Кэтрин сидела у окна и апатично смотрела на модно одетых людей, передвигавшихся пешком, в экипажах и паланкинах. Она оплакивала смерть маленького Эдуарда, не дожившего до второго дня рождения. Прежде она чувствовала бы себя королевой, живя в этом новом доме на Кондит-Корт, который был гораздо удобнее прежнего. К нему можно было подойти через арку со стороны Стрэнда, к тому же он соседствовал с большим домом, резиденцией графа Нортумберлендского. Но сейчас это жилище казалось ей обычным местом с четырьмя стенами и крышей только потому, что здесь умер маленький Эдуард, после чего она невзлюбила этот дом.

К счастью, вскоре они, похоже, собирались переехать, прожив в нем не дольше, чем в первом жилище. Только этим утром Томас приобрел собственность на улице Св. Мартина, и их новое жилище снова окажется рядом с мастерской, ибо он мог жить, дышать, есть и спать рядом с рабочим местом, если это было возможно. Ему бы очень не понравилось жить вдали от мастерской на Ковент-Гарден. Иногда Кэтрин хотелось, чтобы он увез туда свою кровать и дал ей передохнуть от бурной любовной близости.

Ей казалось, будто она после рождения Эдуарда потеряла всякое плотское влечение. Роды не были трудными, но с того мгновения, как малыш издал первый слабый крик, так непохожий на громкий рев здорового Томми, казалось, что исчезли все остальные чувства, кроме трогательной заботы о новорожденном. Материнская любовь проявила себя гораздо сильнее, чем она представляла, исключив все другое и лишив ее интереса ко всему, что не было целиком связано с ее стремлением сохранить ребенку жизнь. С того дня, как Кэтрин потеряла ребенка, она с тяжелым сердцем сидела часами, как в это утро, сложив руки на колени, забыв обо всем и ни о чем больше не беспокоясь. Маленький Томми был ей очень дорог, но его оставили на попечение няни, и мать им почти не занималась.

Томас, помня, с какой радостью она с самого начала помогала ему готовить книгу, старался привлечь ее к составлению извещений и рекламы, чтобы привлечь отдельных подписчиков разместить заказы на книгу еще до ее публикации. Книга, несомненно, станет шедевром, когда выйдет в свет. Томас устранил ранее присущую великолепным рисункам тяжеловесность, ножки в виде лап исчезли, как и крупные львиные головы, аканты строго обрезали, будто над ними работал методичный садовник. Кэтрин пыталась написать то, что от нее хотел Томас, но он заметил, что она предприняла множество неудачных попыток и испортила немало бумаги. Временами она плакала по умершему сыну. Изабелла посоветовала ему оставить ее в покое и дать время исцелить душевные раны.

Кэтрин думала, что перенесла бы утрату легче, если бы оказалась замужем не за Томасом, а за Джорджем Эндрюсом. Тогда ее поддержала бы любовь Эндрюса и она не стала бы отстраняться от него, как от Томаса. Она во всем винила не Томаса, а себя. Он был хорошим мужем и отцом, добрым и щедрым, старался дать ей все, чего она желала, и вызывал ее восхищение тем, что энергично занимался делом и выдерживал конкуренцию. Ему самому удалось привлечь среди подписчиков много выдающихся людей и заручиться новыми именами.

Томас заслужил такой успех. Кэтрин также считала, что ему нужна более любящая супруга. Она знала, что Томас переживает смерть Эдуарда не меньше, чем она, но не могла вдохнуть жизнь в свою оцепеневшую душу и тело. Она так часто придумывала отговорки, так часто избегала его любовных посягательств, что крайне редко вспоминала о полагавшихся обязанностях жены, и удивлялась, почему он терпит ее. Если бы он не находил спасения от тягот домашней жизни в повседневной работе, которую любил, она не сомневалась, что он давно бросил бы ее.

Когда Томас пришел на улицу Св. Мартина, он не думал о жене. Ее апатия сильно беспокоила его, но стоило ему только покинуть дом, все проблемы семейного характера оставались позади. Если бы Томас поступал иначе, то страдало бы дело и жить пришлось бы в более стесненных условиях. В его кармане лежали ключи от собственности, принадлежавшей ему. Он не сомневался, что после издания книги со ста шестьюдесятью медными оттисками, исполненными на лучшей бумаге его другом Матиасом Дерли, слава о нем распространится далеко, на него обрушится стремительный поток заказов. Вот почему ему пришлось обрести более просторную мастерскую, чем прежняя у собора Св. Павла. «Путеводитель» займет место рядом с уже опубликованными великими книгами по архитектуре.

Три дома с дворами и постройками позади них под номерами 60, 61 и 62 ждали новых хозяев. Все они выходили на верхний конец улицы Св. Мартина. Томас хорошо знал это место, ибо оно находилось точно напротив кофейни в Старой скотобойне, где он отведал бесчисленное количество чашек кофе и беседовал множество часов с собратьями по ремеслу. Здесь он брал уроки рисования и черчения у Матиаса Дарли, когда впервые приехал в Лондон. Это была также оживленная и хорошо мощенная улица, которую дворники содержали в чистоте. По обе ее стороны находились самые лучшие дома. Джеймс Пейн как раз владел одним из этих высоких красивых домов с портиком, огороженными пространствами, ступенями, ведущими вниз к тротуару. Пейн останавливался здесь всякий раз, когда бывал в Лондоне. Здесь находился также ряд процветающих предприятий с яркими фирменными знаками над дверями. Во всех магазинах молодые женщины в кружевных чепцах и шелковых фартуках обслуживали покупателей и были готовы предложить все — от шляп с перьями до отборного винограда, ананасов и персиков, не говоря о множестве других фруктов, что придавало живописность всему окружающему. Улица Св. Мартина являлась также средоточием мастерских по изготовлению мебели, здесь расположились мастерские других краснодеревщиков. В целом это место казалось идеальным для того, чтобы обрести широкую известность и признание.

Томас уже некоторое время вел переговоры о купле этой собственности. До того как она пару месяцев назад опустела, двором и пристройками пользовался строитель, которому Томас поставлял резные камины, карнизы и подобные вещи. В тот день, когда строитель освободил это место, Томас основательно изучил план построек, включая два из трех домов. Жильцов предупредили о необходимости покинуть их, и они уехали точно в указанный срок. Томас собирался поселиться в доме номер 60. Крытая дорога для фургонов, пересекавшая двор, отделяла его будущее жилище от дома номер 61 с большим эркером, который уже был предназначен служить магазином. Клиенты смогут сделать свой выбор на складе или изучить образцы и разместить заказы. Они также будут иметь доступ к другим услугам, которыми обогатилось его дело, — от обоев до изготовления гробов, чистки кроватей и занавесок. К магазину примыкал дом номер 62. Ему суждено стать резиденцией его нового партнера — Джеймса Ренни, который согласился вложить часть своих денег для расширения дела и займется мягкой мебелью.

В день, когда Томас пришел осмотреть здание номер 60, оно оказалось запертым на засов, а жившая в нем женщина отказалась впустить его. Это была вдова по имени Энн Дейвис, которая давно просрочила оплату ренты и испугалась, когда Томас постучал, полагая, что ее пришли арестовать за долги. Томас никого не винил за страх перед долговой тюрьмой. Кругом стояла невероятная грязь и вонь и порядочных, уважаемых людей, не по своей вине переживавших трудные времена, перед лицом таких испытаний посещали мысли о долговой тюрьме или самоубийстве. Сегодня вдову предстояло выселить по указанию Томаса, поскольку дом теперь принадлежал ему и, хотя будет трудно вынести предстоящую сцену, ему придется присутствовать при ней. Приближаясь к своему дому, он заметил двух судебных приставов, крупных и крепких мужчин, ждавших его на тротуаре у двери дома.

