Габриэль принимала в большой гостиной важного посетителя. На ней было элегантное платье оранжевого цвета, украшенное золотой брошью. Она стояла у камина, где весело потрескивал огонь. Наконец, слуга доложил о прибытии месье Морара, члена комитета «Мобилье Империаль», и в комнату вошел представительный мужчина с седыми волосами, он учтиво поклонился и поцеловал руку Габриэль.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, мадам Вальмон. С тех пор как я впервые увидел ткани Дома Рошей на выставке в Лионе, я не перестаю восхищаться вашим шелком.

— Я польщена вашими словами. Прошу садиться. Не хотите ли чего-нибудь выпить?

Когда обмен любезностями был окончен, месье Морар перешел к делу, объяснив причину своего визита.

— Император распорядился, чтобы Версальский дворец, убранство которого во время Революции сильно пострадало, — мебель была украдена или уничтожена — заново отреставрировали и обставили, причем с большим великолепием и пышностью, чем раньше. Мы, представители «Мобилье Империаль», хотели бы знать, сможет ли ваша фирма выполнить заказы для нескольких гостиных Версаля.

Лицо Габриэль вспыхнуло от охватившего ее волнения. Она не смела и мечтать о таком предложении! Она думала, что — если Император решит реставрировать и заново обставлять дворцы — можно надеяться только на очень скромный заказ: заменить выцветшие шторы в одной из комнат или полинявшую обивку мебели… Но Габриэль даже в голову не приходило то, что ей доведется выполнять большой заказ для Версальского дворца, который всегда рассматривался как символ деградации монархического режима старой Франции. Однако внезапно ее охватили сомнения.

— Скажите честно, вы решили передать этот заказ мне только из-за того, что Дом Дево прекратил свое существование? — ей казалось безнравственным извлекать выгоду для себя из несчастья, постигшего Николя.

— Вовсе нет, — поспешил заверить ее месьс Морар. — В Версале множество комнат, и мы, конечно, обратились не только к вам, но и к другим ведущим шелкопромышленникам Лиона. Если бы Дом Дево не погиб в огне пожара, мы непременно разместили бы заказ и там. Император дает Лиону прекрасную возможность показать все, на что способны его ткацкие фабрики и мастерские, и затмить блеском своего шелка все произведенное когда-либо ранее на ткацких станках, удивив и восхитив весь мир!

— Я горжусь тем, что смогу участвовать в столь грандиозном предприятии!

— Ну вот и чудесно! А теперь, прошу вас, покажите мне ваши лучшие образцы новых тканей, мы посмотрим их и поговорим о тех требованиях, которые предъявляет наш комитет к шелку, предназначенному для убранства Версаля. Здесь все важно — малейшая деталь, каждый тщательно подобранный оттенок. Только «Мобилье Империаль» принадлежит исключительное право делать выбор узора, этим обеспечивается гармония и изящество каждого интерьера.

Получив уведомление о том, что к ней вскоре явится представитель «Мобилье Империаль», Габриэль сразу же приготовила широкий выбор эскизов недавно разработанных Марселем узоров с использованием имперской символики — прежде всего золотой пчелы. Месье Морар остановился на нескольких образцах, которые он взял с собой, чтобы представить остальным членам комитета для окончательного утверждения.

— Вам не придется долго ждать, — сказал он, прощаясь. — Император хочет, чтобы работы начались немедленно, без всяких проволочек.

Оставшись одна, Габриэль засмеялась вслух от переполнявших ее чувств и прижала руки к груди, чтобы унять мелкую дрожь, бившую ее от сильного волнения. Наконец-то свершилось то, чего она так долго ждала! Быстро поднявшись по лестнице, она поспешила в гостиную Элен, чтобы сообщить ей радостную новость. Вся атмосфера дома переменилась после того, как из него уехали Анри и Ивон.

