Когда подошел август, Кэтрин родила девочку. Поскольку первого сына назвали именем отца, то девочке подобало дать имя матери. Ее одним теплым летним днем так и крестили в приходской церкви Св. Мартина в Филдсе. Хотя она была зачата в безрадостные для обоих мгновения, это создание будто стремилось искупить грех радостью и очарованием. И Кэтрин, и Томас в ней души не чаяли. Им не удалось сгладить напряженность в отношениях, хотя они и пытались это сделать. Но они одинаково любили дочь.

Маленький Томас, которому к моменту рождения сестры исполнилось четыре года, не испытывал к ней ревности, поскольку уже занял среди домочадцев твердое место. Его любимыми игрушками стали молоточек и другие инструменты, специально изготовленные для него. Томас часто вспоминал свое детство, когда смотрел, как сын терпеливо складывает вместе кусочки дерева и делает вид, будто измеряет, полирует и клеит. У мальчика уже была коллекция рисунков, в которой только он распознавал и объяснял проекты будущей мебели.

— Эти рисунки для «Путеводителя», — с серьезным видом говорил он, не обращая внимания на смех, который вызывали его слова. Не было ничего удивительного в том, что он подражал отцу в этом и многих других делах, ибо постоянно велись разговоры о публикации «Путеводителя джентльмена и краснодеревщика».

До выхода книги в свет оставалось всего два дня. Она должна была появиться в марте 1754 года. Томас был полон оптимизма и ожидал, что книга принесет большой успех. В списке подписчиков значились самые благородные имена, включая герцога Норфолкского, герцогов Бофора, Гамильтона, Кингстона, Портленда, графа Честерфилда и еще четырех графов, лорда де ла Уорра и еще шести лордов, маркиза, нескольких графинь, множества баронетов и титулованных леди. Многие из них были патронами и клиентами, заказы которых Томас выполнял, другие только собирались разместить заказы, а немалое число этих людей проявляли искренний интерес к самой книге, поскольку имя Чиппендейла за сравнительно короткое время приобрело необычайную известность. Оставаясь верным себе, Томас высоко ценил подписчиков, которые являлись краснодеревщиками и представляли другие профессии, связанные с его ремеслом. Особенно Томаса обрадовало то обстоятельство, что его прежний работодатель Ричард Вуд из Йорка заказал три экземпляра книги. Его порадовала Изабелла, подписавшаяся на три экземпляра. Она хотела оставить один экземпляр себе, другой преподнести в качестве подарка старому другу отца, а третий — мистеру и миссис Клод Парджетер, жившим недалеко от Ностелла. Этой паре он изготовил большое количество мебели по ее рекомендации. Изабелла сказала ему, что возобновила знакомство с Лориндой Парджетер в Италии, и как раз во время визитов этой дамы и ее мужа в Лондон он представил свои рисунки им на одобрение.

Поскольку в его новой мастерской было больше места и работников, он мог поставлять занавески, ковры, обои, канделябры, зеркала и все, что необходимо для отделки и обстановки как больших, так и маленьких домов. Томас отнюдь не собирался пренебрегать скромными заказчиками. В мастерской с выходом на улицу в хорошо освещенных эркерах были выставлены отличные предметы мебели, сделанные про запас. Когда в мастерскую входил перспективный покупатель или покупательница, то они обнаруживали демонстрационное помещение на всю длину здания, в котором был представлен широкий выбор мебели с ценами на любой карман. В его мастерских изготовлялась не только мебель, а также стойки для просушки постельного белья, подносы, кровати для служанок, шкафы для метелок и много других житейских вещей, которым отводилось место в нижней части списка после более дорогих предметов.