— Добрый день, сэр, — сказал один из них. — Мое имя Морган, а это Уитли. — Он достал из кармана часы и взглянул на них. — Без одной минуты полдень. Мы попросим жилицу открыть дверь ровно в полдень, и если она этого не сделает, тогда мы войдем сами.

— Мне хотелось бы, чтобы все обошлось без насилия, — строго наказал Томас. — У вдовы есть маленькая дочь и к обеим следует отнестись с уважением. Вам также следует внимательно обращаться с их личными вещами. Я не хочу, чтобы вы что-то сломали или выбросили на улицу.

Морган насмешливо уставился на него.

— Если она станет сопротивляться как дикая кошка, что тогда, сэр? Мне сообщить ей, что ее ждет экипаж, чтобы перевести в новый дом, возможно, на площади Св. Джеймса? Если бы вы выселили такое множество людей, как я, то бы не стали проявлять снисхождения.

— Прекратите дерзить! — сердито отрезал Томас. — Делайте, что вам говорят. Я здесь владелец.

— А мы здесь представляем закон, — нагло ответил Морган. Тут он резко кивнул своему коллеге. — Ровно полдень.

Уитли огромным кулаком изо всех сил начал барабанить в дверь, отчего та затряслась. За этим последовал громкий приказ Моргана открыть дверь. Они не стали ждать, когда отодвинут засов. Один из приставов ударил ногой в то место, где находился замок, второй изо всех сил налег на дверь крепким плечом. Дверь с треском распахнулась, и они ввалились в дом под испуганные крики, раздавшиеся изнутри. Томас вслед за приставами бросился в огромный, и совершенно пустой дом, где Энн Дейвис, плохо одетая, болезненного вида женщина, стояла съежившись. К ней прижалась ее напуганная дочь девяти лет с медного цвета волосами. Лицо маленькой девочки нельзя было разглядеть, ибо она прижалась к плоской груди матери и истерично рыдала.

— Не причиняйте нам зла, — взмолилась женщина. У нее дрожали губы от предчувствия недоброго. — Прошу, не трогайте нас.

Морган сердито посмотрел на нее.

— Все зависит от того, как вы будете вести себя. Велите своей соплячке заткнуться. Где ваша мебель?

Она ответила дрожащим голосом.

— У меня нет мебели. Ее продали.

— Это мы еще посмотрим! — Он вместе со своим компаньоном пошел убедиться в этом. Вдова гладила дочку по голове, стараясь успокоить ее, и с испугом взглянула на Томаса.

— Вы мистер Чиппендейл. Я видела вас несколько раз. Не просите у меня денег, которые я выручила за проданную мебель. Они ушли на пропитание, а не на пиво, ибо я всегда старалась сама быть опрятной и содержать дом в порядке. Никогда не думала, что окажусь в столь незавидном положении и меня выбросят на улицу. Я знала, что рано или поздно придется выехать отсюда, но нам некуда идти, и мне показалось, что пройдет какое-то время, прежде чем кто-либо вздумает поселиться сюда. — Она нервно сглотнула. — Что будет с нами?

— Что касается меня, я вам не причиню зла, — холодно ответил Томас. — Я просто буду вам обязан, если вы освободите мой дом без дальнейшего промедления.

— Нет, мама. Нет, — захныкала девочка, еще крепче прижимаясь к матери. Та выглядела такой слабой, что казалось, будто она не устоит перед напором охваченной страхом девочки.

— Не плачь, Элизабет. Будь умницей. — Голос женщины дрожал. — Этот джентльмен не собирается отправить нас в тюрьму. Ты должна помочь мне собрать вещи.

— Я не уйду из нашего дома! Ни за что!

Томас, видя, что такая непокорность причиняет женщине еще больше страданий и осложняет и так неприятную ситуацию, резко обратился к девочке:

— Поторапливайся. Делай так, как тебе говорит мать. Пока я здесь, вам не причинят зла.

Может быть, недовольство Томаса возникшей ситуацией прозвучало в его суровом голосе, ибо девочка высвободилась из рук матери и посмотрела на него огромными серыми глазами, полными слез.

Пряди вьющихся густых волос прилипли к ее влажным щекам.

— Не выгоняйте нас, сэр. Я видела, что случается с людьми, оставшимися без дома. Они прячутся в любой дыре, лишь бы найти укрытие. Пожалуйста, не выгоняйте нас, сэр. Умоляю вас.

Томасу показалось, будто в его ушах звучат голоса из прошлого. Он снова стал мальчиком, работавшим в мастерской в Отли. Этот ребенок не был похож на Полли, но глаза девочки, цвет ее волос, упрямое нежелание прекратить борьбу напомнили ему о ней. На мгновение он увидел Полли в Элизабет Дейвис.

— Как вы вообще оказались в этом доме?

— Мой муж работал десятником у застройщика, которому принадлежали мастерские, пока на стройплощадке не произошел несчастный случай. Он упал с большой высоты и больше не смог работать. Он переломал все косточки. Я ухаживала за ним до самой смерти, к тому времени иссякла большая часть наших денег.

— Вы получили компенсацию от застройщика?

— Нам оплатили ренту за этот дом до самых похорон. С тех пор я занялась шитьем, но мое зрение слабеет, я не справляюсь с работой. Клиенты больше не обращаются ко мне.

— Что вы еще умеете делать?

— Сэр, я все еще могу содержать дом в чистоте. Вы никогда не найдете здесь грязи. — В это мгновение на лестнице что-то загрохотало. Женщина поднесла дрожащую руку к горлу. — Кровать! Я забыла про кровать и про комод. Мистер Чиппендейл, они подумают, что я соврала?

Раздался треск — комод сбросили столь же бесцеремонно, что и кровать. Разгневанный Томас вышел в прихожую, чтобы образумить приставов единственным аргументом, к которому те прислушаются.

— Если вам в этом доме на все наплевать, то хотя бы проявите уважение к мебели! Я здесь буду жить, и вам придется оплатить счет за напрасно причиненный ущерб. — Оба пристава сердито уставились на него, но предупреждение, видно, подействовало на них. Когда оба удалились на кухню, шума стало гораздо меньше. Томас достал из кармана записную книжку и карандаш, которые всегда носил с собой, и снова обратился к Энн Дейвис и ее дочери: — Вам придется оставить этот дом. Я тут ничего не могу поделать. Но я дам вам письмо, которое вы отнесете на Арлингтон-стрит, где найдете работу и получите крышу над головой. Я ручаюсь за это.

Женщина уставилась на него, еще сомневаясь, верно ли расслышала его. Ее дочь отреагировала сразу и обняла мать, безмолвно выражая радость тем, что все так своевременно разрешилось.

Пока мать с дочерью готовились уходить, сворачивая в узел одежду и несколько других вещей, Томас написал Изабелле несколько строк и объяснил положение. Она поймет, что Кэтрин в нынешнем состоянии не обрадовалась бы, если ей дать еще двух служанок. Он передал сложенную записку Энн Дейвис, когда мать и дочь снова появились, держа по свертку в руках.