Анри в ту памятную ночь, когда Габриэль вернулась в Лион и в ее кабинете разыгрались ужасные события, должно быть, испугался, что сестра позовет Гастона и тот силой выставит его за дверь, поэтому он уехал из дома ранним утром. Элен настояла на том, чтобы Ивон не покидала дом хотя бы до тех пор, пока не заживут ссадины и синяки от побоев. Габриэль согласилась с этим, понимая, что внезапное появление Ивон в ее кабинете по существу спасло ей самой жизнь, и все же она не могла не почувствовать огромного облегчения, когда — по прошествии десяти дней — Ивон получила письмо от Анри. Содержание его так и осталось неизвестным. Но Ивон тут же встала с постели, собрала свои вещи, вызвала кэб и уехала.

— Неужели она действительно собирается снова вернуться к нему? — удивилась Габриэль.

Элен пожала плечами.

— У нее ведь нет денег, и потом они оба, по-видимому, так привыкли к скандалам, что уже не мыслят без них своего существования. Во всяком случае, я сильно сомневаюсь, что Анри когда-нибудь еще осмелится с такой жестокостью обходиться с женой.

Теперь Жюльетта вновь имела возможность играть там, где ей хочется, а маленький Андрэ, еще плохо державшийся на ножках, старался не отстать от нее. Жюльетта была ему как сестра, а Элен — как вторая мать, она нянчилась и возилась о малышом до самого вечера, пока Габриэль не возвращалась домой и не укладывала сына спать, радуясь возможности часок-другой провести вместе с ним. Окруженный любовью и заботой, Андрэ быстро рос, он уже научился произносить несколько слов и начал показывать характер, стараясь всегда настоять на своем. К счастью, Элен, когда надо, умела быть строгой. Именно благодаря ее усилиям, Габриэль вновь воспряла к жизни после ужасных событий и потрясших ее слов Анри.

— Не верь злым словам своего брата, они могут очернить память об Эмиле, — обратилась Элен к Габриэль на следующий день, когда о событиях ночи они могли уже говорить более или менее спокойно.

— Я помню, как — когда родился Андрэ — Эмиль сразу же пришел ко мне и со слезами на глазах благодарил за оказанную помощь, радуясь, что роды прошли благополучно. Я в жизни не видела более счастливого человека, чем он в ту минуту! Твой муж никогда не сомневался в том, что именно он — отец Андрэ. Я не раз слышала из его уст фразу: «Мой сын очень похож на моего отца».

Габриэль, которая знала, что Элен неспособна на ложь даже во имя спасения, была благодарна ей за такие слова. Что же касается всего остального, то, похоже, Анри был совершенно прав: Эмиля постоянно что-то мучало, он что-то знал или догадывался о чем-то. Он всегда страшно боялся потерять ее, а потому можно предположить, что он вынужден был совершить поступки, несвойственные ему. Постепенно Габриэль укрепилась в мысли, что муж знал о ее тайне, и поэтому воспоминания о том, как Эмиль был счастлив и доволен в последние месяцы своей жизни, не приносили ей утешения.

Габриэль распахнула дверь в гостиную Элен и увидела, что та сидит у секретера и что-то пишет.

— Ура! Свершилось! — ликующе воскликнула она.

Элен отложила в сторону перо и повернулась на вращающемся стуле лицом к Габриэль, хлопая в ладоши.

— «Мобилье Империаль» сделал тебе заказ на изготовление тканей для убранства гостиной в каком-нибудь дворце! Прими мои поздравления! Это просто чудесно! Но в каком дворце? В Фонтенбло? В Сен-Клу? В Компьене?

— Не угадала! — Габриэль быстро села на диванчик и, схватив одну из подушечек, прижала ее к груди, все еще испытывая сильное волнение. — Не одну или две комнаты, а сразу несколько гостиных будут украшать шелка Рошей, и не где-нибудь, а — в Версале! — и она подробно рассказала невестке обо всем, упомянув и свои опасения по поводу того, что заказы ей достались несправедливо — вследствие гибели Дома Дево. Однако эти опасения, как потом выяснилось, были безосновательными. — Последнее обстоятельство было для меня очень важным, — призналась Габриэль, переходя на серьезный тон.

— Я в этом не сомневаюсь.

Габриэль откинулась на спинку диванчика и уставилась в потолок отсутствующим взглядом.

