Мариетта подняла покрытую бархатом крышку коробки. Ее зеленые глаза расширились при виде золотой маски на все лицо, которая сверкала со своего ложа из черного атласа. Странная дрожь пробежала по спине девочки.

— Кто заказал эту маску, мама? — спросила она осторожно, вспоминая, что несколько дней назад видела, как ее вдовствующая мать, работавшая надомницей в магазине в Венеции, покрыла ее вторым слоем специальной рыжевато-красной краски, подготавливая к позолоте.

Тогда это была просто еще одна маска среди многих в мастерской, но теперь, недавно возвращенная от позолотчика, она каким-то образом ожила. Массивный нос, с глубокой выемкой подбородок, широкие лоб и скулы и хорошо очерченный рот выдавали мужские черты.

— Я ничего не знаю о покупателе, за исключением того, что основа была сделана со слепка с его лица. — Каттина Фонтана подняла вверх глаза, оторвавшись от пришивания блесток. Каждое движение требовало усилия из-за плохого состояния ее здоровья. Ее пристальный взгляд с нежностью задержался на двенадцатилетней дочери.

— Почему кто-то захотел сделать свое собственное изображение в маске? — Мариетта была заинтригована. — Маски предназначены для того, чтобы скрывать, а не выдавать личность тех, кто их носит.

— Она будет использоваться для светских мероприятий, где все знают молодого человека, а не маску для маскировки. Я подозреваю, что у него много масок, и он заказал именно такую, которой мог бы произвести впечатление на своих друзей.

— Откуда ты знаешь, что он молод?

— Я не знаю, — согласилась Каттина, — мне так кажется. Теперь прикрепи к маске ленты для завязки, как я тебя просила.

Каттина вернулась к шитью, хотя ее руки дрожали от слабости. Постоянный кашель мучил ее последние несколько месяцев. Хотя болезнь придала сероватую бледность ее лицу и сделала впалыми ее щеки, она не могла до конца уничтожить ее красоту, которую унаследовала ее дочь.

Блестки, которые нашивала Каттина, отбрасывали маленькие искорки света. Это была последняя маска, над которой она работала. Она должна была серьезно поговорить с Мариеттой о том, что должно было случиться на следующий день.

Мариетта осторожно взяла золотую маску из коробки и положила ее на стол перед собой. Затем отмерила две длины черной шелковой ленты для завязок, продела ленту сквозь маленькое отверстие с каждой стороны и закрепила.

— Этот венецианец, должно быть, богат, раз он заказал такую дорогую маску ради причуды, — заметила она, когда снова закрыла крышку коробки. У нее возникло странное чувство, что маска продолжает пристально смотреть на нее сквозь коробку.

— Если он член одной из богатых и знатных семей, это пустяк для него. Тем не менее это и вложение денег, потому что он сможет носить ее всю жизнь.

— Как я буду носить свою! — Тряхнув длинными рыжевато-золотистыми волосами, Мариетта открыла ящик, взяла из него маску моретты, которую ее мать сделала некоторое время назад, и приложила ее к своему лицу.

— Пусть это всегда будет удовольствием для тебя, дитя. — Каттина радовалась тому, что сделала эту маску в качестве рождественского подарка Мариетте. Маску моретты носили женщины всех социальных классов в Венеции, по словам Изеппо Марчелло, барочника, который курсировал между сердцем Самой Спокойной Республики и Падуей. Именно Изеппо доставлял работу Каттине, а затем забирал у нее готовые маски. Он пообещал помочь им переехать в тот день, который наступил гораздо раньше, чем ожидала Каттина.

Мариетта начала упаковывать готовые маски в коробки, приготовленные для Изеппо. Когда-то эта мастерская была плотницким магазином ее покойного отца, но его инструменты были давно проданы, и стены были теперь покрыты масками, изготовленными ею и ее матерью. На полках стояли коробки со сверкающими, усыпанными блестками украшениями, мягкие перья, которые покачивались от малейшего дуновения ветра, стразами, которые сияли разными цветами. Там были полосы тонкого, как паутина, кружева Бурано, газовая ткань оттенка рассвета и разноцветье лент. Менее красочными были маски, которые еще предстояло украсить, сделанные из папье-маше, кожи или вощеного холста.