— От всего сердца благодарю вас, мистер Чиппендейл, — промолвила женщина и надежно спрятала записку в кармане. Томас ответил, что кровать и несколько других скромных предметов мебели, сложенные в прихожей, не выбросят на улицу, а поставят в угол одного из его складов. Он подошел к парадной двери и открыл ее.

— До свидания, миссис Дейвис, — сказал он. — До свидания, Элизабет.

Девочка, шедшая следом за матерью, подбежала к нему, схватила его руку и поцеловала ее, смотря ему в лицо с таким обожанием, что он растерялся, видя столь эмоциональное выражение благодарности.

Затем она выбежала на улицу, встала рядом с матерью и та закрыла дверь. Томас пошел осмотреть дом, который теперь принадлежал ему.

Судебные приставы вскоре ушли, и Томас остался один. Он был доволен тем, что все комнаты были просторны и расположены в геометрическом порядке в лучших традициях строительства, испытавшего раннее влияние Иниго Джоунса. Правда, он здесь не обнаружил ни одной утонченной детали. Томас решил соорудить везде новые камины по своему проекту со специальными полками на летнее время. Полки будут крепиться скрытыми стяжными муфтами над решеткой. Стены обклеят узорчатыми обоями приятного цвета. Томас расширит дверные косяки, вставит двойные двери светло-золотистого цвета, создаст и украсит альковы изящной лепниной, а также внесет еще ряд других усовершенствований, чтобы у Кэтрин был дом, в каком она всегда хотела жить.

Сделав пометки и внеся в записную книжку мерки, он вышел из дома через заднюю дверь, ведшую в мощеный двор. Кэтрин расстроится тем, что здесь нет сада, поэтому он решил огородить стеной небольшой участок земли, расставить в горшках растения, какие Изабелла видела на площадях во время путешествия по Италии.

Перебирая ключи на большой связке, которую Томас достал из кармана, он начал ходить по просторному двору, по обе стороны которого стояли двухэтажные помещения крепкой постройки и с добротными крышами.

Томас по очереди открывал двери каждого здания, заглядывал в них, убеждался, что кроме паутины и строительного мусора в них больше ничего нет, затем снова поворачивал ключ в висячем замке. В этих местах предстояло расположить мастерские, где будут работать ремесленники, без которых его дело было бы невозможно. Все будет хорошо спланировано и продумано — помещение для фанеровки будет расположено под комнатой для набивки матрацев перьями, и жара, которая будет подниматься от печей, сохранит набивку для кроватей, диванов и кресел пушистой и сухой. Перед ним в дальнем конце двора находилась дверь, ведущая в другое здание — оно было трехэтажным, имело квадратную форму, точно конюшня, с отдельным двориком посередине. Здесь он решил устроить магазин краснодеревщика со складскими помещениями, стекольной комнатой и еще одним помещением для перьев. Завтра начнется работа по уборке мусора, оставленного застройщиком, а также грязи и экскрементов, оставленных повсюду бездомными и нищими, которые устраивались в пустом здании на ночлег до тех пор, пока на дверях не повесили крепкие замки. Вероятно, маленькая Элизабет Дейвис видела, как эти оборванные создания спали, где могли, и пришла в ужас при мысли, что ей придется покинуть дом. Окна вставят, все побелят, сделают необходимый ремонт. Потом из прежней мастерской сюда доставят верстаки и оборудование. Томас уже создал макет новой визитной карточки, которую распространит, когда начнется работа в этих просторных и удобных помещениях. Под гравюрой украшенного и обитого кресла, точной копии символа его ремесла, который будет покачиваться на улице над входом, значились простые слова: «Чиппендейл и Ренни, Краснодеревщики и обойщики на улице Св. Мартина, Черинг Кросс, Лондон».

Томас уже собирался уходить, когда его внимание привлекло нечто похожее на большой сверток, лежавший в темном углу. Он остановился и уставился на него. А что, если это тело человека? Сотни бедняков и бездомных умирали у дверей, в темных улочках и любых других местах, где болезнь и голод настигали жертву.

Томас подошел к свертку и заметил длинные спутавшиеся черные женские волосы. Она лежала на соломе лицом вниз. Ее исхудавшее тело прикрывало грязное тряпье и солома. Томас догадался, почему она так накрыта, когда снял с нее тряпье, чтобы пощупать пульс на шее. Обнаженные плечи говорили о том, что она нага. Вероятно, с нее сняли последнюю одежду, что случалось, когда лишенные жалости существа убеждались в беспомощности больных и умирающих.

Она была жива. Пульс едва прощупывался, но бился. Томас перевернул ее, просунул руки ей под плечи и убрал волосы, закрывавшие лицо. Несмотря на болячки вокруг закрытых глаз и рта, он тут же узнал ее.

— Сара!

Ответа не последовало. Томас снял пальто, завернул ее и внес в дом. Он опустил ее на сиденье близ окна и бросился на улицу за наемным экипажем. Вскоре он приехал на Арлингтон-стрит. Слуга впустил Томаса вместе с его ношей.

Услышав его голос, Изабелла подошла к двери гостиной и увидела Томаса, державшего в руках безжизненное тело женщины, которое было завернуто в пальто. С головы ниспадали длинные черные волосы, в них запуталась солома. Пораженная Изабелла ахнула, она догадалась, кто эта женщина. От испуга у нее сделались круглые глаза.

— Она жива, — сообщил Томас, — но очень больна. Спасти ее будет нелегко.

Изабелла немедленно отправила лакея к врачу, а сама первой взбежала наверх по лестнице и вошла в спальню приготовить постель. Томас осторожно опустил Сару, та простонала в горячке, когда Изабелла сняла с нее пальто и накрыла одеялом. Домоправительница и две служанки пришли на помощь, одна несла медный кувшин с горячей водой, вторая — таз. Оставив их ухаживать за Сарой, Изабелла проводила Томаса до лестничной площадки. Уже второй раз за этот день он на себе ощутил взгляд, полный огромной благодарности.

— Томас, ты нашел мою сестру. Я вечно останусь у тебя в долгу.

В порыве чувств она легко поцеловала его в губы. Оба испытали неожиданный чарующий миг. Изабелла повернулась и поспешила к Саре.

Томас уже стоял у выхода, как услышал, что его тихо зовут по имени. Он оглянулся через плечо, обернулся и улыбнулся. Со стороны кухни вышла Элизабет Дейвис, собираясь подняться наверх. Она несла на подносе стакан с ячменным напитком и небольшую чашку с дымящимся мясным бульоном. На девочке было аккуратное синее платье, ей нашли домашний чепец и фартук, который оказался великоватым, на ее светящееся от гордости личико было приятно смотреть.

— Это мое первое задание. Маме подыщут очки, она станет прислуживать только домоправительнице, а это значит, что ей будет легче, чем обычной служанке вроде меня.

— Ты быстро освоилась на новом месте.

— Миссис Тренч лишь прочитала ваше письмо и все тут же решила.

— Тогда не бездельничай. Я хочу, чтобы ты доказала, что я не напрасно прислал тебя сюда вместе с матерью.

Элизабет радостно кивнула и пошла дальше.

— Мистер Чиппендейл, я никогда не подведу вас. Никогда, никогда.