— Даже если Николя все еще испытывает горечь по поводу нашей разлуки, я уверена, он будет рад, узнав о том, что мне достался такой заказ, — внезапно ее голос дрогнул. — Я живу только мечтой о его возвращении, Элен. Произошло то, о чем я тебе говорила: приехав в Лион, я сразу же начала стремиться к встрече с Николя. Временами мне кажется, что я схожу с ума, что я никогда больше не увижу его, не почувствую его крепких объятий. Но хотя воспоминания о нем живут в моем сердце и всегда будут жить, тем не менее будущее для меня — не только Николя и моя любовь к нему, я должна всегда помнить о своем сыне, о Доме Рошей, о ткачах, работающих на меня, и обо всех рабочих, так или иначе зависящих от меня.

— Ты написала Николя?

— Нет, я не могу собраться с духом.

— Что ты имеешь в виду?

Габриэль оперлась на локоть и взглянула на Элен.

— Понимаешь, если я напишу ему и не получу ответа, я не буду знать, послал ли он мне письмо, не дошедшее до меня, или он так оскорблен, что не стал писать мне. Я просто не вынесу эту пытку. Но когда мы вновь встретимся, я уверена, все будет хорошо, мы найдем общий язык и помиримся. Рано или поздно он выйдет в отставку, я с нетерпением жду этого. К тому времени все обидные слова забудутся, и мы сможем заново начать строить свои отношения, — ее глаза светились надеждой. — Я знаю, что Николя останется жив, с ним ничего не случится, я сердцем чувствую это. Мне кажется, что моя любовь, словно щит, ограждает его от любой опасности.

Элен была тронута словами подруги, которые дышали горячей любовью. Несмотря на всепоглощающую страсть, эта молодая сильная женщина не потеряла своего достоинства, не утратила независимости, и от этого ее чувство к мужчине, которого она любила, только выиграло.

— Я молю Бога о том, чтоб так оно и было, Габриэль, — искренне сказала Элен.

На. той же неделе шелководческое хозяйство Вальмонов было продано, причем Габриэль выручила от него больше денег, чем на это рассчитывала. Похоже, у нее началась полоса везения. Мишель тем Временем вернулся в Лион, и Габриэль предложила ему должность управляющего Домом Рошей. Она давно уже решила сделать это — сразу же после того, как Анри покинул ее дом.

— Я польщен вашим доверием, — сказал Мишель, радуясь новому назначению. — Я имел честь служить одному выдающемуся шелкопромышленнику Лиона, а теперь имею возможность послужить другому.

Мишель, не откладывая, отправился к Элен, чтобы сообщить ей радостную новость. Она в это время как раз занималась с Жюльеттой чтением и, выронив из рук книгу, бросилась к нему в объятия.

— Это превосходная новость! — воскликнула она.

— Это значит, что мне не надо уезжать из Лиона, как я намеревался раньше, видя полную невозможность найти здесь себе работу. И теперь мы можем подумать, наконец, о нашей будущей совместной жизни!

— Как я счастлива! Я уверена, Николя поймет, что для тебя после гибели в огне его ткацкой мастерской было все кончено, ты ничем больше не мог помочь ему!

Жюльетта, которая, сидя на диванчике, от нечего делать болтала ножками, внезапно заговорила, как будто что-то вспомнив.

— Дядя Анри заплатил какому-то человеку за поджог мастерской, — выпалила она и испугалась, видя, какое впечатление произвели ее слова на взрослых. Оба они, как по команде, повернулись к ней и уставились на девочку. Жюльетта расплакалась, не понимая, что происходит.

Элен бросилась к ней.

— Тихо, дорогая, успокойся, не плачь. Ты уверена, что ничего не напутала?

Жюльетта прижалась заплаканным лицом к груди матери, пытаясь спрятаться от неожиданной неприятности, приключившейся с ней.

— Я слышала об этом в его кабинете, когда пряталась там в шкафу. Что я такого натворила, мама?

— Ничего, совершенно ничего, моя милая. Дайка я вытру твои слезки. Нас просто расстроило само упоминание об этом страшном пожаре. Мы должны забыть о нем и никогда больше не говорить на эту тему. Наверное, ты хочешь одну из тех вкусных конфеток, которые лежат на серебряном блюде в гостиной? Я угадала? Тогда беги скорее туда!

