За три года, проведенные в Пиете, прежняя жизнь Мариетты потускнела до горьких воспоминаний. Нельзя было сказать, что она действительно привыкла к приюту, хотя радость от пения и того, что ее голос развивали, давала ей определенные виды на будущее. Девушка обсуждала свои чувства с подругой Еленой Бачини, утром их должен был прослушать маэстро ди Коро, чтобы решить, можно ли принять их в главный хор Пиеты. До тех пор обе состояли в дополнительном хоре и пели только за решетками во время служб в соседней церкви Санта Мария делла Пиета, и только тогда, когда главный хор пел в соборе, огромном здании, которое было личной часовней дожа, или в кафедральном соборе.

— Я хотела бы так не нервничать, — по секрету сообщила Мариетта, застегивая корсаж своего красного платья, которое было униформой девочек из Пиеты, — но так много зависит от того, как мы споем сегодня. На кону больше, чем честь попасть в главный хор. Быть принятыми означает возможность выхода во внешний мир на публичные выступления. Это будет как вдох свободы.

Она слегка нахмурилась, как будто снова услышала отдающий эхом удар двери, которая навсегда отделила ее от всего, что она знала в прошлом. Тем не менее она не была несчастна в Пиете. Ее натура была слишком живой и жизнерадостной, поэтому она извлекала лучшее из всего, что было, но так никогда полностью и не привыкла к этой суровой жизни. Дисциплина в Пиете была строгой, какой она и должна быть у нескольких сотен девочек всех возрастов под ее крышей, но во всем остальном там была расслабленная и приятная атмосфера, сопровождающая изучение музыки.

— Я боюсь, что возьму неправильную ноту. — Елена стонала в отчаянии, когда расчесывала свои мягкие светлые волосы. Она все еще стояла в нижних юбках с подкладками на бедрах, чтобы поддерживать юбки на боках в соответствии с модой. Попечители поощряли интерес ко всем модным вещам. Большинство других девочек в дортуаре уже были одеты и выходили, чтобы спуститься вниз по лестнице.

— Я думаю, что умру, если мне придется пережить еще один карнавал, не выходя за пределы стен Пиеты.

После того как ее родители умерли, когда Елена была еще ребенком, ее воспитывала двоюродная бабушка. После смерти этой дамы Елена была определена в оспедаль адвокатом-опекуном, который вносил плату за ее обучение. Она приехала через несколько недель после Мариетты, и две вновь прибывшие девочки стали близкими подругами.

Мариетта застегнула последнюю пуговицу и бросила сияющий взгляд на подругу.

— Расскажи мне еще раз, как вы веселились с твоей двоюродной бабушкой.

Елена засмеялась.

— Ты потакаешь мне, потому что знаешь, как я люблю говорить об этом. Я тебе рассказывала про тот год, когда пошла на карнавал, одетая в желтое, красное и золотое? Костюм был переделан из старых карнавальных платьев, которые бабушка Люсия хранила со времен своего девичества. Ты должна была видеть нас, Мариетта! — Она перестала расчесывать волосы и широко раскинула руки. — Мы обе были в масках, и на ней было старое пурпурное домино. Мы пели, и танцевали, и увертывались от яичной скорлупы, полной розовой воды, которую молодые люди бросали в толпу. А восхитительные фейерверки! Не нужно было выползать тайком из кровати, чтобы попытаться увидеть их из окна, как мы делаем теперь. Можно было стоять на площади Святого Марка под куполом из разноцветных звезд. Все это я увижу снова, хотя и на расстоянии, если только маэстро выберет меня сегодня!

— Я уверена, что тебя выберут, но поторопись, или мы опоздаем на завтрак.

Мариетта взяла серебряный медальон с выдавленной буквой «П», обозначающей Пиету, и надела цепочку с ним себе на шею. В четырнадцатом веке, когда была основана Пиета, ее сиротам выжигали П на ступне в момент поступления, но эта традиция была заменена в эти более просвещенные времена ношением медальона.

Елена последовала совету Мариетты и начала надевать свое красное платье, но не переставала говорить:

— Когда я стану одной из двух примадонн главного хора — ты будешь второй, — думаю, меня станут называть Розой Пиеты.