Томас кивнул, почувствовав приятное удивление, и вышел из дома. Элизабет осторожно несла поднос, чтобы не пролить ни капли бульона, и стала подниматься по лестнице, думая, что мистер Чиппендейл всегда останется для нее героем. Подобно святому Георгию он ради нее убил дракона нищеты и голода, будто она была принцессой, обитавшей в башне. Он избавил ее от безотрадного будущего, о котором было страшно подумать. Наивная, восхищенная Элизабет Дейвис полюбила своего рыцаря на белом коне.

Несколько недель Сара находилась на грани жизни и смерти. Изабелла все время ухаживала за ней и кормила самой лучшей едой. Силы Сары постепенно восстановились до такой степени, что она на короткое время могла встать с постели, а если чувствовала слабость, то лежала у окна спальни на раскладушке. Изабелла немедленно сообщила матери, что Сара находится у нее и очень серьезно больна. Августа приехала в Лондон и поселилась рядом у знакомых. Сначала Августа печалилась, но как только Сара поправилась и узнала ее, мать начала изливать больной все свое недовольство, врач запретил ей навещать дочь. После этого мать обиделась и вернулась в Бат, не догадываясь, что оставила младшую дочь в шоке не только по этой причине. Сначала Сара узнала мать лишь по голосу. Августа стала не только непомерно тучной, все ее лицо обезобразилось от ртутных румян, которыми та пользовалась много лет, ее веки были постоянно опухшими, а потерянные зубы заменили полным комплектом фарфоровых, как-то нелепо блестевших, когда она раскрывала пунцового цвета губы. Что же до волос, то Августа всегда носила самые модные парики и никто не догадывался, что ее череп почти лишился растительности из-за краски, которой она пользовалась в молодости. Ее постигла та же судьба, что и многих женщин и мужчин, которые красоты ради накрашивали лица, не прислушиваясь к советам врачей, предостерегавших, что пользоваться косметикой все равно что приобрести законное свидетельство о смерти. Сара, чья кожа пострадала от грима и шальной жизни, с прежней враждебностью смотрела на сестру, завидуя ее безупречному цвету лица. Изабелла пользовалась лишь губной помадой, пудрой и черной краской для ресниц из ламповой сажи, чтобы подчеркнуть свою естественную красоту. У Сары еще не было сил держать зеркало в руках. Она попросила Изабеллу принести ей зеркало и подержать его перед ней. Поскольку Сара стала ворчливой и вспыльчивой, если ее злили, Изабелла сделала так, как она просила. Сара простонала, увидев свои впавшие глаза, безжизненное лицо, белое, как подушки, на которых она лежала.

— Я стала уродливой старухой. Пугалом, охраняющим поле от птиц. Почему Том не дал мне умереть? Почему вам надо было вмешиваться и возвращать меня в этот мир?

Изабелла отложила зеркало с ручкой в сторону.

— Скоро ты станешь совсем другой. Ты еще не выздоровела.

— Скажи на милость, как я стану другой, если левая сторона моего лица изрыта оспами после той эпидемии, которая изменила всю мою жизнь еще до приезда в Лондон.

Для Сары это стало горьким и мучительным испытанием. Ей бурно рукоплескали зрители, но столь же яро завидовали другие актрисы. Каждый день происходили злобные ссоры с соперницами по сцене. Сара стала любовницей ведущего актера Себастиана Серле, давно выступавшего на сцене, хотя они жили как кошка с собакой, особенно когда она подозревала, что тот заигрывает на стороне. Ревность Сары придавала их любви остроту и необузданную страсть. Поскольку Сара осознавала свои недостатки и понимала, что держит зрителей в напряжении лишь своим ослепительным очарованием, это привело ее в дикую ярость. Она видела Сусанну Сайббер, трагедийную актрису, вместе с Гарриком на сцене театра Друри Лейн и была готова убить ту за ее талант. Многие дни, иногда недели после горьких взаимных обвинений она разговаривала с Себастианом только на сцене. Напряжение достигло такого вулканического накала, что нервы окружавших их актеров напряглись до предела и все были готовы вцепиться друг другу в глотку.

Между ними установились особенно хорошие отношения после того, как они, к обоюдному удовольствию, уладили очередную размолвку. Оба приехали в Норидж открыть неделю показа «Уловки франтов». Сара почувствовала небольшое недомогание, которое объяснила обычными женскими причинами, но выступала в каждом спектакле. К концу второго акта последнего спектакля она неожиданно рухнула на сцену. Ее пришлось унести в уборную. Сара лежала на диване, у нее кружилась голова. Роль за нее доиграла дублерша. Себастиан отвез ее домой, ей стало лучше, когда она легла. Сара сразу уснула. Оба спали допоздна. Себастиан встал первым, раздвинул занавески, и комнату осветили лучи солнца. Сара шевельнулась, почувствовала, что все тело болит, а в горле пересохло. Когда она хотела попросить, чтобы он налил ей воды из графина, стоявшего под рукой, из ее горла вырвался лишь хрип. Себастиан взглянул на нее, и на его безмятежном лице появилось выражение крайнего ужаса, когда он заметил первые волдыри от страшной оспы. Сара не могла оторвать голову от подушки и, не веря своим глазам, смотрела, как Себастиан набросил на себя одежду, схватил свои пожитки и, натянув треуголку на глаза, выскочил из комнаты, таща за собой накидку. До последнего дня своей жизни она будет помнить, как эхом отдался стук захлопнувшейся внизу двери. Он покинул Сару в самый трудный час ее жизни. Когда хозяйка обнаружила, что Сара больна, а странствующие актеры спешно покинули город, бросив свою актрису, пришел муж хозяйки дома в сопровождении какого-то мужчины, они ухватились за концы простыни, на которой лежала Сара, и отнесли ее к крыльцу дома приходского священника. Дверь на мгновение приоткрылась, и пара глаз взглянула на нее с отвращением. Приходской священник послал за старухой и ее сыном, уцелевшими после оспы, зная, что этой болезнью второй раз не заражаются. Те отнесли ее под навес за своим коттеджем и стали ухаживать за ней, получая вознаграждение из церковной кассы для бедных.

Как только Сара могла с трудом встать на ноги, ее выставили вон и предоставили саму себе столь же бесцеремонно, как и доставили сюда. Сару принесли сюда в ночной рубашке, и ей пришлось бесплатно выдать одежду. Домохозяйка заявила, что приходил тот актер и забрал все ее личные вещи. Сара знала, что это ложь, но не смогла доказать это. Приходской священник дал ей на дорогу шиллинг, но только после того, как прочел наставление о том, что театр является орудием дьявола, а оспа предостерегает о том, что она должна расстаться со сценой и начать новую жизнь. Она не стала бы слушать ханжескую проповедь, если бы не нуждалась в шиллинге. Ей стоило больших трудов не оттолкнуть его руку, когда священник, продолжая наставлять ее, с притворной рассеянностью поглаживал ее по руке, плечу и добрался бы до ее груди, если бы Сара неожиданно не бросилась на колени, точно решив молитвой воздать благодарность за то, что священник открыл перед ней истинный путь, и застала его врасплох.