Оставшись наедине с Элен, Мишель заключил ее в объятья и печально поглядел на нее.

— Итак, тайна пожара раскрыта. Я с самого начала подозревал этого мерзавца.

— Мы не должны говорить Габриэль ни слова о этом до конца наших дней. Пусть она ничего не знает о том, что ее брат явился причиной смерти ее мужа.

Мишель нежно поцеловал ее.

— Мы сохраним все в строгой тайне, моя любовь. А теперь, когда я получил хорошее место, мы можем пожениться и подыскать себе подходящий дом.

Элен замялась на секунду, прежде чем сказать ему то, что давно уже обдумала сама.

— Давай поживем немного здесь, в этом доме, прежде чем заводить свой собственный. Это поможет Габриэль справиться с трудностями жизни. Она будет уверена, что Андрэ в надежных руках, что я приглядываю за ним, пока она занимается делами фирмы. А когда придут эти заказы из «Мобилье Империаль», у вас с ней не будет буквально ни одной свободной минуты в течение нескольких недель, пока вы не запустите их в производство, — и ласково улыбаясь ему, Элен сплела пальцы у него на затылке. — И потом я не хочу откладывать нашу свадьбу до тех пор, пока мы не купим свой дом. Давай поженимся поскорее!

— Завтра? — шутливо спросил он. Мишель не возражал против того, чтобы временно поселиться в особняке на улице Клемон, где, кроме них, жили только Габриэль и Андрэ. Он никогда не смог бы жить рядом с Анри Рошем, но того уже не было в доме.

— Послезавтра, — серьезно оказала она.

Вслед за гражданской церемонией бракосочетания в церкви Сен-Низье состоялось венчание. На нем присутствовали лишь несколько самых близких друзей семьи. Новобрачная была одета в наряд из шелка, сделанного в мастерской Дево. Мишель успел вынести эту ткань из огня. Это был шелк кремового цвета с узором из нежно-розовых роз, который вызвал у Элен восторг в день ее первой встречи с Мишелем, когда она явилась в дом Дево. Мишель отложил этот отрез для нее, сразу же поняв, что эта женщина будет его женой, и в день помолвки подарил ткань Элен. Габриэль, глядя на мерцающий под сводами каменного храма наряд новобрачной, думала о том, что Дом Дево непременно вновь возродится из пепла.

Новобрачные отправились провести свой медовый месяц в Антибу на побережье Средиземного моря. Это была небольшая рыбацкая деревушка на берегу тихой бухты, довольно уединенное место, где даже поздней осенью светило теплое южное солнце. Как раз в это время Габриэль получила извещение от «Мобилье Империаль» — месье Морар был совершенно прав, говоря, что ей не придется долго ждать ответа. Торопливо сломав печать, Габриэль пробежала глазами послание, из которого узнала, что решено заказать ей изготовление тканей для убранства восьми комнат дворца — двух гостиных в покоях принцев, трех комнат в апартаментах для почетных гостей, туалетной комнаты Императрицы Марии-Луизы и двух спальных, одна из которых предназначалась для короля Римского, сына Наполеона, ровесника Андрэ. Кроме того, отдельным пунктом с тоял заказ на изготовление тканей для кабинета самого Императора. Этот долгожданный заказ включал в себя самые различные ткани — для обивки стен, для портьер, драпировок, обивки мебели, диванных подушек и альковных пологов. Габриэль, словно маленькая девочка, закружилась с письмом в руках по своему кабинету, испытывая бурный восторг. Ее станки заработают теперь во всю мощь, на них заблестят шелка императорских цветов с золотой и серебряной нитью, эти ткани принесут Дому Рошей мировую славу и позволят ее ткачам обрести уверенность в завтрашнем дне, дав им работу на ближайшие два-три года.