Томас только что обставил городской особняк для Сары на деньги Изабеллы, и это был самый неприятный заказ. Неискреннее дружелюбие, рожденное в тот вечер количеством выпитого вина в доме у Изабеллы, больше никогда не воскресало. Как это вообще могло случиться, оставалось для него загадкой. Томас объяснял это инстинктивным желанием создать приятную атмосферу в доме хозяйки и, возможно, даже надеждой, что Сара изменилась после пережитых невзгод. Его предположения были очень далеки от истины. Всякий раз, когда они встречались, Сара дразнила его и умышленно оскорбляла. Она хорошо знала, что Томас не безразличен к ее прелестям и пыталась разными хитростями заставить его обнять себя, считая, что сумеет извлечь выгоду из этого. Обсуждая его рисунки, она сидела так, что он видел ее жемчужного цвета грудь, запах ее тела бил ему в нос. Сара утратила часть былой красоты — спиртное и жизнь, какую она вела, оставили на ней заметные следы — и никакое количество белой краски не могло полностью скрыть крапинки оспы на когда-то безупречном лице. Однако ничто не смогло изменить очаровательного изумрудного блеска ее озорных глаз, рубинового цвета пухлых губ и особую для нее манеру смотреть на мужчин. Поймав на себе такой взгляд, мужчина чувствовал себя так, будто для нее он единственный желанный. Томас должен был смотреть правде в глаза — если бы прежний опыт не подсказал бы ему, что встреча с Сарой предвещает всякие беды, то он поддался бы соблазну воспользоваться встречами, которые она назначала ему, когда Изабеллы не было дома. Он мог легко сбиться с истинного пути, если бы ему того захотелось. Но он по-прежнему испытывал нежность и привязанность к Кэтрин и в глубине души верил, что она смогла бы убедиться, что любит его, если бы пыталась разобраться в своих чувствах, однако ее попытки найти путь к примирению отдавали отчаянием. Она думала не о нем, а о том, каким должен быть брак в ее представлении. Если бы она нашла для него хоть частичку той любви, которую щедро дарила детям, то это привело бы к благоприятному повороту в их жизни. Но Кэтрин, относившаяся с отвращением к первой беременности, стала самой любящей из всех матерей и не могла ни говорить, ни думать ни о чем другом, кроме детей. Частично стремясь избавить сына от обильной материнской любви и чрезмерной заботливости, он по мере возможности брал мальчика с собой, даже тогда, когда это было ему некстати. Что же касается Кэти, то он ждал, когда придет время. Когда она повзрослеет, Томас привьет ей самостоятельность и полную уверенность в себе. Если она проявит интерес, он позаботится о том, чтобы ее обучили всем ремеслам, которые связаны с обивкой, изготовлением занавесок и созданием узоров. Мысленным взором он уже видел фантастический знак над входом в свою мастерскую: «Томас Чиппендейл, сын и дочь».

С этой мыслью он направился к Стрэнду, где на углу Саутгэмптон-стрит находился дом Сары, совсем недалеко от дома, где жил знаменитый актер Дэвид Гаррик с женой. Это обстоятельство могло сыграть главную роль в выборе Сарой района, ибо здесь жили актеры и актрисы в удобной близости от Королевского театра на улице Друри, театра Ковент-Гарден и еще нескольких театров. Сару недавно возили в театр на Хеймаркете заменить отсутствовавшую актрису, и, хотя ей давали незначительные роли, она безумно радовалась возможности вернуться на сцену. Сегодня ему предстояло последний раз проверить, все ли в новом доме соответствует ее пожеланиям. После короткого, но пристойного перерыва Томас предъявит ее сестре счет. Он с нетерпением ждал встречи с Изабеллой, которая обещала приехать к сестре. Он не часто виделся с ней, хотя она поддерживала связь с Кэтрин. Что же касается Томми, то он постоянно говорил о тете Изабелле, которая давала ему засахаренные фрукты, новую игрушку, серебряный пенни на карманные расходы. Если бы Сара любила детей, Томас в этот день взял бы сына с собой, но единственный раз, когда его сын был в этом доме, Сара шлепнула его за то, что он случайно наступил на рисунок, который она уронила. Сара пришла в негодование от того, что Томас пришел не один, нарушив ее планы. Она придиралась к каждому рисунку, сердито рассматривала образцы шелка, дамаска и парчи тех оттенков, которые любила. В конце концов, она совсем потеряв самообладание, отбросила все в сторону и потребовала, чтобы Томас в следующий раз принес что-нибудь достойное ее внимания. К тому времени Томми расплакался от страха и Томас поспешил увести его. Томас не стал бы больше возвращаться сюда, если бы не сочувствовал Изабелле. Он понимал, что ей очень хочется устроить Сару и снова обрести свободу.