Положив монету в карман, она отправилась в Лондон, надеясь найти работу в одном из столичных театров. Сара чувствовала слабость, исхудала и больше походила на нищенку, чем актрису, привыкшую к успеху. Вскоре она поняла, что совершила глупость, столь спешно покинув Норидж. Ей надо было уговорить приходского священника оставить ее в своем доме, пока она не отъестся, не поправится и не сможет действовать самостоятельно. Такая мысль уже приходила ей в голову, ибо она поняла, что ее легко осуществить. Если священник был бы моложе и приятнее, она не стала бы раздумывать, но прикосновение его дрожащих липких пальцев оттолкнуло ее. Сара почувствовала, что ей трудно дышать в его неприятной близости. По пути она слабела с каждым днем, туфли истерлись, а одежда была все время влажной от сырой погоды или росы. Она совсем недавно встала на ноги после болезни и нанесла себе огромный вред, ночуя под изгородями, в хлевах и навесах для зерна. У нее постоянно болело горло, ноги и руки.

Время от времени добропорядочные соотечественники подвозили ее на своих фургонах и обращались с ней как с дочерью, делясь едой, предлагая выпить пива или съесть яблоко, но чаще всего Сара встречала других людей, которые желали получить от нее плату, на которую она была не готова. Один мужчина стал угрожать, ударил ее хлыстом. После этого на ее плече и руке остался шрам, напоминавший извивавшуюся змею. Другой пьянчуга пытался взять Сару силой и, хотя ей удалось сбежать, тот ударил ее по лицу, отчего губы у нее болезненно кровоточили. Убежав от него на безопасное расстояние, она села на землю и расплакалась. Если бы в это мгновение она оказалась рядом с Батом, то поступилась бы чувством собственного достоинства и пошла бы к матери, но этот город был дальше, чем Лондон. И когда слезы высохли, а губа перестала кровоточить, Сара обрадовалась, что большое расстояние спасло ее от причитаний матери по поводу ее несчастий. Можно было отправиться в имение Тренчей, но еще до болезни она узнала из газет о том, что Натаниел умер, и засомневалась, осталась ли сестра в доме, который, скорее всего, стал для нее безрадостным местом. Наверно, Изабелла переехала в Лондон, где у нее сохранились знакомства. Она легко найдет там свою сестру.

Но все оказалось гораздо труднее, чем думала Сара. Она заболела воспалением легких сразу после приезда в Лондон и едва передвигалась. Вспомнив, что сестра жила на площади Сохо в то время, когда она выступала в Воксхолле, она направилась туда. Она шла от дома к дому, спрашивая о миссис Изабелле Тренч, вдове достопочтенного члена парламента, мистера Натаниела Тренча. Оборванная одежда и неухоженный вид отпугивал слуг, и они спешили избавиться от нее. Только в одном доме ей удалось кое-что узнать. Дворецкий, пожилой и опытный мужчина, заметил, что ее хорошо поставленный голос плохо вяжется с грязной одеждой, и взял на себя труд спросить свою госпожу о том, где может проживать миссис Изабелла Тренч. Хозяйка, которая была так стара, что не рискнула выйти из дома, и столь глуха, что едва слышала, вспомнила, как кто-то говорил, будто миссис Тренч путешествует по Италии, Франции или еще какой-то заморской стране. Эта информация давно устарела. Изабелла находилась совсем рядом, но Сара ничего не знала об этом и совсем растерялась. Теперь ей некуда было идти и не к кому обращаться за помощью.

Хотя Сара была больна, она продавала свое тело за деньги, чтобы купить снадобья и еду, и однажды оказалась на Вестминстерском мосту, под которым текла река, мерцая лунными бликами. Снадобье у нее украл какой-то бедняк, подумав, что это джин. Сара приобрела новую бутылку снадобья, спрятала ее под разорванной одеждой и пила лишь тогда, когда никто не видел. Если бы Сара была не столь больна, то была бы не менее изворотливой, чем другие, в борьбе за выживание, но, слабая и изможденная, она могла лишь вслед за другими занять свою нишу в ночлеге и лежать в темноте, свернувшись калачиком, среди вони и шума воды, протекавшей в сточной канаве. Она не могла шевельнуть ногами, чьи-то руки подняли ее с пола в здании на улице Св. Мартина, куда она попала, если верно вспомнила, пролезая через ограду и окно в пристройку, поранив руку об осколок стекла. Затем она почувствовала, как в ее горле булькает джин, увидела огонь в камине и, не помня, сколько мужчин изнасиловали ее, погрузилась во мрак. Наконец, открыв глаза, она мельком увидела дневной свет и, дрожа от холода, инстинктивно зарылась в солому. После этого она уже ничего не помнила, пока не обнаружила, что лежит в чистой мягкой постели, а Изабелла ухаживает за ней и рассказывает, что она уже много дней провела на Арлингтон-стрит.

По мере того, как к ней постепенно возвращались силы, в равной степени росло глубокое и полное зависти недовольство. Сара заметила модную одежду на Изабелле, изящные китайские вазы, в которых были расставлены цветы, источавшие аромат по комнате, роскошный желтый шелк и позолоченные края постели в тон всей элегантной обстановке и все другое, что стало бы невозможно без богатства. Сара могла лишь догадываться, что все в этом доме столь же великолепно. Изабелла также восстановила знакомство с Томасом Чиппендейлом, хотя их отношения носили, скорее всего, дружеский характер. Тем не менее Саре казалось, что сестре досталась незаслуженная часть благ жизни, а в этом частично виновата она сама. Если бы она согласилась выйти замуж за Натаниела Тренча, тогда все это досталось бы ей, а не ее сестре. Зависть не давала ей покоя. Саре доставляло удовольствие жаловаться на все, она стремилась вывести Изабеллу из терпения, хотя казалось, что такое вряд ли возможно до того самого дня, когда ей, наконец, удалось сделать несколько шагов. Элизабет, маленькая служанка, хотела помочь ей и споткнулась, убирая скамеечку для ног с ее пути. Сара, недовольная собственной беспомощностью, побоялась упасть, когда девочка неумышленно преградила ей дорогу, и отшвырнула ту пинком ноги, обутой в тапочку.

— Убирайся, дура!

Сара считала такую выходку скромным выговором, а мягкая тапочка не могла причинить девочке боли, но Элизабет разразилась слезами и выбежала из комнаты. Тут, к удивлению Сары, Изабелла взяла ее за плечи, встряхнула и посмотрела на нее горящими глазами.

— Хватит! С меня довольно! Ты оскорбила меня, служанок, ухаживавших за тобой, хотя каждая из них могла дать тебе затрещину. Никто так не старался помочь тебе выздороветь, как маленькая Элизабет. Девочка была готова выполнить любое твое поручение и днем и ночью, она всегда хотела тебе угодить, не уставая, поднимала все, что ты роняла или бросала в сторону, бегом приносила и уносила все необходимое, не дождавшись от тебя ни единого слова благодарности. Я не потерплю, чтобы ее пинали, словно дворняжку на улице!

Сара насмешливо приподняла брови.

— Только посмотрите! Мисс Обидчивая вышла из себя. — К этой насмешке Сара прибегала еще в детстве, когда мучила и доводила Изабеллу до гнева и слез. Сейчас Изабелла не стала плакать, она лишь поджала губы, давая понять, что не станет терпеть новых выходок Сары.

— Ты уже достаточно здорова и должна отвечать за свои поступки. Когда Элизабет следующий раз придет к тебе, я надеюсь услышать от тебя слова благодарности.

Сара вышла из себя:

— Никто не благодарит слуг. Что нашло на тебя?

— Иногда уместно произнести доброе слово. Элизабет еще и десяти лет не исполнилось. Я велела ей поухаживать за тобой, чтобы она легче привыкла к распорядку дома. Но Я не думала, что ты будешь обращаться с ней как с рабыней. В довершение всего ей сейчас кажется, что из-за тебя она в моих глазах выглядит никчемной девчонкой.