Для публики не было необычным давать описательные названия любимым певицам Пиеты. Теперешняя примадонна, молодая женщина по имени Адрианна, была известна по всей Европе как Венера Пиеты. Мариетта не сомневалась, что Елена добьется успеха со своей внешностью: светло-золотистыми волосами, лицом цвета розовато-белого фарфора и слегка вздернутым носом, ртом чрезвычайной свежести и глазами удивительно глубокого синего цвета. Елена в самом деле была подобна розе и являлась воплощением венецианского идеала красоты.

«Как я должна называть себя?» — размышляла Мариетта с широкой улыбкой.

— Я не могу придумать никакого названия, которое подошло бы мне.

Елена подняла бровь.

— Это просто. Ты будешь Пламя Пиеты!

Мариетта ужаснулась:

— Неужели мои волосы настолько рыжие?

— Нет! — Со смехом Елена взяла Мариетту за плечи и повернула к зеркалу в серебряной оправе. — Это изумительный цвет: красный как медь в солнечном свете и темно-бронзовый в свете свечи. Это именно тот красивый оттенок, который любил использовать великий художник Тициан. Но это только часть образа. Это ты сама. Разве ты не видишь?

Мариетта критически изучила свое отражение. Ее хорошо расчесанные волосы отливали глянцевым блеском, а ее длинноватая шея была тонкой. Она предполагала, что глаза и ровные белые зубы были ее лучшими чертами, а другие девушки завидовали ее длинным темным ресницам, но она не видела больше ничего, на что можно было бы обратить внимание. Взяв ручное зеркальце, она повернулась боком, чтобы увидеть свое отражение в профиль в зеркале на стене. Ее нос казался длинным и тонким, а подбородок слишком выдавался, чтобы соответствовать ее идеализированному понятию о красоте. Даже на щеках были видны маленькие впадины под скулами.

— Скорее Одуванчик Пиеты, — пошутила она печально.

— Тигровая лилия, — исправила Елена, развеселившись. — Это более лестно. — Она считала забавным, что, так проницательно оценив собственную внешность, Мариетта не смогла увидеть отраженную в ее собственном лице красоту другого века. У нее было то же самое тонконосое сдержанное лицо, как и те, что смотрели со средневековых полотен. Любой человек знал, что те женщины происходили из более раннего столетия, потому что их внешне покорные позы были полны огня и бурной страсти. Мариетта сама заметила это, когда их водили смотреть некоторые ранние работы светского искусства. Елена пристально посмотрела на подругу. Увидела ли Мариетта себя наконец?

Мариетта посмотрела вниз в ручное зеркальце, затем быстро отложила его в сторону. Она увидела поднимающийся в ее глазах определенный блеск, в котором смогла распознать выражение всех сильных смешанных желаний, атаковавших ее временами, заставлявших ее желать вырваться из Пиеты, чтобы обнаружить, что ждало ее во внешнем мире. Но она должна быть терпеливой. Ей повезло, что у нее была музыка, заполнявшая все часы бодрствования. Ее любовь к пению была всепоглощающей и будет ее главной опорой на протяжении всей жизни. Возможно, Елена была права, и такие страсти действительно делали из нее яркое пламя.

После завтрака две подруги пошли каждая своей дорогой, чтобы встретиться снова на прослушивании днем. Каждая должна была провести певческий урок между своими собственными практическими занятиями — Мариетта на клавесине, а Елена на флейте. В оспедале существовала пирамидальная система обучения музыке, когда более старшие девочки передавали свои музыкальные знания тем, кто был на год моложе. Достигнув определенного стандарта, ученики переходили в класс маэстро, мужчины или женщины, которые были хорошо образованны и считались лучшими учителями, коих можно было найти где бы то ни было. Ученики, у которых не наблюдалось явного дара к музыке, могли посредством прилежных занятий и продолжительной упорной работы добиться неплохих результатов.

Для тех, у кого не было ни желания, ни склонности к занятиям музыкой, всегда существовала служебная часть Пиеты.

Когда Мариетта вошла в комнату для прослушивания, она обнаружила, что Елена пришла раньше нее и теперь осторожно выглядывала из окна. Она повернулась и сделала знак рукой Мариетте, чтобы та подошла.

— Подойди и посмотри, — прошептала она оживленно. — Но так, чтобы они не видели тебя.