Голова Изабеллы была занята мыслью о свободе, когда она из окна дома Сары заметила Томаса, который пробивался на фаэтоне через забитый экипажами широкий и хорошо ухоженный Стрэнд. Ей хотелось бы вычеркнуть все, что случилось за последние месяцы, хотя это вряд ли было возможно. Она не потеряла верных друзей из-за возмутительного поведения сестры, но многие отвернулись от нее.

Вскоре, когда стало видно, что Сара выздоравливает, Изабелла поняла, что жизнь актрисы позволила сестре дать выход безудержному желанию выставлять себя напоказ. Сара слишком долго находилась в мире, где естественна чрезмерная демонстрация чувств, и она уже не могла вписаться в привычную жизнь. Если она считала, что светское мероприятие слишком скучно, то тут же пыталась внести в него оживление, иногда поражая этим людей из либерально настроенных кругов, в которых вращалась Изабелла. Если Саре казалось, что кто-то выказывает ей пренебрежение, она разражалась оскорблениями на уличном языке, при помощи которого общалась с коллегами. В нарядах она обнажалась больше, чем то позволяла, мода, явно не понимая разницы между чувственной привлекательностью и пошлостью.

В женском обществе она зевала, не прикрывая рта, и нагло пялилась на любого мужчину, который ей нравился, не обращая внимания на то, что он провожает даму, что вызывало бесконечные неприятности. Сара постоянно злоупотребляла спиртным, после чего становилась воинственной и разнузданной. Однажды возник скандал, когда Сара, набравшись вина, во время званого ужина отказалась покинуть стол вместе с остальными дамами. Она продолжала сидеть и пить вместе с джентльменами, не отставала от них по части грубых острот и, наконец, сплясала на столе в одних чулках, демонстрируя свои нижние юбки. Сара выбрала себе фамилию миссис Лавдей, чтобы не втоптать имя отца в грязь. Так она была представлена на театральных афишах и появлялась на сцене, обладая лестным статусом замужней женщины. Поскольку Сара была актрисой, ее не приглашали на великолепные светские мероприятия, на которых Изабелла была желанным гостем. Это вызвало у Сары дополнительную ревность и злобу к сестре.

Лоринда и Клод Парджетер остались ей верными друзьями, которые ради Изабеллы терпели скверные манеры Сары. Обычно они два раза в год приезжали в Лондон и останавливались у нее. Изабелла всегда была рада услышать новости об Оуэне, хотя это причиняло ей душевные муки. Сейчас он служил при дворе в Неаполе. Сочувствуя Изабелле, Лоринда никогда не заводила речь о том, что произошло на вилле Оуэна во Флоренции, хотя наверняка узнала об этом от брата. С того времени, когда Изабелла покинула Италию, он еще ни разу не приезжал в Англию. Родители ездили к нему в Италию. Зная, что его сестра в Лондоне бывает у Изабеллы, он неизменно передавал ей самые лучшие пожелания.

Парджетеры гостили у нее на Арлингтон-стрит как раз в то время, когда Изабелла потеряла золотой кулон с жемчугом, который ей подарил Оуэн во Флоренции в дни, наполненные радостями и горестями. Изабелла дорожила им больше всего и с трудом скрывала глубокое огорчение, когда обнаружилась пропажа. Она еще больше вышла из себя, когда юная Элизабет, посланная в каретный сарай принести веер, который Сара оставила в паланкине, вернулась взволнованная, сделала реверанс и протянула Изабелле руку.

— Смотрите, мадам! Видите, что я нашла в паланкине!

Это был золотой кулон, помятый каблуком Сары, но его еще можно было починить. Глаза Изабеллы наполнились слезами радости.

— Спасибо, Элизабет. Какое счастье, что ты живешь в этом доме.

