в тот самый момент, когда тот уже считал, что выгодно сбыл товар. Она рвалась участвовать в любой азартной игре, думая, что сможет перехитрить всякого ловкача, переворачивавшего карты или гремевшего игральными костями, а когда проиграла все деньги, которые взяла с собой, то, не раздумывая, продала шляпу с алым пером у лавки, где торговали подержанной одеждой.

На качелях Томас последовал старому обычаю кавалеров, провожавших дам на ярмарках, и обхватил лентой от своей шляпы ее юбки у лодыжек после того, как она уселась. Это была необходимая предосторожность, чтобы блюсти скромность, поскольку женщины, богатые и бедные, ничего не надевали под юбками. Но Сара была так опьянена весельем, что вряд ли стала бы беспокоиться о том, что могло открыться под ее свободно развевающимися юбками. На качелях он стоял над ней, пока те устремлялись к звездам и снова падали вниз, они оба смеялись, когда качели взметнулись до высшей точки. Сара совсем не испугалась и побуждала его раскачивать качели в то время, как с соседних качелей доносились испуганные крики женщин. Словно тончайший шелк, волосы развевались вокруг ее лица, на котором читалось дикое волнение.

Когда они покинули качели, Томас чуть не потерял Сару, локтями пробивающую себе дорогу в толпе, чтобы понаблюдать за борьбой двух полуобнаженных вспотевших мужчин. Она начала кричать, подбадривая того, кому отдавала предпочтение, затем стала ругать его, когда победил другой. Томас оттащил Сару, волнуясь за ее безопасность. Она вместе с ним хохотала, когда они наблюдали за соревнованием, кто состроит самую ужасную гримасу. Чемпионы графства прибыли сюда из самых дальних концов, засовывали головы в конскую сбрую и строили самые смешные рожи, совсем не походившие на человеческие лица. Сара совсем выбилась из сил от веселья, и когда спектакль закончился, чуть не рухнула на Томаса, который все еще тихо смеялся про себя. Вытирая слезы, Сара тут же заметила другое представление.

— Посмотрите, Том! Только посмотрите! Я еще не видела пантомиму!

Томас тоже не видел, хотя и смотрел не одну драму, комическую оперу и пародии в исполнении странствующих актеров. Сара показывала в сторону открытого входа в палатку, которая была освещена изнутри. На цветной деревянной вывеске красовалась привлекавшая взоры надпись:

«Правдивое и давнее повествование о Дике Уиттингтоне, трижды бывшем лорд-мэром Лондона. Знаменитая пантомима в том виде, как она была представлена его милостивому величеству королю Георгу II».

Томас подумал, что суровый монарх вряд ли бывал в этом театре, а если и бывал, то не для того, чтобы смотреть ярмарочный спектакль, но это не имело значения. Засунув руку в карман, он нашел достаточно мелочи, чтобы заплатить за вход. Томасу не меньше Сары хотелось взглянуть на этот вид развлечения, появившийся в Лондоне за год до его рождения.

Им удалось найти два места на скамейке, находившейся почти у самого выхода. К счастью, сцена возвышалась над залом и все было хорошо видно, что явилось необходимой предосторожностью от разгрома, ибо зрители тут же становились враждебными, если плохо видели и не получали сполна за свои деньги. Пантомима оказалась великолепным представлением, в ней было все — любовь, благородство и непристойная комедия. В конце первого акта занавески опустились в тот трогательный момент, когда Дик сидит в подавленном настроении на дорожном камне и слышит звон лондонских колоколов, призывающих его вернуться. Колокола обещают ему, юноше без гроша в кармане, что он однажды станет лорд-мэром Лондона. Сара была зачарована и восторженна, ее лицо светилось. Она никогда раньше не бывала в подобном театре, а смотрела лишь классические представления, которые мать считала приличными для своих целомудренных дочерей. Она никогда не видела такой самозабвенной игры ярмарочных актеров. Томас мысленно сравнивал главного героя с собой, поскольку исторический факт свидетельствовал о том, что сельский парнишка поднялся до высот, с которых правил гражданскими делами самого крупного города в мире. Разве можно исключить возможность, что другой парень сможет выбиться в люди благодаря искусству собственных рук, которые начнут обставлять дворцы и особняки в том же городе? Он едва обращал внимание на старую комедию о Колумбине и Арлекине, первые и вторые акты которой исполнялись пантомимой, ставшей новой традицией, и вместо этого нежно поглаживал Сару, что было гораздо приятнее и, видно, прибавило ей радости от действий, происходивших на сцене.

Когда все пришло к счастливому концу — Дик, ставший лорд-мэром и воссоединившийся с верной возлюбленной, ликовал, — Сара еще находилась под воздействием чар пантомимы. В безудержном порыве она вскочила со скамьи, охваченная волнением, которое ей больше было неподвластно. Они вышли на ночной воздух и Сара, не обращая внимания на толпу, которая расходилась в поисках новых зрелищ, страстно обняла Тома за шею, ее сверкавшие глаза стали темно-зелеными.

— Прямо сейчас, Том! — процедила она сквозь зубы. — Немедленно!

Томас повел ее в сторону от света в темноту. Они бежали по траве, вниз по склону, через рощу к дальнему лугу. Ярмарка осталась за деревьями, вокруг них никого не было, их окутала мягкая ночь, в траве бледно мерцали дикие цветы. Он схватил ее, уста их слились в страстном поцелуе. Томас сорвал с нее жакет наездницы, отбросил его в сторону. На этот раз ему ничто не помешает. Они упали на траву, она прижалась к нему и извивалась, словно лишилась разума. Сара вцепилась в его рубашку и бриджи, помогая снять их, его сюртук полетел в сторону, оба ловили воздух и стонали, не произнося ни слова. Когда нижние конечности Томаса обрели свободу и рубашку чуть ли не сорвали с его груди, он обеими руками ухватился за ее юбки и задрал их почти до подмышек. Сара уже лежала на спине. Томас со всей страстью набросился на нее, заглушая поцелуями ее восторженные крики, нарушившие покой луга. Но вот последний крик угас среди ветвей деревьев, и в воздухе повисла тишина.

Сара зашевелилась первой. Она медленно села, неторопливо завязала ленты корсета и разгладила спутавшиеся юбки. Томас отстранился от нее и лежал с закрытыми глазами, подложив левую руку под голову. Обняв приподнятые колени, она посмотрела в сторону ярмарки и разглядела за деревьями отсвет факелов на фоне неба.

— Том, давай останемся при ярмарке. — Ее голос охрип, в нем прозвучало страстное желание. — Сегодня мы могли бы избавиться от всего, что знаем, и следовать за ярмаркой на край света.

Томас лениво сел.

— А на что мы будем жить? — спросил он, охотно подыгрывая ей.

— Мы могли бы присоединиться к труппе театра. Ты мог бы работать плотником в театре, а я бы пела и играла роли.

Даже сейчас Томас не поверил, что она говорит серьезно.

— Такая жизнь стала бы для меня настоящей пыткой, — честно ответил он. — Сколачивать доски и делать бутафорскую мебель, это не для меня.

Он покачал головой, словно прогоняя это ужасное наваждение, встал, натянул бриджи и застегнулся.

Сара вскочила на ноги и тут же бурно отреагировала на такое заявление.

— Я ненавижу тебя, Том Чиппендейл! — завопила она, сжимая кулаки. — Я ненавижу тебя! Ты слышишь меня? Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Она бросилась на него и начала царапаться, пинаться, бить кулаками и кусаться.

Поскольку Сара уже ничем не могла удивить его, Томас был готов к такому повороту и схватил ее за руки. Они боролись до тех пор, пока ему не удалось обхватить ее руками, Сара выбилась из сил, ее тело обмякло, он глубоко вздохнул и отпустил ее.

— А теперь, — решительно сказал он, — мы пойдем на постоялый двор за лошадьми и вернемся в Ностелл.

Сара не сдвинулась с места и продолжала стоять, повесив голову. Томас поднял ее жакет и помог надеть его. Сара продолжала стоять на месте. Он нашел сюртук и стал искать в траве ее стек и перчатки, затем догадался, что Сара, должно быть, оставила их в другом месте. Может быть, она забыла их в театре. Томас встал перед ней и легко взял ее за руку.

— Идем, Сара. Пора ехать.

Она медленно подняла голову и уставилась на него колючим взором прищуренных и сверкающих глаз. Вдруг она плюнула ему прямо в лицо.

Остаток пути до Ностелла он все удивлялся, как ему удалось сдержаться и не ударить Сару за ее выходку. Томас трясся от гнева, стирая плевок с лица. Наверно, Сару спасло то, что она тут же отчаянно отскочила от него, словно боялась полностью лишиться разума, если будет дольше переживать свое разочарование по поводу разговора о ярмарке.

Они молчали всю дорогу. Никого не было, когда они подъехали к конюшне. Сара тут же спешилась, отказавшись от его помощи. Даже не взглянув на него, она торопливо прошла под арку конюшни и направилась к дому.

Освещенные окна говорили о том, что в одной из гостиных продолжается игра в карты, а в другой танцуют, несмотря на поздний час. Сара вошла через ту же дверь, через которую, как она заметила, в вечерние часы выходила и возвращалась Изабелла, и тут же поднялась наверх. Там она застала свою служанку, та ждала ее, сидя в кресле и клевая носом.

— Эми! — рявкнула Сара. — Просыпайся! — Сара могла и не говорить этого, ибо служанка машинально встала, усталость с нее будто рукой сняло. — Полагаю, записку, которую я велела отнести, доставили и тому, что там написано, поверили.

— Да, госпожа. — Эми никогда не задавала вопросов, не касавшихся ее обязанностей, но она тут же сделала собственные выводы.

— Никто не беспокоился, когда я вовремя не вернулась к ужину?

— Нет, госпожа. Вы написали, что вернетесь поздно ночью и находитесь среди надежной компании. Все подумали, что вы уехали с семейством Гоуверов, поскольку они при вашей матери пригласили вас совершить прогулку верхом на лошадях.

— Как хорошо. Когда я приму ванну и приготовлюсь отойти ко сну, ты скажешь матери, что я вернулась и уже уснула. Однако я проведаю свою сестру. Проследи и скажи мне, когда она вернется к себе.

Эми угадала настроение юной госпожи и точно могла сказать, что сейчас оно отвратительное. Опыт научил ее тому, что иногда можно унять гнев, если говорить спокойно. Помогая Саре раздеться, она выбрала совершенно безобидную тему.

— Сегодня в Ностелл вернулся сэр Роуленд. Он привез с собой знакомого джентльмена, которого пригласил в гости. Оба договорились встретиться по дороге из Лондона, чтобы совершить остаток пути вместе. Оказывается, им надо было обсудить срочные политические дела. Этот гость тебе известен. Его зовут мистер Натаниел Тренч.

Сара почти не слушала ее, она была поглощена мыслями о том, как осуществить свои намерения. Она лишь сообразила, что в Ностелле ей придется избегать еще одного мрачного субъекта. К тому же Натаниел был исключительно скучным типом. Все, что касалось его, вызывало в ней отвращение — от дурного запаха изо рта до самодовольной напыщенности.

Изабелла уже лежала в постели и собиралась погасить свечу, когда к ней вошла сестра. Она удивилась, ведь ей говорили, что Сару нельзя беспокоить.

— Ты все же не смогла уснуть? — спросила Изабелла, посочувствовав сестре, и похлопала по одеялу. — Иди сюда, садись и расскажи, как прошел день с Гроуверами.

Сара на мгновение застыла у двери. Она повернула ключ в замочной скважине. Саре не хотелось, чтобы кто-то помешал ей. Затем она подошла к кровати и села в ногах.

— Я была не с Гроуверами, — злобно сказала она. — Я была вместе с Томом Чиппендейлом.

Затем Сара рассказала все, что между ними произошло, Не упомянув лишь о том, что она умоляла Тома остаться на ярмарке, и последовавшую ссору. Изабелла пыталась заткнуть уши, но Сара схватила ее за руки, ибо была сильней. Когда же Изабелла вскочила с постели, желая избавиться от красочного описания страстей, разыгравшихся на траве, Сара не дала ей встать и держала ее до тех пор, пока та не свернулась калачиком и не разрыдалась после всего услышанного. Презрительно вскинув голову, Сара отперла дверь и вернулась в свою комнату.

 

Глава 5

Натаниел Тренч остался весьма доволен тем, что его намерение сделать Сару своей невестой встретило одобрение семейства Уинов. Сэр Роуленд согласился с ним в том, что жениться на одной из дочерей Генри Вудли значило связать себя с этим уважаемым именем и всем, что оно означало для партии вигов. Судивший о Саре по тому, что он знал об Изабелле, сэр Роуленд подумал, что ни один мужчина не мог бы сделать лучшего выбора невесты. Леди Уин относилась к этому благосклонно по иной причине. Из откровений Августы за чашкой кофе, когда обе оставались наедине, она узнала о только что возникших денежных затруднениях семейства Вудли и обрадовалась, что хотя бы одна из дочерей вдовы удачно выйдет замуж. Нет ничего лучшего союза богатого мужчины и целомудренной невесты, ведь тогда оба дарят друг другу все, что необходимо для удачного брака.

— Свадьба состоится в Ностелле, — сказала она Августе, мысленно представляя, как любимый ею старый дом украшают цветами, а вся дорога от маленькой приходской церкви до входа усеяна лепестками.

Вне себя от чувства благодарности, Августа воздела руки к небу.

— Как вы добры! Моя дорогая леди Уин, какой вы хороший друг!

Настало следующее утро после приезда Натаниела в Ностелл. Он поднялся рано, чтобы сообщить Августе о своих желаниях, так как вчера вечером говорить об этом в присутствии семейства Уинов было неуместно. Она встретила его, лежа в постели, как это было принято среди знатных светских дам, в часы утреннего приема. Видя, что Августа к его приходу разоделась и завила волосы, он подивился про себя, как она успела так густо накраситься в столь ранний час. Они обменялись приветствиями, он сел на стул, уже поставленный для него, который тревожно заскрипел под тяжестью его тела. Жених был коренастым мужчиной с бычьей шеей, тучной фигурой и в последние годы для его камзолов требовалось в три раза больше материала, нежели тогда, когда он был еще молодым человеком. У него было красное лицо, что в некоторой степени объяснялось тем, что он много времени проводил под открытым небом, а главным образом тем, что он отличался неуемным аппетитом и пристрастием к хорошему вину. Под светло-карими глазами красовались мешки, а над ними рыжеватые густые брови, по которым можно было догадаться о натуральном цвете волос, поскольку он носил белый парик, который завязывался сзади. На нем была простая, ладно скроенная одежда из хорошего материала, камзол застегивался на серебристые пуговицы.

— Я хочу, чтобы свадьба состоялась как можно скорее, — недолго раздумывая, заявил он Августе, не придавая значения тому обстоятельству, что ему еще следует просить руки Сары, ибо считал ее согласие решенным делом. Натаниел говорил резким тоном. Поскольку он заключал что-то вроде торговой сделки, то не церемонился. — Я могу ждать не более трех недель. Вы меня поняли?

— Да, да. Как скажете. — Августа блаженно закатила глаза и опустила голову, облаченную в кружевной чепчик, на гору подушек. Из-за тщеславия она не хотела вести разговор в таком же духе, как это делал он. — Любви все возрасты покорны, а ваше романтическое нетерпение произведет неизгладимое впечатление.

Его грубое лицо хранило серьезное выражение. В жизни Натаниела не было ничего романтического. Эта алчная женщина продавала ему собственную дочь и набивала свои карманы его золотом, в какие бы слова она ни пыталась облечь сделку. Натаниел презирал будущую тещу за двуличие и решил не пускать ее на порог своего дома после того, как женится на Саре.

— Подготовьте дочь к формальному предложению, которое я сделаю ей сегодня вечером, — продолжил он тем же деловым тоном. — Как вам известно, по счастливому совпадению завтра вечером в Ностелле устраивается бал. Я попрошу сэра Роуленда сделать официальное объявление о помолвке после ужина, а также огласить дату свадьбы.

Сказав это, он вышел, взял шляпу и трость и перед завтраком отправился на прогулку, желая взглянуть на то, как строится новый особняк. Натаниел стоял, выгнув спину, широко расставив ноги, будто пытаясь найти точку равновесия своему огромному животу, и критическим и оценивающим взглядом уставился на красивый фасад дома. Он гостил во многих новых загородных особняках и в не меньшем количестве других домов, перестроенных в модном сейчас афинском стиле, но у него не появилось ни малейшего желания хоть как-то перестраивать свое нынешнее жилище, ибо в домашних делах его больше всего заботило успешное ведение хозяйства. Если Саре не удастся вести дела лучше, чем его первой жене, то на это можно махнуть рукой, ключами сможет распоряжаться экономка. Натаниел лишь хотел, чтобы Сара украшала его жизнь, угождала и оставалась верной ему, причем третья добродетель была самой важной, ибо муж не должен сомневаться в том, что родившиеся сыновья, особенно наследник, являются его плотью и кровью. Он не рассчитывал на то, что Сара полюбит его. Насколько ему было известно, он сумел пробудить любовь лишь в своей кормилице, которая осталась в имении Тренчей ухаживать за ним, когда через шесть дней после его рождения скончалась мать. Сейчас Натаниел помнил лишь мягкий голос и нежное прикосновение рук кормилицы. Ее отослали, когда ему исполнилось пять лет, поскольку отец считал, что она делает из него сентиментального мальчишку, ибо он все еще плакал, если ранил колено или падал с пони, преодолевая препятствие, которое установили слишком высоко. Что же до его личных чувств к Саре, то в них не было ни малейшей сентиментальности. Натаниел был достаточно опытен, чтобы догадаться, что точно такие же чувства испытывают пресыщенные жизнью пожилые мужчины, которых влечет к молодым и красивым девственницам.

Впервые он увидел Сару, когда той было тринадцать лет, уже тогда она поражала черными волосами, молочного цвета кожей и изумрудными глазами. Испуганный тем впечатлением, какое она произвела на него, он тут же обратился к ее отцу, чтобы первым предложить ей руку, когда подойдет время. Но получил резкий отказ от Генри Вудли, что его глубоко уязвило, поскольку отец Сары по положение в обществе стоял ниже, несмотря на то что пожинал лавры политической славы. Августа Вудли, хотя и происходила из лучшей семьи, славившейся когда-то богатством, но спустившей все состояние, причем последним это сделал ее отец, который потерял все, что еще осталось после скандала, именуемого мыльным пузырем Южных морей. Все эти подробности стали ему известны по ходу дела. Когда со смертью Генри Вудли исчез последний непреодолимый барьер, Натаниел обнаружил, что Августа весьма благосклонно смотрит на то, чтобы он стал женихом младшей дочери, и очень скоро выяснил, что ее финансовое положение ухудшается. Натаниелу везло в жизни, он мог купить почти все, что желал, и, хотя этот брак был чреват чрезмерными финансовыми затратами он понимал, что других это не остановит. К тому же, он считал, что в целом платит недорого за то, чтобы приобщиться к молодости и снова воспылать мужской страстью, вступив в союз с пленительной Сарой.

Натаниел считал большой тратой времени и денег то обстоятельство, что невозможно сразу купить место в Палате общин. Это избавило бы его от множества хлопот и усилий, ведь сейчас приходилось добиваться покровительства самых влиятельных вигов в Йоркшире, но даже король не мог нарушать законы страны, а люди рангом ниже обязаны соблюдать их. Через каждые семь лет в парламент направляли двух представителей от всех графств, а виги и тори по старому обычаю на выборах сражались за каждое место, но влиятельные виги, также владевшие обширными имениями и огромными богатствами, преобладали в парламенте. А это означало, что тори, хотя и владели средствами и имуществом, теряют свои позиции. Поскольку из карманов членов парламента приходилось платить все расходы, достигавшие огромных сумм, особенно во время выборов, не было ничего удивительного, что те, кто не обладал крупными состояниями, влезали в крупные долги. А Генри Вудли оказался одним из тех, чьи активы сильно поубавились. Однако быть должником в глазах представителей собственного класса не считалось зазорным, если джентльмен успевал рассчитываться с карточными и другими долгами чести. Натаниел считал достойным сожаления то обстоятельство, что обычные лавочники не придерживались тех же принципов и без лишней скромности не требовали от высших по положению уплаты долгов. Он гордился тем, что срочно приводил в порядок свои финансовые дела в последний день декабря, что среди богачей считалось устоявшимся и благородным обычаем. Если лавочник имел дерзость присылать счет больше одного раза в течение года, Натаниел следил за тем, чтобы тот оплачивался лишь в декабре следующего года, причем такая задержка повторялась из года в год, пока нарушитель традиций не усваивал урок.

Натаниел задумал выбрать политику относительно недавно, раньше он занимался иными делами. В возрасте двадцати двух лет Натаниела отозвали из поездки по Европе, когда внезапно скончался его отец, и следующие десять лет он провел, исправляя ошибки и невежество, допущенные в управлении большим имением, которое досталось ему в наследство. Самодержавный отец следовал устаревшим методам ведения сельского хозяйства, отказывался от новшеств и не замечал, что его обманывают нечестные управляющие. Больше всего внимания он уделял охотничьим угодьям, лисам, оленям, а на женщин охотился постоянно. Натаниел уволил всех подозрительных работников, занимавших ответственные положения, вышвырнул несведущих фермеров-арендаторов и ввел новые методы обработки земли, которые везде давали хорошие результаты. Он купил племенных быков, чтобы пополнить стада, распорядился засаживать новые леса, снова превратил земли, долго лежавшие под паром, в плодородные поля. Он не знал ни минуты отдыха, постоянно выезжал осматривать свои владения и зорко следил за всем, что происходило кругом. В это время он вступил в брак по расчету, который таковым остался до самого конца. Его жена умерла к тому времени, когда он привел свои владения в образцовый порядок. Они приносили ему каждый год не только богатые урожаи, но и шерсть, дерево и говядину. Только тогда Натаниел решил передохнуть и на время отправиться в страны, в которых ему не довелось побывать в молодости из-за кончины отца. Он вернулся в Англию и провел несколько месяцев в Лондоне, думая о том, чем заняться в будущем. Именно там, в доме общего знакомого, он встретил Генри Вудли, его жену и дочерей. Он считал, что парламентские амбиции в нем пробудились в тот момент, когда Генри Вудли высокомерно отверг его брачное предложение. С тех пор Натаниел твердо решил превзойти этого высокомерного политика в его же области.

Натаниел был слишком чувствителен к обидам. Отец так часто издевался над ним в прошлом, что он не собирался терпеть ни малейшего оскорбления, от кого бы оно ни исходило. Корни этого уходили в его несчастное детство. Натаниел отомстил отцу после его кончины, доказав, что из сына получился лучший землевладелец. Подобное самоутверждение принесло ему столь неистовое удовлетворение, что он велел сменить дверь в семейном склепе железными воротами, чтобы отец уже с того света мог лучше обозреть широкие нивы, являвшие собой бросовые земли до того, как сын взял бразды правления в свои руки.

Ни отец, ни Генри Вудли не знали, на что толкнули его, но на свете были и другие, кто не без причины жалел о том, что столкнулся с Натаниелом Тренчем. Он знал, что арендаторы боятся его, но не считал это плохим знаком. Это заставляло их трудиться, и он не сомневался, что заручится голосами тех из них, кто стал свободным землевладельцем и обрел политические права. Поскольку списки избирателей были доступны для обозрения всем, то только безрассудный человек мог проголосовать за соперника Натаниела Тренча из партии тори. Натаниел считал, что из тех, кто работал на его земле, вряд ли кто пойдет на такой риск. Но голосов его людей было маловато. Надо было заручиться доброй волей других влиятельных джентльменов среди вигов, таких как сэр Роуленд, дабы те пустили слух, что он заслуживает желанного места в парламенте. Когда рядом с ним будет стоять такая жена, как дочь уважаемого Генри Вудли, он, вне всякого сомнения, оказавшись в лучах отраженной славы, сможет заручиться поддержкой тех влиятельных землевладельцев, которые еще не решили, кому отдать предпочтение. Он считал, что такой шаг станет его решающей козырной картой.

В тот день Натаниел не слышал, как Августа в спальне в присутствии Изабеллы сообщила Саре, что он скоро станет ее женихом. Натаниел ушел искать политической поддержки у местного сквайра, жившего в нескольких милях от Ностелла, и не слышал ужасный крик, от которого чуть не вылетели оконные стекла.

Августа выбрала такое время, когда почти все обитатели дома отправились на светские прогулки, она ожидала возражений, но не такого крика, услышав который можно было подумать, что девушка умирает. Она заставила Эми дежурить снаружи у двери, и когда встревоженные слуги взбежали по лестнице, чтобы узнать, в чем дело, служанка флегматично объяснила, будто ничего не слышала и советовала им держаться той же точки зрения. Слуги поняли намек и вернулись к своим делам.

А в спальне Августа испугалась и расстроилась, когда Сара, неожиданно стихнув, с несчастным видом обхватила руками голову. Подобное спокойствие и молчание после столь неистовой вспышки казалось жутким и зловещим. Августа глубоко вздохнула и решила высказаться до конца.

— И речи быть не может о том, чтобы что-либо менять. Как ответственная мать я обязана позаботиться о том, чтобы ты нашла самую лучшую партию, а без приданого или собственности ни одна состоятельная семья не посчитает тебя подходящей невестой. Натаниел ради любви готов закрыть на это глаза, ибо достиг возраста, когда любовь важнее всего остального. Право, Натаниел согласился на щедрый брачный контракт, под которым уже поставлены его и моя подписи. Свидетелями этого акта вчера стали сэр Роуленд и леди Уин, пока ты еще гостила у семьи Гоуверов. К тому же Натаниел за несколько месяцев вручил мне аванс, предвкушая заключение контракта, что придало сделке окончательную форму.

Августа слишком поздно догадалась, что избрала неудачную формулировку и, сложив руки, ждала, как Сара откликнется на это. Но та не шелохнулась. А Изабелла, стоявшая у кровати, обернулась и с удивлением холодно взглянула на мать.

— Мама, какой аванс тебе заплатил Натаниел?

Августа посмотрела на нее с вызовом и захлопала глазами.

— Я предпочитаю не говорить об этом. Он вручил мне весьма щедрую сумму.

Изабелла ахнула.

— И на что же ушли эти деньги? По документам видно, что твои кредиторы не получили из них ни пенни.

Мать с раздражением тут же огрызнулась:

— Если тебе так хочется знать, то я проиграла их в карты. Сейчас модно играть на большие ставки, а после невыносимо скучных месяцев траура по твоему отцу мне надо было как-то развлечь себя.

Изабелла устало провела рукой по глазам. Она не спала всю ночь, личная боль стала почти невыносимой, а нынешнее испытание уже сказывалось на ней.

— Когда я спросила, проиграла ли ты часть денег в карты, то услышала отрицательный ответ.

— А почему я должна говорить об этом? Деньги, полученные от Натаниела, не имеют никакого отношения к тому, что твой отец не сумел обеспечить нас. — Августа вскинула голову. — К чему делать такую кислую мину? В душе я думала о нас, надеясь удвоить или утроить эти гинеи и рассчитаться с долгами. Как бы то ни было, все это не имеет никакого значения. Проигранная мною сумма лишь мелочь по сравнению с тем, что нам втроем достанется, когда Сара станет женой этого богатого человека.

В это мгновение Сара медленно опустила руки и подняла голову. Ее лицо выражало боль.

— Нет! — процедила она сквозь зубы. — Я никогда не выйду за него замуж. Никогда!

Августа подавила страх, начавший было охватывать ее. Зная, что по мотовству дочь не уступит ей, если дать ей волю, она искренне верила, что огромное богатство Натаниела в глазах дочери перевесит все недостатки жениха.

— Ты должна выйти за него замуж, говорю тебе. Если бы я продала все, включая нашу одежду, и то не удалось бы возместить выплаченный мне аванс. Я дала ему расписку за него. Если нарушить уговор, то посчитают, что я заполучила эту сумму обманным путем и меня отправят в тюрьму за присвоение чужих денег. Ты мой ребенок и подчинишься моей воле. Я слышала, что дочерей держат взаперти и избивают каждый день до тех пор, пока они не согласятся выйти замуж за тех, кого им выбрали родители. За всю свою жизнь я никогда не проявляла к тебе жестокости. Из чисто дочерней преданности ты должна поступить так, как я тебя прошу. Натаниел — очень нравственный человек и руководствуется высокими принципами. Он дал ясно понять, что испытывает отвращение ко всякой хитрости, обману и считает, что любое проявление бесчестия заслуживает наказания. Он без промедления подаст на меня в суд, если ты откажешься выйти за него замуж. Ты хочешь видеть свою любимую бедную мать в тюрьме, закованную в цепях?

— Да, мама. Я бы пришла в восторг, видя, как ты гниешь в зловонной камере! — в бешенстве крикнула Сара.

Терпение Августы лопнуло, она схватила Сару за плечи и начала трясти ее изо всех сил.

— Ты дурная, скверная девчонка! Я забыла сказать, что ты будешь сидеть в тюрьме вместе со мной! Мы обе отвечаем за это соглашение! Посадят нас обеих! Так что выбирай! Что лучше? Тюрьма или брак? Тюрьма или брак с Натаниелом Тренчем?

Сара чуть с ума не сошла. Изабелле и Августе пришлось держать ее, чтобы она не причинила себе вреда во время ужасной истерики. Сара начала биться о двери, которые мать предусмотрительно заперла заранее, бросалась на мебель. Когда Сара устремилась к окну, собираясь выброситься из него, Изабелла вовремя поймала ее, втащила обратно в комнату и захлопнула ставни, дабы предотвратить новые отчаянные попытки сестры. В комнате стало темно. Сара как с цепи сорвалась, она хватала все, что попадалось под руку, и бросала о стену или на пол, раздирала одежду, рвала на себе волосы, истошно кричала.

Прошел почти час, прежде чем она в полном изнеможении свалилась на постель, которую разворошила в припадке безумной истерики. Августа опустилась на шезлонг, обессилев от этой ужасной сцены. Изабелла побелела и дрожала от такого испытания, она открыла ставни, и в комнату снова проникли лучи солнца. Затем она подняла одеяло с пола, села на кровать и накрыла им обезумевшую и трясущуюся сестру. В дверь постучала Эми. Изабелла открыла дверь, служанка принесла поднос с чаем и графин с бренди.

Сару пришлось уговаривать сесть и выпить чай. Отхлебнув чая, она почувствовала облегчение. Изабелла тоже успокоилась. Августа повеселела, убедившись, что победа осталась за ней. Сара сдалась.

Эми приводила в порядок спальню Сары. Чувствуя приближение страшной беды, она заранее приняла меры предосторожности и убрала все имущество семейства Уинов, которое бьется и имеет ценность. Зеркало на туалетном столике было разбито, однако стекольщик имения заменил его, полагая, что так распорядилась экономка, и никто не узнал о том, что случилось. Эми снова пришила оторванную оборку к занавескам приведенной в порядок кровати и, когда закрыла за собой дверь, никто не догадался бы о том, какая сцена разыгралась здесь в полуденный час.

Остаток дня Изабелла провела в парке одна. Ей надо было подумать и свыкнуться с тем, что все ее надежды рухнули, после того как Сара рассказала о том, что произошло на ярмарке. Бессонная ночь стала для нее мучительной, она в равной мере испытала боль, гнев и отчаяние. Гуляя среди деревьев на берегу озера, она смеялась над тем, что глупо вообразила, будто между Томасом и ею может возникнуть любовь.

Он ничего не добивался, кроме привязанности и дружбы он больше ничего не предлагал. В ту ночь она легко могла подвергнуть себя опасности, произнося ложные слова о любви, но он не лукавил и не врал, обуздал свои страстные порывы с большим самообладанием, когда она дала понять, что так просто не отдастся ему.

Перед ней стояла ротонда, днем она была совсем непохожа на волшебное место свиданий, куда они так часто приходили вечером. Изабелла неторопливо поднялась по ступеням и вошла в нее, понимая, что она с Томасом больше никогда не будет сидеть здесь под куполообразной крышей в те часы, когда сумерки за колоннами, словно занавески, скроют их. Изабелла недолго постояла, наслаждаясь самыми приятными воспоминаниями, затем ей снова стало больно, и у нее больше не было сил оставаться здесь.

Она углубилась далеко в парк, любуясь спокойной красотой его ландшафта. До конца жизни ей будет помниться Ностелл и безответная любовь, которую она познала здесь. Когда к концу дня стало влажно, туманно и небо посерело, она начала неторопливо возвращаться к дому. Увидев оранжерею, Изабелла остановилась, здесь она предыдущим вечером ждала Томаса. Если бы все осталось по-прежнему, она бы снова вернулась сюда сегодня вечером. В некотором смысле их романтические встречи начались именно в оранжерее, когда Изабелла решила отблагодарить его за то, с каким мастерством он соорудил ей переносное кресло. Под этой же крышей она услышала предостережение, что все меняется, когда Томас впервые назвал ее сестру по имени. Отвернувшись от этого места, доставившего ей столько радости и страданий, она пересекла лужайку и вернулась в дом.

Через полчаса Изабелла пошла на встречу, о которой заранее договорилась с сэром Роулендом еще до его возвращения домой.

Хозяин дома ждал ее в небольшой музыкальной комнате, где, как он сказал, в этот час дня можно будет спокойно побеседовать. Когда она вошла, он отвернулся от окна, в которое смотрел. Он подумал, что она смотрится мило в голубом муслине с узорами и лентами в волосах, которые за последние недели сильно отросли. На месте Натаниела Тренча он отдал бы ей предпочтение в выборе жены, но у каждого мужчины свои вкусы.

— Вчера вы сказали, что хотите обсудить со мной крайне важное дело, — сказал он, когда они сели. — Чем могу быть полезным?

— Мистер Роуленд, я хочу заручиться вашим покровительством, — спокойно ответила Изабелла. Ничто не изменило ее решения помочь Томасу в том смысле, как она задумала. — Ради молодого человека, который по-настоящему заслужил его, для художника в своем ремесле. Срок его обучения в Ностелле истек, и вскоре он уедет в Йорк работать в одной из мастерских, если мне не удастся убедить вас взглянуть на его будущее в ином свете.

Сэр Роуленд смотрел на нее добрым взглядом. Он не видел Изабеллу столь напряженной с того дня, как она приехала в Ностелл, и предположил, что это объясняется ее волнением перед этим разговором. Он пытался успокоить ее.

— Я горжусь тем, что способен отличить хорошее произведение искусства, а если вы и в самом деле считаете, что в моем имении обнаружили подающего надежды художника, я взгляну на его картины и приму решение.

— Он художник не по живописи, а по дереву.

— Скульптор?

Изабелла покачала головой.

— Я прошу вас оказать покровительство только что ставшему краснодеревщиком Томасу Чиппендейлу.

На лице сэра Роуленда появилось выражение полное изумления.

— Чьим покровителем?

Она тут же освежила его память:

— Томас Чиппендейл сделал для меня переносное кресло, следуя вашим указаниям. Это он смастерил изысканную мебель для кукольного дома.

Сэр Роуленд смотрел так, будто не верил тому, что слышит.

— Да, теперь вспомнил. Но правильно ли я вас понял? Вы хотите, чтобы я стал покровителем мебельщика?

Ее ответ последовал незамедлительно:

— Красивый предмет мебели такое же произведение искусства, как и все, что висит на стенах и украшает пьедесталы.

Он оставался непреклонным.

— Я не согласен. Мебель, как бы великолепно она ни была изготовлена, все же не то же самое. Она — результат труда искусных ремесленников, а не гениев. Вот в чем заключается непреодолимая разница.

— На этот счет мы оба останемся при своих мнениях, — ответила она, не собираясь уступать. — Меня беспокоит то, что Томас Чиппендейл окажется в мастерской, где ему поручат заниматься тысячей самых обычных дел, тогда он не сможет сосредоточиться на изготовлении мебели по своим чертежам из дерева по собственному выбору. — Она наклонилась, горя желанием убедить собеседника в своей правоте. — Прошу вас, дайте ему такую исключительную возможность. Пусть он работает без оков. Вы сами убедились в том, на что он способен. Только подумайте, что ему сулит будущее.

Сэр Роуленд терпеливо улыбнулся и легко покачал головой.

— Мое дитя, вы еще не знаете жизни. Каждый человек занимает определенное положение в обществе, но только испытание души и духа покажет, кем он станет — королем или мещанином. Я совершил бы тяжкий грех, если бы обособил этого сельского парня и забил бы ему голову мыслью об его исключительной важности. Не забывайте, что до сих пор он находился под присмотром талантливого мастера, проверявшего каждую его работу во время ученичества. Пусть этот молодой Чиппендейл сам докажет в предстоящие годы, на что он способен, тогда, вероятно, наступит день, когда я сочту возможным выказать ему свое покровительство. Другими словами, я буду готов заказать ему стол, одно или два кресла для нового особняка Ностелла. Вот так! Вас это устраивает?

Он заметил, что Изабелла уставилась на свои руки, сложенные на коленях, и по ее лицу догадался о разочаровании столь скупым обещанием с его стороны.

— Моя дорогая, я ценю вашу заботу о других, кому в жизни повезло меньше, чем вам, — благожелательно продолжил он. — Большинство молодых женщин вашего возраста думают лишь о том, как прихорошиться. Изабелла, вы пошли в своего отца. Он гордился бы вами.

Разговор был окончен. Сэр Роуленд вышел из комнаты и оставил ее одну. Изабелла сидела неподвижно, крепко зажмурив глаза. Ее постигла неудача. В довершение всего она ничего не сделала для человека, которого любила. Он покинет Ностелл, и знакомство с ней не изменит его судьбу, будто их пути никогда не пересекались.

Уже близился вечер, когда Сара встретилась с Натаниелом впервые после его приезда в Ностелл. От бурных слез на ее лице не осталось и следа. Она хранила спокойствие, когда пришла вместе с матерью в салон, где гости смеялись и разговаривали, обменивались новостями о том, как каждый из них провел еще один приятный день. Изабелла отказалась присоединиться к ним, из-за расстроенных чувств она осталась у себя и собиралась рано лечь спать. Августа же не знала покоя и утверждала, что, поскольку Сара теперь готова стать новой миссис Тренч, то настала пора веселиться, забыть о недавней истерике, но Изабелла осталась непреклонной. Сара почти испытывала жалость к сестре. Но она не сожалела, что прошлым вечером злорадно рассказала ей о своем приключении с Томом. Это желание было порождено злобой, которую можно утолить, лишь уничтожив все, что связало ее сестру и краснодеревщика за долгое лето. При трезвом рассмотрении этот случай даже ей самой показался гнусным, но он произошел как нельзя вовремя и принес ей пользу, оказался настоящей удачей. Это означало, что Томас, не ведая об огласке, будет напрасно ждать Изабеллу при свете звезд. Это сыграет решающую роль в тонком замысле Сары, возникшем после всего, что мать рассказала о природе человека, за которого ей предстояло выйти замуж.

Натаниел с удовольствием смотрел на ее опущенные глаза и робкое поведение. Он подумал, будто Сара относится к столь важному для обоих вечеру с должным почтением, что является добрым знамением их будущего союза. Впервые увидев ее три года назад, Натаниел сразу заметил, что она обладает всеми задатками стать легкомысленной особой, если вовремя не подчинить ее строгой воле мужа, и как раз по этой причине он желал завладеть ею, пока девушка податлива и из нее можно сделать нужную ему почтительную и послушную жену. Его первая жена была старше Сары, когда они поженились. Воля первой жены уже сформировалась, и хотя Натаниел все же сломал ее, он не намеревался снова пройти такое испытание, означавшее напрасную потерю времени. Он встретил Августу улыбкой, обнажившей его потемневшие зубы, затем снова уставился на Сару, не в силах оторвать глаз от такой красоты и всего, что открывал низкий вырез ее платья.

— Дорогая, мы снова встретились. — Натаниел изящно поклонился. — Я ваш слуга и жених.

Она сделала реверанс, шурша бледно-желтыми шелками, подняла ресницы, показывая ему свои чудесные глаза, а он, хотя и был лишен воображения, уже не впервые подумал, что только изумруды могут соперничать с их цветом. Развернув свой веер из слоновой кости, она защищалась от дурного запаха, шедшего из его рта, и ответила ему с такой покорностью, что будущего жениха охватило чувство полного удовлетворения.

— Сэр, для меня это действительно большая честь, — мягким голосом промурлыкала она.

Натаниел вежливо предложил ей свою руку, а когда Сара изящно и легко пальцами взялась за его огрубевшее запястье, он наклонился к ней и заговорил тихо, чтобы никто не расслышал ни слова.

— Ваша мать разрешила мне поговорить с вами наедине сегодня вечером. Я предлагаю встретиться в библиотеке. Там нам точно никто не помешает.

Ей было все равно, где они встретятся, лишь бы это соответствовало условиям и времени для осуществления задуманного плана. Натаниел не догадывался, что мимолетная нерешительность Сары вызвана ее стремлением мысленно определить расположение библиотеки. Разумеется, та подойдет лучше, чем две другие комнаты на первом этаже, которые она уже наметила заранее. Прелестно наклонив голову, Сара шепотом дала ему согласие и высказала пожелание относительно предмета и времени предстоящей встречи.

— Так оно и должно быть, — радушно пообещал он, желая удовлетворить скромный каприз Сары, делавший ей честь. Свойственная ему важная походка еще больше бросилась в глаза, когда он подвел ее к собравшимся гостям. Он подумал, что Генри Вудли сейчас уже точно перевернется в гробу, а это добавит пикантности его победе и положит конец старым счетам.

В оранжерее Томас ждал Изабеллу. Время истекало, она не приходила, и он уже уверился в том, что между ними все закончено. Томас почувствовал это еще во время их последней встречи, несмотря на то, что она вложила столь трогательную страсть в прощальный поцелуй. Он знал, что они не расстанутся, не попрощавшись, но лето кончалось и с ним уходило все, что вносило очарование в эти тихие мгновения. Об этом говорил дождь, капли которого мерцали на стекле и стекали вниз. Томас был знаком с йоркширской погодой и заметил признаки осени, которая приближалась и уже не отступит. Ему не терпелось скорее покинуть Ностелл и взяться за стоявшую перед ним трудную задачу с энергией, безудержно искавшей выхода.

Он заметил какое-то движение со стороны дома, поспешил к двери, открыл ее и сквозь дождь нетерпеливо воскликнул:

— Изабелла!

Фигура человека в накидке резко остановилась, услышав его голос. Он собирался сбежать по ступенькам ей навстречу, но прозвучавший голос остановил его.

— Том! Это я! Сара! Как хорошо, что я застала тебя!

Томас был недоволен тем, что, вопреки своей неприязни к Саре, стоя рядом с ней в темноте, он ощутил зов возбужденной плоти.

— Что привело тебя сюда? — резко спросил он.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Как ты разыскала меня в этот час? — В нем проснулись подозрения и настороженность, в душе он проклинал свою бурлящую страсть. Томас наклонил широкополую шляпу, чтобы защитить глаза от дождя. Однако ночь была столь темна, что лицо девушки казалось бледным, расплывчатым пятном, и его выражение нельзя было разглядеть.

— Кто иной, кроме моей сестры, мог бы подсказать, где тебя найти в этот час? Ты должен пойти в дом вместе со мной. — Сара нетерпеливо махнула рукой. — Речь идет о жизни и смерти!

Томаса охватила тревога.

— С Изабеллой что-нибудь случилось?

— Идем немедленно! — сказала она в ответ. — Иначе будет слишком поздно!

Сара уже повернулась и бросилась к дому. Он не стал медлить и последовал за ней. Она бежала легко и лишь раз оглянулась, проверяя, идет ли он за ней, и раньше него вспорхнула по ступенькам террасы. Она открыла дверь в библиотеку, подождала его, и когда оба друг за другом вошли в нее, Сара быстро и бесшумно закрыла за ним застекленную дверь. Томас быстро огляделся, ожидая, что болезнь снова обрушилась на Изабеллу и он увидит ее в кресле, которое смастерил для нее. Неожиданно и с опозданием на него нахлынули воспоминания о прежних днях. В библиотеке никого не было. Изабеллы нигде не было видно. В огромном камине потрескивали поленья, отгоняя вечернюю прохладу и отбрасывая мягкий розовый свет, который временами выхватывал золотые буквы на кожаных переплетах книг, выстроившихся вдоль стен с пола до потолка. В подсвечнике на столе горели две свечи, языки пламени подрагивали в сквозняке, ворвавшемся после того, как Сара заперла на засов дверь, ведущую на террасу. В библиотеку вела только пара сдвоенных дверей, которые были закрыты, хотя днем обычно оставались распахнутыми, открывая вид на те самые комнаты, через которые он прошел, когда явился сюда по зову Изабеллы и застал ее в тот момент, когда та сидела в переносном кресле в нескольких футах от него. За годы, проведенные в Ностелле, то был первый раз, когда он зашел в библиотеку и убедился, что в ней нет мебели, достойной изготовления для кукольного дома. Ему стало тревожно на душе. Но это чувство не имело ничего общего с тем, что он в недозволенный час оказался на запретной территории.

Зашуршал дамаск, когда Сара опустила занавески, скрывшие вход, через который она провела его сюда. Окна уже были занавешены янтарным бархатом.

— Сюда! — сказала она, сбрасывая с себя накидку с капюшоном. — Теперь никто случайно не заметит нас с террасы. Тут мы в безопасности.

Томас грубо схватил ее за руку и рванул на себя.

— Говори правду! — приказал он. — Изабелла ведь не просила тебя привести меня в этот дом, ведь так?

Не отвечая на его вопрос, Сара схватила его шляпу за поля и отбросила в сторону, разбрызгивая капли дождя.

— Сними свой мокрый плащ, — настойчиво сказала она. — То, что я должна сказать, нельзя сделать за пару минут.

— Я хочу знать правду! — У него не было настроения выслушивать ее уклончивые ответы. Томас схватил ее за руку, снял мокрый плащ и бросил его на пол. Он ждал, что Сара начнет вырываться, но ничего такого не произошло. Она вела себя как робкая пленница, не проявляя обычного высокомерия. Сара печально вздохнула и ответила ему:

— Я случайно обнаружила, что ты встречаешься с Изабеллой в оранжерее, в этом смысле она мне подсказала, где искать тебя. Больше ни о чем она не знает. Как бы то ни было, ей помешали встретиться с тобой сегодня вечером, что позволило мне встретиться с тобой наедине.

Томас был неумолим.

— Ты хитрое существо! Мы могли бы поговорить там, где ты нашла меня. Не было смысла хитростью заманивать меня под эту крышу.

— Не осуждай меня, пока не выслушаешь то, что я скажу. — Ее глаза смотрели серьезно и мольбой. — С нашей вчерашней встречи со мной приключилось такое несчастье, что у меня в голове все перепуталось. Мне просто казалось, что библиотека самое надежное место, где можно поговорить. Прежде чем разыскать тебя, я предусмотрительно заперла библиотеку изнутри, чтобы нам никто не помешал. Ты думаешь, что я не знаю, в какую беду ты угодишь, если тебя застанут здесь в этот час? Том, мне нужна твоя помощь. Даже Изабелла не сможет выручить меня из беды, в какую я попала.

Томас медленно отпустил ее руки. Сара потерла их, показывая, что он держал ее руки крепче, чем ему казалось. Хотя ему не хотелось верить ей, но пришлось признать, что сейчас Сара действительно подавлена навалившимися бедами, каковы бы они ни были, и все, что она говорила, заслуживает внимания.

— Я проверю этот замок, — угрюмо сказал он, не оставляя ничего воле случая. Оказалось, что двойные двери крепко заперты, как она и утверждала, ключ был вставлен в замочную скважину изнутри библиотеки. Когда он вернулся к ней, она подняла его плащ с пола и положила его на кресло, затем подошла к камину и уставилась на языки огня. От прогулки ее волосы распустились, по обе стороны лица висели очаровательные завитушки и, она, видно, не догадывалась о том, что одна атласная лента развязалась и с ее плеча сползло платье, почти обнажив юные груди. Томас не верил, что мужчина с горячей кровью может остаться равнодушным к столь соблазнительному зрелищу. Не глядя, Сара протянула ему руку, а когда он взял ее, посмотрела на него глазами, искрившимися от слез.

— Том, я знаю, что вчера мы расстались не лучшим образом, — с сожалением призналась она, — я обиделась и рассердилась. Но я предпочла думать о том, каким прекрасным был остаток того дня и сколь замечательно все, что произошло между нами.

Если она собиралась возбудить его своей соблазнительной близостью, то не могла бы выбрать лучшего момента для напоминания о том, что так ярко запечатлелось в его памяти.

— Я не из тех, кто хранит враждебные чувства, когда в этом нет надобности. — Его великодушие разыгралось еще больше после того, как он оказался наедине с ней в запертой комнате. — Если ты не лукавишь, тогда забудем прошлое. А теперь расскажи мне все, что ты хотела, ибо только тогда я смогу сказать, удастся ли мне как-то помочь тебе.

Сара убрала свою руку, прикрыла ею глаза и опустилась на колени.

— Как это ужасно, — жалобно простонала она. — Пожилой мужчина по имени Натаниел Тренч хочет жениться на мне, и моя бессердечная мать дала на то свое согласие. Меня дрожь пробирает от одного его вида. Я схожу с ума от отчаяния.

Так вот в чем дело, подумал Томас с состраданием к ней. Она хотела выйти замуж, но не за того, кто вызывал в ней такой ужас. Томас опустился рядом с ней, бережно обнял ее за плечи, хотя и знал, что она не найдет утешения в его словах.

— Если ты хочешь, чтобы я передумал и увез тебя на ярмарку, должен сказать еще раз, что об этом и речи не может быть.

В ее ответе прозвучало смирение.

— Я это знаю.

— Как же тогда я, по-твоему, могу помочь?

Сара настороженно посмотрела на него.

— Дай мне приют в своем доме в Отли, — молила она. — Ты вчера говорил, что у твоей мачехи доброе сердце. Я могла бы побыть там неделю или две. Мне больше не надо, ибо Натаниел Тренч столь много мнит о себе, что отвергнет беглую невесту.

Наивность ее просьбы была трогательна. Томас покачал головой.

— И не думай, что тебе удастся скрыться даже на два дня. Кстати, моя мачеха слышала, как отец однажды радовался, что ему удалось уйти от закона, когда он, сам того не зная, приютил беглянку. Мачеха захлопнула бы дверь перед самым королем Георгом, если бы надо было уберечь отца от беды.

— Тогда я погибла! — Сара обняла его за шею, всем телом навалилась на него, а ее раскрытые влажные губы приблизились к его устам. Когда часы в библиотеке звонко пробыли половину десятого, на ее лице появилось выражение отчаяния, будто настал час неизбежного брака. — Дорогой Том! Пока у меня еще не отняли всю радость к жизни, дай мне еще раз почувствовать вкус любви.

Мольба Сары не вызвала в нем ответных чувств. Томас подумал, что она с ума сошла, раз в такое время навлекает на себя новые опасности. Ум Томаса работал слишком ясно и четко. Он взял Сару за плечи и решительно отстранил от себя, собираясь встать, но в это мгновение, когда он еще не обрел равновесия, она бросилась на него с ловкостью тигрицы и опрокинула его. Томас поднялся бы снова, но она запустила свои пальцы в его густые волосы и больно вцепилась в них, острые ногти вонзились ему в череп, словно когти. Он хотел оттолкнуть ее, оба катались по полу, юбки задрались у Сары до пояса. Она вцепилась в него с такой силой, что он сумел вырваться из ее рук, только лишившись нескольких клоков волос. В последние секунды бурной стычки Томаса вдруг осенило — Сара что-то задумала. Шум повернувшейся дверной ручки подтвердил его догадку и предостерегал, что ловушка может захлопнуться.

Изабелла находилась в спальне, но еще не легла. Она какое-то время пыталась читать, но обнаружила, что глаза блуждают по странице и не видят, что там написано. Наконец она отложила книгу, подошла к окну и посмотрела в темную ночь. Она не сомневалась, что Томас будет ждать в оранжерее, а, не дождавшись, подумает, что какое-то светское мероприятие задержало ее, и не встревожится. Затем, когда это повторится несколько ночей подряд, он скоро догадается, что ей известно о его флирте с сестрой, их дружба окажется запятнанной и угаснет столь неприятным образом. Было бы намного лучше, если бы она пошла к нему и распрощалась бы со счастливым летним временем. Тогда они расстались бы, не испортив память о проведенных вместе мгновениях. Изабелла вздохнула. Она так и поступит и пойдет к нему немедленно.

Облачившись в накидку, она быстро спустилась по лестнице. Звуки голосов, веселья, хмельного пения доносились из главной части дома, но она шла по обычному пути через крыло комнат, ведших одна в другую. Дойдя до последней, она, как всегда, миновала двойные двери библиотеки, направляясь к другой двери, ведшей наружу. Эта дверь была приоткрыта, но она не нашла в этом ничего подозрительного, прошла через нее в коридор, шедший параллельно библиотеке и ведший на террасу. Тут Изабелла слишком поздно заметила, что здесь есть еще кто-то.

При свете канделябра, висевшего на стене, Натаниел в нескольких ярдах от нее прихорашивался у позолоченного зеркала. Если бы жених не был столь занят застегиванием пуговицы на модной отложной манжете, он заметил бы ее отражение. Изабелла тут же спряталась в углублении ниши, находившейся рядом с подлокотником стоявшего здесь дивана, и не могла ни выйти из дома, ни вернуться назад. Если бы он увидел ее одетой для прогулки, когда идет такой дождь, то не удержался бы от удивленного замечания, а если бы об этом узнали другие, то ей пришлось бы отвечать на неприятные вопросы. Изабелла затаила дыхание и ждала. Он еще раз взглянул на себя в зеркало, стряхнул с плеч пудру, просыпавшуюся от парика, поправил широкий галстук, лукаво улыбнулся своему отражению, руками пригладил сюртук из желтой парчи, будто говоря себе, что сохранил хорошую фигуру, невзирая на брюшко. Затем он с важным видом отвернулся от зеркала. Сначала ей показалось, что Натаниел направится по коридору в сторону закрытой террасы, чтобы подышать свежим воздухом до того, как вернуться к компании гостей, но он остановился у находившейся в углублении двери, ведущей в библиотеку. Изабелла знала, что эта дверь с другой стороны прикрыта фасадом бутафорских книг, плавно сливавшихся с томами, которые выстроились вдоль стен. Смотря из библиотеки, их нельзя было отличить от настоящих книг, если не знать истинного положения вещей.

Натаниел резко отворил дверь, и тусклый золотистый свет горевших внутри библиотеки свечей выхватил его силуэт. Изабелла заметила, как с лица Натаниела исчезает улыбка после того, что он увидел внутри. От необыкновенной перемены выражения его лицо стало похоже на застывшую маску гнева. Он прокричал лишь одно слово.

— Шлюха!

В библиотеке началась какая-то возня, свечи тут же погасли. Когда Натаниел бросился в библиотеку, он нарвался на удар, отбросивший его в коридор — жених ударился о приставной столик и растянулся на полу. Стараясь как можно быстрее удалиться из библиотеки, Изабелла не задумывалась о том, любовным утехам какой парочки помешал Натаниел.

Только вернувшись в спальню и убрав накидку, которую предусмотрительно сняла, она догадалась, кто мог находиться в библиотеке. Изабелла отчаянно зажала рукой рот. Думая о своих бедах, она совсем забыла, что именно в этот вечер Натаниел собирался официально предложить руку Саре. Тут она поняла, почему он так прихорашивался перед зеркалом.

— Боже помилуй! Только не это! — громко воскликнула Изабелла. Она покинула спальню, снова побежала к галерее и обрадовалась, что поблизости никого нет. Длинное крыло поглотило шум, шедший из библиотеки, и веселая компания, расположившаяся в главных комнатах, ничего не услышала. Изабелла дошла до лестницы и уже собралась сойти вниз, как услышала тяжелые шаги со стороны библиотеки. Она остановилась и начала ждать. В поле ее зрения возник Натаниел, он прижимал к лицу пропитанный кровью носовой платок. Заметив Изабеллу, он остановился.

— Сходите и приведите вашу мать в библиотеку! — громовым голосом крикнул он. — Немедленно! Вы слышите?

Натаниел развернулся, фалды его фрака взметнулись вверх, и он снова направился к библиотеке.

Изабелла нашла мать за игрой в вист, та находилась в самом радужном настроении, поскольку вместе с партнером выигрывала. Услышав, что в библиотеке требуется ее присутствие, она тут же передала карты партнеру и радостно имеете с Изабеллой покинула комнату, воображая это приглашение в неверном свете.

— Должно быть, все идет хорошо, — взволнованно тараторила она. — Моя милая Сара приняла его приглашение, и у меня появится родственник, обладающий несметными богатствами! Как это приятно!

— Нет, мама, — серьезно сказала Изабелла, пока быстро шла рядом с матерью. — Произошло что-то ужасное. Думаю, тебе лучше готовиться к худшему.

Августа завизжала, ее отношение к младшей дочери тут же изменилось.

— Что наделала эта несчастная тварь? Неужели она отказала ему?

В библиотеке они застали Натаниела вместе с Сарой. Вне себя от гнева Натаниел с трудом дышал, то и дело прикладывая к носу платок. Глаза сидевшей в кресле Сары странно поблескивали, по ее лицу было видно, что она ликует. Она завязывала ленты лифа, на голове у нее царил полный беспорядок. Августа второй раз не разобралась в ситуации и с упреком взглянула на Натаниела.

— Сэр! Неужели вы позволили себе столь бурные вольности, что моей дочери пришлось защищать свое целомудрие?

Натаниел чуть не взорвался.

— Нет, мадам! — прокричал он. — Она изменила мне перед моими глазами. Свадьбы не будет. Я больше не хочу иметь с ней ничего общего. Я пришел в библиотеку по исключительной просьбе Сары и застал ее в объятиях незнакомого подлеца, который имел наглость ударить меня!

Августа страшно разнервничалась при таком повороте событий и никак не могла разобраться в том, что же в самом деле произошло.

— Но мы должны найти этого ужасного малого, который воспользовался беззащитностью моей девочки.

— Чушь! Мадам, вы столь же глупы, что и жадны! Она сама отдалась ему. Я застал их на месте преступления!

Августа бессильно опустилась в ближайшее кресло. Если бы раньше не произошел тот нескромный случай в Бате, она бы не поверила его словам. Тогда хотя бы удалось избежать скандала, но теперь все обернулось гораздо хуже. Брак не состоится. Богатства не видать. Один позор и неминуемая тюрьма, когда выяснится, что она не может вернуть аванс. Поскольку Натаниела выставили в глупом свете и сделали жертвой обмана, он безжалостно потребует вернуть свои деньги. В это мгновение она испытывала лишь жалость к себе. Будто сквозь туман Августа взглянула на Сару, в ее сознании мелькнула смутная мысль, что, быть может, остались еще надежды поймать в ловушку того, другого мужчину.

— Кто он? — спросила Августа окрепшим голосом.

Сара, научившись угадывать мысли матери по лукавому тону, удостоила ее холодного ответа:

— И не пытайся узнать. Я не собираюсь потакать тому, что ты задумала.

Августа простонала и схватилась рукой за голову.

— Женатый мужчина! Вот почему ты не хочешь сказать, я права? Чего же еще можно ожидать? В Ностелле все джентльмены женаты. Ах, какой срам! Наше доброе имя покроется позором, если об этом узнают!

Изабелла, стоявшая у кресла матери, оцепенела от всего услышанного. Она все еще лелеяла слабую надежду, что не Томас был в библиотеке этой ночью, но для трюка, какой Сара провернула, чтобы избежать брака с Натаниелом, требовался мужчина, уже ставший жертвой ее чар. Испытывая отвращение к сплетням и любым скандалам, Изабелла спокойным голосом спросила:

— Разве нельзя сделать так, чтобы все осталось в этих четырех стенах? Пока ведь никто не знает, что здесь произошло. Давайте уладим все между нами. — Она посмотрела Натаниелу прямо в глаза. — Я как-нибудь раздобуду деньги, которые с нас причитаются за брачный уговор и позабочусь о том, чтобы вы получили их. Я лишь прошу дать мне некоторое время, ибо на это могут уйти годы.

Несмотря на то, что гнев еще не покинул Натаниела, его впечатлило, с какой честью и достоинством Изабелла сказала эти слова в столь неприятной ситуации, хотя они ничуть не склонили его к снисходительности.

— Вы просите от меня о слишком большой любезности, — сердито ответил он, отвергая ее предложение.

Сара вскочила на ноги, ее лицо выражало презрение.

— Любезность? Чепуха! — Она щелкнула пальцами, выказывая ему свое пренебрежение. — Это вы разорвали брачный контракт. Это вы, а не я, объявили о его расторжении перед свидетелями. Следовательно, моя мать уже не обязана возвращать деньги, какие она получила. — Она приподняла бровь и насмешливо взглянула на Изабеллу. — А ты, моя дорогая сестричка, зря предложила такую жертву. Наверно, ты подумала, что я не все обдумала до того, как возлюбленный сегодня вечером заключил меня в свои объятия?

Августа выпрямилась в кресле и хлопнула в ладони, тут же забыв обо всем.

— Какая же ты сообразительная и умная девочка!

Изабелла уже не могла вынести, что мать столь резво меняет настроение, словно хамелеон цвет, и отвернулась, испытывая отчаяние. Ее взгляд случайно упал на мужскую шляпу, лежавшую под столом библиотеки. Ее будто случайно оставили там. Изабелла тут же узнала, кому та принадлежит, и насторожилась.

— Как раз наоборот, мадам, — проворчал Натаниел, сердито глядя на Августу. — Если вы еще раз прочтете условия, на которых вам была вручена та сумма денег, то убедитесь, что вы освобождается от ее возврата лишь в том случае, если брак состоится. Это соглашение никак не связано с пунктом, в котором содержится условие, гласящее, что брачный контракт может быть прекращен любой стороной в течение шести недель после его подписания. Возможно, меня обманула эта распутница, которую вы называете своей дочерью, но я не глуп в вопросах, касающихся денег. Итак, раз браку не бывать, в вашем распоряжении остался месяц, в течение которого вы с честью можете расплатиться со мной. Мои адвокаты свяжутся с вами. Спокойной ночи, миссис Вудли, и прощайте.

Вслед Натаниелу неслись ее жалобные стоны и мольбы о пощаде, что еще больше унизило ее в его глазах. Когда Натаниел вернулся к себе, слуга заверил, что нос цел, положил на него холодный компресс, чтобы он не распух, затем снял с него фрак из желтой парчи, который специально сшили к этому вечеру, и губкой стер с него пятна крови. Он в рубашке прилег на кровать на мягкие подушки, держа в руке бокал с бренди и, успокоившись, начал обдумывать ужасные события, приключившиеся с ним. Вместо того чтобы радоваться, что он предлагает Саре руку, эта маленькая лиса отвергла его самым презренным образом, какой можно себе вообразить. Кто же ударил его? Все произошло так быстро, этому парню хватило ума опрокинуть столик, на котором стоял канделябр, освещавший комнату, затем он бросился на него, словно огромная черная тень, и больно ударил его по носу и сбил с ног. А Сара хохотала! Приступы хохота следовали один за другим и звучали еще долго после того, как незнакомец стремительно скрылся в холодной ночи, позади него колыхалась накидка, словно парус корабля-призрака. Натаниел в уме перебрал мужчин, гостивших в доме, и сделал вывод, что среди них есть несколько любителей верховой езды, рост и крепкое телосложение которых были такими же, как у нападавшего. Раз после того, как Натаниел застиг парочку врасплох, последовала столь бурная реакция, стало ясно, что виновник не желал, чтобы его обвинили в том, что он лишил Сару девственности, если дело обстояло именно так. По крайней мере, с его стороны вряд ли можно было ожидать разглашения событий в библиотеке.

Натаниела бросало то в жар, то в холод при мысли о том, что он, охваченный первым порывом гнева, чуть сам не стал причиной огласки. Жених благодарил судьбу, что остановился, заметив Изабеллу на верхней площадке лестницы, ибо собирался эффектно и гневно явиться к Августе Вудли, унизить мать и опозорить ее дочь перед всеми гостями. В то мгновение победил его здравый рассудок. Ему не хотелось устраивать скандал, который бросил бы тень на его политические устремления. Он уже принял собственное решение, когда разумная Изабелла стала просить, чтобы все сохранить в тайне. Муж, кому наставили рога, или жених, кого обманули, всегда казались всем смешными и становились предметами бесконечных комедий на театральной сцене, а Натаниел опасался, как бы в предстоящие месяцы ему не снились кошмары после того, как он оказался на грани катастрофы.

Но он должен скрыть собственное унижение и поздравить себя с тем, что избежал брака с Сарой Вудли. Он вспомнил первое впечатление о ней еще в то время, когда она едва достигла половой зрелости, и понял, что еще тогда должен был о многом догадаться. Распутство женщины, если оно от рождения, нельзя целиком укротить в брачном ложе. Натаниел стал жертвой той особой мужской черты, когда желание затуманивает разум. Она заплатит за нанесенное Натаниелу Тренчу оскорбление! Он позаботится о том, чтобы ее вместе с отвратительной матерью упрятали в долговую тюрьму. Это остудит ее горячую кровь и приведет к раскаянию!

Вдруг он сел прямо и закашлялся, поперхнувшись бренди. Вот те на! В бокал попал крохотный камушек! Он выплюнул его и с отчаянием взглянул на свою ладонь. Да это ведь зуб! Он провел языком и убедился, что спереди во рту образовался просвет. Он лишился двух зубов. Мало того, что ему до крови разбили нос, он к тому же потерял два зуба. Если бы Натаниел мог доставить сюда того, кто напал на него, то проткнул бы его мечом.

Когда весь дом уснул, Изабелла вернулась в библиотеку. Она взяла шляпу Томаса и бросила ее на раскаленные докрасна уголья в камине. Пусть он лучше потратится на новую шляпу, чем оставит улики о том, что побывал в этом доме. Ей казалось, что последняя ее мечта превратилась в пепел вместе с этой шляпой.

 

Глава 6

Утром в Ностелле царило оживление — все готовились к танцевальному вечеру. Это мероприятие было не столь официальным, как бал, но зато давало гостям возможность незаметно распрощаться с Уинами до следующего лета. В зимние месяцы все дороги становились плохими, и не было ничего хуже сельских дорог, часто непригодных для езды из-за грязи, наводнений или снега. Только те, кому не нравилась городская жизнь, в это время предпочитали уединение в сельской местности. Многие уже распорядились, чтобы к их возвращению привели в порядок городские дома. Сэр Роуленд вместе с женой скоро отправится в свой лондонский дом. Однако в их отсутствие строительство нового особняка не прекратится, здесь работа не остановится ни на один день.

Служанка Изабеллы, несшая своей госпоже одежду из шкафа, первой заметила, посмотрев в окно, что идут приготовления к вечеру.

— Госпожа, идите и посмотрите на это прекрасное зрелище.

Изабелла встала из-за туалетного столика и подошла к окну. В Ностелле трудилось сто садовников, мальчиков-помощников и еще некоторое количество работников, занимавшихся прополкой огромного парка, и казалось, будто они все идут к дому, неся корзинки с цветами, которые станут украшением танцевального вечера. Из некоторых цветов уже свили гирлянды, сделали венки, отчего все погрузилось в буйные цвета и неописуемую красоту.

— Как замечательно будет смотреться этот старый дом, утопающий в цветах, — заметила Изабелла, оценивая то, что предстало перед ее взором. Вопреки всем несчастьям, свалившимся на нее в последние дни пребывания в Ностелле, она никогда не перестанет любить это место и радоваться короткому времени, за которое она здесь познала, что значит быть по-настоящему счастливой.

Одевшись, она вышла из спальни и направилась к комнатам матери. Из глубин подушек на постели с четырьмя столбиками ее встретил тяжелый стон.

— Что же нам делать? Я еще глаз не сомкнула. Я совсем не спала. Ты не придумала, как нам занять денег?

Изабелла остановилась у постели. Мать являла собой жалкое зрелище — волосы растрепались, глаза покраснели от слез, пудра не скрывала шрамы от оспы, чепчик с лентами криво сидел на голове.

— Мама, я пока ничего не придумала. Как я объяснила тебе вчера вечером, нам понадобится дополнительное обеспечение под крупную сумму, которая нам необходима. Только не говори, что нам следует занимать деньги у друзей. Было бы нечестно воспользоваться их добротой, ведь нечего и надеяться, что удастся быстро вернуть долг.

— Ты точно такая же, как твой отец! — Это был горький упрек. Чтобы выказать ей свое неодобрение, Августа стала метаться в кровати. — Уходи, оставь меня в покое.

Изабелла прошла через дверь, ведшую в покои сестры. Сара спала, опустив одну руку на подушку, как она делала еще с детства, во сне она была похожа на маленького ребенка. Изабелла ушла и закрыла дверь, она пожалела о том, что не придумала ничего толкового, чтобы избавиться от огромного долга, свалившегося на них. За долгие ночные часы она лишь додумалась до того, что надо получить отсрочку, чтобы расплатиться.

Где-то в глубине дома зазвенел колокольчик, возвещая, что уже половина десятого и пора завтракать. Изабелла спустилась вниз в гостиную, где среди растений в горшках расположились небольшие столики, накрытые Дамаском. На каждом столе стоял серебристый чайник, кувшин со свежими сливками, фарфоровые вазы с фруктами. Длинные приставные столики ломились от мясных блюд, птицы, рыбы, дичи, пирогов, кеджери, тарелок с устрицами, кексами, пшеничными лепешками, разными сортами хлеба и сдобными булочками. Многие мужчины подобно Натаниелу не вставали из-за стола, наевшись до отвала, обжорство в обществе стало столь же обычным явлением, что и пьянство.

Натаниел уже успел занять место за столом. Он сидел один у окна, повязав шею салфеткой и расправив ее на жилете, поглощая огромную порции пирога, фаршированного мясом жаворонка. Когда Изабелла, идя к свободному месту, желала гостям доброго утра, он оторвал взгляд от тарелки, засунул в рот еще кусок пирога и наблюдал за ней до тех пор, пока она не оказалась в пределах слышимости.

— Мисс Вудли! — Натаниел постучал основанием ручки ножа по столу, словно желая привлечь ее внимание. — Место напротив меня свободно.

Изабелла в нерешительности остановилась, застигнутая врасплох его неприятным тоном и таким же выражением лица. Его и так крупный нос, крючковатый и надменный как у ястреба, распух и стал вдвое больше, под глазами расползся синяк. Для джентльмена было в порядке вещей явиться на завтрак с синяками от падения после попойки минувшей ночью, что часто вызывало добродушное подтрунивание. Но Натаниел был не из тех, над кем станут подшучивать или задавать вопросы, а Изабелла единственная из присутствующих знала истинную причину, по которой его лицо выглядело столь неприглядно.

— Я предпочитаю сесть за другой столик, — подчеркнуто ответила она и пошла бы дальше, если бы его слова не остановили ее.

— Я не советую вам даже думать о том, чтобы переправить вашу мать и сестру во Францию через Ла-Манш, — злобно предупредил он, — иначе вместо морского воздуха они очень скоро будут вдыхать зловоние в менее приятном месте.

Изабелла почувствовала, что в лице у нее не осталось ни кровинки. Бегство во Францию часто становилось последним средством для тех, кто иначе не мог избавиться от кредиторов, и она мысленно уже выбрала такой путь, чтобы выиграть необходимое дополнительное время. Он заметил ее бледность и ногой вытолкнул стул, таким манером предлагая ей сесть.

— Садитесь, — резко приказал он. — Вы вот-вот упадете в обморок, а я хочу вам сказать еще кое-что.