Саре, уставшей стоять и выслушивать упреки, вдруг в голову пришла одна мысль.

Она подошла к раскладушке, легла на подушки и с трудом подложила руку под голову.

— Мне как раз этого не хватает, — задумчиво сказала она.

— О чем ты говоришь?

— О рабе. О маленьком чернокожем мальчике, одетом в атлас, в тюрбане с пером, усыпанном драгоценностями ошейнике и цепи вокруг шеи. Знаешь, это последний крик моды. Изабелла, почему бы тебе не завести такого мальчика? — В ее голос вкралась издевательская нотка. — Все остальные модные вещи у тебя уже есть.

Изабелла холодно взглянула на сестру.

— Насколько мне представляется, единственной цепью для маленького ребенка, белого или темного цвета кожи, могут быть завязки материнского фартука. С удовлетворением могу сказать, что большинство темнокожих людей в этом городе — свободные граждане. Только несколько глупых людей с такими же взглядами, как у тебя, считают, что в Лондоне живут по правилам, какие существуют на плантациях.

Сара состроила едва заметную гримасу.

— Я принимаю твой укор. Вот, видишь, я уже исправляюсь.

— Тогда проследи за тем, чтобы твои благие намерения не иссякли. А теперь я оставлю тебя, чтобы ты могла отдохнуть.

Когда Изабелла спустилась вниз, чтобы найти Элизабет и сказать ей, что никто на нее не сердится, до нее донесся смех Сары. Изабелла не сомневалась, что сестра смеется над ней.

Томас перевел мастерские на улицу Св. Мартина и распорядился, чтобы дом привели в полный порядок. После этого он снова встретил Сару. Она отказывалась принимать гостей до тех пор, пока не посчитает, что ее внешний вид позволит это. Сара приглашала женщин, которые считались авторитетами в вопросах красоты, и интересовалась, как лучше всего скрыть следы оспы на щеке, вернуть блеск волосам и цвет коже. Ей оставляли пузырьки с жидкостью, возвращающей красоту, баночки с красками и разные благоухающие лосьоны. За все это платила Изабелла, поскольку у Сары за душой не было ни гроша. Хотя Сара обрела интерес и самоуверенность, часами просиживая за туалетным столиком, естественное исцеление тела в конечном счете довершило то, что она надеялась раньше времени исправить с помощью косметики.

Сара часами, словно ребенок, играла с рулонами шелка, атласа, бархата и кружев, которые разворачивали, чтобы она могла их осмотреть и сделать выбор, сравнивая с французскими манекенами, по которым можно было иметь представление о модах в Париже и при королевском дворе в Версале. Силуэт точно обрел новые очертания — волосы убирали выше, а кринолин стал шире по обе стороны вытянутого платья. Сара, знавшая, что ничто не идет ей так, как зеленый цвет, подчеркивавший ее чарующие глаза, надела новое зеленое платье, высоко убрала черные волосы в тот день, когда Томас и Кэтрин были приглашены на ужин.

Сара ждала наверху до тех пор, пока не услышала, как они приехали. В лондонских домах ужинали поздно, но поскольку это был неофициальный случай и других гостей не пригласили, чтобы присутствующие могли говорить в дружеской и теплой обстановке, она могла выбрать более простое платье. Сценические инстинкты позволяли ей точно выбрать момент, и Сара сделала лихой и уверенный выход, лишь на мгновение задержавшись в комнате, чтобы театрально взмахнуть веером и раскрыть его, чтобы тот засверкал всеми цветами радуги.

Сара заметила, что Томас встал с мрачным выражением лица, явно недовольный ее появлением в столь вызывающе чувственном образе, который, как ей было известно, всегда выводил его из равновесия и возбуждал, несмотря на нелюбовь к ней. Что же касается его жены, одетой в мрачный цвет траура, то Сара заметила ее натянутое лицо, уверенную посадку головы, длинные и красивые руки. Значит, это и есть Кэтрин, женщина, которая своими прелестями завоевала благосклонность Тома. Сверля ее жестким взглядом, Сара улыбнулась, демонстрируя ямочки на щеках, когда их представили, затем повернулась к мужчине, которого возжелала неистово, завоевала на краткое время и снова потеряла.

— Милый Том! Ты спас мне жизнь. Я в вечном долгу перед тобой. Только скажи, когда я могу хотя бы частично и должным образом погасить его.

Сара насмехалась над ним и дразнила его. Не только Изабелла подумала, что Сара нисколько не изменилась за истекшие годы. Томас удостоил ее краткого ответа:

— Сара, уже то, что я вижу тебя живой и здоровой, для меня лучшая награда. Мне больше ничего не надо.

Она рассмеялась, откинув голову назад и эффектно выставляя ложбинку на груди. Не один мужчина, которого она так дразнила и возбуждала, срывал лиф с ее плеч. Кэтрин, наблюдавшую за ней, смутило столь странное поведение Сары. Как могло случиться, что эти две сестры столь непохожи друг на друга? Сара оказалась совсем не такой, какой она ожидала ее увидеть. Но ведь Кэтрин раньше никогда не встречалась с актрисой.

Во время ужина все оживленно обсуждали пьесы и актеров. Кэтрин, хотя Изабелла пыталась разговорить ее, большей частью молчала и почти не участвовала в беседе. Она заметила, что Томас пьет больше обычного, заметила и то, что сестры и Томас переходили к другой теме, как только упоминался Ностелл. Впервые она увидела едва заметную, почти скрытую, нежность в глазах Изабеллы всякий раз, когда та смотрела на Томаса. Что же касается Сары, которая пила не меньше Томаса, в каждом ее взгляде, обращенном на него, в каждом произнесенном слове таился соблазн и искушение.

Когда ужин закончился, Томас не захотел сидеть в одиночестве с бокалом портвейна, осушил его и присоединился к трем женщинам, которые пили чай в гостиной. Изабелла играла на клавесине, а Сара, не слушавшая музыку, рассказала Томасу несколько пошлых шуток, над которыми Томас громко хохотал. Сара тоже смеялась, не обращая внимания на каменное лицо Кэтрин. В том, как Сара говорила, а Томас слушал ее, сидя на диване, чувствовалось, что они связаны загадочной близостью, которую никоим образом не следовало воскрешать. Кэтрин боролась с желанием вскочить и зажать Саре рот рукой, как однажды поступила, когда маленький Томми, ничего не подозревая, повторил слово, услышанное на улице.

Когда настал час прощания, Кэтрин впервые покидала дом Изабеллы без сожаления. Раньше часы пролетали незаметно. В этот вечер казалось, что они тянутся бесконечно долго.

— Все будет хорошо, когда ты переедешь в новый дом, — тихо сказала Изабелла с сочувствующей ноткой в голосе, когда прощалась с Кэтрин, которая выбралась на светское мероприятие впервые после похорон, состоявшихся много недель назад, и Изабелла подумала, что именно по этой причине она так подавлена. — Я знаю, что тебе не нравится Сомерсет-Корт. В новом месте тебе станет лучше.