— О, мадам. — Девушка зарделась от удовольствия. С тех пор как ее мать умерла через несколько месяцев после прихода на Арлингтон-стрит, девочка еще больше осознавала, как ей повезло. Если бы не дорогой мистер Чиппендейл, она осталась бы в этом мире совсем одна и просила бы милостыню на улицах.

Раздался резкий голос Сары, сидевшей на диване рядом с Клодом. Она всегда стремилась подсесть к мужчинам.

— Где мой веер?

Элизабет обернулась к ней, ее лицо выражало испуг и смятение. От миссис Лавдей она получила не одну больную затрещину, о чем ее хозяйка ничего не знала.

— Извините, миссис Лавдей. Я совсем забыла о нем, когда заметила, как в крохотной щели сверкает золото.

— Тогда принеси его, дура.

Лоринда многозначительно переглянулась с мужем. Они оба не могли понять, как Изабелла может терпеть такое хамство. От Сары не услышали ни одного радостного слова по поводу того, что безделушку нашли, ее волновал лишь веер.

На следующий день Лоринда воспользовалась удобным случаем, чтобы заговорить с Изабеллой о том, что давно не давало ей покоя.

— Я хочу спросить тебя кое о чем. Это меня очень беспокоит.

Изабелла, уже открывшая стол Чиппендейла, чтобы сыграть в триктрак, взглянула на Лоринду.

— Что это?

— Ты позволишь моему брату писать тебе?

Изабелла села за игровой столик и не торопилась с ответом. Лоринда молча устроилась напротив нее.

— Почему ты решила обратиться ко мне с такой просьбой? Оуэн просил тебя об этом?

— Нет, он прямо так не сказал. Так уж случилось, что я умею, читать его письма между строк и сразу догадываюсь, когда он хочет спросить о тебе.

— Значит, ты ясновидица, — сухо заметила Изабелла, раскладывая фигурки из слоновой кости.

— Не будь циничной, Изабелла, — отпарировала Лоринда. — Тебе это не к лицу.

Изабелла опустилась на стул и посмотрела на подругу в упор.

— Синьора Коррадини все еще составляет ему компанию?

Лоринда от смущения покрылась густой краской.

— Эта дама живет не в Неаполе, а во Флоренции.

— Ее муж еще жив?

— Нет. Он умер совсем недавно.

— В таком случае она может жить, где пожелает. — Изабелла дала понять, что эта тема для нее исчерпана. — Тебе первой бросать кости, Лоринда.

Лоринда подняла ладонь, сверкавшую кольцами, нетерпеливо ударила по столу и спросила:

— Как ты можешь быть столь жестокой к мужчине, которого любишь, и столь снисходительной к своей эгоистичном сестре?

Изабелла побледнела. Она опасалась подобного разговора и чувствовала, что рано или поздно во время пребывания подруги в ее доме его не избежать. Он мог состояться не раз, когда Лоринда делала намеки и обрывала себя на полуслове.

— Я Оуэну ничем не обязана, — выдавила Изабелла, — а за сестру я пока несу ответственность.

— Однако ты любишь его, и он любит тебя. Я видела испуг на твоем лице, когда обнаружилась пропажа кулона, который он тебе подарил. Твое лицо озарилось радостью, когда его нашли.

— Я дорожу им потому, что он напоминает мне о прошлом. Он никак не связан с настоящим. Может, ты знаешь больше подробностей об интимных чувствах твоего брата ко мне, чем о моих чувствах к нему? Я сомневаюсь в этом. Ты просто строишь романтические и ошибочные предположения. Оуэн мог сделать достойный выбор, когда я была во Флоренции. Он сделал его в моем присутствии. Его возлюбленной стала синьора Коррадини.

— Но не на всю жизнь. Он не испытывает к ней таких чувств, как к тебе. Он и эта аристократка не собираются пожениться.

— Откуда у тебя такая уверенность? Ее ведь никак нельзя считать обычной куртизанкой.

— Дело в том, что она католичка, а он принадлежит к другой вере. Она выйдет замуж только за католика.

— Значит, он просил ее руки и получил отказ. — Изабелла наклонила голову. — Вот какие дела. Их особые отношения вполне могут длиться целую жизнь, а я не из тех, кто станет смеяться над этим. А теперь давай больше не будем говорить об этом.