Начав работать, Мариетта промурлыкала несколько тактов, а потом начала петь любимую старую песню, которой научил ее отец, когда ей было три года. Она пела о Коломбине, девушке, находящейся в услужении, любимой Арлекина, который был доведен до безумия ее кокетливыми манерами. Песня рассказывала о ее капризности, когда она танцевала во время карнавала, ускользая от влюбленного в галереях площади Святого Марка, на мосту Риалто, у галантерейного магазина Мерсерии и даже в гондоле, когда она закрыла клапаны фельзе, черный деревянный навес, чтобы он не увидел ее. Но он всегда находил ее, для того чтобы снова потерять.

Это была не очень веселая песня, но Мариетту всегда трогала ее горько-сладкая тема. Когда мать тихонько поаплодировала ей, Мариетта посмотрела на нее с улыбкой.

— Ты спела ее очень хорошо сегодня.

— В самом деле? — Мариетта была польщена. Для нее было так же естественно петь, как и дышать. Она с самого раннего детства помнила тенор покойного отца, но люди говорили, что нет ни одного уроженца Венеции, кто бы не умел петь или играть на музыкальном инструменте. Она была горда, что унаследовала его музыкальный дар и что его кровь течет в ее венах.

Когда Мариетта начала другую старую песню, яростный приступ кашля сотряс тело Каттины. Мариетта побежала за бутылкой травяного сиропа и налила немного в чашку, но Каттина пока не могла его выпить. Когда тряпка, которую Каттина прижимала ко рту, покрылась пятнами крови, Мариетта испугалась, что ее мать истечет кровью до смерти. Когда кашель наконец прекратился, девочка поднесла чашку к губам изможденной матери.

— Я помогу тебе дойти до кровати, мама.

Мариетта поддерживала Каттину, когда та шла от мастерской вверх по каменной лестнице. Когда наконец Каттина легла, Мариетта села рядом с ней.

— Я должна кое-что сказать тебе, — сказала Каттина, сжимая руку своей дочери. — Когда Изеппо будет забирать коробки с масками утром, мы с тобой должны быть готовы отправиться с ним в Венецию.

— Ты не очень здорова, чтобы ехать куда бы то ни было! Ты должна отдыхать.

— Утром мне снова будет лучше.

— Но почему ты решила уехать отсюда? Давай подождем, пока тебе не станет лучше.

— Мы должны ехать, дитя мое. Ты помнишь, как я говорила о тех четырех музыкальных консерваториях в Венеции для девочек, которые не могут заплатить за свое содержание и обучение? Они известны своими хорами, где девочки поют как ангелы, и превосходными оркестрами. — Каттина улыбнулась тому, что говорила, а ее руки в это время нервно дергали одеяло. — Неудивительно, что посетители Венеции — являются ли они жителями соседних итальянских государств или иностранцами, которые путешествуют по Франции, Италии и Швейцарии для завершения образования, — считают необходимым во время своего пребывания в стране услышать этих юных певиц и музыкантов. Изеппо говорит, что люди благородного происхождения стоят в длинных очередях, чтобы купить билеты на такой концерт.

— В самом деле?

— Самое лучшее из этих мест — Оспедаль-делла-Пиета, твой отец когда-то сделал музыкальные подмостки для оркестра. Это было до того, как я познакомилась с ним. Именно в Пиету я повезу тебя. Там ты будешь жить и получишь образование, будешь развивать свой голос, такой приятный и чистый.

Мариетта начала дрожать от шока и волнения.

— Нет! — выкрикнула она. — Я не хочу оставлять тебя! — Она наклонилась вперед, чтобы обнять мать. — Пожалуйста, не заставляй меня уезжать! Ты не сможешь работать одна, и не будет никого рядом с тобой, когда ты кашляешь. Все, чего я хочу, — это быть с тобой!