Мариетта присоединилась к ней и посмотрела вниз через внешнюю декоративную решетку. Берег Скьявони был любимым местом для прогулок венецианцев, а также иностранных гостей, а Пиета всегда оставалась объектом любопытства. Два хорошо одетых молодых человека внизу последовали поведению многих посетителей, отбросив в сторону все манеры в попытке разглядеть что-то в одном из окон первого этажа. В городе, где сексуальные удовольствия можно было легко получить, непорочная таинственность тщательно охраняемых девушек Пиеты была часто непреодолимым стимулом. Мариетта, которая могла видеть только верхушки трехрогих шляп молодых людей, веселилась так же, как и Елена, слушая их замечания. Они были итальянцами, их акцент не был венецианским.

— Эта никудышная решетка отбрасывает тень. Что ты видишь, Роберто?

— Никаких девушек, к сожалению.

— Это гостиная. Там есть мебель.

— И дверь, Гвидо. Может быть, если мы немного подождем, какая-нибудь из красавиц войдет сюда?

Две девушки прижали ладони ко ртам, чтобы удержать свой смех. Салон внизу был приемной зала заседаний совета попечителей, и, так как не было никакого собрания, она будет пустовать в это время дня. Но молодой человек, которого называли Гвидо, имел острый слух и быстро поднял глаза вверх, прежде чем девушки могли отступить. Он легонько подтолкнул своего товарища локтем, широкая улыбка озарила его красивое лицо. Его друг был не менее привлекательным и сиял от восторга.

— Какая удача! Две красивые девушки из Пиеты в наш первый день в Венеции!

Смеясь, Мариетта и Елена бросились к другой части музыкальной комнаты, как будто на окнах не было решеток, и два незнакомца могли запрыгнуть внутрь. Это было одно из строжайших правил Пиеты: никакого общения через окна. В смятении молодые люди начали кричать:

— Вернитесь! Не уходите! Скажите нам ваши имена!

Мариетта поспешила обратно к окну, за ней последовала Елена, которая наклонилась, чтобы прокричать вниз через решетку:

— Нам нельзя ни с кем разговаривать! Пожалуйста, уходите!

Но два итальянца были слишком возбуждены этим неожиданным поворотом фортуны, чтобы позволить приключению закончиться ничем.

— Ваши имена! Мы хотим знать!

— Мариетта и Елена! Теперь, пожалуйста, уходите!

Гвидо послал воздушный поцелуй Мариетте, а Роберто — Елене, как будто каждый предъявлял права на свой выбор.

— Выбирайтесь из этого монастыря, и мы замечательно проведем время! — прокричал Гвидо.

— Сжальтесь над нами! — умолял Роберто, смеясь. — Два чужестранца в вашем городе.

Прохожие начали останавливаться, и Мариетта захлопнула ставень окна. Обе, и она, и Елена, знали, какими тяжелыми будут последствия, если кто-нибудь из руководства Пиеты получит отчет об этом происшествии. Они обе подпрыгнули, когда горсть маленьких камней забарабанила по оконному стеклу. Затем последовала еще одна горсть, показывая, что молодые люди не собирались уходить.

— Это не сулит ничего хорошего! Маэстро ди Коро будет здесь с минуты на минуту. Поговори с ними снова, Мариетта. Скажи все, что угодно, чтобы только заставить их уйти.

Мариетта снова открыла окно, и оба юноши обрадовались.

— Пожалуйста, оставьте нас одних, — умоляла их девушка. — Нас жестоко накажут, если вы будете продолжать создавать шум.

Елена, стоя рядом с Мариеттой, поддержала просьбу.

— Будьте добры и сделайте, как говорит Мариетта!

Никто из них не слышал, как сестра Сильвия вошла в комнату в туфлях с мягкими подошвами. Она услышала суматоху снаружи и пришла посмотреть, что происходит. Ее пронзительный крик ярости пригвоздил девушек к тому месту, где они стояли.

— Вы, распутные создания!

Наказание, которое последовало, было самым жестоким из всех, которые им когда-либо приходилось выносить. Маэстро ди Коро отменил их прослушивания, и две девушки были разлучены, получив запрет разговаривать друг с другом в течение трех месяцев. Если бы они нарушили это ограничение, их обеих выгнали бы из Пиеты: Мариетту послали бы прислугой в какую-нибудь семью, а Елену вернули бы к опекуну. Их музыкальным планам на будущее пришел бы конец.