— Как ты можешь с одной стороны проявлять сострадание, а с другой — каменную непреклонность? — не сдавалась Лоринда.

Изабелла едва заметно улыбнулась ей.

— Возможно, эта другая сторона превратилась в мрамор, пока я была в Италии. В чистый мрамор из Каррары.

— Это неправда. Я слишком хорошо знаю тебя. — Лоринда глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. — Твое мнение не переменится, если я скажу, что брат в последнем письме синьоре Коррадини написал, что вскоре собирается жениться на другой женщине?

Изабелла не дрогнула, но ее щеки запылали.

— Отнюдь нет, — кратко ответила она. — Поверь мне, дело не в том, что я затаила злобу или недовольство против него. — Ее голос зазвучал мягче. — У меня для этого нет повода, ведь он подарил мне самые счастливые часы в жизни. Просто его обман, словно нож, глубоко врезался в мою душу. Рана так и не зажила. Думаю, она никогда не заживет, я с этим ничего не могу поделать.

Обе женщины сидели неподвижно, смотря друг на друга, у одной лицо побледнело, у другой оно выражало разочарование. Стремление Лоринды выступить в качестве посредницы ни к чему не привели. Лоринда медленно взяла коробку с игральными костями и начала трясти ее. Они играли в триктрак и больше ни разу не упоминали Оуэна Марвелла.

Ювелир ловко устранил на кулоне все следы повреждений. Когда Изабелла достала кулон из покрытой бархатом шкатулки, в которой его доставили, она взяла эту вещицу за золотую цепочку и повесила на шею. Кулон качнулся над ложбинкой на груди Изабеллы, его прикосновение пробудило столь трогательные воспоминания, что ее руки легли на туалетный столик. Она опустила голову на руки. Она не плакала, она уже давно выплакалась, но боль и жадная тоска по Оуэну, как и прежде, пронзили каждую частичку ее существа.

Сара решила устроиться в один из лондонских театров и больше не пускаться в странствия. Изабелла разработала с юристами соглашение в отношении Сары точно так же, как Натаниел обеспечил пропитание ее матери. Сара могла поступить по своему усмотрению с деньгами, какие получит в театре или из других источников, но средства, выделенные Изабеллой, были оговорены условиями, обеспечивающими сестру на всю жизнь. Иначе та могла все проиграть в карты. Сара предпочла бы получить свой доход безо всяких условий и не проявила ни малейшей благодарности, но Изабелла и не рассчитывала на это. Ей было достаточно, что Сара снова начнет жить самостоятельно и в доме на Арлингтон-стрит никому не придется терпеть ее возмутительных выходок.

— Приехал Томас, — сказала Изабелла, отворачиваясь от окна в новом доме сестры по улице Саутгемптон, из которого открывался вид на Стрэнд.

— Думаешь, я это не заметила по твоему лицу? — насмешливо спросила Сара.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Могу поспорить на весь чай, производимый в Китае, что ты и сейчас любишь его не меньше, чем в прежние времена.

Изабелла улыбнулась и пожала плечами.

— Да, это правда, но не в том смысле, как ты себе представляешь. Мне было семнадцать, когда я полюбила Томаса. Годы изменили его не меньше, чем меня. Я просто считаю, что мне повезло, если между нами сохранилась дружба. Вряд ли найдется много женщин, которые смогут встретить свою первую любовь столь тепло и дружелюбно в более зрелые годы.

— Да, вряд ли, — злобно ответила Сара, думая о том, как она ненавидит сестру. Изабелла даже имела благословение на особые отношения с Томасом, тогда как она была этого лишена. Сара все еще желала его. Ей нравилось, когда мужчина страстно предавался любви, а Себастиан Сэрле был единственным, кто мог сравниться по части необузданных утех, каким она с Томасом предавалась совсем недалеко от ярмарки. Теперь она испытывала к Себастиану лишь ненависть за то, что он бросил ее. Эта ненависть по силе была равна той, какую Сара испытала к Томасу, когда тот отверг ее в час, когда она была готова бежать вместе с ним на край света. Она предложила ему свою душу, а он отвернулся от нее. Она любила бы его и превратилась в олицетворение любви, если бы он только поверил ее слову и разделил бы с ней будущее. Однажды, когда придет время, она заставит его поплатиться за то, что он бросил ее.