Каттина прижала дочь и слегка покачала ее, стараясь удержать слезы.

— Но я тоже поеду туда. Понимаешь, как только я узнаю, что ты в безопасности и за тобой присматривают, я отправлюсь в монастырь в Падуе, где монахини будут ухаживать за мной.

— Я пойду с тобой.

— Это невозможно: туда принимают только больных.

— Я поступлю в монастырь как послушница, и тогда монахини будут вынуждены разрешить мне ухаживать за тобой.

— Нет, Мариетта. Ты слишком похожа на своего отца, чтобы навсегда заточить себя в монастыре. Я выбрала то, что для тебя будет самое лучшее.

Мариетта села, глотая рыдания:

— Я с нетерпением жду, когда ты поправишься. Больше чем чего-либо еще на всем свете.

— Я знаю. Но давай подумаем, что ожидает тебя. Ты поедешь в город моря, о котором твой отец никогда не уставал говорить. Завтра мы с тобой увидим его в первый раз.

— Почему он никогда не брал тебя туда?

— Он не мог. В Самой Спокойной Республике очень суровые законы, а твой отец убежал до того, как было выполнено соглашение.

— Почему он убежал?

— У него был хитрый хозяин, который не хотел потерять хорошего мастера и устраивал интриги, чтобы продлить ученичество. В двадцать один год твой отец решил больше не работать на него и нарушил закон, уйдя от него. Я познакомилась с моим дорогим Джорджио, когда он шел через деревню в поисках работы. Даже маленький проступок может быть жестоко наказан в Венеции. — Каттина увидела, как ее дочь задрожала, и заговорила спокойнее: — Ты никогда не совершишь проступка, за который могут наказать.

— А если я убегу из Пиеты?

Каттина вздохнула так глубоко, что начался следующий приступ кашля. Когда приступ прошел, она крепко взяла Мариетту за запястье.

— Пообещай мне, что ты никогда оттуда не уйдешь! Дай слово, что будешь находиться там, пока не превратишься в молодую девушку с полностью сформировавшимся голосом.

— Обещаю! — Мариетта боялась, что из-за нее мама может снова начать кашлять.

— И будешь стараться извлечь из всего пользу и упорно трудиться?

— Да!

Каттина закрыла глаза. Девочка непременно сдержит данное ей слово.

Потом она вновь взглянула на дочь и провела рукой по ее лицу.

— Ты будешь счастлива в Пиете, я уверена. У них такие богатые спонсоры и колоссальные сборы от их концертов, что девушек должны хорошо кормить и покупать им хорошую одежду. Твой отец рассказывал мне, что, где бы девушки ни выступали, их одевают в роскошные шелковые платья и вплетают им в волосы живые цветы.

Мариетта подумала, что ни один живой цветок не будет сочетаться с ее рыжими волосами, но не посмела ничего возразить против придуманного для нее плана из страха, что мама начнет плакать или, еще хуже, у нее случится новый приступ.

— Ты же придешь навестить меня в Пиету, когда поправишься, правда, мама?

Каттина притянула к себе дочь. Она боялась, что у нее снова начнется приступ в столь неподходящий момент. Было бы слишком жестоким сказать теперь Мариетте, что все четыре музыкальных оспедаля были основаны для детей сирот и подкидышей женского пола. Мариетта не являлась таковой, но ей совсем скоро суждено стать сиротой.

— Возможно это или нет, моя дорогая, но я всегда буду с тобой.

Внизу послышался чей-то голос. Мариетта выскользнула из материнских объятий и устремилась вниз по ступеням, узнав пришедшего.

— Мы здесь, — крикнула она.

Синьора Тиепо, огромная и добродушная, была одной из немногих женщин деревни, которая делала все, чтобы помочь больной подруге. Когда она поднялась наверх в комнату, то очень расстроилась, увидев Каттину в таком жалком состоянии. Мариетта оставила их и пошла в мастерскую, чтобы закончить упаковку масок, и не слышала, как Каттина рассказывала подруге, что их ожидает завтра.