Изабелла неохотно села. Никто не мог расслышать их среди стука столовых приборов, шумных разговоров и топота расхаживавших повсюду слуг. Ливрейный слуга подал бы ей все, чего бы Изабелла ни попросила, но она выбрала лишь клубничный джем и тонкий кусочек пирога. Когда слуга принес ей то, что она заказала, Натаниел поднес ко рту вилку с едой и заговорил снова:

— Вы мне кажетесь из тех, кто прислушивается к голосу разума. Даже не думайте спасать этих двух хитрых тварей, с которыми вы, к сожалению, состоите в родстве, иначе вас закуют в цепи вместе с ними как соучастницу в попытке совершить обман.

Изабелла враждебно отпарировала.

— Значит, вы смеете мне угрожать приговором купленного вами судьи?

Белки его глаз стали желтыми и налились кровью. Изабелла подумала, что глаза ястреба отличаются именно таким цветом. Прищурившись, он посмотрел на нее.

— Я горжусь тем, что действую честно. Я бы не стал препятствовать свершению правосудия. Просто у меня имеются столь веские доводы, что их невозможно оспорить. Напомню вам, что мужчин, женщин и детей вешают за меньшие преступления, чем содействие уклонению от закона двух должниц. Вы не заслуживаете быть осужденной как соучастница по растрате чужих денег. Преступление вашей матери и сестры не имеет к вам никакого отношения.

— Тогда я тем более прошу вас дать мне время, которое вы отказываетесь предоставить им, — умоляла Изабелла, отбросив гордость ради того, чтобы в последний раз попытаться спасти положение. — Далее если мне придется собирать деньги до конца моих дней, вы их получите сполна.

Натаниел снова взглянул на нее, по выражению его лица нельзя было сказать, о чем он думает. Затем, прежде чем ответить, он подал ливрейному лакею знак снова наполнить его тарелку.

— Еще кусок того пирога с мясом жаворонка, — сказал он, — и положите мне пару фазанов с гарниром. — Когда слуга ушел за едой, Натаниел поднял руки, держа в одной нож, в другой — вилку, и снова взглянул на свою собеседницу. — Я лучше соображаю, когда ем. Посидите со мной, пока я не позавтракаю. Я ничего не обещаю, но если вы проявите терпение, то во мне может проснуться желание пойти вам навстречу.

Изабелла терпела почти два часа и наблюдала за тем, как он ест, за то время за соседним столом позавтракали уже три джентльмена. Застольные манеры Натаниела были весьма терпимы, но он отличался таким жадным аппетитом, что его губы покрылись жиром, а на белой салфетке скоро остались капли подливки, соуса и большие куски масла, которые сползли с кусочков горячей булочки. Позавтракав, он откинулся на спинку стула, удовлетворенно вздохнул, вытер губы, громко рыгнул и встал из-за стола.

— А теперь, — сказал он, — мы найдем тихий угол и обсудим некоторые детали. Я решил назначить проценты на полагающиеся мне деньги в таком размере, который вам окажется по силам выплатить. Если вы согласны, то нам будет нетрудно поставить свои подписи под новым документом.

Изабелла прикусила нижнюю губу и почувствовала, как от облегчения по ее телу пробежала дрожь. Если бы ей предоставили достаточный запас времени до окончательной выплаты долга, то все могло обернуться благополучно. Почему же тогда ей пришло в голову, что все так здорово, что этому трудно поверить? Когда Изабелла первой вышла из гостиной, она чувствовала, как сильно у нее забилось сердце от предчувствия беды.

Тот танцевальный вечер прошел с огромным успехом. В доме звучала музыка, все веселились, женщины нарядились в платья ярко-зеленого цвета с желтоватым оттенком, что тогда было очень модно. На мужчинах была одежда более глубоких темных тонов, в них сочетались синий, темно-красный, зеленый и золотистый цвета. На улице было холодно, пустынно и ветрено. Над лужайками носились тучи из листьев, листья прилипали к высоким сапогам Томаса, пока он стоял в нескольких ярдах от окон и наблюдал за танцующими парами. Он пришел из любопытства, его подгоняло циничное удивление, ведь Сара и отвергнутый Натаниел сговорились держать в секрете все, что произошло в библиотеке. Исключение, скорее всего, составляли Изабелла и ее мать. Он не мог знать, насколько подробно им известно о том, что произошло. Если бы люди где-то шептались, Томас услышал бы об этом из той части дома, где жили слуги, поскольку он общался со всеми, кому было велено подготовить все к вечеру танцев. Томас часто думал, как удивились бы господа, если бы узнали, сколь много из их интимной жизни известно тем, кто делает вид, будто ничего не слышит и не видит.

Томас воспользовался суматохой, беготней слуг, выполнявших поручения, чтобы пробраться в библиотеку и разыскать свою шляпу. Он неожиданно столкнулся со служанкой, выгребавшей золу из камина, но та оказалась не очень сообразительной. Он извинился за то, что зашел сюда, и это вполне удовлетворило служанку. К счастью, Томасу не пришлось долго задерживаться в доме, ибо он сразу заметил в золе почерневшую пряжку от ленты на шляпе, которую служанка достала из камина. Неужели Сара уничтожила улику, которая могла выдать его? Разумеется, она не показала ее ни Натаниелу Тренчу, ни кому-то другому, кто мог бы причинить ему большие неприятности.

Но от этого Томас не стал меньше презирать ее. Он все еще негодовал по поводу того, что Сара осмелилась использовать его в своих низменных целях. В его ушах все еще звенел ее ликующий смех, а чувство унижения не давало ему покоя. К счастью, желание задушить ее поборол инстинкт самосохранения. Все, ради чего он трудился и надрывался в Ностелле, пропало бы даром, если бы его узнали и выдворили отсюда люди, облеченные властью.

Томас внимательно разглядывал танцующих. Танцевали куранту, партнеры двигались вперед и назад вприпрыжку маленькими шажками. Он мельком увидел Сару, но не стал смотреть на нее. В эти последние часы перед отъездом из Ностелла ему хотелось увидеть Изабеллу. Если честно признаться, именно это желание привело его сюда в этот час. Почему? Неужели он хотел заметить на ее лице признаки того, что еще не потеряна надежда встретиться с ней?

Вот она! Очередная фигура танцующих скрыла ее из виду, затем она появилась снова. Хотя Изабелла была не очень далеко от окна, он почувствовал, что их разделяет огромное расстояние. В этой привычной для нее среде Изабелла стала для него совсем чужой. В платье с длинным лифом янтарных оттенков и широкими юбками она была похожа на ожившую миниатюрную куклу. Ничего из прежней, знакомой ему Изабеллы не осталось в этой странной фигуре, которая грациозно кружилась по залу и лучезарно улыбалась своему партнеру. Он мог ждать здесь посреди темноты вечно, но она больше никогда не станет торопиться к нему. Сара не утаила от нее то, что произошло. Все стало известно. Томас отошел от освещенного окна, углубился в непроглядную темноту и больше не оглянулся.

Следующим утром перед гостями Ностелла для всеобщего обозрения выставили кукольный дом, обставленный мебелью и заселенный восковыми обитателями, которым суждено здесь жить. Все гости отправились взглянуть на признанный шедевр и восторгались совершенством каждой мелочи. Леди Уин пришла в восторг от нового приобретения и раз десять за день подходила к кукольному дому, чтобы переставить фигурку хозяйки дома из одной комнаты в другую, пока не нашла ей самое подходящее место.

Изабелла пришла взглянуть на кукольный дом только поздним вечером, когда могла остаться наедине с собой. Она уселась в кресло перед ним, как часто поступала, когда Томас показывал ей произведение своих рук, по очереди осмотрела каждую комнату. Она знала, что Томас скорее всего в тот день уже уехал из Ностелла. Он часто повторял ей, что уедет, как только завершит работу над кукольным домом. Она никогда не думала, что обрадуется тому, что в этот день ей не придется прощаться с ним. Ей стало бы не по себе, если бы он спросил ее о предстоящем браке, о котором объявили перед всеми после ужина на вечере танцев.

Натаниел говорил с ней откровенно. Ему нужна была невеста из семьи Вудли по чисто политическим соображениям, а поскольку первый выбор оказался неудачным, то он готов жениться на ней. Натаниел лишь ради красного словца упомянул денежный интерес, чтобы добиться согласия на свое предложение.

— Я не заставляю вас выходить за меня замуж, — сказал он тогда. — Вы вправе сделать свой выбор. Я буду уважать ваше решение, каким бы оно ни было, к тому же вам не следует опасаться, что мне вздумается строже наказать вашу мать и сестру, если вы откажете мне. Меня вполне устроит то, что они получат по заслугам.

Изабелла окоченела от страха, у нее пересохло в горле.

— Что бы вы ни говорили, им нечего ждать пощады, если я не стану вашей женой.

— Речь идет не о пощаде, а о справедливости. В таком случае я готов оставить за вашей матерью столь же щедрый брачный уговор, как и в случае с Сарой, а это означает, что ее настоящий долг снова станет авансом в размере заранее обусловленной суммы. Только одно условие будет внесено и новый контракт. Согласно прежнему контракту мне предстояло выделить вам изрядное приданое как будущей свояченице, ибо я, разумеется, желал, чтобы избранный вами будущий муж занимал равное мне общественное положение. Вопрос о том, с кем невеста вступает в родственные отношения, имеет первостепенное значение. То же относится к любому мужчине, готовому взять Сару в жены. Чтобы обезопасить себя в этом отношении, я настаиваю на том, что любой брак состоится лишь после того, как я дам на это свое согласие. Сара не получит приданого до тех пор, пока ее не отучат от порочного поведения в институте для благородных девиц под строгим надзором, где она пробудет не меньше года, но этот период можно продлить, смотря по ее поведению. Я считаю, что это справедливое и разумное условие.

Изабелла согласилась, что это меньшее из зол по сравнению с судьбой, какая ожидала сестру в ином случае. Она сама уже представляла, что значит заглянуть в бездну ада.

Ей уже не суждено было разделить любовь с умным и заботливым мужчиной. Натаниел говорил, что у Изабеллы есть выбор, но в действительности у нее не осталось никакого выбора. Она не могла ставить свои интересы выше тех, за кого отвечала. Ее отец поступил бы точно так же. Изабелла была достойной дочкой отца, воспитанной в духе его принципов, а это для нее было столь же естественно, что и дышать. Словно издалека, Изабелла услышала свой голос, отвечавший просителю ее руки, к которому она не испытывала никаких чувств, чей внешний вид и характер отталкивали ее.

— Я выйду за вас замуж, Натаниел.

Он прильнул устами к ее руке, но не пытался целовать ее в губы, за что она мысленно благодарила его. Изабелла приняла этот жест за доказательство того, что он не станет проявлять бурных чувств.

Встав с кресла, Изабелла подошла к кукольному домику и легко коснулась кончиками пальцев оловянной посуды, хранившейся на стеллаже, который Томас мастерил в тот день, когда она впервые пришла к нему в мастерскую. Она желала Томасу успеха в Йорке. И она верила, что придет день, когда имя Чиппендейла будут связывать с чем-то более важным, чем с краснодеревщиком, смастерившим кукольный домик. А может быть, он окажется тем мужчиной, которого будут страстно любить не только на протяжении одного лета.

 

Глава 7

Среди шума и грохота в мастерской Томас занимался обычной работой, выделывая верхнюю часть стола, но в его душе кипело недовольство. Шесть месяцев, проведенных в Йорке, он считался новичком и числился младшим столяром-краснодеревщиком. У него не возникло ни малейшей возможности заняться чем-то более важным. К тому же очень красивые вещи создавались в главных мастерских. У Томаса росло недовольство тем, что его определили в пристройке в дальнем конце двора, где он не мог наблюдать работу опытных специалистов, к чему стремился. Здесь, в пристройке, трудились не менее тридцати разных мастеров.

Некоторые были одного возраста с ним, но менее подготовленные, несколько стариков, чье слабое зрение или другие недостатки не позволяли работать в главных мастерских, а также ряд учеников, с которыми мастер не церемонился — регулярная порка за каждую ошибку и проступок стали их печальным уделом. Томас думал, что ему повезло, раз он учился под руководством хорошего мастера — Гаррисон был строг, но справедлив.

Часы рабочего дня тянулись долго, но Томас был молод, в форме, силен, и легко выносил их. Лишь то, чем он занимался, делало рабочий день долгим. Огромное количество незатейливой, повседневной мебели производилось под этой крышей и, похоже, она пользовалась спросом. Эту мебель фургонами увозили торговцы, занимавшиеся розничной продажей, ее также приобретали отдельные клиенты, присматривавшие товар на соседнем складе. Томас дважды обращался к работодателю, которому дали имя Вуд, что лучше всего подходило его ремеслу, с просьбой перевести его в главные мастерские, но в обоих случаях получил отказ. Ричард Вуд был расчетливым, проницательным жителем Йоркшира, чувствовавшим, где выгорит, и это давало ему преимущество над конкурентами. Его навыки известного столяра-краснодеревщика теперь сводились к руководству работниками и выполнением заказов. Он зорко следил за дисциплиной на рабочем месте и не выносил новичка, который хотел научиться бегать до того, как обучиться ходьбе. Он повышал работников, когда наставало подходящее время, но не раньше того. Он дал Томасу ясно понять, что третье несвоевременное обращение такого рода может легко закончиться его увольнением. Томас не обрадовался подобной осечке, но ему пришлось придержать язык и подчиниться. Найти работу в хорошей мастерской было непросто, да и в нынешней ситуации не было бы ничего плохого, если бы он занимался своим делом. Томас приглядывался к Йорку, пытаясь выяснить, не удастся ли найти что-то получше в другом месте, и всегда обнаруживалось, что предприятие Вуда пользовалось славой отличной мастерской и превосходило все другие.

После этого он решил набраться терпения и сделал свою работу чуть интереснее, обнаружив, что может изготовить предмет мебели быстрее, сохраняя то же качество. Он также экспериментировал с приготовлением клея, стараясь улучшить качество того, которым пользовались в мастерской. У столяров-краснодеревщиков была своя особая формула клея, которая держалась в строгом секрете от конкурентов, если он обладал исключительными качествами, а Томас хотел приготовить свой клей, который бы клеил прочнее и чище и не издавал бы столь дурной запах, как сейчас.

Томас мог экспериментировать с клеем в своем помещении, не беспокоя остальных запахами, которые источала булькающая жидкость. Но он так поступал и потому, что с водосточных канав на улице поднималась еще большая вонь. Томас жил в скотобойне, где мясники продавали мясо со времен Средних веков, и всюду отдавало крепким запахом. Все выбрасывали мусор на улицы, а то, от чего избавлялись мясники, могло вызвать тошноту у самых выносливых, пока не являлись уборщики со щетками и лопатами, чтобы убрать все. Если бы Томасу было по карману другое жилище, он бы снял его, но он зарабатывал мало и, оплачивая всего лишь несколькими пенсами крышу над головой, мог питаться значительно лучше, чем в ином случае, к тому же у него водились карманные деньги. Время от времени он делал дешевые покупки или приобретал по куску дерева из мастерской до тех пор, пока не накопил достаточно для изготовления стола и нескольких других предметов мебели для собственного потребления. Вся она была из йоркширского дуба, простая и удобная, с приятными очертаниями и блестящей полировкой, которая выгодно оттеняла красоту дерева. Томас гордился этой мебелью больше, чем всем, что изготовил раньше.

Миновала зима и наступила весна. Пять вечеров каждой рабочей недели он обычно возвращался домой слишком поздно, успевал лишь поесть, сразу лечь спать и вставал, когда человек, будивший рабочих, проходил по улице и в пять часов утра стучал в его окно длинной палкой. В субботу вечером, когда кончалась рабочая неделя и мастерские Вуда закрывались раньше — в шесть часов, он шел куда-нибудь повеселиться. Обычно Томас встречался с новыми друзьями, молодыми и цветущими холостяками, как и он сам, и они ходили в пивные, играли в карты, посещали петушиные бои, травли привязанного быка собаками, кулачные бои, а больше всего любили заигрывать с хорошенькими девушками, тратя на это любые премии, которые им выдавались.

Было субботнее утро, Томас предвкушал развлечения, ожидавшие его вечером, а пока занимался какой-то несложной работой, как с улицы донесся страшный шум. Крики ученика, которого безжалостно пороли, заставили всех выйти во двор, бросив верстаки, колеса токарных станков, вращавшиеся от оставленного без присмотра ножного привода. Из своей конторы вышел Вуд и обнаружил, что три работника, включая новичка Чиппендейла, держат разъяренного мастера и не позволяют тому бить мальчика. Работница обойной мастерской опустилась на колени на мостовой и держала на коленях голову мальчика, пытаясь успокоить его.

— Что здесь творится? — Вуду пришлось кричать во всю глотку, чтобы его расслышали.

Мастер высвободился из рук державших его работников и повернул свое красное, злое лицо к хозяину как человек, который имеет на это право.

— Сэр, этот мальчик заслужил наказание. Он нарушил основное правило и взял дерево не из той секции, отчего рухнул весь штабель. Вот результат дела его рук!

Все посмотрели туда, куда он указывал. Там действительно царил полный хаос. Недавно клиент прислал дюжину кресел из орехового дерева, чтобы их заново оплели тростником. Это был красивый набор шестидесятилетней давности, восходивший к временам правления Карла II. Владелец высоко ценил кресла за сложную резьбу, украшавшую высокие спинки и грациозные ножки. Эти кресла, должным образом оплетенные тростником, вынесли во двор и поставили под упаковочный навес. Упаковщики забрали все кресла, за исключением последнего. Его уже собирались забрать, но ученик неосторожно сдвинул штабель дерева и тот рухнул на кресло. Было очевидно, что его уже никак не восстановить..

— Боже милостивый! — ужаснувшись, воскликнул Вуд. — Только не это кресло! Оно принадлежит одному из моих самых известных клиентов! И я ничего не могу предложить ему взамен!

Мастер снова взялся за хлыст.

— Сэр, мне продолжить порку?

Вуд нагнулся и поднял щепки орехового дерева от сломанной ножки кресла и сердито краем глаза оценивал размеры нанесенного ущерба.

— Что? Нет, нет. Хорошенького понемножку. Наверно, штабель сложили не так, раз он так легко рухнул. Мастер, выясни, почему он развалился. Ты отвечаешь за это. В этом виноват не один человек. — Он выпрямился. — Сложите дерево в штабель и уберите мусор, оставшийся от кресла. Нет смысла оставлять его здесь. Всем вернуться к работе.

Вуд вернулся в свою контору, качая головой и думая о том, как сообщить эту неприятную новость своему клиенту.

Томас вернулся к верстаку. Он не любил болтать во время работы, а сейчас он молчал больше обычного. В его голове возникал план. Он был связан с огромным риском, но лучше поставить свое мастерство на одну карту, чем загнивать за нудной работой, какую ему поручили.

В конце дня он вышел через ворота со всеми остальными. Два часа спустя, когда стемнело, он вернулся, перелез через ограду, перекинув через плечо сумку с едой и большой плоской бутылью пива. Ему пришлось открыть навесной замок отмычкой, чтобы проникнуть в свою мастерскую, а также ещё один замок, висевший на дверях упаковочного навеса, но он часто имел дело с замками, так что справился с этим без особого труда. Томас приступил к работе при свете фонаря и закрытых ставнях, так что о его присутствии в мастерской нельзя было догадаться. Он трудился всю ночь, с рассветом урывками вздремнул часа два, когда его поборола усталость, затем снова принялся за дело. Он ел и пил прямо за верстаком, не прекращая работы. Звон воскресных колоколов и бой далеких курантов городских часов позволяли ему следить за временем. Когда снова наступила ночь, крики дозора, проходившего мимо его мастерской, поведали ему, сколько осталось, чтобы завершить работу:

— Четыре часа и все спокойно!

В половине пятого он убрал с верстака все, чтобы никто не догадалось, что ночью за ним работали, снова запер висячие замки, забрал свою сумку с пустой бутылью, перелез через ограду, оставив двенадцатое старинное кресло в упаковочном навесе, где раньше их было одиннадцать.

Не успел рабочий день еще по-настоящему начаться, как возникла суматоха. Через окно у верстака Томас видел, как послали за мастером, который тут же явился бегом. Томас улыбнулся и продолжил заниматься прикреплением ходовых роликов к выдвижному ящику.

В течение утра он услышал, как объясняли появление двенадцатого кресла. Мастер подумал, что в суматохе они неверно посчитали кресла и двенадцать штук уже стояли под навесом, когда сюда принесли случайно попавшееся под руку кресло, которое и раздробил обвалившийся штабель. Но эту версию стали оспаривать, когда нашлись щепки от настоящего кресла, еще не сгоревшие в фанеровочной мастерской. Тайна осталась неразгаданной, но всем стало легче оттого, что целый и невредимый набор кресел можно вернуть владельцу. Томас подождал до середины дня, затем отправился в контору и объяснил работодателю, как все произошло.

— Мне трудно поверить этому! — Сидевший за столом Вуд вскочил со стула и быстрыми шагам направился к упаковочному навесу. Он велел всем удалиться и закрыл дверь. Они остались наедине. — Давай! Покажи мне, как ты это сделал!

Томас подошел к ряду кресел, которые, к счастью, стояли в том же порядке, в каком он их оставил. Иначе ему было бы трудно опознать свое творение, ибо оно никак не отличалось от других кресел.

— Я взял ножку с этого кресла, — ответил он, постучав по первому креслу, и перешел к следующему. — Затем я отсюда взял верхнюю поперечину и еще одну ножку от соседнего кресла. Боковой брусок я взял с четвертого кресла, поперечины для сидения и скрепы — с пятого. — Он прошелся вдоль ряда, объясняя, как позаимствовал важную часть с каждого кресла и заменил ее тем, что сам смастерил. Ему удалось воссоздать двенадцатое кресло из коллекции составных частей, затем он сплел сидение из раздробленного тростника. Эту технику он усвоил за годы ученичества.

Вуд тщательно осмотрел каждое кресло. Хотя мастеру объяснили, как были осуществлены замены, он не мог отличить старую деталь от новой, пока Томас не показал ее. За все годы работы краснодеревщиком он ни разу не видел, чтобы ремесленник проделывал что-то подобное, тем более что новичок еще не набрался многолетнего опыта. Внимательно осмотрев двенадцатое кресло, мастер сел, словно пытаясь отдышаться, и знаком велел Томасу сесть напротив него.

— Не стану скрывать, ты здорово справился с этим, — строго сказал он. — Ты избавил меня от необходимости выплачивать значительную компенсацию, не говоря уже о том, что я мог потерять ценного клиента. С каждым из этих кресел ты сделал то, что в обычных условиях предприняли бы во время реставрационных работ, тем не менее, я предпочел бы, чтобы все это осталось между нами. — Большим и указательным пальцами он задумчиво потер подбородок. — Недавно ты просил меня о переводе в главное здание. Мне кажется, что там для тебя удастся найти место. Возвращайся к верстаку и заканчивай то, чем ты занимался. Завтра предстоит изготовить ломберный стол из клена. Я дам тебе возможность выполнить этот заказ.

Ломберный стол оказался поворотным пунктом. Заказчик был так доволен столом, что вернулся и заказал похожий стол для игр. Томас изготовил его с инкрустированной шахматной доской из контрастных видов древесины и специальным ящиком, который выдвигался и вставлялся в верхнюю часть стола для игры. Он и в будущем будет придавать древесине формы, преследуя как практические, так и эстетические цели.

За этим последовали более тонкие работы. Томас оказался в своей стихии. Его зарплата взлетела вверх, а за каждый хороший заказ он получал небольшую премию. Томас урезал расходы по части спиртного и других сомнительных удовольствий, покинул зловонную улицу мясников и нашел себе лучшее жилище, посвятил свободное время вычерчиванию своих замыслов, причем одной из больших статей расходов стало приобретение бумаги. Он редко виделся со своими прежними приятелями, но не потому, что, изменив свои взгляды, стал скучным партнером, а потому, что такова доля молодых холостяков, которые по очереди стали жертвами любви и спешно женились. Томас решил не попасться в брачные сети или дать любви увлечь себя до тех пор, пока сам не утвердится как предприниматель. Он уже смотрел дальше Йорка и ждал дня, когда сможет отправиться в Лондон, который давно стал средоточием мебельного ремесла и сейчас оказался под влиянием новых веяний из Франции — стиль барокко обрел более легкие и изящные интерпретации, которым благоволил Уильям Кент и его последователи.

Однажды, когда Томас был у кафедрального собора, ему показалось, будто в магазин шляп вошла Изабелла, но он обознался. Когда женщина повернула голову, оказалось, что она совсем не похожа на ту девушку, которой он был очарован. Томас уже узнал, что Изабелла вышла замуж за Натаниела Тренча, поскольку поддерживал связь с людьми, с которыми жил, будучи учеником. Они охотно делились с ним последними новостями. Томас услышал о том, что свадьба скоро состоится, когда пришел проститься с теми, кто жил в самом низу. Сначала подумал, что они ошиблись, назвав Изабеллу Вудли, но когда он переспросил, эту весть ему подтвердили. Томас лишь заключил, что обстоятельства заставили Изабеллу занять место сестры. Такой поворот событий вывел его из состояния покоя, а обман зрения, когда он на улице Йорка принял другую женщину за Изабеллу, воскресил в памяти жгучие воспоминания. Но Томас снова забыл об этом случае, стоило ему только войти в мастерские Вуда и заняться чайным столиком, который он делал из тюльпанного дерева. Это был весьма элегантный предмет мебели, хорошо сочетавшийся с изящным фарфором, который будет стоять на нем.

Изабелла была в Йорке в тот день. По чистому совпадению она заходила в магазин шляп незадолго до того, как Томас прошел мимо него, но она примеряла новую шляпу и не заметила его. Натаниел никогда не был прижимист, если обстоятельства требовали раскошеливаться, и считал, что она всегда должна быть хорошо одета, как и полагается жене кандидата в члены парламента. Изабелла знала, что он доволен тем, что она не тратит деньги без необходимости, выбирает покупки с умом. Теперь, когда Изабелла сама могла выбирать себе одежду, не оглядываясь на придирки матери, у нее появился вкус к моде, и все смотрели ей вслед каждый раз, когда она проходила мимо. Она знала, что самолюбие Натаниела ликует от сознания, что на нее обращают внимание не только женщины, а также мужчины, дававшие ясно понять, что завидуют тому, что его жена столь привлекательна. Он не раз повторял, что благодарен судьбе за то, что ему на шею не навязали ее сестру. В его устах это звучало почти как комплимент.

Он позаботился о том, чтобы Сары на их свадьбе не было. Пара человек с мрачными лицами забрали ее под свою опеку и отвезли в институт благородных девиц в Дорсете, куда помещали своенравных дочерей из богатых семей. Там соблюдались монастырские правила, причем главное внимание уделялось молитвам и раскаянию. Августа не проявила к младшей дочери ни малейшего сочувствия и лишь радовалась тому, что все в конце концов обернулось столь замечательным образом. Более того, леди Уин позаботилась о том, чтобы эта свадьба не уступала той, которую готовили для Сары.

Перед церемонией бракосочетания Натаниел вставил два недостающих зуба, заплатив по пять шиллингов за каждый добровольному донору из имения — молодому человеку со здоровым ртом и крепкими белыми зубами. Местный мастер по изготовлению клеток для птиц, славившийся умением в подобных делах, вырвал у него два зуба и тут же заполнил ими пустые пространства в деснах Натаниела, закрепив их серебряным проводом. Работа была хорошо сделана, и не вина мастера в том, что новые зубы подчеркивали уродливость остальных. К счастью, обычной в таких случаях инфекции удалось избежать. Через пару дней Натаниел привык к новым зубам, как к своим собственным. Теперь он знал, что у алтаря сможет дать внятные ответы.

Тем временем леди Уин послала во Францию за манекенами с последними парижскими модами, по которым Изабелла выбрала свадебное платье. Оно было сшито в фасоне строгого жесткого лифа с квадратным вырезом, открывавшим ложбинку на груди. Рукава были до локтей и заканчивались барашками оборок. Широкую юбку с обеих сторон над бедрами поддерживали железные фижмы, сделанные так, чтобы можно было удобно войти в дверь и выйти из экипажа. Платье сшили из шелка бледно-палевого цвета с прозрачным кринолином, унизанным позолоченными нитками. Шляпник изготовил широкополую шляпу, покрытую складками из того же шелка, с лентами, развевавшимися за спиной невесты. Ее золотистые волосы были убраны так, что единственный локон падал на плечо. В день бракосочетания Изабелла мерцала в мягком сентябрьском свете, словно чистое пламя свечи. Сотни гостей собрались в приходской церкви и шли за невестой и женихом в Ностелл по дорожке, усеянной лепестками и густо украшенной гирляндами. Пир шел много часов под музыку, которая не переставала играть, а танцы продолжались до рассвета. Строгий нрав Натаниела и то обстоятельство, что он женился второй раз, пресекли грубоватый юмор и развлечения, какие часто сопровождали свадьбы. Не было также непристойных проводов невесты и жениха к брачному ложу, когда для этого настало время. Изабелла была очень рада этому. Только леди Уин помогла ей подготовиться к первой брачной ночи и, прежде чем оставить одну, поцеловала ее так нежно, точно была родная мать. Затем дверь гардеробной отворилась и вошел Натаниел. Изабелла больше никогда не вспоминала эту ночь, и исключила из памяти все, что тогда произошло. Только так она могла прожить остаток жизни вместе с ним.

Неделю спустя они покинули Ностелл. Эми, лишившись хозяйки после высылки Сары, предпочла сопровождать Изабеллу, чья служанка осталась в Ностелле, ибо выходила замуж за одного из садовников, и вакантное место после этого оказалось заполненным к обоюдному удовлетворению. Молодожены собирались навестить другое семейство вигов, пригласивших к себе Натаниела. То, что он приехал с невестой, прелестной дочерью покойного и уважаемого Генри Вудли, стало поводом к новым празднествам, и так продолжалось в каждом доме, который они посещали во время поездки по графству. Приближалась зима, путешествовать стало трудно и их пребывание в гостях затягивалось из-за капризов погоды. Те, кто в это время года решили остаться в своих сельских домах, были очень рады разнообразию, которое вносил приезд гостей, и, проявляя необычайное гостеприимство, делали все, чтобы паре Тренчей было уютно и весело. Рождество они провели на окраине Кэвуда в доме веселого вига Уильяма Марвелла, его жены, шести взрослых сыновей и дочери по имени Лоринда. Она и ее брат-близнец Оуэн были старше Изабеллы — обоим было по девятнадцать лет. Однако они были не самыми младшими, старшему исполнилось двадцать три года, причем все дети появились на свет в течение шести лет.

— Они появились быстрее, чем грибы после дождя, — заявил Уильям Марвелл, грубо хохоча. Видно, он повторял шутку, которая уже стала семейной. Здесь было много молодых людей, на вечеринки и танцы из соседних домов приходила молодежь. Для Изабеллы это стало самым веселым временем. В старом доме царили дружелюбие и смех, в каминах гудел огонь, щедрые пиры украшали дом семейства Марвеллов. Натаниел нашел такую щедрость утомительной и по мере возможности избегал ее. Изабелла обрадовалась, что его не оказалось рядом в разгар бурной игры, когда Оуэн обнял ее и крепко прижал к себе.

— Плати штраф — один поцелуй! — радостно потребовал он. Оуэн громко чмокнул ее под омелой. Изабелла пожалела о том, что это случилось, ибо в ней просыпались мучительные воспоминания о его жестком и сильном теле, упругих губах и магнетизме, который притягивает молодых людей друг к другу в подобных домашних ритуалах. Игра продолжалась столь же весело, что и прежде, и все прошло гладко, за что она благодарила судьбу. Ей не хотелось, чтобы малейшая тень упала на нее во время пребывания в доме Марвеллов, а когда сильный снегопад помешал им уехать, Изабелла считала подарком судьбы лишний день, проведенный в этом доме. Все вышли на крыльцо пожелать Тренчам доброго пути, когда началась оттепель и таяли сосульки, а дорога наконец стала пригодной для езды. Настроение Натаниела приподнялось, и Изабелле стало легче уехать. Уильям Марвелл обещал свою политическую поддержку, которая раньше отдавалась одному из соперников из партии вигов. Изабелла не сказала Натаниелу, что миссис Марвелл и Лоринда шепнули ей, будто они склонили чашу весов в его пользу. Хотя он сначала и говорил, как это хорошо для него, что она пошла в отца, ему вряд ли понравилось бы, если сообщить, что не он один выковал свою победу.

Со дня свадьбы она хорошо узнала его. Как бы Изабелла ни старалась, оставляя в стороне бесчувственность мужа, ей не удалось полюбить его больше, чем при первой встрече. Более того, между ними не было ничего общего, кроме интереса к политике. Их отношения строились на обсуждениях, спорах и политических планах, что было небольшим утешением для молодой и отзывчивой женщины. Он никогда и не ждал от нее проявления любви, не сомневаясь в том, что Изабелла выполнит супружеский долг, причем не знал да и был безразличен к тому, какие чувства она испытывает к нему. Он был сложным и трудным человеком, быстро гневался, не умел прощать, отличался неподкупностью и стоял выше мелких политических интриг. Именно стойкость вкупе со страстной верой в то, что власть в стране должна оставаться в руках землевладельцев, обеспечила ему крупную поддержку вигов, невзирая на отсутствие у него очарования и изящности. Изабелла, как и ее отец, верила, что избирательные права следует распространить на всех заслуживающих доверия людей, сколь бы скромными ни были их средства к существованию. Она надеялась, что со временем удастся склонить Натаниела встать на такую точку зрения, какой бы бесперспективной сейчас ни казалась эта цель, ибо при всех недостатках он внимательно прислушивался к ней, когда оба снова и снова вместе обсуждали эту тему. По этой причине Изабелла считала, что имеет право оказать ему искреннюю поддержку в политической кампании. Ей никогда не пришло в голову, что он проявляет острый интерес к тому влиянию, какое Генри Вудли оказал на свою умную дочь, лишь для того, чтобы больше узнать и лучше противодействовать идеалистическим целям покойника.

Для Изабеллы наступил радостный день, когда после многонедельной поездки Натаниел решил, что обрел достаточно важных сторонников в графстве и может возвращаться домой, чтобы провести там оставшееся до выборов время. Ей предстояло увидеть сельскую резиденцию предков Натаниела, и она с нетерпением ждала того дня, когда сможет устроиться под крышей, которую будет считать своей после столь долгих странствий из одного места в другое. Натаниел рассказывал ей о своем доме, парке и обширных землях, которые располагались близ Йорка, но она не догадалась о том, что он опустил одну подробность, которая повлияет на ее отношение к жизни в его доме. Он сделал это не умышленно. Он просто забыл сказать ей об этом и не стал бы ничего заранее менять до их приезда, если бы рассказал. Так что Изабелла прибыла в его дом, совершенно не зная, что обнаружит в нем.

Дело клонилось к угрюмому вечеру, когда они проехали через ворота имения. Насколько видел глаз, по обе стороны дороги простирался красивый зеленый парк, луг, где паслись овцы. На траве под дубами гуляли олени. Подъезд, извивавшийся крутой буквой S, давал возможность издали любоваться домом, окутанным дымкой акварельных тонов. Эта дымка поднималась со стороны реки, ставшей восточной границей парка. Когда показался дом, Изабелла была поражена его великолепием и прекрасными пропорциями. Он был построен во времена королевы Елизаветы из йоркширского известняка, который не казался холодным и серым, а излучал розовые и пурпурные оттенки в тех местах, где через плющ и глицинии проникал дневной свет. Изабелла подумала, как хорошо, что Натаниел не пожелал перестроить его в классическом духе, следуя нынешней моде, после чего столь много старых домов теряли свою индивидуальность. Строгие, естественные линии украшали резной камень на крыльце, что на нем могли бы разместиться с полдюжины экипажей. Повсюду блестели множество окон. Она полюбила этот дом с первого взгляда. Но отличительные черты характера его владельца здесь были ни при чем.

Все домочадцы, вне сомнения, предупрежденные каким-то заранее обусловленным сигналом, поданным из сторожки, высыпали из парадного входа и выстроились в два ряда по обе стороны широких каменных ступеней. Изабелла сразу заметила, что ливрейные слуги были подобраны по росту и телосложению, как это принято в приличных домах, их сизо-серые ливреи отличались безупречной чистотой, белые чулки были хорошо подбиты до колен — самолюбивые мужчины считали, что если нога недостаточно мускулиста, то надо сделать так, чтобы она казалась такой. По тщеславию большинство ливрейных лакеев превосходили своих хозяев. Служанки выстроились в два аккуратных ряда, на них были темные ситцевые платья и снежно-белые домашние чепцы и фартуки. Стало ясно — здесь выстроились очень дисциплинированные слуги, что делало честь авторитету дворецкого и домоправительницы. Те приблизились к новой госпоже и произнесли слова приветствий.

Поднимаясь по ступеням парадного входа, Изабелла смотрела направо и налево, улыбаясь слугам, некоторые из служанок краснели и улыбались в ответ. Она не заметила, как кое-кто из ливрейных лакеев тайком подталкивал друг друга локтями, выражая свое удивление тем, что старый Тренч нашел столь хорошенькую молодую жену. Она также не заметила безмолвные вопросительные взгляды, какими обменялись слуги после того, как она вошла в дом. Как много ей действительно известно о том, что ждет ее в этом доме? Если ей ничего не известно, да поможет ей бог не сойти с ума.

В открытом камине огромного вестибюля горело большое полено. Изабелла остановилась и огляделась с довольным видом. Казалось, будто здесь время стоит на месте уже много десятилетий. Дубовая мебель, щедро украшенная резьбой, выгодно оттенялась обшитыми панелями стенами, потолок расцвечивали геометрические узоры, столь популярные в эпоху Елизаветы. Главная лестница с украшенными балюстрадами величественно поднималась к верхним этажам. Во время отсутствия хозяина здесь за всем внимательно следили, нигде не было ни пыли, ни паутины, ни других признаков запустения. Несмотря на блеск и чистоту, в воздухе витала едва различимая и особая затхлость, как будто в забытой вазе разлагались лепестки разных цветов. Лаванда, расставленная в оловянных контейнерах, не могла заглушить запах плесени, который Изабелла объяснила тем, что в доме уже много месяцев никто не жил, если не считать часть, отведенную для слуг. Если открыть окна, то запах скоро выветрится.

Изабелла услышала приближение шагов Натаниела.

— Что вы думаете о доме Тренчей? — спросил он.

Она обернулась к нему.

— Это красивый дом! — воскликнула она с теплотой в голосе.

— Он мне всегда нравился, — ответил Натаниел, вдыхая нюхательный табак, высыпанный на тыльную сторону ладони, после чего громко высморкался. Он был из тех мужчин, которые не могут пользоваться носовым платком, не издавая трубного звука. — Значит, вы не разочаровались? Может, вам больше понравился бы один из тех домов в афинском стиле?

— Нет, только не в этом месте. Ни за что. Здесь не надо менять ни одного окна, балки или камня-плитняка.

— Во время моей жизни здесь ничего не изменится. Что было хорошо для моих предков, подойдет и мне. Во времена Тюдоров знали, как строить навеки, тогда мебель делали по тому же принципу. Каждая вещь в этом доме прочна, полезна и изготовлена из доброго английского дуба, который легко перенесет любые опустошительные действия времени. Это не модные древесины, которые используются сегодня. Они царапаются, стоит только прикоснуться к ним пуговицей от рубашки, на них остаются пятна от винных бокалов, хотя у вас не будет иного выбора, кроме как обставить лондонскую резиденцию мебелью из никчемной древесины после того, как меня выберут в Палату общин.

Тут она догадалась, что муж лишен способности оценить старый дом с эстетической точки зрения. Он видел в нем лишь надежное убежище, на содержание которого почти не надо было тратить деньги, а если это здание оказалось бы безобразным, он бы не заметил этого.

— Мадам, можно показать вам ваши комнаты?

Домоправительница, которую звали миссис Финли, сделала книксен. Это была седовласая женщина, аккуратная и с живыми манерами, и если судить о ней по тому, что Изабелла видела до сих пор, то она справлялась здесь без всякого напряжения.

— Да, пожалуйста.

Изабеллу провели в крыло, которое по традиции предназначалось для хозяйки дома Тренчей. Как это водилось в большинстве старых домов, двери одной комнаты вели в другую. Все было аккуратно обставлено дубовой мебелью. Потолки были столь же великолепны, что и в других домах подобных этому. В спальне стояла кровать с четырьмя резными столбиками толщиной с дерево. Она была такой широкой, что на ней могли удобно расположиться шесть человек. Изабелла тут же подошла к одному из окон и посмотрела на открывавшийся из него вид. Она не разочаровалась. Внизу лежал огороженный сад, который, как и дом, не претерпел никаких изменений. Сохранились первоначальные небольшие клумбы, расположенные в виде геометрических узоров и окруженные низкими растениями. За садом начинался парк, окутанный сумерками. Изабелла разглядела темные деревья вдали.

Позади нее Эми проводила осмотр, готовясь распаковать вещи госпожи, когда принесли последний предмет багажа. Она издала недовольный возглас.

— Что это? Чье это нижнее белье, миссис Финли?

Домоправительница уже уходила, чтобы проследить за доставкой воды для ванны. Она обернулась и смущенно покраснела, увидев, что служанка выдвинула ящик, где лежали эти подозрительные вещи.

— Милосердный боже! Это белье должны были убрать вместе с остальной одеждой. Я заберу его сейчас же.

Домоправительница подбежала к ящику, выгребла его содержимое, но на выходе Изабелла преградила ей путь.

— Миссис Финли, моя служанка задала вам вопрос. Кому принадлежит это белье?

Домоправительница смущенно вздохнула.

— Покойной жене мистера Тренча, мадам.

Изабелла ахнула.

— Но ведь она уже шесть лет как умерла. Вы хотите сказать, что с тех пор ее вещи лежат в ящиках и шкафах?

— Да, мадам.

Домоправительница поспешила уйти, унося белье из кружев и мягкого батиста.

Наученная опытом, Эми ничего не сказала и продолжила бы заниматься прежним делом, если бы не услышала задумчивый голос Изабеллы.

— Это белье ведь не пожелтело оттого, что долго хранилось, правда?

Эми привыкла говорить откровенно и не собиралась ходить вокруг да около, она же ответила:

— Я бы сказала, что это белье стирали совсем недавно.

— Как давно?

— Несколько дней назад. Я легко узнаю недавно выстиранную одежду.

Лицо Изабеллы выражало удивление.

— Как это странно!

— Отнюдь нет. В большом доме часто отдают распоряжения, которые потом забывают отменить. Похоже, никто не напомнил прачке, что больше не следует стирать одежду миссис Тренч. Если бы мистер Тренч не женился еще раз и не распорядился приготовить эти комнаты для вас, это белье продолжали бы стирать, гладить и хранить от моли.

Изабелле хотелось верить, будто дело обстоит именно так, но было трудно поверить, что такая женщина, как миссис Финли, забыла отменить подобное распоряжение. Домоправительница страшно смутилась, когда ей указали на ее упущение. Изабелла поежилась и выпрямила плечи. Было жутковато так резко убрать вещи предшественницы, непонятным образом державшей дом в своей власти до сего дня.

Когда Изабелла искупалась и надела полосатое шелковое платье, она снова прочитала письмо от матери, которое ждало ее. Как и прежде, в нем содержались тирады против Натаниела. Августа рассчитывала, что после заключения брачного договора сможет радостно заняться покупками, но обнаружила, что тот составлен таким образом, что за один раз ей удастся снять лишь скромную сумму, а накопление долгов приведет к тому, что она больше не получит никаких денег. Даже лондонский дом утратит привлекательность, если не будет щедрого притока денег для покупок и нельзя будет содержать его в состоянии, которое диктуется ее положением в обществе. То, что Августе пришлось вернуться в старый дом в Бате, привело к разочарованию и хандре даже после выплаты долгов. Августа недооценила Натаниела. Он был не дурак. Августа не разглядела, что его осторожность является ее спасением, иначе она бы до истечения года снова оказалась в затруднительном положении. Изабелла сложила письмо, радуясь тому, что матери обеспечено спокойное будущее, но без мотовства, а это хорошо. Что же касается Сары, то сообщения, поступавшие к Натаниелу из института благородных девиц в Дорсете, говорили о том, что та никоим образом не подчинилась тамошней дисциплине и с каждым днем становилась все буйней, что приводило Изабеллу в отчаяние. Натаниел никогда не позволит Саре покинуть это заведение, пока не получит от директрисы отчет о ее хорошем поведении. Минул лишь год с тех пор, как ее туда отправили, и Изабелле казалось, что Сара напоминает свободную птицу, посаженную в клетку. Матери судьба Сары была безразлична, но Изабелла тревожилась за нее. Ей хотелось, чтобы Натаниел позволил сестре навестить ее, но муж даже слышать не желал об этом. То обстоятельство, что на письма Изабеллы Саре не поступало никакого ответа, еще больше тревожило ее.

Пробили часы. До подачи ужина оставалось четверть часа. По пути в небольшую столовую Изабелла решила немного осмотреть дом. Повсюду горели свечи, в каждой комнате, в которую она заглядывала или через которую проходила, горел камин, снова возвращая дом к жизни. Открыв одну дверь, Изабелла оказалась в длинной галерее, где можно было прогуляться, особенно дамам, если стояла скверная погода, к тому же здесь было прекрасное место, где могли играть дети. Пока она шла вдоль галереи, любуясь сценами сотворения мира на алебастре и на куполообразном потолке, она затосковала по дню, когда сможет дать собственным детям затаившуюся в сердце любовь. Она могла вытерпеть многое ради того, чтобы забеременеть. Иногда лишь это страстное желание давало ей силы духа и храбрость.

Изабелла вышла из длинной галереи через дальнюю дверь и, миновав другие комнаты и еще одну лестницу, оказалась в той части дома, где Натаниел должен был ждать ее. Она снова почувствовала запах плесени, здесь он слышался даже сильней, чем в большом вестибюле. Она остановилась, пытаясь определить, с какой стороны он идет. Запах привел ее к паре двойных дверей высотой до самого потолка с красивой резьбой.

Не успела она войти, как догадалась по красивым занавескам и гобеленам, что находится в большой комнате, которая в елизаветинскую эпоху, должно быть, являла собой место гостеприимства и встреч предков мужа. Как везде в доме, здесь горели свечи, в камине потрескивали дрова в честь возвращения хозяина. Изабелла пожалела о том, что эта великолепная комната оставалась безмолвной столько лет, ведь Натаниел признался, что не жалел сил и времени, чтобы привести в порядок запущенное имение Тренчей после того, как унаследовал его. К счастью, сейчас он был готов к переменам. Став кандидатом от политической партии, а впоследствии членом парламента, он начнет устраивать приемы и большую комнату снова огласят чарующие звуки, льющиеся с возвышавшейся над комнатой галереи для музыкантов. Портрет Уолтера Тренча, который возвел этот дом, нашел почетное место над огромной каминной полкой. Изабелла уже собралась подойти и рассмотреть его поближе, но вдруг ее остановило присутствие гостьи, ожидавшей здесь.

Из-за высокой спинки кресла, в котором сидела женщина, нельзя было разглядеть, молода она или стара. Поскольку гостья расположилась лицом к камину на некотором расстоянии от огня, ей, видно, казалось, будто здесь больше никого нет. Похоже, она не слышала, как Изабелла вошла через дверь позади нее. Атласная юбка, расстилавшаяся вокруг кресла, сверкала цветом гвоздики и была вышита этими же цветами. А это говорило о том, что гостья прибыла в лучшем наряде, чтобы составить за столом компанию Натаниелу и его супруге.

— Желаю вам доброго вечера, мадам, — сказала Изабелла, опасаясь испугать леди своим неожиданным появлением. Однако та не шелохнулась. Приблизившись, Изабелла заговорила снова. Она разглядела на голове гостьи парик с вьющимися волосами, украшенными жемчугом.

Изабелла обошла кресло и встала перед гостьей, подумав, что бедная леди глуха.

— Мадам, я миссис Тренч, — представилась Изабелла. Тут у нее перехватило в горле, когда она взглянула на бальзамированное лицо создания, которое опустило руки, напоминавшие когти, на подлокотники кресла. Это ужасное существо источало запах какой-то мази, которой пользовались давно, чтобы бальзамировать тело первой жены Натаниела.

Изабелла не закричала. Она стояла, точно прикованная к месту ужасом, от которого по ее телу пробегали судороги, а зубы начали стучать от потрясения. Стеклянные глаза, сверкавшие на лице цвета пергамента, казались живыми, в них отражался мерцающий свет языков пламени и создавал впечатление, будто она смотрит на Изабеллу.

Здесь Натаниел и застал Изабеллу, отправившись на поиски, когда не дождался ее за столом, ведь уже собирались подавать еду. Не подозревая о том, что она стоит здесь уже более десяти минут, он подошел к ней, скорее раздраженный, чем озабоченный.

— Я хотел показать вам Генриетту после ужина. Что заставило вас прийти сюда, ведь вы провели в этом доме не более двух часов? — Натаниел коснулся руки Изабеллы. Та посмотрела на него такими большими глазами, что он испугался, как бы она не тронулась умом, вдруг наткнувшись на его покойную жену. Он так привык к мумии Генриетты, что считал ее присутствие обычным делом и думал, что у других тоже сложится подобное впечатление. Он слишком поздно догадался, что Изабеллу следовало подготовить, чтобы ее не постиг удар при случайной встрече с мумией. — Возьмите себя в руки, — громко приказал он. Натаниел повысил голос от отчаяния и тревоги, ибо понятия не имел, как ласково успокоить и посочувствовать кому-либо. — Боже милостивый! У леди Бартоломю хранился восковой образ покойного мужа, та постоянно сажала его за стол во время трапезы, независимо от того, были у нее гости или она ела одна. Вам нечего бояться, это ведь все равно, как если бы Генриетта была сделана из воска. Я единственный, кому она причиняла вред. Она пыталась сбежать от меня. От меня! Вот поэтому-то она и сидит здесь, либо в другом месте, куда мне вздумается переместить ее. Ей больше некуда бежать, она не сможет скрыться даже в могиле!

К его облегчению, Изабелла закрыла глаза, давая знать, что ей это в каком-то смысле понятно. Она хотела что-то сказать, но упала в обморок и рухнула бы на пол, если бы Натаниел не успел вовремя подхватить ее.

Через три месяца состоялись выборы. Настало время, когда человек с улицы мог развлечься, слушая воодушевляющие речи, следя за борьбой сторонников противоборствующих кандидатов, наблюдая за волнениями, которые вспыхивали при малейшей провокации. Томас отложил в сторону свои исследования, которые проводил в свободное время, и стал вместе со всеми задавать соперникам критические вопросы и наблюдать за ходом выборов, получая от этого большое удовольствие. Поскольку Йорк стал центром выборов в графстве, то сюда хлынул народ издалека, создавая неразбериху на улицах и занимая все свободные помещения в городе. Народ с улицы почти не интересовало, какой из кандидатов займет место в Палате общин, ибо каждый из них был богачом и выходцем из высших слоев общества. К тому же он провозглашал почти одни и те же лозунги — добиться благосостояния для народа, собственного класса, но это ни в коей мере не убавило энтузиазм и активный интерес всего простого люда.

Томасу особенно хотелось увидеть да и услышать кандидата от партии вигов, чей нос он разбил в библиотеке Ностелла. Та встреча была так коротка и наполнена гневом, унижением и несдержанностью, что он не совсем разглядел Натаниела Тренча и составлял о нем впечатление как бы в первый раз, когда тот поднялся на специально установленную платформу на рыночной площади и обратился к большой толпе, собравшейся на ней. У него было крупное лицо с грубыми чертами, короткая шея, будто придавленная тяжелой головой, он стоял, слегка откинувшись назад, что придавало ему несколько помпезный вид. Томасу стало не по себе, когда он представил Изабеллу рядом с этим толстяком, однако он был вынужден признать, что этот человек отличный оратор, его сильный голос в значительной мере успокоил несогласных среди слушателей.

Томас слышал выступления Натаниела несколько раз. Изабеллы с ним никогда не было. Наверно, ее оберегали, ибо всякие политические сборища легко выходили из-под контроля и неожиданно заканчивались дракой. Предприимчивые уличные торговцы с огромным успехом сбывали тухлые яйца и перезрелые фрукты, но стражи порядка их отлавливали и прогоняли.

В день выборов Томас был занят изготовлением декоративного сундука с ящиками, который был известен под названием комода, двойные двери скрывали находившиеся внутри ящики. Если бы он имел право голоса, то его отпустили бы с работы на ближайший избирательный участок. С раннего утра фургоны, набитые избирателями, прибывали с дальних концов за счет их землевладельца или его кандидата. Фургоны катили в избирательный участок, где их ждали бочки с бесплатным элем и огромным количеством еды, что способствовало процессу голосования. Всю ночь на улицах города люди громко пели и шумно ссорились при свете факелов. Люди ждали, когда огласят результаты выборов.

Имя победившего кандидата объявили в конце следующего дня. Так как была суббота, Томас закончил работу вовремя и отправился на многолюдную площадь, где Натаниел, стоя на ступенях резиденции мэра, принимал поздравления в присутствии всех местных высокопоставленных лиц. Желая приблизиться к нему, Томас стал пробираться к большому дереву, на ветвях которого уже устроились веселые мужчины и мальчишки. Он забрался на дерево, нашел прочный сук, откуда всё было хорошо видно.

— Речь! Речь! Ура! Ура! — кричала толпа.

Благодарный Натаниел поднял руки, требуя тишины.

— Джентльмены! — прокричал он. Из его огромной груди вырывался гулкий голос. — Сегодня вы оказали мне огромную честь. Как верный йоркширец, я буду отстаивать ваши права на благосостояние, а также благосостояние лучшего графства в Англии в лучшем из всех парламентов. — Он приложил правую руку к сердцу. — Я клянусь, что буду верно, последовательно и честно выполнять свои обязательства в качестве вашего представителя. Боже, храни короля!

Его слова встретили бурные возгласы одобрения. Все махали шляпами, кроме Томаса. Он спустился бы с дерева и ушел бы, если бы высокопоставленные лица не расступились, освобождая дорогу Изабелле, которая вышла через открытые позади них двери и встала рядом с мужем. Поднялась новая волна одобрительных возгласов и аплодисментов. Томас подумал, как это похоже на Изабеллу — она позволила мужу одному вкусить мгновение славы. Не было сомнений, что она не появилась бы и сейчас, если бы к благосклонности людей не подвигало осознание того, что их представитель в парламенте женат, семейное положение и дети только придавали вес будущему депутату парламента.

Изабелла улыбалась и махала рукой, и это радовало присутствующих. В бархатном пальто цвета вечерней зари, шляпе с широкими полями, украшенной белым пером, она выделялась на мрачном фоне каменных стен и облаченных в черные одежды членов совета графства, стоявших позади нее. Томас смотрел на ее милое лицо. Он снова почувствовал, какое огромное расстояние разделяет их. Такое же чувство он испытывал, стоя в темноте за окном Ностелла, когда состоялся танцевальный вечер. Тогда он еще не знал, что ее верность принадлежит другому мужчине и их пути разошлись. Ему хотелось прочитать по лицу Изабеллы, испытывает ли она хотя бы толику счастья в этом брачном союзе, который он считал полной неудачей. Но ее лицо ничего не выражало, и он знал, что увидеть что-либо можно, если находиться рядом и заглянуть ей в глаза, а такая возможность вряд ли когда представится. Помахав рукой в последний раз, она обернулась вместе с мужем и вошла в здание.

Изабелла глазами искала Томаса, но не заметила его. В резиденции мэра Натаниела лично поздравили те, у кого такая возможность еще не представилась, все любезно твердили, что желали бы видеть Изабеллу на банкете, который состоится позднее в честь победы ее мужа. Покинув резиденцию вместе с Натаниелом, она всматривалась в лица окружавших их людей, пока оба спускались по ступеням лестницы, но Томаса среди них не было. Когда загрохотали колеса тронувшегося с места экипажа, она продолжала смотреть на людей, запрудивших улицы, и насмешливо подтрунивала над собой за то, что возомнила, будто сможет заметить его среди сотен людей, даже если он находился бы в самой гуще. С того времени, как Изабелла с Натаниелом поселилась в доме Тренчей, у нее вошло в привычку повсюду искать его взглядом, когда оба бывали в Йорке или его окрестностях.

Когда банкет закончился, Натаниел решил ехать домой, несмотря на очень поздний час, и отказался от приглашения остаться в Йорке. Он устал больше, чем ему хотелось признать, от бурных событий последних недель, завершившихся волнующей победой. Он только и думал, как добраться до собственной постели, оказаться в привычной для себя обстановке. Как и прежде, Изабелла испытывала упадок настроения, когда ей приходилось возвращаться в дом Тренчей, даже если она покидала его на краткое время. Она не могла считать этот красивый особняк своим домом, как это могло бы случиться, если там ее не постиг страшный удар. Изабелла видела в нем мавзолей для несчастного создания, которому отказали в подобающих христианину похоронах только по той простой причине, что оно задело непомерную гордыню мужа.

Изабелла понемногу узнала все, что случилось с Генриеттой, первой женой Натаниела. Она вышла за него замуж в возрасте двадцати восьми лет. В эти лета большинству женщин грозила перспектива остаться старыми девами, ибо считалось, что средний возраст начинается в тридцать лет. У нее было приданое и земли рядом с имением Тренчей, что делало ее выгодной партией для Натаниела. Не было сомнений, что она обрадовалась возможности избежать участи старой девы, которых замужние женщины не уважали, и считала, что в качестве жены Натаниела она наконец добьется своего, став хозяйкой огромного дома, не говоря уже о светских удовольствиях, обычно сопутствовавших этому. Ее бы не смутило то обстоятельство, что муж до сих пор почти не оказывал соседям гостеприимства, ибо холостяки обычно не торопились открывать двери своего дома по торжественным случаям до тех пор, пока не обзаведутся женами. Должно быть, она с ужасом обнаружила, что Натаниел слишком много думает о том, как привести имение в порядок, и не желает от нее ничего, кроме наследника. Некоторое время спустя одиночество и отчаяние вкупе с осознанием того, что она бесплодна, привели к нервному срыву. По распоряжению врача ее много недель держали в затемненной комнате и не позволяли принимать гостей или развлекаться. Через некоторое время она вроде начала поправляться, но так возненавидела Натаниела, что больше не могла жить с ним под одной крышей. Генриетта так и написала ему в записке и, чтобы не вызвать подозрений, не воспользовалась лошадью или экипажем, а прошла пятнадцать миль по полям и вернулась в отчий дом. Отец отказался принять ее. Вскоре прибыл Натаниел, угадав, куда она могла уйти, и у нее не осталось иного выбора, как вернуться вместе с ним. Ее воля была сломлена. Она заболела, начала чахнуть и вскоре умерла, но Натаниел так и не простил ее за попытку бросить его и за то, что она сделала его предметом сплетен, которые еще не совсем затихли.

Хотя Изабелла умоляла мужа предать Генриетту земле, он не уступил. После особенно бурной сцены он решил пресечь ее дальнейшие мольбы тем, что усаживал мумию Генриетты за обеденным столом и распорядился, чтобы той подавали еду. Изабелла не смогла вынести этого, особенно когда он пригрозил, что Генриетта будет присутствовать во время всякой трапезы и даже в их спальне, если она хотя бы словом обмолвится о ней.

На рассвете экипаж проехал через ворота имения Тренчей. Натаниел занялся корреспонденцией, ожидавшей его, лишь после того, как поспал несколько часов. Первое письмо, которое он открыл, было из института благородных девиц в Дорсете. В нем сообщалось, что Сара Вудли сбежала и исчезла без следа.

 

Глава 8

Томасу потребовалось еще три года, прежде чем он смог уехать из Йорка в Лондон. Он ни разу не пожалел о том, что работал на хозяина, поскольку набирал опыт, выполняя особые заказы, что в жизни ему очень пригодится. Он проявил исключительные способности в инкрустации по дереву, представлявшей собой процесс наложения одного слоя фанеры на другой, после чего вырезались узоры или элементы орнамента сквозь два или больше слоев, чтобы можно было заменить один слой другим и создать картину из разноцветной древесины. Иногда древесину иссушали горячим песком, чтобы получить необходимый оттенок, в других случаях мебель в стиле «буль» инкрустировали бирюзой, черепахой, золотом, серебром, бронзой и другими драгоценными и полудрагоценными металлами, что придавало ей дополнительный блеск. Томас стал столь опытным во всем, что ему позволяли заниматься позолотой и резьбой по мебели, которую он мастерил. Когда он по собственным чертежам сделал много мебели, клиенты Ричарда Вуда начали спрашивать Томаса по имени, что прибавило веса мастерской хозяина.

— Я видел бюро, которое ваш краснодеревщик Чиппендейл изготовил одному моему знакомому. Я хочу, чтобы для меня он сделал то же самое с подобной инкрустацией, но не из орехового дерева, а из древесины красных тропических пород. Понимаете, это более модная древесина.

Подобные заказы, сделанные барственным тоном, свойственным богачам с солидным положением в обществе, заставляли Вуда кланяться и расшаркиваться. В книге он помечал такие заказы инициалами Т.Ч., а пока Томас трудился на него, подобных записей накопилось великое множество.

Полагая, что накопленных нелегким трудом денег хватит для того, чтобы начать скромное дело в Лондоне, Томас известил хозяина о своем намерении уйти от него. Они расстались друзьями. Вуду было жаль отпускать его, но он давно понял, что Томас слишком целеустремлен и талантлив и однажды захочет стать сам себе хозяином. Они обещали не терять связь друг с другом и делиться клиентами при удобном случае.

Томас покинул Йорк жарким июньским утром. Убедившись, что его ящику с инструментами подыскали надежное место, он устроился снаружи в дилижансе, который ждал у постоялого двора «Черный лебедь» на улице Кони. Предметы из дуба, которые он смастерил для себя, привезут на фургоне после того, как он найдет себе жилище. Кучер натянул вожжи, большие колеса дилижанса с грохотом покатились в сторону арки и достигли моста, ведущего к Миклгейту. Томас оглянулся, прощаясь с городом, который так хорошо узнал, пока работал здесь. Он никогда не прервет связей с Йорком, так же, как не забудет, что в мастерской в Отли начал мастерить первую незатейливую мебель и выбрал себе путь, по которому будет следовать всю жизнь. Йорк стал ему родным, в этом городе его мастерство получило признание.

Путь из Йорка в Лондон занял четыре дня. Солнце безжалостно припекало во время всего путешествия. Томас большую часть времени сидел в рубашке и утолял жажду элем всякий раз, когда дилижанс останавливался, для того чтобы сменить лошадей. Колеса поднимали тучи пыли, однако твердая поверхность дорог позволяла ехать быстрей. Разбойники с большой дороги не потревожили их, хотя в то время они часто нападали на проходившие дилижансы. А вдоль дороги на виселицах качались закованные в цепи преступники.

Прибыв в Лондон утром в свой двадцать четвертый день рождения, Томас вышел из дилижанса у постоялого двора «Ангел». Все здесь казалось знакомо, ведь Томас привык к суматохе городской жизни. Когда сводники, лавочники и другие плуты пытались перехватить его при выходе из внутреннего дворика, ему пришло в голову, как это здорово, что он не бестолковый парень, только что покинувший родной дом, а сообразительный йоркширец, который якшался с людьми всех слоев общества и, как говорится, знает что к чему!

Тем не менее Лондон произвел на него то же впечатление, что и на большинство новичков. Томас с удовольствием смотрел на очертания города от вытянутого в длину Тауэра до купола собора Св. Павла. На реке происходило столь же оживленное движение, что и на улицах, где колесные средства перемещения и паланкины создавали нескончаемую вереницу цветов и фасонов. Позднее Томасу предстояло узнать город, его окрестности столь же хорошо, как он когда-то узнал родные места, но первым делом ему надо было найти мастерскую близ Длинного акра, считавшегося районом краснодеревщиков. После некоторых поисков он нашел одну мастерскую на бедной окраине этого района — она располагалась в убогом дворе среди множества узких улиц. Здесь вряд ли удастся привлечь клиентов, ибо местные жители были без гроша в кармане, через эти края богатый экипаж проезжал как можно скорее, а кучер всегда держал наготове хлыст да пистолет с взведенным курком. Но начать с другого места ему было не по карману, а со временем можно будет найти что-нибудь получше. Томас радовался тому, что наконец-то стал сам себе хозяином, мастером своего ремесла и никому не обязан. Каким бы трудным ни было начало, он больше никогда не станет наемным рабочим. Ощущение свободы пьянило.

Выбранное Томасом узкое здание, вклинившееся среди гораздо более высоких, раньше занимали производители мехов, а это означало, что в довольно просторном помещении на нижнем этаже найдется место для верстаков и очага, где можно развести хороший огонь, когда того потребует работа. На верхнем этаже располагались две небольшие комнаты для жилья с низкими балками, о которые Томас постоянно разбивал лоб, чуть не теряя сознание. Тогда он повесил два плаката, предупреждавших его об опасности. Томас обследовал чердак и приуныл — в потолке зияли дыры, но он скоро заделал их, после чего ни ветер, ни вода не проникали через них. Одна женщина из высокого дома на другой стороне двора за небольшую плату вымыла и привела в порядок его жилище. Тем временем Томас укрепил двери и ставни, чтобы сюда не нагрянули непрошеные гости, вставил новые задвижки и крепкий замок. И в довершение всего он нашел место для вывески, на которой было изображено кресло. Так он дал знать о природе своего ремесла. К утру этот знак исчез, его украли, видимо, чтобы растопить плиту. Тогда он нарисовал кресло на стене.

Наконец можно было отправиться на поиски работы. Томас положил в сумку несколько тщательно завернутых образцов своих произведений в виде миниатюрной мебели, сделанной по собственным чертежам, и более современные модели. Перебросив ремень сумки через плечо, он отправился завоевывать Лондон. День кончался, но он ничего не нашел. Томасу показалось, что он понял, почему так случилось. Он замечал ту же подозрительность в глазах каждого краснодеревщика, кто осмелился взглянуть на его миниатюры. Никто из них не поверил, что он мог сделать такую работу один, они считали, будто другие мастера причастны к сложной позолоте и резьбе, а его самого выгнали с работы. Что ж, завтра он поступит иначе. Томас возьмет с собой более простые работы, которые не счел нужным захватить в этот день.

Это был мудрый шаг. Он получил заказ на рамку для картины от встревоженного краснодеревщика, у которого заболела половина рабочих. Такое начало не сулило большого заработка, но Томас смастерил рамку и принес ее точно в срок. Резной узор оказался столь высокого качества, что краснодеревщик рассматривал его долго, не веря своим глазам. Затем он заказал Томасу пару стульев. После этого он поручил ему изготовить книжный шкаф с лакированными дверями. Из других мастерских начали поступать субдоговоры. Томас нанял шестерых хороших ремесленников и одного ученика. Он не отказывался ни от одного заказа и сам трудился не меньше своих работников, оставаясь в мастерской далеко за полночь, после того как уходили рабочие. Занимаясь облицовкой, которая представляла собой утомительный процесс при высокой температуре, он не жалел себя. В мастерской было невыносимо жарко, поскольку подвешенное на цепях перед печью обрабатываемое дерево требовало самой высокой температуры. Затем он вместе с учеником брался за цепи и перемещал разогретый кусок дерева к центральному верстаку, опуская его на приклеенную к столу фанеру. Пока дерево шипело на таявшем клее, Томас с работниками принимались за него и колотили до тех пор, пока между ним и фанерой не возникал полный контакт, причем здесь была важна каждая секунда, каждый точный удар по разогретому дереву. Наконец промокшие до нитки работники выпрямлялись, вытирали пот, лившийся со лбов. Случалось, ученик падал в обморок от напряжения, его приходилось приводить в чувство, выливая ему на лоб чашку воды. Когда обшитую фанерой поверхность впоследствии полировали до атласного блеска, Томас часто думал, что будущий владелец вряд ли догадается, сколько пота и сил потребовалось, чтобы изготовить этот книжный шкаф. Он не страшился ада. Там не могло быть хуже, чем в мастерской, где занимаются облицовкой.

У него почти не было ни свободных денег, ни свободного времени, но если и то и другое появлялось, Томас старался как можно полнее воспользоваться ими. В театрах оставалось много дешевых мест для тех, кто не ленился пробираться к ним, расталкивая всех локтями, развратные дома стали каждому по карману. Скромные пари принимались столь же быстро, что и крупные. Во время петушиных боев, травли медведей, кулачных поединков ставили по тысяче и больше гиней. Устраивались новые сражения, в которых женщины дрались, обнажив и груди, на ринге они скорее напоминали диких кошек, нежели бойцов. Дни, когда кого-то вешали, обычно превращались в общий праздник, толпы людей устремлялись к Тайберну, где царила атмосфера карнавала. В Йорке Томас был свидетелем того, как всего за пять минут вздернули зловещего разбойника Джона Палмера, известного как Дик Тэрпин. Хотя по своей природе Томас не был слабонервным, ему не хватало духа смотреть на подобные зрелища, поэтому он отдал предпочтение более веселым развлечениям. В его распоряжении находились парки, которых было более семидесяти, причем Ренли и Воксхолл были самыми лучшими. Он обычно гулял в последнем, куда вход стоил дешевле. Почти на каждой улице можно было найти ресторан. Таверн и кабаков было еще больше. Пивная на Боу-стрит отличалась от сотни других своей вывеской, на которой значилось: «Напиться допьяна можно за пенни, стать мертвецки пьяным — за два, зато солома ничего не стоит». Томас еще не напивался до столь беспомощного состояния, чтобы ему пришлось отсыпаться на бесплатной соломе во дворе пивной, однако несколько кружек пива в одной из бесчисленных таверн не причиняли никому особого вреда, и он радовался тому, что может избавиться от напряжения, накопившегося во время работы. Повсюду встречались также кофейни, ставшие местами, где можно поговорить, послушать беседу или присоединиться к ней, почитать имевшиеся там газеты, обменяться сплетнями или коммерческой информацией, заплатив за чашку этого ароматного напитка. Случилось так, что представители определенных профессий и ремесел собирались в излюбленных местах, таких как кофейня Ллойда на Ломбард-стрит, которая стала центром страхования морских перевозок. Кофейней для краснодеревщиков служила Старая скотобойня на улочке, названной в честь св. Мартина, причем другие тоже обосновались в этом районе. Как раз здесь Томас установил полезные связи, собрал всю необходимую информацию о рококо, все еще называемом многими ремесленниками стилем модерн, ибо он зародился во Франции. Он также узнавал последние новости по другим важным вопросам изготовления мебели. Томас стал получать все больше заказов на основе субподрядов.

Как раз в Старой скотобойне он и встретил Матиаса Дарли, преподавателя гравирования и черчения. Это был грубовато-добродушный, общительный, краснощекий мужчина, носивший старомодный завитой парик и одежду, отслужившую свое время, не из-за того, что он испытывал денежные затруднения, а просто потому, что ему было совершенно безразлично, как одеваться. Совсем другое дело искусство, музыка, книги и учеба — в них заключался единственный смысл его существования.

Томас, всегда стремившийся к совершенству в любом навыке, связанном с его ремеслом, просил у Дарли совета по ряду вопросов, касавшихся рисования и искусства черчения. Дарли, обладавший способностью разглядеть настоящий талант при первой встрече, взял его к себе учеником на короткое время. Томас приходил на занятия вечером после того, как заканчивал работу. Поскольку Томас уже усвоил основные знания, то полученные у Дарли сведения были похожи на заключительные штрихи, которые он сам наносил на изготовленную мебель. Его чертежи вскоре обрели профессиональный блеск, которого не хватало раньше, а это приносило ему огромное удовлетворение. Томас также почерпнул знания в гравировании у своего добродушного учителя, который ничего так не любил, как хорошую шутку, от которой смеялся до слез, а на руках появлялись синяки оттого, что, хохоча, он бил себя по бокам, по столу, хлопал Томаса по плечу. Подобное веселье было заразительным, и Томас, отличавшийся большой серьезностью, порой смеялся вместе с ним до коликов. Его дружба с Дарли не прекращалась еще долго после того, как закончились уроки.