По глазам Сары было заметно, что она вынашивает темные планы, когда открыли двери и пригласили Томаса войти. Он даже не взглянул в ее сторону. Томас сразу подошел к Изабелле и передал ей большую книгу. Увидев ее, она просияла от радости.

— Ах, Томас! Да ведь это же «Путеводитель»!

— Мне хотелось, чтобы ты раньше других увидела книгу.

Сара нетерпеливо топнула ножкой, Томас повернулся к ней, робко извинившись за то, что уделил столько внимания книге. Она не без удовольствия заметила, что, встретив ее взгляд, Томас вместе с ней почувствовал, как между ними вспыхнул заряд плотского притяжения. Да, день Сары настанет. Тогда она почувствует вкус победы и осуществит долгожданную месть.

«Путеводитель…» вышел в свет в назначенный день. Все хвалили Томаса как замечательного художника, оригинального автора и мастера, полностью изменившего дизайн мебели. Спрос на книгу был столь велик, что вскоре не осталось сомнений — срочно надо печатать следующий тираж.

Томас оказался на гребне славы. Один экземпляр отправили в императорский двор России. Другие разослали по шато и знатным домам Франции. Еще один экземпляр сразу после публикации отплыл в Новый Свет. Он лежал в багаже краснодеревщика по имени Джеймс Уайт, одного из первых подписчиков, который собирался в Пенсильвании изготовлять мебель в стиле Чиппендейла. Тем временем в контору на улице Св. Мартина приходили заказы, а из мастерской отправлялись упакованные в коробки и ящики составные части изысканной мебели, которые либо морем, либо по суше доставят в любой конец страны. Каждую партию мебели сопровождал один из работников Томаса, следивший за тем, чтобы в пути ничего не случилось, а при распаковке мебель не оказалось поврежденной.

Финансовые расходы Томаса приняли огромные масштабы. Его мастерские стали настоящей сокровищницей, в них хранились не только драгоценные сорта древесины, но и яшма, мрамор, золоченая бронза, восточные обои ручной раскраски без единого повторяющегося узора, лакированные панели, гобелены, роскошные шелка из Спитлфилда, дорогие зеркала. При изготовлении мебели Томас по мере возможности сокращал производственные расходы. Резной орнамент на уровне потолка или верхний гребень большого фигурного подсвечника, верхняя часть ламбрекена или карниза изготавливались из материалов более низкого качества, чем элегантные изделия, которые можно было легко рассмотреть вблизи. Поэтому его лучшие граверы делали главную работу, а менее опытные завершали ее, позволяя экономить время и деньги. Он также не использовал ценные породы древесины, когда предметы мебели, особенно кресла, предстояло украшать густой позолотой. Тогда он использовал недорогую буковую древесину, которая вполне подходила наравне с дубом и сосной для изготовления каркасов для комодов, сундуков и тому подобное, а уже потом на эту мебель накладывались узоры для инкрустации. В целом из него получился в высшей степени умелый коммерсант. Одно омрачало его — заказчики по-прежнему не спешили расплачиваться, получив мебель, они радостно делали новый заказ, и оплата мебели первого счета откладывалась до выполнения нового заказа. Томас не мог не страдать из-за того, что просрочена оплата ряда крупных счетов, общая сумма которых достигала тысячи фунтов. Переписку с клиентами вел клерк, однако, самым важным всегда писал сам Томас, вежливо, но в то же время настоятельно прося оплатить счет. Одни письма приводили к желаемому результату, другие возвращались назад с припиской, что счет будет оплачен в удобное для аристократа время и ни днем раньше. Любой ремесленник знал, что требовать от аристократа уплаты долга через суд — все равно что перерезать себе горло, в таком случае в аристократических кругах его подвергнут остракизму и перестанут иметь с ним дело. Одному богу было известно, каких усилий стоило ему угождать тем, кто стоял выше него.