От случая к случаю издалека они обменивались сочувствующими взглядами, но ни одна из них не осмеливалась даже передать сообщение через кого-либо еще. Власти не будут колебаться, чтобы выполнить свою угрозу. Но их не отстранили от занятий пением, и по отдельности они получали намеки, которые означали, что никто не хотел прерывать их обучение.

Их не исключили из образовательных экскурсий с учителями — благородными дамами, так как искусство и архитектура Венеции имели очень тесные связи с ее музыкой. Непосредственно сопровождаемые сестрами Сильвией и Джаккоминой — последняя была такой же круглой, пухлой и дружелюбной, как первая была худой, строгой и острой на язык, — девушки Пиеты делились на группы, их лица были закрыты обязательными белыми вуалями. Все без исключения радовались этим экспедициям, во время которых их выводили на улицы, площади, каналы. До запрета Мариетта и Елена всегда шли рядом друг с другом, но теперь они были в разных группах. Мариетта скучала по оживленной болтовне и замечаниям своей подруги о молодых людях, которые пялились на них.

Смотрели ли они произведения великого искусства, такие как работа великого Тициана «Успение Богородицы в церкви Фрари», или пристально глядели на золотые мозаики в храме, поблизости всегда находилось много хорошо одетых молодых людей. Венеция изобиловала молодыми посетителями мужского пола, а мода никогда не была более благосклонной к мужскому полу. Вельветовые или шелковые приталенные жакеты качались над плотно облегающими бриджами до колен, кружево пенилось у шеи и запястий, а венчали образ высокие трехрогие шляпы, плотно сидевшие на белых париках или напудренных волосах, связанных сзади черным кольцом.

Мужчины всегда останавливались или поворачивали головы, чтобы посмотреть, как проходят мимо покрытые вуалью девушки Пиеты. Они кланялись, отпускали комплименты и даже пытались заигрывать, к очень сильному раздражению сопровождающих дуэний, которые тогда собирали своих подопечных плотнее под свою защиту. Несколько любовных записок и стихотворений были быстро переданы в девичьи руки, и под белыми вуалями раздавалось хихиканье.

Так, поторапливаемые монахинями, девушки замечали только соблазнительные сценки пьес, которые разыгрывались бродячими артистами на подмостках, устраиваемых на площадях. У них не было возможности задержаться и посмотреть на акробатов, одетых в кричащие розовые и желтые костюмы, образующие человеческие пирамиды, или поаплодировать жонглерам и одной из многочисленных танцующих трупп. Но они могли посмотреть на светских дам, одетых в широкие платья с кринолином, в шляпах с перьями, которые соперничали друг с другом, прогуливаясь в сводчатых галереях. Многих сопровождали молодые джентльмены, которые несли их комнатных собачек в ошейниках с драгоценными камнями. Они заботились, защищали дам и, по словам Елены, которая утверждала, что узнала об этом из сплетен своей двоюродной бабушки, доставляли им удовольствие всеми способами. Самых известных признанных куртизанок нельзя было отличить от знатных дам, хотя Елена могла определить их: там были сотни их менее удачливых сестер в платьях с необычайно низким вырезом.

Мариетта всегда была рада, когда на образовательные встречи нужно было ранним утром ехать в гондоле по Гранд-Каналу. Тогда она могла видеть красивые дворцы, которые поднимались вверх от своих собственных отражений, элегантные здания с балконами, украшенными лоджиями с колоннадами, декоративной каменной кладкой, скульптурой, и иногда встречающимися мозаичными фресками, которые сверкали, как оправленные в золото драгоценные камни. Богато украшенные водными портиками подпорки были расписаны цветными полосками в геральдических цветах определенной знатной семьи, которая жила там. Если виднелись разрушения осыпающейся кирпичной кладки, влажное дерево и трухлявые дверные проемы, это только символизировало декаданс, который поражал Ла-Серениссиму.

Дворец дожа имел свою собственную красоту: двойной ряд колонн и арки, изящные, как кружево. Красивый всегда меняющийся свет Венеции постоянно играл его мрамором цвета опала или слоновой кости, янтаря или жемчуга, насыщенного розового, как художник, который всегда добивается результата более совершенного, чем предыдущий.