К тому времени, когда Мишель и Элен вернулись, Габриэль уже вела подготовительные работы, занимаясь составлением красок для тканей. Она проводила испытания новой, недавно изобретенной одним лионцем краски индиго, которую собиралась использовать, но боялась, что она начнет линять, оказавшись нестойкой. Мишель легко вошел в круг своих новых обязанностей, как будто уже много лет работал на Дом Рошей. И вскоре Габриэль поняла, что Анри был ей плохим помощником, поскольку у него не лежало сердце к делу, принадлежавшему сестре. Мишель облегчил бремя забот Габриэль, многое взяв на себя, и у нее неожиданно появилось больше свободного времени для занятий с Андрэ. Габриэль не надо было теперь все вечера проводить в своем кабинете за рабочим столом. Кроме того, между мадам Хуанвиль и Мишелем сложились прекрасные деловые отношения, что помогало им в работе.

Однажды утром, когда Мишель был на ткацкой фабрике, ему доставили письмо, пришедшее по старому адресу и долго искавшее его. Оно было из Парижа, прочитав его, Мишель сунул письмо в карман. Вернувшись через некоторое время на улицу Клемон, где он теперь занимал кабинет Анри, Мишель прежде всего разыскал жену и дал ей прочитать полученное им письмо.

— Думаю, будет лучше, если ты сообщишь эти новости Габриэль, — сказал он.

— Я сделаю это немедленно, — грустно отозвалась Элен и хотела вернуть ему письмо, но Мишель остановил ее.

— Возьми его с собой. Возможно, Габриэль захочет прочитать его после того, как услышит новость из твоих уст.

Они вместе спустились по лестнице в вестибюль, а затем Мишель направился в свой кабинет, а Элен в мастерскую художника, где рядом с Марселем на высоком табурете сидела Габриэль, разглядывая эскиз нового узора, укрепленный на покатой чертежной доске. Элен подождала, пока Габриэль, сразу же заметившая письмо в руке подруги, закончит разговор с художником, а затем обе женщины вышли в вестибюль.

— Давай пройдем в голубую гостиную, — сказала Элен и повернулась, чтобы направиться туда, но Габриэль остановила ее, видя по выражению лица подруги, что дело неладно.

— Подожди! — глухим голосом, чувствуя, как от ужаса холодеет ее сердце, произнесла она. — Скажи, Николя убит?

Элен испугал ее тон.

— Нет, нет! Он даже не ранен.

Габриэль прикрыла на секунду лицо руками, чувствуя огромное облегчение и глубоко вздыхая. Элен обняла ее за талию, и обе отправились в гостиную, где сразу же уселись в кресла у камина. Габриэль чувствовала, как ее бьет нервная дрожь, она напряженно ждала, что ей скажет Элен, застыв в кресле.

— У тебя дурные вести для меня, правда?

— Боюсь, это так.

— Говори, не тяни.

Элен с сочувствием взглянула на нее.

— Мишель получил сегодня известия о Николя. Ясно одно, до него дошло письмо с сообщением о пожаре, которое было отправлено через префекта Лиона. Но он не получил ни моего письма, извещающего о твоем вдовстве, ни письма Мишеля с перечислением имен людей, погибших на пожаре.

— Откуда ты знаешь обо всем этом?

— Я делаю выводы, исходя из содержания полученного от Николя письма. Во-первых, в конце своего послания Николя шлет приветы мадам и месье Вальмон, давая понять, что не забыл тебя.

Выражение лица Габриэль при этих словах Элен не изменилось, оно было все таким же напряженным, ее волнение нарастало.

— А во-вторых?

— Он распорядился продать участок земли, на котором стояли сгоревшие постройки, и написал, что никогда больше не вернется в Лион.

— Но этого не может быть! — вырвалось у Габриэль. — Он никогда не сделает это!

— К сожалению, он давно уже обдумывал подобную возможность. Еще на балу в честь дня рождения короля Римского Мишель по секрету сообщил мне, что Николя в письме сделал ему предложение выкупить у него Дом Дево и стать хозяином всего дела.

— Все равно, я не могу поверить в это, — прошептала Габриэль, сжимая пальцами виски.

— Это говорит только об одном: ты слишком много значишь для него. Он не в силах вернуться в Лион, где ваши дорожки непременно пересекутся. Он думает, что ты — все еще жена другого мужчины и сделала свой окончательный выбор в его пользу. У Николя нет никакой надежды на совместное будущее, и поэтому он хочет начать новую жизнь вдали от Лиона.