— Я тебе говорила раньше, как говорю и теперь, — проговорила синьора Тиепо, садясь на краешек кровати, — у вас не осталось родственников, и я хочу взять к себе Мариетту. Я позабочусь о ней как о своем собственном ребенке.

— Я знаю, — хрипло ответила Каттина, — и благодарна тебе за это предложение, но мне нечего больше дать Мариетте, кроме этой возможности стать настоящей певицей.

— Я согласна, у нее приятный голос, но Венеция… — Женщина не закончила предложение и мрачно покачала головой. Рожденная в Венеции, она знала о Самой Спокойной Республике больше, чем ее больная подруга. Управляемая плеядой дожей, каждого из которых избирали на пожизненный пост, и советом аристократов, Венеция была когда-то главным морским портом Средиземноморья и богатейшим торговым центром. Теперь, после многих лет войны и политического противоборства, произошло много перемен: в августе 1775 года Венеция все еще владела колониями вдоль побережья, но большая часть империи приходила в упадок, ее былая мощь была подорвана гедонизмом и раздорами. Венеция несла в себе столько же зла, сколько и красоты: кишащая тысячами куртизанок, она была известна в Европе как притон для развлечений. А для ежегодного карнавала, продолжающегося с октября до кануна Великого поста, общественные беспорядки процветали, поощряя все виды распутства и бесстыдства.

— Мариетта будет в безопасности в Пиете, — настаивала Каттина, зная о мыслях в голове соседки. — За девочками присматривают на всех стадиях. Они поют для публики за решетками или с высоких, расположенных ярусами хоров.

— Но откуда ты знаешь, что Мариетта будет принята, когда вы доберетесь туда? — Синьора Тиепо спрашивала, чувствуя, что ее долг — говорить обо всем прямо. — Эти оспедали были основаны для беспризорных детей Венеции, а не для детей из других мест.

— У меня есть причины для этого, — твердо ответила Каттина.

Синьора Тиепо села поудобнее и вздохнула про себя. Те музыкальные подмостки! Только потому, что они были заказаны покойным священником-композитором Антонио Вивальди, который был преподавателем Пиеты в свое время. Несмотря на все, что знала эта больная женщина, те музыкальные подмостки могли быть давным-давно выброшены и заменены новыми. Протянув натруженную руку, Тиепо сжала пальцы своей подруги.

— Обещай мне одну вещь, Каттина, — попросила она. — Если Мариетту не примут в Пиете, ты привезешь ее обратно сюда ко мне и позволишь себе до конца жить в покое и без сожалений.

— Ты очень добра, но все будет хорошо.

— Когда ты собираешься рассказать ребенку, насколько ты действительно больна?

— Как только ее примут в Пиете, я попрошу у руководителей разрешения побыть с ней наедине. У Мариетты смелое сердце. Мы с ней будем храбрыми вместе.

Широкое крестьянское лицо синьоры Тиепо выразило сострадание.

— Пусть благословение Господа будет с вами обеими.

Когда на следующий день пришел Изеппо, Каттина с Мариеттой были готовы к путешествию. Очевидное ухудшение состояния здоровья Каттины со времени его предыдущего визита очень расстроило барочника. Он сам бы охотно доставил девочку в Пиету, но так как Каттина заранее попросила его отвезти их двоих, то Изеппо не настаивал на том, чтобы взять одну Мариетту.

Он весело улыбнулся Мариетте.

— Так ты едешь в Венецию? Ну, ты и так уже поешь, как жаворонок, а скоро затмишь всех остальных учеников Пиеты.

Мариетту охватило отчаяние, но она постаралась думать о том, что ее мать будет получать должный уход, чтобы поправиться, а занятия, которые будет посещать она сама, позволят ей стать профессиональной певицей или учительницей музыки. Она сможет обеспечить хорошую жизнь для себя и своей матери.

— Это будет больше, чем пение, синьор Изеппо, — ответила она. — Я также буду получать образование.