Возвращаясь после одного из первых уроков, он застал врасплох непрошеного гостя, пытавшегося взломать дверь его мастерской. Этот человек бросился бежать и растворился в темноте. Вскоре Томас проснулся ночью, услышав, как пытаются открыть ставни. Он снова успел предотвратить кражу, но знал, что рано или поздно удача изменит ему. Томас решил эту задачу, взяв к себе голодную дворняжку, бегавшую кругом и выковыривавшую из помойки все, что можно было съесть. Томас умел подойти к животным, расположить их к себе; эту черту он унаследовал от матери. Вскоре собака, которую он назвал Панчем, стала его преданным компаньоном и грозно рычала, свирепо оскаливая острые зубы, если какой-то прохожий хоть на мгновение задерживался у мастерской. Непрошеные гости больше не беспокоили Томаса.

Для собственной защиты он носил на ремне дубинку, когда ночью выходил на улицу. По части преступлений его район был не хуже любого другого. Даже в более открытых частях города грабежи и насилие подстерегали на каждом шагу, разбойники останавливали дилижансы на Пэл-Мэле, грабили экипажи на Стрэнде. Кругом творилось беззаконие.

Он пробыл в Лондоне уже почти год, когда одним теплым майским вечером, завершив работу, перешел на другую сторону реки и направился к Воксхоллу. В таких случаях он всегда наряжался в лучшую одежду. Томас любил носить темно-синее пальто из бархата, бриджи до колен вместе с рубинового цвета камзолом, новую треуголку и ботинки с пряжками. Он не выносил париков и не скрывал черные ненапудренные волосы, завязанные свежей лентой на затылке. Независимо от возраста, женщины все время поглядывали на него, но больше всего в те дни, когда он принаряжался во все лучшее и шел куда-нибудь развлечься.

Воксхолл занимал более двенадцати акров, посреди его деревьев и клумб, гротов, огражденных решетками дорожек, украшенных арок имелось множество заведений, где можно было повеселиться и поесть. Некоторые из них находились под открытым небом, другие располагались под крышами миниатюрных дворцов, сельского вида коттеджей или других замысловатых зданий. Кругом все освещали фонари, выкрашенные в цвета радуги, часто устраивались фейерверки, всегда с одной или другой стороны плыли звуки музыки. Одним из главных мест для развлечений стала огромная крытая ротонда, где сотни пар могли слушать концерты или танцевать, причем из соседних галерей зрители хорошо видели все, что происходило на сцене. В Воксхолле всегда было полно народу, здесь смешались все слои общества — принцы голубых кровей приводили с собой множество гостей, менее знаменитые люди получали дополнительное удовольствие, разглядывая все, что было достойно внимания. Это в Воксхолле Томас встретился с Сарой.

Сначала он не узнал ее. Его внимание привлекло изумительное существо с белой грудью, чуть прикрытой лифом, и в огромной шляпе такого изумрудно-зеленого цвета, как

ее живые глаза. Вдруг он услышал ее смех и на мгновение мысленно вернулся в библиотеку Ностелла, тут же воскресла его неприязнь к ней, от которой у него мурашки по телу пробежали. Сара находилась в компании двадцати мужчин и женщин в кричащей одежде, в броских украшениях. Все они казались поразительной толпой, сидевшей на террасе за длинным столом в заведении с минаретами.

Томас поднялся по ступеням террасы, желая убедиться, нет ли Изабеллы рядом с сестрой, но не удивился, не обнаружив ее. Снедаемый невольным любопытством, он сел за столик в тенистом углублении и заказал бокал вина. Минуло без малого пять лет с тех пор, как он бежал от Сары с такой позорной поспешностью. Он рассматривал ее со своего удачно выбранного места. Она сидела прямо под светом крашеных фонарей, на нее падал свет от свеч, стоявших на столе, слабо напоминая ему обстановку, которую он уже точно не мог вспомнить. Он заметил, что время и подчеркнуло, и обезобразило ее красоту. Девичий румянец исчез, прекрасные черты лица обрели чарующую женственность и являли само совершенство, не нуждавшееся в румянах и пудре, длинные ресницы могли обойтись без густого слоя сажи и масла, соблазнительные капризные губы были хороши без алой помады. Должно быть, Сара обрела ту веселую жизнь, к которой стремилась в тот вечер на ярмарке, но она, видно, не проходила бесследно, ибо в ее поведении чувствовалась твердость, не похожая на безжалостность ранней юности.

Сразу было видно, что она безумно влюблена в парня, сидевшего рядом с ней. Он был красив, словно Аполлон, и в свою очередь казался зачарованным ею. Он пил с ней вино из одного бокала, гладил лицо Сары согнутым пальцем, не отрывал от нее глаз, время от времени тыкался ей в ухо и шептал что-то, после чего она либо весело смеялась, либо игриво отталкивала его, будто его прелестное озорство заслуживало упрека. Они оба вели себя крайне нарочито, как и остальные члены этой бурной компании. Тут Томас догадался, кто эти люди. Актеры! Актеры и актрисы! Он узнал их по повадкам. В Йорке он видел довольно много пьес, которые показывали странствующие труппы актеров, и уже мог узнать этих людей, когда они были не на сцене. Когда этот народ считал, что за ним никто не наблюдает, то вел себя подобно самым обычным и серым людям, но как только догадывался, что оказался в центре внимания, то оживал, словно куклы, которых дергают за веревочки. Актеры смеялись, разговаривали, жестикулировали и выставляли себя в чуть неестественном свете, точно их выхватил невидимый свет рампы. Сара, ее Аполлон, все остальные хорошо знали, что на этой террасе являют собой ослепительную группу людей, к которой со всех сторон устремляются взгляды. Они не случайно выбрали места за наиболее освещенным столом. Томас подал знак официанту.

— В каком театре эти актеры и актрисы дают представления? — тихо поинтересовался он.

— Они не выступают ни в одном из лондонских театров, сэр. Они из странствующей труппы, нанятой на этот сезон показывать каждый вечер в гроте пьесы и веселые комедии. Кстати, они очень популярны. Представление состоится через час.

Томас решил посмотреть это представление. Он допил свой фужер и встал, собираясь выйти из-за стола. В то же мгновение актеры и актрисы начали отодвигать стулья, тоже готовясь уходить. Томас избегал смотреть в сторону Сары, пока шел к ступеням, ведущим вниз с террасы. Однако его заметили. Сзади раздались быстрые шаги.

— Ба! Я так и думала! Да это ведь столяр-краснодеревщик. Том, неужели ты уйдешь, не поговорив со мной?

Он уже почти спустился вниз, но остановился и вздохнул. Повернувшись к ней вполоборота, Томас через плечо посмотрел на Сару. Она стояла наверху лестницы, весело и насмешливо глядя на него.

— Сара, я именно так и хотел поступить.

— Как тебе не стыдно, Том! В жизни надо учиться прощать былое.

Она спустилась к нему, плавно двигаясь.

— Помнится, ты уже раньше говорила мне нечто подобное, и это плохо кончилось, — холодно ответил он.

Сара захихикала и ничуть не смутилась.

— Клянусь, сегодня вечером я не приготовила для тебя ни одного трюка. Будет тебе, Том. Будь паинькой, помня о прежних временах. — При этих словах она чуть не подавилась от смеха. — Я хотела сказать, чтобы ты был ласков ко мне ради старых времен, когда мы знали друг друга. — Сара казалась такой же необузданной и упрямой, как всегда. — Мне хочется узнать, что привело тебя в Лондон. В столице ты занимаешься своим ремеслом?

— Занимаюсь.

Она игриво ткнула его пальцем в грудь.

— Тебе ведь страшно хочется услышать обо всех моих приключениях после того, как меня выдворили из Ностелла?

— Нет, — резко ответил он.

Сара озорно наклонила свое безупречное лицо к нему.

— Почему же ты тогда все время смотрел на меня, пока сидел за столиком в углублении? — Ее удачная насмешка заставила его покраснеть от злости, он ушел бы, если бы она не поймала его за руку и всем весом не оперлась бы об него. — Том! Том! Только подумать, ты, как и прежде, злишься, когда тебя дразнят. Позволь мне хотя бы рассказать тебе об Изабелле.

Тут она поймала его. Он не знал, как поступить, и продолжал стоять. Остальные компаньоны Сары спустились по лестнице, она объяснила им, что встретила давнего знакомого и скоро догонит их. Аполлон резко взглянул на Томаса, в его божественных глазах с золотистыми ресницами мелькнуло недовольство и ревность. Он обратился лишь к Саре.

— Дорогая, не задерживайся слишком долго.

— Ни в коем случае, любимый, — ответила она, посылая ему вслед воздушный поцелуй, когда тот бросился догонять остальных. Затем она искоса взглянула на Томаса. — Ты проводишь меня до грота? Я там играю в постановке «Злая супруга». Как видишь, мое желание выступать на сцене осуществилось, оно проснулось во мне в тот вечер, когда мы были на ярмарке.

— Мне трудно представить, что появление в семье актрисы радует твоего зятя, — сухо заметил Томас, когда они спустились по лестнице и направились к гроту. Сара все еще держалась за его руку и страстно прижималась к нему. Казалось, будто она отчаянно пытается найти звено, связующее ее с прошлым, но это вряд ли было так, ибо желание рассказать об Изабелле могло означать лишь то, что сестры поддерживают связь. Ее следующие слова показали, что на этот счет он ошибается.

— Я не видела Натаниела и Изабеллу с того дня, как меня выдворили из Ностелла. Если я поставила его в неловкое положение, меня это не волнует, но я подумала об отце. Было бы неправильно запятнать его память своими театральными связями, поэтому я известна как Сара Лавдей. Мое настоящее имя почти никто не знает. Что же касается матери, то она отреклась от меня, когда я сбежала из заведения, куда меня заточил Натаниел, после того как я изменила ему с тобой. — Она заметила, как сдвигаются брови Томаса и взгляд становится сердитым, и нетерпеливо пожала плечами. — Да не смотри же ты на меня так, иначе ничего не услышишь от меня об Изабелле!

Ему казалось, что Саре в любой ситуации неизменно удается брать верх над ним.

— Хорошо, — скрипучим голосом произнес он, с трудом сглотнув. — Тогда продолжай.

— Это заведение называлось институтом для благородных юных леди, но в действительности оно ничем не отличалось от тюрьмы. Я несколько раз пыталась сбежать, но меня все время ловили. Тут в город явился полк солдат и их распределили на постой в семьях, как это всегда бывает. В сторожке у ворот оказалась свободная комната, но когда директриса стала возражать командиру по поводу того, что нельзя размещать грубых солдат в пределах женского заведения, он отправил туда одного сержанта, женатого человека, считая, что на него можно положиться. — На лице Сары появилась кошачья улыбка. — Однако сержант — это лишь мужчина в шинели пурпурного цвета. Я покинула это презренное заведение, одевшись в униформу юного барабанщика и привязав к спине узелок со своей одеждой, никто ни о чем не догадался.

Если бы он не испытывал столь сильной неприязни к Саре, то рассмеялся бы, представляя, как она в таком одеянии с важным видом выходит через ворота.

— Что случилось потом?

— Сержант пристроил меня среди маркитантов, всегда следующих за любым полком, и они спрятали меня прямо под носами тех, кто прочесывал сельские районы, разыскивая меня.

Когда полк ушел дальше, я тоже отправилась следом за ним, а к этому времени меня уже перестали искать. — Сара радостно откинула голову. — Мне стало так весело после всех этих месяцев заключения. Некоторые из женщин были старыми греховодницами, но многие оказались добрыми, веселыми, и никто не сокрушался по поводу того, что я говорила или делала. Сержант был добр ко мне, но когда мы прибыли в Девиз, что в графстве Уилтшир, к нему приехала жена и мне пришлось оставить его. Он плакал. Этот бедняга плакал. Он отдал мне все свои деньги, которых мне хватило, чтобы дилижансом отправиться в Йорк, а затем в имение Тренчей, где я намеревалась тайком от Натаниела повидаться с Изабеллой.

— Это было рискованно. Как-никак Тренч мог заметить тебя.

— Я соблюдала осторожность. Я пришла к слугам и сообщила, что раньше служила горничной у Изабеллы и явилась проведать бывшую хозяйку, но сестры не оказалось дома. Неделей раньше они с Натаниелом уехали в Лондон. Вдруг выяснилось, что я не знаю, как поступить и куда идти, поэтому я сказала, что беременна и больна и не могу идти. Домоправительница, наверно, понимала, что Изабелла никогда не выгнала бы меня, и, взяв на себя ответственность, позволила мне остаться на некоторое время. Находясь в этом доме, я узнала из разговоров слуг и из того, что увидела сама, как несчастна моя сестра с человеком, за которого вышла замуж ради матери и меня.

И Томас услышал все о том, на какую жертву пошла Изабелла, о бальзамированной фигуре прежней жены, присутствие которой приводило ее в такое уныние. Этот рассказ задел одну струну в его памяти; он вспомнил, как Изабелла однажды выразила желание жить в Ностелле вместе с восковыми обитателями кукольного домика, и даже не мог представить, что по странной прихоти судьбы ее легкомысленно выраженное желание станет зловещей действительностью. Неужели он предчувствовал что-то недоброе, когда тут же запретил ей даже думать об этом? Томас отпустил полную горести тираду в адрес Сары и ее бессердечного зятя.

— Должно быть, ты догадывалась о скверном характере этого человека, раз не захотела выходить за него замуж, и тем не менее не пожалела свою сестру. Хорошо еще, что ее там не оказалось. Если бы обнаружилось, что Изабелла помогает тебе, а так оно и случилось бы, то одному богу известно, какому наказанию подверг бы ее муж.

Сара вырвала руку, которой держалась за него.

— Знаю! Знаю! Но что же мне было делать?

Томас сердито взглянул на нее.

— Зачем было ехать к ней? Можно ведь было обратиться к матери.

Она сжала пальцы в кулаки.

— Я же говорила тебе! Она отреклась от меня. Когда я совершила первую попытку бегства, она написала, что Натаниел пригрозил лишить ее денежных средств, если я не останусь в том заведении в соответствии с условиями договора, заключенного между ними. Она написала, что я никогда не должна обращаться к ней за помощью.

Томас пренебрежительно взглянул на нее. Теперь настал его черед отпустить колкость.

— Подумать только! Никогда не слышал, чтобы мать и дочь были столь достойны друг друга!

Сара зло сверкнула глазами.

— Можешь смеяться сколько угодно. Если хочешь узнать всю правду, то я действительно была беременна, когда явилась в имение Тренчей. Разве я иначе могла бы сама справиться с этим? Я все время обходилась без помощи. Но я ведь не могла родить ребенка под забором, пусть даже прижила его от обычного сержанта!

Томас глубоко вздохнул.

— Ты хочешь сказать, что взвалила своего ребенка на Изабеллу?

Сара покачала головой.

— Я потеряла его, пока жила в имении Тренчей. — Сара не выдержала его сурового взгляда и отвела глаза. — У меня случился выкидыш. Все произошло к лучшему. Все равно я никогда не любила детей и возненавидела бы ребенка, который стал бы для меня тяжелым бременем.

Томас легко догадался, что она сделала аборт.

— Значит, ты после этого покинула имение Тренчей?

Сара снова улыбнулась.

— Я забрала несколько лучших платьев Изабеллы и оставила записку в ее шкатулке для драгоценностей, в которой объяснила, куда исчезли кольца и ценные безделушки, чтобы она, вернувшись, не подумала, что их стащили воры. Я тайком вынесла свою добычу, затем распрощалась с домоправительницей и слугами. Никто так и не догадался о том, что я не та, за кого выдаю себя. Только Изабелла узнала, что я там была.

— С тех пор ты слышала о ней что-нибудь?

— Нет. Она ведь не знала, где я нахожусь и что ее одежда и драгоценности принесли мне удачу. В постоялом дворе, где я остановилась на ночь, мне повстречался один джентльмен с театральными связями. Он дал мне столь необходимый шанс. Он устроил так, что я прошла обучение у пожилой актрисы, ушедшей на пенсию, которая в свое время прославилась на сцене. После этого я вступила в труппу актеров, затем в другую. Теперь я играю ведущие роли в паре с Себастианом Сэрле, с которым ты сегодня видел меня за столом.

— Однако ты должна рассказать мне об Изабелле, как обещала.

— Она еще не стала вдовой, — Сара зло уколола его, — если ты ожидал услышать именно это.

— Я знаю, — сердито ответил он. — В колонках газет, посвященных политике, время от времени появляется имя Тренча.

— У нее также нет любовников, — продолжила она тем же колючим тоном. — Пока я играю на сцене, разные слухи доходят до моих ушей. Ты удивишься, если узнаешь, что многие джентльмены заводят любовниц среди актрис или светских дам, у которых в свою очередь есть любовники среди актеров. Смотря по обстоятельствам. Могу заверить тебя, что Изабелла, видно, стала одной из самых блистательных хозяек в Лондоне, но она остается верной этому презренному Натаниелу, что уже скучно. Я слышала, что заключались пари на то, кому повезет там, где другие потерпели неудачу. — Сара заметила полный отвращения взгляд Томаса и хитро и весело улыбнулась. — Вижу, тебе не нравится, что доброе имя целомудренной Изабеллы обсуждается в компании развратников. Так сильно ты еще любишь ее? Только подумать, ведь ты и сейчас мог бы опередить всех и добиться у нее большего успеха, чем в Ностелле!

Томас не выдержал, ненависть взяла верх над ним. Он схватил Сару за горло и стал трясти ее.

— Больше ни слова об Изабелле! Надеюсь, мы с тобой никогда не встретимся!

Он отпустил ее, Сара начала ловить ртом воздух и закашлялась. Внезапная ссора между ними привлекла внимание людей, находившихся поблизости, и он ушел, решив не возвращаться сюда до тех пор, пока Сара будет играть в Воксхолле. Томас ненавидел ее и за то, что она постоянно вызывала в нем похоть, и за то, что она была мстительна.

На следующий день он выкроил час и отправился в Палату общин. Томас не знал, почему так поступил. Быть может, он надеялся увидеть Изабеллу в этом строгом месте. Огромный позолоченный скипетр сверкал на столе перед креслом спикера, это место напоминало часовню, но в царившем здесь шуме не ощущалось ничего священного, ведь как раз шли оживленные дебаты. Все члены палаты были в шляпах и снимали их, только когда вставали, чтобы высказаться. Они вскакивали с покрытых зеленым сукном скамеек, как только ловили взгляд спикера. Тренч тоже был здесь, он сидел, сложив руки на брюшке, опустив на грудь подбородок, который погрузился в складки льняного широкого галстука. Сначала Томасу показалось, что он уснул подобно другим коллегам — их склонила ко сну либо старость, либо вино, либо плотный обед. Кто-то растянулся на задней скамейке и храпел рядом с тем, кто-то ел апельсин, но оказалось, что муж Изабеллы внимательно прислушивался ко всему, что говорилось по поводу нынешней войны за австрийское наследство, шедшей на континенте и на открытом море против Испании и Франции. Когда наступил благоприятный момент, он встал, снял шляпу и гулким голосом, долетавшим до стропил и заглушавшим оскорбительные выкрики, раздававшиеся в адрес предыдущих ораторов, величественно заговорил о том, что под угрозой находится такая важная для жизни сфера, как торговля, при этом его лицо с багровым оттенком подрагивало от волнения. Сила его ораторского искусства была такова, что он увлек всех величием поставленной задачи, даже Томас в галерее проникся ощущением, что является частичкой охраняемой и руководимой богом нации. Когда Натаниел снова сел, все парламентарии наградили его одобрительными возгласами и аплодисментами, а многие запели гимн «Правь, Британия!», ставший популярным, как только вышел из-под пера композитора. Потребовалось некоторое время, пока спикеру удалось восстановить порядок. К этому времени Томас уже выходил через Вестминстерский холл. Он убедился в том, что муж Изабеллы занял прочное положение среди вигов и тори. Можно было без особого риска поставить на то, что Тренч однажды станет премьер-министром.

Томас больше не появлялся в Палате общин. Мимолетное желание увидеть Изабеллу снова испарилось, словно западающая в память мелодия, которая вспоминается на миг и снова забывается. Он был постоянно недоволен тем, что ему приходилось соглашаться на более низкие цены за свою мебель, чем продавец запросил и получил бы от клиентов. Однако Томас ничего не мог поделать с положением, в каком оказался, до тех пор, пока у него не появится достаточно денег, чтобы предпринять следующий шаг. Он постоянно изготовлял гробы для похоронного заведения, причем некоторые из них были изысканно украшены, что приносило неплохую прибыль. Томас изготовил несколько столиков и рамок для картин из сэкономленного дерева для того, чтобы продать их прямо в мастерской, но та находилась в сомнительном месте и перспективные клиенты обходили ее стороной.

Когда его небольшую мастерскую заваливали заказами, он в свою очередь нанимал позолотчиков, инкрустаторов и облицовщиков, выбирая самых лучших, ибо не смог бы допустить, чтобы с его именем была связана мебель, которая не соответствовала бы тому уровню, которого он сам достиг. Однако лучшие мастера требовали высокую оплату, и он часто не получал почти никакой прибыли от изготовленного предмета мебели. Томас лишь тешил себя тем, что создает себе высокую репутацию, как это было в Йорке, но не среди клиентов, а в кругах своих коллег-краснодеревщиков. Для них он изготовил несколько изысканных вещей.

Трудно проявлять терпение, когда амбиции не дают покоя, однако условия постепенно улучшались. Настало лето 1744 года и плавно перешло в осень. На следующий год Томас взял еще двух хороших работников и второго ученика, после того как переехал в Ковент-Гарден в более просторную мастерскую на той же улице, где находилась маленькая церквушка Св. Павла. Он оказался во владениях краснодеревщиков. Те, кто давал ему работу, приходили сюда и искренне восторгались его превосходными рисунками мебели и искусством чертежника. Его так часто просили начертить замыслы других краснодеревщиков, а также свои собственные, что он постепенно стал столь же профессиональным дизайнером, что и изготовителем мебели. Это было побочное занятие, которое приносило ему удовольствие, к тому же оно окупалось. Томас рисовал пером и чернилами серых и коричневых цветов или тушью. Своими чертежами он тонко угождал вкусам отдельных людей, предлагая выбор форм и украшений. Он рисовал один незамысловатый столбик кровати, а рядом другой с богатой резьбой. То же самое он делал с ножками столов, комодов, кресел, а также предлагал варианты других предметов мебели. В его голове начала зарождаться идея. Как выгодно было бы и с эстетической, и финансовой точек зрения создать книгу с изобретательными, красивыми и практичными рисунками не только для продажи, а также для архитекторов и, самое главное, для богатых людей, которые могли бы выбрать то, что им нужно. Ее также можно было использовать при планировании и отделке нового дома или домов, которые перестраиваются. Он мог бы включить в нее дизайны таких стилей, как современный готический, более тонкий рококо и в значительной мере китайский. Эти стили ценились высоко. Для осуществления этого блестящего замысла требовались деньги. Публикация книги с сотнями гравюр обойдется в огромную сумму. Однако этот проект осуществим, ибо ничего подобного раньше не было. Он не сомневался, что в случае успеха его имя будет у всех на устах. Чем больше Томас думал о такой книге, тем больше ему хотелось увидеть, как осуществится его мечта. Как только у него появлялось свободное время, он делал записки и наброски будущей книги.

Он не только много работал и наслаждался любой возможностью отдыха, но и внимательно интересовался делами страны. На континенте продолжалась затянувшаяся война с Францией. Торговля во всем Лондоне прервалась, когда к столице подступила опасность — стремительно приближался Добрый Принц Чарли во главе армии шотландцев. На улицах толпы устроили демонстрации ненависти ко всему, что связано с якобитами, не позволяя ремесленникам закрыть ставни, и Лондон всю ночь был ярко освещен, поскольку люди не гасили свет, дабы показать, что их симпатии на стороне толпы, но это скорее всего делалось для того, чтобы окна и имущество остались целы. Затем герцог Камберлендский дал кровавую битву при Куллодене, где сокрушил шотландский бунт и обратил в бегство молодого претендента на трон. Снова на улицы Лондона высыпали толпы, чтобы отметить победу, и, как обычно, причинили много вреда. Весенним утром 1746 года Томас занимался ремонтом разбитой ставни, когда в паре футов от того места, где он заколачивал гвозди, остановился сверкающий экипаж с кучером в ливрее и конюхами.

Из экипажа вышел джентльмен в парике, с треуголкой на голове и в пальто темно-красного цвета, отделанном золотистыми кружевами. Томас приветствовал его.

— Добрый день, сэр. Чем могу быть полезным?

Джентльмен смерил Томаса с ног до головы, приняв его за одного из работников.

— Я хочу говорить с мистером Чиппендейлом.

— Это я.

— Это вы! Боже мой! — Джентльмен поднял монокль и увеличил карий глаз, уставившийся на Томаса. — Мне понадобилось чертовски много времени, чтобы разыскать вас. Как это возмутительно! Почему вы не даете знать, где вас искать?

Томас стиснул зубы, видя такую дерзость, которая ему была хорошо известна по прошлым временам, но он лишь поклонился и провел джентльмена в мастерскую. Он лучше промолчит, дабы не потерять своего первого состоятельного клиента. А это был обещающий покупатель. Томас догадался об этом по тому, сколь внимательно он рассматривал через монокль предметы, которые находились в стадии завершения и стояли в разных местах мастерской. Он подумал, что этот ярко вырядившийся важный тип похож на редкую и экзотическую птицу, на мгновение угодившую в это место, и если удастся его накормить с руки, то вся остальная стая последует за ним.

— Сожалею о том, что причинил вам некоторые неудобства, сэр, — сказал Томас. — Если бы вы навели справки в «Старой скотобойне», вам бы подсказали, как меня найти.

— Как раз туда я в конце концов и направил своего человека. По адресу, которым меня снабдил ваш прежний хозяин Ричард Вуд, я понял, что вы находитесь в той части столицы, где обитают одни головорезы. Там на дверях опустевшей мастерской остался ваш знак.

Томас подумал, что ему повезло, раз этот джентльмен столь настойчиво искал его. Он также вспомнил, что писал Ричарду Вуду очень давно, но вскоре все прояснилось.

— Я — лорд Бэрлигтон.

Если бы он объявил себя самим королем Георгом II, Томас ликовал бы ничуть не меньше, но приобретенная в Йоркшире мудрость предостерегла его от этого. Лорд Бэрлингтон был аристократом-архитектором, который помимо красивых зданий проектировал великолепные залы для приемов в Йорке. Томас вспомнил заказ на стол для библиотеки, который он изготовил для него в мастерской Ричарда Вуда. Разумеется, в то время он не видел самого заказчика, но не забыл премию, которую получил вместе с зарплатой за эту работу.

— Вы оказали мне великую честь, милорд. Чем могу быть вам полезным?

— Мне нужен приставной стол, который поместился бы в углубление моего лондонского дома. У меня есть стол для библиотеки, изготовленный вами, он мне нравится. Так что мне в голову пришла мысль, что и мой новый заказ должны сделать вы.

Томас никогда не забудет, с какой гордостью он внес имя своего первого важного клиента в книгу заказов. Он отправился взглянуть на упомянутую комнату в доме Бэрлингтона на площади Пикадилли, чтобы осмотреть внутреннюю обстановку и измерить углубление, прежде чем сделать набросок, который потом покажет хозяину, и лишь получив его одобрение, приступит к работе. Белый потолок комнаты был изысканно украшен, однако стены и углубление оказались ярко-зеленого цвета, что никак не умалит великолепие приставного столика, который Томас уже представлял мысленным взором. Томас представил лорду Бэрлингтону законченный рисунок, а для усиления эффекта начертал большой фигурный подсвечник на стене над ним. Тот в данном случае принял форму овального зеркала с двойными ветками для свеч по каждую сторону и еще тремя у центрального основания, в котором будут отражаться языки пламени. Лорд Бэрлинтон увидел, сколь эффектно будет смотреться весь ансамбль и заказал приставной столик вместе с подсвечником.

Томас заключил подряд на изготовление подсвечника, за исключением рамы. Ее он вырезал сам в виде цветочной гирлянды, затем покрыл ее позолотой, и ту же позолоту нанес на орнамент бордюра приставного стола. Он трудился много часов и остался доволен тем, как выполнил заказ. С понятной гордостью Томас доставил все в дом лорда. Томас проследил за тем, как укрепили канделябр, пристроили стол в углубление — казалось, что он стоял здесь давно. Лорду Бэрлингтону сообщили, что все готово, и он пришел посмотреть.

— Боже мой, как великолепно! Какая красота!

Томас вернулся в мастерскую, не сомневаясь, что от отдельных состоятельных клиентов поступят новые заказы, как только они увидят этот ансамбль. Но ничего подобного не произошло. Томас второй раз послал лорду счет. Но когда оплата не поступила, он отправился в дом Бэрлингона и узнал, что тот уехал на север. Счет? Не волнуйтесь, его когда-нибудь оплатят, сообщила ему домоправительница. Вам не стоит беспокоиться.

Томас уже рассчитался с мастерами, которые изготовили зеркало для подсвечника, а также серебряные ветви, не говоря уже о том, что он заплатил за тропические породы древесины, атласное дерево и позолоченные листья, которые использовал для изготовления приставного стола. В его бюджете образовалась большая дыра. Сейчас он не мог выплатить крупные просроченные долги и радостно встречал скромных клиентов, приходивших к нему в мастерскую купить обычные предметы мебели, изготовленные про запас, и плативших ему звонкой монетой за свои скромные приобретения.

Затем однажды в его мастерскую неожиданно пришла какая-то леди, представившись миссис Доррингтон. Это была дама с острыми чертами лица и проницательными глазами, намеренная заключить выгодную сделку. Ища мебель, она случайно услышала через открытую дверь конторы в мастерской краснодеревщика на Стрэнде, как упомянули его имя. Дама тут же сообразила, что купленный ею предмет мебели, которым она особенно восхищалась, сделан не владельцем мастерской, а краснодеревщиком по имени Чиппендейл. Ей нужен был диван и восемь кресел в комплекте, для которых она доставит светло-голубой шелк, недавно приобретенный за рубежом. По ее язвительному тону Томас догадался, как она довольна тем, что он ничего не получит от нее за материал на обивку и не подозревала, как он рад, что ему не придется нести большие расходы. Томас догадался, что ей где-то сказали, сколько все может приблизительно стоить, и запросил больше. Посетительница захлопала глазами, ожидая, что придется выложить наполовину меньше, но Томас подумал, что она одна из тех, кто начнет презирать его, если цена окажется низкой, и станет хвастать перед знакомыми, если цена окажется высокой. А ему хотелось, чтобы миссис Доррингтон рассказывала о нем, если он выполнит ее заказ. Такая реклама будет лучше визитной карточки, ведь до сих пор его товар не очень хорошо расходился по оптовым точкам.

— Для краснодеревщика, чье имя никому не известно, вы очень дорого просите, — зло сказала она.

— Мадам, моя мебель говорит за меня.

В этом нет сомнения, подумала она, искоса взглянув на пару угловых комодов, сделанных из тюльпанного и атласного дерева с такой тонкой инкрустацией, будто это был рисунок, нанесенный кистью художника. Этот человек действительно владеет своим ремеслом. Желание любой ценой приобрести его работы боролось с врожденной скупостью. Желание победило.

— Я принимаю вашу цену, — наконец сказала она, хотя такая уступка далась ей нелегко, — однако я надеюсь получить за эту цену лучший диван и кресла во всем Лондоне.

— Мадам, они будут лучшими во всем королевстве.

Миссис Доррингтон убедилась, что он так говорит не ради красного словца и верит в свои способности. Ей это понравилось.

Хотя Томас получил некоторую подготовку в обивке во время учебы, он сам не пожелал заниматься этим и, когда каркасы дивана и кресел были готовы, он, как и прежде, нанял обивщика по имени Джеймс Ренни. Тот должен был заняться шелком и набивкой. У Ренни дело процветало, среди его рабочих было несколько женщин, и он славился отличными занавесками и обивкой. Томас также заказал у него два комплекта неупакованных покрывал из мебельного ситца для дивана и кресел, поскольку даже в самых богатых домах было принято покрывать драгоценный шелк или любую другую изящную обивку и показывать мебель во всей красе только при гостях.

— Мистер Чиппендейл, мы хорошо поработали, — сказал Ренни, когда, стоя рядом, они созерцали творение собственных рук. Не было сомнения, что их мастерство, как и навыки работников обеих мастерских сотворили чудо. Томас искусно увенчал изогнутую спинку дивана позолоченными фестонами. Овальные спинки кресел были украшены подобным же образом. Голубая обивка, туго натянутая, была гладка, точно летнее небо.

— Согласен, мистер Ренни, — ответил Томас и довольно кивнул.

Ренни из кисета наполнял табаком чашечку трубки с длинным черенком и оценивающе взглянул на Томаса.

— Вам не следует излишне скромничать и позволять другим краснодеревщикам торговать вашей мебелью и наживаться на этом. Вам лучше выполнять лишь заказы от самих клиентов, как в случае с этим диваном и креслами.

— Я стремлюсь к этому, — тут же ответил Томас, — но требуется много времени, чтобы создать себе имя и репутацию. Без этого о клиентах нечего и думать. Пока я здесь почти новичок, если принять во внимание, что некоторые краснодеревщики утверждались в Лондоне на протяжении двух, трех и более поколений. Если бы у меня были необходимые средства, я бы тут же обзавелся запасами самых лучших древесин, которые доступны, и переехал бы в более просторную и заметную мастерскую, где можно привлечь состоятельного заказчика. Разумеется, сейчас об этом и речи не может быть.

Ренни задумчиво попыхивал трубкой. Он был на несколько лет старше Томаса и подумал, что возраст позволяет ему дать совет, какому он в свое время последовал и добился удовлетворительных результатов. Такой совет позволил ему расширить свое обивочное предприятие, состоявшее из одного человека, и с выгодой вложить деньги в поставки и другие рискованные дела, которые не принесли ему богатства, но все же обеспечили спокойную жизнь, о какой ему при других обстоятельствах и мечтать не пришлось бы.

— Мистер Чиппендейл, вы не думали о том, чтобы жениться? Такому молодому и целеустремленному парню, как вы, легко найти невесту с определенным состоянием, которому вы могли бы найти хорошее применение. В Лондоне полно торговцев и процветающих ремесленников с дочерьми на выданье, да еще с неплохим приданым. А еще лучше жениться на миловидной вдове, умеющей хорошо заботиться об удобствах мужчины и отложившей на черный день сбережения, которые станут вашими, стоит только попросить. Что скажете? Моя жена охотно подыщет вам несколько подходящих кандидатур.

Томас улыбнулся и решительно покачал головой.

— Я еще не скоро собираюсь жениться, каковы бы ни были причины.

Томас сам отмахнулся от доброго совета. Понадобилось некоторое время, пока эта мысль не дала о себе знать. Томас осознал это, когда невольно стал оценивать дома, финансовые источники, а также внешний вид молодых женщин, которые встречались на его пути. Мысль о явной привлекательности брака по расчету занимала его больше, чем планы скромного расширения собственного предприятия. Томас понимал, что так может обрести средства, чтобы осуществить свою мечту — выпустить в свет книгу образцов. Книга сулила ему славу и богатство. И он уже трезво, практично и безо всяких сантиментов начал присматривать себе подходящую жену.

 

Глава 9

Доставка дивана, обитого светло-голубым шелком, и шести кресел, а также изготовление приставного стола для лорда Бэрлингтона не дали немедленных результатов. Миссис Доррингтон без больших проволочек рассчиталась по счету, однако потока заказов, на что надеялся Томас, не последовало. Он никак не мог знать, что имел дело с одной из тех женщин, которые любят держать в неведении своих подруг и, сколько бы ни говорили о выгодной цене, не раскроют, кто сделал эту красивую мебель, точно так же как не станут называть ингредиенты особенно вкусного пудинга. Но у нее была невестка, с которой она весьма недружелюбно соперничала в остроумии и, проиграв одну такую стычку, невольно произнесла имя Чиппендейла. В тот же день невестка, назвавшись миссис Клайв Доррингтон, заказала Томасу диван еще больших размеров с комплектом кресел и обивкой из переливчатой парчи. Ее матери, которую она взяла с собой, понадобилась каминная сетка. Примерно в это же время в Лондон вернулся лорд Бэрлингтон, рассчитался со своим давно просроченным долгом и решил, что ему надо заказать несколько новых книжных шкафов. Несколько других человек из высшего общества по его рекомендации также заказали ему разные вещи. Это никоим образом не означало, что заказы потекут бурным потоком, но образовался стойкий ручеек и книги заказов Томаса стали заполняться.

Томас вернулся от одного клиента и нашел записку, оставленную за время его отсутствия ливрейным слугой, в которой значилось, что ему следует явиться с рисунками обстановки столовой по адресу на элегантной площади Сохо. Он проверил, все ли в порядке в мастерской, затем снова сел на коня и отправился в путь. Конь стал необходимостью, поскольку Томас начал все чаще посещать клиентов. Это был красивый серый в яблоках конь, которого он взял в качестве оплаты, когда один его собрат по профессии не смог рассчитаться с просроченным долгом и предложил ему скакуна. Ему нравилось приезжать с важным видом, который плохо сочетался с раболепным отношением, какое приходилось выказывать клиентам из светского общества. Все его независимое и самонадеянное существо восставало, когда надо было кланяться, расшаркиваться и молча выносить снисходительное и покровительственное отношение таких людей, но он считал, что до конца разыгрывает вынужденную роль, а в самом деле это почти то же самое, как если бы он выступал на освещенной сцене.

Томас достиг площади Сохо. Указанный в записке адрес привел его к внушительному особняку из кирпича розоватого цвета, построенного в середине прошлого века. Его впустили и провели в гостиную, обшитую темно-голубым шелком с вкраплениями белых и золотистых оттенков. В гостиной никого не оказалось, он стоял, оглядываясь вокруг себя, и определил, что тяжелая, позолоченная мебель с инкрустированным акантом и головами богинь является творением Уильяма Кенте и, по его мнению, совершенно устарела. Томас сам любил использовать акант в качестве украшения, но не вырезал его в каждом дюйме позолоченного дерева, которое уже украсили гирляндами, дельфинами и парой русалок для ровного счета. Еще больше акантов, свитых в веревку толщиной с бедро человека, образовали раму огромного зеркала над камином. Пока он смотрел, в зеркале возникло отражение молодой женщины, остановившейся на пороге двери позади него. Он сразу узнал ее.

— Изабелла!

Он резко обернулся к ней, она подошла, лучезарно улыбаясь, и протянула к нему руки.

— Томас! Томас! Кто бы мог подумать, что мы встретимся еще раз? Я хотела преподнести тебе сюрприз и распорядилась, чтобы в записке не упоминалось мое имя!

— И какой радостный сюрприз! — Он взял ее руку. Оба широко улыбались, испытывая обоюдную радость от новой встречи. О том, чтобы обняться или поцеловать друг друга, и речи не было, ведь с того лета в Ностелле прошло слишком много времени. На взгляд ему показалось, что она из девушки чудесным образом превратилась в зрелую женщину, а ведь он в те бурные и опьяняющие дни горел желанием ускорить этот процесс. Невинный румянец сменился отточенным спокойствием и уверенностью, властным наклоном головы и мудростью, которая светилась в синих глубинах глаз. На ней не было других украшений, кроме ниточки жемчуга на шее, платье кремового цвета подчеркивало густой ореол золотистых волос, украшенных лишь оборкой от чепчика, тонкой как ее кружевной передник, ставшей еще одним капризом моды в среде тех, кому никогда не приходилось пачкать руки.

— Как хорошо ты выглядишь! — сказала она. — Какой ты стройный и сильный! Лондон точно пошел тебе на пользу, хотя ты, наверно, тоскуешь по йоркширскому воздуху, пропахшему болотом. Ты уже давно в столице? Ах, как много мне хочется услышать от тебя.

— Сначала скажи, как тебе удалось обнаружить мою мастерскую, — с любопытством поинтересовался он.

— Мне понравился красивый диван и кресла молодой миссис Доррингтон. Я своим ушам не поверила, когда она сказала, что их сделал некий мистер Чиппендейл. Мне почему-то казалось, что ты все еще в Йорке.

— Я видел тебя там во время выборов тысяча семьсот тридцать девятого года, когда твоего мужа избрали в парламент от партии вигов.

Томас вспомнил неожиданную стычку с Тренчем и, подняв брови и сжав губы, вопрошающе взглянул на нее.

Она тут же все поняла и, ободряя его, легко покачала головой.

— Натаниел так и не узнал, кто тогда был в библиотеке Ностелла. Сегодня мой муж заседает в Палате общин, так что сегодня тебе никак не придется встречаться с ним. А теперь пойдем и присядем.

Изабелла уже хотела направиться к дивану у камина, но он стоял и очень серьезно смотрел на нее.

— Наверно, ты презирала меня, когда услышала всю эту отвратительную историю.

На мгновение кончики ее пальцев легко, будто бабочки, коснулись его губ — она дала ему понять, что сейчас об этом не следует говорить. Изабелла смотрела на него столь же серьезно, как и он.

— Я помню только счастливое время, проведенное в Ностелле…

— Ты видишься с Сарой?

Ее лицо стало печальным.

— Нет. Последний раз я видела ее несколько дней до замужества. Однажды она явилась в имение Тренчей, но нас с Натаниелом там не было, и он, к счастью, ничего не узнал об этом. Он не из тех, кто прощает, и не разрешает упоминать даже ее имя. Одна кузина как-то написала моей матери, будто узнала Сару в театре в Лестере — она играла там роль в пьесе. Но больше я ничего не слышала.

— Сара стала актрисой, — сказал Томас. — Я случайно встретил ее в Воксхолле три года назад.

Глаза Изабеллы стали круглыми от удивления.

— Ты видел ее! Ну, расскажи мне обо всем, что она говорила и что тебе известно.

Они сели на диван, и он рассказал ей все, что Сара говорила о своих злоключениях. Затем они стали говорить о себе, Изабелла рассказала о своей жизни в качестве жены политика, он рассказал о том, как приехал в Лондон и начал свое дело краснодеревщика. Им подали чай, она разлила напиток из серебряного чайника. Оба продолжали беседовать. Выяснилось, что Натаниел в политике не жалел себя и его здоровье ухудшалось. Когда не было заседаний в парламенте, он до глубокой ночи изучал документы или дорабатывал свои записки.

— Такое впечатление, будто им движет какое-то безрассудство, — говорила она. — Хорошо, что парламент заседал лишь несколько месяцев в году, а то он точно загубил бы себя работой. Всякий раз, когда он свободен, мы возвращаемся в Йоркшир, но должна признаться, что не в силах считать имение Тренчей своим домом. — Изабелла оглядела комнату и сделала жест рукой. — Мы арендовали этот дом и живем здесь с первого дня приезда в Лондон. Разумеется, часть мебели принадлежит Натаниелу, несколько предметов завещал мне отец, а все остальное собственность хозяев этого дома. Сейчас договор об аренде истекает, и Натаниел решил приобрести жилище на Арлингтон-стрит. Для меня оно станет домом, который я смогу обставить по собственному вкусу, вот почему я с удовольствием пригласила тебя сюда как старого друга и человека, который сделает красивую мебель для многочисленных комнат нового жилища.

Это был заказ, масштабы которого поразили его.

— Изабелла, это честь для меня.

Она улыбнулась, видя, как он радуется.

— В качестве первого шага я просила тебя принести рисунки мебели для столовой. Мы по очереди обсудим каждую комнату и ее обстановку. Я устала от густых цветов, которые уже так долго остаются модными. Мне хочется, чтобы стены, обивка и занавески были светлыми и радовали глаз. Чтобы казалось, что дом залит солнечным светом даже в самые серые и туманные зимние дни.

Он ко всему подходил с практической стороны дела и облек в слова вопрос, который давно не давал ему покоя.

— У тебя нет детей, которым в таком доме обязательно понадобятся свои комнаты?

Она посмотрела на чашку с блюдцем, которые держала в руке.

— Нет. Для меня это большое горе и страшный удар для Натаниела, у которого от первой жены тоже не было детей.

— Сара говорила, что его первую супругу так и не предали земле, — тихо сказал он. — Это правда?

Она кивнула, с шумом отложила чашку с блюдцем и вскочила.

— Разве это не чудовищно! Разве пристойно, чтобы останки этой бедняжки все еще находились в доме! — Изабелла протянула руки к огню, горевшему в камине, будто от одной мысли о покойной жене Натаниела ей стало холодно. — Однажды я уже договорилась о том, чтобы тайно похоронить ее, однако Натаниел узнал об этом и помешал мне.

Томас встал с дивана и подошел к ней.

— Почему ты так и не бросила его?

Она посмотрела на него ясными глазами.

— По какой причине? Потому что он такой человек? Никто из нас не может ничего поделать со своим характером. Я искренне верю, что он не виноват в том, что не забывает нанесенные ему обиды и хочет мстить за них. Я вышла за него замуж по собственной доброй воле.

— Если судить по тому, что мне сказала Сара, то я в это не верю.

Изабелла не собирался отказываться от своих слов.

— Я сама приняла такое решение. Разве будет справедливо, если я погублю политическую карьеру Натаниела, поспешно бросив его только потому, что брак не получился таким, каким я представляла его с самого начала?

— Изабелла, а как же любовь?

Она посмотрела на огонь.

— Любовь? — насмешливо переспросила она. — Любовь — приятное слово, которым злоупотребляют, преследуя разные цели. Я слышу, как в обществе это слово произносят столь беспечно, будто оно не важнее высказывания о погоде. Любовь мне обещают те, кто хочет увести меня у Натаниела, но лишь увлечение, а не любовь приводят мужчину и женщину к короткой и страстной близости безо всякого доверия и верности. В этом и заключается ее волшебство и боль. — Изабелла подняла голову. — В моей жизни не нашлось места для любви. Я глубоко сожалею о том, что Сара не родила ребенка и не оставила его в имении Тренчей. Я бы воспитала его. Это заполнило бы пробелы в моей жизни, они есть, я это не отрицаю. — Она быстро повернулась к нему и храбро улыбнулась. — Однако хватит говорить о серьезных делах. Мне еще надо посмотреть рисунки, которые ты принес. Пожалуйста, покажи их. — Когда Томас заколебался, думая, что это мгновение совсем не подходит для столь мирских дел, она снова подбодрила его: — Давай же, дорогой друг. Ты пробудишь во мне новый интерес к обстановке первого дома, который я по-настоящему смогу назвать своим. Что может быть лучше этого?

Он разложил рисунки на приставном столе, чтобы Изабелла могла лучше рассмотреть и оценить их. Ей особенно понравился стиль парных столов с откидной доской из тропических сортов дерева, что позволит раздвинуть стол на необходимую длину. Они обсуждали фасон кресел, когда услышали, как в дом кто-то вошел. Изабелла коснулась руки Томаса.

— Это Натаниел! Что привело его из парламента в этот час? Надо узнать.

Она оставила его одного в гостиной. Томас невольно услышал разговор между мужем и женой. Натаниел говорил, что плохо чувствует себя. Изабелла просила мужа немедленно подняться к себе, пока она пошлет за врачом, но он не послушался ее, сказав, что отдохнет у камина и костоправ сможет осмотреть его там. Томас выпрямил плечи, когда Натаниел вошел в гостиную, тяжело опираясь о руку слуги. Изабелла положила еще одну подушку на кресло с подголовником, стоявшим у камина. Кожа на лице Натаниела под фиолетовыми жилками была серой, но он тут же насторожился и нахмурился, увидев незнакомца.

— Кто у нас тут?

Изабелла тут же ответила ему:

— Это мистер Чиппендейл, краснодеревщик, о котором я тебе говорила.

Соблюдая условности, Томас поклонился. Натаниел кивнул, позволил слуге подвести свое грузное тело к креслу и тяжело опустился в него. Изабелла принесла скамеечку для ног и уложила его ноги на нее. Затем она повернулась к Томасу. Тот уже догадался, что ему пора уходить.

— Благодарю вас за то, что пришли, мистер Чиппендейл. Вы не забудете принести другие рисунки мебели?

— Нет, мадам. Я с удовольствием принесу их.

Изабелла не смотрела ему вслед, а принялась ухаживать за мужем. Натаниелу принесли свежий чай, пока он ждал врача. Изабелла держала чашку, ибо его руки тряслись, будто он был парализован. Вскоре прибыл доктор Ступе и настоял на том, чтобы уложить больного в постель и пустить у него кровь. Уже потом, стоя за дверью спальни, врач сообщил Изабелле, что Натаниел слишком много работает — об этом она уже знала — и что он должен отдохнуть хотя бы неделю.

— Он каждый день принимает снадобье, которое я рекомендовал ему несколько месяцев назад? — поинтересовался доктор Ступе.

— Да, раз в неделю дочь мистера Редшоу, аптекаря, приносит его нам.

— Хорошо. Я дам мистеру Редшоу указание приготовить особый порошок, который снимет неприятное ощущение в груди пациента.

Изабелла вернулась к постели Натаниела и увидела, что тот уснул. Она поправила простыню под его головой, снова спустилась вниз в гостиную, где на столе все еще лежали рисунки Томаса. Изабелла коснулась их кончиками пальцев, ее тело напряглось от чувств, которые она сдерживала. Ей и в голову не приходило, что почти семь лет спустя снова испытает необычный прилив радости, видя его. Ей казалось, что все чувства угасли в сумбуре повседневной жизни, когда возникали иные проблемы, в развлекающих бурных светских мероприятиях, которые случались в имении Тренчей, хотя и на более умеренном уровне, когда ходила на них с Натаниелем во время длительных парламентских каникул.

Но все закончилось в то мгновение, когда она увидела эти черные глаза в зеркале над камином. Она удивилась не меньше Томаса, но по другой причине. Как же она допустила, чтобы его образ почти стерся в ее памяти? Разве можно было вообразить, что Изабелла снова встретит Томаса и в ней не проснется страстное желание, которое сказалось на ее чувствах сильнее, чем того хотелось? Когда она, стоя у камина, ответила на его вопрос о любви, то не покривила душой, сказав, что в ее жизни любви больше не будет. Только отрицая любовь, она могла смириться со своим браком. Как-то года через два после свадьбы она поверила, что Натаниел любит ее так, как можно полюбить другое существо, но Изабелла не смогла дать ему наследника, и он стал столь же нетерпим к ней, как к любому другому, кто не подчинялся его воле. С прошлой болезни, ослабившей его физически, Изабелла не сомневалась, что Натаниел оставил бы ее в имении Тренчей вместе с останками бедной Генриетты, если бы не было потребности в том, чтобы она ослепляла своим блеском Лондон на банкетах, балах-маскарадах и других светских мероприятиях, которые она так часто устраивала в доме на площади Сохо. Он с огромной радостью принимал членов королевской семьи и других выдающихся личностей, а она служила лишь полезным придатком для осуществления его парламентских целей — завоевать власть и положение в обществе. Только подавив все чувства, она могла терпеть человека, за которого вышла замуж. Как же ей вынести такое существование, если Томас вмиг разрушил все ее оборонительные сооружения?

Ее мечтания прервал дворецкий, сообщив, что пришла дочь аптекаря.

— Проведите мисс Редшоу в дом, — велела она. Изабелле всегда хотелось видеть Кэтрин Редшоу с тех самых пор, как она подружилась с ней два года назад. Чтобы проявить уважение к такому важному клиенту, отец позволял лишь члену семьи отнести снадобье Натаниелу, и как-то раз Кэтрин, обычно спокойная и разумная, пришла бледная, смущенная и была готова расплакаться. Изабелла подумала, что ее обидели на улице, ибо уважаемых женщин щадили не меньше, чем любовницу короля, даже если ее сопровождала охрана, чтобы держать на расстоянии тех, кто свистел и выкрикивал пошлости ради потехи. Изабелла предложила девушке сесть и налила ей в бокал наливку. Но Кэтрин Редшоу к такому напряженному состоянию привели совсем другие обстоятельства.

Изабелла привыкла, что люди изливают ей свои беды, и не знала, каким образом они догадываются, что она сострадает тем, кто попал в беду. Будучи неравнодушной слушательницей, она не находила ничего странного в том, что девушка открывает ей свое сердце, тем более что в возрасте между ними почти не было разницы.

Кэтрин влюбилась в офицера из королевского флота. Она встретилась с Джорджем Эндрюсом, когда его корабль причалил к Гринвичу и он зашел в аптеку ее отца за зельем, снимающим сильную головную боль, после того как всю ночь отмечал удачное возвращение домой. В тот день Кэтрин одна стояла за прилавком и дала ему капли. Она была хорошенькой, а он некоторое время провел в море. Не прошло и недели, как они стали встречаться при всяком удобном случае, вызывая тревогу и неодобрение у родителей девушки. Мистер Редшоу и его жена были против брака после столь мимолетного знакомства между ее дочерью и моряком, который мог отправиться в плавание и, служа родине, вернуться домой неизвестно когда. Как часто бывает в подобных случаях, сопротивление родителей лишь укрепило ее любовь к Джорджу Эндрюсу. Мимолетные встречи, тайный обмен записками лишь внесли дополнительные волнения и отчаяние в их романтическую привязанность. Кэтрин молила Изабеллу, чтобы та уговорила ее родителей и по взаимной договоренности привела морского офицера в дом на площади Сохо. Молодой человек был высок и смел, одет в темно-синюю шинель с золотистыми пуговицами, его бриджи до колен и чулки были снежно-белыми. Кэтрин все время смотрела на него томными глазами. Изабелла ожидала встретить донжуана, но вскоре поняла, что это открытый и честный человек, искренне желающий получить согласие родителей Кэтрин на брак. Изабелла обещала замолвить за него слово. Но это ни к чему не привело. Родители Кэтрин остались непреклонны. Джордж Эндрюс отправился в плавание, и судьба раз и навсегда решила этот вопрос. В Бискайском заливе корабль вступил в бой с противником. Во время сражения он получил смертельные ранения и его тело предали морю.

Кэтрин стала похожа на собственную тень. В основном благодаря Изабелле, навещавшей Кэтрин, приглашавшей ее к себе домой, бравшей с собой в загородные поездки в Хэмпстед и Ричмонд подышать свежим воздухом, та начала приходить в себя и к ней снова начала возвращаться жизнь. Но девушка стала непривычно серьезной. Казалось, будто вся беззаботность Кэтрин Редшоу исчезла в глубинах темно-зеленого моря.

Изабелла поздоровалась с Кэтрин, когда та вошла в комнату.

— Кэтрин, спасибо за то, что ты пришла так быстро.

— Изабелла, как себя чувствует мистер Тренч? — спросила Кэтрин, передавая ей пакет. Когда обе оставались наедине, они обращались друг к другу по имени, но в присутствие других, как того требовали приличия, соблюдали формальности, ибо фамильярность между двумя столь различными классами была неприемлема ни в кругах Кэтрин, ни в кругах Изабеллы.

— Трудно сказать. Сейчас он спит, но я должна разбудить его и без промедления дать ему эти лечебные порошки.

— Я могу помочь?

— Это было бы кстати.

Кэтрин сняла свой плащ и поднялась наверх вместе с Изабеллой. Она была высока, гибка, с осиной талией, изящной посадкой головы и плеч. Ее лицо было продолговатым и овальным, жемчужную бледность лица портила лишь одна отметина у виска, говорившая о том, что девушка когда-то перенесла оспу и оказалась среди тех немногих счастливых, кому удалось избежать следов от оспы, которая метила людей, не считаясь с их положением. Ее узкие серые глаза были широко расставлены, нос и подбородок отличались изящной формой. Она плотно сжала губы, после многих месяцев горя от утраты к ним вернулся розовый цвет. Ее волосы были теплого каштанового цвета, густые и шелковистые, они послушными кольцами ниспадали ей на спину. Она была младшей из пятерых дочерей, единственной, которая не вышла замуж и все еще жила с родителями. Если бы Кэтрин родилась мужчиной, то пошла бы по стопам отца и стала бы хорошим аптекарем. Он многому научил ее, она прочитала не одну книгу отца по анатомии и ботанике, а также те, в которых речь шла о традиционном лечении, фольклоре и суевериях. В аптеке, размещавшейся в глубине заведения отца, она чувствовала себя как дома, знала названия всех ядов, эмульсий, сиропов и тому подобное, умела готовить лекарства, смеси, отвары или размельчать в ступе все ингредиенты, которые входили в лекарства от различных болезней. Когда ей самой приходилось принимать решение — ибо случалось так, что женщины из скромности часто предпочитали консультироваться с ней, а не с ее отцом, — Кэтрин предпочитала средства из трав и мази, которые рекомендовал великий травник Николай Калпепер. Ее отец придерживался иной точки зрения и, подобно большинству врачей, верил, что великое множество целебных свойств содержится в козлином помете, моче самого пациента, жире земляных червей, яичках быка и других вещах подобного рода. Поэтому нечего удивляться, что мать считала аптеку неподходящим местом для дочери, но Кэтрин знала, что отцу нравится, когда она там бывает.

Кэтрин хорошо знала, что отец сам себе не хозяин, если дело касалось матери, и поэтому его следует заранее предупреждать. Тем не менее она совсем недавно была страшно потрясена, когда отец, признавшийся, что поступил так по наущению матери, взял одного из своих зятьев, Люиса Уикенхэма, в качестве партнера. Кэтрин была возмущена, ибо знала, что по навыкам и знаниям Люис намного уступает ей. Она уже не сомневалась, что отец позволит ей постепенно взять дело полностью в свои руки, просто оставив свое имя на вывеске. Вскоре у нее с Люисом начались постоянные ссоры. Льюис считал, что она должна заниматься исключительно доставкой лекарств важным клиентам, мыть бутылки или выполнять другие скромные обязательства. В тот день, к большому огорчению Люиса, доктор Ступе вызвал ее к прилавку и попросил изготовить порошки, срочно потребовавшиеся его пациенту, и как раз они лежали в пакете, который Изабелла принесла больному.

Натаниел все еще спал. Когда Изабелла тихо разбудила его, именно Кэтрин ловко высыпала порошок ему на язык и дала отпить глоток воды, чтобы лекарство казалось не таким горьким. Она умела обращаться с больными, хотя ухаживала исключительно за членами семьи, и только теперь поняла, как эту способность можно обернуть к выгоде Изабеллы. Натаниел ей не нравился, но она полюбила Изабеллу, будто та была ее сестрой, и высоко ценила дружбу с ней, которая завязалась как раз в то время, когда очень нуждалась в ней. Теперь появилась отличная возможность отблагодарить Изабеллу.

— Хочешь, я помогу ухаживать за твоим мужем? — спросила она, когда обе вышли из спальни. — Одной тебе будет трудно справиться.

Изабелла благодарно опустила глаза.

— Я была бы так рада, если бы ты смогла. Натаниел не позволит слуге притронуться к себе, а нанятые сиделки такие грязнули и неряхи. Я сказала доктору Ступсу, что справлюсь одна, как и в прошлый раз, когда Натаниелу тоже стало плохо. Думаешь, твои родители не станут возражать?

— Я уверена, что они согласятся, — уверенно ответила Кэтрин. Она знала, что ее родителям было нелегко отказать, когда Изабелла просила их позволить дочери хотя бы обручиться с Джорджем Эндрюсом, если немедленный брак исключен. Ни один человек, обладавший профессией или ремеслом, не хотел настроить против себя тех, кто в силу своей власти мог унизить их или причинить какой-то вред. Кэтрин знала, что если Изабелла была бы из тех, кого величают знатными дамами, то она бы обиделась при таком упрямстве и нашла бы способ, как закрыть аптеку или заставить ее семью переехать в другое место.

— Поезжай домой в экипаже и привези с собой все, что тебе нужно, — сказала Изабелла, почувствовав облегчение.

Кэтрин отлучилась ненадолго. Она скоро вернулась, распаковала вещи в комнате, которую ей выделили, и провела первую ночь у постели больного, дав Изабелле немного отдохнуть. Кэтрин не догадывалась, что лицо Изабеллы напряжено и от эмоционального шока после новой встречи с Томасом, и от тревоги по поводу болезни мужа.

За одни сутки подруги распределили между собой время ухода за больным, и все потекло по обычному руслу. Доктор Ступе приходил два раза в день, он тревожился о захворавшем политике больше, чем выдавало его лицо. К счастью, боли в груди утихли, и пациент становился все раздражительней и придирчивей, что было добрым знаком. К концу второй недели Натаниел уже сидел в постели, читал парламентские документы, диктовал письма своему секретарю, устроившемуся за столом и писавшему гусиным пером.

Изабелла радовалась, что не надо сидеть у постели больного. Помощь Кэтрин оказалась бесценной — девушка продолжала выполнять любую нудную работу ради здоровья Натаниела. К счастью, тот доверился ей, а это означало, что он не прочь на краткое время выпустить жену из поля зрения, чего не позволял во время предыдущей болезни.

Когда пошла третья неделя и Натаниел, которому доктор еще не позволял спускаться вниз, сделал несколько неуверенных шагов, опираясь на палку, Томас снова явился на площадь Сохо и принес Изабелле для просмотра вторую партию рисунков. Она пришла в восторг от красивых образцов мебели, и особенно от обстановки для собственной спальни. Эту мебель покрывал зеленый лак с вкраплением позолоченных цветов, кровать с балдахином была столь же экзотически украшена, занавешена Дамаском, перехваченным шелковыми шнурами, а кисточки оказались длиннее ее собственной руки. По ее поручению агент, отвечавший за дом на Арлингтон-стрит, отвел Томаса туда. Томас измерил все, что ему было нужно, и уже знал габариты комнат, которые придется обставить.

— Мне бы хотелось осмотреть дом вместе с тобой, — сказал Томас. — Осталось несколько вопросов, которые следует обсудить.

— Я встречу тебя завтра в полдень.

Изабелла почувствовала, как ее лицо залилось неясным румянцем, когда он посмотрел ей в глаза. Она также заметила, что он помнит, как они много раз договаривались встретиться в то лето, которое осталось далеко позади. Любовь, которую она так отчаянно старалась подавить, снова вспыхнула в ее сердце и захватила все существо. Изабелла быстро взглянула на рисунки, которые все еще держала в руках, боясь, как бы он не прочитал в ее глазах слишком много, и тут же попыталась исправить ситуацию.

— Никогда не думала, что стану твоей покровительницей, — сказала Изабелла напряженным спокойным голосом, предвещавшим взрыв чувств. — Однажды я просила сэра Роуленда стать твоим покровителем не в качестве заказчика, а мецената, оказывающего финансовую поддержку, пока ты не утвердишься художником по дереву, каким ты уже стал.

Наступило молчание.

— Ты просила его об этом ради меня? — выдохнул он, не веря своим ушам.

Такого поворота она ждала меньше всего. Ей хотелось вернуть разговор в коммерческое русло, чтобы заглушить все остальное, что между ними осталось невысказанным.

— Хорошо, что к моей просьбе не прислушались. Ты сам всего добился и можешь гордиться еще больше тем, что сделал это без посторонней помощи. Я не имела права вмешиваться в твою жизнь.

— Кто-кто, а ты имела на это право.

Изабелла почувствовала на себе его теплый, нежный взгляд. Будто ее ласкало дыхание Томаса. Будто его пальцы дотронулись до ее волос. Она вспомнила первые робкие поцелуи, ставшие неистовыми. Будучи женой другого мужчины, она пыталась стереть их из памяти и полностью забыть. Напрасно. Любовь, даже если она дремлет, не прислушивается к голосу разума.

— Теперь у меня появится право хвалить твою мебель перед другими, когда она будет готова и займет свое место в новом доме, — твердо сказала Изабелла. — И чем скорее я все решу, тем скорее наступит этот день. — Она снова подняла голову и, видно, взяла себя в руки. — Так что я прощаюсь с тобой до завтра.

В назначенное время Изабелла явилась в дом на Арлингтон-стрит, взяв с собой Кэтрин ради собственного спокойствия. Она решила, что ни в коем случае не должна позволить себе дать волю чувствам, ибо тогда они могли взять верх над ней, а в присутствии третьего человека такое вряд ли случится. Изабелла тут же заметила, что Кэтрин приняла ее приглашение осмотреть новый дом из чистой вежливости, ибо обычно она предпочитала возвращаться домой на пару часов, когда появлялась такая возможность. При других обстоятельствах Изабелла отпустила бы ее, но только не в этот раз. Хотя они стали подругами, Изабелла не очень полагалась на Кэтрин, ибо была слишком замкнута, чтобы доверять кому-либо свои сокровенные чувства. Она не сомневалась, что девушка не догадается, почему ее компания так необходима.

Они прибыли чуть раньше назначенного времени. Дом был с террасой красивых пропорций, просторными комнатами, красивыми каминами и потолками. Кэтрин невольно заинтересовалась домом и забыла о том, что в этот час ее отвлекли от собственных дел. Завершив предварительный осмотр, они сели у окна в лучах солнца. Глаза подруг прикрывали широкие поля шляп из итальянской соломки. Обе были в коротких накидках и широких светлых юбках, их модная одежда разнилась только покроем, что подчеркивало разницу между леди и дочерью аптекаря.

Томас прибыл, когда часы пробили полдень. Они услышали, как в пустом холле отдавались его глухие шаги. Изабелла позвала его.

— Я здесь, мистер Чиппендейл. — В присутствии Кэтрин она не стала называть его по имени.

Когда Томас вошел, Изабелла заметила его удивление тем, что она не одна. Это острое как боль сожаление смешалось с огромной радостью, что она не одна. Если бы не Кэтрин, Изабелла вскочила бы и бросилась бы в его объятия, невзирая на все возможные последствия. Она встала, представила подругу и задалась вопросом, ощущает ли он смятение ее чувств. Она знала, что все ее существо стремится дать им волю. Наверно, он догадался, почему она решила не встречаться с ним наедине, и поэтому ей было трудно посмотреть ему в лицо, чтобы узнать, что выражают его глаза. Разочарование? Или даже гнев, что она умышленно отказалась от столь удобного случая? Она начала говорить о своих заметках, которые дополнила записями карандашом, пока ждала его прибытия. Томас согласился с ее мнением и сделал встречные предложения. Из комнаты они вышли рядом и приступили к неторопливому и тщательному осмотру дома. Он показывал, как и где следует разместить некоторые предметы мебели, пользуясь сделанными ранее рисунками и набросками помещений, чтобы ей все стало понятно. Кэтрин шла следом за ними, прислушиваясь к их разговору, пока ей все не наскучило. Во время их беседы она выглядывала из окон, иногда притоптывала туфлей, невольно вздыхала, а однажды чуть не зевнула. Она обрадовалась, когда Изабелла собралась уходить и первой оказалась у экипажа, ожидавшего близ дома.

Месяц спустя Кэтрин вернулась в дом отца. За это время Натаниел немного поправился, он мог ходить по дому, гулять в саду, но все еще оставался беспомощным и нуждался в серьезном уходе. Доктор Ступе подбодрял его и был исполнен оптимизма, он считал, что больного следует всячески ублажать, и приводил доводы в пользу того, что ему еще какое-то время не следует возвращаться в Палату общин. Но эти доводы не могли обмануть даже ребенка. Временами Натаниел раздражался непомерным рвением врача, насмехался и грубил ему. Он упрямо отказывался от простых блюд, которые, по мнению Изабеллы, были легче для пищеварения, и сам решил поправить свое здоровье, требуя, чтобы ему каждый день за едой подавали устрицы и шампанское, жирный студень и большие порции бифштекса с кровью.

Он по мере возможности выезжал, совершал прогулки в экипаже, посещал дом на Арлингтон-стрит вместе с Изабеллой, когда она хотела взглянуть, как маляры и декораторы распоряжались выбранными ею цветами. Натаниел был там, когда она два или три раза встречалась с Томасом, и пожелал узнать все о том, как дом будет обставляться мебелью и сам распорядился насчет своего кабинета, который следовало снабдить книжными полками. Ему стало не по себе, когда парламент отправился на длительный перерыв, а он так и не смог ни разу появиться на его заседаниях. Натаниел решил оставить дела, касавшиеся нового дома, в руках заслуживающего доверия управляющего и отправиться в Йоркшир, где собирался провести несколько месяцев в спокойной обстановке и поправить здоровье.

Изабелле никогда так не хотелось уезжать из Лондона. Она несколько раз откладывала отъезд, пока Натаниел не потерял терпения и заявил, что они отправляются в путь на следующий день. Ей было трудно представить, как она сможет провести много недель, не видя Томаса, и, более того, ей стало совершенно невыносимо хамство мужа. Недавняя болезнь привела к тому, что у него часто менялось настроение. Муж нередко погружался в длительное раздумье, и Изабелле сначала показалось, что он серьезно озабочен своим здоровьем. Затем, по пути в Йоркшир, куда они ехали не спеша, чтобы не утомлять его, она со страхом подумала, что он вдруг стал испытывать к ней сильную неприязнь. Иногда, посматривая на него, пока они ехали в экипаже, она ловила на себе его сердитый и задумчивый взгляд, но он тут же отводил глаза.

Приехав в имение Тренчей, она не испытала облегчения. Изабеллу так терзало присутствие Генриетты, что она иногда посылала флегматичную, лишенную эмоций Эми в свою комнату впереди себя, затем просила другую служанку узнать, где находится несчастное создание, чтобы случайно не наткнуться на него. Единственное спасение заключалось в том, чтобы как можно больше времени проводить в парке. Она часами каталась верхом по пустоши, наслаждаясь свежим воздухом, волнистыми склонами, мягкой зеленой травой, которая тысячу раз меняла оттенки по воле солнца и погоды.

Эми, чьи глаза и уши были предельно остры, всячески старалась, чтобы Изабелла знала обо всем, что происходит в ее отсутствие. Джентльмены из других имений наведывались сюда и справлялись о здоровье Натаниела. Приходили также знакомые политики, а дамы, специально приезжавшие в имение Тренчей, выражали надежду на то, что скоро увидят ее. Начали поступать приглашения. Натаниел не хотел никуда ехать, чувствуя себя не совсем здоровым, а Изабелла послала кого-то в Лондон за новой партией порошков из аптеки Редшоу, которые тут же привезли. Мужу снова стало легче. Местный врач наведывался довольно часто, больше для того, чтобы выпить пару рюмок превосходного бренди Натаниела, и ограничивался лишь прощупыванием пульса. Он был вполне доволен тем, что лечение, назначенное доктором Ступсом, здесь можно продолжать с тем же успехом, что и в Лондоне.

Но вот Эми сообщила Изабелле, что осмотреть ее мужа прибыл другой врач. Тот уединился с больным на довольно продолжительное время, и Изабелла подумала, что муж узнает другое мнение относительно своего здоровья. Но когда он ни словом не обмолвился о визите другого врача, она подумала, что прежнее лечение остается в силе. Изабелла не могла спросить его об этом, ибо отношения мужа к ней стало очень враждебным. Часто они ели в полной тишине. Что бы она ни говорила, он не отвечал ей. Изабелла оправдывала такую ситуацию состоянием его здоровья и смирилась с новой, растущей враждебностью мужа к себе. Натаниел уже не мог подарить ей ребенка, а она подвела его в те дни, когда он был на это способен. Без наследника имение Тренчей со всеми землями отойдет к дальнему кузену, с которым Натаниел никогда не разговаривал и не виделся после страшной ссоры, которая случилась, когда обоим было не больше двадцати лет. Изабелла понимала, какие муки ему причиняет мысль, что все его огромное имение достанется его давнему врагу или старшему сыну этого врага. Ей никогда не приходило в голову, что за все это он отомстит ей, чтобы в то же время разрушить надежды дальнего кузена.