— А какое решение принял Мишель, получив заманчивое предложение Николя? — спросила Габриэль, все еще не желая верить услышанным словам, хотя в душе вовсе не сомневалась в их правдивости.

— Конечно, он готов был с радостью принять такое предложение Николя. Это же была настоящая удача! Николя уступал Мишелю свое дело почти за бесценок и к тому же обещал оказывать в будущем финансовую поддержку.

— А затем произошел пожар и обстоятельства изменились… — задумчиво проговорила Габриэль, качая головой. — Но почему ты не рассказала мне раньше об этих намерениях Николя?

— Потому что — как ты только что сказала — пожар изменил все обстоятельства и наши намерения. Ты стала вдовой, и поэтому Николя уже ничто не мешало вновь вернуться в Лион. С тех пор нас всех закружил такой вихрь событий, что я совершенно забыла о намерениях Николя продать Дом Дево.

— Откуда было отправлено последнее письмо Николя?

Элен знала, что Габриэль в конце концов задаст этот вопрос, и со вздохом ответила:

— Из Парижа. Николя получил небольшой отпуск.

Лицо Габриэль застыло.

— Он приезжал во Францию, а я даже не знала об этом!

— Никто из нас не знал об этом вплоть до сегодняшнего дня. Николя встречался в Париже со своими адвокатами и банкирами, с которыми никогда не терял связи, и уладил все вопросы по получению страховки за свое сгоревшее имущество, — Элен протянула Габриэль письмо. — В этом письме Николя предоставляет Мишелю право покупки его участка земли, а если он откажется, в следующем месяце землю выставят на продажу адвокаты Николя.

Прочитав письмо, Габриэль положила его на колени.

— Сейчас он находится в двух днях пути отсюда, направляясь в Сьюдад Родриго, где его полк расположился на зимние квартиры, — проговорила Габриэль еле слышно. — Если завтра заключат мир, ему ничто не помешает уехать куда-нибудь, ведь мир велик, и тогда я уже никогда больше не увижу его.

— Военный лагерь на Пиренейском полуострове слишком удален от Франции, — постаралась успокоить ее Элен, пытаясь говорить уверенно, что не так-то легко было сделать, — а поэтому у нас есть необходимое время, чтобы все устроить наилучшим образом. Мы должны найти способ передать ему письмо. Может быть, нам вновь обратиться с этой просьбой к префекту? Или нам сможет помочь на этот раз кто-нибудь другой?

Габриэль, казалось, не слушала, погруженная в спои мысли. Время писем и пассивного ожидания миновало. Она взглянула на Элен.

— Ты согласилась бы взять Андрэ на свое попечение на время моего отъезда? Я никогда не смогла бы оставить его на кого-нибудь другого, но тебе я полностью доверяю.

Элен сразу же поняла, что кроется за этой просьбой.

— Тебе нет никакой необходимости спрашивать меня об этом. Ты же знаешь, как я люблю его. Ты собираешься ехать в Париж к дяде Эмиля и просить его помочь тебе в этом деле? Мысль, может быть, и хорошая, но вспомни, как враждебно держался он по отношению к тебе на похоронах Эмиля. Нет, он вряд ли станет помогать тебе!

— Я никогда в жизни не попрошу помощи у дяди Жозефа. Всем своим видом во время церемонии похорон он давал понять, что считает меня виновной в гибели любимого племянника.

— Не знаю, мне так не показалось, хотя, конечно, он был слишком холоден и неприветлив, — Элен нахмурилась. — Кстати, мне удалось поговорить с ним, и у меня не сложилось впечатления, что он в чем-то обвиняет тебя. Однако суть не в этом. Куда же ты все-таки собираешься ехать?

— К Николя! — твердо сказала Габриэль, и в глазах ее зажглось выражение непоколебимой решимости. — Я обещала ему однажды, что — как только стану свободной — отправлюсь к нему. Это время наступило.

— Но это же невозможно! — всплеснула руками Элен. — Там же идет война, ты не сможешь в одиночку добраться до Николя.