Томас повез Кэтрин домой в недавно приобретенном фаэтоне, это был быстрый экипаж темно-синего цвета, в котором было легко разъезжать по городу. Всю дорогу она угрюмо молчала. К подобному притворству веками прибегали жены, демонстрируя недовольство и ожидая, что мужья вытянут из них причину такого поведения, словно пробку из бутылки. К ее несчастью, Томас так повеселел от вина, что не заметил, что жена молчит, кипя от злости. Ему было мало пуститься в разговор с этой тварью, который был вовсе не уместен в гостиной Изабеллы, в довершение всего он не заметил, что она, его жена, весь вечер чувствовала себя несчастной, испытывала мучительную боль и в душе горько плакала. Хотя все это казалось неразумным и нелогичным, ей хотелось, чтобы он утешил ее не только за то, что она лишилась ребенка, но и возлюбленного, о существовании которого ему никогда не говорили. Однако трагедия заключалась в том, что Томас был не в силах сделать это.

Приехав в Сомерсет-Корт, она немедленно отправилась в спальню и уже лежала, когда Том, проследив, чтобы лошадь отвели в конюшню, нетвердой походкой стал подниматься по лестнице. Веселое настроение не покинуло его. Надышавшись прохладным ночным воздухом по пути домой, он опьянел еще больше. Раздеваясь, он пел и насвистывал и не без труда нашел своим карманным часам место на комоде. Он промахнулся, когда бросил рубашку на кресло, и не пытался поднять ее.

Приподняв одеяла, он скользнул в постель. От него разило вином, а жар его тела, казалось, проникал сквозь ночную рубашку, когда он начал развязывать ленты, пытаясь высвободить ее из этого плотно прилегавшего предмета одежды и не догадываясь, что нервы жены натянуты до предела.

— Мое сладкое яблочко, — пробормотал он, целуя ее в ухо, затем в шею. — Мою любовь к тебе не измерить морскими глубинами или небесными высями.

Не было такой части ее тела, которую бы Томас не восхвалял в самых нежных и страстных выражениях. Он считал ее настоящей красавицей и никогда не забывал сказать ей об этом. Любовными ласками Томас всегда стремился доставить ей наибольшее удовольствие, и не его вина в том, что последние дни она замкнулась в себе и даже в его объятиях чувствовала себя одинокой. Он хранил ей верность и не мог бы изменить. Даже за время беременности и горя жены он не искал других встреч, не желал никого и ждал лишь ее. В нынешнем подогретом вином радостном настроении он забыл обо всем и нежно ласкал ее, наслаждался ее изящным телом. Ее ночная рубашка затерялась где-то на постели.

Кэтрин пыталась сопротивляться, но он не слушал и ничего не замечал, его страсть накалялась. Кэтрин чувствовала себя так, будто ее победили и захватили в плен, его губы впились в ее уста, она задыхалась, ей не хватало воздуха. Когда Томас овладел ею, она от отчаяния безудержно зарыдала.

— Никогда не думал, что такое может случиться с нами, — произнес Томас с явной обидой в голосе. — Кэтрин, ты перестала любить меня. Ты меня когда-нибудь любила? Похоже, я знаю правду уже давно, но был не в силах смириться с ней.

Томас медленно сел в постели вместе с простыней, которая опутала обоих. Она не могла вынести его страданий, вызванных разочарованием, перевернулась на другой бок, спрятала лицо в согнутой руке и не переставала рыдать. Она почувствовала, как он встал с постели. Кэтрин так и не узнала, в какой части дома он спал в ту ночь.

Когда она спустилась к завтраку, он уже покинул дом. В этом не было ничего необычного. Томас всегда приходил в мастерскую вместе с остальными, если только ему не приходилось отправляться куда-либо по делам. Тогда он предоставлял право открывать мастерскую старшему рабочему, йоркширцу, с которым он работал еще у Ричарда Вуда в Йорке. В шесть часов он пришел домой на ужин и по его внешнему виду казалось, будто между ними не произошло ничего неприятного. Только после ужина он дал ясно понять, что обстоятельства изменились коренным образом. Томас сидел в кресле у камина, и, протянув длинные ноги ближе к огню, набивал трубку и уплотнял табак кончиком пальца.

— В новом доме половина комнат уже готовы, — сказал он, приближая тонкую свечу к огню, чтобы раскурить от нее трубку. — Еще две недели, и его окончательно приведут в порядок. Я поставил в одной спальне раскладушку и сегодня отнесу туда постельные принадлежности и другие необходимые вещи. Каждый вечер я буду ужинать здесь, чтобы Томми не забыл меня. Когда все работы будут закончены и в нашем новом доме выветрится запах краски, ты сможешь переехать туда в любое время.

Кэтрин сидела напротив него, ее спина выпрямилась словно аршин, чашка с чаем в ее руке стала чуть подрагивать. Он предоставлял и ей и себе время, передышку, в течение которой их отношения либо уладятся, либо наступит полный разрыв. И то и другое произойдет под одной крышей, ибо ради сына они и не думали жить в разных местах.

— Как тебе угодно, Томас, — сурово сказала она.

Он переехал в дом номер 60 только во время Рождества, прошло уже два с половиной месяца после той ужасной ночи, когда они не поладили. Днем раньше перевезли уже большую часть мебели и разместили в комнатах. Эта мебель была гораздо лучше той, какой они обставили первый дом. Накануне Рождества последние предметы мебели были разобраны, упакованы и перевезены по новому адресу. Шел сильный снег, когда она вместе с Томми приехала в новый дом. Внешняя сторона дома и остальных владений были ей более чем знакомы, ибо она жила недалеко от этой улицы и не помнила, сколько раз проходила по ней. Однако они ни разу не заходила в дом. Кэтрин была в трауре, когда Томас впервые начал вести переговоры о приобретении дома, и замкнулась в своем горе. Выйдя из экипажа и взяв Томми на руки, она критически посмотрела на окна нижних и верхних этажей, в которых отражались огни от горевших в комнатах каминов. Прижав мальчика к себе, Кэтрин поднялась по узкой лестнице, начинавшейся прямо на пешеходной дорожке. Дорожка была защищена от проезжавшего транспорта камнями, выстроенными вдоль улицы, словно шахматные фигуры. Дверь была новой и на ней сверкали медный молоточек и ручка. Она уже хорошо разбиралась в древесине и сразу узнала, что дверь сделана из лучшей породы кубинского красного дерева. Над ней возвышалось красивое веерообразное окно. Кэтрин не пришлось стучать, чтобы ей открыли. Служанка, уехавшая раньше нее вместе с последней партией мебели, распахнула дверь. Служанка специально к этому случаю надела свежий крахмальный домашний чепчик и фартук.

— Мадам, мистер Чиппендейл находится во дворе. Он просил немедленно сообщить о вашем приезде.

— Нет, подожди, — приказала Кэтрин. — Сначала я сама хочу все осмотреть. Отведи Томми на кухню и поиграй с ним немного.

— Да, мадам, — без особой охоты согласилась служанка. Миссис Чиппендейл недавно уволила няню и ей приходилось заботиться о малыше чаще, чем ей хотелось, особенно в последние дни, когда началась суматоха с переездом. Она забрала у хозяйки накидку и шляпу, затем взяла Томми за руку и повела вдоль коридора к кухне на нижнем этаже. Вкусный аромат имбирных пряников встретил их, когда открылась и затворилась занавешенная сукном дверь. Повар уже занимался своим делом.