Однажды вечером Изабелла легла в постель и заснула, но проснулась после того, как в ее спальню отворилась дверь. В комнату проник свет свечи, к ногам ее кровати приближался Натаниел, опираясь на трость одной рукой, и держа канделябр в другой. Он был в том же камзоле из красной парчи, что за ужином, широкий галстук был запачкан вином больше прежнего, а лицо было зловеще фиолетовым. На мгновение Изабелле показалось, что он плохо чувствует себя и пришел к ней за помощью.

— Что случилось, Натаниел? — озабоченно спросила она и отбросила одеяла, собираясь подойти к нему.

— Оставайтесь на месте! — приказал он хмельным голосом и поставил канделябр на туалетный столик.

Только сейчас она заметила, что он пришел не один. За дверью позади него показалась фигура плотного молодого человека с острым, умным лицом, а позади него стояли еще двое с жуликоватыми физиономиями.

— Натаниел, кто эти люди? — воскликнула она хриплым голосом. — Как вы смеете приводить чужих людей в мою спальню! Попросите их уйти! — Ее голос дрожал. Она уже поверила, будто он собирается убить ее, и судорожно думала о том, как спастись.

— Это мой дом и я здесь хозяин! — Натаниел, похоже, обрел голос и присутствие духа, хотя большое количество выпитого вина на время лишило его дара речи и смелости. — Я даю вам последний шанс зачать наследника, который мне нужен больше всего. Только не называйте это изнасилованием. Если вам придет в голову такая мысль, то найдутся две пары крепких рук, которые удержат вас. Вместо себя я выбрал молодого человека, способность которого к деторождению и отличное здоровье не вызывают сомнений. В данном случае он желает, чтобы его именовали Джулиусом. У него хорошая наследственность, он родился вне брака и может гордиться тем, что в его венах течет аристократическая кровь, так что вам нечего бояться ни за него, ни за его потомство.

Изабелла уставилась на Натаниела с широко раскрытыми глазами.

— Вы с ума сошли! Вы допустите, чтобы незнакомцы держали вашу жену, пока ее будут насиловать!

Натаниела прорвало.

— Будьте вы прокляты! Поскольку я больше не могу произвести на свет наследника, это последняя возможность обрести сына, который станет носить мое имя! — Он сделал рукой резкое движение в сторону Джулиуса, ждавшего указаний. — Подойди к ней!

Изабелла громко завопила, выскочила из постели, пытаясь добраться до шнурка колокольчика, но двое мужчин тут же набросились на нее и не дали ей шевельнуться. Джулиус наблюдал за тем, что происходив, неторопливо снял пальто и уже взялся за широкий галстук.

— Не надо, Натаниел! Умоляю вас! — завопила она, охваченная ужасом. Она чуть не впала в истерику, когда заметила, что муж тяжело оперся о трость и собирается уйти. Дойдя до двери, он натолкнулся на неожиданное препятствие. На пороге стояла Эми в чепчике и ночной рубашке.

— Сэр, что вы тут делаете с моей хозяйкой? — резко спросила она. Она заметила и услышала достаточно, чтобы определить, что здесь творится что-то недоброе.

Натаниел рявкнул на нее:

— Возвращайся к себе! В этот час ни один слуга не должен разгуливать по дому!

— Эми! Помоги!.. — Крик Изабеллы оборвался, ибо чья-то рука зажала ей рот.

Эми могла не знать, что такое любовь, но она знала, что такое преданность. Она ощетинилась, видя, что ее не пускают к госпоже, попавшей в беду.

— Я личная служанка миссис Тренч, сэр. И я иду к ней!

Натаниел со всей силы ударил ее тростью по голове. Не издав ни звука, она свалилась на пол, он переступил через ее распростертое тело, добрел до ближайшего кресла и рухнул на него. Натаниел тяжело дышал и ловил ртом воздух. Он остался бы проследить за тем, как Джулиус справится со своей задачей, если бы волнение и напряжение не вызвали бы такие жгучие боли в груди, что стало трудно дышать. Дрожащей рукой он залез в свой объемный карман и вытащил пакетик с порошком. Он считал необходимым постоянно носить эти порошки с собой. По меньшей мере, йоркский доктор оказался честнее, чем этот шарлатан Ступе или глуповатый местный врач. Он подтвердил то, о чем Натаниел догадывался уже давно. Он умирал. Сердце выдержит лишь несколько таких приступов. Как только появится боль, ему следует принимать порошок и избегать всяких физических или эмоциональных напряжений. И тогда Натаниел решил, наконец, осуществить план, который обдумывал с тех пор, как заподозрил, что его дни сочтены. Признаться, что он не способен дать потомство, было мучительно и шло вразрез с его вспыльчивым нравом и гордостью. Но Натаниел не мог уйти от того факта, что ни одна из жен не забеременела, и, насколько ему было известно, служанки и дочери фермеров, с которыми у него в молодости были связи, не родили ни одного внебрачного ребенка. С практической точки зрения устроить сегодняшнее мероприятие не составило труда. Он передал это дело в надежные руки. Черт подери! Где же этот порошок? Из-за боли он с трудом дышал и почти ничего не видел. А! Да вот же он. Натаниел с радостью вытащил пакетик с порошком, осторожно неуклюжими пальцами развернул тонкую бумажку с драгоценным порошком. А теперь надо высыпать порошок на язык. Никто не одолеет Натаниела Тренча! Даже смерти это не по силам!

Изабелла забилась в дальний угол спальни, опершись согнутой рукой о стену и спрятав в ней лицо. Она безудержно рыдала. Волна за волной на нее накатывалось чувство отвращения, по телу пробегали судороги, вызванные неожиданным потрясением. Когда на ее плечо опустилась чья-то рука, она снова пронзительно закричала и стала отчаянно отбиваться.

Она отбивалась руками и ногами, но ее понесли к постели и бросили на нее. Джулиус, уже лежавший на ней, схватил Изабеллу за руки, придавил ее к горе подушек и обхватил сильными ногами. Перекричав Изабеллу, он резко приказал двум другим мужчинам:

— Опустите занавески на кровати. Мне не нужны свидетели. Все доказательства появятся через девять месяцев. Вы подождете в соседней комнате. Думаю, что моя дама скоро угомонится и до утра даже не подумает бежать от меня.

Мужчины подчинились ему и отвязали шелковые шнурки занавесок. Они сделали все без лишней веселости, зная, что сегодняшнее дело сопряжено с большим риском, ибо за изнасилование или соучастие в нем грозило длительное тюремное заключение или петля на виселице. К тому же они убедились, что дама, лежавшая в этой постели, так легко не сдастся. Мужчины почти справились со своим делом — последняя занавеска была готова вот-вот опуститься, как в дверном проеме снова показалась Эми и устало прислонилась к косяку. Ее лицо было пепельно-бледным.

— Он умер! — выдохнула она. — Старый Тренч умер. Он умер, сидя в кресле. Посмотрите сами. Я уже вызвала слуг. Уносите ноги, если шкура вам дорога.

Точно подтверждая ее слова, послышался шум пробуждающегося дома. Джулиус велел сообщникам проверить, говорит ли служанка правду. Не возвращаясь в спальню, они стали кричать:

— Так оно и есть! Он отдал концы! Выходи оттуда! Быстро!

Ругаясь последними словами, Джулиус выскочил из постели и стал натягивать на себя разбросанную одежду. Схватив пальто, он просунул в него руки и, уже выбегая из комнаты, насмешливо оглянулся на Изабеллу и чуть пожал плечами, будто сожалея о неудавшемся предприятии.

Эми подбежала к креслу, где лежал халат Изабеллы и, взяв его, направилась к постели. Изабелла сидела в постели, с нее сорвали ночную рубашку, волосы ниспадали по обе стороны опущенной головы. Она дрожала от потрясения.

Эми помогла ей надеть халат, завязала ленты на шее и поясе. Все это время она твердым голосом разговаривала с расстроенной госпожой.

— Послушайте меня, мадам. Вы должны перейти в соседнюю комнату. После того, что вы пережили, на Тренча смотреть противно, но нам придется сделать так, чтобы никто не узнал о злодействе, которое хотели совершить с вами. Тогда разразится неслыханный скандал. Вы слышите, что я говорю? Хорошо. А теперь обопритесь на меня. Не будем медлить, мадам! Поторопимся! Нам надо перейти в другую комнату до того, как туда придут другие, а это случится с минуты на минуту.

Изабелла простонала, увидев искаженное лицо Натаниела, сидевшего с откинутой назад головой и широко открытым ртом.

Она подошла к мужу и с чувством сострадания закрыла его широко раскрытые глаза. Порошок, который он собирался принять, рассыпался на широком галстуке и жилете, а тонкая бумажка, в которую он был завернут, лежала на его рукаве и подрагивала на сквозняке, словно бабочка. Изабелла скорее почувствовала, нежели услышала приближение слуг, подняла глаза и увидела дворецкого и домоправительницу во главе этого ночного шествия.

— Ваш хозяин умер, — произнесла она тихим голосом.

Эми заметила, что Изабелла почти не слышит соболезнований, которые пришедшие слуги выражали шепотом, затем почтительно умолкали перед лицом смерти. Несколько минут спустя, когда тело Натаниела перенесли в его комнату, Изабелле потребовалось бренди и дополнительные одеяла, чтобы унять дрожь от потрясения.

Эми не испытывала ни малейших угрызений совести за то, что содеяла. Натаниел сбил ее с ног. Охваченная слепым гневом за подобное обхождение с собой и потворство дикому преступлению в отношении собственной жены, она вскочила и смахнула с его руки порошок, который тот собирался проглотить.

— Так ему и надо, — пробормотала она про себя.

Неделю спустя Натаниела и Генриетту похоронили в склепе Тренчей. На похороны из Бата приехала Августа Вудли, лицемерно облачившись с ног до головы во все черное, внешне демонстрируя уважение к благодетелю, которого презирала. Изабелла изумилась ее приезду и надеялась, что у матери есть новости о Саре, но та почти ничего не знала. Сара играла ведущую роль в театре Чичестера, там ее видели знакомые из Суссекса. Они прошли за кулисы поговорить с ней, но Сара уже ушла, будто избегая встречи с ними. Еще раз ее видели среди множества актеров, уезжавших в фургоне вместе со своими реквизитами. Больше никто ничего не знал. Августа рассказывала об этом безо всяких эмоций, после чего больше не говорила о своей странствующей дочери.

Изабелла верно догадалась, что Августа прибыла из Йоркшира с единственной целью — узнать условия завещания. Если не считать отдельных мелких пунктов, Натаниел завещал Изабелле львиную долю своего огромного состояния. Что же до его тещи, в завещании подтверждалось, что после его смерти в силе остаются те же условия, какие были оговорены при его жизни. Августе не полагалось ни товаров, ни собственности, ни одного лишнего пенни из денег, которые числились за Натаниелом, к тому же он запрещал ей селиться в любом доме, собственницей которого станет его жена. Августа побагровела от злости. Она тут же сбросила траурные одежды и удалилась без оглядки.

Несмотря на ясность завещания, потребовалось несколько месяцев, чтобы все уладить. Во множестве мелких дел Изабелла разобралась сама, велев привезти из Лондона предметы мебели, взятые из имения Тренчей, а также собрание книг Натаниела по политической истории, которые, по ее мнению, должны были вернуться в его родной дом. Изабелла распорядилась заменить железную решетку в склепе Тренчей крепкой дверью, чтобы избавить от воздействия погоды старые гробы и защитить новые.

Дальний кузен Натаниела, к которому отходили дом Тренчей и все имение, приехал взглянуть на свою новую собственность. Его звали Эдуард Тренч, и он оказался доброжелательным, снисходительным человеком, совсем забывшим о ссоре, из-за которой Натаниел долгие годы тайно вынашивал против него недобрые чувства. Он уговаривал Изабеллу не торопиться с отъездом, и она по достоинству оценила его предупредительность.

Незадолго до ее отъезда Джеймс Тренч и его невеста Венеша приехали осмотреть дом, который после свадьбы станет их семейным очагом. Эдуард не пожелал в середине жизненного пути оставлять свою удобную загородную резиденцию в Беркшире. Изабелла тепло встретила обрученных и полюбила их обоих. Она была довольна тем, что двадцатисемилетний Джеймс, бывший с ней одного возраста, станет хозяином этой земли и собирается вести дела столь же хорошо, как это было при жизни Натаниела. Что же до Венеши, то она полюбила этот дом с первого взгляда. После ряда мрачных лет дом Тренчей снова обретет тепло семейного очага.

Изабелла и Эми прибыли в Лондон на Арлингтон-стрит как раз к Рождеству. Дом был готов и ждал ее, во всех каминах горел огонь, слуг набрали, мебель расставили по местам. Несмотря на мрачный день — небо стемнело, на нем повисли снежные облака, снежинки уже начали падать, — в каждом углу было тепло, светло и казалось, будто в доме светит солнце. Изабелла бегала из комнаты в комнату, на ходу сбрасывая с себя шляпу, накидку, перчатки и муфту. Эми следовала за ней и подбирала каждый предмет.

В доме царило буйство мягко-зеленых, темно-оранжевых, янтарных, кремовых и коралловых цветов. Множество канделябров висело на потолке, покрытом белой штукатуркой, на полу лежали ковры пастельных тонов, на стенах, как она просила, висели отобранные ей самой картины, включая дорогой ее сердцу портрет отца и несколько семейных миниатюр. Повсюду стояла изготовленная Томасом мебель. Изабелла громко смеялась от искреннего восторга, увидев, что ее лицо отражается на столе из красного дерева, точно на поверхности воды. Она почтительно провела рукой по изысканной инкрустации, украшавшей два невероятно изящных стола, касалась буфетов и комодов с ящиками, выложенными приятной бумагой под мрамор, которую предпочитал Томас. Ее пальцы скользили по позолоченным спинкам диванов, кресел, фризам из скрещенных колчанов, медальонам и другим украшениям, делавшим шедеврами такие простые вещи, как пьедестал или погребец для остужения вина.

Добравшись до спальни на верхнем этаже, она затаила дыхание, увидев, какое там царит великолепие. У стен, покрытых китайским светло-кремовым шелком, со всех сторон сверкала лакированная светло-зеленая мебель Томаса с вкраплениями, украшавшими каждый великолепно изготовленный предмет. А вот кровать стала бы гордостью дворца, та была экзотичней и поразительней, чем Изабелле казалось, когда она смотрела на понравившийся ей рисунок. Спинку кровати покрывала замысловатая резьба и позолота, удачно дополняя огромный куполообразный балдахин, который венчали херувимы. Они несли высоко поднятую декоративную вазу, которая чуть не задевала потолок, гирлянды и лепные ленты. Зеленые лакированные столбики скрывали петли, фестоны из цветов, драпировка подходящего по тону Дамаска с тонкими узорами, вышитыми золотыми нитями и украшенного оборками, кисточками, которые на рисунке не производили столь сильного впечатления.

Изабелла радостно подошла к постели и растянулась на покрывале из того же дамаска. Под балдахином над ней с головы херувима, расположенного в самом центре, свисал шелк более светлого оттенка. Эта постель была создана для любви, страсти и сладких мечтаний. В ней могли достичь кульминации страсти любящей супружеской пары. Здесь она будет лежать вместе с Томасом. Здесь она испытает любовь, которой ее, как она считала, лишила сила обстоятельств. В то лето в Ностелле он был без гроша в кармане, связывал все надежды с будущим, но желал остаться один, чтобы завоевать себе место одним трудом, не будучи связанным никакими обязательствами. Изабелла поступила неразумно, пытаясь защищать его интересы. Сэр Роуленд поступил верно, отказав ей, хотя в то время она не смогла разобраться в истинном положении вещей. И когда она снова встретилась с Томасом, между ними возникла новая преграда — ее собственный брак. Изабелла уже не была той наивной девочкой из Ностелла, женские инстинкты подсказывали ей, что ему все равно, чья она жена, если только взглядом дать ему знать о своих истинных чувствах. Оба оказались во власти страстей, когда договаривались встретиться в этом доме три месяца назад, причем он и не думал, что в последнюю минуту Изабелла придет не одна. С тех пор она не оставалась наедине с ним, но все изменится. Сегодня! Прямо сейчас!

Изабелла снова вскочила, сбежала вниз и подошла к бюро. Это была ее вещь, привезенная в новый дом. Взяв перо и бумагу, Изабелла написала, что приехала — с какой радостью она написала бы слово домой, имея в виду настоящий семейный очаг — и пригласила Томаса отужинать вместе с ней в тот же вечер. Посыпав чернила песком, запечатав письмо воском, она не сомневалась, что он тут же придет.

Отправив письмо, Изабелла снова поднялась наверх снять с себя дорожную одежду и после неторопливого осмотра выбрала одно из новых платьев, которое заранее заказала. Самые изящные платья хранились на плетеных манекенах в платяном шкафу. Пока Изабелла принимала ванну, Эми распаковала ее духи, масла и другую косметику. Когда Изабелла уселась за туалетный столик, то обнаружила, что большая часть косметических снадобий разлита по хрустальным бутылочкам с золотистыми пробками или распределена по другим сосудам, которые Томас для ее удобства расставил по ящикам.

Изабелла не стала наносить на лицо много краски, как это было модно, она умело пользовалась ею для того, чтобы подчеркнуть красоту и кое-что скрыть. Убрав волосы и нанеся немного духов, она позволила Эми надеть на себя платье из шелка цвета топаза, вышитого розами. Модное декольте обнажало большую часть груди.

Стрелки часов приближались к половине восьмого, наступал час, когда должен был приехать Томас. Он прислал курьера с сообщением, что принимает приглашение. Изабелла снова уселась за зеркало, чтобы вдеть серьги с подвеской из жемчуга. Она так волновалась, что у нее учащенно забился пульс. Изабелла тихо напевала себе что-то.

Эми откашлялась.

— Мадам, — смущенно произнесла она. — Вам следует узнать кое-что.

Изабелла уловила нотку обреченности в голосе служанки. Казалось, будто холодный и незримый туман вдруг ворвался в комнату. Изабелла перестала напевать, ее сердце почти замерло, когда она нутром почувствовала, что услышит что-то недоброе. Она машинально вдела вторую серьгу, затем, сидя, повернулась к служанке.

— Что мне следует узнать? — тихо спросила она.

Эми с трудом сглотнула.

— Я услышала об этом внизу, когда несколько минут назад спустилась туда. Мистер Чиппендейл обручен. С мисс Кэтрин Редшоу. Весной они собираются пожениться.

Служанка не взглянула на свою госпожу, чтобы убедиться, какое впечатление произвели на нее эти слова, а продолжала смотреть на пол. Наступила долгая тишина. Затем Изабелла почти шепотом ответила ей:

— Эми, ты поступила правильно, сказав мне об этом. Я поздравлю их. Хорошо, что я пригласила мистера Чиппендейла сегодня вечером, чтобы узнать от него, как много я задолжала ему за все, что он сделал для этого дома. Ему понадобятся деньги, раз он собирается заводить семью.

— Да, мадам, — ответила Эми, но это храброе притворство не обмануло ее.

— А теперь оставь меня. Я подожду здесь, пока не приедет гость.

Изабелла продолжала сидеть на табурете неподвижно, с прямой спиной, ее профиль отражался в прямоугольном зеркале на туалетном столике и напоминал освещенный свечой портрет. Она услышала, что приехал Томас, его раскатистый голос, она слышала, как его провели в гостиную. Не дожидаясь, когда объявят о его приезде, она встала, шурша шелком, и спустилась вниз. Изабелла почувствовала, как иссякают ее жизненные силы, точно она, наконец, стала одной из окоченевших восковых кукол, занявших кукольный дом в далеком Ностелле.

 

Глава 10

Кэтрин не горела желанием выходить замуж. Совсем наоборот. Она охотно осталась бы старой девой, если бы могла заниматься своим любимым делом — готовить и отпускать лекарства, но аптека стала для нее запретной территорией после того, как она закончила ухаживать за мужем Изабеллы и вернулась домой. Льюис Викхэм воспользовался ее отсутствием, чтобы захватить все в свои руки. Он нашел себе помощника, и для нее в аптеке не осталось места. Ее мать помогла ему провернуть это хитрое дело. Постепенно Кэтрин поняла, что все уже устроили свою жизнь. Поскольку в свои двадцать три года Кэтрин еще не вышла замуж, то решили, что она должна прислуживать семье, в случае необходимости заниматься племянниками и племянницами и, в конце концов, стать нянькой, рабыней, домоправительницей у престарелых родителей. В общем, ей отводилась роль, которая так часто выпадает на долю послушных дочерей, которые не успели выйти замуж. Она начала догадываться, почему родители так рьяно выступали против ее брака с Джорджем Эндрюсом.

Зная, что другой мужчина не сможет вытеснить его из ее сердца, она бы еще сейчас смирилась с уделом работницы, если бы дома царила счастливая атмосфера, но матери было невозможно угодить. Сестры Кэтрин радовались замужеству и возможности покинуть дом. Отец был всегда раздражен и недоволен, ему стало невыносимо оттого, что жена постоянно пилит его и придирается ко всем. Он чувствовал себя хорошо лишь тогда, когда оставался наедине с младшей дочерью, а этим временам пришел конец после того, как ее выдворили из аптеки. Когда Томас Чиппендейл попросил у отца руки его дочери, мистер Редшоу снова позволил жене взять над собой верх, предупредив, чтобы жених не надеялся на приданое. За несколько последних лет ему пришлось выдать замуж четырех дочерей, и на Кэтрин ничего не осталось.

Томас знал, что ему сказали неправду. Дело на улице Тайберн процветало, к тому же было общеизвестно, что аптекари извлекают из людских бед и хворей прибыли, но ему пришлось смириться с тем, что придется взять Кэтрин такой, какая она есть — без гроша, иначе он потеряет ее. Все его большие планы жениться на девушке с деньгами ни к чему не привели. Он приметил Кэтрин, влюбился и решил взять в жены с того мгновения, как увидел ее сидящей рядом с Изабеллой у окна в пустом доме на Арлингтон-стрит.

Однако в тот день он отправился туда с совершенно другой целью, убежденный в том, что Изабелла наконец-то созрела для него. Она возбудила в нем такую же безудержную страсть, как некогда прежде в Ностелле, и он готов был овладеть ею. Изабелла все время избегала этого по той или другой причине, но на этот раз он не даст ей такой возможности. Вероятно, то обстоятельство, что он сильно разозлился на нее, усилило привлекательность Кэтрин в его глазах. Он будто увидел в ней спасение от обид, которые ему нанесла ее уклончивая спутница. Томас верил, что до своего последнего часа не забудет, как Кэтрин повернула к нему голову. Ее каштановые волосы осветило солнце, а прелестное лицо полностью очаровало его.

Однако Кэтрин не проявила к нему интереса, когда их представили друг другу. Она лишь наклонила голову в вежливом приветствии, безразлично взглянула и холодно улыбнулась. И это сделало ее еще более притягательной. Он невольно думал о ней все время, пока вместе с Изабеллой осматривал дом. И так бывало всякий раз, когда она оказывалась поблизости.

Еще раз он видел ее, когда она вместе с Изабеллой пришла в его мастерскую. Томас стал думать о том, как бы снова увидеть ее, но это оказалось излишним. Несколько дней спустя, когда Изабелла вместе с мужем уехала в Йорк, Кэтрин сама зашла к нему в мастерскую. Дома ей понадобился столик у постели, какой она видела на площади Сохо. Кэтрин вспомнила, что видела подобные предметы мебели с ящиками в его мастерской. Томас показал ей эти столы. Они были просты, недороги и сделаны про запас. Она выбрала один и расплатилась за него. Томас обещал доставить стол по ее адресу в тот же вечер.

Он сам отвез стол на улицу Тилберн близ Гайд-парка и быстро нашел знак со ступкой и пестиком, висевший на аптеке Редшоу. Дом находился в квартале, где стояли старые, наполовину деревянные дома, верхние этажи которых нависали над улицей. Жилые комнаты семьи Редшоу находились над аптекой и амбулаторией. Должно быть, Кэтрин увидела, что он идет по улице, впустила его через боковую дверь и провела наверх по узкой лестнице в большую гостиную, где ее мать, женщина с резкими чертами лица, сидела и вышивала на пяльцах. Завязался светский разговор о погоде, о том, сколь успешно на морях идет война против Франции. Затем он распаковал стол, который упаковал многими слоями льняной ткани и бумагой, как было принято в таких случаях. Кэтрин довольно взглянула на него.

— Мама, разве он не будет хорошо смотреться у моей кровати? — спросила она.

— Он хорошо подойдет, — ответила миссис Редшоу, считавшая, что ничто не заслуживает похвалы. — Ящик выдвигается плавно?

— Отлично, — ответила Кэтрин, демонстрируя, как выдвигается ящик. Тут Томас не упустил счастливой возможности.

— Как же я это недосмотрел! — с отчаянием в голосе воскликнул он. — Ящик не выложен бумагой.

Кэтрин казалась удивленной.

— Я не видела бумагу в ящиках столов, которые стояли в вашей мастерской.

— Верно, но бумагу добавляют после покупки, чтобы мебель не повредилась во время хранения. Я заберу этот ящик и верну его завтра в это же время, если вы будете дома.

— Да, я буду.

Вмешалась миссис Редшоу:

— Я бы не хотела, чтобы этот стол оставался здесь до завтра. Мистер Чиппендейл, вы не отнесете его на следующий этаж, где ему место?

— С удовольствием, мадам.

Кэтрин снова пошла первой. Ее спальня была маленькой и аккуратной, там стояла небольшая мягкая кровать с балдахином. Томас вообразил, как она нежится в ней под лоскутным одеялом. Он стал излишне суетиться, размещая стол рядом с кроватью под точным углом. Кэтрин взяла подсвечник, две книги из ящика и положили все это на стол.

— Вот так! Теперь мне не придется вставать с постели, чтобы после чтения задувать свечу, — с довольным видом объяснила она.

— Можно посмотреть книги, которые вы читаете? — спросил он. Кэтрин согласно кивнула. Томас взял книги и подивился, что девушка читает Поупа и Свифта, ибо ожидал увидеть любовные романы в переводе с французского, ставшие популярным чтивом среди женщин. Он читал только одну из этих книг и так и сказал. Она вызвалась дать ему почитать вторую книгу. Дела шли все лучше и лучше.

Томас положил книгу в карман и ушел, унося с собой ящик от стола. Он сам выложил его качественной бумагой под мрамор, которую берег исключительно для ящиков дорогих комодов и других предметов мебели. Миссис Редшоу не оказалось дома, когда он в следующий вечер вернулся на улицу Тайберн. Кэтрин предложила ему чай, Томас не отказался от него и остался бы весьма довольным, если бы у него не сложилось впечатления, что девушке очень скучно, нечем заняться и она рада любому разнообразию. Уже собираясь уходить, Томас спросил, не желает ли она пойти вместе с ним в парк Ренли следующим вечером. Кэтрин посмотрела на него загадочно и отстраненно, и Томас уже испугался, что действует слишком нетерпеливо, но, к его радости, она согласилась. Так он стал ухаживать за ней.

Как немало опытных и много повидавших мужчин, которые влюбляются впервые, он был без ума от нее. Томас понял, что нашел женщину, которая станет его супругой. Чуть холодноватое поведение, загадочная отстраненность делали ее таинственной, что окончательно зачаровало его. Она не была похожа ни на одну женщину, какую он встречал, притягивала холодностью, все ее существо представляло для него глубины, которые предстоит открыть, исследовать и завоевать.

Как только родители заметили, что Томас ухаживает за их дочерью с серьезными намерениями, он стал нежеланным гостем в доме, и Кэтрин приходилось встречаться с ним на улице или в обусловленном месте. Он и не подозревал, сколь неприятностей приходилось вытерпеть Кэтрин из-за злого языка матери, но она уже не была той податливой девочкой, которая раньше подчинялась всем приказам родителей. Ее закалили горести и разочарования, она обрела силы и твердый характер. Кэтрин сама решит, выходить ли ей замуж за Томаса, если тот попросит ее руки. Никто не навяжет ей своей воли.

Три обстоятельства склонили ее в пользу Томаса. Он любил ее, на этот счет у нее не было сомнений. Во-вторых, она имела возможность наблюдать за ним и заметила, что он весьма настойчив. В-третьих, ни одна женщина, питающая симпатии, если не более глубокие чувства, к симпатичному мужчине, не могла бы остаться равнодушной к его страстным поцелуям и заверениям в любви. Тщательно взвесив все, она согласилась стать его женой.

Свадьба состоялась майским утром в часовне Св. Джорджа, что рядом с Гайд-парком, в присутствии членов семьи и друзей. Миссис Редшоу наконец смирилась с поражением и решила сделать так, чтобы никто не мог сказать, что день свадьбы Кэтрин получился менее роскошным, чем венчание остальных дочерей. Только она вышла замуж без приданого. Миссис Редшоу невзлюбила всех своих зятьев из-за принципа, а новый жених стал самым ненавистным, ибо сорвал ее планы. На невесте было платье из люстрина кораллового цвета, модная «пастушья» шляпка, завязанная лентами под подбородком, шелковые туфли с позолоченными каблуками. После того как разрезали свадебный пирог и начали передавать его по кругу вместе с вином, начался пир. Гости отведали множество блюд. Затем убрали столы и устроили танцы, которые продолжались всю ночь. Никто, кроме Изабеллы, не заметил, как невеста и жених покинули шумное веселье. Изабелла одолжила им свой экипаж, чтобы те могли избежать непристойных шуток и шалостей, связанных с проводами молодоженов к брачному ложу. Кэтрин быстро обняла Изабеллу на лестничной площадке, затем сбежала вниз к Томасу, ушедшему раньше проверить, чтобы никто им не помешал.

Изабелла стояла на лестничной площадке до тех пор, пока не затих цокот копыт и шум колес. Затем она глубоко вздохнула и коснулась закрытых глаз кончиками пальцев. Она не знала, как сможет выдержать этот день, но выстояла. С трудом, но это ей удалось. Выпрямив плечи, она вернулась к танцующим гостям. К тому времени, когда заметили отсутствие молодоженов, поднялся страшный шум, но они уже достигли надежных стен дома и оказались в комнатах в глубине мастерской.

Предшествовавшие страстные поцелуи во время ухаживаний не успели подготовить Кэтрин к брачной ночи. Томас осыпал Кэтрин ласками, какие та и представить не могла, и довел ее до таких высот экстаза, что к рассвету она была изумлена всем, что испытала в области чувственных наслаждений. Должно быть, он расслышал ее томный вздох, пока они лежали в страстных объятиях. Томас приподнялся на одном локте и заглянул ей в глаза.

— Я люблю тебя, моя чудесная Кэтрин, — нежно пробормотал он. Затем он отодвинул одеяла, чтобы взглянуть на ее нагое тело при лучах восходящего солнца. Она невольно вздрогнула, предвкушая новые удовольствия. Томас притянул ее к себе, и они снова предались любовным утехам.

В первые недели брака все шло хорошо. Сначала Томас лишь нравился Кэтрин, но ее чувства скоро переросли в привязанность, если не любовь. Их жилище было скромным, но пока устраивало обоих. Она давно слышала древнюю поговорку, что хуже всего обуты дети сапожника, но ее с таким же успехом можно было отнести к начинающему краснодеревщику, у которого не водились лишние деньги. Их спальня была обставлена в основном забракованной мебелью различных стилей из мастерской. Единственными достойными предметами мебели оказались два дубовых кресла, письменный стол, книжный шкаф и довольно большой стол, который Томас изготовил для себя в Йорке. Но это была простая мебель, несмотря на все искусство, какое он вложил в ее изготовление. Томас сказал, что никогда не расстанется с ней, даже если добьется успеха. Ведь эта мебель будет напоминать о его простом йоркширском происхождении и не позволит славе и богатству вскружить голову. Томас говорил это полусерьезно и полушутя, но она поняла, что он не шутит. Она с самого начала решила, что задвинет эту мебель подальше, как только обретет собственный угол.

Она понятия не имела, когда у нее появится свой дом. Томас обещал, что он у них будет, хотя и не давал повода для тщетных надежд на то, что это сбудется скоро. Изабелла рассчиталась с ним почти сразу, как только он обставил ее дом, что было невиданно для людей ее положения, и он был ей крайне благодарен. Но поскольку Томас всегда приобретал лучшие материалы для изготовления мебели, которая могла бы прославить его, ему приходилось щедро расплачиваться, а на зарплату специалистов высокой квалификации, приглашенных со стороны, ушла добрая часть прибыли.

Всеми заказами занимался он сам, но у него был клерк, который отвечал за более простые дела. Когда клерка пришлось уволить за воровство за неделю до свадьбы, Кэтрин воспользовалась благоприятной возможностью и вызвалась вести гроссбухи, чем раньше занималась у отца. Томас согласился, но лишь в качестве временной меры. В тот день, как Кэтрин стала миссис Чиппендейл, она устроилась в конторе и начала разбираться в накопившихся делах.

Вскоре Кэтрин обнаружила, что эта работа не менее интересна, чем та, которой она занималась раньше. Особенно она гордилась тем, что скоро освоилась со всеми сторонами нового дела. Кэтрин стала разбираться в замках, ключах, рамках, отливках, панелях с золотистыми листьями, составными частями и всем другим, с чем имел дело краснодеревщик. Прежде она столь же хорошо освоилась с лекарствами, пилюлями и мазями из трав. Древесина, ее качество, происхождение были совсем другим делом, но она училась, и довольно быстро. Томас улыбался, угождал ей и был всегда готов ответить на ее вопросы.

Прошло уже три месяца, как они прожили вместе мужем и женой, она работала в конторе, когда младший ученик принес что-то и оставил дверь полуоткрытой. Из мастерской донесся резкий запах клея, кипевшего над очагом. Он изготовлялся из копыт, костей и других подобных ингредиентов и вонял не лучше стряпни ведьмы. Кэтрин почувствовала, как у нее схватило в животе. Она вскочила со стула так резко, что он упал. Кэтрин зажала рот ладонью и выбежала из мастерской в коридор, ведший через дом к заднему двору. Едва она успела подбежать к водостоку, как ее начало рвать. Ее тело тряслось от судорог, следовавших одна за другой.

Когда приступ закончился, Кэтрин, обессиленная, прислонилась к стене, достала носовой платок из кармана и вытерла рот. В ее душу закралось подозрение, затем оно переросло в уверенность, когда она вспомнила еще одно еле заметное нарушение в поведении своего организма, на что в повседневной суматохе не обратила серьезного внимания. Нет! Нет! Нет! Она желала детей, но только не сейчас. Не сейчас! Не в тот момент, когда снова началась интересная жизнь, когда в ее голове возникало такое множество интересных мыслей относительно того, как ей играть более значимую роль в деле мужа.

Кэтрин подошла к насосу, плеснула воды в лицо, затем сложила ладони чашечкой и глотнула воды. Почувствовав себя лучше, но столь же расстроенная, она вошла в дом. Едва она приблизилась к мастерской, как снова ее настигло зловонье и заставило выбежать во двор. Ей пришлось пролежать остаток дня, в контору она уже не смогла вернуться. К вечеру она смогла встать и приготовить ужин, когда муж вернулся из сельского Чисвика, побывав на вилле лорда Бэрлингтона, с которым обсуждал новые заказы.

К досаде Кэтрин, Томас ничуть не удивился, когда она объявила о своей беременности. Более того, он стал гордым и довольным. Томас совсем недавно отметил свой двадцать девятый день рождения и желал еще молодым обрести сына, чтобы успеть вырастить его и приобщить к своему ремеслу.

— Мне еще слишком рано рожать, — отчаянно возражала она. Мысль о том, что придется даже временно покинуть уже освоенное мужское дело, страшила ее.

Томас рассмеялся, не подозревая, что творится в ее в голове.

— Вот так дела! Когда появится ребенок, наша супружеская жизнь вступит в одиннадцатый месяц. Это время можно посчитать на пальцах.

— Я не об этом говорю, — раздраженно сказала она. — Я надеялась, что смогу принять более активное участие в деле. В Лондоне полно женщин, которые имеют свое дело и сами управляют им, будь то закусочные, таверны, мастерские серебряных дел, ювелирные мастерские или масса других предприятий. Я думала, что сама смогу от твоего имени вести дела с клиентами, стану знатоком обивочных тканей и, возможно, начну заниматься всеми материалами, пригодными для занавесок, постелей и всему прочему. Разве не досадно и обидно, что я буду лишена такой возможности, во-первых, из-за беременности, а, во-вторых, из-за необходимости кормить малыша днем и ночью. К тому же появится множество других дел, которые отнимут у меня время.

Он прищурился, взглянул на нее и сжал губы.

— Как ты можешь быть такой глупенькой? Разве для женщины не самое главное заботиться о ребенке и воспитать его разумным существом?

— Ты никак не хочешь понять меня!

— Теперь я сожалею, что позволил тебе сидеть в конторе. Ты там больше никогда не будешь работать. Я женился на тебя не для того, чтобы завести себе компаньона по делу. Я женился для того, чтобы у меня была любящая жена, мать моих детей и хранительница домашнего очага.

Кэтрин пришла в бешенство.

— Домашнего очага? — набросилась она на него. — Разве в этом доме можно заводить ребенка? — Она подперла бока руками и с презрением оглянулась вокруг себя. — Это ведь настоящая кухня-гостиная с мебелью, пригодной для разведения костра. Ребенок сможет играть лишь на мощеном дворе мастерской. — Ее недовольство разгорелось с новой силой при мысли о том, что неизвестно, сколько времени она будет привязана к этому дому. — Даже дверь нашего дома открывается со стороны двора и ведет в коридор, по которому твои работники топают весь день, что-то приносят и уносят, разбрасывают повсюду щепки, разносят ботинками пыль, землю, грязь. Ты хотя бы представляешь, сколько раз мне приходится браться за метлу и убирать этот мощеный пол. Что же касается нашей спальни, тебя совсем не беспокоит, что мне приходится распихивать свою одежду по ящикам одного комода и развешивать по нескольку платьев на одну вешалку. Ты доволен уже тем, что там стоит кровать!

Тирада жены поразила его.

— Я не знал, что наше жилище тебе так неприятно, — холодно ответил Томас. — Однажды у тебя будет все, что пожелает твое сердце. Только потерпи немного. Я пока еще не в силах сдвигать горы. Но я это сделаю. А тем временем надо будет сделать так, чтобы тебе стало приятнее жить здесь.

Кэтрин прикусила губу, ей стало стыдно за свое поведение, но она не могла заставить себя взять сказанные слова обратно, примириться с тем, что все ее надежды и намерения умерли в один час. Позднее вечером они в страстных объятиях любви примирились, каждому хотелось заделать брешь, возникшую между ними. Оба простили друг друга, но каждый остался при своем мнении, ибо по упрямству они не уступали друг другу.

Несколько дней спустя она получила новый комод для белья. Что же касается коридора через их жилье, то один ученик получил задание подметать его несколько раз в день. Раньше он делал это лишь раз вечером, когда заканчивалась работа. К тому же Томас заменил часть мебели в гостиной более новой из склада, где она однажды выбрала себе маленький столик и тем самым изменила свою судьбу. Затем перегородили кухню, так что вид из гостиной не портили кастрюли и сковородки. Кэтрин понимала, что все эти новшества и перемены отняли время, которое можно было сэкономить, но она упорно твердила себе, что имеет право на некоторую компенсацию за нынешние неудобства и неудовлетворенность.

Когда прошли приступы тошноты, Кэтрин продолжала чувствовать недомогание, причины которого не могли определить. Она все время пила молоко ослиц, причем их доил гуртовщик прямо во дворе. Кэтрин избегала пить коровье молоко с ферм, которое молочницы носили в ведрах на коромыслах. Все знали, что они разбавляют его водой. Кэтрин ела пищу, которую считала самой питательной, хотя делала это без большой охоты, ибо никогда не чувствовала голода. Иногда у нее не было никакого желания чем-либо заниматься, она просто добиралась до дивана и лежала на нем весь день, досадуя на то, что хорошее здоровье и энергия, видно, совсем покинули ее. Томас нанял женщину, которая каждый день приходила к ним заниматься домашними делами, а после ссоры он тут же посадил в конторе клерка. Тот однажды оторвал взгляд от гроссбухов и увидел, что Кэтрин сквозь стекло смотрит на него с такой злостью и горечью, что клерк покраснел от неловкости, совершенно не понимая, каким образом он мог обидеть ее.

Кэтрин с каждым днем становилась все более подавленной. Визиты со стороны матери и сестер лишь ухудшили положение. Те считали, что неестественно и грешно не радоваться будущему ребенку и без обиняков так и сказали ей, делая ее более несчастной и виноватой. Кэтрин обидела родных тем, что не проявила интереса к принесенной ими еде и подаркам в виде одежды для малыша. Когда она сама шила подобную одежду, то делала это с такой неохотой, что стежки получались неровными, а одежда нескладной. Она больше не выносила объятия Томаса и отталкивала его, когда тот хотел поцеловать и прижать ее к себе.

Тут ее навестила Изабелла. Она собиралась поехать за рубеж. Война с Францией наконец стала затихать и был подписан прелиминарный мирный договор. Британские путешественники снова пересекали Ла-Манш и направлялись к французским берегам. Она собиралась пополнить этот поток. Оказалось, что ее лондонский дом хранит слишком много напоминаний о Томасе, и она не могла найти в нем душевного покоя, как бы щедро ни принимала гостей, не отставая от бурной светской жизни, чтобы чем-то занять свои мысли и время. Мебель, которую он изготовил для ее дома, великолепно смотрелась в каждой комнате. Изабелла касалась ее, словно общаясь с ним. Что же до украшенной херувимами постели, она спала на ней каждую ночь в одиноком блеске, хотя множество мужчин с удовольствием разделили бы с ней это ложе. Изабелла поразилась тем, как много самодовольных мужчин считали вдову легкой добычей, а то широко известное обстоятельство, что она несказанно богата, означало, что ей не давали покоя охотники за богатыми невестами, поставившие перед собой цель ухаживать за ней и добиться победы. Изабелла собиралась во время путешествия привыкнуть к жизни без Томаса и встречаться с ним в любое время после возвращения, не испытывая мук любви, которые стали невыносимы.

Она поразилась, впервые увидев Кэтрин такой изможденной, и пожалела о том, что не пришла раньше. Щадя собственные чувства, она избегала встреч с молодоженами, хотя и обменивалась с Кэтрин записками и короткими письмами. Сегодня, готовясь к зарубежной поездке, Изабелла нанесла визит из чувства долга.

— Как ты добра, навестив меня в то время, когда ты так занята подготовкой к отъезду! — радостно воскликнула Кэтрин, встречая ее в дверях. — Как ты красива! Какое модное платье! И эта чудесная шляпка! Ты само дыхание внешнего мира. Иногда я чувствую себя так, что вот-вот умру от тоски в этих тесных комнатах.

— Сегодня нам станет скучно уже оттого, что мы будем чесать языками! — шутливо заговорила Изабелла, стараясь скрыть озабоченность состоянием Кэтрин. Когда обе вошли в гостиную, Изабелла передала ей сверток, который принесла с собой. Кэтрин развернула его и обнаружила два последних романа, ставших популярными, шаль для будущего ребенка и новую губную помаду в красивом эмалированном сосуде. Изабелла сразу заметила, что самое большое удовольствие Кэтрин доставили книги и губная помада. Когда они уселись друг против друга, Изабелла снова сострила. К ее отчаянию, на этот раз Кэтрин разразилась слезами. Изабелла вскочила и подошла к ней.

— Моя милая! Чем я расстроила тебя?

— Ничем. Как чудесно, что ты здесь. Ты не знаешь, как мне хотелось поговорить с хорошей подругой, которая не станет читать мне наставлений.

— Почему кто-то начнет читать тебе наставления? — серьезно спросила Изабелла, занимая прежнее место.

Кэтрин тяжело вздохнула, слезы струились из ее глаз.

— Потому что мне не хочется быть беременной. Вот почему! Разве я гожусь в матери? Моя мать и сестры точно думают, что я для этого не подхожу, а своими стенаниями и жалобами я делаю жизнь Томаса невыносимой.

Изабелла быстро соображала, что ответить, затем улыбнулась и как бы невзначай щелкнула пальцами.

— Подумаешь! Разве нельзя смириться с неудобствами каких-то девять месяцев? Это не имеет никакого отношения к существу в твоем чреве. Твоей вины тут вовсе нет. Я думаю, что ее надо искать совсем в другом.

— В Томасе? — спросила Кэтрин, приподнимая брови и вытирая глаза.

Изабелла покачала головой.

— Нет, нет. Вину надо искать в самой матушке-природе. Разве она не могла поступить разумнее и сократить беременность до двадцати четырех часов? А еще лучше до двенадцати. А лучше всего ограничить ее одним часом!

Кэтрин слабо улыбнулась.

— Если бы это было так, то я могла бы продолжить работу, которую делала для Томаса. Тогда бы не возникало никаких неприятностей.

Изабелла внимательно посмотрела на нее.

— Какую работу ты делала?

Кэтрин рассказала ей, доверив свои блестящие планы, которые строила, чтобы самой преуспеть в деле, и в ее голосе прозвучала нотка сильной горечи, когда она повторила ответ Томаса относительно роли, которую тот отвел ей в брачной жизни. Изабелла слушала внимательно и наблюдала за своей подругой. Каждое движение Кэтрин было напряженным и нервным, она с трудом совладала с собой, мышцы на шее напряглись. Изабелла уже поняла, что Томас и его жена будут все время ссориться, если не найти компромисс. Поскольку она была человеком со стороны, то могла лишь предложить мудрый совет и этим причинить больше вреда, чем пользы, если Кэтрин поймет ее неправильно. Изабелла некоторое время лишь слушала, как Кэтрин изливает недовольство своим здоровьем, обстоятельствами, бременем материнства, которое ей скоро придется взвалить на себя. Изабелла постепенно пришла к собственным выводам, но молчала. Ей показалось, что Кэтрин сейчас страдает не меньше, чем в то время, когда Джордж Эндрюс погиб на море. Тогда, как и сейчас, она была подавлена до такой степени, что испытывала физическую боль. Почему такое произошло сейчас? Казалось, будто она нашла замену любви, и утрата последней сказывалась на ней точно так же. Но почему, почему, почему? Если только она не любит Томаса, как он, без сомнения, любит ее. От этой мысли по телу Изабеллы пробежали мурашки, ей тут же захотелось уйти, оказаться дальше от этой женщины, у которой было все, о чем Изабелла могла лишь мечтать. Но она осталась. Кэтрин была ее подругой и ей надо помочь любым способом.

Кэтрин подала чай. Высказав все, что накопилось в ее душе, она немного успокоилась, но Изабелла знала, что это временное явление, и подавленность, ставшая своеобразной болезнью, снова даст о себе знать, как только она уйдет. Если настроение Кэтрин удастся поднять, то из этого можно сделать вывод, что здоровье у нее тоже пойдет на поправку. Ее надо как-то приободрить, не упрекая за равнодушие к беременности. Разумеется, первым делом ее следует вывести из этих четырех стен, которые она считает тюрьмой.

— Мне лишь хочется внести в твою жизнь немного разнообразия, пока ты ждешь ребенка, но так, чтобы это принесло мне пользу в Лондоне, пока я буду путешествовать, — совершенно искренне сказала Изабелла.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Кэтрин с озадаченным выражением лица.

— Мне нужен человек, которому я могу доверить свой дом во время моего отсутствия. У меня есть управляющий и юристы, которые обеспечат порядок и безопасность, но если в дом станет наведываться моя подруга, то это будет совсем другое дело. Я так боюсь, что оставшиеся в доме люди могут пренебречь отданными мною особыми поручениями, если уехать вместе со слугами. Они не возьмут в толк, почему я против того, чтобы запирать комнаты и накрывать мебель до своего возвращения. Я хочу, чтобы в доме ежедневно горели камины, особенно в сырую, холодную погоду, и везде стояли свежие цветы. — Глаза подруг встретились. — Ты ведь знаешь, почему я так хочу.

Кэтрин кивнула, подняла и сложила вместе руки в жесте сострадания. Изабелла ей однажды рассказала об ужасном, тошнотворном запахе гнилых цветов, который источали бренные останки Генриетты Тренч, и поняла, какой ужас испытает Изабелла, если вернется домой и почувствует в воздухе затхлость или плесень.

— Я могла бы ходить туда, когда буду чувствовать себя хорошо, — добровольно вызвалась помочь Кэтрин, уже решив, что как-то справится со своими бедами.

— Правда? О, для меня это значило бы так много. — Изабелла говорила совсем искренне. Она не могла избавиться от преследовавших ее страхов и не совсем верила бодрым заверениям домоправительницы, а если доверить дом Кэтрин, то все пойдет хорошо. — Мой паланкин и мои лакеи будут всегда к твоим услугам. Когда придешь в мой дом, ты сможешь отдохнуть, тебе подадут кушать и принесут любые напитки по твоему усмотрению. В моей библиотеке полно книг — боюсь, они все еще не включены в каталог — ты могла бы читать там или брать домой те книги, которые покажутся тебе интересными.

Кэтрин кивнула. Если Томас не нуждается в ее услугах, она окажется полезной в другом месте.

— Я стану великим смотрителем за время твоего отсутствия, — пообещала она. — А ты как? Ты вернешься в апреле, ведь тогда я уже не смогу встать с постели?

— Точно не знаю. Сначала я собираюсь побывать в Париже, затем, если в зимнюю погоду позволят дороги, поеду на юг к Марселю, после чего морем отправлюсь в Геную. Италия — та страна, которую я давно мечтаю посетить. По пути в Рим расположено много прекрасных городов.

— Можно попросить тебя об одном большом одолжении?

Изабелла улыбнулась, подумав, что Кэтрин хочет, чтобы ей привезли заграничную безделушку. Она собиралась это сделать в любом случае.

— Разумеется.

— Ты не хочешь стать крестной матерью нашего первенца? Для нас с Томасом это будет большой честью. Если ты не вернешься к крестинам, то твоим представителем могла бы стать одна из моих сестер.

Изабелла чувствовала, что побледнела. Судьба распорядилась, чтобы она была неразрывно связана с Томасом до конца своих дней через ребенка, которому предстояло явиться на свет. Казалось, что она шла по кругу и снова возвращалась к Томасу, как бы ни старалась убежать и уберечь от него свое сердце. Она пообещала хриплым голосом:

— Я стану крестной матерью твоего ребенка.

Изабелла дала обещание. Она сдержит слово и исполнит эту роль в меру своих сил.

 

Глава 11

Через неделю после визита в дом Чиппендейлов Изабелла отправилась на континент. Она путешествовала вместе с Эми в собственном экипаже с полным набором кучеров и конюхов, за ней следовал второй экипаж, укомплектованный подобным же образом. На нем везли дорожные вещи. Все слуги были вооружены, а для дополнительной безопасности ее сопровождал эскорт из четырех слуг верхом на лошадях. На английских дорогах ограбления, совершаемые разбойниками, были обычным делом, но в заморских землях нападений надо было бояться еще больше, там опасные грабители собирались в банды по двадцать человек или больше и устраивали засады неосторожным путешественникам. Во время первого дня путешествия после пяти смен лошадей Изабелла вместе со спутниками достигла Дувра. Здесь они сели на пакетбот и направились к Па-де-Кале. Море было неспокойным, что причиняло Эми много неприятных мгновений, но она стойко перенесла все испытания.

В Париже Изабелла остановилась у английских друзей, которые сняли дом на Рю де Сен. Сначала она собиралась купить новую одежду, она купила несколько красивых шляпок, вееров, перчаток и туфель. Покупки приободрили ее, она сделала первую попытку сбросить груз прошлого в новой и незнакомой обстановке. Изабеллу окружали активные и фривольные люди, ее друзья вращались в высших кругах, и она отправилась вместе с ними на бал в Версаль. В сверкающей Зеркальной галерее, где канделябры отражались бесконечно, а танцующие пары казались огромной массой людей в зеркалах, расположенных вдоль стен, Изабелла встретила симпатичного француза, который все время, пока она была в городе, ухаживал за ней с галльским шармом и утонченностью. Изабелла так освоилась с веселостью вдали от Лондона, что была готова отдаться ему, но в решающее мгновение заперла дверь и запретила Эми открывать ее.

Следующим утром она покинула Париж и без малейшего сожаления продолжила странствие. Она приехала сюда, чтобы не осложнять себе жизнь, а наслаждаться вновь обретенной свободой. Несколько дней спустя она оказалась в Марселе, где оставила экипаж дожидаться ее возвращения, а сама вместе со спутниками села на корабль, взявший курс на Геную.

Изабелла на всю жизнь запомнит время, проведенное в Италии. Венеция покорила ее своими каналами и, хотя она прибыла туда в пасмурное время года, сочные цвета этого города, серость неба и воды лишь усилили его потускневшее великолепие.

Каков бы ни был сезон, этот город всегда считался опасным местом для красивой женщины без спутника, ибо не зря Венецию называли «публичным домом Европы». Она наняла гида и гондолу, оставила при себе вооруженных слуг и наслаждалась жизнью, кипевшей на улицах, площадях и каналах. Казалось, что только ради нее развернули оживший гобелен.

Она пробыла в Венеции совсем немного и уже получила несколько писем из дома. В письме от матери не было ни слова о Саре, что всегда причиняло Изабелле беспокойство. Большую часть письма мать посвятила жалобам на свою бедность — у нее, мол, остался один экипаж и семь слуг, в то время как другие могут путешествовать по свету, не скупясь на расходы. Изабелла вздохнула, прочитав этот завистливый укол, отложила письмо в сторону и начала просматривать остальную корреспонденцию.

Хотя в тот день она не получила письма от Кэтрин, но оно было уже в пути и дойдет до нее позднее. Томас, застав жену за сочинением этого письма, наклонился и поцеловал ее в затылок. Кэтрин быстро подняла голову, отложила перо, взяла бутылочку с песком и посыпала его на невысохшие чернила.

— Я пишу Изабелле, — сообщила она мужу.

Он уселся на край стола, чтобы лучше разглядеть ее. Зреющая беременность шла ей на пользу, налитые груди и округлившийся живот стали для него предметом гордости. К его радости, она преодолела былое недовольство ребенком, и Томас часто слышал, как она поет про себя, занимаясь домашними делами. Он журил ее лишь за то, что она проводила слишком много времени в доме Изабеллы на Арлингтон-стрит, куда наведывалась каждый день, кроме воскресенья, тогда как одного визита в неделю было бы вполне достаточно.

— Я хочу, чтобы Изабелла знала, что дома у нее все в порядке, — продолжила Кэтрин, — и слуги беспрекословно выполняют ее указания.

— Разве они могли бы поступить иначе — ведь ты все время следишь за ними, — дразнился он.

Кэтрин состроила гримасу.

— Ты хочешь, чтобы я нарушила обещание, которое дала хорошей подруге?

— Отнюдь нет. Однако я не могу поверить, что она хотела, чтобы ты проводила там столько же часов, сколько бываешь дома. Чем ты там занимаешь себя?

Кэтрин отвернулась, избегая его взгляда, взяла письмо за угол, стряхнула с него песок и положила лицевой стороной на стол, чтобы нельзя было случайно разобрать, что она в нем написала. — Это элегантный дом. Мне там нравится, — уклончиво ответила она.

— Это не ответ. Кстати, я точно знаю, что ты там делаешь.

Кэтрин искоса резко посмотрела на него.

— Ты знаешь?

Он дружелюбно кивнул.

— В музыкальной комнате ты упражняешься в пении и подыгрываешь себе на клавесине или альте Изабеллы. Разве я не прав?

Она тихо рассмеялась и с нее спала напряженность.

— Ты не хочешь, чтобы я этим занималась?

Томас взял ее за плечи и посмотрел ей в лицо.

— Нет, моя голубка. Я рад видеть, что ты довольна, а пение для тебя прекрасное времяпровождение. Я знаю, что ты тоскуешь по клавесину, на котором играла в родительском доме, но, как я уже говорил, однажды у тебя будет все то, чего не хватает под собственной крышей.

Томас поцеловал ее в нежные губы, затем еще раз и оставил ее дописывать письмо Изабелле. На мгновение она нахмурилась, обдумывая его слова. Затем взяла новое перо, заострила кончик, подрезала его и начала описывать то, как действительно проводила время на Арлингтон-стрит. Изабелла одобрит ее поведение, Томас будет недоволен этим. Он подумает, что она умышленно пренебрегла его желаниями, взявшись за бумажную работу, которая требовала такой же отдачи сил, что и ведение книг в конторе. Кэтрин уже почти занесла в каталог несколько сотен книг из библиотеки Изабеллы.

Три недели спустя Томас поймал ее на месте преступления. Он проходил мимо и зашел, чтобы отвести ее домой, поскольку уже близился вечер. Кэтрин понятия не имела, как долго он стоял в дверях и наблюдал за тем, как она работает, сидя за столом в библиотеке. Только когда Кэтрин встала, собираясь вернуть внесенную в каталог книгу на полку, она заметила его. Книга со стуком упала на пол, а Кэтрин ухватилась за спинку стула, чтобы удержаться на ногах. Стало ясно, чем она занимается — вокруг нее лежали аккуратные стопки книг, то там, то здесь зияли пустоты на книжных полках, а на столе лежал каталог.

У Томаса больно сжалось сердце, когда он увидел выражение страха и вызова на ее лице. Неужели она считала его таким страшным человеком, что приходилось разыгрывать перед ним сцену, чтобы все скрыть? Решив обмануть его в этом деле, она создала прецедент и в будущем начнет скрывать все, что, по ее мнению, может ему не понравиться. Томас почувствовал, что его семейной жизни грозит опасность, поскольку их брачный союз осложнят мелкие притворства. В лучшем случае Кэтрин не откроет ему сокровенные думы и всегда будет что-то утаивать от него. Хотя в моменты страсти это делало жену более соблазнительной и разжигало новое желание завоевать и покорить ее, в семейной жизни, где надо хранить согласие, это предвещало большие неприятности.

Кэтрин заговорила первой, пытаясь дрожащим голосом успокоить мужа, что вызвало в нем душевную боль.

— Я не поднимаюсь по стремянке и не подвергаю себя опасности свалиться на пол. Слуги берут эти книги с полок и приносят мне. Я не поднимала ни один из этих тяжелых фолиантов и не сделала ничего такого, чтобы навредить ребенку.

— Я верю тебе.

Томас вошел и закрыл дверь, чтобы их разговор не подслушали.

— Пожалуйста, пойми меня, — молила она, не догадываясь, что как раз сейчас он хорошо понимает ее. — Я не могу бесцельно проводить свои дни. Я не могу сидеть сложа руки. Только представь, как улучшилось мое настроение с того дня, как я занялась этой работой. Ты это заметил, хотя и не догадался о причине. Мое здоровье тоже поправилось, позволяя мне с легким сердцем готовиться к родам, чего я не могла сказать раньше. Сопоставь все это с моими достижениями в этой библиотеке и позволь мне завершить эту работу. Осталось записать не более двадцати книг.

Спустя какое-то время он склонил голову.

— Я уступаю твоей просьбе, но что будет дальше?

— Что ты имеешь в виду? — неуверенным голосом спросила она.

— Когда ты справишься с этим, тебе покажется, будто время за те три месяца, что тебе придется лежать в постели, снова тянется страшно медленно. Значит, ты уже больше не сможешь петь, а твое здоровье снова ухудшится?

У нее на лбу засверкал выступивший пот. Кэтрин нервно вытерла его тыльной стороной ладони.

— За мной все еще останется обязанность следить за тем, чтобы в этом доме все было в порядке.

— Я готов взять эту обязанность на себя. — Он умолк, думая о том, как снова завоевать ее доверие. — Вместо этого я буду считать огромным одолжением, если ты поможешь мне дома подготовить книгу с моими лучшими рисунками мебели. Я давно хочу опубликовать ее. В ней будут отобраны лучшие образцы популярных готического, китайского и современных фасонов. Я уже нашел дня нее название: «Путеводитель джентльмена и краснодеревщика». Кэтрин, что скажешь? Ты готова стать моей правой рукой в этом предприятии?

Она ахнула от волнения, ее глаза засверкали.

— Да, Томас! Конечно, я согласна.

В последующие недели Кэтрин была полностью занята просмотром сотен рисунков Томаса, которые он сделал за ряд лет. Она разложила рисунки в отдельные стопки в соответствии с фасоном, функциональными целями и пригодностью к оттискам. Как только у Томаса появлялось свободное время, он помогал ей, и оба с удовольствием работали вместе над делом, которое станет долговременным предприятием. Кэтрин надеялась разобрать все рисунки к рождению ребенка, ибо затем ей придется посвятить все время чаду, а еще оставалось написать сотни писем, чтобы привлечь подписчиков, которые покроют огромные расходы, связанные с публикацией книги. Оттиски на медной печатной форме обойдутся по два фунта за штуку, а Матиас Дарли, которому предстояло заняться этой работой, согласился с тем, что следует использовать самую лучшую бумагу.

Томас решил, что «Путеводитель джентльмена и краснодеревщика» займет место рядом с великими книгами современности по архитектуре, а внешний вид должен соответствовать его содержанию.

Изабелла была в Болонье, когда получила от Кэтрин сообщение о том, какой новый поворот обрели события. Она тут же села за стол и в ответе написала, что ее имя должно возглавить список подписчиков. Она подумала, какое удовольствие испытает, став обладательницей книги с великолепными рисунками Томаса.

В Болонье, как и в других местах, где они останавливались, Эми всегда умудрялась откуда-то доставать горячую воду и в некоторой степени смягчать впечатление от беспорядка и грязи в постоялых дворах и гостиницах, и держала под рукой запасы постельного белья, чтобы в случае необходимости заменить простыни сомнительной чистоты. Эми старалась, как могла, но ей каждый день через силу приходилось не обращать внимания на грязные руки, подававшие еду, толстый слой жира на посуде, следы пальцев на бокалах, плохо вымытые салаты, от которых можно было ожидать самые неприятные сюрпризы. Эми дрожала от холода и страха, когда они пересекали Апеннины верхом на мулах, закрывала глаза при виде опасных обрывов, пока они ехали по неровным горным тропам, и тут же почувствовала тоску по дому, когда впервые увидела Рим, шпили и башни, над которыми возвышался огромный купол собора Св. Петра, остро напоминая о Лондоне и соборе Св. Павла.

Изабелла пробыла в Вечном городе дольше, чем намеревалась. Великолепие города пленило ее. Весна уступила место раннему лету, когда она решила нанести краткий визит в Неаполь по пути, ведшему в северном направлении к Флоренции. Пока они приближались к городу, Эми, сидевшая в открытом экипаже спиной к лошадям, даже не повернула головы, чтобы взглянуть на следующее место назначения, зная, что оно обрадует ее не больше, чем все другое, увиденное за рубежом. Переливавшийся белым и красно-коричневым цветами город казался жемчужиной посреди сочных виноградников и оливковых рощ, цветов и деревьев.

— Посмотри, Эми! Да посмотри же!

Эми оглянулась. Еще одно незнакомое место. На что тут смотреть? Она лишь надеялась, что вилла, которую ее госпожа сняла на то время, пока они будут жить во Флоренции, окажется чище и уютнее других гостиниц и постоялых дворов, в которых они останавливались.

Снять виллу Изабелле помог английский дипломат сэр Хорас Мэнн, который являлся чрезвычайным посланником при дворе великого герцога тосканского. Он был одним из немногих, кого Натаниел при жизни считал другом и долгие годы переписывался с ним. После смерти Натаниела Хорас считал в порядке вещей временами переписываться с его вдовой. Изабелла обрадовалась, увидев, что вилла похожа на большой дворец. Вилла стояла на левом берегу реки Арно, а на противоположном берегу виднелся впечатляющий дворец Корсини. Более того, сэр Хорас велел одному из своих чиновников подобрать лучшую прислугу в доме и вне дома и проверить, чтобы все было готово к ее приезду.

Изабелла не менее слуг обрадовалась возможности отдохнуть от путешествия и на время пожить в такой великолепной обстановке. Во Флоренции жило очень много англичан — одни прибыли сюда лечиться, другие преследовали коммерческие интересы или же работали в посольстве, некоторых к городу влекли художественные вкусы, — почти ко всем постоянно наведывались соотечественники. Вскоре Изабелла начала получать множество приглашений, которые могли бы целиком заполнить все ее дни. Распаковали все ее платья, включая те, которые она купила в Париже — из многоцветных шелков, атласа и кружев. Они пополнились шалями, рюшами, веерами и драгоценностями, которые Изабелла приобретала в разных местах во время путешествия, а также очаровательной венецианской треуголкой из бархата с белой кружевной мантильей, которая завязывалась под подбородком. Изабелла надела ее вместе с черной маской из атласа и белым платьем с кринолином, усеянным стеклянными бусами, во время маскарада, который состоялся вечером после ее приезда во Флоренцию. Это ослепительное и веселое мероприятие, устроенное в резиденции сэра Хораса рядом с мостом Святой Троицы было не лучшим развлечением для новичка во Флоренции, ибо все надели маски, причем каждая встреча представляла собой тайну. Изабеллу приметили из-за ее поразительного наряда, но поскольку маску нельзя было снимать до полуночи, все гадали, кто она, кроме сэра Хораса, которому каждый гость представлялся лично. Поэтому Изабелла удивилась, когда он подвел к ней высокого человека как раз в тот момент, когда она покидала бальный зал вместе с группой людей, с которыми танцевала.

— Моя дорогая сударыня, — сказал сэр Хорас, не выдавая ничего тем, кто находился поблизости, — представляю вам джентльмена, который разгадал, кто скрывается под этим нарядом. Он трудится рядом со мной на дипломатической службе на благо нашего короля и страны и по моим замечаниям догадался, что вы приезжаете во Флоренцию. Он внимательно высматривал каждую прекрасную гостью, прибывшую в мой дом, и пытался найти вас. Поэтому я не успокоюсь до тех пор, пока ему и его сестре не удастся составить вам компанию и пригласить на ужин. Он так нетерпелив! Но я поставил одно условие. Вы должны угадать, кто он, до того как окажете ему такую честь.

Изабелла улыбалась и озадаченно смотрела на незнакомца, даже в мыслях не представляя, кто может скрываться под золотистой маской, закрывавшей верхнюю часть лица. В его зеленовато-серых глазах, видных в прорезях, мерцали веселые огоньки, на устах играла улыбка, обнажая ровные белые зубы. Нельзя было определить цвет его волос, белых от пудры, как того требовала мода, а его брови и ресницы скрывала маска. Он был великолепно одет, как и полагалось помощнику сэра Хораса. Его фрак, спереди богато украшенный вышивкой золотой нитью, был из темно-оранжевого шелка. Было заметно, что этот человек уверен в себе, утончен, умен и ничему не удивляется. Трудно было определить его возраст, но по решительному подбородку и едва заметным складкам по обе стороны рта она решила, что ему около тридцати одного года. Он казался ей знакомым и незнакомым. Кто же он?

— Должна признаться, что сейчас я сбита с толку, — призналась она, лихорадочно перебирая в уме места и светские мероприятия, где они могли бы встретиться. Сэр Хорас упомянул сестру незнакомца, но это ей ничего не дало. Памятуя о дипломатических связях, она задавалась вопросом, не были ли они с Натаниелом представлены ему по правительственной линии. — Вы не могли бы дать мне зацепку?

— Ни в коем случае! — весело откликнулся сэр Хорас. — Этот злодей в маске дал мне слово, что и намеком не выдаст себя. Так что все целиком зависит от вас. Дерзайте, мадам! Не хотите рискнуть и поговорить с ним и таким образом попытаться раскусить его?

Изабелла рассмеялась.

— С большим удовольствием, — согласилась она.

— Тогда я предоставлю вас друг другу. — Сэр Хорас поклонился и оставил их наедине.

— Изабелла, вы оказали мне честь, — заговорил незнакомец. Они покинули танцевальный зал и шли по коридорам с мозаичными полами. — Я веду вас в помещение, где никто не помешает нашему разговору. Сгорая от нетерпения возобновить наше знакомство, я с самого начала сегодняшнего вечера пытался отыскать вас. Если бы не мантилья, скрывающая ваши волосы, я бы сразу узнал вас. Затем, взглянув в сторону дамы с венецианской треуголкой на голове, я начал все больше утверждаться во мнении, что нашел вас. И вдруг все сомнения исчезли. — Он тихо засмеялся и щелкнул пальцами, будто подтверждая свою точку зрения.

Теперь она узнала его. Ну какие могут быть сомнения! Да! Сомнений не оставалось! Утекло много, очень много времени, но этот голос, обращенный к ней, навеял столько радостных воспоминаний о Рождестве и Новом годе, проведенном в Йоркшире, что она подивилась, как это сразу не разглядела, кто скрывается за этой маской. Изабелла остановилась, похлопала его по руке, чтобы он повернулся к ней лицом, и ослепительно улыбнулась ему с неподдельной радостью.

— Оуэн! Оуэн Марвелл! В этом нет сомнений!

Он откинул голову и душевно рассмеялся.

— Молодец! Я все же не изменился до неузнаваемости. — Он тут же снял маску. Ей показалось, будто стрелки часов из золоченой бронзы, находившихся поблизости, начали стремительно вращаться назад, перенося обоих в прошлое. Золоченые фризы на стенах вокруг них могли показаться гирляндами вечнозеленых растений, цветы за окнами — белым снегом, а призмы подсвечника, висевшего над их головами, — омелой, под которой он однажды целовал ее, поддавшись порыву.

В этот миг из ее уст вырвался невольный и неосторожный возглас сожаления о потере радостных лет юности, которые потонули в ужасном болоте злосчастного брака с Натаниелем.

— Почему тому Рождеству в доме отца было суждено закончиться? Я не помню более счастливого Рождества.

— Я тоже ярко помню то время. Конечно, тогда я не знал, что это будет последнее Рождество вместе с родителями, братьями и сестрой. Вскоре после этого я поступил на дипломатическую службу и с тех пор работаю за рубежом.

— Как поживают ваши дорогие родители и остальные домочадцы? Помню, как я нервничала первое время после брака, когда приходилось наносить множество визитов во время кампании моего покойного мужа с целью заручиться поддержкой в качестве будущего кандидата от партии вигов. Самый теплый прием ждал нас в вашем доме. Мистер и миссис Марвеллы относились ко мне с такой добротой, будто я была их дочерью.

— С радостью могу сказать, что у них все благополучно. Мой отец хвастает, что переживает расцвет сил и встает в шесть часов каждое утро, чтобы объехать часть своей земли до завтрака. Что же касается моих братьев, они все обзавелись семьями, и я потерял счет числу племянников и племянниц, которыми пополнилась моя родня. Больше всего детей у моего брата Генри. Помню, что в то Рождество он по уши влюбился в вас.

Ее брови приподнялись, а на устах мелькнула едва заметная улыбка.

— Правда? Я так и не догадалась об этом. Сэр Хорас сказал, что здесь находится ваша сестра. Когда же я снова увижу Лоринду?

— Как только пожелаете. — Он оглянулся через плечо в сторону танцевального зала, откуда они пришли. — Она с мужем Клодом Парджетером какое-то время погостит у меня. Я сообщил им, где нас можно разыскать. Нам лучше пройти в ту комнату, ведь если нас застанут без масок, то придется платить штраф, который не будет столь приятным, как тот, который я когда-то потребовал от вас!

Значит, он все помнит! Она охотно позволила ему взять себя за локоть. Словно сбежавшие дети, они быстро шли по длинному коридору к гостиной, находившейся в самом конце. Когда они вошли, он закрыл дверь и прислонился к ней, весело смотря, как Изабелла, запыхавшись и волнуясь, опустилась на диван.

— Вот так же все было в то Рождество, — воскликнула она и засмеялась. — Мы играли в веселые игры и бегали друг за другом. Оуэн Марвелл, разве вы с тех пор совсем не повзрослели?