— Я поеду не одна. Гастон согласится сопровождать меня, я знаю. Он — старый вояка, тоскующий по полю боя, и я уверена, он ухватится за возможность поехать на войну, — видя, что Элен в ужасе от того шага, который она решила предпринять, Габриэль начала подробно излагать ей свой план действий, мгновенно созревший у нее в голове. — Я доберусь до Сьюдад Родриго, пожалуй, к Рождеству. Я знаю по карте, где примерно расположен этот город, так как постоянно следила за ходом военных действий по сообщениям из газет. Там расположена крепость, являющаяся стратегически важным пунктом, защищающим дорогу в северную Испанию. Веллингтону она не по зубам. Во всяком случае, в это время года не бывает ожесточенных боев. Войска по обе линии фронта отошли на свои зимние квартиры и не имеют ни малейшего желания нарушать установившееся перемирие по крайней мере до середины февраля. Таким образом, у меня будет неделя или даже две для того, чтобы побыть с Николя, а затем я вернусь домой.

Слова Габриэль не развеяли опасений Элен.

— А как же испанские партизаны? Они очень жестоко обращаются с женщинами.

— С Гастоном я ничего не боюсь. Я слышала от него множество солдатских баек и былей, и даже если ом местами немного привирает для красного словца, все равно в его рассказах есть большая доля правды, и судя по ним, он действительно бывалый человек и умеет найти выход из любого затруднительного положения. Самое трудное, что мне предстоит пережить, — это разлука с Андрэ, — невольные слезы набежали на глаза Габриэль. — Он тоже будет тосковать по мне…

— В таком случае, прошу тебя, не уезжай, — начала умолять ее Элен дрожащим от слез голосом. — Заклинаю тебя!

— Я должна ехать. Теперь я понимаю, почему судьба вновь привела меня в Лион. Мне предоставляется последняя возможность соединить свою жизнь с жизнью человека, которого я люблю, — и помолчав немного, она задумчиво добавила: — Если это тебя немного успокоит, я готова попросить Гастона сделать мне одно одолжение — разузнать, готовится ли сейчас к отправке на Пиренейский полуостров какое-нибудь подкрепление, с которым мы могли бы выехать туда, а если нет, то собрать своих старых товарищей по службе, чтобы помочь нам проделать это опасное путешествие.

Элен промолчала, видя, что ей не удастся разубедить Габриэль и отговорить ее ехать.

Как и предполагала Габриэль, Гастон, ни секунды не колеблясь, сразу же согласился сопровождать ее. Не задавая лишних вопросов, он спросил только о том, когда они отправятся в путь.

— Как можно быстрее, — ответила Габриэль.

— Дайте мне два дня, мадам, для того, чтобы сделать необходимые приготовления. Мне надо выбрать лошадей, закупить съестные припасы и тому подобное.

Прежде всего Гастон отправился в местные казармы, чтобы выяснить там, готовится ли к отправке на полуостров новый отряд призывников. С введением всеобщей воинской повинности городские казармы всегда были полны молодыми воинами, которых после нескольких месяцев обучения отправляли в районы боевых действий. Гастон разыскал своего знакомого сержанта, с которым когда-то вместе служил.

— Если вы быстро соберетесь, — сказал сержант Гастону, — вы сможете отправиться в путь завтра на рассвете вместе с обозом, сопровождаемым вооруженным конвоем. Он направляется в Саламанку, которая находится на пути в Сьюдад Родриго. От развилки, у которой вы расстанетесь, вам останется проделать до места назначения всего лишь несколько миль по территории, контролируемой нашими войсками. Это единственная возможность для вас добраться в относительной безопасности до места, куда вы намереваетесь прибыть. Дело в том, что больше в Испанию не отправится ни один отряд новобранцев. По слухам, их ждет война на земле с более суровым климатом.

Гастон пожал плечами.

— Русского царя давно уже следует хорошенько проучить. Он не подчиняется требованиям Императора и постоянно нарушает блокаду Англии. Пока существуют очаги сопротивления в Испании и независимая Россия, до тех пор на границах нашей Империи будет неспокойно. Поэтому я приветствую стремление Императора покорить раз и навсегда Пиренейский полуостров и Россию. Что касается меня, то я намерен немедленно выехать в действующую армию. Мне нельзя терять ни минуты.