— Правда? — воскликнул он с притворным удивлением, кустистые брови поднялись. — Я не удивлюсь, если ты выйдешь замуж за венецианского дожа!

Его шутка вызвала улыбку на лице Мариетты.

— Дож уже женат, и он слишком стар для меня!

— Осмелюсь сказать, что ты права, — произнес он с притворным сожалением, — но следующий может не быть, и я хотел бы получить приглашение выпить бокал вина в герцогском дворце. Ты запомнишь это?

— Я запомню, но это не будет иметь никакого значения.

Каттина с благодарностью посмотрела на Изеппо. Он помогал ей и ее дочери преодолеть один из самых худших моментов в их жизни. Она послушалась его, когда он посоветовал ей подождать на лавочке снаружи до тех пор, пока все будет готово. Он быстро забрал из мастерской коробки с готовыми масками, а также оставшиеся основы и другие материалы, которые больше не были нужны. Мариетта положила специально заказанную маску в контейнер и проводила его вниз, туда, где была пришвартована его баржа, нагруженная не только товарами, привезенными из Падуи, но и большими корзинами с дынями, виноградом и персиками, которые попросили перевезти местные жители. Приемный сын Изеппо, Джованни, расставлявший эти корзины, прокричал приветствие Мариетте. Она спустилась вниз по деревянным ступеням к берегу, взошла на борт и передала ему коробку с маской.

— Позаботься особенным образом об этой, Джованни. Она позолочена.

— Позолочена, в самом деле!

Затем она помогла Джованни сложить несколько старых покрывал и поблекших от солнца подушек, чтобы устроить удобное место для ее матери.

— Синьора Фонтана укроется здесь, под навесом, — сказал молодой человек.

Успокоенная Мариетта побежала обратно вверх по ступеням за Изеппо, который ушел, чтобы привести ее мать.

Катина была окружена соседями и их детьми. Казалось, что вся деревня пришла, чтобы проститься с Мариеттой. Все взрослые знали, что этот отъезд значил для них обеих, и не было ни одной женщины, у которой глаза не были бы наполнены слезами. Изеппо предложил Каттине опереться на его руку, но ее бил кашель. Когда он увидел, что она не может даже подняться со скамейки, он взял ее на руки. Глядя через плечо, он позвал Мариетту, которая получала маленькие подарки в виде пирожных и засахаренных фруктов для путешествия.

— Усердно учись, маленький жаворонок!

Мариетта вырвалась из объятий готовой расплакаться синьоры Тиепо и побежала догонять Изеппо. Печаль, исходящая от женщин, вновь пробудила ужасные опасения в ее душе. Как будто они думали, что она никогда больше не вернется домой.

Каттину удобно усадили при помощи подушек, прислоненных к импровизированной кровати, и Мариетта стала на колени, чтобы обернуть ее шалью. На берегу Джованни с хлыстом в руке запрыгнул на спину большой тягловой лошади, которая должна была тащить баржу на буксирном канате. При крике его приемного отца он стегнул кнутом лошадь, и она тяжело пошла вперед.

Мариетта смотрела, как буксирный канат и баржа начали двигаться. Дети собрались на берегу, чтобы проводить ее. Она печально махала им рукой до тех пор, пока они не скрылись из виду.

Каттина закрыла глаза. Она никогда не чувствовала себя такой слабой, боль в груди была очень острой. Голоса Изеппо и Мариетты слышались как будто издалека, и все казалось немного нереальным. Она предполагала, что прошло какое-то время, когда ей предложили поесть, но она отказалась, хотя сделала несколько глотков вина.

— Здесь так много можно увидеть, мама, — сказала Мариетта.

— Я хочу отдохнуть, — ответила Каттина слабым шепотом. — Разбуди меня, когда мы приедем в Венецию. — Сон уже уносил ее прочь.