Он скривил губы в насмешливой улыбке.

— Думаю, я страшно изменился и, боюсь, уже очень давно.

Смена в его настроении передалась ей.

— Со мной произошло то же самое, — серьезно сказала она. Он подошел и сел на диван лицом к ней.

— Я оказался в более выгодном положении — я мог следить за вашей жизнью, тогда как вы ничего не знали обо мне. Натаниел Тренч добился своей цели в политике, и я читал многие его речи, слышал, как о нем не раз говорили на различных дипломатических мероприятиях. Мне иногда кажется, что чем дальше человек находится от родины, тем больше он знает о ней. Даже самое незначительное известие не проходит мимо него. Поэтому я знал, что его успех отражает ваши удачи, если так можно выразиться, и вы в свою очередь прославили его в обществе во время светского вечера, который устроили на площади Сохо.

Изабелла покачала головой в немом изумлении, но, взвесив все еще раз, поняла, что нет ничего странного в том, что о ней говорят в столь далеких краях. Будучи женой Натаниела, она принимала много людей, связанных по правительственной или коммерческой линии с Индией, колониями, любой зарубежной страной, а также другими дикими, не нанесенными на карту местами, до которых добрались ее храбрые соотечественники.

— Вы уже давно в Италии? — поинтересовалась она.

— Почти семь лет. Я служил в Милане до того, как приехал во Флоренцию. Моим первым зарубежным назначением был Антверпен, затем я провел год в Берлине. Поскольку я не старший сын и не наследник, то мог следовать зову своей беспокойной натуры. Мирная работа на земле не по мне, мне нужны более широкие горизонты.

Она серьезно посмотрела на него.

— Служба на благо собственной страны. Те же самые обязательства, только на более значимом и опасном уровне.

Он согласно кивнул.

— Да. Я никогда не думал об этом в таком свете, но подобное сравнение уместно. Что побудило вас предпринять это путешествие?

— Разве нужна иная причина, кроме желания увидеть чужие края?

— Нет. Только весьма необычно, когда женщина совершает такую поездку одна, без мужа, отца или брата.

— Раз я вдова и у меня нет близкого родственника по мужской линии, вы считаете, что мне следовало остаться дома? — Она бросила ему явный вызов, демонстрируя свою полную независимость.

Он покачал головой.

— Нет. Я восхищен вашей смелостью. Должно быть, прежде чем вы отправились в путь, вас предупредили о немалых опасностях, которые грозят путешественнику. Этого вполне достаточно, чтобы убедить обычную женщину остаться дома. Я знаю, какие неприятности доставляют преступники в Англии, но они действуют не с таким размахом, как в других странах. Простите меня, если я проявляю крайнюю озабоченность тем, что вы путешествуете одна, но у меня на то есть свои причины. Я вижу, вам неизвестно, что четыре года назад бандиты убили мою жену и сына, когда они ехали ко мне во Флоренцию из Милана.

На ее лице появился ужас.

— Мой дорогой Оуэн! — воскликнула она полным сострадания голосом. — Я об этом ничего не знала. Какое горе! Какая трагедия!

Оуэн ощущал страшную боль, вспоминая прошлое.

— Я вынужден был приехать сюда первым по неотложному делу и всего один раз позволил ей путешествовать одной. Я распорядился, чтобы удвоили охрану, обычно сопровождавшую экипаж. Это были хорошо вооруженные надежные люди. Я не знал, что незадолго до ее отъезда из Милана в городе начала свирепствовать одна из тех лихорадок, которые время от времени вспыхивают в жаркую погоду. Ей очень хотелось увести сына подальше от опасного места, она отправилась в путь раньше намеченного срока и взяла себе в качестве охраны менее опытных людей. В лесу они угодили в засаду. Всех убили.

Изабелла была глубоко тронута.

Она импульсивно протянула руку и положила ее на его ладонь, чтобы передать сочувствие, которое не выразить словами.

Она видела, что он винит в этом себя, несмотря даже на то, что разум сопротивляется этому.

— Жаль, что я не знала ее, — сказала Изабелла.

Он посмотрел на нее и едва заметно улыбнулся.

— Вы знали ее. По крайней мере, вы встречались с ней, когда она бывала на вечеринках во время праздничного сезона, который вы провели в Кэвуде. Мы тогда еще не были помолвлены, но на следующей Пасхе я попросил ее руки. Ее звали Неста Роулендсон.

Изабелла пыталась вспомнить. Затем в ее сознании вместе с этим именем возник образ.

Она увидела улыбающиеся глаза, бледное треугольное лицо, обрамленное густыми рыжевато-коричневыми волосами.

— Да, — задумчиво сказала она. — Теперь вспомнила. Я хорошо представляю ее. Она больше танцевала с вами, а вы приглашали ее чаще остальных.

— Это была Неста, — сказал он. В его голосе прозвучали любовь и печаль. Тут он смутился и задумчиво посмотрел на Изабеллу.

— Она два дня не разговаривала со мной после того вечера, когда я поцеловал вас, — признался он.

Изабелла какое-то мгновение выдерживала его взгляд.

— Это меня не очень удивляет, — суховато заметила она, — хотя тогда мне казалось, что в веселой суматохе того вечера никто этого не заметил. Надеюсь, вы сумели убедить ее в том, что это была мимолетная оплошность с вашей стороны.

— Если оглянуться назад, я не уверен, что это была оплошность, — возразил он. — А вы как думаете?

— Это было так давно, что точно всего не припомнишь. — Изабелла не была готова откровенничать по этому поводу. — По крайней мере, Несту это вряд ли расстроило в такой степени, чтобы ее нельзя было успокоить.

— Похоже, я напомнил ей, что вы только что вышли замуж и ваши чувства к мужу священны, а моя выходка лишь проявление дани уважения к вам.

Изабелла спокойно смотрела на него.

— Думаете, она вам поверила?

— Нет, — откровенно признался он. — К тому же я сказал тогда неправду, но она не стала поднимать шума из-за этого.

Изабелла вздохнула, встала с дивана, подошла к окну и взглянула на освещенный луной парк.

— Она была умна и добра. Сомневаюсь, что тогда в доме нашлась хотя бы одна женщина, на мгновение допустившая, что я влюблена в мужа.

— Скажу вам, что в доме не оказалось ни одного мужчины, кто бы не позавидовал ему.

— Не будем обсуждать это. — Изабелла взглянула на него. Он подошел к ней и прислонился к окну так, чтобы видеть ее лицо.

— Я тоже не верил, что вы в него влюблены, — сказал он, скрестив руки на груди. — Я считаю, что браки по расчету ужасны и омерзительны, особенно когда юную и наивную девушку отдают седовласому старому греховоднику.

— Нам необходимо сменить тему, — твердо сказала Изабелла. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Он пропустил ее слова мимо ушей.

— Вы вышли за него, потому что по какой-то причине не могли выбрать жениха по собственному желанию.

Изабелла густо покраснела.

— Вы не имеете никакого права строить догадки.

— В то время Лоринда говорила мне, что у вас был неудачный роман.

У нее сделались большие глаза.

— С чего она это взяла?

— Однажды она увидела, что вы читаете письмо и плачете.

Изабелла сразу вспомнила то письмо. Леди Уин написала ей из Лондона, желала всего наилучшего и сообщила, что встретила общего знакомого из Ностелла, который справлялся о ней. Леди Уин неумышленно разбередила дорогие воспоминания о мгновениях, проведенных в ротонде и оранжерее, которые были столь приятны и не выходили из памяти. Ей было печально вспоминать то письмо по другой причине. С тех пор леди Уин, родив троих детей в течение короткого времени, умерла, когда старшему сыну и наследнику Ностелла исполнилось три года. Изабелла видела его однажды, это был прелестный малыш.

— Я действительно плакала, читая то письмо, — призналась она. — Видно, это было единственное мгновение в обществе семейства Марвеллов, когда я опечалилась. Похоже, я говорила Лоринде, что письмо пришло от леди Уин и я затосковала по лету, проведенному в Ностелле.

— Вы ей говорили. Но она сделал собственные выводы.

— Лоринда не имела права распространяться о своих домыслах.

— Она и не распространялась. Она сказала об этом только мне.

— По-моему, этого вполне достаточно. Я очень сдержанный человек. Я ни с кем не обсуждаю своих чувств.

— Вы не хотите обсудить их со мной?

Она затаила дыхание.

— Вы хотите слишком многого после краткого возобновления знакомства.

— Нет, между нами установилась длительная дружба, начало которой можно отнести к декабрю тысяча семьсот тридцать седьмого года. А сейчас май тысяча семьсот сорок девятого года, чуть больше одиннадцати лет с тех пор, как вы уехали из Кэвуда. Тогда начал таять снег. Тогда вы были прелестны. Сейчас я нахожу, что вы стали еще красивее.

Изабелла ничего не ответила. Многие мужчины говорили ей подобные комплименты. В свои двадцать девять лет она без малейшего сомнения знала, что ее красота достигла зенита. За ней ухаживали с еще большим рвением даже те, кто ничего не знал о ее богатстве. Такого не бывало даже в то время, когда она жила в тени Сары. Во время путешествия она начала задумываться, не привлекает ли мужчин так сильно к ней какая-то аура, связанная с тем, что ее еще никто не покорил и не сделал своей, ибо Натаниел, как бы он ни обладал ею, так и не проник сквозь защитную скорлупу сдержанности, которая сохранила ее существо неприкосновенным.

— Изабелла, Изабелла, — нежно ворковал Оуэн. — Не замыкайтесь в себе. Я хотел лишь сделать вам приятное. Мы снова встретились в прекрасном городе, где есть что посмотреть, и если вы позволите, я сделаю ваше пребывание здесь столь же приятным, что и в Кэвуде, если вы говорите правду.

Изабелла посмотрела ему в лицо, ее черты смягчились, глаза снова излучали теплоту. Она не хотела проявлять излишнюю щепетильность, если давний друг пытается восстановить прежние отношения слишком стремительно. Совсем наоборот, она приехала насладиться каждой минутой всего, что может предложить Италия. А разве можно желать лучшего, чем разделить свое время во Флоренции вместе с Оуэном.

— Оуэн, это весьма мило с вашей стороны. Нам будет нетрудно сравнить ту зиму в Йоркшире с волшебной весной Флоренции.

— Тогда начнем, — сказал он, чуть улыбнувшись.

Они приблизились друг к другу. Он обнял ее за узкую талию, притянул к себе, она опустила руки ему на плечи. Изабелла видела, как его уста приближаются к ней, закрыла глаза, когда их губы встретились. Его поцелуй был страстным и нежным, она неожиданно отреагировала на него с большим удовольствием. Он крепче обнял ее, прижал к себе, их поцелуи ослабли лишь в то мгновение, когда из коридора донеслись голоса и стали приближаться к комнате, где они находились.

Дверь распахнулась, и в комнату влетела Лоринда, громко шурша шелками цвета мимозы. Она сняла маску и держала ее за ленты. За ней шествовал муж. Увидев Изабеллу, она издала взволнованный возглас:

— Вот ты где! Мы искали тебя повсюду, но заглядывали не в те комнаты!

Женщины обнялись и заговорили в один голос. Лоринда сильно пополнела и утверждала, что это произошло после того, как она родила пятерых детей, которых оставила дома бабушке и дедушке, чтобы те любили, баловали и полностью испортили их за время ее отсутствия. Ее муж Клод хорошо смотрелся рядом с ней, ибо сам отличался значительной полнотой. В белом парике, краснощекий, примерно одного возраста с Лориндой, он вел себя робко, разговаривал мало и довольствовался тем, что жена брала инициативу в свои руки. Изабелле он нравился, ей казалось, что у него добрые глаза.

Пока Лоринда, Оуэн и Изабелла вели оживленный разговор, Клод сидел, сложив руки на коленях, улыбаясь каждому из них по очереди, и нисколько не смущался тем, что не может вставить слово, хотя и желал этого.

Все надели маски, перед тем как вернуться в танцевальный зал, где встали в конце очереди тех, кто направлялся к столу. Впоследствии, когда все снова сняли маски, Изабелла и Оуэн то и дело посматривали друг на друга, пока танцевали, их глаза говорили о неподдельной радости после того, как восстановились прежние связи.

Вскоре Изабелла начала верить, что во Флоренции нашла все, ради чего оставила родные берега. Она проводила дни самым приятным образом.

Ее было трудно утомить, к тому же она считала, что во Флоренции такое просто невозможно. Куда бы она ни смотрела, везде открывались виды, услаждающие взор. Изабелла любила выезжать за город, направляясь по долине извилистой реки Арно, которая сверкала меж густых тутовых кустарников, или верхом подниматься на склоны близ города. В свободное время она могла осматривать сотни картин во дворце Питти и в других галереях, мрамор и мозаику в церквях, построенных в стиле барокко, а также настенную живопись, инкрустированные драгоценностями усыпальницы и очаровательные реликвии великого семейства Медичи.

Вечером она танцевала, ходила в театр, слушала великолепные концерты, играла в карты и снова танцевала. Оуэн постоянно сопровождал ее, если позволяли его дипломатические обязанности, и она, к своей великой радости, чувствовала, как неизбежно приближается тот час, когда они окажутся во власти любовных страстей.

Этот час оказался неожиданным и принес множество наслаждений. Они в компании выехали из Флоренции на природу и, осадив лошадей, отстали от остальных и оказались на развилке тропинок. Одна привела их к давно заброшенным развалинам древней виллы. Над деревьями возвышались арка и несколько колонн из белого мрамора. Большую часть каменной кладки в течение столетий растащили местные крестьяне, а природа накрыла все вьющимися растениями и листвой, обнажая то там, то здесь красивые участки мозаичных полов.

Изабелла, державшая шляпу за ленты, уронила ее на каменное сиденье, отошла от Оуэна и стала обходить пруд, смотря на воду. Он провожал ее взглядом. Когда Изабелла достигла дальнего конца, где широкие ступени спускались в воду, она начала расстегивать платье. Сняв с себя всю одежду, кроме достигавшей колен сорочки из тончайшего прозрачного батиста, прилегавшего к ее телу, она вошла в воду.

Он разделся полностью, спустился в воду и поплыл к ней. Вода оказалась прохладной, но приятной, лучи солнца лишили ее первоначального холода. Изабелла держалась на воде, закрыв глаза. Когда Оуэн обнял ее, Изабелла заглянула в его влюбленные глаза. Он поцеловал ее в улыбавшиеся уста. Они плыли рядом и оказались прямо под водопадом. Вода вырвала шпильки из ее волос, и они рассыпались в длинные золотистые пряди. Он взял ее руками за бедра и потянул вместе с собой в более прохладные глубины воды. Мягкая сорочка поднялась на поверхность. Изабелла подняла руки, чтобы окончательно освободиться от нее. Оба ясно видели друг друга в освещенной солнцем воде, его губы и кончики пальцев нашли ее груди, бедра и даже пальцы ног, когда Изабелла поднялась на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Он всплыл несколько секунд спустя, обнял ее за плечи и повел к ступеням. Он вышел из воды первым, помог ей встать на ступени, опасаясь, как бы она не поскользнулась на мраморе. Изабелла легко поднялась наверх, вытряхнула воду из волос и бросилась в его объятия, словно Афродита.

Они стояли и целовались целую вечность. Затем он взял ее на руки и, жадно целуя, понес к тому месту, где мягкий сухой мох достигал почти самого края пруда. Оуэн опустил ее и начал восторгаться ею, Изабелла, пребывая в состоянии чистого блаженства, поняла, что это все случилось в обстановке, которая никак не связана с прошлым и кладет новое начало тому, по чему она так тосковала. Ее сердце избавилось от теней прошлого столь же легко, как ее тело в воде высвободилось из сорочки.

— Я люблю тебя, — прошептал он, целуя ее в уста, волосы, плоть.

Изабелла вторила его словам любви сладкими вздохами и невольной дрожью, гладила руками его голову, шею и широкие плечи. Тут его лицо загородило небо, мощное тело накрыло Изабеллу и он, овладев ею, унес ее в неизведанное царство страстей. Впервые в жизни Изабелла достигла вершины экстаза.

 

Глава 12

Томас стоял руки в боки и с мрачным видом наблюдал за тем, как во дворе из ящика извлекают разбитое вдребезги зеркало. Он не испытывал ни малейшего суеверного страха, видя свое изображение во множестве кусочков стекла, но пришел в ярость оттого, что такая дорогая вещь, доверенная работнику по имени Хейнс, прибыла на место назначения разбитой. Она была застрахована, как и любой его товар, который куда-либо отправлялся, но самую большую опасность представляло разочарование и недовольство клиента. По мере того, как расширялось его дело, было важно приобрести доверие, ради чего он занимался всякими мелочами, обслуживая перспективных клиентов, хотя эта пустячная возня вряд ли стоила времени и внимания его работников: новая ручка для кофейника, ремонт садового кресла, незначительные переделки не представляющей ценности мебели, другая рейка для занавесок. Список таких работ был бесконечен. Больше всего его работники не любили заниматься постелями, когда из матрацев приходилось вытряхивать все перья, валиками, подушками, которые надо было избавить от паразитов, сушить, выбивать. Предварительная стадия такой работы как раз выполнялась под одним из навесов во дворе, где новая партия гагачьего пуха, доставленного из Гудзонова залива, раскладывалась на брезентовом полотне. Пух взлетал в воздух всякий раз, когда открывалась дверь и дул сквозняк.

— Хейнс! — рявкнул он, снимая с нижней губы прилипшее шальное перо. Работник подошел к нему. Он был пьян, когда занимался тем зеркалом, и если хозяин обнаружит это, его точно уволят.

— Это был несчастный случай, мистер Чиппендейл, — выпалил он. — Тут уже ничего нельзя было поделать.

— Как это случилось?

— Во время разгрузки. Понимаете, оно тяжелое. Из дома вышли слуги, чтобы помочь, кто-то поскользнулся, и ящик углом упал на землю.

— Это ты поскользнулся? Плохо держался на ногах, а?

— Разве я мог, хозяин?

— Ты ведь знаешь мое правило — не пить, когда доставляешь товар.

— Хозяин, я не нарушал этого правила, и не нарушу.

Томас внимательно смотрел на него, он не сомневался, что работник врет. Парень трясся всем телом, в этом не было ничего удивительного, ведь он мог лишиться куска хлеба. Дома его ждали шесть ртов, а жена вынашивала еще одного. До сих пор он работал хорошо, и Томас, предпочитавший действовать справедливо, решил дать ему возможность исправиться.

— Хорошо. На этот раз я поверю тебе. Возвращайся к работе.

Хейнс обрадовался, что получил отсрочку и достаточно искренне выражал свою благодарность. Томас не сомневался — впредь Хейнс станет утолять свою неуемную жажду лишь после того, как товар будет доставлен по назначению. Ничего страшного не случилось, если не считать зеркала. Томас вздохнул и пошел к конторе распорядиться, чтобы клерк получил страховую сумму. Но едва он достиг порога, как возникла суматоха. Из дома торопливо вышла Кэтрин и по пути столкнулась с одним из учеников, который только что освободил завязки на мешке с гусиными перьями, после чего в воздух поднялась настоящая снежная буря, скрыв все из виду. Томас обрадовался, что Кэтрин не упала, подбежал к ней, чтобы убедиться, не случилось ли с ней чего-либо. Он уже думал, что она будет смеяться над таким казусом, но было достаточно бросить один взгляд на ее вытянутое, побелевшее лицо, чтобы понять, почему она так торопилась разыскать его.

— Возвращайся домой, — сказал он, поддерживая ее за локоть. — Я пошлю за повивальной бабкой.

Остаток дня тянулся мучительно долго. Как Томас и ожидал, Кэтрин держалась храбро, но проходил час за часом, а боли нарастали, отнимая у нее силы и выдержку. Близился вечер, работники тихо расходились по домам, большинство из них были семейными людьми и сочувствовали хозяину, который смотрел неподвижным взором, когда приглушенные крики молодой жены проникали сквозь окна комнаты, где она лежала. Как обычно, Томас закрыл ворота и повесил на них замок, но не мог съесть ужин, который ему приготовила Кэтрин еще утром и, накрыв его марлей, оставила в прохладной кладовой. Еда застревала у него в горле. К несчастью, женщины не пускали его к жене, одна из них все время запирала дверь на засов, а другая в случае надобности приносила новое постельное белье, или горячую воду, или еще что-нибудь из кухни. Он подумал, что его отчаянное выражение лица поведало им о том, что он будет только мешать, и женщины предпринимали меры предосторожности. Он пытался поговорить с Кэтрин со двора через окно, но с внутренней стороны опустили занавески и не открывали щеколду, чтобы он мог сказать ласковое слово или подбодрить жену.

Незадолго до полночи Кэтрин стала надрывно кричать, это были непрерывные ужасные крики, отдававшиеся в его ушах. Он подумал, что сойдет с ума, и стал ходить туда и сюда по мощеному двору, словно лев, угодивший в клетку. Ему все больше казалось, что кричит сумасшедшая, и он вдруг страшно испугался, опасаясь, как бы она не умерла, а эти старые ведьмы не говорят об этом. Томас бросился в дом и стал отчаянно барабанить кулаком по двери спальни, требуя, чтобы его впустили.

— Впустите меня! Откройте дверь или я вышибу ее!

С другой стороны двери на него зашипел чей-то голос:

— Уходи! Это женское дело, тебе здесь не место.

Но Кэтрин услышала его и, когда ее очередной крик достиг пика, с ее уст сорвалось имя мужа. Он, не помня себя, ногой выбил дверь и ворвался в освещенную лампой комнату, где стоял дурной запах и жара. Он не обращал внимания на возмущенные голоса и бросился к постели жены. Лицо Кэтрин среди смятых подушек едва можно было узнать, она испытывала страшные муки, ее каштановые волосы разметались длинными прядями, взмокшее от пота тело едва прикрывала похожая на тряпку ночная рубашка, которую она, борясь с болью, изодрала в клочья. Томас подошел к ближайшему окну и широко распахнул его, впуская прохладный ночной воздух, затем взял жену за руку и, держа ее, опустился на колени возле постели. Она вцепилась в его руку с такой силой, словно он спасал утопающую. Кэтрин не могла говорить. Собрав все силы, которые придало ей присутствие мужа, она напряглась, изогнулась и вытолкнула из чрева его ребенка. Мальчика. У него родился сын! Сын!

Три недели спустя, двадцать третьего апреля 1749 года, Чиппендейлы отнесли своего сына в соседнюю маленькую церквушку Св. Павла. Та вместе с огороженным внутренним двориком была крохотной, если сравнить ее с огромным собором Рена, который находился почти рядом. Сына крестили, ему дали имя отца, но известность он обретет под уменьшительным именем Томми. Один из подарков ко дню крещения пришел не сразу — это была гравированная шкатулка из итальянского серебра, присланная крестной матерью ребенка, которую по договоренности заменила одна из его тетушек.

Мальчик был сильным, здоровым и хорошо рос. Первые несколько недель он редко беспокоил родителей после того, как его клали в колыбель на ночь, что дало Кэтрин возможность посвящать многие вечерние часы сочинению писем с просьбой поддержать «Путеводитель». Однажды вечером Томас помогал Кэтрин сложить и запечатать воском письма, как вдруг она решительно заявила:

— Нам пора приобрести собственный дом. Дело процветает, это место мне порядком надоело. Покупать дом пока нет необходимости. Мы можем снять его.

Томас ничего не сказал и продолжал нагревать воск над пламенем свечи, в воздухе повис аромат мускуса. Если учесть доходы от расширявшегося дела, снять дом будет нетрудно. Это можно было сделать и вначале их семейной жизни, но все дело в том, что его устраивала жизнь рядом с мастерской. Томас с самого начала рассчитывал переехать, когда наступит время и можно будет вложить деньги в мастерскую и жилье в таком месте, которое будет и достойным, и престижным. Другой, менее удачный, вариант его не устраивал.

— Помещения, в которых мы сейчас живем, можно использовать в качестве необходимого тебе дополнительного склада, — продолжила Кэтрин, прибегая к доводу, который, по ее мнению, должен был прийтись мужу по душе.

— Я пока не вижу причин принимать поспешные решения, — беспечно ответил он.

Кэтрин стукнула ладонью по столу и от досады сердито взглянула на него.

— Ты так считаешь? Подумай немного. Я говорю, что у нас есть серьезные на то причины. — Заметив, что в его глазах мелькнула догадка, она тяжело вздохнула, опустилась в кресло и уронила руки на колени. — Да, Томми едва исполнилось девять месяцев, а я уже на втором месяце беременности. В моем чреве уже два месяца растет ребенок. Ты ведь не хочешь, чтобы я воспитывала второго ребенка в этих тесных комнатах.

Кэтрин добилась своего. Они нашли дом в Кондит-Корте, на Длинном акре. Это был приличный дом и вполне их устраивал. Для Томаса самое главное состояло в том, что дом находился почти рядом с мастерской. Кэтрин так обрадовалась, что переселилась, и даже не возражала против скромной мебели. Она сама изготовила занавески, а один из работников Томаса — тот, кого звали Хейнсом, развесил их. Она хорошо понимала, что новое жилище не очень обрадовало Томаса, поскольку он представлял переезд в совсем ином свете.

Изабеллу держали в курсе всего, что происходило, и она обрадовалась, узнав, что Кэтрин выехала из дома, который ей так не нравился. Зная, что Кэтрин интересуется ее путешествием, Изабелла иногда присылала ей одну из многочисленных акварелей, которые она рисовала в пути. Изабелла не очень владела кистью, но сумела неплохо передать оживленный рынок, великолепие старинного здания, множество сцен, которые видела во время долгого путешествия. Она не сомневалась, что ее акварели понравятся Кэтрин больше всего. Но происходило и более значительное событие — самый выдающийся художник Флоренции рисовал ее портрет. Изабелла скрыла от Оуэна тот факт, что она позирует художнику, и решила в день свадьбы преподнести ему подарок.

Затем, по мере того как проходили недели, ей стало ясно, что о браке нечего и мечтать. Оуэн ни разу даже не обмолвился об этом. Он говорил о любви не больше, чем о других событиях, происходивших вокруг них, но Изабелла так и не услышала вопроса, которого ждала с большим нетерпением.

Однако он любил ее не меньше, чем она его. Как бы то ни было, он проявлял больше страсти. Иногда казалось, что его необузданная страсть объясняется страхом потерять ее. В свою очередь Изабелла все больше осознавала, что о них повсюду сплетничают. Она замечала, как дамы посмеиваются, прикрываясь веерами, видела, как при ее приближении замолкает шепот. Она могла объяснить это лишь завистью, царившей среди замкнутого круга людей, которые находили отдушину в скандалах и сердечных делах, ибо они с Оуэном с самого начала не скрывали, что страстно влюбились друг в друга. Когда Изабелла узнала, что сэр Хорас говорил Оуэну о необходимости соблюдать благоразумие, она испугалась, как бы не подвергнуть опасности дипломатическое будущее возлюбленного. Изабелла хотела поговорить с ним об этом, но ей пришлось совсем отказаться от этой темы, ибо он заверил, что для беспокойства нет никаких причин. Всю эту ситуацию можно было разрядить, если бы они обручились, но он не собирался жениться на ней.

Она знала, что настанет день, когда все надо будет решить раз и навсегда. Изабелла подождала до вечера, когда они вернулись после поездки в Кашине. На коленях у нее лежали цветы, которые он по пути купил у цветочницы. Изабелла оставила часть благоухающих цветов в фарфоровую вазу, стоявшую посреди освещенного свечами стола на террасе, которая выходила в сад. Затем оба сели за ужин.

Они не раз ели за этим столом на террасе, иногда даже завтракали, в тех случаях, когда она не возвращалась к себе, а проводила ночь вместе с ним на его вилле. Как всегда, он был нежен и внимателен. В таких случаях Оуэн отпускал слуг и сам ухаживал за ней. Изабелла впервые почувствовала, что не способна вести себя раскованно, в ней росло напряжение по мере того, как она готовилась спросить, какое будущее ждет их любовь.

Позднее, когда гуляли по саду в этот теплый осенний вечер, он дал ей возможность сказать то, о чем она все время думала.

— Ты весь вечер молчала, — задумчиво сказал он. — Что тебя беспокоит?

— Я решила, что настало время уезжать из Флоренции, — ответила Изабелла сдавленным голосом. — Завтра начнем собирать вещи. Я намерена уехать в конце недели.

— Ты вернешься в Англию?

Ей стало плохо от досады, что он и не думал задержать ее.

— Да…

— Тогда мы снова встретимся в Лондоне.

У нее появилась надежда. Изабелла повернулась к нему лицом, не высвобождаясь от его руки, которая обняла ее за талию.

— Правда? Когда?

Оуэн коснулся ее щеки и посмотрел ей в глаза.

— Я не могу сказать, когда это произойдет. Все зависит от того, как долго обязанности задержат меня в Италии. После этого меня пошлют в другую страну.

— На это могут уйти годы, — отчаянно воскликнула она.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Ты же знаешь, я честолюбив. Мне бы отлично подошло назначение в одну из американских колоний, что могло бы обеспечить мне пост губернатора. Сейчас во мне здесь нуждаются больше, чем ты можешь представить. Мне бы хотелось просить тебя остаться в этом городе, но приходится отпустить тебя.

— Ради всего святого, — страстно взмолилась она, — ответь мне на один вопрос. Ты при жизни Несты не обещал, что ни одна другая женщина не займет ее место?

— Нет, — удивленно сказал он, притягивая ее к себе. — Неста никогда не станет препятствием для нас. Я с нетерпением жду того дня, когда нас больше ничто не станет разлучать. Но сейчас я должен выполнять свои обязанности в Италии, и не сомневайся, что я люблю тебя и никогда не перестану любить.

Она тяжело прислонилась к нему, чуть не упав в обморок от отчаяния. Изабелла надеялась, что перед угрозой ее отъезда, он начнет умолять ее остаться. Она шла ва-банк, но ничего не добилась. Теперь у нее не оставалось иного выбора, как уехать. Легче умереть, чем выжидать, не ведая, когда они снова увидятся. Она потеряла Томаса за короткое время, когда уехала из Лондона и позволила Кэтрин войти в его жизнь. Где гарантия, что с Оуэном не случится то же самое?

Женщины во Флоренции сказочно красивы. Они загадочно посматривали из проезжавших мимо экипажей, исправно ходили в церковь, демонстрируя точеные лица под вуалью, изредка появлялись в кругу англичан и очаровывали всех. Ее охватили ужасные предчувствия. Его следующие слова, произнесенные страстно и нежно, лишь еще больше заставили ее страдать.

— Значит, это наша последняя встреча перед долгой разлукой. Завтра утром я должен явиться в Рим ко двору по очень срочному для нашего посольства делу. Когда я вернусь во Флоренцию, тебя уже не будет.

Наступила ночь любви и страстей, какие трудно вообразить даже в самых смелых мечтах. Оуэн любил ее с такой страстью и доводил до такого исступления, что она больше прежнего считала, что принадлежит ему сердцем, душой и телом. Он даже не знал и не догадывался об этом. На рассвете он покинул ложе, пока Изабелла спала, утомленная ночным блаженством, а когда она проснулась, он уже отправился в Рим.

Накануне отъезда из Флоренции Изабелла попрощалась с Лориндой и Клодом за несколько минут до того, как те выехали в Неаполь, который решили посетить перед возвращением домой. Лоринда уже строила планы и приглашала Изабеллу заглянуть к ней в Йоркшир, а сама собиралась нанести ей визит в Лондон. Взявшись за руки, обе женщины спускались во двор по ступеням. Клод стоял у экипажа и ждал их. Вдруг Изабелла застыла на широких ступенях и посмотрела сестре Оуэна прямо в глаза.

— Почему? — надрывным голосом выдавила она. В иных словах не было необходимости.

Лоринда коснулась руки Изабеллы, успокаивая ее.

— Дай моему брату время. Что бы ни случилось, все так или иначе изменится.

— Что изменится? — тут же спросила Изабелла. — Что ты имеешь в виду?

Лоринда от неловкости покрылась густой краской, не ожидая, что ее неосторожное замечание встретит такую реакцию.

— Все, кроме его привязанности к тебе. Я совсем не то имела в виду.

— Тогда, пожалуйста, объясни. Умоляю тебя.

Лоринда окончательно растерялась. Ее волнение говорило о том, что она отчаянно думает, что сказать, и когда нашла ответ, слова стали литься бурным потоком, будто ее посетило вдохновение.

— Мой брат никогда не позволит, чтобы все судачили, будто он охотник за богатыми невестами.

Изабелла уставилась на нее.

— Я тебя не понимаю.

— Мой брат не получит значительного наследства, пока не умрет его престарелый дядя-холостяк. Оуэн не из тех, кто ждет, пока ему принесут ботинки покойника, и ни за что не станет об этом распространяться. С другой стороны, всем известно, что ты сказочно богата. Как Оуэн мог предложить тебе руку, если у него почти нет собственных денег?

Так вот в чем дело. У Изабеллы вырвался долгий вздох облегчения. Минуту назад ее мучили опасения, что Лоринда скрывает от нее мрачную тайну. В самом же деле все обернулось просто и честно.

— Благодарю тебя от всего сердца за то, что ты рассеяла все сомнения, — теплым голосом сказала она.

Лоринда все еще казалась смущенной.

— Ты же не станешь корить моего брата за его упрямую гордость, когда снова встретишься с ним?

— Ни в коем случае.

Лоринда успокоилась и стала прежней. Она обняла Изабеллу и села в экипаж. Клод последовал за ней. Изабелла махала рукой, пока они не скрылись из виду, затем с легким сердцем вернулась в свою виллу. Тут она, к великому страху Эми, распорядилась, чтобы вещи снова распаковали.

— Я передумала и никуда не уеду, — весело сообщила она служанке. — Я останусь во Флоренции еще некоторое время.

— Извините, мадам, — твердо сказала Эми. — Это разумно?

Изабелла внимательно посмотрела на нее. До сих пор только Эми проникла в тайну ее настроения, Оуэн об этом даже не подозревал.

— Я ценю твою озабоченность. Будь спокойна. Мне многое объяснили.

Эми продолжала сомневаться. Из болтовни слуг она узнала нечто такое, что вызвало в ней тревогу по поводу любовного романа хозяйки, однако от мистера Марвелла, видно, поступили сведения, внесшие полную ясность во всем. Служанка не имела права вмешиваться, но она на всякий случай распакует только те коробки, которые могут понадобиться хозяйке. Все остальное тем временем может подождать.

Как только Лоринда рассеяла ее сомнения, Изабелла мысленно решила, как можно справиться с вопросом о ее богатстве. Изабелла отдаст большую часть состояния своему крестному сыну и сделает так, чтобы все узнали об этом. Тогда никто не решится показывать пальцем на Оуэна. Они станут равны. Ей хотелось поскорее снова увидеться с ним, она уже представляла, как он обрадуется, узнав, что между ними больше не осталось никаких преград.

Изабелла послала своего человека к городским воротам дожидаться возвращения Оуэна. Когда рано утром сообщили, что заметили, как он направляется в сторону своей виллы, Изабелла тут же села в свой самый быстрый экипаж и приехала в том момент, когда выгружали его багаж. Она быстро промчалась мимо занятых слуг и прошла в прохладный мраморный вестибюль, куда больше уже не надеялась появиться.

По другую сторону арочного прохода на террасе, выходившей в сад, она услышала его голос. Изабелла нетерпеливо пробежала к террасе сквозь длинный салон. Изабелла резко остановилась, будто ее приковала к месту картина, представшая перед ее глазами. Это была идеальная домашняя сцена. Она была достойна того, чтобы ее запечатлели на картине под названием «Возвращение домой».

За накрытым к завтраку столом, расположилась женщина в будуарном кружевном халате из шелка. Это была флорентийка с огромной густой копной темных волос, черными глазами и золотистым цветом кожи. Оуэн, еще не успев снять дорожную одежду, выпрямился — он только что целовал ее в губы. Затем он повернулся и поднял одного из двоих черноволосых маленьких малышей, не старше четырех и пяти лет. Оба громко требовали его внимания. Смеясь, Оэун поднял первого мальчика высоко над собой и подхватил другого свободной рукой. Он начал кружить обоих, их взволнованные крики докатились до того места, где стояла Изабелла. Тут Оуэн заметил ее.

Его взгляд привлекли бледные расплывчатые очертания одежды Изабеллы. Затем его взгляд стал жестче и устремился в одну точку. Он повернул голову и что-то отрывисто сказал женщине, опустил мальчиков на землю и легко оттолкнул их от себя. Иначе те бросились бы за ним, словно резвые щенки. Женщина подозвала их к себе. Оуэн закрыл за собой дверь на террасу. Из комнаты их уже не было видно. Они остались одни. Оуэн стал медленно приближаться к ней. Изабелла стояла неподвижно, только длинные жемчужные серьги в ее ушах дрожали, словно осиновые листья.

— Почему ты здесь? — мрачно спросил он, остановившись в нескольких шагах от нее.

Она даже удивилась тому, что четко услышала собственный голос.

— Твоя сестра пыталась успокоить меня вымышленной историей о том, как тебе помешало мое богатство. Поэтому я вернулась. Я нашла способ, как решить эту тупиковую ситуацию. Я и в мыслях не допускала, что она солгала мне.

— Она не солгала. Все, что она сказала, — правда, но если бы нас разделяло только это, я бы откровенно так и сказал бы. Получилось так, что она не раскрыла тебе другую сторону медали. Это выражение кажется мне уместным в данной ситуации.

— Кто эта женщина на террасе? Она твоя жена?

— Нет. Ее зовут Мария Коррадини. Она жена другого человека.

— Тогда она твоя любовница.

— Не стану отрицать этого.

— А эти дети? Они твои?

— Нет. Но я забочусь о них так, словно они были бы моими.

У нее перехватило дыхание, и она старалась побороть это ощущение.

— Не успела я уехать, как эта Коррадини снова заняла твои чувства. Такова твоя привычная жизнь во Флоренции? Между мимолетными романами тебе нужна постоянная любовница?

— Изабелла! — Услышав такое обвинение, он уставился на нее мрачным взглядом. — Не суди обо мне так опрометчиво. Если бы были иные обстоятельства, думаешь, я бы позволил тебе уехать, не обручившись с тобой?

Первое потрясение сменилось растущим гневом и отдалось болью в сердце Изабеллы.

— К чему связывать себя обещаниями, когда от меня можно так легко избавиться. — Из ее уст вырвался истеричный смех, в котором звучала боль. — Когда ты говорил о том, что мы должны какое-то время подождать до нашей следующей встречи, ты скрыл от меня, что наслаждаешься семейной жизнью вместе с детьми, права иметь которых ты хотел лишить меня!

— Я снова должен сказать, что не таково было мое желание. — Его лицо напряглось.

— Должно быть, ты сильно любишь эту женщину!

— Я глубоко привязан к ней. Она вошла в мою жизнь спустя год после того, как я потерял Несту и сына. Она утешила меня, создала уют и дала мне любовь.

— Значит, у тебя возникла длительная связь из-за благосклонности шлюхи. — От горечи у нее к горлу стала поступать желчь. Как бывает с людьми, обычно не подверженными переменам настроения, ее гнев стал еще более яростным и причинял страдания обоим.

— Ты порочишь ее, Изабелла, — резко ответил он. — Я беру всю вину на себя. Она аристократка, ничем не запятнавшая своего имени до тех пор, пока я не воспользовался ее одиночеством ради того, чтобы избавиться от собственного.

Изабелла затаила дыхание — в ее памяти неожиданно всплыло кое-что.

— Теперь я вспомнила ее фамилию. Это случилось в тот день, как я впервые приехала во Флоренцию и отправилась кататься вместе с Лориндой и другими англичанами. Извозчик показал на огромный дворец, принадлежащий сеньоре Коррадини. Кажется, я слышала, что ее мужа заключил в тюрьму на длительный срок сам великий герцог. Или мне показалось?

— Это правда. У Коррадини были мощные враги, они расставили ему сети. Его обвинили в измене. К его несчастью, всплыли доказательства того, что он затеял политическую интригу и другие темные дела, что могло закончиться для него ужасной смертью, если бы все дошло бы до суда. Но у семейства Коррадини давние близкие связи с дворцом Питти, и великий герцог воспользовался своей прерогативой смягчить наказание. Коррадини заключили в тюрьму на десять лет. Мария может своими деньгами обеспечить ему удобства, какие себе трудно представить заключенному: хорошую еду, чистое постельное белье и врачебный уход.

На это Изабелла отреагировала колкостью:

— Это уж точно прольет бальзам на ее совесть!

Лицо Оуэна помрачнело.

— Повторяю, она безупречна. Это ведь жестокая история, разве не так? Ты хочешь выслушать ее?

— Почему бы и нет?

— Ты провела в Италии достаточно много времени и знаешь, что здесь еще не вышли из моды самые жестокие наказания за преступления. Людям ломают спины на деревянном коне, а подвешивание страшно описывать. За небольшой проступок несчастных подтягивают вверх за руки, заведенные за спину, и оставляют их качаться в таком положении. За этим может наблюдать любой, кому нравятся подобные зрелища, а наши путешествующие соотечественники слишком часто оказываются среди таких зрителей.

Изабелла почувствовала отвращение, по ее телу пробежала дрожь. Однажды на светском мероприятии Натаниел потчевал гостей, собравшихся в гостиной, рассказом о том, как он в Неаполе видел самую дьявольскую пытку. Ей самой приходилось не раз избирать другой путь, чтобы не видеть, что творится в сквере или на рыночной площади.

— Ты не должен напоминать мне об этом.

— Я только скажу, что для получения полного признания Коррадини пытали таким образом, чтобы он не мог на суде ни видеть, ни слышать, ни говорить. Он все время страдает от боли и полностью лишился разума. Если я помог Марии облегчить ее страдания тем, что забочусь о ней и ее детях, то нисколько не сожалею об этом. Мне лишь грустно, что в наших отношениях появилась брешь.

Что бы он ни говорил, она не могла избавиться от чувства обиды, нанесенной изменой. Изабелла посмотрела в сторону террасы, невольно испытывая сострадание к женщине, чьи расплывчатые очертания проглядывались сквозь стекло.

— Мне понятно, как вы нашли друг друга, — сказал Изабелла, но затем ее голос выдал все, что наболело у нее на сердце. — Но зачем надо было снова приводить ее в этот дом, если ты любишь меня так, как утверждаешь?

— Я не приводил ее сюда. Она здесь живет.

Какое-то время истинный смысл сказанного не дошел до нее. Когда Изабелла все поняла, она побледнела, на ее лице и губах не осталось ни кровинки.

— Ты хочешь сказать, что она все время была здесь? Все время, пока мы?.. — Ей не хватило сил договорить.

— Эта вилла очень просторна. В одном крыле находятся покои с отдельным двориком и воротами. Однако, как ты могла догадаться, имеется дверь, через которую можно пройти из одного крыла в другое.

Складывалось впечатление, что идет безжалостная игра с целью раскрыть как можно больше ужасной правды. Изабелла вспомнила, что часто слышала далекий смех детей и думала, что это отпрыски садовников или других местных слуг. Лишь она одна среди всех англичан не ведала о связи Оуэна с Марией Коррадини. Изабелла невольно потерла глаза тыльной стороной ладони — ей не хотелось ни видеть, ни слышать, ни помнить. Она почувствовала, что Оуэн приблизился к ней и взял ее за плечи. Она резко подняла голову и отскочила от него.

— Не касайся меня!

Он весь напрягся.

— Я не уходил от тебя и не бросался в ее объятия. Я думал только о тебе.

По ее телу пробежали судороги.

— Но она была здесь.

— Я не мог прогнать ее.

Ее глаза горели.

— Отошли эту женщину в ее дворец.

— Она останется здесь столько времени, сколько пожелает. Я не брошу ее. Даже ради тебя, Изабелла. Горькая правда заключается в том, что без меня она покончит с собой.

Изабелла какое-то время смотрела на него, не веря своим ушам.

— Оуэн, в таком случае ты уже сделал свой выбор. Между нами все кончено.

Она повернулась и покинула дом столь же стремительно, как и вошла в него. Изабелла не знала, последовал ли он за ней, ибо ни разу не оглянулась. Вернувшись, она увидела, что Эми уже ждет ее.

— Эми, мы немедленно уезжаем. Немедленно! Я хочу вернуться домой! — В отчаянии она поднесла к вискам руки, сжатые в кулаки. — Боже милостивый! Дай мне уехать домой!

Эми проводила Изабеллу взглядом, когда та взбежала по лестнице и подумала, что на месте госпожи она потянула бы за единственную струну, после чего Оуэн и не стал бы думать о других ветреных женщинах. Но Изабелла Тренч была из тех, кто не станет прибегать к козням. Она предоставит мужчине свободу выбора, не станет добиваться любви принуждением.

Через час они покинули Флоренцию. До Генуи им предстоял долгий и утомительный путь. Дороги туда были столь же изрыты колеями, что и те, по которым они ехали раньше. Удрученная и усталая Изабелла испытывала боль при каждой встряске экипажа. Где бы они ни останавливались на ночь, она тут же отправлялась спать. Она ела, не выходя из спальни. И все время думала о том, как бы поскорее вернуться домой и обрести покой.

Но это были тщетные надежды. В одной деревне в тридцати милях от Генуи ночная остановка затянулась на целую неделю. Эми объяснила остальным слугам, что госпожа устала от путешествия и должна немного отдохнуть. В единственной свободной комнате, расположенной на верхнем этаже, Изабелла в страшных муках избавилась от столь давно желанного ребенка, который был зачат в безмятежные дни.

К тому времени, когда Изабелла достигла Марселя, она снова захворала. Она болела несколько недель и когда, наконец, окрепла, врач посоветовал ей поехать в Германию лечиться на водах в Бадене до полного выздоровления. Она последовала его совету, ибо была столь подавлена, что сама не могла принять какого-либо решения, и Эми снова смирилась с тем, что поездку домой придется отложить. К счастью, гостиницы в Германии оказались приятной неожиданностью — они были чисты и удобны, особенно в Бадене, где Изабелла постепенно вернула пошатнувшееся здоровье. Трудно было сказать, сказались ли воды или все произошло естественно, но лицо Изабеллы обрело прежний цвет, а глаза — блеск. Только Эми догадывалась по пропитанным слезами подушкам, что время от времени происходит в спальне Изабеллы, когда она остается одна.

После почти трех лет отсутствия Изабелла вернулась в Лондон. Ее стали навещать друзья, когда пронесся слух, что она прибыла на Арлингтон-стрит. На серебряном подносе, стоявшем в вестибюле, накопилась гора приглашений. За ее отсутствие утекло много воды. Умер принц Уэльский, наследником трона стал его юный сын, который однажды станет Георгом III. Сам Лондон быстро расширялся, процветали ремесла и торговля, оживился порт, росли великолепные здания. В столице кипела жизнь. Изабелла поняла, как она тосковала по Лондону во время путешествия.

Первым делом она навестила Чиппендейлов, чтобы взглянуть на своего крестника. Во время ее отсутствия у них родился второй сын, которого назвали Эдуардом. Как только Изабелла прибыла на Кондит-Корт, она заметила, что новый дом гораздо удобнее прежнего. Еще одно обстоятельство говорило об улучшении финансового положения Чиппендейлов — у них появился свой штат слуг, а у Кэтрин — паланкин.

Из парадной двери навстречу Изабелле вышел Томас и поспешил к ней, протянув руки.

— Моя дорогая Изабелла! С возвращением домой!

Она не была готова к тому, какое впечатление на нее произведет новая встреча с Томасом. Изабелла уже считала, что Оуэн полностью завладел ее сердцем, но с болью обнаружила, что ее непоколебимая любовь к Томасу выстояла и не изменилась, несмотря на бурную страсть к другому мужчине, которая охватила ее, словно приливная волна, и растворилась в боли, которая не утихнет. Видно, судьба распорядилась так, чтобы она вечно любила мужчин, которым отдала бы свою жизнь, если ее попросили об этом. Теперь ее любовь к Томасу стала ровнее, она не распалялась несбыточными мечтами. Однако, взяв руки Томаса, она догадывалась, кому принадлежат ее чувства, которые останутся непоколебимы. Было приятно смеяться вместе с ним по поводу множества подарков, которые она привезла его детям. Все сиденье экипажа было завалено ими.

К двери подошла Кэтрин с маленьким Эдуардом на руках. Это был болезненный ребенок, он часто плакал, и мать носилась с ним и днем и ночью. Что-то из постоянного беспокойства матери о здоровье малыша передалось в ее нервных объятиях, в которые она заключила вернувшуюся путешественницу.

— Слов нет, как я рада снова видеть тебя. Ты нам много расскажешь о своем путешествии. Входи, дорогая подруга. В твоем доме все в порядке?

— Да. Спасибо тебе и твоему мужу. — Изабелла через плечо оглянулась на Томаса. — Моя домоправительница говорила, что ты часто приходил, когда Кэтрин не могла покинуть дом из-за плохого здоровья маленького Эдуарда. Наверно, тебе было трудно выкроить время.

Он покачал головой, отмахиваясь от похвал.

— Всякий раз, когда мне доводилось бывать в тех краях, я заглядывал лишь для того, чтобы проверить, все ли так, как ты желала. — Затем он посмотрел в сторону вестибюля, и его уста озарила гордая улыбка. — Вот и он. Мой сын и наследник пришел встретить тебя.

К ним приближался крепкого вида малыш с круглыми, как яблоки, щеками и черными волосами. Малыш все еще ходил в детской юбочке, бриджи он наденет, когда ему будет три или четыре года, однако в том, что это мальчик, не было сомнений — у него были крепкие плечи и телосложение. Изабелла наклонилась и протянула ему руки. Мальчик остановился в нерешительности и серьезно взглянул на нее черными, как у отца, глазами, затем робко подошел к ней. В приливе нежности Изабелла подняла его, прижала к себе, стала целовать его розовые щеки, руки. Мальчик потянулся к ее продолговатой серьге, зачаровавшей его своим блеском. Он займет место сына, от которого она избавилась в Италии. Изабелла будет любить его, как собственного ребенка. Она надеялась, что мальчик унаследовал дар отца. Мир будет всегда нуждаться в прекрасных вещах, радующих глаз и сердце.

 

Глава 13

Кэтрин сидела у окна и апатично смотрела на модно одетых людей, передвигавшихся пешком, в экипажах и паланкинах. Она оплакивала смерть маленького Эдуарда, не дожившего до второго дня рождения. Прежде она чувствовала бы себя королевой, живя в этом новом доме на Кондит-Корт, который был гораздо удобнее прежнего. К нему можно было подойти через арку со стороны Стрэнда, к тому же он соседствовал с большим домом, резиденцией графа Нортумберлендского. Но сейчас это жилище казалось ей обычным местом с четырьмя стенами и крышей только потому, что здесь умер маленький Эдуард, после чего она невзлюбила этот дом.

К счастью, вскоре они, похоже, собирались переехать, прожив в нем не дольше, чем в первом жилище. Только этим утром Томас приобрел собственность на улице Св. Мартина, и их новое жилище снова окажется рядом с мастерской, ибо он мог жить, дышать, есть и спать рядом с рабочим местом, если это было возможно. Ему бы очень не понравилось жить вдали от мастерской на Ковент-Гарден. Иногда Кэтрин хотелось, чтобы он увез туда свою кровать и дал ей передохнуть от бурной любовной близости.

Ей казалось, будто она после рождения Эдуарда потеряла всякое плотское влечение. Роды не были трудными, но с того мгновения, как малыш издал первый слабый крик, так непохожий на громкий рев здорового Томми, казалось, что исчезли все остальные чувства, кроме трогательной заботы о новорожденном. Материнская любовь проявила себя гораздо сильнее, чем она представляла, исключив все другое и лишив ее интереса ко всему, что не было целиком связано с ее стремлением сохранить ребенку жизнь. С того дня, как Кэтрин потеряла ребенка, она с тяжелым сердцем сидела часами, как в это утро, сложив руки на колени, забыв обо всем и ни о чем больше не беспокоясь. Маленький Томми был ей очень дорог, но его оставили на попечение няни, и мать им почти не занималась.

Томас, помня, с какой радостью она с самого начала помогала ему готовить книгу, старался привлечь ее к составлению извещений и рекламы, чтобы привлечь отдельных подписчиков разместить заказы на книгу еще до ее публикации. Книга, несомненно, станет шедевром, когда выйдет в свет. Томас устранил ранее присущую великолепным рисункам тяжеловесность, ножки в виде лап исчезли, как и крупные львиные головы, аканты строго обрезали, будто над ними работал методичный садовник. Кэтрин пыталась написать то, что от нее хотел Томас, но он заметил, что она предприняла множество неудачных попыток и испортила немало бумаги. Временами она плакала по умершему сыну. Изабелла посоветовала ему оставить ее в покое и дать время исцелить душевные раны.

Кэтрин думала, что перенесла бы утрату легче, если бы оказалась замужем не за Томасом, а за Джорджем Эндрюсом. Тогда ее поддержала бы любовь Эндрюса и она не стала бы отстраняться от него, как от Томаса. Она во всем винила не Томаса, а себя. Он был хорошим мужем и отцом, добрым и щедрым, старался дать ей все, чего она желала, и вызывал ее восхищение тем, что энергично занимался делом и выдерживал конкуренцию. Ему самому удалось привлечь среди подписчиков много выдающихся людей и заручиться новыми именами.

Томас заслужил такой успех. Кэтрин также считала, что ему нужна более любящая супруга. Она знала, что Томас переживает смерть Эдуарда не меньше, чем она, но не могла вдохнуть жизнь в свою оцепеневшую душу и тело. Она так часто придумывала отговорки, так часто избегала его любовных посягательств, что крайне редко вспоминала о полагавшихся обязанностях жены, и удивлялась, почему он терпит ее. Если бы он не находил спасения от тягот домашней жизни в повседневной работе, которую любил, она не сомневалась, что он давно бросил бы ее.

Когда Томас пришел на улицу Св. Мартина, он не думал о жене. Ее апатия сильно беспокоила его, но стоило ему только покинуть дом, все проблемы семейного характера оставались позади. Если бы Томас поступал иначе, то страдало бы дело и жить пришлось бы в более стесненных условиях. В его кармане лежали ключи от собственности, принадлежавшей ему. Он не сомневался, что после издания книги со ста шестьюдесятью медными оттисками, исполненными на лучшей бумаге его другом Матиасом Дерли, слава о нем распространится далеко, на него обрушится стремительный поток заказов. Вот почему ему пришлось обрести более просторную мастерскую, чем прежняя у собора Св. Павла. «Путеводитель» займет место рядом с уже опубликованными великими книгами по архитектуре.

Три дома с дворами и постройками позади них под номерами 60, 61 и 62 ждали новых хозяев. Все они выходили на верхний конец улицы Св. Мартина. Томас хорошо знал это место, ибо оно находилось точно напротив кофейни в Старой скотобойне, где он отведал бесчисленное количество чашек кофе и беседовал множество часов с собратьями по ремеслу. Здесь он брал уроки рисования и черчения у Матиаса Дарли, когда впервые приехал в Лондон. Это была также оживленная и хорошо мощенная улица, которую дворники содержали в чистоте. По обе ее стороны находились самые лучшие дома. Джеймс Пейн как раз владел одним из этих высоких красивых домов с портиком, огороженными пространствами, ступенями, ведущими вниз к тротуару. Пейн останавливался здесь всякий раз, когда бывал в Лондоне. Здесь находился также ряд процветающих предприятий с яркими фирменными знаками над дверями. Во всех магазинах молодые женщины в кружевных чепцах и шелковых фартуках обслуживали покупателей и были готовы предложить все — от шляп с перьями до отборного винограда, ананасов и персиков, не говоря о множестве других фруктов, что придавало живописность всему окружающему. Улица Св. Мартина являлась также средоточием мастерских по изготовлению мебели, здесь расположились мастерские других краснодеревщиков. В целом это место казалось идеальным для того, чтобы обрести широкую известность и признание.

Томас уже некоторое время вел переговоры о купле этой собственности. До того как она пару месяцев назад опустела, двором и пристройками пользовался строитель, которому Томас поставлял резные камины, карнизы и подобные вещи. В тот день, когда строитель освободил это место, Томас основательно изучил план построек, включая два из трех домов. Жильцов предупредили о необходимости покинуть их, и они уехали точно в указанный срок. Томас собирался поселиться в доме номер 60. Крытая дорога для фургонов, пересекавшая двор, отделяла его будущее жилище от дома номер 61 с большим эркером, который уже был предназначен служить магазином. Клиенты смогут сделать свой выбор на складе или изучить образцы и разместить заказы. Они также будут иметь доступ к другим услугам, которыми обогатилось его дело, — от обоев до изготовления гробов, чистки кроватей и занавесок. К магазину примыкал дом номер 62. Ему суждено стать резиденцией его нового партнера — Джеймса Ренни, который согласился вложить часть своих денег для расширения дела и займется мягкой мебелью.

В день, когда Томас пришел осмотреть здание номер 60, оно оказалось запертым на засов, а жившая в нем женщина отказалась впустить его. Это была вдова по имени Энн Дейвис, которая давно просрочила оплату ренты и испугалась, когда Томас постучал, полагая, что ее пришли арестовать за долги. Томас никого не винил за страх перед долговой тюрьмой. Кругом стояла невероятная грязь и вонь и порядочных, уважаемых людей, не по своей вине переживавших трудные времена, перед лицом таких испытаний посещали мысли о долговой тюрьме или самоубийстве. Сегодня вдову предстояло выселить по указанию Томаса, поскольку дом теперь принадлежал ему и, хотя будет трудно вынести предстоящую сцену, ему придется присутствовать при ней. Приближаясь к своему дому, он заметил двух судебных приставов, крупных и крепких мужчин, ждавших его на тротуаре у двери дома.

— Добрый день, сэр, — сказал один из них. — Мое имя Морган, а это Уитли. — Он достал из кармана часы и взглянул на них. — Без одной минуты полдень. Мы попросим жилицу открыть дверь ровно в полдень, и если она этого не сделает, тогда мы войдем сами.

— Мне хотелось бы, чтобы все обошлось без насилия, — строго наказал Томас. — У вдовы есть маленькая дочь и к обеим следует отнестись с уважением. Вам также следует внимательно обращаться с их личными вещами. Я не хочу, чтобы вы что-то сломали или выбросили на улицу.

Морган насмешливо уставился на него.

— Если она станет сопротивляться как дикая кошка, что тогда, сэр? Мне сообщить ей, что ее ждет экипаж, чтобы перевести в новый дом, возможно, на площади Св. Джеймса? Если бы вы выселили такое множество людей, как я, то бы не стали проявлять снисхождения.

— Прекратите дерзить! — сердито отрезал Томас. — Делайте, что вам говорят. Я здесь владелец.

— А мы здесь представляем закон, — нагло ответил Морган. Тут он резко кивнул своему коллеге. — Ровно полдень.

Уитли огромным кулаком изо всех сил начал барабанить в дверь, отчего та затряслась. За этим последовал громкий приказ Моргана открыть дверь. Они не стали ждать, когда отодвинут засов. Один из приставов ударил ногой в то место, где находился замок, второй изо всех сил налег на дверь крепким плечом. Дверь с треском распахнулась, и они ввалились в дом под испуганные крики, раздавшиеся изнутри. Томас вслед за приставами бросился в огромный, и совершенно пустой дом, где Энн Дейвис, плохо одетая, болезненного вида женщина, стояла съежившись. К ней прижалась ее напуганная дочь девяти лет с медного цвета волосами. Лицо маленькой девочки нельзя было разглядеть, ибо она прижалась к плоской груди матери и истерично рыдала.

— Не причиняйте нам зла, — взмолилась женщина. У нее дрожали губы от предчувствия недоброго. — Прошу, не трогайте нас.

Морган сердито посмотрел на нее.

— Все зависит от того, как вы будете вести себя. Велите своей соплячке заткнуться. Где ваша мебель?

Она ответила дрожащим голосом.

— У меня нет мебели. Ее продали.

— Это мы еще посмотрим! — Он вместе со своим компаньоном пошел убедиться в этом. Вдова гладила дочку по голове, стараясь успокоить ее, и с испугом взглянула на Томаса.

— Вы мистер Чиппендейл. Я видела вас несколько раз. Не просите у меня денег, которые я выручила за проданную мебель. Они ушли на пропитание, а не на пиво, ибо я всегда старалась сама быть опрятной и содержать дом в порядке. Никогда не думала, что окажусь в столь незавидном положении и меня выбросят на улицу. Я знала, что рано или поздно придется выехать отсюда, но нам некуда идти, и мне показалось, что пройдет какое-то время, прежде чем кто-либо вздумает поселиться сюда. — Она нервно сглотнула. — Что будет с нами?

— Что касается меня, я вам не причиню зла, — холодно ответил Томас. — Я просто буду вам обязан, если вы освободите мой дом без дальнейшего промедления.

— Нет, мама. Нет, — захныкала девочка, еще крепче прижимаясь к матери. Та выглядела такой слабой, что казалось, будто она не устоит перед напором охваченной страхом девочки.

— Не плачь, Элизабет. Будь умницей. — Голос женщины дрожал. — Этот джентльмен не собирается отправить нас в тюрьму. Ты должна помочь мне собрать вещи.

— Я не уйду из нашего дома! Ни за что!

Томас, видя, что такая непокорность причиняет женщине еще больше страданий и осложняет и так неприятную ситуацию, резко обратился к девочке:

— Поторапливайся. Делай так, как тебе говорит мать. Пока я здесь, вам не причинят зла.

Может быть, недовольство Томаса возникшей ситуацией прозвучало в его суровом голосе, ибо девочка высвободилась из рук матери и посмотрела на него огромными серыми глазами, полными слез.

Пряди вьющихся густых волос прилипли к ее влажным щекам.

— Не выгоняйте нас, сэр. Я видела, что случается с людьми, оставшимися без дома. Они прячутся в любой дыре, лишь бы найти укрытие. Пожалуйста, не выгоняйте нас, сэр. Умоляю вас.

Томасу показалось, будто в его ушах звучат голоса из прошлого. Он снова стал мальчиком, работавшим в мастерской в Отли. Этот ребенок не был похож на Полли, но глаза девочки, цвет ее волос, упрямое нежелание прекратить борьбу напомнили ему о ней. На мгновение он увидел Полли в Элизабет Дейвис.

— Как вы вообще оказались в этом доме?

— Мой муж работал десятником у застройщика, которому принадлежали мастерские, пока на стройплощадке не произошел несчастный случай. Он упал с большой высоты и больше не смог работать. Он переломал все косточки. Я ухаживала за ним до самой смерти, к тому времени иссякла большая часть наших денег.

— Вы получили компенсацию от застройщика?

— Нам оплатили ренту за этот дом до самых похорон. С тех пор я занялась шитьем, но мое зрение слабеет, я не справляюсь с работой. Клиенты больше не обращаются ко мне.

— Что вы еще умеете делать?

— Сэр, я все еще могу содержать дом в чистоте. Вы никогда не найдете здесь грязи. — В это мгновение на лестнице что-то загрохотало. Женщина поднесла дрожащую руку к горлу. — Кровать! Я забыла про кровать и про комод. Мистер Чиппендейл, они подумают, что я соврала?

Раздался треск — комод сбросили столь же бесцеремонно, что и кровать. Разгневанный Томас вышел в прихожую, чтобы образумить приставов единственным аргументом, к которому те прислушаются.

— Если вам в этом доме на все наплевать, то хотя бы проявите уважение к мебели! Я здесь буду жить, и вам придется оплатить счет за напрасно причиненный ущерб. — Оба пристава сердито уставились на него, но предупреждение, видно, подействовало на них. Когда оба удалились на кухню, шума стало гораздо меньше. Томас достал из кармана записную книжку и карандаш, которые всегда носил с собой, и снова обратился к Энн Дейвис и ее дочери: — Вам придется оставить этот дом. Я тут ничего не могу поделать. Но я дам вам письмо, которое вы отнесете на Арлингтон-стрит, где найдете работу и получите крышу над головой. Я ручаюсь за это.

Женщина уставилась на него, еще сомневаясь, верно ли расслышала его. Ее дочь отреагировала сразу и обняла мать, безмолвно выражая радость тем, что все так своевременно разрешилось.

Пока мать с дочерью готовились уходить, сворачивая в узел одежду и несколько других вещей, Томас написал Изабелле несколько строк и объяснил положение. Она поймет, что Кэтрин в нынешнем состоянии не обрадовалась бы, если ей дать еще двух служанок. Он передал сложенную записку Энн Дейвис, когда мать и дочь снова появились, держа по свертку в руках.

— От всего сердца благодарю вас, мистер Чиппендейл, — промолвила женщина и надежно спрятала записку в кармане. Томас ответил, что кровать и несколько других скромных предметов мебели, сложенные в прихожей, не выбросят на улицу, а поставят в угол одного из его складов. Он подошел к парадной двери и открыл ее.

— До свидания, миссис Дейвис, — сказал он. — До свидания, Элизабет.

Девочка, шедшая следом за матерью, подбежала к нему, схватила его руку и поцеловала ее, смотря ему в лицо с таким обожанием, что он растерялся, видя столь эмоциональное выражение благодарности.

Затем она выбежала на улицу, встала рядом с матерью и та закрыла дверь. Томас пошел осмотреть дом, который теперь принадлежал ему.

Судебные приставы вскоре ушли, и Томас остался один. Он был доволен тем, что все комнаты были просторны и расположены в геометрическом порядке в лучших традициях строительства, испытавшего раннее влияние Иниго Джоунса. Правда, он здесь не обнаружил ни одной утонченной детали. Томас решил соорудить везде новые камины по своему проекту со специальными полками на летнее время. Полки будут крепиться скрытыми стяжными муфтами над решеткой. Стены обклеят узорчатыми обоями приятного цвета. Томас расширит дверные косяки, вставит двойные двери светло-золотистого цвета, создаст и украсит альковы изящной лепниной, а также внесет еще ряд других усовершенствований, чтобы у Кэтрин был дом, в каком она всегда хотела жить.

Сделав пометки и внеся в записную книжку мерки, он вышел из дома через заднюю дверь, ведшую в мощеный двор. Кэтрин расстроится тем, что здесь нет сада, поэтому он решил огородить стеной небольшой участок земли, расставить в горшках растения, какие Изабелла видела на площадях во время путешествия по Италии.

Перебирая ключи на большой связке, которую Томас достал из кармана, он начал ходить по просторному двору, по обе стороны которого стояли двухэтажные помещения крепкой постройки и с добротными крышами.

Томас по очереди открывал двери каждого здания, заглядывал в них, убеждался, что кроме паутины и строительного мусора в них больше ничего нет, затем снова поворачивал ключ в висячем замке. В этих местах предстояло расположить мастерские, где будут работать ремесленники, без которых его дело было бы невозможно. Все будет хорошо спланировано и продумано — помещение для фанеровки будет расположено под комнатой для набивки матрацев перьями, и жара, которая будет подниматься от печей, сохранит набивку для кроватей, диванов и кресел пушистой и сухой. Перед ним в дальнем конце двора находилась дверь, ведущая в другое здание — оно было трехэтажным, имело квадратную форму, точно конюшня, с отдельным двориком посередине. Здесь он решил устроить магазин краснодеревщика со складскими помещениями, стекольной комнатой и еще одним помещением для перьев. Завтра начнется работа по уборке мусора, оставленного застройщиком, а также грязи и экскрементов, оставленных повсюду бездомными и нищими, которые устраивались в пустом здании на ночлег до тех пор, пока на дверях не повесили крепкие замки. Вероятно, маленькая Элизабет Дейвис видела, как эти оборванные создания спали, где могли, и пришла в ужас при мысли, что ей придется покинуть дом. Окна вставят, все побелят, сделают необходимый ремонт. Потом из прежней мастерской сюда доставят верстаки и оборудование. Томас уже создал макет новой визитной карточки, которую распространит, когда начнется работа в этих просторных и удобных помещениях. Под гравюрой украшенного и обитого кресла, точной копии символа его ремесла, который будет покачиваться на улице над входом, значились простые слова: «Чиппендейл и Ренни, Краснодеревщики и обойщики на улице Св. Мартина, Черинг Кросс, Лондон».

Томас уже собирался уходить, когда его внимание привлекло нечто похожее на большой сверток, лежавший в темном углу. Он остановился и уставился на него. А что, если это тело человека? Сотни бедняков и бездомных умирали у дверей, в темных улочках и любых других местах, где болезнь и голод настигали жертву.

Томас подошел к свертку и заметил длинные спутавшиеся черные женские волосы. Она лежала на соломе лицом вниз. Ее исхудавшее тело прикрывало грязное тряпье и солома. Томас догадался, почему она так накрыта, когда снял с нее тряпье, чтобы пощупать пульс на шее. Обнаженные плечи говорили о том, что она нага. Вероятно, с нее сняли последнюю одежду, что случалось, когда лишенные жалости существа убеждались в беспомощности больных и умирающих.

Она была жива. Пульс едва прощупывался, но бился. Томас перевернул ее, просунул руки ей под плечи и убрал волосы, закрывавшие лицо. Несмотря на болячки вокруг закрытых глаз и рта, он тут же узнал ее.

— Сара!

Ответа не последовало. Томас снял пальто, завернул ее и внес в дом. Он опустил ее на сиденье близ окна и бросился на улицу за наемным экипажем. Вскоре он приехал на Арлингтон-стрит. Слуга впустил Томаса вместе с его ношей.

Услышав его голос, Изабелла подошла к двери гостиной и увидела Томаса, державшего в руках безжизненное тело женщины, которое было завернуто в пальто. С головы ниспадали длинные черные волосы, в них запуталась солома. Пораженная Изабелла ахнула, она догадалась, кто эта женщина. От испуга у нее сделались круглые глаза.

— Она жива, — сообщил Томас, — но очень больна. Спасти ее будет нелегко.

Изабелла немедленно отправила лакея к врачу, а сама первой взбежала наверх по лестнице и вошла в спальню приготовить постель. Томас осторожно опустил Сару, та простонала в горячке, когда Изабелла сняла с нее пальто и накрыла одеялом. Домоправительница и две служанки пришли на помощь, одна несла медный кувшин с горячей водой, вторая — таз. Оставив их ухаживать за Сарой, Изабелла проводила Томаса до лестничной площадки. Уже второй раз за этот день он на себе ощутил взгляд, полный огромной благодарности.

— Томас, ты нашел мою сестру. Я вечно останусь у тебя в долгу.

В порыве чувств она легко поцеловала его в губы. Оба испытали неожиданный чарующий миг. Изабелла повернулась и поспешила к Саре.

Томас уже стоял у выхода, как услышал, что его тихо зовут по имени. Он оглянулся через плечо, обернулся и улыбнулся. Со стороны кухни вышла Элизабет Дейвис, собираясь подняться наверх. Она несла на подносе стакан с ячменным напитком и небольшую чашку с дымящимся мясным бульоном. На девочке было аккуратное синее платье, ей нашли домашний чепец и фартук, который оказался великоватым, на ее светящееся от гордости личико было приятно смотреть.

— Это мое первое задание. Маме подыщут очки, она станет прислуживать только домоправительнице, а это значит, что ей будет легче, чем обычной служанке вроде меня.

— Ты быстро освоилась на новом месте.

— Миссис Тренч лишь прочитала ваше письмо и все тут же решила.

— Тогда не бездельничай. Я хочу, чтобы ты доказала, что я не напрасно прислал тебя сюда вместе с матерью.

Элизабет радостно кивнула и пошла дальше.

— Мистер Чиппендейл, я никогда не подведу вас. Никогда, никогда.

Томас кивнул, почувствовав приятное удивление, и вышел из дома. Элизабет осторожно несла поднос, чтобы не пролить ни капли бульона, и стала подниматься по лестнице, думая, что мистер Чиппендейл всегда останется для нее героем. Подобно святому Георгию он ради нее убил дракона нищеты и голода, будто она была принцессой, обитавшей в башне. Он избавил ее от безотрадного будущего, о котором было страшно подумать. Наивная, восхищенная Элизабет Дейвис полюбила своего рыцаря на белом коне.