В тот год, когда вышла книга, в жизни Томаса произошло еще одно событие — в предрассветные часы одним декабрьским утром в семье родилась вторая дочка. Ее назвали Мери в честь его матери, и хотя она была ему столь же дорога, как и остальные двое детей, он все еще считал маленькую Кэти светлым лучом в своей жизни. Ее баловали все, кто оказывался рядом с ней. У нее были большие карие глаза, в них играли золотистые огоньки, а волосы, естественно завивавшиеся в мягкие колечки, были цвета примул, весной покрывавших парк Св. Джеймса ковром бледно-желтого цвета.

Когда дела вынуждали Томаса совершать далекие поездки, а такое случалось все чаще, например, в Коршем-Корт недалеко от Бата, где жил лорд Метуэн, и приходилось надолго отлучаться от дома, он больше всего скучал по маленькой Кэти. Мери была еще слишком маленькой, чтобы почувствовать его отсутствие, а Томми рос крепким мальчиком, разумным не по годам, и любил оставаться главным в доме, когда не было отца. Что же касается жены, Томас находил, что она всегда слишком занята заботой о детях и не ощущает его отсутствия. Кэтрин не провожала его в дорогу и не встречала его у двери после возвращения. Их жизнь превратилась в бесцветное существование, они ели за одним столом, делили одну постель, иногда их приглашали к себе близкие друзья, или же они сами принимали их у себя дома. Они больше ничего серьезно не обсуждали, как в прежние дни, когда оба живо интересовались тем, что происходит за стенами дома, и хотя Томас смирился с таким положением, он всегда печалился, когда думал о своей жизни. Брак должен обогащать жизнь мужчины и женщины, а не делать ее серой.

Обычно он ночью спал крепко после того, как работал целый день, даже тревоги о деньгах не могли заставить его долго бодрствовать. Кэтрин же стала спать чутко, все время прислушиваясь, не раздастся ли плач из колыбели, или крик ребенка, если тому приснится кошмар. Когда Кэтрин одной апрельской ночью стала крепко трясти мужа за плечо, ему пришлось стряхнуть сон, пока он сообразил, что она говорит.

— Пожар! Томас, просыпайся! Начался пожар! В мастерских!

Он выскочил из постели, натянул бриджи, схватил пальто и сбежал по лестнице, все еще держа один ботинок в руке. Пожаров страшно боялись все, но краснодеревщик понимал, что складские помещения, забитые мебелью и штабелями сухой, готовой для обработки древесины, за считанные секунды могут превратиться в пылающий факел.

Томас сильно потянул за веревку колокола пожарной тревоги, тот качнулся и зазвонил, сам же устремился к дальнему концу двора, где пылало трехэтажное здание. Позади него проснулся дом Ренни, слуги Томаса выскакивали из постелей, жители соседних высыпали на улицу. Томас схватил два ведра, висевших в ряду других на стене на всякий непредвиденный случай, наполнил их водой из корыта для лошадей, затем ногой вышиб дверь и бросился в дышавший дымом и жаром дом.

Кэтрин быстро одела детей и сама оделась, завернула малышку в шаль и отвела их через газон к дому, где жил Джеймс Пейн. Он куда-то уехал, но она знала домоправительницу, которая без лишних слов приняла к себе трех малышей. Кэтрин смогла вернуться к месту пожара, зная, что детям ничто не угрожает. Со всех сторон на помощь сбежались люди. Кэтрин закатила рукава, пока бежала к заполненному дымом двору, на который с горевшего здания сыпался град искр, похожих на раскаленные докрасна звезды. У каждой ручки насоса стояло по двое вспотевших мужчин, у колодца тоже. Она приблизилась к ближайшему ведру на цепи и начала передавать ведра до тех пор, пока ей не показалось, что у нее отваливаются руки. Кэтрин не видела Томаса, но понимала, что он в самой гуще людей и пытается спасти от огня все, что возможно. Ведра передавались из рук в руки, у Кэтрин иссякли последние силы, и она выпустила ведро из рук. Кто-то сзади взял ее за плечи и оттащил назад. Обессиленная, она опустилась на стул, стоявший у стены.