Мариетта надеялась, что ее мать сможет бодрствовать на обратном пути, потому что у Изеппо было много забавных историй о различных достопримечательностях. Были они правдивыми или выдуманными, не имело значения, потому что, когда Каттина смеялась, это облегчало ее ужас, который гнездился как тяжелый камень в ее душе. Они проезжали мимо ферм и виноградников и увидели останки руин римского дворца. Им встречались расположенные для удобства близко к речным берегам огромные виллы, многие работы Палладия. Они были розового, кремового, желтого, персикового или белого цвета. Многие семьи жили в этих резиденциях, и можно было видеть хорошо одетых детей, дам с зонтиками, мужчин на лошадях. У одной из самых роскошных вилл с весело раскрашенной пассажирской баржи сходила группа молодых людей в вихре фалд фраков и трепета вееров. Дверь виллы была гостеприимно распахнута, чтобы принять их.

— Это вилла Торриси, — сухо сообщил Изеппо. — Она выглядит так, будто там сегодня все хорошо.

— Почему не должно быть хорошо? — спросила Мариетта, думая, что это одна из самых красивых вилл, которые она видела вдоль берегов реки.

— Семья Торриси и семья Селано враждуют друг с другом в течение столетий. Истоки вендетты уходят в глубь четырнадцатого столетия, когда невеста Торриси была похищена из-под венца Селано, который женился на ней. Только на прошлой неделе состоялась битва на шпагах между Торриси и Селано на мосту: каждый требовал, чтобы его пропустили первым.

Мариетта посмотрела на виллу с новым интересом. В их деревне тоже случались ссоры между темпераментными семьями и кулачные бои по случаю, но эти конфликты никогда не длились долго. Как же можно испытывать дурные чувства в течение сотен лет?

Мариетте позволили недолго ехать на тягловой лошади, в то время как Джованни шел рядом. Ее мать продолжала спать, только изредка начиная кашлять. Когда путешествие по реке приближалось к концу, и баржа проходила через ворота шлюза Маранзини, Мариетта поняла с почти невыносимой тоской, как мало времени она уделяла своей матери.

На последнем этапе путешествия через лагуну к Венеции, баржу тянул ремулико с сильными мужчинами на веслах. Изеппо увидел, что Мариетта прижимается к матери, держа спящую женщину за руку.

К тому времени, когда они достигли таможни, солнце начало садиться. Изеппо уладил формальности, в то время как Джованни следил за выгрузкой товара. Затем Изеппо снова ступил на борт и стоял, глядя на спящую женщину и маленькую девочку, заснувшую рядом с ней.

— Грустное дело, — сказал он хриплым голосом своему приемному сыну, и тот кивнул.

Изеппо казалось, что Каттина во время путешествия как-то изменилась. Он был рад, что сон избавил ее от тягот прощания, которое ожидало ее.

— Каттина, — позвал он, легонько встряхивая ее за плечо, — мы в Венеции.

Она пошевелилась, и ее движение разбудило Мариетту, которая резко села и потерла глаза, затем затаила дыхание, изумляясь тому, что находилось перед ней. Солнце садилось за золоченый город, который, казалось, плавал на жидком золоте.

— Это волшебное место! — воскликнула она, моментально забыв, почему оказалась здесь. Затем пришло болезненное понимание реальности, и она с плачем повернулась, чтобы обвить руками шею матери.

Каттина нежно погладила ее и вопросительно подняла глаза на Изеппо.

— Это оспедаль?

Он покачал головой.

— Нет. Это таможня. Я заказал гондолу, которая ждет, чтобы отвезти нас в Пиету.

Изеппо пришлось поднять Каттину на ноги, и она качалась рядом с ним, пока они не ступили с баржи на набережную. Джованни, оставленный присматривать за баржей, попрощался с Мариеттой, когда она последовала за своей матерью. Изеппо понадобилась помощь гондольера, чтобы осторожно посадить Каттину в гондолу. Затем, когда Мариетта заняла место рядом с ней, Изеппо опустился на боковое сиденье, гондола пустилась в путь, направляясь к широкой улице для гулянья, которая шла на восток от Дворца дожа и называлась Рива-делла-Скьявони. Мариетта не видела ничего вокруг: она уткнулась лицом в плечо матери, которая обхватила ее руками, и вздрогнула, как будто ее ударили, когда через некоторое время прозвучал голос Изеппо:

— Вон Оспедаль-делла-Пиета.