Кэтрин оглядела прихожую. Она оказалась довольно узкой, как это было принято во многих городских особняках, а лестничный пролет незатейливо и круто устремился к следующему этажу. Везде было светло и просторно. Прохлада стен оттенка слоновой кости компенсировалась густым красно-коричневым тоном полированных полов. Над боковым столиком Томас повесил один из своих больших фигурных золоченых подсвечников, украшенных ветвями, листья на которых были снабжены гнездами для высоких свечей. Она прошла в большую гостиную. Кэтрин подумала, что в этой комнате он, должно быть, впервые встретил вдову и ее ребенка, которые теперь работали слугами в доме Изабеллы. В тот день эта комната, наверно, выглядела совсем по-иному. Сегодня же стены были занавешены голубым шелком, позолота отражалась в новых парчовых занавесках, висевших на окнах, над которыми возвышались резные карнизы. Прямоугольный ковер радовал глаз цветными узорами розового, светло-зеленого и голубого цветов, подчеркивая обитый шелком диван и кресла, которые прежде украшали ее гостиную в Сомерсет-Корте. Что же касается остальной мебели, Томас пополнил ее действительно отличным столом с инкрустированными узорами, сочетавшимися с ковром и белым алебастровым потолком.

Кэтрин прошла в соседнюю столовую и нашла там любимую мебель, которую выгодно оттеняли новые предметы. Кэтрин отложила посещение кухни, чтобы Томми не подумал, что за ним пришли, и заглянула в две комнаты нижнего этажа. Одна оказалась небольшой столовой, примыкавшей к кухне, а другая служила местом уединения Томаса от семейной жизни, где можно было спокойно работать, рисовать и чертить, не опасаясь, что ему помешают, как это случилось бы в конторе, которой, без сомнения, отвели место в одном из зданий с окнами, выходившими во двор. Все четыре стены занимали его книги, создававшие пестрый фон для черных, сочных тонов йоркширской мебели, а также большому столу для черчения из красного дерева и стоявшему у камина креслу, обитому бордовой кожей. У стены стояли картины, видно, он предоставит Кэтрин право выбрать для них место. Крайней был портрет Томаса, нарисованный, когда он работал еще в Йорке. Он был изображен серьезным, черные глаза встречали взгляд зрителя, с какой бы стороны тот ни смотрел на портрет. Густые черные волосы были небрежно зачесаны по прихоти тех дней, но позднее он стал завязывать их хвостиком на затылке, чтобы не отстать от моды, хотя никогда особо не наряжался и не пудрился. Последнее ему вообще было не по вкусу. В целом, на картине было изображено умное лицо целеустремленного и самонадеянного мужчины. Мало кто из тех, кто смотрел на него, мог угадать, сколь нежно и романтично он способен любить женщину, которой отдал предпочтение.

Кэтрин продолжила осмотр на верхнем этаже. Здесь ей было все знакомо, комната обставлена почти так же, как в прежнем доме, вплоть до занавесок, на полу лежал ковер из прежней гостиной, кремовая, обитая шелком мебель стояла у стен розового цвета, здесь сам бог велел пить чай или играть в карты, если у нее вновь появится желание приглашать гостей. Клавесин, который Томас год назад подарил ей на день рождения, стоял у окна, чтобы свет падал на листы с нотами. На другой стороне лестничной площадки она обнаружила две спальни, они были больше остальных, но обе отличались уютом и качеством мебели. В одной стояла новая кровать с четырьмя столбиками с занавесками из розового Дамаска, в другой — старая, обитая шелком медово-золотистого цвета. Книга, лежавшая рядом с подсвечником на столике возле постели, говорила о том, что Томас спал здесь предыдущей ночью. Выбор оставался за Кэтрин, она могла предпочесть либо старую кровать, либо новую.

Она поднялась на самый верх, заглядывая в каждую комнату, и не забыла о мансарде, где расположились слуги. Она снова спустилась на главную площадку и услышала, что Томас из прихожей зовет ее. Кэтрин подошла к краю лестничного марша и посмотрела вниз — он стоял у основания лестницы, снежинки, словно блестки, сверкали на его плечах и черных волосах. Томас первым делом заметил, что она не в трауре, хотя лицо ее по-прежнему мрачное и серьезное. Пока она спускалась вниз, ее теплая зимняя одежда напомнила ему спелую клубнику.

— Тебе нравится дом?

— Он просторный и хорошо обставлен, — призналась она, выражая сдержанное одобрение, и прошла мимо него в гостиную. Будто чувствуя холод, она близко подошла к камину и протянула руки к огню. Свет от языков пламени замерцал на ее одежде. — Я хочу кое-что сообщить тебе. — Ее голос дрогнул. — Я снова беременна.

В комнате воцарилась тишина, только тиканье часов и шепот пламени нарушали ее. Он откашлялся.

— Когда роды?

— В августе.

Этот ответ поведал ему то, о чем он догадался, как только она сказала ему о беременности. Третий ребенок был зачат в ту ночь, которая оказалась столь мучительной для обоих.

— Свет рождается во тьме, — тихо сказал он. — Этот ребенок ни в чем не виноват и я с радостью встречу его.

Кэтрин задрожала всем телом, опустила голову и прикрыла глаза ладонями. Он увидел, что с ее пальцев капают слезы, похожие на хрустальные шарики. Томас не выдержал и обнял ее. Почувствовав руки мужа, она прижалась к нему и спрятала лицо на его плече. Он не знал, плакала ли она из жалости к себе, из-за нежеланной беременности или из-за того, что оказалась в плену брака, тяготившего ее. Немного успокоившись, она отстранилась, вытерла глаза и ни словом не обмолвилась о приступе отчаяния, случившемся с ней.

— Эта комната весьма элегантна. — Она подошла к столику и провела кончиками пальцев по инкрустированному узору на древесине красной тропической породы. — Я думаю, что этот новый стол самая красивая вещь, которую ты сделал. В нем сочетаются все цвета, какие можно обнаружить на хвосте павлина. Он такой блестящий! Столько голубых, пурпурных и янтарных оттенков! Наверно, эти зеленые листья сделаны из клена. Я права?

— Да, — сказал он, стоя рядом с женой, — а черные повторяющиеся узоры сделаны из черного дерева. — Он никогда не пытался имитировать французский стиль инкрустации, делавший мебель похожей на картину. Вместо этого он предпочитал контрасты светлых и темных пород дерева, чтобы придать мебели желаемый эффект. Именно так он сделал этот стол, добавив красящее вещество, которое наделило его по-настоящему экзотическим блеском.

— В этой комнате я с радостью буду разливать чай для твоих самых важных клиентов, — сказала Кэтрин, снова отступая от стола, чтобы оглядеться вокруг себя. Вдруг ее голос обрел настойчивый и житейский оттенок. — Мне пора идти распаковать вещи.

Томас остановил ее.

— Подожди немного, прошу тебя. Почему ты сняла траур?

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— В этом доме лучше смотреть не в прошлое, а будущее. Мы должны надеяться, что судьба следующего ребенка сложится благополучно.

Томас провожал ее взглядом, пока она шла, затем начала подниматься по лестнице, но не покинул гостиную и не вышел во двор. Он стоял на месте и прислушивался к ее шагам, те приближались к верхней спальне. Потом он услышал, как она ходит по спальне, и догадался, что она раскладывает свои вещи в шкаф для одежды и по ящикам комода. Это была спальня, в которой он спал. Итак, им предстоит заново начать жизнь мужем и женой. Разве из этого может что-то получиться, если лишь один супруг любит другого? По крайней мере, они предпримут еще одну попытку.