— Пока отдохните, миссис Чиппендейл.

Она увидела, что это пожилой рабочий, у него была забинтована голова, борода обгорела. С чувством благодарности Кэтрин села рядом с другими женщинами с покрасневшими от дыма глазами и запачканными платьями. Две из них были ее служанки, а третья жена соседа. Одна женщина дала ей попить из оловянной кружки. Кэтрин жадно прильнула к ней.

Пламя, охватившее дом, разбушевалось. Все усилия были направлены на стоявшие рядом две мастерские — нельзя было допустить, чтобы огонь переметнулся на них. На самой высокой крыше уже загоревшейся мастерской с трудом удерживал равновесие какой-то мужчина и забирал ведра с водой у людей, поднимавшихся к нему по приставной лестнице. Это был Томас. Один неверный шаг, и он либо рухнет в бушевавший огонь, который столь отчаянно пытался укротить, либо переломает себе все косточки, упав на мостовую.

— Боже милостивый! — выдохнула она, поднося дрожащую руку к щеке. — Не дай ему упасть!

Тут она с ужасом поняла, каково будет жить без него. Неведомая любовь вырвалась из ее сердца, словно раскаленная добела лава из вулкана, образумила ее сознание и существо, смела девичьи мечты о том, как могла бы сложиться жизнь с мужчиной, который давно покинул этот мир. Впервые Кэтрин поняла, как мало ценила своего мужа и возлюбленного, занявшего место давно исчезнувшей тени.

— Томас! — из ее уст сорвался крик. Она бросилась вперед и начала расталкивать всех руками и плечами, не спуская круглые от страха глаза с человека, который стоял на крыше. Когда она была совсем близко, чья-то рука преградила ей дорогу.

— Не приближайтесь! Здесь опасно!

Кэтрин нырнула под эту руку до того, как мужчина успел остановить ее. Она приблизилась к дому настолько, что почувствовала, как в лицо ей словно из печи ринулась жара. Тут Ренни схватил ее, остановил и потащил назад, дальше от опасности.

— Нет, нет, миссис Чиппендейл! Вам здесь не место!

Она стояла, словно пригвожденная к земле, и неотрывно следила за мужем. Ее толкали люди, тушившие пожар, но она продолжала стоять до тех пор, пока рассвет не рассеял темное небо и пламя начало униматься. Сероватые столбы дыма то тут, то там указывали, какие еще зоны тлевшего огня следует тушить. Наконец, Кэтрин увидела, что Томас приблизился к лестнице и спускается вниз, у него было уставшее и почерневшее лицо, руки опухли и покраснели. Он пересек двор и направился к другому месту, где требовалась помощь. Она бросилась к мужу и упала бы в его объятия, если бы он, отвыкший от проявления любви со стороны жены, машинально не схватил ее за плечи.

— Ты цела? А где дети?

— Они в безопасном месте. Им ничто не угрожает. — Кэтрин тяжело сглотнула, неожиданно ею завладела та же парализующая робость, какую она пережила, когда Томас впервые увидел ее обнаженной. Она готова была признаться, что любит его, но потеряла дар речи, у нее перехватило дыхание, ноги подкашивались.

— Возвращайся в дом, — сказал Томас, похлопав ее по плечу. — Не бойся, огонь дальше не распространится.

Томас поспешил на помощь тем, кто продолжал укрощать огонь. Кэтрин провожала его унылым взглядом, беспомощно опустив руки. Благоприятное мгновение было упущено и, вероятно, навсегда. Кэтрин никогда не говорила ему ласковых слов, не откликалась на его нежные слова, которые он шептал ей в тот ужасный момент истины, когда они смотрели друг на друга, стоя по разные стороны бездны взаимного несчастья. Позднее, когда они попытались примириться, жизнь пошла по иному руслу. Сама Кэтрин не привыкла выказывать открытую любовь даже детям, которых обожала. Как же она могла надеяться, что все будет иначе в те волшебные моменты, когда смотрела прямо в глаза мужчине, которого по-настоящему любила?