Она заставила себя посмотреть на большой особняк с простым фасадом, его окна были загорожены решетками с внутренними ставнями.

— Это большой дом, — прошептала она.

Украшенный вход выходил на улицу для гулянья, его углубленный дверной проем охранялся железными воротами. С восточной стороны здания был узкий канал, а с западной части к нему примыкала значительных размеров церковь. Изеппо сказал:

— Это церковь Санта Мария делла Пиета, одно из мест, где хор и оркестр оспедаля дают концерты.

Каттина прошептала своей дочери:

— Это там ты будешь петь однажды.

Мариетта сильнее прижалась к ней. Каттина погладила волосы дочери. Гондола подошла ближе к Рива-делла-Скьявони, и женщина при свете единственного фонаря, освещающего его главный вход, увидела, что в воротах внизу есть отверстие достаточно большое для передачи маленьких подкидышей. Неожиданное сомнение охватило ее, пронзая холодом. Впервые она начала бояться, что ее дочь могут не принять. Когда гондола оставила бухту Святого Марка, чтобы скользнуть под мостом в боковой канал, Каттина увидела, что и у входа с воды в оспедаль ворота имели точно такое же отверстие. Гондола подошла к ступеням.

Изеппо велел Мариетте высаживаться первой, но она потянулась, чтобы поддержать Каттину, когда двое мужчин подталкивали ее вверх по ступеням. Что касается самой Каттины, она чувствовала себя совершенно обессилевшей, ее колени готовы были подогнуться в любой момент. Затем дверь открылась, и одетая в белое монахиня сделала шаг к воротам.

— Да? — произнесла она вопросительно.

Каттина схватилась за прутья решетки, чувствуя, что жизнь покидает ее. Она выкрикнула единственную отчаянную мольбу:

— Будьте милосердны, приютите моего ребенка!

Когда мать потеряла сознание, Мариетта пронзительно вскрикнула. Если бы Изеппо не поддержал Каттину, она бы выскользнула у него из рук и исчезла в темной воде.

События следующих нескольких часов почти стерлись из памяти Мариетты. Все, что она могла вспомнить, — Изеппо несет ее мать в здание.

Каттину положили в кровать с помощью дежурных монахинь. Священник из церкви Ла-Пиета исполнил последние ритуалы. Мариетта сидела, держа руку матери. Изеппо, которому монахини разрешили остаться с ребенком, разбудил ее как раз перед наступлением кончины матери. Каттина открыла глаза и посмотрела на дочь со слабой улыбкой. И умерла.

Изеппо дал полный отчет о Мариетте старшей монахине, сестре Сильвии, которая записала все для попечителей. Он хотел взять Мариетту к себе домой и даже поторапливал ее, чтобы она пошла с ним в вестибюль, намереваясь увести ее, но монахини остановили его. Его предложение привезти ее обратно через месяц или два тоже были отвергнуты. Сестра Сильвия положила властную руку на плечо Мариетты.

— Этот ребенок теперь под нашей опекой, синьор. Желания умирающей женщины нельзя игнорировать. Это дом сострадания с хорошей репутацией.

Изеппо не оставалось ничего другого, как уехать. Когда дверь открылась, он помедлил, чтобы оглянуться на ребенка, уныло стоящего рядом с монахиней. Ее руки безвольно свисали по бокам, рыжие волосы взъерошились вокруг бледного, залитого слезами лица, ее тусклое крестьянское платье контрастировало с белоснежной одеждой монахинь.

— Я вернусь, чтобы проведать тебя, Мариетта, — пообещал он.

— Никаких посещений, — заявила монахиня, делая знак слуге закрыть дверь и ворота за ним, — кроме как по предписанию.

Мариетта ничего не сказала. Горе сдавило ей горло, и она не могла говорить.