Несколько недель Сара находилась на грани жизни и смерти. Изабелла все время ухаживала за ней и кормила самой лучшей едой. Силы Сары постепенно восстановились до такой степени, что она на короткое время могла встать с постели, а если чувствовала слабость, то лежала у окна спальни на раскладушке. Изабелла немедленно сообщила матери, что Сара находится у нее и очень серьезно больна. Августа приехала в Лондон и поселилась рядом у знакомых. Сначала Августа печалилась, но как только Сара поправилась и узнала ее, мать начала изливать больной все свое недовольство, врач запретил ей навещать дочь. После этого мать обиделась и вернулась в Бат, не догадываясь, что оставила младшую дочь в шоке не только по этой причине. Сначала Сара узнала мать лишь по голосу. Августа стала не только непомерно тучной, все ее лицо обезобразилось от ртутных румян, которыми та пользовалась много лет, ее веки были постоянно опухшими, а потерянные зубы заменили полным комплектом фарфоровых, как-то нелепо блестевших, когда она раскрывала пунцового цвета губы. Что же до волос, то Августа всегда носила самые модные парики и никто не догадывался, что ее череп почти лишился растительности из-за краски, которой она пользовалась в молодости. Ее постигла та же судьба, что и многих женщин и мужчин, которые красоты ради накрашивали лица, не прислушиваясь к советам врачей, предостерегавших, что пользоваться косметикой все равно что приобрести законное свидетельство о смерти. Сара, чья кожа пострадала от грима и шальной жизни, с прежней враждебностью смотрела на сестру, завидуя ее безупречному цвету лица. Изабелла пользовалась лишь губной помадой, пудрой и черной краской для ресниц из ламповой сажи, чтобы подчеркнуть свою естественную красоту. У Сары еще не было сил держать зеркало в руках. Она попросила Изабеллу принести ей зеркало и подержать его перед ней. Поскольку Сара стала ворчливой и вспыльчивой, если ее злили, Изабелла сделала так, как она просила. Сара простонала, увидев свои впавшие глаза, безжизненное лицо, белое, как подушки, на которых она лежала.

— Я стала уродливой старухой. Пугалом, охраняющим поле от птиц. Почему Том не дал мне умереть? Почему вам надо было вмешиваться и возвращать меня в этот мир?

Изабелла отложила зеркало с ручкой в сторону.

— Скоро ты станешь совсем другой. Ты еще не выздоровела.

— Скажи на милость, как я стану другой, если левая сторона моего лица изрыта оспами после той эпидемии, которая изменила всю мою жизнь еще до приезда в Лондон.

Для Сары это стало горьким и мучительным испытанием. Ей бурно рукоплескали зрители, но столь же яро завидовали другие актрисы. Каждый день происходили злобные ссоры с соперницами по сцене. Сара стала любовницей ведущего актера Себастиана Серле, давно выступавшего на сцене, хотя они жили как кошка с собакой, особенно когда она подозревала, что тот заигрывает на стороне. Ревность Сары придавала их любви остроту и необузданную страсть. Поскольку Сара осознавала свои недостатки и понимала, что держит зрителей в напряжении лишь своим ослепительным очарованием, это привело ее в дикую ярость. Она видела Сусанну Сайббер, трагедийную актрису, вместе с Гарриком на сцене театра Друри Лейн и была готова убить ту за ее талант. Многие дни, иногда недели после горьких взаимных обвинений она разговаривала с Себастианом только на сцене. Напряжение достигло такого вулканического накала, что нервы окружавших их актеров напряглись до предела и все были готовы вцепиться друг другу в глотку.

Между ними установились особенно хорошие отношения после того, как они, к обоюдному удовольствию, уладили очередную размолвку. Оба приехали в Норидж открыть неделю показа «Уловки франтов». Сара почувствовала небольшое недомогание, которое объяснила обычными женскими причинами, но выступала в каждом спектакле. К концу второго акта последнего спектакля она неожиданно рухнула на сцену. Ее пришлось унести в уборную. Сара лежала на диване, у нее кружилась голова. Роль за нее доиграла дублерша. Себастиан отвез ее домой, ей стало лучше, когда она легла. Сара сразу уснула. Оба спали допоздна. Себастиан встал первым, раздвинул занавески, и комнату осветили лучи солнца. Сара шевельнулась, почувствовала, что все тело болит, а в горле пересохло. Когда она хотела попросить, чтобы он налил ей воды из графина, стоявшего под рукой, из ее горла вырвался лишь хрип. Себастиан взглянул на нее, и на его безмятежном лице появилось выражение крайнего ужаса, когда он заметил первые волдыри от страшной оспы. Сара не могла оторвать голову от подушки и, не веря своим глазам, смотрела, как Себастиан набросил на себя одежду, схватил свои пожитки и, натянув треуголку на глаза, выскочил из комнаты, таща за собой накидку. До последнего дня своей жизни она будет помнить, как эхом отдался стук захлопнувшейся внизу двери. Он покинул Сару в самый трудный час ее жизни. Когда хозяйка обнаружила, что Сара больна, а странствующие актеры спешно покинули город, бросив свою актрису, пришел муж хозяйки дома в сопровождении какого-то мужчины, они ухватились за концы простыни, на которой лежала Сара, и отнесли ее к крыльцу дома приходского священника. Дверь на мгновение приоткрылась, и пара глаз взглянула на нее с отвращением. Приходской священник послал за старухой и ее сыном, уцелевшими после оспы, зная, что этой болезнью второй раз не заражаются. Те отнесли ее под навес за своим коттеджем и стали ухаживать за ней, получая вознаграждение из церковной кассы для бедных.

Как только Сара могла с трудом встать на ноги, ее выставили вон и предоставили саму себе столь же бесцеремонно, как и доставили сюда. Сару принесли сюда в ночной рубашке, и ей пришлось бесплатно выдать одежду. Домохозяйка заявила, что приходил тот актер и забрал все ее личные вещи. Сара знала, что это ложь, но не смогла доказать это. Приходской священник дал ей на дорогу шиллинг, но только после того, как прочел наставление о том, что театр является орудием дьявола, а оспа предостерегает о том, что она должна расстаться со сценой и начать новую жизнь. Она не стала бы слушать ханжескую проповедь, если бы не нуждалась в шиллинге. Ей стоило больших трудов не оттолкнуть его руку, когда священник, продолжая наставлять ее, с притворной рассеянностью поглаживал ее по руке, плечу и добрался бы до ее груди, если бы Сара неожиданно не бросилась на колени, точно решив молитвой воздать благодарность за то, что священник открыл перед ней истинный путь, и застала его врасплох.

Положив монету в карман, она отправилась в Лондон, надеясь найти работу в одном из столичных театров. Сара чувствовала слабость, исхудала и больше походила на нищенку, чем актрису, привыкшую к успеху. Вскоре она поняла, что совершила глупость, столь спешно покинув Норидж. Ей надо было уговорить приходского священника оставить ее в своем доме, пока она не отъестся, не поправится и не сможет действовать самостоятельно. Такая мысль уже приходила ей в голову, ибо она поняла, что ее легко осуществить. Если священник был бы моложе и приятнее, она не стала бы раздумывать, но прикосновение его дрожащих липких пальцев оттолкнуло ее. Сара почувствовала, что ей трудно дышать в его неприятной близости. По пути она слабела с каждым днем, туфли истерлись, а одежда была все время влажной от сырой погоды или росы. Она совсем недавно встала на ноги после болезни и нанесла себе огромный вред, ночуя под изгородями, в хлевах и навесах для зерна. У нее постоянно болело горло, ноги и руки.

Время от времени добропорядочные соотечественники подвозили ее на своих фургонах и обращались с ней как с дочерью, делясь едой, предлагая выпить пива или съесть яблоко, но чаще всего Сара встречала других людей, которые желали получить от нее плату, на которую она была не готова. Один мужчина стал угрожать, ударил ее хлыстом. После этого на ее плече и руке остался шрам, напоминавший извивавшуюся змею. Другой пьянчуга пытался взять Сару силой и, хотя ей удалось сбежать, тот ударил ее по лицу, отчего губы у нее болезненно кровоточили. Убежав от него на безопасное расстояние, она села на землю и расплакалась. Если бы в это мгновение она оказалась рядом с Батом, то поступилась бы чувством собственного достоинства и пошла бы к матери, но этот город был дальше, чем Лондон. И когда слезы высохли, а губа перестала кровоточить, Сара обрадовалась, что большое расстояние спасло ее от причитаний матери по поводу ее несчастий. Можно было отправиться в имение Тренчей, но еще до болезни она узнала из газет о том, что Натаниел умер, и засомневалась, осталась ли сестра в доме, который, скорее всего, стал для нее безрадостным местом. Наверно, Изабелла переехала в Лондон, где у нее сохранились знакомства. Она легко найдет там свою сестру.

Но все оказалось гораздо труднее, чем думала Сара. Она заболела воспалением легких сразу после приезда в Лондон и едва передвигалась. Вспомнив, что сестра жила на площади Сохо в то время, когда она выступала в Воксхолле, она направилась туда. Она шла от дома к дому, спрашивая о миссис Изабелле Тренч, вдове достопочтенного члена парламента, мистера Натаниела Тренча. Оборванная одежда и неухоженный вид отпугивал слуг, и они спешили избавиться от нее. Только в одном доме ей удалось кое-что узнать. Дворецкий, пожилой и опытный мужчина, заметил, что ее хорошо поставленный голос плохо вяжется с грязной одеждой, и взял на себя труд спросить свою госпожу о том, где может проживать миссис Изабелла Тренч. Хозяйка, которая была так стара, что не рискнула выйти из дома, и столь глуха, что едва слышала, вспомнила, как кто-то говорил, будто миссис Тренч путешествует по Италии, Франции или еще какой-то заморской стране. Эта информация давно устарела. Изабелла находилась совсем рядом, но Сара ничего не знала об этом и совсем растерялась. Теперь ей некуда было идти и не к кому обращаться за помощью.

Хотя Сара была больна, она продавала свое тело за деньги, чтобы купить снадобья и еду, и однажды оказалась на Вестминстерском мосту, под которым текла река, мерцая лунными бликами. Снадобье у нее украл какой-то бедняк, подумав, что это джин. Сара приобрела новую бутылку снадобья, спрятала ее под разорванной одеждой и пила лишь тогда, когда никто не видел. Если бы Сара была не столь больна, то была бы не менее изворотливой, чем другие, в борьбе за выживание, но, слабая и изможденная, она могла лишь вслед за другими занять свою нишу в ночлеге и лежать в темноте, свернувшись калачиком, среди вони и шума воды, протекавшей в сточной канаве. Она не могла шевельнуть ногами, чьи-то руки подняли ее с пола в здании на улице Св. Мартина, куда она попала, если верно вспомнила, пролезая через ограду и окно в пристройку, поранив руку об осколок стекла. Затем она почувствовала, как в ее горле булькает джин, увидела огонь в камине и, не помня, сколько мужчин изнасиловали ее, погрузилась во мрак. Наконец, открыв глаза, она мельком увидела дневной свет и, дрожа от холода, инстинктивно зарылась в солому. После этого она уже ничего не помнила, пока не обнаружила, что лежит в чистой мягкой постели, а Изабелла ухаживает за ней и рассказывает, что она уже много дней провела на Арлингтон-стрит.

По мере того, как к ней постепенно возвращались силы, в равной степени росло глубокое и полное зависти недовольство. Сара заметила модную одежду на Изабелле, изящные китайские вазы, в которых были расставлены цветы, источавшие аромат по комнате, роскошный желтый шелк и позолоченные края постели в тон всей элегантной обстановке и все другое, что стало бы невозможно без богатства. Сара могла лишь догадываться, что все в этом доме столь же великолепно. Изабелла также восстановила знакомство с Томасом Чиппендейлом, хотя их отношения носили, скорее всего, дружеский характер. Тем не менее Саре казалось, что сестре досталась незаслуженная часть благ жизни, а в этом частично виновата она сама. Если бы она согласилась выйти замуж за Натаниела Тренча, тогда все это досталось бы ей, а не ее сестре. Зависть не давала ей покоя. Саре доставляло удовольствие жаловаться на все, она стремилась вывести Изабеллу из терпения, хотя казалось, что такое вряд ли возможно до того самого дня, когда ей, наконец, удалось сделать несколько шагов. Элизабет, маленькая служанка, хотела помочь ей и споткнулась, убирая скамеечку для ног с ее пути. Сара, недовольная собственной беспомощностью, побоялась упасть, когда девочка неумышленно преградила ей дорогу, и отшвырнула ту пинком ноги, обутой в тапочку.

— Убирайся, дура!

Сара считала такую выходку скромным выговором, а мягкая тапочка не могла причинить девочке боли, но Элизабет разразилась слезами и выбежала из комнаты. Тут, к удивлению Сары, Изабелла взяла ее за плечи, встряхнула и посмотрела на нее горящими глазами.

— Хватит! С меня довольно! Ты оскорбила меня, служанок, ухаживавших за тобой, хотя каждая из них могла дать тебе затрещину. Никто так не старался помочь тебе выздороветь, как маленькая Элизабет. Девочка была готова выполнить любое твое поручение и днем и ночью, она всегда хотела тебе угодить, не уставая, поднимала все, что ты роняла или бросала в сторону, бегом приносила и уносила все необходимое, не дождавшись от тебя ни единого слова благодарности. Я не потерплю, чтобы ее пинали, словно дворняжку на улице!

Сара насмешливо приподняла брови.

— Только посмотрите! Мисс Обидчивая вышла из себя. — К этой насмешке Сара прибегала еще в детстве, когда мучила и доводила Изабеллу до гнева и слез. Сейчас Изабелла не стала плакать, она лишь поджала губы, давая понять, что не станет терпеть новых выходок Сары.

— Ты уже достаточно здорова и должна отвечать за свои поступки. Когда Элизабет следующий раз придет к тебе, я надеюсь услышать от тебя слова благодарности.

Сара вышла из себя:

— Никто не благодарит слуг. Что нашло на тебя?

— Иногда уместно произнести доброе слово. Элизабет еще и десяти лет не исполнилось. Я велела ей поухаживать за тобой, чтобы она легче привыкла к распорядку дома. Но Я не думала, что ты будешь обращаться с ней как с рабыней. В довершение всего ей сейчас кажется, что из-за тебя она в моих глазах выглядит никчемной девчонкой.

Саре, уставшей стоять и выслушивать упреки, вдруг в голову пришла одна мысль.

Она подошла к раскладушке, легла на подушки и с трудом подложила руку под голову.

— Мне как раз этого не хватает, — задумчиво сказала она.

— О чем ты говоришь?

— О рабе. О маленьком чернокожем мальчике, одетом в атлас, в тюрбане с пером, усыпанном драгоценностями ошейнике и цепи вокруг шеи. Знаешь, это последний крик моды. Изабелла, почему бы тебе не завести такого мальчика? — В ее голос вкралась издевательская нотка. — Все остальные модные вещи у тебя уже есть.

Изабелла холодно взглянула на сестру.

— Насколько мне представляется, единственной цепью для маленького ребенка, белого или темного цвета кожи, могут быть завязки материнского фартука. С удовлетворением могу сказать, что большинство темнокожих людей в этом городе — свободные граждане. Только несколько глупых людей с такими же взглядами, как у тебя, считают, что в Лондоне живут по правилам, какие существуют на плантациях.

Сара состроила едва заметную гримасу.

— Я принимаю твой укор. Вот, видишь, я уже исправляюсь.

— Тогда проследи за тем, чтобы твои благие намерения не иссякли. А теперь я оставлю тебя, чтобы ты могла отдохнуть.

Когда Изабелла спустилась вниз, чтобы найти Элизабет и сказать ей, что никто на нее не сердится, до нее донесся смех Сары. Изабелла не сомневалась, что сестра смеется над ней.

Томас перевел мастерские на улицу Св. Мартина и распорядился, чтобы дом привели в полный порядок. После этого он снова встретил Сару. Она отказывалась принимать гостей до тех пор, пока не посчитает, что ее внешний вид позволит это. Сара приглашала женщин, которые считались авторитетами в вопросах красоты, и интересовалась, как лучше всего скрыть следы оспы на щеке, вернуть блеск волосам и цвет коже. Ей оставляли пузырьки с жидкостью, возвращающей красоту, баночки с красками и разные благоухающие лосьоны. За все это платила Изабелла, поскольку у Сары за душой не было ни гроша. Хотя Сара обрела интерес и самоуверенность, часами просиживая за туалетным столиком, естественное исцеление тела в конечном счете довершило то, что она надеялась раньше времени исправить с помощью косметики.

Сара часами, словно ребенок, играла с рулонами шелка, атласа, бархата и кружев, которые разворачивали, чтобы она могла их осмотреть и сделать выбор, сравнивая с французскими манекенами, по которым можно было иметь представление о модах в Париже и при королевском дворе в Версале. Силуэт точно обрел новые очертания — волосы убирали выше, а кринолин стал шире по обе стороны вытянутого платья. Сара, знавшая, что ничто не идет ей так, как зеленый цвет, подчеркивавший ее чарующие глаза, надела новое зеленое платье, высоко убрала черные волосы в тот день, когда Томас и Кэтрин были приглашены на ужин.

Сара ждала наверху до тех пор, пока не услышала, как они приехали. В лондонских домах ужинали поздно, но поскольку это был неофициальный случай и других гостей не пригласили, чтобы присутствующие могли говорить в дружеской и теплой обстановке, она могла выбрать более простое платье. Сценические инстинкты позволяли ей точно выбрать момент, и Сара сделала лихой и уверенный выход, лишь на мгновение задержавшись в комнате, чтобы театрально взмахнуть веером и раскрыть его, чтобы тот засверкал всеми цветами радуги.

Сара заметила, что Томас встал с мрачным выражением лица, явно недовольный ее появлением в столь вызывающе чувственном образе, который, как ей было известно, всегда выводил его из равновесия и возбуждал, несмотря на нелюбовь к ней. Что же касается его жены, одетой в мрачный цвет траура, то Сара заметила ее натянутое лицо, уверенную посадку головы, длинные и красивые руки. Значит, это и есть Кэтрин, женщина, которая своими прелестями завоевала благосклонность Тома. Сверля ее жестким взглядом, Сара улыбнулась, демонстрируя ямочки на щеках, когда их представили, затем повернулась к мужчине, которого возжелала неистово, завоевала на краткое время и снова потеряла.

— Милый Том! Ты спас мне жизнь. Я в вечном долгу перед тобой. Только скажи, когда я могу хотя бы частично и должным образом погасить его.

Сара насмехалась над ним и дразнила его. Не только Изабелла подумала, что Сара нисколько не изменилась за истекшие годы. Томас удостоил ее краткого ответа:

— Сара, уже то, что я вижу тебя живой и здоровой, для меня лучшая награда. Мне больше ничего не надо.

Она рассмеялась, откинув голову назад и эффектно выставляя ложбинку на груди. Не один мужчина, которого она так дразнила и возбуждала, срывал лиф с ее плеч. Кэтрин, наблюдавшую за ней, смутило столь странное поведение Сары. Как могло случиться, что эти две сестры столь непохожи друг на друга? Сара оказалась совсем не такой, какой она ожидала ее увидеть. Но ведь Кэтрин раньше никогда не встречалась с актрисой.

Во время ужина все оживленно обсуждали пьесы и актеров. Кэтрин, хотя Изабелла пыталась разговорить ее, большей частью молчала и почти не участвовала в беседе. Она заметила, что Томас пьет больше обычного, заметила и то, что сестры и Томас переходили к другой теме, как только упоминался Ностелл. Впервые она увидела едва заметную, почти скрытую, нежность в глазах Изабеллы всякий раз, когда та смотрела на Томаса. Что же касается Сары, которая пила не меньше Томаса, в каждом ее взгляде, обращенном на него, в каждом произнесенном слове таился соблазн и искушение.

Когда ужин закончился, Томас не захотел сидеть в одиночестве с бокалом портвейна, осушил его и присоединился к трем женщинам, которые пили чай в гостиной. Изабелла играла на клавесине, а Сара, не слушавшая музыку, рассказала Томасу несколько пошлых шуток, над которыми Томас громко хохотал. Сара тоже смеялась, не обращая внимания на каменное лицо Кэтрин. В том, как Сара говорила, а Томас слушал ее, сидя на диване, чувствовалось, что они связаны загадочной близостью, которую никоим образом не следовало воскрешать. Кэтрин боролась с желанием вскочить и зажать Саре рот рукой, как однажды поступила, когда маленький Томми, ничего не подозревая, повторил слово, услышанное на улице.

Когда настал час прощания, Кэтрин впервые покидала дом Изабеллы без сожаления. Раньше часы пролетали незаметно. В этот вечер казалось, что они тянутся бесконечно долго.

— Все будет хорошо, когда ты переедешь в новый дом, — тихо сказала Изабелла с сочувствующей ноткой в голосе, когда прощалась с Кэтрин, которая выбралась на светское мероприятие впервые после похорон, состоявшихся много недель назад, и Изабелла подумала, что именно по этой причине она так подавлена. — Я знаю, что тебе не нравится Сомерсет-Корт. В новом месте тебе станет лучше.

Томас повез Кэтрин домой в недавно приобретенном фаэтоне, это был быстрый экипаж темно-синего цвета, в котором было легко разъезжать по городу. Всю дорогу она угрюмо молчала. К подобному притворству веками прибегали жены, демонстрируя недовольство и ожидая, что мужья вытянут из них причину такого поведения, словно пробку из бутылки. К ее несчастью, Томас так повеселел от вина, что не заметил, что жена молчит, кипя от злости. Ему было мало пуститься в разговор с этой тварью, который был вовсе не уместен в гостиной Изабеллы, в довершение всего он не заметил, что она, его жена, весь вечер чувствовала себя несчастной, испытывала мучительную боль и в душе горько плакала. Хотя все это казалось неразумным и нелогичным, ей хотелось, чтобы он утешил ее не только за то, что она лишилась ребенка, но и возлюбленного, о существовании которого ему никогда не говорили. Однако трагедия заключалась в том, что Томас был не в силах сделать это.

Приехав в Сомерсет-Корт, она немедленно отправилась в спальню и уже лежала, когда Том, проследив, чтобы лошадь отвели в конюшню, нетвердой походкой стал подниматься по лестнице. Веселое настроение не покинуло его. Надышавшись прохладным ночным воздухом по пути домой, он опьянел еще больше. Раздеваясь, он пел и насвистывал и не без труда нашел своим карманным часам место на комоде. Он промахнулся, когда бросил рубашку на кресло, и не пытался поднять ее.

Приподняв одеяла, он скользнул в постель. От него разило вином, а жар его тела, казалось, проникал сквозь ночную рубашку, когда он начал развязывать ленты, пытаясь высвободить ее из этого плотно прилегавшего предмета одежды и не догадываясь, что нервы жены натянуты до предела.

— Мое сладкое яблочко, — пробормотал он, целуя ее в ухо, затем в шею. — Мою любовь к тебе не измерить морскими глубинами или небесными высями.

Не было такой части ее тела, которую бы Томас не восхвалял в самых нежных и страстных выражениях. Он считал ее настоящей красавицей и никогда не забывал сказать ей об этом. Любовными ласками Томас всегда стремился доставить ей наибольшее удовольствие, и не его вина в том, что последние дни она замкнулась в себе и даже в его объятиях чувствовала себя одинокой. Он хранил ей верность и не мог бы изменить. Даже за время беременности и горя жены он не искал других встреч, не желал никого и ждал лишь ее. В нынешнем подогретом вином радостном настроении он забыл обо всем и нежно ласкал ее, наслаждался ее изящным телом. Ее ночная рубашка затерялась где-то на постели.

Кэтрин пыталась сопротивляться, но он не слушал и ничего не замечал, его страсть накалялась. Кэтрин чувствовала себя так, будто ее победили и захватили в плен, его губы впились в ее уста, она задыхалась, ей не хватало воздуха. Когда Томас овладел ею, она от отчаяния безудержно зарыдала.

— Никогда не думал, что такое может случиться с нами, — произнес Томас с явной обидой в голосе. — Кэтрин, ты перестала любить меня. Ты меня когда-нибудь любила? Похоже, я знаю правду уже давно, но был не в силах смириться с ней.

Томас медленно сел в постели вместе с простыней, которая опутала обоих. Она не могла вынести его страданий, вызванных разочарованием, перевернулась на другой бок, спрятала лицо в согнутой руке и не переставала рыдать. Она почувствовала, как он встал с постели. Кэтрин так и не узнала, в какой части дома он спал в ту ночь.

Когда она спустилась к завтраку, он уже покинул дом. В этом не было ничего необычного. Томас всегда приходил в мастерскую вместе с остальными, если только ему не приходилось отправляться куда-либо по делам. Тогда он предоставлял право открывать мастерскую старшему рабочему, йоркширцу, с которым он работал еще у Ричарда Вуда в Йорке. В шесть часов он пришел домой на ужин и по его внешнему виду казалось, будто между ними не произошло ничего неприятного. Только после ужина он дал ясно понять, что обстоятельства изменились коренным образом. Томас сидел в кресле у камина, и, протянув длинные ноги ближе к огню, набивал трубку и уплотнял табак кончиком пальца.

— В новом доме половина комнат уже готовы, — сказал он, приближая тонкую свечу к огню, чтобы раскурить от нее трубку. — Еще две недели, и его окончательно приведут в порядок. Я поставил в одной спальне раскладушку и сегодня отнесу туда постельные принадлежности и другие необходимые вещи. Каждый вечер я буду ужинать здесь, чтобы Томми не забыл меня. Когда все работы будут закончены и в нашем новом доме выветрится запах краски, ты сможешь переехать туда в любое время.

Кэтрин сидела напротив него, ее спина выпрямилась словно аршин, чашка с чаем в ее руке стала чуть подрагивать. Он предоставлял и ей и себе время, передышку, в течение которой их отношения либо уладятся, либо наступит полный разрыв. И то и другое произойдет под одной крышей, ибо ради сына они и не думали жить в разных местах.

— Как тебе угодно, Томас, — сурово сказала она.

Он переехал в дом номер 60 только во время Рождества, прошло уже два с половиной месяца после той ужасной ночи, когда они не поладили. Днем раньше перевезли уже большую часть мебели и разместили в комнатах. Эта мебель была гораздо лучше той, какой они обставили первый дом. Накануне Рождества последние предметы мебели были разобраны, упакованы и перевезены по новому адресу. Шел сильный снег, когда она вместе с Томми приехала в новый дом. Внешняя сторона дома и остальных владений были ей более чем знакомы, ибо она жила недалеко от этой улицы и не помнила, сколько раз проходила по ней. Однако они ни разу не заходила в дом. Кэтрин была в трауре, когда Томас впервые начал вести переговоры о приобретении дома, и замкнулась в своем горе. Выйдя из экипажа и взяв Томми на руки, она критически посмотрела на окна нижних и верхних этажей, в которых отражались огни от горевших в комнатах каминов. Прижав мальчика к себе, Кэтрин поднялась по узкой лестнице, начинавшейся прямо на пешеходной дорожке. Дорожка была защищена от проезжавшего транспорта камнями, выстроенными вдоль улицы, словно шахматные фигуры. Дверь была новой и на ней сверкали медный молоточек и ручка. Она уже хорошо разбиралась в древесине и сразу узнала, что дверь сделана из лучшей породы кубинского красного дерева. Над ней возвышалось красивое веерообразное окно. Кэтрин не пришлось стучать, чтобы ей открыли. Служанка, уехавшая раньше нее вместе с последней партией мебели, распахнула дверь. Служанка специально к этому случаю надела свежий крахмальный домашний чепчик и фартук.

— Мадам, мистер Чиппендейл находится во дворе. Он просил немедленно сообщить о вашем приезде.

— Нет, подожди, — приказала Кэтрин. — Сначала я сама хочу все осмотреть. Отведи Томми на кухню и поиграй с ним немного.

— Да, мадам, — без особой охоты согласилась служанка. Миссис Чиппендейл недавно уволила няню и ей приходилось заботиться о малыше чаще, чем ей хотелось, особенно в последние дни, когда началась суматоха с переездом. Она забрала у хозяйки накидку и шляпу, затем взяла Томми за руку и повела вдоль коридора к кухне на нижнем этаже. Вкусный аромат имбирных пряников встретил их, когда открылась и затворилась занавешенная сукном дверь. Повар уже занимался своим делом.

Кэтрин оглядела прихожую. Она оказалась довольно узкой, как это было принято во многих городских особняках, а лестничный пролет незатейливо и круто устремился к следующему этажу. Везде было светло и просторно. Прохлада стен оттенка слоновой кости компенсировалась густым красно-коричневым тоном полированных полов. Над боковым столиком Томас повесил один из своих больших фигурных золоченых подсвечников, украшенных ветвями, листья на которых были снабжены гнездами для высоких свечей. Она прошла в большую гостиную. Кэтрин подумала, что в этой комнате он, должно быть, впервые встретил вдову и ее ребенка, которые теперь работали слугами в доме Изабеллы. В тот день эта комната, наверно, выглядела совсем по-иному. Сегодня же стены были занавешены голубым шелком, позолота отражалась в новых парчовых занавесках, висевших на окнах, над которыми возвышались резные карнизы. Прямоугольный ковер радовал глаз цветными узорами розового, светло-зеленого и голубого цветов, подчеркивая обитый шелком диван и кресла, которые прежде украшали ее гостиную в Сомерсет-Корте. Что же касается остальной мебели, Томас пополнил ее действительно отличным столом с инкрустированными узорами, сочетавшимися с ковром и белым алебастровым потолком.

Кэтрин прошла в соседнюю столовую и нашла там любимую мебель, которую выгодно оттеняли новые предметы. Кэтрин отложила посещение кухни, чтобы Томми не подумал, что за ним пришли, и заглянула в две комнаты нижнего этажа. Одна оказалась небольшой столовой, примыкавшей к кухне, а другая служила местом уединения Томаса от семейной жизни, где можно было спокойно работать, рисовать и чертить, не опасаясь, что ему помешают, как это случилось бы в конторе, которой, без сомнения, отвели место в одном из зданий с окнами, выходившими во двор. Все четыре стены занимали его книги, создававшие пестрый фон для черных, сочных тонов йоркширской мебели, а также большому столу для черчения из красного дерева и стоявшему у камина креслу, обитому бордовой кожей. У стены стояли картины, видно, он предоставит Кэтрин право выбрать для них место. Крайней был портрет Томаса, нарисованный, когда он работал еще в Йорке. Он был изображен серьезным, черные глаза встречали взгляд зрителя, с какой бы стороны тот ни смотрел на портрет. Густые черные волосы были небрежно зачесаны по прихоти тех дней, но позднее он стал завязывать их хвостиком на затылке, чтобы не отстать от моды, хотя никогда особо не наряжался и не пудрился. Последнее ему вообще было не по вкусу. В целом, на картине было изображено умное лицо целеустремленного и самонадеянного мужчины. Мало кто из тех, кто смотрел на него, мог угадать, сколь нежно и романтично он способен любить женщину, которой отдал предпочтение.

Кэтрин продолжила осмотр на верхнем этаже. Здесь ей было все знакомо, комната обставлена почти так же, как в прежнем доме, вплоть до занавесок, на полу лежал ковер из прежней гостиной, кремовая, обитая шелком мебель стояла у стен розового цвета, здесь сам бог велел пить чай или играть в карты, если у нее вновь появится желание приглашать гостей. Клавесин, который Томас год назад подарил ей на день рождения, стоял у окна, чтобы свет падал на листы с нотами. На другой стороне лестничной площадки она обнаружила две спальни, они были больше остальных, но обе отличались уютом и качеством мебели. В одной стояла новая кровать с четырьмя столбиками с занавесками из розового Дамаска, в другой — старая, обитая шелком медово-золотистого цвета. Книга, лежавшая рядом с подсвечником на столике возле постели, говорила о том, что Томас спал здесь предыдущей ночью. Выбор оставался за Кэтрин, она могла предпочесть либо старую кровать, либо новую.

Она поднялась на самый верх, заглядывая в каждую комнату, и не забыла о мансарде, где расположились слуги. Она снова спустилась на главную площадку и услышала, что Томас из прихожей зовет ее. Кэтрин подошла к краю лестничного марша и посмотрела вниз — он стоял у основания лестницы, снежинки, словно блестки, сверкали на его плечах и черных волосах. Томас первым делом заметил, что она не в трауре, хотя лицо ее по-прежнему мрачное и серьезное. Пока она спускалась вниз, ее теплая зимняя одежда напомнила ему спелую клубнику.

— Тебе нравится дом?

— Он просторный и хорошо обставлен, — призналась она, выражая сдержанное одобрение, и прошла мимо него в гостиную. Будто чувствуя холод, она близко подошла к камину и протянула руки к огню. Свет от языков пламени замерцал на ее одежде. — Я хочу кое-что сообщить тебе. — Ее голос дрогнул. — Я снова беременна.

В комнате воцарилась тишина, только тиканье часов и шепот пламени нарушали ее. Он откашлялся.

— Когда роды?

— В августе.

Этот ответ поведал ему то, о чем он догадался, как только она сказала ему о беременности. Третий ребенок был зачат в ту ночь, которая оказалась столь мучительной для обоих.

— Свет рождается во тьме, — тихо сказал он. — Этот ребенок ни в чем не виноват и я с радостью встречу его.

Кэтрин задрожала всем телом, опустила голову и прикрыла глаза ладонями. Он увидел, что с ее пальцев капают слезы, похожие на хрустальные шарики. Томас не выдержал и обнял ее. Почувствовав руки мужа, она прижалась к нему и спрятала лицо на его плече. Он не знал, плакала ли она из жалости к себе, из-за нежеланной беременности или из-за того, что оказалась в плену брака, тяготившего ее. Немного успокоившись, она отстранилась, вытерла глаза и ни словом не обмолвилась о приступе отчаяния, случившемся с ней.

— Эта комната весьма элегантна. — Она подошла к столику и провела кончиками пальцев по инкрустированному узору на древесине красной тропической породы. — Я думаю, что этот новый стол самая красивая вещь, которую ты сделал. В нем сочетаются все цвета, какие можно обнаружить на хвосте павлина. Он такой блестящий! Столько голубых, пурпурных и янтарных оттенков! Наверно, эти зеленые листья сделаны из клена. Я права?

— Да, — сказал он, стоя рядом с женой, — а черные повторяющиеся узоры сделаны из черного дерева. — Он никогда не пытался имитировать французский стиль инкрустации, делавший мебель похожей на картину. Вместо этого он предпочитал контрасты светлых и темных пород дерева, чтобы придать мебели желаемый эффект. Именно так он сделал этот стол, добавив красящее вещество, которое наделило его по-настоящему экзотическим блеском.

— В этой комнате я с радостью буду разливать чай для твоих самых важных клиентов, — сказала Кэтрин, снова отступая от стола, чтобы оглядеться вокруг себя. Вдруг ее голос обрел настойчивый и житейский оттенок. — Мне пора идти распаковать вещи.

Томас остановил ее.

— Подожди немного, прошу тебя. Почему ты сняла траур?

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— В этом доме лучше смотреть не в прошлое, а будущее. Мы должны надеяться, что судьба следующего ребенка сложится благополучно.

Томас провожал ее взглядом, пока она шла, затем начала подниматься по лестнице, но не покинул гостиную и не вышел во двор. Он стоял на месте и прислушивался к ее шагам, те приближались к верхней спальне. Потом он услышал, как она ходит по спальне, и догадался, что она раскладывает свои вещи в шкаф для одежды и по ящикам комода. Это была спальня, в которой он спал. Итак, им предстоит заново начать жизнь мужем и женой. Разве из этого может что-то получиться, если лишь один супруг любит другого? По крайней мере, они предпримут еще одну попытку.

 

Глава 14

Когда подошел август, Кэтрин родила девочку. Поскольку первого сына назвали именем отца, то девочке подобало дать имя матери. Ее одним теплым летним днем так и крестили в приходской церкви Св. Мартина в Филдсе. Хотя она была зачата в безрадостные для обоих мгновения, это создание будто стремилось искупить грех радостью и очарованием. И Кэтрин, и Томас в ней души не чаяли. Им не удалось сгладить напряженность в отношениях, хотя они и пытались это сделать. Но они одинаково любили дочь.

Маленький Томас, которому к моменту рождения сестры исполнилось четыре года, не испытывал к ней ревности, поскольку уже занял среди домочадцев твердое место. Его любимыми игрушками стали молоточек и другие инструменты, специально изготовленные для него. Томас часто вспоминал свое детство, когда смотрел, как сын терпеливо складывает вместе кусочки дерева и делает вид, будто измеряет, полирует и клеит. У мальчика уже была коллекция рисунков, в которой только он распознавал и объяснял проекты будущей мебели.

— Эти рисунки для «Путеводителя», — с серьезным видом говорил он, не обращая внимания на смех, который вызывали его слова. Не было ничего удивительного в том, что он подражал отцу в этом и многих других делах, ибо постоянно велись разговоры о публикации «Путеводителя джентльмена и краснодеревщика».

До выхода книги в свет оставалось всего два дня. Она должна была появиться в марте 1754 года. Томас был полон оптимизма и ожидал, что книга принесет большой успех. В списке подписчиков значились самые благородные имена, включая герцога Норфолкского, герцогов Бофора, Гамильтона, Кингстона, Портленда, графа Честерфилда и еще четырех графов, лорда де ла Уорра и еще шести лордов, маркиза, нескольких графинь, множества баронетов и титулованных леди. Многие из них были патронами и клиентами, заказы которых Томас выполнял, другие только собирались разместить заказы, а немалое число этих людей проявляли искренний интерес к самой книге, поскольку имя Чиппендейла за сравнительно короткое время приобрело необычайную известность. Оставаясь верным себе, Томас высоко ценил подписчиков, которые являлись краснодеревщиками и представляли другие профессии, связанные с его ремеслом. Особенно Томаса обрадовало то обстоятельство, что его прежний работодатель Ричард Вуд из Йорка заказал три экземпляра книги. Его порадовала Изабелла, подписавшаяся на три экземпляра. Она хотела оставить один экземпляр себе, другой преподнести в качестве подарка старому другу отца, а третий — мистеру и миссис Клод Парджетер, жившим недалеко от Ностелла. Этой паре он изготовил большое количество мебели по ее рекомендации. Изабелла сказала ему, что возобновила знакомство с Лориндой Парджетер в Италии, и как раз во время визитов этой дамы и ее мужа в Лондон он представил свои рисунки им на одобрение.

Поскольку в его новой мастерской было больше места и работников, он мог поставлять занавески, ковры, обои, канделябры, зеркала и все, что необходимо для отделки и обстановки как больших, так и маленьких домов. Томас отнюдь не собирался пренебрегать скромными заказчиками. В мастерской с выходом на улицу в хорошо освещенных эркерах были выставлены отличные предметы мебели, сделанные про запас. Когда в мастерскую входил перспективный покупатель или покупательница, то они обнаруживали демонстрационное помещение на всю длину здания, в котором был представлен широкий выбор мебели с ценами на любой карман. В его мастерских изготовлялась не только мебель, а также стойки для просушки постельного белья, подносы, кровати для служанок, шкафы для метелок и много других житейских вещей, которым отводилось место в нижней части списка после более дорогих предметов.

Томас только что обставил городской особняк для Сары на деньги Изабеллы, и это был самый неприятный заказ. Неискреннее дружелюбие, рожденное в тот вечер количеством выпитого вина в доме у Изабеллы, больше никогда не воскресало. Как это вообще могло случиться, оставалось для него загадкой. Томас объяснял это инстинктивным желанием создать приятную атмосферу в доме хозяйки и, возможно, даже надеждой, что Сара изменилась после пережитых невзгод. Его предположения были очень далеки от истины. Всякий раз, когда они встречались, Сара дразнила его и умышленно оскорбляла. Она хорошо знала, что Томас не безразличен к ее прелестям и пыталась разными хитростями заставить его обнять себя, считая, что сумеет извлечь выгоду из этого. Обсуждая его рисунки, она сидела так, что он видел ее жемчужного цвета грудь, запах ее тела бил ему в нос. Сара утратила часть былой красоты — спиртное и жизнь, какую она вела, оставили на ней заметные следы — и никакое количество белой краски не могло полностью скрыть крапинки оспы на когда-то безупречном лице. Однако ничто не смогло изменить очаровательного изумрудного блеска ее озорных глаз, рубинового цвета пухлых губ и особую для нее манеру смотреть на мужчин. Поймав на себе такой взгляд, мужчина чувствовал себя так, будто для нее он единственный желанный. Томас должен был смотреть правде в глаза — если бы прежний опыт не подсказал бы ему, что встреча с Сарой предвещает всякие беды, то он поддался бы соблазну воспользоваться встречами, которые она назначала ему, когда Изабеллы не было дома. Он мог легко сбиться с истинного пути, если бы ему того захотелось. Но он по-прежнему испытывал нежность и привязанность к Кэтрин и в глубине души верил, что она смогла бы убедиться, что любит его, если бы пыталась разобраться в своих чувствах, однако ее попытки найти путь к примирению отдавали отчаянием. Она думала не о нем, а о том, каким должен быть брак в ее представлении. Если бы она нашла для него хоть частичку той любви, которую щедро дарила детям, то это привело бы к благоприятному повороту в их жизни. Но Кэтрин, относившаяся с отвращением к первой беременности, стала самой любящей из всех матерей и не могла ни говорить, ни думать ни о чем другом, кроме детей. Частично стремясь избавить сына от обильной материнской любви и чрезмерной заботливости, он по мере возможности брал мальчика с собой, даже тогда, когда это было ему некстати. Что же касается Кэти, то он ждал, когда придет время. Когда она повзрослеет, Томас привьет ей самостоятельность и полную уверенность в себе. Если она проявит интерес, он позаботится о том, чтобы ее обучили всем ремеслам, которые связаны с обивкой, изготовлением занавесок и созданием узоров. Мысленным взором он уже видел фантастический знак над входом в свою мастерскую: «Томас Чиппендейл, сын и дочь».

С этой мыслью он направился к Стрэнду, где на углу Саутгэмптон-стрит находился дом Сары, совсем недалеко от дома, где жил знаменитый актер Дэвид Гаррик с женой. Это обстоятельство могло сыграть главную роль в выборе Сарой района, ибо здесь жили актеры и актрисы в удобной близости от Королевского театра на улице Друри, театра Ковент-Гарден и еще нескольких театров. Сару недавно возили в театр на Хеймаркете заменить отсутствовавшую актрису, и, хотя ей давали незначительные роли, она безумно радовалась возможности вернуться на сцену. Сегодня ему предстояло последний раз проверить, все ли в новом доме соответствует ее пожеланиям. После короткого, но пристойного перерыва Томас предъявит ее сестре счет. Он с нетерпением ждал встречи с Изабеллой, которая обещала приехать к сестре. Он не часто виделся с ней, хотя она поддерживала связь с Кэтрин. Что же касается Томми, то он постоянно говорил о тете Изабелле, которая давала ему засахаренные фрукты, новую игрушку, серебряный пенни на карманные расходы. Если бы Сара любила детей, Томас в этот день взял бы сына с собой, но единственный раз, когда его сын был в этом доме, Сара шлепнула его за то, что он случайно наступил на рисунок, который она уронила. Сара пришла в негодование от того, что Томас пришел не один, нарушив ее планы. Она придиралась к каждому рисунку, сердито рассматривала образцы шелка, дамаска и парчи тех оттенков, которые любила. В конце концов, она совсем потеряв самообладание, отбросила все в сторону и потребовала, чтобы Томас в следующий раз принес что-нибудь достойное ее внимания. К тому времени Томми расплакался от страха и Томас поспешил увести его. Томас не стал бы больше возвращаться сюда, если бы не сочувствовал Изабелле. Он понимал, что ей очень хочется устроить Сару и снова обрести свободу.

Голова Изабеллы была занята мыслью о свободе, когда она из окна дома Сары заметила Томаса, который пробивался на фаэтоне через забитый экипажами широкий и хорошо ухоженный Стрэнд. Ей хотелось бы вычеркнуть все, что случилось за последние месяцы, хотя это вряд ли было возможно. Она не потеряла верных друзей из-за возмутительного поведения сестры, но многие отвернулись от нее.

Вскоре, когда стало видно, что Сара выздоравливает, Изабелла поняла, что жизнь актрисы позволила сестре дать выход безудержному желанию выставлять себя напоказ. Сара слишком долго находилась в мире, где естественна чрезмерная демонстрация чувств, и она уже не могла вписаться в привычную жизнь. Если она считала, что светское мероприятие слишком скучно, то тут же пыталась внести в него оживление, иногда поражая этим людей из либерально настроенных кругов, в которых вращалась Изабелла. Если Саре казалось, что кто-то выказывает ей пренебрежение, она разражалась оскорблениями на уличном языке, при помощи которого общалась с коллегами. В нарядах она обнажалась больше, чем то позволяла, мода, явно не понимая разницы между чувственной привлекательностью и пошлостью.

В женском обществе она зевала, не прикрывая рта, и нагло пялилась на любого мужчину, который ей нравился, не обращая внимания на то, что он провожает даму, что вызывало бесконечные неприятности. Сара постоянно злоупотребляла спиртным, после чего становилась воинственной и разнузданной. Однажды возник скандал, когда Сара, набравшись вина, во время званого ужина отказалась покинуть стол вместе с остальными дамами. Она продолжала сидеть и пить вместе с джентльменами, не отставала от них по части грубых острот и, наконец, сплясала на столе в одних чулках, демонстрируя свои нижние юбки. Сара выбрала себе фамилию миссис Лавдей, чтобы не втоптать имя отца в грязь. Так она была представлена на театральных афишах и появлялась на сцене, обладая лестным статусом замужней женщины. Поскольку Сара была актрисой, ее не приглашали на великолепные светские мероприятия, на которых Изабелла была желанным гостем. Это вызвало у Сары дополнительную ревность и злобу к сестре.

Лоринда и Клод Парджетер остались ей верными друзьями, которые ради Изабеллы терпели скверные манеры Сары. Обычно они два раза в год приезжали в Лондон и останавливались у нее. Изабелла всегда была рада услышать новости об Оуэне, хотя это причиняло ей душевные муки. Сейчас он служил при дворе в Неаполе. Сочувствуя Изабелле, Лоринда никогда не заводила речь о том, что произошло на вилле Оуэна во Флоренции, хотя наверняка узнала об этом от брата. С того времени, когда Изабелла покинула Италию, он еще ни разу не приезжал в Англию. Родители ездили к нему в Италию. Зная, что его сестра в Лондоне бывает у Изабеллы, он неизменно передавал ей самые лучшие пожелания.

Парджетеры гостили у нее на Арлингтон-стрит как раз в то время, когда Изабелла потеряла золотой кулон с жемчугом, который ей подарил Оуэн во Флоренции в дни, наполненные радостями и горестями. Изабелла дорожила им больше всего и с трудом скрывала глубокое огорчение, когда обнаружилась пропажа. Она еще больше вышла из себя, когда юная Элизабет, посланная в каретный сарай принести веер, который Сара оставила в паланкине, вернулась взволнованная, сделала реверанс и протянула Изабелле руку.

— Смотрите, мадам! Видите, что я нашла в паланкине!

Это был золотой кулон, помятый каблуком Сары, но его еще можно было починить. Глаза Изабеллы наполнились слезами радости.

— Спасибо, Элизабет. Какое счастье, что ты живешь в этом доме.

— О, мадам. — Девушка зарделась от удовольствия. С тех пор как ее мать умерла через несколько месяцев после прихода на Арлингтон-стрит, девочка еще больше осознавала, как ей повезло. Если бы не дорогой мистер Чиппендейл, она осталась бы в этом мире совсем одна и просила бы милостыню на улицах.

Раздался резкий голос Сары, сидевшей на диване рядом с Клодом. Она всегда стремилась подсесть к мужчинам.

— Где мой веер?

Элизабет обернулась к ней, ее лицо выражало испуг и смятение. От миссис Лавдей она получила не одну больную затрещину, о чем ее хозяйка ничего не знала.

— Извините, миссис Лавдей. Я совсем забыла о нем, когда заметила, как в крохотной щели сверкает золото.

— Тогда принеси его, дура.

Лоринда многозначительно переглянулась с мужем. Они оба не могли понять, как Изабелла может терпеть такое хамство. От Сары не услышали ни одного радостного слова по поводу того, что безделушку нашли, ее волновал лишь веер.

На следующий день Лоринда воспользовалась удобным случаем, чтобы заговорить с Изабеллой о том, что давно не давало ей покоя.

— Я хочу спросить тебя кое о чем. Это меня очень беспокоит.

Изабелла, уже открывшая стол Чиппендейла, чтобы сыграть в триктрак, взглянула на Лоринду.

— Что это?

— Ты позволишь моему брату писать тебе?

Изабелла села за игровой столик и не торопилась с ответом. Лоринда молча устроилась напротив нее.

— Почему ты решила обратиться ко мне с такой просьбой? Оуэн просил тебя об этом?

— Нет, он прямо так не сказал. Так уж случилось, что я умею, читать его письма между строк и сразу догадываюсь, когда он хочет спросить о тебе.

— Значит, ты ясновидица, — сухо заметила Изабелла, раскладывая фигурки из слоновой кости.

— Не будь циничной, Изабелла, — отпарировала Лоринда. — Тебе это не к лицу.

Изабелла опустилась на стул и посмотрела на подругу в упор.

— Синьора Коррадини все еще составляет ему компанию?

Лоринда от смущения покрылась густой краской.

— Эта дама живет не в Неаполе, а во Флоренции.

— Ее муж еще жив?

— Нет. Он умер совсем недавно.

— В таком случае она может жить, где пожелает. — Изабелла дала понять, что эта тема для нее исчерпана. — Тебе первой бросать кости, Лоринда.

Лоринда подняла ладонь, сверкавшую кольцами, нетерпеливо ударила по столу и спросила:

— Как ты можешь быть столь жестокой к мужчине, которого любишь, и столь снисходительной к своей эгоистичном сестре?

Изабелла побледнела. Она опасалась подобного разговора и чувствовала, что рано или поздно во время пребывания подруги в ее доме его не избежать. Он мог состояться не раз, когда Лоринда делала намеки и обрывала себя на полуслове.

— Я Оуэну ничем не обязана, — выдавила Изабелла, — а за сестру я пока несу ответственность.

— Однако ты любишь его, и он любит тебя. Я видела испуг на твоем лице, когда обнаружилась пропажа кулона, который он тебе подарил. Твое лицо озарилось радостью, когда его нашли.

— Я дорожу им потому, что он напоминает мне о прошлом. Он никак не связан с настоящим. Может, ты знаешь больше подробностей об интимных чувствах твоего брата ко мне, чем о моих чувствах к нему? Я сомневаюсь в этом. Ты просто строишь романтические и ошибочные предположения. Оуэн мог сделать достойный выбор, когда я была во Флоренции. Он сделал его в моем присутствии. Его возлюбленной стала синьора Коррадини.

— Но не на всю жизнь. Он не испытывает к ней таких чувств, как к тебе. Он и эта аристократка не собираются пожениться.

— Откуда у тебя такая уверенность? Ее ведь никак нельзя считать обычной куртизанкой.

— Дело в том, что она католичка, а он принадлежит к другой вере. Она выйдет замуж только за католика.

— Значит, он просил ее руки и получил отказ. — Изабелла наклонила голову. — Вот какие дела. Их особые отношения вполне могут длиться целую жизнь, а я не из тех, кто станет смеяться над этим. А теперь давай больше не будем говорить об этом.

— Как ты можешь с одной стороны проявлять сострадание, а с другой — каменную непреклонность? — не сдавалась Лоринда.

Изабелла едва заметно улыбнулась ей.

— Возможно, эта другая сторона превратилась в мрамор, пока я была в Италии. В чистый мрамор из Каррары.

— Это неправда. Я слишком хорошо знаю тебя. — Лоринда глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. — Твое мнение не переменится, если я скажу, что брат в последнем письме синьоре Коррадини написал, что вскоре собирается жениться на другой женщине?

Изабелла не дрогнула, но ее щеки запылали.

— Отнюдь нет, — кратко ответила она. — Поверь мне, дело не в том, что я затаила злобу или недовольство против него. — Ее голос зазвучал мягче. — У меня для этого нет повода, ведь он подарил мне самые счастливые часы в жизни. Просто его обман, словно нож, глубоко врезался в мою душу. Рана так и не зажила. Думаю, она никогда не заживет, я с этим ничего не могу поделать.

Обе женщины сидели неподвижно, смотря друг на друга, у одной лицо побледнело, у другой оно выражало разочарование. Стремление Лоринды выступить в качестве посредницы ни к чему не привели. Лоринда медленно взяла коробку с игральными костями и начала трясти ее. Они играли в триктрак и больше ни разу не упоминали Оуэна Марвелла.

Ювелир ловко устранил на кулоне все следы повреждений. Когда Изабелла достала кулон из покрытой бархатом шкатулки, в которой его доставили, она взяла эту вещицу за золотую цепочку и повесила на шею. Кулон качнулся над ложбинкой на груди Изабеллы, его прикосновение пробудило столь трогательные воспоминания, что ее руки легли на туалетный столик. Она опустила голову на руки. Она не плакала, она уже давно выплакалась, но боль и жадная тоска по Оуэну, как и прежде, пронзили каждую частичку ее существа.

Сара решила устроиться в один из лондонских театров и больше не пускаться в странствия. Изабелла разработала с юристами соглашение в отношении Сары точно так же, как Натаниел обеспечил пропитание ее матери. Сара могла поступить по своему усмотрению с деньгами, какие получит в театре или из других источников, но средства, выделенные Изабеллой, были оговорены условиями, обеспечивающими сестру на всю жизнь. Иначе та могла все проиграть в карты. Сара предпочла бы получить свой доход безо всяких условий и не проявила ни малейшей благодарности, но Изабелла и не рассчитывала на это. Ей было достаточно, что Сара снова начнет жить самостоятельно и в доме на Арлингтон-стрит никому не придется терпеть ее возмутительных выходок.

— Приехал Томас, — сказала Изабелла, отворачиваясь от окна в новом доме сестры по улице Саутгемптон, из которого открывался вид на Стрэнд.

— Думаешь, я это не заметила по твоему лицу? — насмешливо спросила Сара.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Могу поспорить на весь чай, производимый в Китае, что ты и сейчас любишь его не меньше, чем в прежние времена.

Изабелла улыбнулась и пожала плечами.

— Да, это правда, но не в том смысле, как ты себе представляешь. Мне было семнадцать, когда я полюбила Томаса. Годы изменили его не меньше, чем меня. Я просто считаю, что мне повезло, если между нами сохранилась дружба. Вряд ли найдется много женщин, которые смогут встретить свою первую любовь столь тепло и дружелюбно в более зрелые годы.

— Да, вряд ли, — злобно ответила Сара, думая о том, как она ненавидит сестру. Изабелла даже имела благословение на особые отношения с Томасом, тогда как она была этого лишена. Сара все еще желала его. Ей нравилось, когда мужчина страстно предавался любви, а Себастиан Сэрле был единственным, кто мог сравниться по части необузданных утех, каким она с Томасом предавалась совсем недалеко от ярмарки. Теперь она испытывала к Себастиану лишь ненависть за то, что он бросил ее. Эта ненависть по силе была равна той, какую Сара испытала к Томасу, когда тот отверг ее в час, когда она была готова бежать вместе с ним на край света. Она предложила ему свою душу, а он отвернулся от нее. Она любила бы его и превратилась в олицетворение любви, если бы он только поверил ее слову и разделил бы с ней будущее. Однажды, когда придет время, она заставит его поплатиться за то, что он бросил ее.

По глазам Сары было заметно, что она вынашивает темные планы, когда открыли двери и пригласили Томаса войти. Он даже не взглянул в ее сторону. Томас сразу подошел к Изабелле и передал ей большую книгу. Увидев ее, она просияла от радости.

— Ах, Томас! Да ведь это же «Путеводитель»!

— Мне хотелось, чтобы ты раньше других увидела книгу.

Сара нетерпеливо топнула ножкой, Томас повернулся к ней, робко извинившись за то, что уделил столько внимания книге. Она не без удовольствия заметила, что, встретив ее взгляд, Томас вместе с ней почувствовал, как между ними вспыхнул заряд плотского притяжения. Да, день Сары настанет. Тогда она почувствует вкус победы и осуществит долгожданную месть.

«Путеводитель…» вышел в свет в назначенный день. Все хвалили Томаса как замечательного художника, оригинального автора и мастера, полностью изменившего дизайн мебели. Спрос на книгу был столь велик, что вскоре не осталось сомнений — срочно надо печатать следующий тираж.

Томас оказался на гребне славы. Один экземпляр отправили в императорский двор России. Другие разослали по шато и знатным домам Франции. Еще один экземпляр сразу после публикации отплыл в Новый Свет. Он лежал в багаже краснодеревщика по имени Джеймс Уайт, одного из первых подписчиков, который собирался в Пенсильвании изготовлять мебель в стиле Чиппендейла. Тем временем в контору на улице Св. Мартина приходили заказы, а из мастерской отправлялись упакованные в коробки и ящики составные части изысканной мебели, которые либо морем, либо по суше доставят в любой конец страны. Каждую партию мебели сопровождал один из работников Томаса, следивший за тем, чтобы в пути ничего не случилось, а при распаковке мебель не оказалось поврежденной.

Финансовые расходы Томаса приняли огромные масштабы. Его мастерские стали настоящей сокровищницей, в них хранились не только драгоценные сорта древесины, но и яшма, мрамор, золоченая бронза, восточные обои ручной раскраски без единого повторяющегося узора, лакированные панели, гобелены, роскошные шелка из Спитлфилда, дорогие зеркала. При изготовлении мебели Томас по мере возможности сокращал производственные расходы. Резной орнамент на уровне потолка или верхний гребень большого фигурного подсвечника, верхняя часть ламбрекена или карниза изготавливались из материалов более низкого качества, чем элегантные изделия, которые можно было легко рассмотреть вблизи. Поэтому его лучшие граверы делали главную работу, а менее опытные завершали ее, позволяя экономить время и деньги. Он также не использовал ценные породы древесины, когда предметы мебели, особенно кресла, предстояло украшать густой позолотой. Тогда он использовал недорогую буковую древесину, которая вполне подходила наравне с дубом и сосной для изготовления каркасов для комодов, сундуков и тому подобное, а уже потом на эту мебель накладывались узоры для инкрустации. В целом из него получился в высшей степени умелый коммерсант. Одно омрачало его — заказчики по-прежнему не спешили расплачиваться, получив мебель, они радостно делали новый заказ, и оплата мебели первого счета откладывалась до выполнения нового заказа. Томас не мог не страдать из-за того, что просрочена оплата ряда крупных счетов, общая сумма которых достигала тысячи фунтов. Переписку с клиентами вел клерк, однако, самым важным всегда писал сам Томас, вежливо, но в то же время настоятельно прося оплатить счет. Одни письма приводили к желаемому результату, другие возвращались назад с припиской, что счет будет оплачен в удобное для аристократа время и ни днем раньше. Любой ремесленник знал, что требовать от аристократа уплаты долга через суд — все равно что перерезать себе горло, в таком случае в аристократических кругах его подвергнут остракизму и перестанут иметь с ним дело. Одному богу было известно, каких усилий стоило ему угождать тем, кто стоял выше него.

В тот год, когда вышла книга, в жизни Томаса произошло еще одно событие — в предрассветные часы одним декабрьским утром в семье родилась вторая дочка. Ее назвали Мери в честь его матери, и хотя она была ему столь же дорога, как и остальные двое детей, он все еще считал маленькую Кэти светлым лучом в своей жизни. Ее баловали все, кто оказывался рядом с ней. У нее были большие карие глаза, в них играли золотистые огоньки, а волосы, естественно завивавшиеся в мягкие колечки, были цвета примул, весной покрывавших парк Св. Джеймса ковром бледно-желтого цвета.

Когда дела вынуждали Томаса совершать далекие поездки, а такое случалось все чаще, например, в Коршем-Корт недалеко от Бата, где жил лорд Метуэн, и приходилось надолго отлучаться от дома, он больше всего скучал по маленькой Кэти. Мери была еще слишком маленькой, чтобы почувствовать его отсутствие, а Томми рос крепким мальчиком, разумным не по годам, и любил оставаться главным в доме, когда не было отца. Что же касается жены, Томас находил, что она всегда слишком занята заботой о детях и не ощущает его отсутствия. Кэтрин не провожала его в дорогу и не встречала его у двери после возвращения. Их жизнь превратилась в бесцветное существование, они ели за одним столом, делили одну постель, иногда их приглашали к себе близкие друзья, или же они сами принимали их у себя дома. Они больше ничего серьезно не обсуждали, как в прежние дни, когда оба живо интересовались тем, что происходит за стенами дома, и хотя Томас смирился с таким положением, он всегда печалился, когда думал о своей жизни. Брак должен обогащать жизнь мужчины и женщины, а не делать ее серой.

Обычно он ночью спал крепко после того, как работал целый день, даже тревоги о деньгах не могли заставить его долго бодрствовать. Кэтрин же стала спать чутко, все время прислушиваясь, не раздастся ли плач из колыбели, или крик ребенка, если тому приснится кошмар. Когда Кэтрин одной апрельской ночью стала крепко трясти мужа за плечо, ему пришлось стряхнуть сон, пока он сообразил, что она говорит.

— Пожар! Томас, просыпайся! Начался пожар! В мастерских!

Он выскочил из постели, натянул бриджи, схватил пальто и сбежал по лестнице, все еще держа один ботинок в руке. Пожаров страшно боялись все, но краснодеревщик понимал, что складские помещения, забитые мебелью и штабелями сухой, готовой для обработки древесины, за считанные секунды могут превратиться в пылающий факел.

Томас сильно потянул за веревку колокола пожарной тревоги, тот качнулся и зазвонил, сам же устремился к дальнему концу двора, где пылало трехэтажное здание. Позади него проснулся дом Ренни, слуги Томаса выскакивали из постелей, жители соседних высыпали на улицу. Томас схватил два ведра, висевших в ряду других на стене на всякий непредвиденный случай, наполнил их водой из корыта для лошадей, затем ногой вышиб дверь и бросился в дышавший дымом и жаром дом.

Кэтрин быстро одела детей и сама оделась, завернула малышку в шаль и отвела их через газон к дому, где жил Джеймс Пейн. Он куда-то уехал, но она знала домоправительницу, которая без лишних слов приняла к себе трех малышей. Кэтрин смогла вернуться к месту пожара, зная, что детям ничто не угрожает. Со всех сторон на помощь сбежались люди. Кэтрин закатила рукава, пока бежала к заполненному дымом двору, на который с горевшего здания сыпался град искр, похожих на раскаленные докрасна звезды. У каждой ручки насоса стояло по двое вспотевших мужчин, у колодца тоже. Она приблизилась к ближайшему ведру на цепи и начала передавать ведра до тех пор, пока ей не показалось, что у нее отваливаются руки. Кэтрин не видела Томаса, но понимала, что он в самой гуще людей и пытается спасти от огня все, что возможно. Ведра передавались из рук в руки, у Кэтрин иссякли последние силы, и она выпустила ведро из рук. Кто-то сзади взял ее за плечи и оттащил назад. Обессиленная, она опустилась на стул, стоявший у стены.

— Пока отдохните, миссис Чиппендейл.

Она увидела, что это пожилой рабочий, у него была забинтована голова, борода обгорела. С чувством благодарности Кэтрин села рядом с другими женщинами с покрасневшими от дыма глазами и запачканными платьями. Две из них были ее служанки, а третья жена соседа. Одна женщина дала ей попить из оловянной кружки. Кэтрин жадно прильнула к ней.

Пламя, охватившее дом, разбушевалось. Все усилия были направлены на стоявшие рядом две мастерские — нельзя было допустить, чтобы огонь переметнулся на них. На самой высокой крыше уже загоревшейся мастерской с трудом удерживал равновесие какой-то мужчина и забирал ведра с водой у людей, поднимавшихся к нему по приставной лестнице. Это был Томас. Один неверный шаг, и он либо рухнет в бушевавший огонь, который столь отчаянно пытался укротить, либо переломает себе все косточки, упав на мостовую.

— Боже милостивый! — выдохнула она, поднося дрожащую руку к щеке. — Не дай ему упасть!

Тут она с ужасом поняла, каково будет жить без него. Неведомая любовь вырвалась из ее сердца, словно раскаленная добела лава из вулкана, образумила ее сознание и существо, смела девичьи мечты о том, как могла бы сложиться жизнь с мужчиной, который давно покинул этот мир. Впервые Кэтрин поняла, как мало ценила своего мужа и возлюбленного, занявшего место давно исчезнувшей тени.

— Томас! — из ее уст сорвался крик. Она бросилась вперед и начала расталкивать всех руками и плечами, не спуская круглые от страха глаза с человека, который стоял на крыше. Когда она была совсем близко, чья-то рука преградила ей дорогу.

— Не приближайтесь! Здесь опасно!

Кэтрин нырнула под эту руку до того, как мужчина успел остановить ее. Она приблизилась к дому настолько, что почувствовала, как в лицо ей словно из печи ринулась жара. Тут Ренни схватил ее, остановил и потащил назад, дальше от опасности.

— Нет, нет, миссис Чиппендейл! Вам здесь не место!

Она стояла, словно пригвожденная к земле, и неотрывно следила за мужем. Ее толкали люди, тушившие пожар, но она продолжала стоять до тех пор, пока рассвет не рассеял темное небо и пламя начало униматься. Сероватые столбы дыма то тут, то там указывали, какие еще зоны тлевшего огня следует тушить. Наконец, Кэтрин увидела, что Томас приблизился к лестнице и спускается вниз, у него было уставшее и почерневшее лицо, руки опухли и покраснели. Он пересек двор и направился к другому месту, где требовалась помощь. Она бросилась к мужу и упала бы в его объятия, если бы он, отвыкший от проявления любви со стороны жены, машинально не схватил ее за плечи.

— Ты цела? А где дети?

— Они в безопасном месте. Им ничто не угрожает. — Кэтрин тяжело сглотнула, неожиданно ею завладела та же парализующая робость, какую она пережила, когда Томас впервые увидел ее обнаженной. Она готова была признаться, что любит его, но потеряла дар речи, у нее перехватило дыхание, ноги подкашивались.

— Возвращайся в дом, — сказал Томас, похлопав ее по плечу. — Не бойся, огонь дальше не распространится.

Томас поспешил на помощь тем, кто продолжал укрощать огонь. Кэтрин провожала его унылым взглядом, беспомощно опустив руки. Благоприятное мгновение было упущено и, вероятно, навсегда. Кэтрин никогда не говорила ему ласковых слов, не откликалась на его нежные слова, которые он шептал ей в тот ужасный момент истины, когда они смотрели друг на друга, стоя по разные стороны бездны взаимного несчастья. Позднее, когда они попытались примириться, жизнь пошла по иному руслу. Сама Кэтрин не привыкла выказывать открытую любовь даже детям, которых обожала. Как же она могла надеяться, что все будет иначе в те волшебные моменты, когда смотрела прямо в глаза мужчине, которого по-настоящему любила?

 

Глава 15

Понадобилось некоторое время, чтобы оценить урон, нанесенный огнем. Не только Томас пострадал от большого пожара. Двадцать два его работника лишились своих ящиков с инструментами, которые были их собственностью. Томас всей душой сочувствовал тем, кто лишился орудий труда, ибо сам начинал краснодеревщиком и понимал чувства коллег. Что касается его самого, то страховка покроет восстановление полностью выгоревшей секции, где работали столяры-краснодеревщики. Однако то, что сгорела дотла мебель, находившаяся в начальной и заключительной стадии завершения, обернулось для дела настоящей катастрофой. От дыма почернели рулоны шелка, хранившиеся на складах и в магазине обойщика. Это еще больше усугубило финансовое положение Томаса.

Кэтрин казалось, что запах дыма в доме держится неделями, хотя она и проследила за тем, чтобы простирали каждую штору, занавеску для окна, подушку, чехол для кресла. Ковры подвесили на веревках и выбили. Весь дом вымыли и вычистили — от подвала до чердака. Кэтрин устала, начала раздражаться, на нее обрушился кашель, который усиливался от пыли, шедшей со стороны отстраиваемого здания. Но вскоре настроение и здоровье вернулись к ней, она снова ощутила в себе биение плода.

Третью дочь Чиппендейлов крестили в майское воскресенье в церкви Св. Мартина в Филдсе и нарекли Энн. Через несколько месяцев началась война с Францией, а Северная Америка стала полем боя враждующих сторон. В августе следующего года та же процессия из родителей, крестных родителей и малышей снова отправилась в церковь, для того чтобы крестить еще одну малышку. Ее назвали Дороти. Год спустя, на следующий день после того, как в Лондоне отпраздновали новость о том, что британские войска захватили Луисбург, ключ к заливу Св. Лаврентия, процедуру крещения повторили, но уже с малышом, получившим имя Эдуард в честь мальчика, который шесть лет назад оставил в семье такую трагичную пустоту. Это был шестой ребенок.

Кэти, которой уже исполнилось пять лет, оставалась любимицей отца. Она всегда ждала его возвращения домой и бежала ему навстречу с развевавшимися волосами. Если его ожидали поздно ночью, она ни за что не засыпала и вскакивала всякий раз, когда раздавались скрип колес или стук копыт, возвещающие о его возвращении, и в одной ночной рубашке босиком выбегала во двор до того, как кто-то успевал остановить ее. Тогда он поднимал ее на руки, а она обнимала его за шею маленькими ручонками. Она была очень сообразительна, в три года выучила алфавит и каждый день, когда Томас был дома, любила показывать ему, как умеет читать. Кэти уже умела складывать простые числа. Она живо интересовалась всем, что происходило в доме и во дворе, всегда к его приезду приберегала множество новостей.

— У меня есть красные туфельки с пряжками, я видела принца Джорджа на коне, у Дороти прорезался еще один зуб, розовые кресла отправили в Шотландию, у новорожденных котят открылись глазки.

Томас смеялся, целовал ее в щеку и нес в дом, счастливый, что него есть такая дочь. Днем он встречал и целовал остальных детей. Только Томми в это время находился либо в школе, либо в одной из мастерских, где вырезал погремушку для своего маленького братика, рождению которого он радовался, ибо среди четырех сестер обрел мужскую поддержку. Ночью бодрствовала одна Кэтрин. Ее поднимал с постели топот ножек Кэти, сбегавшей вниз по лестнице. Она сама приносила мужу поесть — сочные пироги с мясом птицы, говяжью или баранью нарезку, домашний хлеб, желтое деревенское масло и соленья. Все это она аккуратно раскладывала на белой накрахмаленной скатерти. Затем Кэтрин наполняла бокал вином, забирала с его колена Кэти и относила ее в кроватку, оставляя мужа есть в одиночестве. Жена не сидела с ним рядом, не давала ему возможности рассказать, как удались поездки. Она не рассказывала ему о домашних делах. Когда Томас ложился в постель, она всегда спала или притворялась, будто спит. Иногда, сгорая от страсти, он не выдерживал и обнимал ее. Томас сам удивлялся, как мог оставаться ей верным, ибо, куда бы он ни отправлялся, всюду подстерегали его соблазны, но он всегда ждал того мгновения, когда снова будет рядом со своей Кэтрин. В сорок лет его обуревали такие страсти, будто он был еще совсем молодым.