Со своего места Мариетта наблюдала за всем, что происходило в магазинах и палатках на широких улицах, выходящих на Гранд-Канал. Вопли водовозов смешивались с криками продавцов, торгующих всем — от фруктов до экзотических специй. Бережливые хозяйки бросались за самой свежей рыбой и овощами, некоторые покупали прямо с лодок, пришвартованных вдоль улицы. Плоты и баржи прибывали с плетеными корзинами морепродуктов для рынка Риалто и вином, которое ожидали в винных погребах.

И, господствуя над всем, звучала музыка Венеции. Гондольеры пели, а другие подхватывали припев. Всегда, казалось, рядом находился кто-то с лютней или скрипкой, группы музыкантов гуляли по улицам и исполняли музыку на площадях. Но только ночью, когда девочки устраивались спать, музыка поглощала город. Для Мариетты это было как песня сирены. Когда она лежала в постели, наблюдая за мерцающими узорами на потолке, вызываемыми отраженным светом с воды, казалось, что к ней тянутся огромные руки, выманивающие ее в город, замерший в ожидании ее.

В конце третьего месяца их наказания Мариетту и Елену вызвал заведующий, от которого они услышали строжайшую лекцию. Им напомнили еще раз, что Пиета гордится безупречной репутацией всех девушек, которые находятся под ее руководством. Никогда впредь они не должны совершать такого неблагоразумного поступка, потому что у них не будет второго шанса. С этим замечанием их отпустили. Они покорно вышли из комнаты, но, как только оказались вне пределов слышимости, шумно обнялись.

— Наконец-то! Это было так скучно. Какое однообразное время! Я хотела так много рассказать тебе, но должна была держать язык за зубами.

Они говорили одновременно, каждая со смехом, в котором слышались слезы облегчения. Когда они успокоились, Мариетта проговорила более серьезно:

— Мы не должны никогда больше позволять наказывать нас так.

— Я согласна. И я подумала о способе, которым мы могли бы общаться.

Мариетта отбросила голову назад с новым приступом веселья.

— Я знаю, что ты собираешься сказать. Я тоже думала об этом. Последовательность сигналов перчаткой, музыкальной партитурой или даже неправильной нотой. Точно так же, как язык вееров или вуали на лице!

— Точно! — Елена зааплодировала в восторге оттого, что они обе пришли к одной и той же идее. — Я составила список.

— Я тоже составила!

— Тогда давай сравним записи.

Прошло немного времени, прежде чем они разработали серию сигналов общения. Они практиковались до тех пор, пока не смогли общаться в классе, во время часа тишины и в других подобных случаях. Постепенно они довели свое общение до изящного искусства, так что даже слабый удар пальца по подбородку или щеке, кружеву или бумаге, кисти руки или рукаву использовался для того, чтобы назвать букву алфавита. Много раз им приходилось сдерживать смех, когда они делились шуткой с противоположных концов комнаты.

Их отложенное прослушивание с маэстро ди Коро наконец состоялось, и в канун своего шестнадцатилетия Мариетта и Елена стали совершенно полноправными членами обновленного хора Пиеты. В честь этого каждой выделили отдельную спальню. Их дни совместного проживания с другими закончились.

— Только еще одна ступень вверх по лестнице, чтобы стать главными солистками, и тогда у каждой из нас будут свои апартаменты! — объявила Мариетта.

Они были очень рады своему новому жилью. Комнаты были маленькие, но в них была изящная мебель и драпировочные парчовые занавеси, которые скрывали кровать в алькове.

Другой причиной их хорошего настроения была замечательная новая одежда, сделанная девушками Пиеты, которые учились на портных. Для пения в церкви и на других церковных мероприятиях имелось простое шелковое платье красного цвета Пиеты с прозрачным белым капюшоном, который можно было надеть на голову. Для концертов надевали кринолиновые шелковые платья с низкими декольте — либо из белого шелка, либо из черного бархата. Мариетта и Елена получили по шелковой веточке ярко-красного гранатового цвета, которые они должны были надевать на концерты, когда нельзя было найти никаких свежих веточек. Они пытались носить шелковые веточки разными способами, хотя от них требовалось носить их в волосах, справа от лица и по направлению к затылку.

Их первое появление на публике должно было состояться на большой службе в соборе. Взволнованные Мариетта и Елена облачились в алые платья, подходящие по цвету плащи и капюшоны. Затем они прошли с остальным хором из Пиеты вдоль Рива-делла-Скьявони к площади Святого Марка, сквозь огромные двери в сердце венецианской священной музыки.

С хоров Мариетта могла только видеть дожа, сидящего гораздо ниже, в одежде, сделанной из золотистой ткани, как и его шапка с рогом, символ его должности. Его сенаторы, элитный и законодательный орган правительства, составляли красное шелковое покрывало из своих одежд, яркий контраст цвету летучей мыши гражданского одеяния, носимого многими сотнями членов Большого Совета, которые также присутствовали.

Когда началась служба, Мариетта подумала, что не могло быть лучшего места во всем мире, в котором можно петь. Такой изумительной была акустика, что орган, казалось, растягивал стены с золотой мозаикой своей музыкой, и голоса стоящих рядом хористок могли быть голосами ангелов, с которыми их так часто сравнивали. Что касается пеанов серебряных труб, казалось, архангел Гавриил сам передал свой дар трубачам.

С тех пор Мариетта и Елена пели на многих важных торжествах и во Дворце дожа. На концертах девушек расставляли в ряды вдоль специально спроектированных, драпированных бархатом хоров. Они пели в роскошных общественных залах и сверкающих бальных залах дворцов, это давало возможность двум подругам проникнуть в шикарную жизнь богатой аристократии, представители которой сидели на позолоченных стульях, слушая их. Иногда десять или двенадцать хористок, спрятанных за хорами, расположенными в стене, обеспечивали фоновое пение на частных встречах, где за карточными столами происходила игра на высокие ставки. Это, в свою очередь, показало Мариетте другую сторону жизни, где состояния постоянно переходили из одних рук в другие. Тем не менее все эти великие люди, венецианцы или иностранцы, считали честью быть приглашенными на один из эксклюзивных приемов Пиеты, где хористок и ведущих музыкантов представляли гостям. Женщинам было любопытно так же, как и мужчинам, увидеть ангелов песни. Адрианна, примадонна Пиеты, дала Мариетте и Елене совет, как вести себя на этих приемах. Это была двадцатипятилетняя женщина, высокая, с гладкими иссиня-черными волосами и безупречным оливковым цветом лица, которое украшали красивые черные глаза и улыбающийся рот. Титул Венера Пиеты приводил ее в замешательство, потому что у нее не было ни пылкого темперамента, ни страсти славы, обычно ассоциируемой с певицами ее круга. Сердечная и заботливая, она всегда была готова убаюкать капризного ребенка в детской или сочувственно выслушать проблемы других. Именно она многое сделала, чтобы облегчить первые несколько недель в Пиете для Мариетты и Елены, постепенно вовлекая их в каждодневные заботы.

— Теперь вспомните все, что я рассказала вам, — посоветовала она им, когда они выстроились в линию с другими хористками, готовясь к своему первому приему. Никто не знал лучше нее, как очаровывать, одновременно избегая ощупывающей руки или отклоняя похотливый комплимент. Она уже нашла мужчину своего сердца, но по своим собственным причинам хранила это в секрете.

Мариетта и Елена вскоре стали такими же экспертами, как и Адрианна в избегании нежелательного и непрошеного ухаживания. Простые и интересные люди, которых они встречали, обычно превосходили по числу остальных. Но самыми неприятными посетителями из всех были часто те, кто недавно прибыл в Венецию, еще не побывал на концерте и знал хор только по его славе и пению девушек в церкви. Их открытие, что девушки были не так красивы, как их голоса, сразу же разрушало иллюзии. Было вполне обычным, когда кто-либо из них делал пренебрежительное замечание, совершенно не думая о несчастной девушке, которая могла случайно услышать его.

Именно на таких мероприятиях Елена выказывала глубокое тепло своей натуры. Она успокаивала и подбадривала, часто добиваясь того, чтобы слезы девушки высохли со смехом.

— Вот я, — однажды заметила она, криво улыбаясь Мариетте, — всех утешаю, когда сама далека от того, чтобы быть помолвленной. Я, возможно, закончу учеником булочника. Он симпатичный, и я ему нравлюсь!

Мариетта развеселилась.

— Ты никогда не будешь голодать, если выйдешь замуж за булочника!

Елена запрокинула голову, засмеявшись.

— Нет! Но я точно кончу тем, что стану круглая, как бочонок! Его пирожные такие вкусные.