Изабелла была на два года моложе его и казалось, что прошедшие годы не коснулись ее привлекательности. Как всегда она выглядела хорошо, ее кожа была без единого пятнышка, фигура стройна, грудь пышна, талия тонка. За ней до сих пор ухаживали, ее домогались, но если в ее жизни и найдется третий мужчина, то он не должен уступать тем, которых она любила до сих пор — одного целомудренно, другого — страстно. Иногда ей казалось, будто она нашла такого мужчину, но всякий раз, когда отношения заходили слишком далеко, отступала, видя, что новое знакомство совсем не похоже на прежние. Изабелла не могла довольствоваться чем-то более скромным.

У Сары же никогда не было недостатка в любовниках. Похоже, у нее появилась склонность к грубым, вспыльчивым мужчинам, которые были моложе ее. Ее возбуждала их непредсказуемость. Хотя Сара возмущалась, когда зарабатывала синяки или ссадины, она тем не менее получала удовольствие от подобного хода событий. Похоже, возможность расстаться с жизнью во время безудержной любви приводила ее в восторг. Когда Изабелла со своим спутником однажды спасли ее в подобной ситуации и увели на Арлингтон-стрит подальше от греха, утром она снова сбежала к любовнику и предалась плотским утехам.

На сцене она продвинулась и стала членом труппы Давида Гаррика в королевском театре на Друри Лейн, хотя жалела о том, что ей не давали самых выгодных ролей. Она постоянно играла любовниц или злодеек, а не Джульетту или Дездемону. Только благоговение перед дисциплиной, поддерживаемой Гарриком, и страх перед увольнением заставили ее относиться к коллегам лучше, чем раньше. Ей очень хотелось сыграть в паре с ним, и ради этого она смирилась с выговорами и работала упорнее, чем когда-либо раньше.

Изабелла купила загородный дом в Чисвике, недалеко от Лондона. По сравнению с Ностеллом он был невелик, довольно прост и стоял на земельном участке площадью в несколько акров, но у него были прекрасные окна с видом на Темзу, протекающую по лесистой сельской местности. К дому вела дорожка, окаймленная великолепными дубами. Томас занялся внутренней отделкой дома, обставил его мебелью. Все больше клиентов доверяли ему свои дома, полагаясь на его великолепный вкус. Обои с изысканными узорами украшали все комнаты Изабеллы, кроме гостиной, в которой он повесил гобелены, специально вытканные для нее. На них изображались пасторальные сцены с множеством пастухов и пастушек. Цвета гобеленов повторялись на круглом ковре и крашеном потолке. Два дивана, расставленные под углом к мраморному камину, были обиты шелком цвета слоновой кости, как и кресла, каждое из которых представляло шедевр. Овальные спинки держались на одной плоской рейке, а круглые сиденья, позолоченные верх спинки и подлокотники были богато украшены. Один вид комнаты захватывал дух, здесь царила полная гармония, каждая вещь многократно отражалась в большом хрустальном канделябре, висевшем на потолке.

Изабелле очень полюбился этот дом, летом в нем обычно бывало полно гостей. К концу весны сливки лондонского общества отправлялись в загородные дома принимать гостей и обмениваться визитами. В этом году состоялся первый прием гостей в доме Изабеллы. Когда она вернулась с прогулки в обществе гостей, ей сообщили, что в гостиной ее дожидается какой-то джентльмен.

— Как он представился? — спросила она, передавая служанке перчатки и хлыст. Гости шумно прошли мимо нее по мраморному полу и направились к комнате, где их ждали закуски и напитки.

— Мистером Марвеллом, мадам.

Изабелле показалось, будто у нее остановилось сердце. Она почти машинально сняла шляпу и поправила волосы, убрав несколько выбившихся завитков. Повернув ручку на двери, Изабелла вошла в гостиную и затворила дверь за собой.

Оуэн стоял посреди комнаты, покрой модного пальто табачного цвета подчеркивал его высокий рост и широкие плечи. Она не знала, как давно Оуэн уже ждет здесь, но у нее сложилось впечатление, что он лишь прошелся по комнате и еще не успел воспользоваться диванами и креслами, обитыми шелком. В одном не было никаких сомнений — он хорошо рассмотрел ее портрет, висевший над камином. С того дня, как ее нарисовали во Флоренции, портрет распаковали лишь после того, как Томас потребовал этого. Оуэн поклонился.

— Ты оказала мне честь, пожелав увидеть меня, — сказал он, внимательно и оценивающе рассматривая ее. Они пошли друг другу навстречу.

— Как поживаешь, Оуэн?

Она протянула ему руку, он по принятому обычаю коснулся ее губами.

— Я в полном здравии. А ты нисколько не изменилась с того дня, как был нарисован этот портрет. Тосканский ландшафт говорит о том, где ты позировала. Как это вышло, что я его ни разу не видел?

Он говорил непринужденно, будто минули не годы, а всего несколько дней с их последней встречи. Но прошло слишком много времени, принесшего Изабелле одни страдания. Стоило ей только увидеть Оуэна, как она поняла, что не простила его.

— Не было удачного случая. Садись. Что привело тебя в Англию?

Он сел рядом с ней на диван.

— В Италии я выполнил свои обязанности по службе и сейчас нахожусь в переходном состоянии. В Англии я пробуду совсем недолго, затем отправлюсь в американские колонии и займу дипломатический пост в Нью-Йорке.

Она догадалась, что для него это важный шаг, после которого он поднимется по службе еще выше.

— Наверно, это будет очень интересно.

— Должен признаться, я давно ждал такой возможности. Как сказал его величество, американские колонии заслуживают королевского внимания и заботы.

— Тебя принимали во дворце?

— Я еду туда завтра днем. Я прибыл из Неаполя в Лондон морем сегодня на рассвете и сразу отправился на Арлингтон-стрит, надеясь удостоиться приглашения на завтрак, но мне сообщили, что ты в Чисвике.

Он улыбнулся, но она поняла смысл его слов о том, что он первым делом посетил ее дом. К сожалению, это лишь усилило ее враждебное отношение к нему. Изабелла догадалась, почему он так сделал. Боль, которую он причинил ей, не прошла, но она не догадывалась о том, насколько ее рана чувствительна.

— Здесь тебе, по крайней мере, не позволят уйти без еды и вина, — спокойно заметила она, не выдав эмоций — сказались годы самодисциплины. — Мы сейчас же можем пойти в соседнюю комнату, где на приставных столиках разложена легкая закуска и гости могут отведать то, что им нравится.

Ей стало легче, когда она представила его другим гостям. В обществе Изабелле было легче воспринимать его присутствие. Он всегда был очень общителен и тут же разговорился с теми, кто окружал его. Изабелла ушла в дальний конец комнаты, будто стараясь уделить всем гостям равное внимание, и начала обходить одну группу присутствующих за другой, пока снова не оказалась рядом с ним. Кто-то только что спросил, как долго он пробудет в Чисвике. Оуэн не ответил и только взглянул прямо на нее. Ее щеки начали покрываться румянцем. У нее не оставалось иного выбора, как из вежливости громко пригласить его остаться.

— Я знаю, мистера Марвелла завтра ждет встреча в Лондоне. Однако, если он пожелает остаться на ночь, то все можно легко устроить. — Их взгляды встретились. — Это не нарушит ваши планы?

— Мне это отлично подходит. Из Лондона я еду на север, в Йоркшир. — Он обращался к ней и всем остальным. — Я проведаю родителей, сестру и ее мужа, затем снова покину Англию на корабле, отплывающем из Бристоля.

Изабелла кипела от гнева. Оуэн вернулся в ее жизнь лишь с одним намерением — на мгновение нарушить ее покой, пробудив воспоминания и разбередив старые раны. Почему она вообще не отказалась от встречи с ним? Она могла послать кого-нибудь в гостиную, чтобы ему сообщили, что ее нет дома. Тогда он снова уехал бы, ей не пришлось бы встречаться с ним и испытывать мучения.

Вскоре она оставила Оуэна, чтобы дать ему возможность устроиться, принести багаж из экипажа, на котором он приехал, а сама поднялась наверх переодеться. Остальную часть дня она избегала оставаться с ним наедине и даже устроила так, чтобы за обедом Оуэн сидел дальше от нее. Затем Изабелла играла в карты за одним столиком, а он сидел за другим. Она не пригласила его переворачивать страницы с нотами, пока играла на клавесине.

По окончании ужина она вознамерилась вместе со всеми играть в шарады, но Оуэн решительно взял ее за руку и вывел в вестибюль.

— Где мы можем поговорить наедине? — твердо спросил он, оглядывая множество дверей, ибо еще не ориентировался в этом доме.

Изабелла видела, что его лучше не злить.

— В музыкальной, — холодно ответила она.

Это была очаровательная круглая комната, для которой Томас изготовил приставные столики, расположенные у стен. Позолоченный диван и кресла, обитые небесно-голубой тканью, были ее любимыми предметами мебели в этом доме. Но когда Изабелла, собиралась присесть, Оуэн удержал ее за руки и заставил взглянуть на себя. На его лице читались нетерпение и серьезность.

— Ты не уделила мне ни минуты своего времени с тех пор, как мы встретились сегодня утром. Я бы не покинул гостиную, если бы знал, что ты остальную часть дня будешь избегать меня.

Она высвободилась из его рук и отступила на шаг.

— Думаю, ты забыл, при каких обстоятельствах мы расстались. Я тогда сказала, что между нами все кончено. И я не вижу необходимости выходить за рамки приличий.

— Неужели? Разве ты не желаешь, чтобы мы помирились?

Она приподняла брови.

— Это ни к чему. Ничто не изменилось.

— Я осмелюсь сказать, что все именно так. Ничто не изменилось потому, что я все еще люблю тебя точно так, как во Флоренции. К тому же мне говорили, что в твоей жизни еще не появился другой мужчина.

В ее взгляде скользнуло явное неудовольствие.

— Нет сомнений, твоя сестра уже насплетничала. Я очень люблю твою сестру, но терпеть не могу, когда она по своей привычке вмешивается в дела, которые ее не касаются. Она не имела права писать тебе о моей личной жизни.

— Она и не писала, сестра лишь отвечала на мои настойчивые вопросы. Разве она могла промолчать, если видела, сколь важно для меня знать, что ты осталась свободной?

Изабелла холодно посмотрела на него.

— Насколько я понимаю, ты обрел свободу совсем недавно.

— Я никогда не терял ее. У Марии Коррадини даже мысли не было выходить за меня замуж. А я не собирался провести остаток жизни вместе с ней. Кое-кто мог бы сказать, что я совершил ошибку, не сказав тебе о ней, хотя не думаю, что это могло что-либо изменить. Из-за страха потерять тебя я решил скрыть эту часть своей жизни.

— Сейчас ты хотя бы говоришь честно, — заметила она.

— До нашей встречи во Флоренции Мария три раза пыталась покончить с собой. Это происходило после того, как она навещала мужа в тюрьме. Как я и говорил тебе в тот день, когда ты вернулась на мою виллу, она рано или поздно покончила бы с собой, если бы я лишил ее своей поддержки. Я не мог допустить этого. Вот почему не было и речи о том, чтобы я мог оставить ее даже ради любви к тебе, которая сейчас столь же крепка, как и тогда.

— Помнится, ты говорил, что именно она утешила тебя в горе.

— Это правда.

— А как же ее дети? У нее ведь были основания не уходить из жизни? — Голос Изабеллы дрогнул. Слова Оуэна больно напомнили ей о собственном сыне, от которого она избавилась.

— В Италии все точно так же, как и здесь. Многие аристократки так редко видят своих детей, что почти утрачивают материнские инстинкты. Она вышла замуж по любви. И не смогла оправиться от страха после того, как увидела, что палачи сделали с ее мужем. С согласия герцога Мария имела право навещать мужа раз в два месяца. Она никогда не избегала встреч с ним. Но она помешалась от мыслей об ужасных муках, которые испытывает муж. Тогда-то она и пыталась лишить себя жизни. Только я помог ей выжить в это страшное время.

Сбитая с толку, Изабелла сложила руки и покачала головой, выражая сочувствие.

— Это трагичная ситуация, однако тебе следовало остаться с ней.

— Думаешь, я мог представить, что жить Коррадини осталось считанные месяцы? Не я один считал, что каждый визит Марии к мужу может стать последним. Я знал, что Мария будет отчаянно страдать до тех пор, пока не упокоится его душа. Однако он цепко держался за жизнь и не умирал. Он был еще жив, когда я переехал в Неаполь. Мария поехала со мной, но наведывалась к мужу. Спустя полгода смерть избавила его и ее от мучений. Казалось, будто вдруг с нее спала пелена. Мы расстались друзьями, она вернулась в свой флорентийский дворец и стала жить прежней жизнью.

— Ты хочешь сказать, что она тебя совсем не любила?

— Нет. Но она не любила ни одного мужчину так, как любила своего мужа. По крайней мере, она не пыталась встрять между нами, когда ты была во Флоренции.

— В этом у нее не было надобности.

Изабелла подошла к креслу и опустила руку на верхнюю рейку, украшенную позолоченной гирляндой, будто ей требовалась опора.

— Возможно, все так, как ты говоришь. Я не знаю. Что же до меня, не стану отрицать, что любил ее, но эта любовь не идет ни в какое сравнение с той, какую я испытал к тебе. Я всегда буду любить тебя. Ты не изменишь свое отношение ко мне? Мы могли бы начать все с начала.

Ей пришлось отвести глаза, избегая его настойчивого взгляда. Было бы легко признаться, что она все еще неравнодушна к нему и втайне мечтает о том, чтобы однажды все вернулось в прежнее русло. Но она не могла забыть, как он предпочел ей другую женщину.

— Я уже не та, которую ты знал во Флоренции, — не сдавалась Изабелла. — И не нуждаюсь в том, чтобы начинать все с начала.

— Я этому не верю. Тебе просто нужно временя, чтобы обдумать то, что я сказал. Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Кэвуд. Мои родители состарились, всякое может случиться до того, как я еще раз смогу вернуться домой. Ты сможешь поехать со мной завтра?

— Нет, это исключено. — Она почувствовала, что находится на грани паники, будто притягательная сила любви может привести ее к гибели.

— Тогда я останусь в Чисвике. — У него был полный решимости вид. — Я останусь здесь до тех пор, пока мне не придется отправиться в Бристоль, чтобы отплыть в Америку.

Изабеллу охватило отчаяние.

— Ты не можешь так поступить. Твои родители расстроятся, если не увидят тебя.

— Тогда скажи, что поедешь со мной в Кэвуд.

— Пусть будет по-твоему. — У нее путались мысли, но гнев снова дал о себе знать. — Только не надейся, что из этого что-то получится. Ты требуешь от меня невозможного! Я не могу вычеркнуть из памяти горькие воспоминания о прошлом так легко, как это сделал ты. Они преследуют меня слишком долго и причиняют боль. Из руин ничего нельзя построить. Шрамы никогда не заживут. Я не могу забыть или простить, ибо больше не доверяю тебе! Это обрекает на неудачу любые попытки начать все сначала. Оставим все как есть.

Он подошел к стулу, рядом с которым стояла Изабелла, взял ее руку и не позволил убрать ее.

— Если бы я верил, что ты говоришь правду, то немедленно покинул бы этот дом. В будущем я докажу тебе, что стою твоего доверия. Если бы ты не была замужем, когда в то Рождество приехала в Кэвуд, ты бы стала моей невестой, и с того дня я бы не узнал больше ни одной женщины. Но судьбе было угодно, чтобы мы снова встретились, однако возникли обстоятельства, которые я не мог предвидеть. Но мы познали любовь, и она еще не покинула нас.

— Ты ошибаешься.

— Изабелла, теперь я тебя не отпущу.

Она заметила, что он собирается поцеловать ее и ничто его не удержит от этого желания. По ее телу неожиданно пробежала дрожь. Оуэн крепко обхватил ее за талию, прижал к себе и страстно прильнул к ее устам. Казалось, будто все ее существо восстало против разума, и она не могла ничего поделать с этим.

Он отстранил Изабеллу и повернул ключ в скважине, чтобы никто не помешал им. Затем он заключил ее в объятия с таким неожиданным пылом, что Изабелле показалось, будто вихрь оторвал ее от земли. Он сорвал с нее одежду, словно лепестки с цветка. Казалось, что вся комната затрепетала, горевшие свечи слились вместе, пока Изабелла поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, будто хотела избежать слишком жарких поцелуев. На гребне этой великолепной волны она отдалась вместе с ним безграничному экстазу.

Когда комната перед глазами обоих обрела устойчивость и мягкие огни свеч отразились на стенах, он шептал ей полные ласки слова. Он лежал, приподнявшись на локте, и смотрел на нее сверху вниз. Оуэн отбросил с ее лица непослушную завитушку волос. Он снова и снова впивался в ее уста, дыша желанием. Казалось, будто его поцелуи проникают в самое ее существо.

Оуэн остался бы с ней в этой комнате до рассвета, но это было невозможно. Гости начали бы искать Изабеллу, чтобы пожелать доброй ночи. Собравшись с силами выйти к гостям, она взглянула на свое отражение в зеркале, висевшем над камином, и заметила, что у нее глаза сделались большими и блестят. Оуэн уже почти верил, что одержал над ней полную победу.

— Ты не передумала насчет того, чтобы завтра уехать вместе со мной? — с мольбой в голосе спросил он.

Изабелла покачала головой.

— Ты ведь знаешь, что я не могу этого сделать. Твои родители ведь имеют право провести с тобой наедине целую неделю. Я приеду к тебе под самый конец.

Он взял ее лицо в руки.

— Сделай так, как я просил тебя, когда ты лежала в моих объятиях. Готовься к тому, что ты поедешь со мной, и мы вместе отчалим от Бристоля. Воспользуйся этой неделей, чтобы продать свои дома и пришли упакованные вещи прямо на корабль. Мы сможем пожениться до отъезда из Кэвуда.

Душа Изабеллы наполнилась безграничной печалью, когда он, поцеловав ее, заговорил о женитьбе. Если бы только он попросил об этом во Флоренции, когда она в своем чреве носила его ребенка, с какой радостью она тогда согласилась бы. Теперь Изабелла не знала, может ли принять его предложение. Удастся ли ей смириться с тем, какую роль в его жизни играла Мария?

— Я ведь говорила, что не могу принимать поспешных решений. Ты не должен ожидать их от меня.

— Ты же понимаешь, я не могу отложить отъезд. Крайне важно, чтобы я прибыл в Нью-Йорк в назначенное время. Ты ведь приедешь в Кэвуд, чтобы мы могли побыть вместе, правда?

— На этот счет можешь не беспокоиться.

Ему пришлось довольствоваться этим ответом, но он чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы завтра мог взять Изабеллу с собой и больше не терять ее из виду. В присутствии гостей они пожелали друг другу спокойной ночи. Больше у него не было возможности поговорить с ней, и следующим утром он покинул дом после раннего завтрака еще до того, как проснулись остальные гости.

Изабелла услышала, как тронулся его экипаж, выскользнула из постели, подошла к окну и смотрела, как он уезжает. Снова и снова ее мучили мысли о том, что Оуэн разделил свою верность между двумя женщинами. Как он мог поставить интересы другой женщины выше нее? Какое значение здесь имеют обстоятельства? Ей никак не удавалось избавиться от чувства, что ее предали. Невозможно стать верной женой Оуэна, если в сердцах все время обвинять его. В конце концов, это погубит ту любовь, которую они испытывали друг к другу.

К концу недели гости разъехались. Она сама покинула Чисвик и в сопровождении Эми отправилась в Йоркшир. Ночами приходилось останавливаться в постоялых дворах, но она знала, где можно найти хорошую еду и комнаты, поскольку ездила по этой дороге не раз еще в то время, когда вместе с Натаниелом делила время между площадью Сохо и имением Тренчей.

Наступила дождливая пора, кучер не мог ускорить бег шести лошадей, которые регулярно менялись на перегонах. Грязь липла к колесам, временами приходилось ехать с крайней осторожностью, ибо колеса скользили, когда лошади брали крутой поворот. Изабелла обрадовалась, когда доехала до постоялого двора «Королевский дуб», первой ночной стоянки на ее пути. Изабеллу встретил хозяин, помнивший ее, и позаботился о том, чтобы ее обслужили лучше всех.

На второй день снова выглянуло солнце, но большие отрезки дорог превратились в болота, и время от времени приходилось пробираться через затопленные водой участки. Тогда брызги воды поднимались так высоко, что настигали двух конюхов, сидевших в конце экипажа. Поздно вечером, когда до Кэвуда оставалось еще много миль, кучер въехал в постоялый двор «Белая лошадь». Как всегда, Изабелла ужинала наедине в отдельной столовой. Шум веселых голосов из пивной врывался в столовую каждый раз, когда открывались двери, из них выходили официантки и направлялись в какую-нибудь часть постоялого двора, неся подносы с кружками пенистого пива. Как и в первом постоялом дворе, Изабеллу тут же узнали и встретили с множеством поклонов и расшаркиваний. Хозяин проследил не только за тем, чтобы ей дали самую лучшую комнату. Более того, она знала, что ее слуг хорошо накормят и уложат спать в чистые постели.

Чтобы отправиться ко сну, ей пришлось миновать длинный коридор, откуда была видна пивная. Там было полно народу, дым стоял столбом, веселье разгоралось. Она уже достигла лестницы, когда дверь со стороны двора открылась и нетвердой походкой вошел какой-то мужчина. Возможно, Изабелла приняла его за местного пьяницу и начала подниматься по лестнице, увидев его лишь мельком, но раздавшийся голос остановил ее.

— Хозяин! У вас найдется комната на ночь?

Это был Томас! Она не успела обернуться, как хозяин сказал:

— Приношу свои извинения, сэр. Все комнаты заняты. Всему виной местные скачки. На них всегда заранее приезжают гости. Я могу найти небольшую раскладушку и устроить вас на чердаке конюшни вместе с другими путниками.

— Мне это подойдет. А сейчас принесите мне бутылку бренди и найдите уединенное место, где я смогу выпить. У вас же есть бренди, верно? — У него был голос страшно измотанного человека, доведенного до крайности.

— Боюсь, две отдельные столовые сейчас заняты. Вы не возражаете, если придется подождать с полчаса?

— К черту! Еще как возражаю!

Изабелла пробралась к бару, где происходил этот разговор.

— Хозяин, отнесите бренди в мою столовую. Я знаю этого джентльмена. Я с радостью поделюсь с ним своей столовой.

— Да, мадам. Я распоряжусь, чтобы бренди немедленно отнесли туда.

Изабелла посмотрела на Томаса, тот уставился на нее непонимающим взглядом, будто не веря, что видит ее здесь. Она чуть не вскрикнула, увидев его застывшее лицо и круглые глаза. Изабелла взяла его под руку и повела в отдельную столовую.

— Что случилось? — с тревогой спросила она. — Ты заболел?

Томас не ответил, в его горле застрял комок, один уголок рта нервно подергивался. Только когда она закрыла дверь и они остались наедине в небольшой обшитой панелями комнате, ему удалось выдавить несколько слов.

— Моя Кэти… — хрипло произнес он. — Я был в Йорке по делам, мне там пришлось остаться дольше, чем я собирался. Моя девочка… Там я получил весть с просьбой немедленно вернуться в Лондон. Мое любимое дитя погибло.

Изабелла застыла, пораженная этой страшной вестью. Томас опустил локти на стол и смахнул глиняную посуду и столовые приборы на пол. Но он не обратил на это внимания. Он опустил голову на сложенные руки и разразился безудержным плачем. Изабелла никогда прежде не видела, чтобы мужчина плакал. Это вызвало в ее сердце такую боль и сострадание, что у нее из глаз потекли слезы. Она сопереживала его страшному горю, утрате прелестной, очаровательной маленькой дочки, которая наполняла светом и радостью дом на улице Св. Мартина и в любом другом месте, где бы она ни появлялась.

Сейчас было неуместно спрашивать его, как произошла эта трагедия. К тому же Изабелла и не хотела этого знать. Словно во сне Изабелла открыла дверь, когда в нее постучали, и забрала у служанки поднос, не позволяя той войти, и отказалась от предложения убрать со стола. Она нашла место для подноса, налила в кубок немного бренди. От страшной неожиданности у нее тряслась рука, и она пролила напиток, тот золотистыми каплями заструился по ее пальцам.

В удобный момент она передаст кубок Томасу, а пока можно лишь сидеть рядом с ним на скамье у стены, обняв его за плечи и прижавшись губами к его волосам.

Когда Томас перестал плакать, Изабелла взяла кубок с бренди, вложила ему в руку, сжала его пальцы вокруг него. Он послушно поднял кубок и осушил его в несколько глотков. Изабелла снова наполнила кубок, он снова выпил его и отодвинул сосуд подальше, чтобы его не наполнили еще раз. Томас достал из кармана носовой платок и вытер глаза, и хотя он перестал плакать, слезы текли по его лицу. Это разрывало сердце Изабеллы не меньше, чем бурное проявление горя. Она наклонилась и поцеловала его влажную щеку. Ее глаза были полны слез.

— В пивной мне показалось, будто передо мной явилось видение, — хрипло сказал Томас. — Он резко прикрыл глаза дрожавшей рукой. — Изабелла, как мне выдержать такую утрату? Ни у одного отца не было столь милой дочки. Она была мне дороже жизни.

В это мгновение Томаса не могли утешить никакие слова. Только находясь рядом и избавляя его от одиночества, она могла хотя бы чем-то помочь. Но ради него Изабелле следует проявить трезвость ума. Ему ведь предстоит продолжить путь в Лондон, когда снова настанет утро.

— Ты ужинал? — спросила она немного погодя.

Томас не смог вспомнить. Да, утром он вроде что-то ел еще до того, как спешно прибыл курьер с ужасной вестью. Нет, сейчас он не сможет есть. Еще одного бренди будет достаточно. Изабелла не вняла его словам, сама убрала со стола и отнесла поднос на кухню. Она вернулась с сытным бифштексом и бутылкой красного вина в придачу. Ради нее Томас заставил себя съесть бифштекс, хотя она видела — он даже не обращал внимания на то, что ест. Однако еда и вино подкрепили его.

И Томас прерывающимся голосом стал рассказывать, как случилась эта трагедия.

— В Йорке мне надо было провести несколько дней, после чего я собирался вернуться домой, но неожиданно возникло еще одно дело и пришлось задержаться. Поздно вечером Кэти услышала скрип колес и подумала, что я вернулся. Она выбежала из дома и тут же попала под колеса телеги, в ней сидел пьяный рабочий, вернувшийся после доставки мебели. По ужасной иронии судьбы я однажды чуть не уволил этого парня за то, что он разбил ценное зеркало. Но я дал ему еще один шанс. — Из груди Томаса вырвались громкие рыдания. — Я во всем виноват.

Неукротимое горе снова навалилось на него. Изабелла больше и в мыслях не допускала, чтобы он мог провести эту ночь на чердаке конюшни среди незнакомых людей.

— Томас, пойдем ко мне, — твердо сказала она. — Там стоит такая широкая кровать, что в ней могут спать четыре человека. Ты сможешь спать с одной стороны, я расположусь с другой.

Опустив занавеску на всю длину постели с четырьмя столбиками, она отгородилась в одной стороне комнаты и разделась, а он снял верхнюю одежду, оставшись по другую сторону. Изабелла легла первой, затем Томас поднял занавеску, находившуюся ближе к нему, и в рубашке и хлопчатобумажном нижнем белье скользнул под простыни. Изабелла была права — еще два человека могли расположиться между ними.

— Спокойной ночи, Изабелла, — сказал Томас, придвинулся и поцеловал ее в лоб, затем отвернулся, лег на правую сторону и опустил голову на подушку.

— Спокойной ночи, Томас, — ответила она. Взяв щипцы для снятия нагара, она погасила свечу у постели, и через занавески на окне проник одинокий луч света от луны. Она подумала, что сможет спать хорошо, потому что устала и телом и душой. Нервная усталость от горестного плача сказалась, и Изабелла уже погружалась в забытье.

Изабелла не знала, почему проснулась. Луна уже светила под другим углом, и она подумала, что прошло не меньше двух или трех часов. Оглядевшись, Изабелла увидела, что Томас сидит на кровати спиной к ней, опустив ноги на пол и обхватив голову руками. Он сидел молча, но его поза выражала безутешное горе и безысходное отчаяние. Она медленно села.

— Мой дорогой, милый друг, — тихо сказала Изабелла. Томас опустил руки и посмотрел на нее, его лицо выражало такие муки, что казалось, будто он надел театральную маску трагика. Ее сердце готово было разорваться от сочувствия к нему. — Ты не спал?

Он покачал головой и заговорил с трудом:

— Стоит только закрыть глаза, и я вижу дочурку, слышу ее голос и смех. Однако этот луч света погас навсегда…

Изабелла ничего не ответила. Она протянула руки к нему. Томас перебрался через широкую кровать и опустил голову ей на грудь. Изабелла прижала его к себе, утешала нежными словами, даже не помня, что говорит. И уже совсем ни о чем не думая, она позволила ему овладеть собой на этой теплой и мягкой постели. Они не проронили ни слова, они отлично понимали друг друга без слов. После этого Томас заснул в ее объятиях.

Рано утром они расстались во дворе постоялого двора — он направился в Лондон, она продолжила путь на север. Никто из них никогда не скажет ни слова о том, что случилось между ними. Узы, соединившие их на краткое мгновение, тут же разорвались. Томас поцеловал ей руку, и она села в свой экипаж.

— Да поможет тебе Бог, — сказала она на прощание.

— Пусть он бережет тебя, — ответил Томас, смотря ей в глаза.

Ее экипаж тронулся, а он хлестнул лошадей и уехал на фаэтоне. Томасу было страшно возвращаться на улицу Св. Мартина, где его впервые никто не встретит, ведь Кэти уже не сможет прислушиваться к стуку колес.

Изабелле было достаточно времени все обдумать по пути в Кэвуд. Она все больше оплакивала Кэти, горькая обида на Оуэна совсем прошла, растаяла в объятиях Томаса. Она обнаружила, что любовь и верность можно разделить при исключительных обстоятельствах. Эта новая мысль странным образом помогла ей совсем избавиться от обиды.

Как только Изабелла приехала, Оуэн тут же выбежал из дома встретить ее. По его лицу было видно — он рад и доволен, что она прибыла целой и невредимой. Его родители встретили ее столь же тепло, как в тот раз, когда она впервые приехала в этот дом. Дом был точно таким, как запомнился ей. Произошедшая в Изабелле перемена настроения, видно, передалась Оуэну, ибо он в первую же минуту, когда они остались наедине, взял ее за руки и влюбленными глазами посмотрел на нее.

— Все прошло удачно, правда? Тебе суждено выйти за меня замуж.

Она кивнула, не в силах скрыть волнения. Они прошли до конца долгий, трудный путь, полный страданий и горестей.

— Я стану твоей женой, Оуэн.

На следующий вечер семья Марвеллов собралась за праздничным столом по случаю обручения. Царило большое веселье. Уже назначили дату свадьбы в местной приходской церкви. Обрученным повезло, что отплытие в Америку отсрочили на две недели. Оуэну на встрече с королем доверили еще одну дипломатическую миссию, требовавшую времени, ведения переговоров и оформления документов, которые ему предстояло взять с собой в Нью-Йорк. В силу этого понадобилось его присутствие в Лондоне, и у Изабеллы было достаточно времени, чтобы закрыть дома на Арлингтон-стрит и в Чисвике. Оуэн стал наследником совсем недавно, больше не осталось сомнений, что он станет хозяином положения и сможет обеспечить их союз.

Воспользовавшись моментом Изабелла ускользнула от веселой компании и уединилась в тихой комнате. Она встала у окна и смотрела на звездное небо. Наверное, в это время Томас уже подъезжает к дому. Изабелла была с ним всеми мыслями, надеясь, что своей душевной теплотой поможет ему выстоять и не пасть духом.

Когда Томас подъехал к своему дому на улице Св. Мартина, входная дверь отворилась и в коридоре появился юный Том. Он встретил отца на лестнице.

— Я займусь лошадьми, отец. Идите в дом.

— Спасибо, сынок. — Томас поднялся по ступенькам, и мальчик бросился к нему, они обнялись, молча переживая обрушившуюся на них беду. Томас положил руку на плечо сына, делая вид, будто не замечает, как у того дергаются глаза и дрожит нижняя губа. — Как чувствует себя мать?

— Плохо, сэр. Она ведет себя очень странно. Раньше она всегда заботилась о нас и обходилась без служанки, но теперь она ничего не делает с тех пор, как Кэти… Кэти…

— Сейчас не надо ничего говорить. Мы еще поговорим, но позднее.

Томас вошел в дом. Какая в нем царила тишина! Остальные дети уже спали, как это бывало всегда, когда отец возвращался в поздний час. Но Томас никогда не замечал эту тишину, когда Кэти обнимала его за шею и говорила без умолку, пока он нес ее, высоко подняв на руках. Он посмотрел на верхнюю площадку лестницы, ожидая увидеть там Кэтрин в развевающемся шелковом халате, который она надевала поверх ночной рубашки, стоило ей только услышать, что он приехал, но там ее не было. Томас напрасно искал жену на кухне и в других комнатах на нижнем этаже. Наверно, она в гостиной, где, скорее всего, лежит Кэти.

Крупные и сильные руки Томаса потянулись к дверным ручкам самой красивой комнаты в доме, повернули их вниз, и дверь широко распахнулась. Крохотный закрытый гробик белого цвета стоял на драпированном катафалке, горела одинокая свеча, в тех местах, до которых могли дотянуться руками дети, стоя на коленях, лежали маленькие неаккуратные букетики быстровянущих цветов, видно, собранных малышами. Томас не стал трогать цветы или снимать крышку гроба, у него не хватило сил последний раз взглянуть на дорогого его сердцу ребенка.

Томас не знал, как долго он простоял у гроба. Юный Том дважды подходил к дверям и снова уходил. Когда Томас, наконец, решил отправиться на поиски Кэтрин, он услышал, как зазвенел чайник на кухне, и догадался, что мальчик готовит ему чай.

Взяв из коридора канделябр, он отправился в спальню, где делил ложе с Кэтрин с тех пор, как они въехали в дом. Подушка помялась, одеяла с той стороны, где лежала жена, были отброшены, будто она совсем недавно встала и ушла. В комнатах детей горели свечи, Кэтрин там не было. Томас осторожно вытащил большой палец изо рта Мери и накрыл Энн, которая всегда спала чутко. Он погладил теплую от сна щеку Дороти, после чего заглянул в колыбель маленького Эдуарда.

На этом этаже Кэтрин нигде не было, Томас поднялся выше, прошел мимо той части, где жили слуги. Снова оказавшись на лестничной площадке, он взглянул на последний узкий, как стремянка, марш лестницы, ведший на чердак. Он представлял собой большое пространство без окон, занимавшее всю верхнюю часть дома.

Дверь на чердак скрипнула, когда он толкнул ее. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не удариться о низкие огромные стропила. Освещая свечой темные углы, он с трудом пробрался между сваленными в беспорядке вещами, когда уже собрался уходить, думая, что дальше нет смысла искать, свет выхватил из темноты Кэтрин. Она была в ночной рубашке и сидела в самом дальнем углу, обхватив голову руками. Спутанные пряди волос небрежно повисли. Ему в голову пришла ужасная мысль, что она потеряла рассудок.

— Кэтрин!

Она не опустила рук, но приподняла один локоть, чтобы взглянуть на него. Ее лицо осунулось от горя, глаза впали.

— Смерть Кэти — наказание за то, что ее любили больше других детей, — прерывающимся голосом сказала она, простонав. — Ее любили больше, чем нашего умершего сына.

Томас опустился на колени и прижал ее к себе.

— Отец не должен любить одного ребенка больше другого, — ответил он, — но ее отняли у нас не поэтому. Во всем виноват только я, потому что не вернулся домой, когда меня ждали.

— Нет! — отчаянно возразила она, прижимаясь к нему. — Больше никогда так не говори! Не носи этот камень на душе до конца своих дней. От горя я уже теряю разум. Не надо сыпать соль на раны.

— Думаешь, тебе станет больнее, если узнаешь, что вина за ее смерть не дает мне покоя?

— Да! — Ей стало совсем плохо при этой мысли. — Я такая плохая жена и погубила твою жизнь! Большего горя ты уже не должен испытывать!

Томас прижал жену к себе и посмотрел ей в глаза. Пытаясь скрыться от горя в темном укромном углу, она отчаянно думала только о нем, она отбивалась от него руками, словно птица крыльями. Томас хотел успокоить взволнованную жену.

— Кэтрин, ты всегда была безупречной женой. Ты заботишься о детях, обо мне, о нашем доме, как не заботится никакая другая женщина.

— Томас, но я еще ни словом ни делом не доказала, что люблю тебя. А я люблю тебя! Все эти годы! Я тысячу раз собиралась сказать тебе об этом, но так и не сделала этого. Как жаль, что я говорю об этом только сейчас. — Кэтрин зарыдала, ее тело обмякло. Томас закрыл глаза, почувствовав, что она невольно пустила в него стрелу, которая причинила новую боль. Они напрасно потеряли годы, которые могли бы придать смысл жизни мужчине и женщине, любившим друг друга. Она слишком поздно решила открыться ему. Любовь Томаса к ней уже давно угасла, сдержанность Кэтрин, которая некогда притягивала его как нечто таинственное, со временем слишком охладила его чувства. В конце концов, он обнаружил, что ему все безразлично, он сохранил к ней привязанность, но любовь, о которой она говорила, погасла безвозвратно.

— Пойдем, — тихо сказал Томас. — Я отведу тебя вниз.

Когда они спустились по чердачной лестнице, Томас взял ее на руки и отнес в теплую кухню, где в очаге ярко горел огонь, а кругом сверкали медные кастрюли. Том принес шаль, набросил ее матери на плечи и разлил всем чай.

Похороны состоялись на следующий день. Вся улица была усеяна можжевельником, во всех домах и магазинах опустили шторы, пока мимо двигалась похоронная процессия. Кэти знали все. Отпевание прошло в церкви Св. Мартина в Филдсе, где ее крестили неполных шесть лет назад. После этого ее похоронили в церковном дворе рядом с маленьким братиком, с которым она так и не увиделась. Для Томаса этот небольшой кусочек земли был самым священным местом в Лондоне.

 

Глава 16

После того как Изабелла и Оуэн поженились в Кэвуде, несколько недель отсрочки с отъездом растянулись на месяцы. Это дало Изабелле возможность без спешки решить, какую мебель взять с собой, а какую оставить на хранение. Томас получил список мебели и распорядился прикрепить к каждому предмету ярлык с указанием, куда тот должен быть доставлен. Его упаковщики, естественно, были самыми лучшими в Лондоне. Большие кровати разберут на части, а приставные столики, шкафы для одежды и тому подобная мебель будет упакована особым способом. Стоило только Томасу в любом доме, который он посещал, перевернуть одно из своих кресел, как он по отпечаткам болтов под рамой сиденья, скрепленной рейками, убеждался, что они дошли до места назначения в подвешенном положении и не подверглись опасности быть поврежденными. Больше всего его заботило то, что мебель Изабеллы будет путешествовать полтора месяца в сыром трюме корабля, он отдавал предпочтение транспортировке по суше, но он сделает все, чтобы уберечь собственность Изабеллы от внешнего воздействия. Его рабочие не впервые паковали мебель для государственных чиновников, военных, торговцев и даже невест, которые собирались выйти замуж в Новом Свете.

Изабелла попросила его выполнить специальный заказ. Ей нужен был секретер из уорфдейлского дуба. Она хотела взять с собой вещь из Йоркшира, графства, где родился ее муж, а также сам Томас. В верхней части секретера должны находиться небольшие ящики и гнезда для писем, покатый фасад будет открываться квадрантами, а в нижней части расположатся скользящие подносы. Создав чертеж секретера, он удивил рабочих, когда появился в мастерской краснодеревщика, чтобы самому изготовить его. Томас потел рядом с ними, работая в одной рубашке, причем давно бездействовавшие в его ящике для инструментов рубанки, зубила, пилы снова ожили в его руках. Томас внес в свой чертеж тайный ящик для хранения личных бумаг, и добавил еще один такой ящик, не отмеченный в чертеже. Он бы весьма искусно сделан и скрыт. Когда Изабелла увидела секретер и выразила свой восторг, он не рассказал ей о заключенном в нем особом секрете. В тот вечер, когда секретер собирались упаковать в ящик, он открыл дверь в упаковочный навес, где находился этот предмет мебели. Коснувшись его кончиками пальцев, он открыл второй потайной ящик, о котором она ничего не знала. Он положил в него темно-красную розу. Такую розу он мог сорвать для нее давно еще в Ностелле, если бы в те дни был не учеником, а известным краснодеревщиком. Возможно, Изабелла никогда не обнаружит эту розу.

Томас закрыл никому не ведомый потайной ящик и снова запер навес для упаковочных работ. Следующим утром секретер тщательно завернули, чтобы сберечь его блестящую поверхность, и с превеликой осторожностью уложили в ящик.

Изабелла продала дома в Лондоне и Чисвике. Оуэн получил в наследство особняк в Йоркшире. Она будут жить в нем, если вернутся в Англию. Изабелла взяла с собой лишь двух слуг — молодую супружескую пару, жаждавшую приключений. Молодая жена будет выполнять обязанности горничной, поскольку Эми наотрез отказалась покидать Англию.

— Нет, мадам, — категорически возразила она, сложив руки на фартуке. — Когда мы вернулись с континента, я твердо решила больше не покидать добрую старую Англию.

Изабелла отблагодарила Эми за верную службу денежным вознаграждением, которое позволит ей беззаботно провести старость. К удивлению Изабеллы, юная Элизабет Дейвис, в пятнадцать лет ставшая рослой девушкой с прямой спиной и пышной грудью, смотрела на жизнь спокойно и трезво — она тоже отказалась от возможности побывать в колониях, даже после того, как ей первой предложили освободившееся место Эми.

— Благодарю вас, мадам, но я хочу остаться в Лондоне.

Изабелла не думала, что Элизабет откажется от благоприятной возможности посмотреть на мир, не говоря уже о том, что место горничной при хозяйке дома считалось самым почетным среди слуг.

— В таком случае я перед отъездом найду тебе место в хорошем доме, — пообещала Изабелла. — Мне будет неспокойно на душе, если я оставлю тебя лишь с рекомендацией.

Она чувствовала особую ответственность перед этой девушкой с тех пор, как Томас прислал ее к ней ребенком. Дом Чиппендейлов казался естественным местом новой работы Элизабет. Изабелла знала, что Кэтрин строгая хозяйка, но она также заботилась о своих слугах, ухаживала за ними, когда те болели, хорошо кормила и одевала их. Такое решение показалось ей самым подходящим. Когда Кэтрин подтвердила Изабелле, что для девушки найдется место в доме на улице Св. Мартина, об этом сообщили Элизабет. Оказалось, что о лучшем месте она и не мечтала. Она уставилась на Изабеллу, не веря своим ушам. Ее бледное лицо с густыми медного цвета волосами, побледнело еще больше.

— Это правда? Неужели мне так везет? — Ее речь и произношение стали значительно лучше за время, проведенное на Арлингтон-стрит, а это пригодится девушке, если она захочет найти место лучше.

Изабелла улыбнулась, приподняла брови, видя столь эмоциональную реакцию девушки, хотя и объяснила эту радость тем, что ей не придется работать у чужих людей.

— Да, это правда. Видно, я спросила об этом миссис Чиппендейл в самый удачный момент. Одна из ее служанок выходит замуж. Ты займешь ее место.

Весь остаток дня Элизабет казалось, будто она не чувствует под собой ног. Она все это время не перестала уважать и поклоняться мистеру Чиппендейлу. Жить под крышей его дома, ухаживать за ним, его женой и детьми означало, что повседневная работа станет для нее удовольствием.

Элизабет переехала на улицу Св. Мартина и уже освоилась с новыми порядками к тому времени, когда Изабелла зашла попрощаться с семейством Чиппендейлов. После выхода замуж она почти не виделась с Кэтрин, она не сожалела о ночи, проведенной с Томасом, она знала, что дала ему новые силы и утешила как раз тогда, когда он в этом больше всего нуждался. Нежные объятия Изабеллы вырвали его из бездонной пропасти отчаяния, однако, как она сама считала, разрушили дружбу с его женой, что опечалило ее.

Изабелла не догадывалась о том, что Кэтрин все равно свела бы их близость до рядового знакомства. Кэтрин по своим собственным соображениям удалялась от подруг, а те не могли понять, чем, собственно, обидели ее. Все объяснялось тем, что она в последние месяцы стала страшно ревновать Томаса, ее настораживал любой нежный взгляд в сторону супруга. Томаса эта перемена в поведении жены стала крайне раздражать. С тех пор как Кэтрин заявила о своей любви, она все время проявляла к нему щедрое внимание и недовольство, когда его подолгу не бывало дома. Она тепло встречала мужа, но тут же омрачала все, глядя на него с ревнивым подозрением и учиняя допрос, особенно после того, как поняла, что снова беременна. Тем не менее это не помешало ему обнять Изабеллу, когда та по очереди прощалась с ним, его женой и детьми. Юный Том подарил ей отполированную миниатюрную шкатулку для безделушек, которую смастерил сам. Изабелла любила мальчика и была тронута этим подарком.

— Я всегда буду хранить эту шкатулку, — сказала она с теплотой в голосе.

Изабеллу охватило смешанное чувство в тот день, когда она вместе с Оуэном отплыла из Бристоля в Новый Свет. Как это бывает с теми, кто любит землю, на которой родились, ей было больно покидать родные берега. Но она знала, что уезжает не навсегда. Придет день, когда Оуэну захочется вернуться к своим корням. А до этого они обретут богатый опыт и возьмут от жизни все. Думая об этом, Изабелла направилась к носу корабля и посмотрела на далекий горизонт.

Четыре месяца спустя от Изабеллы пришла первая весточка. Она положила начало нерегулярному потоку писем, которые много лет будут получать в доме на улице Св. Мартина. Теперь, когда соперница была далеко, Кэтрин с нетерпением ждала эти интересные послания из-за далекого океана. Она читала их Томасу и старшим детям вслух. Каждая строчка говорила о том, что Изабелла довольна. У них с Оуэном был особняк в Нью-Йорке на улице Стоун. Она прислала акварель с изображением этого большого особняка у реки Гудзон. О новой земле у нее сложились живые и волнующие впечатления, плотно расположенные строчки писем дышали экзотикой. Она писала, что в американских колониях возникли некоторые волнения и, хотя местный патриотизм дал глубокие корни, никто не думал серьезно оспаривать право британского правительства издавать законы, что позволило обеспечить закон и порядок.

Время от времени, думая о детях Чиппендейлов, она присылала новые акварели, которые рисовала сама. На них были изображены военные парады, знамена, красные мундиры солдат поражали буйством красок. Изображались также индейцы с перьями на головах и в накидках с изумительными узорами, парусники, плывущие по реке, ландшафты бескрайних земель английской колонии. Иногда картины посвящались отдельным событиям — провозглашение вскоре после приезда Марвеллов в Америку восшествия на трон нового юного короля, двадцатидвухлетнего Георга III, а также празднования по случаю падения Монреаля и прекращения войны с Канадой. Юный Том сам вставил эти акварели в рамки со стеклом. Он специально изготовил рамку для картины, на которой изображался праздничный бал по случаю коронации, ибо она предназначалась для его сестры Мери, на которую большое впечатление произвели цвета дамских платьев. Сестра захотела, чтобы эта картина висела в ее комнате. Она также чувствовала себя причастной к событию, произошедшему на расстоянии тысяч миль, поскольку отец, несмотря на беременность матери, в день коронации повел ее и других детей к Вестминстеру, куда устремились толпы народа. Они приветствовали короля и его невесту, будущую королеву, которые шествовали мимо в позолоченных паланкинах в сопровождении кавалерийского эскорта. Тому больше всего понравились акварели, на которых Изабелла изобразила местную флору и фауну — они с Оуэном каждое лето проводили два месяца в бревенчатой хижине недалеко от Нью-Йорка. Там они ловили рыбу, устраивали охоту сами и вместе с гостями. На одной акварели изображалась группа людей верхом, которую индеец на коне с развевающейся гривой гордо вел по тропе, между деревьями огромной высоты. Во время первых уроков инкрустации Том нашел применение американским птицам и цветам из акварелей Изабеллы.

Пробыв два года в Нью-Йорке, Марвеллы переехали в Бостон, а спустя год как раз из этого города Изабелла написала, что, невзирая на свои сорок с лишним лет, самая большая ее с мужем надежда осуществилась. Она благополучно родила дочку, прелестную, здоровую девочку, которой дали имя Верити. У Кэтрин дрогнул голос, когда она прочла эту новость. Ее сын Уильям, родившийся у нее после отъезда Изабеллы в Америку, прожил всего несколько недель. Как раз в то время Кэтрин стал мучить кашель, временами не дававший ей покоя в прошлом. Через год родился еще один мальчик, которого назвали Джеймсом, но он прожил еще меньше, причем она сама чуть не умерла при родах. Больше беременностей не должно быть. Ее здоровье не вынесет этого. Ей, всегда работавшей не покладая рук, приходилось каждый день несколько часов лежать на диване. Впервые за многие годы она обнаружила, что у нее снова появилось время для чтения. Книги принесли ей большое утешение, если не считать того раза, когда Томас поехал во Францию. Ее беспокоило то, что она слышала о соблазнительных чужеземках.

Франция заинтересовала Томаса возможностью приобрести исключительно дешевые и хорошие кресла, изготовленные краснодеревщиком, который жил недалеко от Парижа. Все французское в моде ценилось высоко, будь то одежда или мебель в стиле рококо, и Томас понял, что может получить хорошую прибыль с каждого кресла, это с лихвой покроет расходы на дорогу и транспортировку. Если при возвращении в Англию декларировать кресла акцизным чиновникам, то придется платить огромную пошлину, что свело бы на нет и поездку, и покупку этого товара. Эта проблема была решена заранее, когда он распорядился упаковать и маркировать эти кресла в качестве незавершенных деревянных каркасов, которые не облагались пошлиной и поэтому не подлежали осмотру. Он вернулся в Лондон, вполне довольный своим предприятием и решил вскоре совершить еще одну поездку. На этот раз Кэтрин вела себя разумно и лишь радовалась тому, что он целым и невредимым снова вернулся домой. Боязнь, что корабль потерпит крушение или ему устроят засаду, отодвинула все другие опасения.

Не только она радовалась тому, что он благополучно вернулся домой. Если не считать детей, еще одно существо тосковало по нему и каждый вечер опускалось на колени в чердачной комнатке и молилось за то, чтобы с ним ничего не случилось. Элизабет уже созрела и любила его той же невинной детской любовью, считая его героем. Именно ради него она не поехала в Америку. Сначала она хотела попросить у него работу в обивочной мастерской, когда узнала, что ее госпожа уезжает, однако возможность работать в его доме оказалась еще лучше. Сердце Элизабет вздрагивало, когда она слышала его голос. Она покрывалась густой краской, когда им доводилось случайно встретиться. Но он всегда был занят каким-нибудь делом и лишь кивал, когда она отходила в сторону, уступая ему дорогу. Когда она прислуживала ему, его жене и детям за столом, то не осмеливалась оторвать глаз от тарелок, которыми обносила всех. Иногда она боялась уронить блюда, если он вдруг взглянет на нее своими блестящими черными глазами. Однажды он неожиданно застал ее в гостиной, когда она тайком просматривала третье, расширенное издание «Путеводителя», лежавшее на приставном столике. Книгу перепечатывали, спрос на нее никогда не падал. В печать пошло издание на французском языке. Элизабет не умела ни читать, ни писать, но картинки с чудесной мебелью притягивали ее. Она забыла обо всем вокруг себя, почтительно переворачивала страницы книги, держа в одной руке метелку из перьев для смахивания пыли. Она не услышала, как он подошел к ней.

— Что ты думаешь об этих рисунках? — спросил он.

Она страшно испугалась, отдернула руку от книги, словно она вдруг превратилась в раскаленный докрасна горшок.

— Извините меня, сэр. Я не имела права совать нос в эту книгу и бездельничать.

Томас вспомнил, как Кэтрин выговаривает слугам.

— Элизабет, книги для того и существуют, чтобы их читали, искали в ней нужную информацию и получали удовольствие. А теперь ответь на мой вопрос.

Она то краснела, то бледнела, испытывая страшное волнение, от которого колотилось сердце.

— Мне кажется, что картинки с мебелью очень красивы. Все без исключения.

— Какие из них ты выбрала бы для себя?

Он был готов уделить ей несколько минут своего времени. Хотя она была служанкой и занимала такое же положение, как остальные слуги в доме, она тем не менее оказалась под его крышей в силу стечения особых обстоятельств и заслуживала того, чтобы он иногда сказал ей доброе слово.

— Никакие, сэр, — ответила она.

— Никакие? — Он насмешливо приподнял одну бровь. — Неужели я еще не нарисовал ни один предмет мебели, который соответствовал бы твоему пониманию совершенства?

— Нет, дело совсем не в этом! Я правду говорю. Но мне было бы не по себе, если бы меня окружала вся эта позолота и великолепие. — Она вдруг сообразила, что допустила огромный промах. Мебель в гостиной, где они находились, как раз подпадала под эту категорию. — Сэр, я не имею в виду, что мне не по себе в вашем доме, но я была бы совершенно подавлена и растерялась бы, если бы оказалась одна среди этой мебели.

Он тихо рассмеялся, в глазах у него мелькнули искорки.

— Элизабет, вот что я тебе скажу. На твоем месте я чувствовал бы себя точно так же.

После этих слов она вышла из гостиной, широко улыбаясь. Она полюбила его еще больше. Он признался ей в том, что у них родственные души, оба они предпочитали скромную обстановку. Теперь только она знала об этом.

Кэтрин, спускавшаяся вниз по лестнице заметила непривычное волнение на лице девушки. Нахмурившись, она проводила взглядом спину удалявшегося мужа. Он не должен баловать Элизабет разговорами, иначе та выйдет из повиновения и возомнит, что стоит выше остальных слуг. Кэтрин решила в целях предосторожности указать служанке на ее место. Она поручит ей основательно вычистить уборную, чем два раза в неделю обычно занималась скромная судомойка. Тогда Элизабет поймет, что в этом доме она не пользуется никакими привилегиями. Кэтрин также решила впредь следить за ней внимательнее.

Широкая слава, обретенная Томасом, привела к тому, что его избрали членом недавно созданного Общества ремесленников, чем ему была оказана большая честь. Ему заказывали все более дорогую мебель. Самый поразительный заказ поступил от одной итальянки, мадам Терезы Корнелис, певицы, актрисы, женщины веселого нрава и дурной славы. Она открыла модные залы для приемов, собраний и балов в Карлайл-Хаусе на площади Сохо, почти рядом с первым домом Изабеллы в Лондоне. Там мадам Корнелис раз в месяц устраивала роскошные пиршества с балами и театральными представлениями и не столь большие, но не менее популярные развлечения в промежутках. Томасу предоставили неограниченную свободу в выборе отделки и меблировки дома, причем денег на это не жалели. Он создал роскошные потолки, покрыл стены спитфилдским шелком всех цветов радуги, одна комната была темно-красного цвета с изумительными гирляндами под красивыми ламбрекенами, которые вырезали из сосны и позолотили. Вся мебель была изготовлена из черного цвета древесины тропических пород. В танцевальном зале стоял ряд огромных зеркал, которые венчали овальные, обрамленные гирляндами изображения богов и богинь. Здесь была лестница из полированного золота, пилястры, инкрустированные золоченой бронзой, двери и мраморные камины. Постели, увешанные живописной драпировкой, напоминали атрибуты дворцов или восточных храмов. Мебель из красного, атласного, тюльпанного, эбенового видов древесины говорила о высоком искусстве мастера. Томас понимал, что весь Карлайл-Хаус является для него рекламой, поскольку через его двери проходили аристократы и знаменитости, принцы, герцоги, актеры, художники.

Здесь они встречались со своими дамами из высоких и низких сословий и предавались веселым и дорогим весельям.

Томас уже два года состоял членом Общества ремесленников, когда умер его партнер Джеймс Ренни. Это был не совсем удачный деловой союз, поскольку Ренни слишком консервативно соблюдал свои принципы. После того как все его изделия пошли с молотка на благо его вдовы, в мастерских не осталось ничего такого, что полностью принадлежало бы Томасу. Он решил не брать нового партнера и вести дело самостоятельно. Дело вовсе не в том, что ему больше не нужны деньги — иногда Томас опасался, что у него окажется недостаточно наличности на зарплату рабочим, а долги за необходимые и дорогие материалы достигли колоссальных размеров, хотя сейчас все предоставляли ему кредит, но он сделал ставку на удачу, — которая от него не уйдет. В Обществе ремесленников он познакомился с его новым членом Робертом Адамом, блестящим архитектором, штурмом взявшим Лондон. Тот был готов предоставить Томасу огромный объем работы.

Роберт был на десять лет моложе Томаса и вместе с братом Джеймсом шел по стопам отца, Уильяма Адама, шотландца, завоевавшего славу выдающегося архитектора. Обучение обоих шотландцев прошло к северу от границы с типичной шотландцам основательностью. Чтобы расширить свой горизонт в архитектуре, Роберт три года путешествовал по Италии. Здесь он освоил классические темы, черпал вдохновение из позднего римского великолепия и орнамента этрусков. Все это он собирался перевоплотить в особый неоклассический стиль, честь создания которого будет принадлежать ему одному. Они с братом начали работу в Лондоне на площади св. Джеймса, но Роберт тут же стал выделяться. Он получал значительные заказы на постройку крупных общественных зданий. Он изменял фасады зданий, пристраивал флигели, менял интерьеры, придавая новый изящный вид залам и комнатам. Он создавал потолки с глубокими сводами, покрывал их и стены итальянской лепниной, используя пастельные тона, иногда проделывал круглые ниши, пользовался панелями, украшенными сценами таких выдающихся художников, как Зукарелли и других не менее прославленных мастеров. Мраморные полы или специально сотканные ковры вторили круговым узорам потолков и переносились на резные элементы орнамента и фризы больших каминов. Если дверь была необходима, но нарушала основной замысел, он переделывал ее так, чтобы она становилась частью обшивки или сливалась с гобеленами. Архитекторы по всей стране убеждались, что им не по силам тягаться с новой знаменитостью, появившейся на архитектурной сцене. Заказчики часто лишали их текущей работы и передавали ее Роберту Адаму. Он чертил мебель, которая полностью отвечала его замыслам, но ему не хватало технических знаний краснодеревщика, поэтому понадобился мастер, который мог бы реализовать наброски в полном соответствии с его вкусами. В Томасе Чиппендейле он нашел человека, соответствовавшего его идеалам. Хотя оба иногда становились соперниками, независимо создавая чертежи для обстановки и отделки одного и того же дома или даже одной большой комнаты, между ними не возникало враждебных чувств, независимо от того, кто выигрывал заказ. Томас часто брал верх над Робертом частично благодаря своему доброму имени и частично потому, что краснодеревщики не брали плату за предлагаемые чертежи, а архитекторы брали, причем крупные суммы.

В 1765 году Томас вместе с Робертом отправились на север, в Йоркшир, куда последнего пригласил новый владелец имения. Сэр Роуленд Уин, у которого Томас служил подмастерьем, умер, оставив все старшему сыну, пятому баронету Ностелла, носившему то же имя. Разумеется, молодому сэру Роуленду, который был в курсе всех последних модных течений, понадобился самый модный архитектор современности, чтобы внести изменения в дом, который ему казался старомодным.

Для Томаса это стало ностальгическим возвращением к местам, где прошла его молодость. От старого Ностелла не осталось и следа, все булыжники выкопали и на их месте разбили лужайки. Он все еще помнил внушительное здание, называвшееся домом приходского священника. Томас вспомнил, что минуло почти двадцать восемь лет с тех пор, как здесь закончилось его ученичество, и он в возрасте девятнадцати лет отправился в Йорк. Казалось, что парк переделали в классическом стиле с открытыми склонами, на которых росли группки деревьев, как это нравилось великому садовнику, «одаренному» Брауну. Он не увидел прежней оранжереи, а то место, где стояла ротонда, украшали кедры.

Томас с Робертом с одинаковой радостью взялись за проекты, а работы было много. Томас снискал расположение сэра Роуленда, которому было приятно узнать, что такой известный краснодеревщик начал свой путь в плотницкой мастерской в его имении.

— Мистер Чиппендейл, я доверяю вам заново обставить весь дом, — сказал он.

— Это для меня огромная честь, — ответил Томас и низко поклонился. Именно такой заказ порадовал его больше всего. Он создаст чертежи мебели для Ностелла, которая будет вечно радовать глаз. Однажды сэр Роуленд, вернувшись с охоты, застал Томаса за тем, что он рассматривал кукольный дом, который изготовил в годы ученичества. Он остался нетронутым — ни один предмет мебели не был сдвинут с места, в нем обитали те же восковые куклы.

— Моя покойная мать очень дорожила этим кукольным домом, — заметил молодой баронет, — и по этой причине к нему всегда будут относиться с почтением. Я бы сказал, что это самое лучшее и честолюбивое творение рук подмастерья. Нет сомнений в том, что оно предопределило все будущие творения.

Эти хвалебные слова еще звучали в ушах Томаса, когда он вернулся в Лондон. Том издал довольный возглас, когда услышал от отца добрые вести. В шестнадцать лет он вытянулся и достиг той стадии, когда руки и ноги еще не обрели гармонии с телом, но он обладал приятной внешностью, его глаза искрились и девушки из обивочной мастерской поглядывали на него из окон и жеманно улыбались всякий раз, когда он оказывался поблизости. Он был столь же трудолюбив, что и его отец, и ранние надежды Томаса относительно сына оправдались. Парень словно родился краснодеревщиком, он любил дерево и обращался с ним как художник, что уже сулило ему будущее отличного ремесленника, который завоюет большую известность. Он прошел трудную школу, да и сейчас ему было нелегко.

Томас не проявлял к нему снисхождения за то, что он был его сыном. Том прошел все этапы, относящиеся к ремеслу плотника-краснодеревщика, а сейчас усваивал необходимые навыки в мастерской фанеровки. В конце рабочего дня Кэтрин не пускала его в дом, пока он не искупается в пристройке и не наденет чистое белье и одежду, приготовленную Элизабет.

Он относился к Элизабет по-доброму и забавлялся тем, что часто дразнил ее. Девушка была такой робкой и серьезной, что ее было легко ввести в краску, спросив, целуется ли она со своим нынешним ухажером, когда она собирается замуж или еще что-то в этом роде. Она всегда воспринимала его подтрунивания без обиды и иногда отвечала смелой колкостью, ставившей мальчика на место и заставлявшей смеяться. Они были друзьями, насколько это возможно между сыном работодателя и скромной служанкой. Он сразу смог определить, что она еще девственница. Как ему это удалось, он сам не знал, поскольку в этих делах почти не имел опыта, но он достиг возраста, когда мыслям не давали покоя такие вопросы. А когда он спал, ему снились девушки. Однажды ему приснилась Элизабет. Он так сильно смутился, когда утром увидел ее, что молча прокрался мимо нее с багровым лицом. Она смотрела ему вслед, не понимая, что могло случиться.

— Кошка откусила у тебя язык? — крикнула она ему вдогонку.

— Нет, — ответил он, чтобы не обидеть ее, но не повернул головы и прямиком вышел во двор, опустив плечи и не вынимая рук из карманов.

Она покачала головой и улыбнулась ему вслед, крепче прижала корзинку с выстиранным бельем к своему широкому бедру и отправилась развесить его на веревке. Она была на пять лет старше Тома и считала его ребенком, несмотря на высокий рост и мужскую браваду. Она старалась не краснеть, когда он добродушно подшучивал над ней, но в последний раз ее щеки покрылись густой краской. Как ни странно, большинство мужчин это приводило в восторг. Элизабет видела, как на их лицах появляется странное выражение, похожее на удивление и гордость своими достижениями, будто что-то необычное в них заставляло ее краснеть, когда ей отвешивали самый простой комплимент. Обычно ее осмеливались поцеловать только в темноте, что было хорошо, ибо у нее загорелись бы щеки, если бы кто-то взял бы ее за талию или коснулся груди. Такую вольность она разрешила бы только мужчине, который бы ей очень нравился. Она относилась к своим ухажерам строго.

Ей предлагали руку и сердце. Если точно, то пять раз. Первые два предложения сделали рабочие, с которыми она общалась в разное время. Это были молодые ребята, трудившиеся прилежно, как и все работники Чиппендейла, и каждый из них стал бы хорошим мужем, но она отвергла их предложения. Затем она не приняла предложения официанта из кофейни в Старой скотобойне, стоявшей на противоположной стороне улицы, курьера с Боу-стрит, с которым познакомилась, когда искала шиллинг, который уронила на площади Пикадилли. Он помог ей отыскать монету. Пятым ей руку предложил клерк из банка Кутт на улице Св. Мартина, что означало бы для нее подняться на ступеньку выше в обществе, но даже это соображение не подвигло ее дать согласие.

Разумеется, она когда-нибудь с удовольствием вышла бы замуж. Она знала, что из нее получится хорошая жена, поскольку была способной, спокойной и отлично вела домашнее хозяйство. В доме Чиппендейла она штопала белье так, что стежки были почти незаметны, отлично полировала мебель хозяина пчелиным воском, не жалея времени и сил, до тех пор, пока на поверхности мебели, словно в зеркале, не отражалось ее лицо. Она умела стирать и гладить, не уступая опытной прачке, готовить пудинги легче перышка. Что же касается мяса, то она умела жарить части разрубленной туши как раз до того момента, как они пропитывались собственными соками. Она также стала бы хорошей матерью, поскольку любила детей. Но ее пугало то обстоятельство, что за обменом обручальными кольцами в церкви наступает беременность. Она не представляла, что сможет полюбить мужчину до такой степени, чтобы согласиться на это. Разумеется, было одно исключение. Но он был вдвое старше ее, женат на ее госпоже и даже не замечал, что она выросла, и больше уже не та бездомная девчонка, которой он однажды подыскал крышу над головой.

Наступил день, когда всю семью вместе со слугами Томас пригласил взглянуть на стол для библиотеки, изготовленный по заказу хозяина Ностелла. Пока они шла через двор к мастерским, где находился стол, Элизабет внимательно слушала хозяина, который описывал комнату, где будет стоять этот специально созданный предмет мебели.

— Библиотека в Ностелле имеет квадратную форму с камином по одну сторону и двумя окнами по другую. Все четыре стены заставлены книжными шкафами, разделенными ионическими пилястрами, которые спроектировал мистер Адам. Потолок простой круглой формы, которая никоим образом не отвлечет внимания от стоящей посреди дубового пола жемчужины искусной работы.

В библиотеке, повернувшись к столу, он снял с него специально изготовленный защитный кожаный чехол и отошел назад.

— Это просто великолепно! — воскликнула Кэтрин.

И в самом деле — это был настоящий шедевр. Стол изготовили из красного дерева темных тонов, он выполнял как свою прямую, так и декоративную функцию, он был достаточно широк и на нем могли поместиться огромные фолианты в открытом виде. Он был богато и в то же время сдержанно украшен, панели окаймляли гирлянды, в дверцах тумб замочные скважины имели необычную форму в виде буквы S, угловые рамы украшали маски львов. Стол покоился на мощных львиных лапах. Будто этого было мало для прекрасной библиотеки, сконструировали хитроумную табуретку с кожаным верхом, которая раскрывалась, образуя библиотечную стремянку. Здесь был комплект стульев из красного дерева с широкими сиденьями и спинками, украшенными лирой Аполлона, бога-солнца, покровителя поэзии и знаний.

Когда Кэтрин покинула мастерскую, уводя с собой детей, Элизабет не последовала за остальными слугами.

— Можно мне лично поздравить вас с этим изумительным столом? — спросила она.

Он стоял по другую сторону стола и взглянул на нее, будто удивившись, что она все еще здесь.

— Благодарю тебя, Элизабет.

— Если хотите, чтобы его перед отправкой еще раз отполировали пчелиным воском, то я с радостью займусь этим.

Он улыбнулся.

— Нет, нет. Мои полировщики уже сделали свое дело, но ты оказала любезность, предложив свою помощь.

— Я думаю, сэр Роуленд будет доволен им.

— Непременно. Такого красивого библиотечного стола в мире еще нет.

Она была полностью согласна с ним и не видела ни малейшего самодовольства в его словах. Не было ничего подобного этому столу. Почему же ему не гордиться своей работой.

— Сэр, вы великий художник.

Она выражала свои чувства, движимые любовью к нему, причем сама не осознавала этого. Мысли Томаса были заняты вопросом о доставке стола — сэр Роуленд давал волю вспыльчивому характеру, если его рассердить — и он не заметил и не расслышал, что за этими словами скрывается еще что-то. Но нашелся человек, кто заметил это. Кэтрин незаметно вернулась к двери мастерской, ее глаза сверкали.

С тех пор как у нее возникли подозрения, что Элизабет возомнила, будто занимает особое положение среди домочадцев, она внимательно следила за ней. Вскоре стало ясно, что девушка относится к Томасу с любовью и уважением, но в других отношениях она вела себя подобающим образом. По работе к ней нельзя было придраться, она все делала быстро, аккуратно и любезно.

Кэтрин была благодарна девушке за то, что она заботилась о ней во время безудержных приступов кашля, которые настигали ее время от времени. Но в последнее время она стала замечать, что Элизабет старается чаще показываться Томасу. Мучимая такими мыслями, Кэтрин вернулась, решив выяснить, почему девушка задержалась в мастерской. Если у нее до сих пор и оставались какие-то сомнения на этот счет, то сейчас они исчезли. Лицо служанки пылало, словно пламя свечи. Кэтрин не смогла сдержать гнева и заговорила с ней охрипшим голосом:

— Немедленно возвращайся в дом, ленивая тварь! Как ты смеешь бездельничать здесь! Тебе дали не целый день, а лишь несколько минут, чтобы посмотреть на этот стол!

Ошеломленная Элизабет проскочила мимо хозяйки, выбежала во двор, медные локоны волос выбились у нее из-под домашнего чепчика. Томас хмуро взглянул на жену.

— Кэтрин, неужели надо было так сурово обойтись с этой девочкой?

Кэтрин уже не могла сдержать ревность, слова мужа еще больше распалили ее.

— Разве не я должна поддерживать дисциплину в доме? Неужели ты встанешь на сторону служанки?

— Ты же знаешь, что дело не в этом. Только подумай. Разве непонятно, что она хотела вдоволь насмотреться на этот стол? Ведь у нее больше такой возможности не будет.

— Она невежественная, неграмотная девка и неспособна тонко оценить красоту.

— Я с этим не согласен. Если она не умеет читать и писать, это не значит, что ее глаза не замечают красоту.

— А глаза образованного мужчины не равнодушны к соблазнительной фигуре! Особенно если его жена больше не способна угодить ему.

Томас вздохнул про себя, он уже привык к тирадам жены, хотя она раньше никогда не срывала свою злость на Элизабет.

— Моя дорогая Кэтрин, мне некогда думать о фигуре служанки. — Он едва сдерживал свой гнев. — Все мои мысли заняты уплатой долгов кредиторам, вот почему мне срочно требуются наличные, и я готовлюсь съездить во Францию на следующей неделе и приобрести еще одну партию кресел.

— Ты все время тем и занимаешься, что ездишь во Францию! Пошли туда кого-нибудь другого.

— Я ездил туда четыре раза, и ты хорошо знаешь, что мне нельзя послать кого-нибудь вместо себя. Риск слишком велик.

— Ты хочешь сказать, что завел там любовницу и ей больше не с кем спать!

Его терпение иссякло. Эти поездки с целью привезти контрабанду, требовавшие большого нервного напряжения, отчаянное желание благополучно вернуться назад так, чтобы нелегальный товар не обнаружили, убивали всякое желание волочиться за женщинами.

— Ты ведь знаешь, что я уже два раза мог угодить в долговую тюрьму, если бы не огромные прибыли, заработанные на этих французских креслах. Помимо всего прочего, я задолжал изрядную сумму за восточную бумагу для китайских покоев мадам Корнелис.

— Она всего лишь богатая проститутка! Ее заведение не что иное, как дом терпимости! Какие милости она оказывает тебе за все то время, которое ты проводишь у нее?

Такая безумная ревность взбесила его.

— Единственная милость, на которую я рассчитываю, — получить новые заказы от мадам Корнелис! Она из тех, кто не жалеет денег и обычно оплачивает счета без большого опоздания. — Он указал на стоявший перед ним стол. — Могу сказать тебе лишь одно — если сэр Роуленд окажется таким же, как и остальные воспитанные аристократы, мы в течение восьми или больше месяцев не получим ни гроша за эту дорогую вещь, после того как ее доставят в Ностелл и установят в библиотеке. Ты представляешь, во сколько мне обошлась эта вещь?

— Не уходи от темы! — завопила Кэтрин, ударив кулаком по столу. — Я говорю о других женщинах в твоей жизни!

Если бы он в тот день не был так озабочен делами, она могла бы причинить себе тот вред, которого опасалась — разжечь сексуальный интерес мужа к Элизабет, которого еще в помине не было. Он мог бы взглянуть на эту девочку свежим взором, тогда он заметил бы ее гладкую бледную кожу, выпуклости красивых грудей, невинное и чувственное покачивание бедер. Он вполне мог бы откликнуться на любовь девушки к себе. Тогда у Кэтрин и в самом деле возник бы повод для жалоб.

— Кэтрин, ты не будешь мне указывать, на какую тему я должен разговаривать, — ледяным голосом сказал он. — Оставь свои обвинения относительно Элизабет и возвращайся в дом.

— Неужели тебе так наскучило общество жены?

— Я просто хочу, чтобы мне дали возможность продолжить работу.

— Ей ты этого не говорил! — Она накинулась на него с такой злостью, что задела край стола с львиными головами, потеряла равновесие и тяжело рухнула на каменный пол. Томас бросился поднимать ее, но у нее сбилось дыхание. Отчаянно ловя воздух, она сильно закашлялась. Он опустился рядом с ней на колени и держал ее, пока приступ за приступом сотрясал ее тело. У нее на лбу выступил липкий пот. Томас не осмеливался оставить ее одну хотя бы на мгновение и обрадовался, увидев через полуоткрытую дверь подмастерья во дворе. Он велел принести воду. Парень принес ее в помятой оловянной кружке, которую нашел на полке мастерской, другую искать было некогда. Кэтрин отняла носовой платок, который прижимала ко рту, и в промежутках между новыми приступами кашля пила воду из кружки, которую Томас держал в руке. Наконец приступ прекратился. Подняв жену, Томас отнес ее в дом и поднялся в спальню. Ее голова безжизненно лежала у него на плече. Мери, девочка одиннадцати лет, очень похожая на мать, помогла уложить ее в постель. Оставив жену на попечение дочери, Томас спустился вниз встретить врача, которого успел привести юный Том. Врач жил почти рядом. Не отрывая голову от подушек, Кэтрин усталым голосом обратилась к дочери:

— Я слышу шаги, это доктор?

— Да, мама.

— Тогда тебе лучше уйти, когда он войдет.

Дочь пошла к выходу, и тогда Кэтрин взглянула на свой носовой платок, который сжимала в руке после того, как прошел приступ кашля. На платке остались пятна крови.

Томас отправился в Париж лишь после того, как Кэтрин оправилась. К счастью, давний должник самых голубых кровей в Англии и обладатель городского особняка на улице Пэл-Мэл, который Томас полностью обставил, сполна выплатил свой давно просроченный долг. Томас смог расплатиться с кредиторами, задышал свободно.

Если бы Кэтрин послушалась врача, то осталась бы в постели в течение всей болезни, но она встала на ноги, сделала несколько шагов, добралась до дивана у окна, где рухнула от усталости, будто прошла целых две мили. Воспользовавшись знаниями, приобретенными за время работы в аптеке отца, она вылила предписанные врачом снадобья и велела Мери приготовить успокаивающий отвар из трав. Раньше этим средством ей удавалось подавить кашель, и она стала ругать себя за то, что не принимала его понемногу даже в те дни, когда кашель затихал. Впредь она обязательно каждый день будет пить этот отвар и ей удастся исцелить легкие.

Кэтрин стало лучше, она снова окрепла. Какое-то время все шло хорошо, и она восстановила прежнюю близость с Томасом. Изабелла не без тревоги писала о том, что законодательное собрание Массачусетса оспаривает права британского парламента, а некоторые горячие головы даже призывают другие колонии последовать их примеру. Оуэн много разъезжал, чтобы составить верное представление о создавшейся ситуации, и она надеялась, что король и парламент обратят внимание на зреющие опасности, о которых муж сообщал им. Произошли разительные перемены с тех пор, как они впервые приехали в колонии, порой атмосфера была накалена до предела в предчувствии грядущего восстания. Она очень надеялась, что беду еще удастся предотвратить.

У Кэтрин голова была занята более серьезными делами, чем политические. Она сильно простудилась, ей опять стало хуже и снова надолго пришлось лечь в постель, причем кашель не прекращался. Ей хватило ума догадаться, что ее раздражительность каким-то непонятным образом связана с болезнью, но как бы она ни пыталась держать свой язык за зубами, от него пострадали все. Однажды вечером она призналась в этом Томасу. На следующий день ему предстояло отправиться в Дувр, чтобы отплыть во Францию за новой партией кресел, а поскольку жене, по всей видимости, стало лучше, если не считать слабости, то он без угрызений совести мог покинуть ее.

— Я все время раздражаюсь и ничего не могу поделать с этим, — вздохнув, призналась она. — Я тебе и всем остальным, должно быть, порядком надоела.

— Выбрось это из головы. — Он хотел ободрить ее и с досадой осознавал, что иногда у него не хватало терпения. — Я понимаю больше, чем тебе кажется. Ты успокоишься, когда снова поправишься.

В порыве чувств она припала к его груди, обняла его за шею и смотрела на него горящими глазами.

— Я люблю тебя, Томас. Ты ведь тоже любишь меня, правда?

— Да, да, — ответил он тоном, каким мужчины говорят, когда пытаются скрыть правду.

Как обычно, Кэтрин переживала за его безопасность, пока он находился в отъезде. Но мысль о том, что его могут задержать на таможне, как-то не приходила ей в голову. В Дувре во время разгрузки уронили один из пяти ящиков. Тот раскололся, при холодном сером утреннем свете из него выпали роскошные покалеченные кресла в стиле рококо. От удара они все сломались. Один из таможенников оценивающе присвистнул.

— Мистер Чиппендейл, подойдите сюда. И это, по-вашему, незавершенные деревянные каркасы?

Наступил самый кошмарный миг в жизни Томаса. Страх перед долговой тюрьмой был велик, однако за контрабанду грозила либо казнь на виселице, либо высылка в колонии, а в лучшем случае длительное заключение в какой-нибудь вонючей тюрьме. Он торопливо и много говорил, доказывал, что для краснодеревщика каркасы кресел считаются незавершенными, поскольку они еще не отделаны в той степени, чтобы их без ущерба репутации мастера можно было отправить клиенту. Более того, сиденья были обиты простой льняной тканью, в мастерской еще предстояло покрыть их шелком или дамаском.

Если бы он пытался дать взятку или выпутаться, называя имена аристократов, которые могли бы приобрести эти кресла, его судьба была бы решена и ему бы не миновать суда. Однако то обстоятельство, что он защищал себя как обычный ремесленник, спасло его. Его задержали на двенадцать часов, затем отпустили. Он отделался строгим предупреждением и крупным штрафом. Весь его поврежденный и уцелевший товар был конфискован. Ни один человек не являлся домой с такой радостью, как Томас. Был поздний вечер, все мастерские уже заперли, рабочие разошлись по домам. Ему показалось, что он не видел ничего прекрасней, чем его собственность. Он нашел добрые слова для мальчика, который занялся его лошадьми, и пошел к заднему входу, ведшему в дом со двора. Когда Элизабет открыла дверь и, стоя в свете горевших на стене свечей, ждала, когда он подойдет, ее улыбающееся лицо показалось ему очень милым. Он также заметил, чего не произошло бы в обычных условиях, что помимо домашнего чепчика и фартука на ней новое платье сине-лилового цвета.

— Добрый вечер, сэр, — сказала она.

— Добрый вечер, Элизабет. Ты очень красиво выглядишь. На тебе новое платье, правда?

— Да, сэр.

Она покраснела от удовольствия и помогла ему снять накидку.

— Этот цвет идет тебе.

Он отошел назад, чтобы хорошо рассмотреть ее. Ему доставляло удовольствие смотреть на хорошенькую девушку, ставшую неотъемлемой частью дорогого ему дома.

— Я сама шила это платье, — сказал она, желая продлить мгновения приятного и неожиданного для себя разговора.

— Правда? — Поскольку он знал ее еще маленькой девочкой, то, разговаривая с ней, никак не мог избавиться от снисходительного тона. — У тебя действительно умелые руки. Счастлив будет тот мужчина, женой которого ты однажды станешь.

— Я не собираюсь замуж!

Эти слова вырвались у нее невольно. Они удивили ее не меньше, чем его. Ей они открыли сокровенные мечты ее сердца, давно дремавшие, а теперь неожиданно вырвавшиеся наружу, если она не сможет выйти за него замуж, то больше ни за кого не выйдет.

Он улыбнулся ей.

— Мне трудно в это поверить. Я готов поспорить на все свои деньги, что ты создана для брака. Просто ты еще никого серьезно не полюбила. Когда это случится, ты покинешь наш дом невестой.

— Никогда, — с дрожью в голосе произнесла она. Но он не услышал этого слова, ибо заметил, как приближается Кэтрин. Элизабет увидела, как он раскрыл руки, подошел к жене и, почти оторвав от земли, поцеловал ее. Она раньше не замечала, чтобы при возвращении домой он проявлял столь горячую любовь. Ее словно ножом полоснуло. Но не потому, что она хотела разъединить мужа с женой, а потому, что была готова отдать свою душу, чтобы оказаться на месте Кэтрин.

 

Глава 17

Кэтрин одна лежала на диване в своей комнате и с интересом читала письмо от Изабеллы. Томас уехал в Уилтшир набрать работников, чтобы вместе со своими коллегами переделать и обставить огромный особняк. Кэтрин решила, что после возвращения мужа не скажет ему ни слова об этом письме. На этот раз дети тоже не должны ничего узнать. Она давно хотела избавиться от Элизабет, а Изабелла, не ведая о том, подсказала ей, как это сделать. Кэтрин снова прочла этот абзац:

«Ты не могла бы сообщить мне о судьбе моей сестры Сары? Она не написала мне ни слова с тех пор, как я покинула Англию. Мне стало известно, что она больше не живет на улице Саут-Гемптон, а поскольку ты упомянула, что Томас обставлял дом мистера Давида Гаррика на Адельфи-Террас, наверно, там можно узнать кое-что о том, где моя сестра сейчас обитает. Я отправляла ей письма на адрес театра, но ты писала, что ее имя на афишах больше не появляется, и я засомневалась, работает ли она еще в труппе мистера Гаррика».

Кэтрин отложила письмо в сторону и опустила голову на подушки. Она знала, где можно найти Сару. Томас сам однажды столкнулся лицом к лицу с ней, когда зашел в Карлайл-Хаус обсудить новые проекты с мадам Корнелис.

— Я едва узнал ее, — сказал он тогда. — Она уложила волосы в один фут высотой по новой моде, посыпала их белой пудрой так, что их цвет было не узнать, украсила их длинными изумрудными перьями, задевавшими нижние подвески канделябров, когда она проходила под ними. Если бы была ночь и горели бы канделябры, ее волосы могли бы вспыхнуть. Казалось, будто расстояние от подбородка до верхушки головы такое же, что от подбородка до пупка — может ли женщина придумать более глупый каприз?

— Ты сказал ей, какими опасностями это чревато?

— Конечно. Она лишь рассмеялась и ответила, что жизнь без опасностей не жизнь.

— Чем же она занималась там в столь поздний час?

— Сейчас она там живет. Мадам Корнелис взяла ее с тем, чтобы она участвовала в театральных представлениях и иногда помогала принимать труппу театра в ее доме. Кажется, обе основательно подружились.

— Два сапога — пара, — холодно сказала Кэтрин.

Томас рассеянно кивнул. Она видела, что эта встреча ему не доставила удовольствия. Казалось, будто ему не по себе оттого, что Сара присутствует в этом доме. Насколько ей было известно, во время последующих визитов он не встречался с ней. Заказ мадам Корнелис уже выполнялся. Одному салону длиной в пятьдесят футов надо было придать вид грота, стены которого покроют шелком с узорами в виде листьев. Там будут стоять пьедесталы для античных урн, посеребренная мебель с обивкой, покрытой узорами в виде зеленых листьев, вокруг огороженного водоема с чистой родниковой водой выстроятся экзотические растения. Казалось, фантазиям мадам Корнелис не будет конца. Художественным способностям Томаса и его воображению тоже не было предела.

Кэтрин протянула руку и позвонила колокольчиком, лежавшим у ее постели. Элизабет тут же откликнулась и легкой быстрой походкой вошла в ее комнату. Он сделала реверанс и ждала, что ей прикажет хозяйка.

— Я только что прочла письмо от миссис Марвелл, — сказала Кэтрин и потрясла письмом. — Тут есть строчки, касающиеся тебя.

Довольная Элизабет улыбнулась.

— Мадам, для меня это честь.

Кэтрин сделала вид, будто читает письмо, краем глаза следя за выражением лица Элизабет. — Миссис Марвелл очень беспокоит ее мать, миссис Августа Вудли, которая живет в Бате. В последнее время миссис Вудли испытывает недомогание и ей срочно требуется умелая домоправительница. Миссис Марвелл думает, что ты отлично подойдешь для этой цели, если я смогу обойтись без тебя. Она знает твой характер и первым делом твое терпение и доброту. Она так и написала.

Элизабет словно громом поразило.

— Мне ехать в Бат, мадам? — хрипло спросила она. — О боже. Я не могу этого сделать!

Кэтрин изобразила ласковое выражение лица.

— Твоя преданность похвальна, но я даже не мечтала бы о том, чтобы лишить тебя такого повышения. Только подумай об этом. В твоих руках будет власть и хорошее место, а зарплата гораздо больше той, которую ты получаешь здесь. Тебе будет платить сама миссис Марвелл.

— Деньги для меня не имеют значения. Я не хочу уезжать так далеко.

— Так далеко от чего? Или от кого? — спросила Кэтрин вкрадчивым голосом.

Элизабет взглянула на свои не знавшие покоя руки.

— Я всегда считала этот дом своим. Я здесь родилась за девять лет до того, как мистер Чиппендейл приобрел его. Мадам, мне невыносима мысль о том, что придется покинуть этот дом или вашу семью.

— Ну, ну! Никто не должен всю жизнь сидеть на одном месте. Тебе не мешает посмотреть новые места, познакомиться с новыми людьми. Если отбросить все остальные соображения, разве тебе хватит совести отказать в просьбе миссис Марвелл, которая взяла тебя к себе вместе с матерью, когда вы обе остались без крыши над головой? Она сама ухаживала за твоей матерью в последние дни ее жизни. А теперь она просит тебя присмотреть за ее матерью, пока ее самой нет дома.

Девушка стиснула беспокойные руки так, что костяшки пальцев стали белыми. Кэтрин наблюдала за ней без малейшего сочувствия. Элизабет медленно подняла голову, в ее глазах стояли слезы.

— Я поеду в Бат. Вы правы, миссис Чиппендейл. Долг обязывает меня. Я не стану уклоняться от него.

— Молодчина. Я немедленно напишу миссис Марвелл, чтобы успокоить ее. Остаток сегодняшнего дня можешь не работать, закажи себе место в дилижансе на завтра, собери вещи и попрощайся со всеми.

Элизабет выбежала из комнаты. На устах Кэтрин зародилась ликующая улыбка и расплылась по всему ее лицу, она уже была готова разразиться хохотом. Наконец-то в доме не будет этой дерзкой девчонки! Эта несносная девица рано или поздно воспользовалась бы слабостью Томаса. Стоя в дверях гостиной, она не раз бывала свидетельницей их теплой встречи по возвращении мужа из Дувра. Она испытала жуткие мучения, услышав тихие голоса мужа и Элизабет. Томас был горяч и страстен, он не мог жить монахом только потому, что больная жена оказалась неспособной выполнять свои обязанности в постели. Она знала нрав мужа и была убеждена в том, что он давно не считает нужным соблюдать ей верность. Отослав Элизабет, она хотя бы избавится от непосредственной угрозы под крышей собственного дома.

Ее ликующий смех неожиданно перешел в кашель. Наступил очередной ужасный припадок, заставивший ее скорчиться от боли, казалось, будто с кашлем наружу выйдут легкие. Когда она наконец, выбившись из сил, упала на разбросанные подушки, ей не хватило сил позвонить служанке, чтобы та помогла ей. Она лишь все время прижимала платок к губам. Она с неожиданной для себя храбростью смирилась с осознанием того, что нет средства, способного излечить чахотку, поселившуюся в ее теле. К счастью, через полчаса к ней пришла Мери, и к этому времени Кэтрин почувствовала, что ей хватит сил продиктовать дочери письмо. В нем она сообщала Августе Вудли, что Элизабет без промедления займет должность домоправительницы в ее доме. Когда Мери ушла отправить письмо, на Кэтрин нахлынуло чувство огромного облегчения. Оно придало ей новые силы.

Томас вернулся из Уилтшира и спустя месяц снова уехал в Йоркшир, даже не заметив отсутствия Элизабет. Для него наступила пора лихорадочной деятельности. Он обставлял самой роскошной мебелью дом графа Херевуда, внушительный дом чудесных пропорций, комнаты которого планировал и отделывал Роберт Адам. Особняк требовал много работы. Элизабет попросила подругу написать для Томаса письмо и оставила его на большом столе для черчения. Кэтрин опасалась, что такое может случиться, и, спустившись вниз, убедилась в своих подозрениях — на столе Томаса ждало письмо от Элизабет. Не раскрывая его, она поднесла его к пламени свечи. Если бы дети были менее заняты собственными делами, она могли бы обмолвиться отцу, что Элизабет уехала, но этого не произошло. Юный Том, выделяющий ее среди слуг, в свой двадцать один год думал только о работе и говорил с отцом только о ремесле. Мери исполнилось шестнадцать лет, и она влюблялась уже второй или третий раз, она подолгу разглядывала себя в зеркале и только о том и думала, как бы мельком увидеть своего возлюбленного. Энн и Дороти было четырнадцать и тринадцать лет, школа их мало интересовала, после занятий они веселились в обществе друзей. Эдуарду исполнилось двенадцать лет, настала пора отдавать его в учение. Мальчик не интересовался ремеслом краснодеревщика, но его влекло золочение, поэтому он все время проводил в мастерской позолотчика. Поэтому Томас решил, что сыну пара учить это тонкое ремесло у одного из его лучших мастеров. Это обрадовало Кэтрин потому что сын останется жить дома, что было бы невозможно, если бы его отдали на обучение нездешнему мастеру.

В последнее время она все больше стремилась удержать домочадцев возле себя. Отъезды Томаса стали все больше пугать Кэтрин, а он, видя, что она худеет и слабеет с каждым днем, испытывал угрызения совести, когда приходилось покидать дом.

Она не могла не гордиться третьим, дополненным изданием «Путеводителя», посвященным принцу Уильяму Генри, герцогу Глостерскому. Томас давно надеялся получить заказ от короля, но двое других краснодеревщиков сохраняли протекцию королевского двора, почти никого не подпуская к нему. К великой радости Томаса, его вдруг пригласили в Глостер-Хаус представить принцу рисунки диванов, кресел, скамеек для ног. Это обеспечило его заказами через связи с королевским двором.

Несмотря на эту удачу, Томас переживал очередной тяжелый финансовый кризис. Если судить по бумагам, то он обладал целым состоянием, но его сундуки снова почти опустели. Лорд Херевуд задолжал ему тысячи фунтов за выполненные и поставленные заказы, что совпало с другими неоплаченными счетами. В довершение всего банк вернул ему долговую расписку мадам Корнелис о частичной оплате давно просроченной и особенно крупной суммы денег. Кругом поговаривали, что у нее накопилось множество долгов. Трезво подумав, он понял, что давно должен был догадаться, что ее дом — это каприз моды, и рано или поздно ее популярность сойдет на нет, по мере того как открывались новые залы для приемов, собраний и балов. Все реже и реже в дом мадам Корнелис приезжали завсегдатаи в великолепной одежде и дорогих украшениях, на смену им пришли денди сомнительной репутации, франты и плохо воспитанные молодые люди.

Положив отвергнутую банком долговую расписку в карман, возмущенный до глубины души Томас отправился на площадь Сохо. Уже наступил вечер и во всех окнах Карлайл-Хаус ярко горели свечи, за исключением галереи на одном из верхних этажей. В дом входили люди и до площади долетали звуки музыки. Он сразу догадался, что мадам Корнелис знала, что банк не оплатит долговую расписку, ибо стоявшего в дверях ливрейного лакея явно предупредили о его возможном приходе. Он еще не успел до конца объяснить причину своего визита, как лакей повел его куда-то.

Томас оглядывался вокруг себя, пока поднимался по лестнице и проходил через разные салоны. Комнаты, где собиралось общество, остались позади и начались анфилады, где устраивались ужины для избранных или устраивались игры в карты на исключительно высокие ставки среди аристократов, которые не скупились на целые состояния, имения и как-то, если верить слухам, кто-то играл на молодую и красивую жену.

У двойной двери в галерею лакей остановился и отворил ее.

— Сэр, леди ждет вас, — произнес он.

Томас, знавший все основные комнаты, поскольку обставлял или отделывал каждую из них, удивился, что мадам Корнелис дожидается его здесь. Это место использовалось как малый танцевальный зал для избранных, а поскольку ему заказали оформление, подходящее для вечернего времени, он увесил стены шелком цвета сапфира, распорядился, чтобы нарисовали звезды, облака и месяцы на круглых оконных стеклах, стенах, потолке. Вдоль стен стояли его кресла с украшенными лентами спинками, оставляя достаточно места для танцующих. Он удивился еще больше, когда вошел и обнаружил, что галерею освещает лишь одна свеча на стенном подсвечнике. Света едва хватало, чтобы разглядеть очередь мужчин, стоявших лицом к нему один за другим вдоль всей галереи. Их молчание и полная тишина создавали жуткое впечатление, но он тут же догадался, что это всего лишь фигуры натуральной величины и размеров.

Полагая, что мадам Корнелис находится в комнате за галереей, он удостоил бы восковые фигуры любопытным взглядом, пока проходил мимо, но сходство в выражениях этих лиц остановило его. Он заметил, что они облачены в простую одежду тридцатилетней давности, какую стал бы носить лишь сельский парень. Видно было, что эта одежда относится к периоду, когда переходили от длинных камзолов и фраков с фалдами к более коротким со срезом спереди, позволявшим демонстрировать бриджи до колен и плотно облегающий фрак. Голову последней фигуры венчала откинутая назад шляпа по последней моде, еще одна такая же шляпа была зажата под мышкой.

Его снова охватило жуткое ощущение. Он почувствовал, как волосы на макушке становятся дыбом, пока он снова прошелся вдоль ряда этих фигур с треуголками разных фасонов на голове и снова оказался у первой фигуры, на голове которой была широкополая шляпа с низкой тульей, какую он носил в то время, когда был в Ностелле. И тут он увидел, что каждая из этих фигур изображала его со времен его ученичества до сего дня!

Позади него раскрылись двери и вспыхнул яркий свет. Он обернулся, появилась Сара, держа в руке серебряный канделябр с пятью свечами, ее лицо светилось злорадством, глаза смотрели с насмешкой.

— Том, сейчас тебе будет лучше видно! — насмешливо заговорила она, как прежде, назвав его уменьшительным именем.

— Что означает весь этот маскарад? — гневно спросил он, упрекая себя в том, что сразу не догадался, что за этим розыгрышем стоит Сара.

Она поставила канделябр на тумбу, стоявшую сбоку, и лишь потом удостоила его ответом:

— Я подумала, что настала пора отразить всю твою жизнь вплоть до банкротства и долговой тюрьмы.

Казалось, будто ей известно о кошмаре, которым можно терзать его, но Томас был уверен, что она не ведает, какой ужас он испытывает при мысли о тюрьме.

— Похоже, ты оказалась жертвой заблуждения, — холодно ответил он. — Это не я, а мадам Корнелис раздает не имеющие силы долговые расписки. Вот поэтому я и пришел сюда.

— Она не сможет выплатить тебе долг, — весело ответила Сара, махнув рукой, на которой засверкали кольца. Она щедро разоделась в шелка пурпурного цвета, вышитые серебряной нитью, на ее высокой прическе красовался миниатюрный позолоченный кораблик, огромный прозрачный бант изображал морскую пыль, позади нее тянулись длинные узкие ленты. — Ее одолевают кредиторы по всему Лондону.

— Не думаю, что она должна кому-либо из них больше, чем мне. А теперь, раз мы покончили с твоей скверной шуткой, мне хотелось бы поговорить с ней.

— Я вызвалась поговорить с тобой вместо нее. Она стала мне очень доверять. Видишь ли, это я поощряла ее выкладывать все больше денег на этот дом и заказывать тебе все эти красивые и дорогие предметы мебели.

Его начала душить злость.

— Ты хочешь заверить меня в том, что стала ее компаньонкой? Если это так, тогда можешь полностью оплатить мой счет!

— Нет, я не ее компаньонка. Только дура могла бы стать компаньонкой Терезы Корнелис. Я давно заметила, что общество отдаляется от нее, а ее популярность угасает. Но мне было на руку, что она швыряет на ветер еще больше денег, пытаясь возместить свои убытки.

Он нахмурился.

— Ты хочешь сказать, что заставляла ее еще глубже влезать в долги, заказывая у меня мебель, и при этом знала, что она не сможет расплатиться?

— Вот именно. У меня на то были свои причины. — Она начала обольстительно ходить вокруг него, заставляя его поворачивать голову в ее сторону и сердитым взглядом следить за ней. — Что же касается твоего счета, сумма которого к настоящему времени, наверно, длиннее этой галереи, то я могла бы оплатить его до последнего пенни, если бы захотела. — Она вытащила веер из ленты на руке, раскрыла его и стала помахивать им, снова встав перед ним. — Том, теперь я обзавелась богатым покровителем. Он стар и глуп, зато влюблен в меня. Ради меня он готов на все. Он уже оставил мне большое состояние, но я хочу вытянуть из него все до последнего пенни, пока не покончу с ним. Без его ведома я купила себе шикарный дом и, когда мадам Корнелис придется закрыть свое заведение, я переселюсь туда. А пока мне выгодно жить под ее крышей, чтобы держать своего покровителя на почтительном расстоянии, если вдруг у меня появятся другие увлечения. — Она игриво прикрыла веером нижнюю часть лица и насмешливо смотрела на его мрачное лицо. — Ах да, я ведь пока выбираю любовников по своему усмотрению. Мне всегда нравились интересные и непредсказуемые мужчины. Ты самый непредсказуемый из всех. Даже самый интересный. Что скажешь?

— Я скажу, что пришел за своими деньгами. Больше мне ничего не надо.

Она рассердилась, покраснела и отступила назад. Ее губы сомкнулись в узкую полоску, настроение резко изменилось.

— Ты высокомерный щенок! Но на этот раз ты взял ложный след. Это ты мой должник, дружок. Мне пояснить свою мысль? — Она резко повернулась к первой фигуре в ряду и злорадно постучала пальцами по ее плечу. — Вот это — тот Том Чиппендейл, который презрел меня, когда я однажды вечером на Йоркширской ярмарке предложила ему весь мир. — Она подошла к следующей фигуре. — А здесь стоит честолюбивый краснодеревщик, который снова отвернулся от меня однажды вечером в Воксхолле. — Ее юбки зашуршали, когда она шагнула вперед и снова остановилась. — А вот это — мой спаситель, который попутно женился на другой, но все же мог бы остаться моим любовником, если бы не отказался от того, чего желал больше всего.

— Сара, ты льстишь себе!

— Фи! — Она щелкнула пальцами, ее взгляд предвещал угрозу. — Не ври мне! Думаешь, я не способна читать по глазам мужчин с тех пор, как в детстве поняла, почему они хотят ласкать меня и сажать себе на колени? Ты возжелал меня, стоило тебе первый раз увидеть меня. Ты желал меня каждый раз, когда мы встречались. — Она обратила свое внимание на следующую фигуру. — Что скажешь об этом парне? Он обставил мой дом на улице Саутгемптон, а в тот день, когда я в роли хозяйки хотела принять его в своем доме, он принес подарок, но не мне, а моей сестре.

— Боже, надели меня терпением! — воскликнул он. — Какой еще подарок?

— Первый экземпляр своей книги.

— Изабелла подписалась на три экземпляра!

— Но вычеркнул стоимость этого экземпляра из ее счета!

Он воздел руки к небу.

— Наверно, это так. Ты все эти годы копила обиды против меня? Ты нашла далее такие, о которых я и не догадывался.

— Но теперь ты узнал все! — резко сказала она. — Я долго ждала этого дня. — Она снова обернулась и с презрением ударила веером по лицу шестую и последнюю фигуру. — Это последний. Смотри! На нем такое же пальто, которое ты носил, когда мы снова встретились в этом доме. Его шляпа — близнец той, которую ты бросил на кресло. Я пригласила тебя отужинать наедине со мной в одной из отдельных комнат. Я дала тебе последнюю возможность загладить свою вину передо мной. Мое сердце нашло бы силы простить тебя, если бы ты не скрыл бы от меня свою любовь. Вместо этого ты снова пренебрег мною. Поэтому я продолжала вынашивать свой замысел против тебя. Я также наняла шпионов. Я знаю, что ты находишься в безвыходном финансовом положении, и я купила долговые расписки, которые ты оставил поставщикам материалов. Если выразиться точно, твои долги составляют две тысячи фунтов!

— Сара! — Он ужаснулся ее хитрости. — Это правда?

— У меня имеются копии этих документов. — Она подошла к столу, достала кипу бумаг и протянула ему. — Можешь убедиться сам.

Он просмотрел бумаги. Все сомнения исчезли. Она скупила долги у фирм, с которыми у него не клеились дела. То обстоятельство, что у него не было респектабельного партнера, не позволяло ему брать долгосрочные кредиты. Он задумчиво положил бумаги на стол. Она загнала его в угол. Она стала его кредитором, и такое положение возмутило и унизило его.

— Насколько снисходительна ты будешь ко мне? — резко спросил он, стараясь прояснить ситуацию.

Она ликующе вздохнула, приблизилась к нему, выставляя напоказ свои белые груди.

— Я хочу получить эти деньги завтра к полудню, иначе в твою дверь постучат судебные приставы и поволокут тебя в долговой суд!

Он оцепенел, услышав из уст Сары этот ультиматум. К этому времени ему никак не собрать столько денег. Он уже представил, как его жену выставляют из дома, его мастерские продают, а юному Тому придется отказаться от блестящих перспектив и работать по найму. Трем дочерям придется искать место прислуги, а сам он будет прозябать в тюрьме до тех пор, пока его должники не посчитают нужным расплатиться с ним и вытащить его из камеры с решеткой на окне. А Сара хохотала. Она хохотала, откинув голову назад и обнажив белую шею.

В его голове словно что-то взорвалось, источая сноп искр. Взревев, он схватил ее за шею и стал трясти словно куклу. Она ловила воздух, отбивалась от него, потеряла равновесие и рухнула на пол, потянув его за собой. Падая, оба задели первую фигуру, которая сбила все остальные, словно шар кегельбана. Воск трескался и распадался, пока фигуры разбивались на куски. Среди этих обломков Томас и Сара катались, обуреваемые злостью, страхом и похотью. Он кричал, она визжала. Все это напоминало сцену в сумасшедшем доме. В нем проснулись тревожные воспоминания о такой же встрече, когда они оказались на полу библиотеки в далеком Йоркшире. Тогда она совершила предательство, ничуть не уступавшее нынешнему. Его разум прояснился, его мысли обрели трезвость и спокойствие, когда он заметил в выражении ее лица и страх и торжество. Ему стало плохо и жутко. Он отпустил Сару, ее голова упала на пол, глаза сделались круглыми, зрачки расширились. Она страшилась, что Томас оставит ее. Когда он с трудом поднялся и хотел было уйти, она попыталась схватить его за рукав камзола.

— Нет! Нет! Нет! — завопила она, видя, что он берет шляпу и идет к двери.

Он остановился, оглянулся и с презрением посмотрел на нее. Она задумала для него нечто большее, чем просто долговая тюрьма. Ей хотелось полностью отомстить ему — увидеть, как на его шее затянется петля за попытку убить ее.

— Сара, ты получишь свои деньги! Клянусь богом! И больше не смей приближаться ко мне!

Оказавшись на площади Сохо, он криком остановил наемный экипаж и, сев в дурно пахнущую кабину, назвал адрес. Он знал, как следует поступить. Когда умер Джеймс Ренни, бухгалтер по имени Хейг хотел купить долю в деле Томаса и заняться финансовыми делами. Томас, окончательно решив продолжить дело без компаньонов, отверг такое предложение. С тех пор Хейг несколько раз поднимал этот вопрос, как бы невзначай давая понять, что все еще не отказался от своего намерения. Чувствуя острую досаду и горечь от такого поворота событий, Томас понимал, что у него будет новый партнер, если Хейгу к завтрашнему полудню удастся собрать необходимую сумму наличными и получить кредит.

Так оно и случилось. Сара без особого удовольствия получила причитавшуюся ей сумму, когда часы пробили двенадцать. Деньги ей вручил Хейг, человек с жесткими чертами лица и стальным взглядом. Казалось, что нашелся более чем достойный противник всяким ловкачам, мошенникам, должникам и всем тем, кому в будущем захотелось бы извлечь выгоду из дела, в котором значилось его имя. После того как он оставил Сару, та с отвращением взглянула на золото, которое ей привезли. Она никогда не нуждалась в нем. Золото служило ей средством для достижения цели, а она проиграла. Она любила и ненавидела Томаса. Но любовь была сильнее ненависти. Ненависть проснулась в ней лишь после того, как он отверг ее. Сейчас она ничего не чувствовала. Совсем ничего. Быть может, в тот момент, когда Томас окончательно отверг ее, его смерть была бы для нее столь желанна. Но Томас наконец-то сделал ее свободной. Словно блеск лезвия брадобрея, отворяющего кровь, его поступок сделал их обоих свободными. Она больше никогда не станет встречаться с ним. И тут она начала смеяться. Теперь ей было все равно! Пока она смеялась, из ее глаз лились горючие слезы. Она так никогда не плакала и вряд ли заплачет снова.

По воле судьбы у Хейга было то же имя, что и у Томаса, но поскольку им было суждено хранить формальные отношения, то оба обращались друг к другу по фамилиям. Поэтому на новой визитной карточке предприятия и были зафиксированы обе фамилии.

Кэтрин с ужасом ждала того дня, когда больше не сможет подняться с постели, и когда этот день наступил, она почувствовала огромное облегчение оттого, что больше не придется испытывать боль, одышку, работать и стоять на ногах. Никогда раньше она не испытывала такую любовь к детям. Они приходили, улыбались, смотрели на нее с тревогой, а она делала вид, будто нет ничего естественнее, чем лежать в постели и беречь силы, пока ей снова не станет лучше. В такую игру часто играли неизлечимо больные и те, кто любил их. Постепенно весь распорядок дня в доме начал целиком вращаться вокруг нее. Такой распорядок соблюдался в дни, когда ей было хорошо, и в те дни, когда ей было плохо.

Томас все время проводил у ее постели. Он старался рассказывать ей обо всем, что происходило, чтобы она не думала, будто о ней забыли.

Она оказала ему большую помощь, когда он планировал аптеку для Ностелла. Сэр Роуленд женился, а его жена интересовалась лечебными травами точно так, как когда-то это делала Кэтрин, и была готова лечить любого домочадца, а также работников и их семьи, работавшие в имении. Кэтрин почувствовала духовное родство с леди, которую никогда не видела, и давала советы Томасу относительно того, какого размера должны быть шкафы, полки для бутылок, выдвижные ящики для таблеток и тому подобное. Она сама вносила новшества, которые, по ее мнению, должны были облегчить работу. Для аптеки отвели комнату в особняке Ностелла, и леди Уин пришла в восторг от нее. Это обрадовало Кэтрин, на ее бледных губах появилась улыбка, когда ей сообщили об этом.

Ей так хотелось увидеть огромный и дорогой комод «Диана и Минерва», который изготавливали в мастерских для гардеробной при хозяйской опочивальне в Херевуд-Хаус. Томас показывал ей рисунок комода и полагавшуюся к нему мебель, которая будет стоять в комнате, переделанной Робертом Адамсом в неоклассическом стиле. Длина комода составляла более семи футов, он был инкрустирован древесинами атласного, кленового, бразильского деревьев и слоновой костью. Комод получил свое названия от двух рисованных круглых окон в дверях мастерских, на которых были изображены обе богини с их символами. Закрытые ящики были оборудованы углублениями для благовоний и хрустальных склянок для косметических средств. Там были также небольшие отделения с крышками для коробочек с мушками, шпилек для волос и всякой всячины, а также отделения для расчесок, подушечек для иголок и булавок из белого шелка с золотистым шнурком и все прочее, что необходимо для дамы на туалетном столике. Над комодом повесят красивое зеркало, в нем будет отражаться женщина, сидящая перед ним. В комоде было предусмотрено пространство для колен в виде необычной и красивой дверцы с углублением, инкрустированной в виде вееров, которые повторяли изгибы столь элегантных гирлянд, что казалось, будто они нарисованы, а не вырезаны из контрастных светлых и темных пород древесины. Только один комод обойдется лорду Херевуду в огромную сумму, составляющую восемьдесят шесть фунтов. Это был самый дорогой предмет мебели, изготовленный Томасом.

О том, чтобы вести Кэтрин в мастерские посмотреть на комод, и речи не было. Она слишком ослабла, и всякая встреча с холодным воздухом вызвала бы кашель, который стал бы безжалостно сотрясать ее тело. Поэтому Томас решил, чтобы в хорошую погоду комод вынесли во двор. Тогда он отнесет Кэтрин к окну в глубине дома, откуда она сможет взглянуть на него.

Кэтрин сильно заволновалась, когда этот день наступил. Мэри набросила шаль ей на плечи, а Энн и Дороти несли тапочки, подогретые на теплом августовском солнце. Когда Томас взял ее на руки, он чуть не заплакал, настолько легким стало ее тело. Казалось, будто он держит потерявшую силы птицу, но он делал вид, будто ничего не случилось, и поднес ее к окну. Три дочери шли за ними по пятам. Внизу, во дворе Том младший — так его называли те, кто хотел провести различие между ним и отцом — стоял у одного конца комода, а Эдуард — у другого. Оба махали ей руками. Позади них стояла небольшая группа рабочих, которые вынесли комод во двор. Они улыбались, кивали, делали поклоны, пока Кэтрин махала им рукой, выражая этим особый знак благодарности.

— Томас, более красивой вещи ты еще не создавал, — выдохнула она, не переставая любоваться комодом. — Отсюда мне не очень хорошо видно, но скажи, хоть одна из этих богинь немного похожа на меня?

— Они обе похожи на тебя, — ответил Томас. — Профиль Минервы я срисовал с тебя, и лицо — для Дианы.

Она взглянула на него, в ее глазах светилась любовь. Она провела кончиками пальцев по его щеке.

— Мой дорогой муж, — хрипло произнесла она.

Он смотрел на нее, у него перехватило в горле.

— Моя дорогая жена, — прошептал он.

В ту ночь она умерла в его объятиях. Кэтрин, женщина, которую он страстно любил, случайно вошла в его судьбу и испытала все превратности брачной жизни, а в конце пути снова полюбила его всем сердцем, что связало их прочнее, чем за все предыдущие годы.

Ровно через три месяца после смерти Кэтрин в «Лондон газетт» появилось объявление о банкротстве мадам Корнелис. В следующем, 1773 году, Томас, являвшийся ее главным кредитором, оценил по достоинству сообразительность своего делового партнера Хейга в финансовых делах, когда обнаружил, что суд назначил его попечителем состояния Корнелис. Более мелкие кредиторы пришли в бешенство. Назначение помогло Томасу вернуть часть своих убытков.

Томас унимал свое горе тяжелой работой, как он поступал раньше, когда его согнула тяжелая утрата. Его мозг и перо творили великолепные вещи, затем обретавшие формы в его мастерских. Он не мог осознавать, что он достиг вершины своих творческих возможностей. Однако больше всего его радовало то, что у него появился опасный конкурент в лице сына. Томас младший своей работой краснодеревщика производил не меньшее впечатление, чем его отец, когда был в том же возрасте. Однако Томасу старшему было чем тешить себя. Он первым издал великую книгу по дизайну мебели. У него тут же появилось множество подражателей, но его репутацию пока никому не удалось поколебать. Ему было приятно думать, что так будет всегда.

Он уже три года жил вдовцом, как однажды вечером услышал стук шагов, цокот копыт и грохот колес фургона. Отложив перо в сторону, он встал из-за чертежного стола, подошел к входной двери, отворил ее и выглянул на улицу. Он был не один. У освещенных окон стояли люди, другие вышли в халатах, чтобы поглазеть на проходивших маршем солдат с мушкетами на плечах. Их ярко-красные мундиры при свете ламп, висевших на каждом магазине и доме, навевали мысли о доблести. Это были не первые подкрепления, направлявшиеся по улице Св. Мартина из казарм к кораблям, стоявшим на Темзе. Война с восставшими американскими колониями оказалась серьезнее, чем полагали сначала.

Мысли Томаса вернулись к Изабелле. Она уже давно не писала. Он надеялся, что она и ее муж находятся в безопасности. Она не выходила у него из головы. Он закрыл дверь и вернулся к работе. Он закашлялся от ночного воздуха. Ему пришло в голову, что изменения температуры влияли на Кэтрин точно так же, но он ведь был крепким мужчиной, так что чахотка вряд ли грозила ему. Сев за чертежный стол, он забыл обо всем и продолжил работать пером и красками над рисунками роскошного ансамбля шкафов, которые надо было изготовить для столовой еще одного большого дома. Он снова стал кашлять, но так увлекся работой, что не заметил этого.

 

Глава 18

Одним холодным январским утром 1777 года Изабелла стояла на улице Св. Мартина и смотрела на дом Чиппендейлов, расположенный на противоположной стороне. Казалось, в нем, как всегда, кипела жизнь, во двор въезжали и выезжали повозки, входили и выходили клиенты. Дом номер 60 был по-прежнему столь же опрятен и ухожен. Она пришла вместе с дочерью из церкви Св. Мартина, во дворе которой возложили цветы на могилу Кэтрин, лежавшей рядом со своими четырьмя детьми.

Изабелла, оставшаяся довольной проведенными за рубежом годами, страшно огорчилась, когда все начало рушиться. Прекращались дружеские отношения, разрушались былые привязанности. Все попытки Оуэна привести людей противоположных взглядов к мирному решению закончились ничем. Он хотел любой ценой избежать кровопролития, но ни одна из сторон не прислушалась к нему, теперь, когда было уже слишком поздно, король вызвал его на родину, чтобы дать отчет о событиях и изложить свои предложения насчет того, как спасти положение. В это самое время он находился во дворце Св. Джеймса. Он был разочарован, годы неустанной работы на благо родины сильно состарили его. Ему грозила почетная отставка. Когда с делами в Лондоне будет покончено, Оуэн собирался вместе с женой отправиться на север, открыть свой йоркширский дом и снова зажить в той части Англии, которая была им дорога.

— Мама, мистер Чиппендейл будет дома в этот час? — спросила Верити.

— Если он дома, то мы застанем его в конторе мастерской, — ответила Изабелла. — Мы будем искать его там.

Они перешли улицу. Лицом девушка сильно напоминала отца. Люди часто говорили, что глаза, упрямый рот и подбородок передались в наследство от Оуэна, но светлый цвет лица и золотистые волосы у нее от матери. У Изабеллы волосы чуть потускнели, хотя и остались столь же густыми. Она одевалась по новой моде, придававшей телу объемность, а не высоту. Днем она дополняла наряды огромными шляпами с перьями и с широкими полями, приподнятыми кверху. Как раз такую она надела сегодня. Верити была одета по той же, но немного видоизмененной моде. Под накидками мать и дочь носили простые платья, вытеснившие украшенные платья последних лет, плетеные лифы и рамочный кринолин давно устарели. Вместо этого они перехватили талии лентами, кружевные косынки были им к лицу, шелковые юбки развевались, когда они прошли под вывеской с позолоченным креслом и оказались на крытой дорожке для фургонов. Каблуки их туфель гулко стучали на мостовой.

Во дворе их встретил стук молотков, вой пил и свист колес токарных станков. Запах опилок и вонь клея то били в нос, то куда-то исчезали. Из труб фанеровочной мастерской и сушилок к серому зимнему небу устремлялся черный дым. Почти сразу из конторы им навстречу уверенным шагом вышел высокий, широкоплечий молодой человек с властным лицом.

На нем была хорошая темно-синяя верхняя одежда и бриджи до колен, черные волосы не были напудрены. Он вежливо поклонился.

— Добрый день, леди. Меня зовут Том Чиппендейл. Чем могу быть вам полезным?

Изабелла сразу узнала бы сына Томаса, даже если бы тот не назвал своего имени, хотя по его глазам было видно, что он не догадывался, кто стоит перед ним.

— Я пришла поблагодарить вас за когда-то искусно изготовленную для меня шкатулку, — сказала она, решив дать ему возможность догадаться, кто она такая. — С тех пор я пользуюсь ею, и она стала одной из драгоценных вещей, которые я привезла с собой, спасаясь от опасностей войны с повстанцами. Почти все остальное пришлось оставить.

Он сощурил глаза и ласково смотрел на нее.

— Теперь я уже не сомневаюсь — должно быть, вы моя крестная мать.

— Да, Том. А это моя дочь Верити.

Он оказал им теплый прием, провел в дом, позвонил в колокольчик и велел служанке принести в гостиную горячий шоколадный напиток. Том рассказал, что его три сестры вышли замуж и жили за пределами Лондона. Его брат Эдуард все еще жил в этом доме, но в настоящее время находился в Беркшире, где следил за установкой позолоченных карнизов.

— Где твой отец? — спросила Изабелла с едва заметной дрожью в голосе. Она ожидала, что Томас появится в любую минуту. Ответ сына удивил ее.

— Его здесь нет. Он снял дом в Кенсингтоне.

— Но ведь тогда ему каждый день приходится далеко ехать!

— В самом деле отец больше не работает. Теперь моим партнером является мистер Хейг, а по существу дело веду я. Если не считать задела отцовских проектов и заказов, то всем остальным занимаюсь я.

— Твоему отцу нездоровится?

— Думаю, что он загнал себя. Он все эти годы разъезжал и работал, не ведая времени, и однажды решил, что настала пора вручить все мне, что и сделал, передав все дела без остатка. Он говорил, что я никогда не стану хозяином положения, если он останется здесь. Как раз поэтому он уехал подальше от центра города. Он не появляется здесь, если только я не приглашаю его, когда дело касается его проектов.

— Мне бы хотелось проведать его, — сказала Изабелла, беря чашку у Верити, которая по просьбе Тома наполнила чашки шоколадным напитком.

— Я дам вам его адрес. Я знаю, как он обрадуется, когда увидит вас. По правде говоря, мне кажется, что время для него течет медленно, но он гордый человек и ни за что не признается в этом. Он принял решение, которое считал верным. У меня необыкновенный отец. Как вы думаете?

— Это правда, Том, — тепло согласилась Изабелла.

На следующий день она отправилась в путь с площади Беркли, оставив Верити на попечение друзей, у которых они гостили. Оуэн наносил второй визит во дворец Св. Джеймса. Когда экипаж проезжал мимо театральной афиши с приглашением на пьесу театра Друри Лейн, Изабелла вспомнила о своей сестре. До отъезда в Лондон из Бристоля Оуэн предложил сделать крюк и навестить дом ее покойной матери в Бате. Августа умерла несколько месяцев назад. К своей досаде, Изабелла обнаружила, что Сара вывезла из дома все ценное, продала все остальное, уволила слуг, не считаясь с их верной службой неуживчивой хозяйке. Ее не интересовало, как пожилые слуги смогут найти себе работу. Изабелла отнюдь не сердилась, что Сара забрала все ценное, но в доме оставались некоторые личные вещи отца, которыми она дорожила. Поскольку ни одна из них не имела особой ценности, Изабелла не сомневалась, что они были проданы вместе с остальными вещами.

Когда кучер повернул экипаж в сторону Кенсингтона, в воздухе уже летали снежинки, вскоре появились деревья с опавшими листьями, парки, на мощеных улицах пестрели белые пятна. Дом Томаса оказался скромным, с террасой со стороны площади. Она заметила, что ступени, ведшие к крыльцу с каменными колоннами, не убирали уже несколько дней, а медный звонок давно не полировали.

Слуга не сразу открыл дверь. Он был в летах и жевал что-то, будто только что встал из-за обеденного стола. Его темно-коричневая ливрея была покрыта жирными пятнами.

— Твой хозяин дома? — тихо спросила Изабелла.

— Нет, мадам. Он там. — Слуга указал грязным пальцем в сторону сквера. Посмотрев туда, она заметила человека, который неторопливо прогуливался среди деревьев.

Ее юбки развевались, когда она торопливо сошла по ступенькам и направилась к воротам. Ворота скрипнули, повернувшись на петлях, когда она отворила их и зашагала по дорожке.

— Томас! — позвала она. — Томас!

Он обернулся и увидел ее. Его лицо просияло от радости, и ей показалось, будто время снова вернулось вспять и она бежит ему навстречу через лужайки, чтобы встретиться с ним под деревьями у озера в Ностелле.

— Изабелла! — Он бросился ей навстречу и взял ее за протянутые руки. — Откуда ты появилась, моя дорогая девочка? Какой чудесный сюрприз!

Девочка! Он назвал ее девочкой, а в следующий день рождения ей стукнет пятьдесят семь лет, а ему в июне исполнится пятьдесят девять.

— Том сказал мне, где тебя найти, — сказала она, когда он поцеловал ей руку, щеку и обнял ее. Как она и ожидала, он выглядел намного старше, его лицо исхудало, но он оказался одним из тех счастливчиков, у которых уцелели волосы на голове, хотя и поредели. В ее глазах он почти не изменился с тех пор, как она в последний раз виделась с ним. Никогда в своей жизни она не встречала мужчину с такими изумительными глазами цвета черного оникса. Она любила его до сих пор, но не так, как Оуэна, ставшего для нее страстным увлечением. Но Томас занял в ее сердце место, откуда ничто не могло его вытеснить.

— Пойдем в дом, — сказал он, предлагая ей руку. — Здесь слишком холодно. Останься и отобедай вместе со мной. Мне хочется побольше узнать о тебе. Как поживает твой муж? Где твоя дочь?

Ее поразил неряшливый вид слуги, но это было ничто по сравнению с тем, что она увидела в доме. Она уже была готова увидеть запустение, но, оказавшись в гостиной, она с изумление стала оглядываться вокруг себя. Она ожидала увидеть здесь сверкающую мебель из дорогих пород древесины, шелковую обивку, золоченую бронзу, серебристые дверные ручки и красивые зеркала. Вместо этого у простых белых, обшитых панелями стен стояла знакомая ей мебель, которую он изготовил в молодости, пока работал в Йорке. Он создал видимость комфорта, расставив по обе стороны камина два кресла с широкими сиденьями и спинками из красного дерева, которые словно сошли со страниц «Путеводителя». Кресла были обиты темно-зеленой кожей. Он взял у нее накидку еще в прихожей. Она дрожала, ибо дымивший камин почти не излучал тепло.

— Тебе холодно, — озабоченно сказал он. — Посиди у камина. Скоро я растоплю его как следует.

Он действительно развел хороший огонь, подбрасывая поленья в середину камина, где тлели угли, и скоро в комнате стало светло и тепло. Он налил ей рубинового цвета вина в бокал, на его ободке отразился свет огня. Томас наполнил и свой бокал, сел в кресло напротив нее и перекинул ногу на ногу. Сначала они говорили о Кэтрин, он рассказал, с какой огромной стойкостью она переносила страдания и сколь быстро и мирно отошла в мир иной. Затем оба обменивались разными новостями. Томас жадно слушал все, что Изабелла рассказывала о своей жизни за истекшие годы, он хотел узнать подробности о событиях, приведших к конфликту, который колонисты предпочитали называть войной за независимость

— Нам пришлось оставить все свое имущество. Насколько я понимаю, оно пойдет с молотка на аукционе, как и все, что принадлежит противникам независимости от Англии. По крайней мере, секретер из уорфдейлского дуба, который ты изготовил для меня, обрел хороший дом и никогда не будет продан с аукциона какому-нибудь иностранцу.

Он давным-давно забыл об этом секретере. Наблюдая за ней, он задавался вопросом, нашла ли она ту розу в потайном отделении внутри скрытого ящика. Он пришел к заключению, что не нашла. Ее глаза ничего не говорили, а Изабелла не смогла бы скрыть такую находку.

— Почему ты так считаешь? — спросил он.

— Я подарила его служанке, которая будет дорожить им до конца своих дней. Ее муж ночью перевез его в свой дом всего за несколько часов до того, как привели в исполнение приказ о конфискации. Она англичанка, которую отправили в колонии за воровство, когда она была еще ребенком девяти лет. После того как она отработала двадцать лет слугой без оплаты, она выбрала себе занятие по собственному усмотрению, вышла замуж за садовника. В конце концов, они с мужем стали работать на нас. Ты не догадался, кто она? Томас, ее девичья фамилия Барлоу. Полли Барлоу из Отли, друг твоего детства.

Вспомнив Полли, он закрыл глаза. Перед его мысленным взором возникло лицо напуганного бездомного ребенка.

— Полли, — задумчиво повторил он. — Ну и ну! Однажды я вырезал для нее куклу из грушевого дерева.

— Она рассказывала мне об этом. Когда она узнала, что у нас в доме есть мебель, сделанная твоими руками, то начищала ее до блеска и, как никто, ухаживала за ней. Что же до секретера, то, узнав, что он изготовлен из йоркширского дуба, она, как и я, вспомнила знакомые места. Раз я застала ее за тем, что она стояла перед секретером на коленях, прижалась к нему щекой и рыдала от тоски по дому. Однако когда ей и ее мужу подвернулась возможность вернуться вместе с нами, оба решили остаться. Они чувствуют, что их место в новой стране. К тому же на этой земле выросли их трое детей. Полли передала тебе свои поклоны. Она просила передать, что секретер из уорфдейлского дуба навсегда останется в ее семье, будет переходить в наследство из поколения в поколение.

Томасу все это очень понравилось. Если Полли и найдет когда-нибудь эту розу, то его замысел не пропадет даром. Она была любовью его детства.

Когда они с Изабеллой наконец сели за обед, то их угостили не очень аппетитной едой. Ростбиф подгорел с внешней стороны и оказался сырым и жестким, тушеные овощи превратились в кашицу, а в подливку забыли добавить соль.

Обычно он не обращал внимания на то, что ел, но на этот раз он пришел в отчаяние от плохой еды.

— Изабелла, боюсь, что старик Роберт — плохой повар.

Изабелла решила, что пора говорить откровенно.

— Он также неспособен поддержать чистоту в доме. Почему ты взял его?

— Много лет назад он нанялся у меня на работу, тогда моя мастерская находилась у церкви Св. Павла. Я обнаружил, что удача изменила ему незадолго до того, как я решил переехать. Я подумал, что так он найдет крышу над головой, а я обрету слугу.

Она вздохнула, покачала головой и улыбнулась ему.

— Тебе следовало поручить ему простые дела, а себе взять умелую домоправительницу.

Он улыбнулся ей.

— Не сердись на меня. Сейчас мне много не надо. У меня есть книги, я развлекаюсь тем, что рисую птиц, деревья и ландшафты для собственного удовольствия и больше не думаю, как все это должно выглядеть на мебели. Я катаюсь верхом по сельской местности и прогуливаюсь, когда у меня есть настроение.

Она взяла его руку.

— Разве тебе не одиноко? — очень серьезно спросила она.

Томас состроил кислую гримасу.

— Если ты спрашиваешь, тоскую ли я по бурной деятельности, то отвечу утвердительно. С меня хватит раболепства, которого ожидают от ремесленника, имеющего дело с аристократами и знатью. Мне все это надоело, мне больше не хотелось унижаться ради того, чтобы получить деньги, которые и так причитались мне. Знаешь, незадолго до ухода на покой я полностью перестал работать в Херевуд-Хаус только после того, как добился оплаты крупного счета. Должен сказать, что это здорово расстроило планы его светлости! Но я обнаружил, что все-таки достиг предела своих возможностей. Если требовать оплаты заказа до его выполнения, то дело погибло бы не только для меня, но и для моего сына. А я не имел права рисковать будущим сына. Так что Том сейчас работает в фирме «Чиппендейл и Хейг». Как и в мое время, он не знает отбоя от заказов. Я сделал правильный шаг и верно выбрал время. В этом отношении моя совесть чиста.

Позднее, когда они вернулись в гостиную, Изабелла спросила, почему он не взял с собой часть хорошей мебели с улицы Св. Мартина.

— Не понимаю, как ты можешь жить без нее, — с удивлением заметила она.

— Мой дом стал выставкой мебели для важных клиентов, которые туда захаживали. Здесь меня устраивает более простая мебель, которая связывает меня с йоркширскими корнями. Я не могу расстаться с ними.

Она распрощалась с ним, пообещав, что снова приедет к нему, когда в следующий раз окажется в Лондоне, хотя и не ведала, когда такое может произойти. Ее ждут заботы в новом йоркширском доме, а Оуэн будет занят делами имения. Оба понимали, что могут пройти месяцы, прежде чем их пути снова пересекутся.

Он провожал ее экипаж взглядом, пока тот не исчез из вида, затем вернулся в дом и снова почувствовал одиночество, тревожившее его каждый день. Одна неделя следовала за другой, время легло тяжелым грузом на его плечи и становилось невыносимым, когда его посещали приятные воспоминания о прошлом.

После приезда в Кенсингтон он обнаружил, что избранное им одиночество переживается совсем иначе, если под рукой находится работа, нежели когда приходится праздно коротать время. Подобное одиночество обрело свое особое звучание, похожее на глухое эхо, будто на свете больше ничего не существовало.

После встречи с Изабеллой минули почти три недели, когда к нему явилась еще одна гостья. Читая у камина, он услышал, как старый Роберт скрипучим голосом с кем-то разговаривает у порога дома. Через несколько минут в дверь гостиной постучали. Роберт еще ни разу так не стучал. Томас опустил книгу, ожидая, что явился курьер, присланный Томом с улицы Св. Мартина.

— Войдите, — сказал он.

Дверь отворилась и вошла хорошо сложенная, стройная женщина лет тридцати. Волосы медного цвета пламенели на фоне высокой черной шляпы. На ней была опрятная одежда отменного качества, но без претензий на современную моду.

— Добрый день, мистер Чиппендейл, — сказала она звонким голосом. — Меня прислала миссис Оуэн Марвелл. Я буду вашей домоправительницей. Сэр, вы помните меня? Я — Элизабет Дейвис.

От удивления он встал и отложил книгу в сторону.

— Да, я помню, хотя вы давно покинули мой дом на улице Св. Мартина. Когда-то я видел, как вы держались за юбки своей матери. Не могу даже сказать, как я рад видеть вас в этом доме! У нас обоих есть такой предупредительный друг, как миссис Марвелл.

— Значит, мне можно остаться?

— Непременно.

— Хорошо. Я привезла все свои вещи.

Старику Роберту не удалось бы самостоятельно внести две коробки Элизабет, Томас помог внести сперва одну, затем другую. Видно, Элизабет удивилась и обрадовалась, когда ей предложили поселиться на первом этаже, но Томас посчитал, что домоправительнице полагается иметь просторное жилище. Он попросил старика Роберта растопить для нее камин сухими щепками во всех остальных комнатах, чтобы изгнать из дома промозглую сырость. Вне всякого сомнения, в этом доме впервые воцарился уют.

Во время обеда он обнаружил, что она раздобыла безупречно чистый дамаск и покрыла стол; первым блюдом был йоркширский пудинг, хрустящий и золотистый, он поднялся высоко и утопал в жире, в него добавили густые соки от мяса. Лучшего пудинга он не ел с тех пор, как мать в детстве угощала его этим блюдом. Он не мог понять, как Элизабет, уроженка Лондона, научилась готовить такой пудинг в лучших традициях Йоркшира. Он спросил ее об этом.

— Я однажды работала у повара из Йорка. Он научил меня этому искусству.

Он поздравил ее и обнаружил, что она не утратила привычку краснеть. В тот вечер Томас написал письмо Изабелле. Он благодарил ее за заботу о нем. Томас сообщал, что Элизабет целиком взяла все в свои руки, поручала Роберту легкие задания, посильные мужчине его возраста, а пока он пишет это письмо, она моет и оттирает стены, полы и уже заявила, что собирается навести в доме чистоту и блеск. Томас не написал, как приятно такому человеку, как он, сохранившему страстность, находиться рядом с женщиной с красивой фигурой и следить за ее грациозными движениями. Дом ему больше не казался пустым. За несколько часов Элизабет своим присутствием превратила его в уютный очаг.

Томас без тайных мыслей выделил ей спальню напротив своей, но по мере того, как проходили дни, он, отправляясь спать, задумчиво смотрел в сторону ее комнаты. Ему не давала покоя соблазнительная близость Элизабет. Однажды вечером он подошел к спальне. Дверь не была заперта. Она была в ночной рубашке и расчесывала длинные волосы перед зеркалом. Он затаил дыхание, видя, как эти роскошные рыжевато-золотистые волосы ниспадают ей на плечи. Она медленно повернула голову в его сторону и посмотрела на него через плечо. Черепаховая расческа застыла у нее в руке. Она заговорила хриплым шепотом, ее щеки покрыл чудесный румянец, а ее серые глаза затуманились от любви.

— Я жду вас, мистер Чиппендейл. Я жду вас всю свою жизнь.

Она сказала правду. Элизабет осталась девственницей, и когда Томас овладел ее белым красивым телом, он познал, что значит возродиться, вернуть радость жизни.

После той ночи Элизабет приходила к нему, его огромная постель была просто создана для любви. Счастье Элизабет не знало границ. Ей даже не снилось, что может случиться подобное чудо. Всю жизнь она останется благодарной миссис Марвелл, взявшей на себя труд разыскать ее на бирже труда, куда она ходила после того, как другая дочь покойной миссис Вудли выставила ее из дома. Для нее не было большей радости, чем сознавать, что она принесла счастье своему любимому мужчине. Ради него она была готова пойти на любые жертвы.

Они любили друг друга уже пять месяцев. Однажды вечером она лежала в постели, закрыв глаза, а Томас целовал и нежно ласкал ее тело так, что она была готова умереть от счастья. Руки Томаса коснулись ее живота, который обрел нежную выпуклость. Ее ресницы дрогнули, она посмотрела на Томаса и встретила его проницательный взгляд.

— Элизабет, у тебя будет ребенок.

Она прикусила задрожавшую нижнюю губу, опасаясь, как бы он не рассердился. Она хотела скрыть от него это обстоятельство как можно дольше. Ни одному мужчине не нужен незаконнорожденный ребенок, а мужчине его возраста, ушедшему на покой, и подавно, ведь у него уже были взрослые дети, нашедшие себе место в жизни.

— Не сердись на меня, умоляю тебя, — попросила она с дрожью в голосе. — Я буду держать этого ребенка подальше от тебя и не позволю, чтобы он стал для тебя обузой. Признаюсь, я давно хотела ребенка от тебя, поэтому я одна возьму на себя ответственность за него. Если ты хочешь выгнать меня, я уйду сама.

— Выгнать тебя? — удивленно воскликнул он, приподняв брови. — Я женюсь на тебе!

Она уставилась на него, еще не веря, не обманул ли ее слух. А когда он обнял ее и прижал к себе, она обняла его за шею и то смеялась, то плакала от счастья. Прижимая ее к себе, Томас знал, что так сильно еще никогда не любил ни одну женщину.

Она поженились пятого августа 1777 года в приходской церкви Фулхэма. Элизабет ужасно стеснялась своей неграмотности и поставила в регистрационном журнале крестик рядом с красивой подписью Томаса. Когда она положила перо, он взял руку Элизабет и поцеловал ее, рассеяв ее смущение полным любви взглядом. Со стороны Элизабет никто не пришел, поскольку у нее не было родственников, зато пришли дети Томаса. Они все остались довольны выбором отца. Лишь Том был озадачен этим событием, но лишь потому, что знал — у отца был еще один повод уйти на покой. У него началась ранняя стадия чахотки. Томас хотел скрыть это от всех, и в первую очередь от самых близких и дорогих ему людей. Он не хотел подвергать их страданиям, через которые они уже однажды прошли. Поскольку Том был старшим в семье, то отец рассказал ему все.

— Мои поздравления, дорогая мачеха, — сказал Том, улыбаясь и целуя невесту после того, как разрезали пирог и подняли бокалы вина, собираясь выпить за здоровье невесты и жениха.

Элизабет серьезно посмотрела молодому человеку в глаза и, пока кругом шла веселая болтовня, сказала так тихо, чтобы никто, кроме Тома, ее не расслышал.

— Не беспокойся, Том. Я позабочусь о нем. Со мной ему будет хорошо.

— Спасибо, Элизабет, — спокойно ответил Том, пожимая ей руку. Значит, она все знала. Он мог лишь молить бога, чтобы отец прожил еще многие годы рядом с такой сильной и мудрой женой.

Том сообщил Изабелле новость о женитьбе отца. Муж Изабеллы сделал ему заказ — обставить их йоркширский дом новой мебелью при содействии Роберта Адама, которому доверили перепланировку и отделку комнат. Изабеллы и ее мужа не оказалось на месте, когда Том отправил письмо. Они переехали, чтобы избежать неудобств, которые причиняла целая армия работников Адама, занимавшаяся переделкой потолков, стен, дверей, лестниц и полов.

— Дорогая, наверно, нам пора, — Оуэн сказал Изабелле, тяжело вздохнув, показывая, что он устал от беспорядка, — ответить на часть приглашений, поток которых не прекращается с тех пор, как мы вернулись на родину. Мне бы хотелось пить утренний кофе без привкуса штукатурки и ложиться спать, не ощущая запаха краски.

Изабелла рассмеялась и согласилась, что он нашел отличный выход. У них было много друзей, которых они не видели уже много лет, к тому же Изабелле хотелось представить Верити. Она гордилась своей хорошенькой и энергичной дочерью. Ее особенно тронуло приглашение от молодого Роуленда Уина, которого она видела, когда тот был еще мальчиком. Они с Оуэном гостили в Ностелле, когда получили письмо Тома.

Изабелла была одна в большой спальне, которую им предоставили как почетным гостям, когда служанка принесла письмо на серебряном подносе. Это была особенно красивая спальня, созданная отцом отправителя письма. На стенах были китайские обои с рисунками ручной работы. Их украшали всевозможные экзотические птицы чудесных оттенков зеленого, голубого и розовых цветов. Зелено-золотистая лакированная мебель в китайском стиле ярко сверкала от света, падавшего из высоких окон, увенчанных изогнутыми ламбрекенами. Она еще не сняла халат, ибо недавно встала, подошла к окну и увидела, как ее муж с дочерью верхом на лошадях вместе отправляются на утреннюю прогулку. Сев в зелено-золотистое кресло, она разломала печать, развернула письмо и тут же прочитала его. Затем положила его на колени, откинулась на спинку кресла, положила руку на подлокотник и опустила подбородок на руку.

Хотя ее взор был устремлен в сторону парка за окном, она не видела его. Она обрадовалась доброй вести, которую получила, воскрешала в памяти прекрасные работы Томаса, которые она видела, побывав за последние дни во многих домах с непродолжительными визитами.

Среди работ Томаса были украшенные позолотой диваны и кресла, обитые декоративной тканью розового и более светлых тонов. Они стояли в музыкальной комнате в Херевуд-Хаусе. Она сама сидела перед изумительным комодом «Диана и Минерва» в спальне, где она отдыхала вместе с Оуэном. В Ньюби-Холле стояли более величественные диваны и кресла, украшенные ручной вышивкой. Каждый овал кресла украшали цветочные узоры. Лишь одна рейка сзади делала кресло красивым, с какого бы угла на него не смотреть. В Петворт-Хаусе стояла кровать с украшениями, увешанная бархатом. Карнизы были лакированы в столь же экзотических тонах. Она сидела во время пиршеств в креслах из красного дерева с широкими сиденьями, предназначенными для того, чтобы создать уют на протяжении трапезы из многих блюд. Широкие спинки крепились верхними рейками извилистой формы. Томас любил делать такие кресла для столовых и библиотек. Она не раз проходила через вестибюли, в которых его кресла предназначались для украшения. Их круглые спинки серебристых оттенков сочетались с кругами на потолках и полах. Столько чудесной резьбы, столько золотистых и ярких тонов, столько инкрустации и разнообразия древесин, отполированных до шелкового блеска всех оттенков! Она видела все это сквозь мерцавший фарфор, в зеркальных отражениях и в глазах, светившихся настоящей любовью.

Далеко на юге, где Лондон также нежился в теплых лучах сентябрьского солнца, Элизабет сидела в тени на садовой скамейке дома в Кенсингтоне и наблюдала за тем, как работает Томас. Он достал свой ящик с инструментами и мастерил колыбель для малыша, который скоро появится на свет. Томас придал колыбели простые формы, но, оставаясь верным себе, добился, чтобы качество и дизайн обладали теми же достоинствами, что и его лучшие работы. В результате получится маленький шедевр.

Элизабет радостно поглядывала на дом, думая о прочной, незатейливой мебели, среди которой она чувствовала себя точно в надежной гавани. Она считала, что в ней Томас выразил себя лучше, чем в сверкавшей мебели, украшавшей особняки по всей стране. Снова оглянувшись на мужа, она увидела, что он решил сделать короткую передышку и смотрел на нее. Элизабет послала ему воздушный поцелуй, он улыбнулся, снова взялся за рубанок и продолжил работу. В глубине души она догадывалась, что он хочет успеть наглядеться на нее. Именно поэтому Элизабет проводила любую свободную минуту рядом с ним. Она смело и с надеждой смотрела в будущее. Настоящей любви не страшны никакие превратности судьбы.

Ссылки

[1] Роберт Уолпол — британский премьер-министр в 1715–1717 гг. и в 1721–1742 гг. — Здесь и далее прим. пер.

[2] Речь идет о компании одноименного названия, взявшей на себя в 1711 году оплату государственных долгов в обмен за монопольное право торговать в Южных морях. В 1720 году компания неожиданно разорилась.

[3] Кеджери — жаркое из риса, рыбы и пряного порошка карри.

[4] Вуд — в английском языке это имя означает дерево, древесина.

[5] Уильям Кент (168Б-1748) — английский живописец, архитектор и дизайнер садов.

[6] Стиль, названный по имени французского краснодеревщика Андрэ Буля, который прославился во времена Людовика XIV своей мебелью, инкрустированной латунью и медью, рогом и черепахой.

[7] Пэл-Мэл — улица в Лондоне, где расположено много клубов.

[8] Стрэнд — одна из главных улиц Лондона, знаменитая театрами и гостиницами.

[9] Площадь Сохо — район богемы, итальянских, французских ресторанчиков и ночных клубов.