Гастон заранее проинструктировал Габриэль, что взять с собой в дорогу, чтобы двигаться налегке и все же быть обеспеченной всем необходимым. Прежде всего он позаботился, чтобы она запаслась теплыми вещами для горных переходов и снегопадов, которые могут подстерегать их. Теперь же он сообщил ей, что их отъезд должен состояться раньше, чем они предполагали. Остаток дня и всю ночь Гастон посвятил подготовке к опасному путешествию. Габриэль снабдила его изрядной суммой денег, кроме того, она сама намеревалась взять в дорогу большой набитый золотом кошелек. Гастон быстро снарядил лошадей, разместив поклажу и багаж в седельные сумки. Багаж составляли подзорная труба, фляги для питьевой воды, подковы, молоток и гвозди, чайник, котелок, огниво и трут, нож, топор, а также большой запас съестных продуктов, необходимых в дороге. Кроме того, он взял с собой корм для лошадей, свой мушкет, дубинку, пистолеты с патронами, а также одеяла и теплые вещи. Удовлетворенный проделанной работой, Гастон лег, чтобы вздремнуть пару часов перед дорогой.

Перед самым рассветом они с Габриэль тронулись в путь, за ними следовали две вьючные лошади. Габриэль, поцеловав на прощанье спящего сына, текло простилась со своей невесткой. Стоя у окна, Элен провожала их взглядом, пока они медленно ехали по тускло освещенным мерцающим светом фонарей улицам спящего города. Втайне от Габриель Гастон явился накануне отъезда к Элен и обратился к ней с необычной просьбой.

— Скажите, мадам, сохранилась ли у вас военная форма вашего покойного супруга? — спросил он ее.

Элен отшатнулась от него.

— Но почему вы задаете мне столь странные вопросы?

— Я был бы признателен вам, если бы вы одолжили мне ее — ради благополучия мадам Вальмон! Эта форма нужна для нее. Конечно, ваш покойный муж был выше ростом и худощавее, но я сделаю так, что она будет впору его сестре. Мне удалось уже добыть форму для себя самого. Мой старый мундир давно изодрался в клочья, ведь мне пришлось пережить суровые времена: я чуть не погиб от голода на улицах Лиона. Вполне возможно, что во время нашего путешествия мы с мадам Вальмон окажемся в такой ситуации, когда нам необходимо будет переодеться в форму французской армии. Кроме того, даме всегда безопаснее путешествовать, переодевшись мужчиной.

Услышав эти слова Гастона, Элен вновь испугалась за жизнь Габриэль.

— Так вы считаете, что путешествие будет очень опасным, месье, не так ли?

Гастон слегка нахмурился, и его губы скривились в усмешке.

— Все возможно. Я должен заранее предусмотреть все, — заявил он и тут же переспросил с еще большей настойчивостью: — Итак, что вы, ответите мне по поводу мундира вашего мужа?

— Поскольку речь идет о жизни и смерти Габриэль, я, конечно, дам вам его. Военная форма моего покойного мужа лежит в сундуке на чердаке особняка. Пойдемте со мной, и вы получите ее.

У Элен упало сердце, когда она, отбросив крышку сундука, увидела знакомую серую форму. Жюль носил эту форму до тех пор, пока не получил следующий военный чин и не сшил себе по этому поводу новый мундир. А старый остался у Элен, которая не смогла расстаться с ним и после смерти мужа. Она передала аккуратно свернутую форму Гастону, и тот взглядом поблагодарил ее. Габриэль до поры до времени не должна была знать обо всем этом, чтобы понапрасну не тревожиться.

Стоя у окна, Элен еще долго следила за удаляющимися всадниками, пока те не скрылись из виду. Она утешала себя тем, что жизнь Габриэль находится в надежных руках.

Подъехав к казармам, Гастон увидел, что их двери распахнуты настежь. Он попридержал своего коня, и Габриэль последовала его примеру. Хотя они официально не могли требовать, чтобы солдаты в случае нападения на них взяли их под свою защиту, тем не менее никто не сомневался, что фактически так оно и будет, и путешественники могут вполне положиться на французских солдат.

— Я слышу их, — произнес Гастон, кивая в ту сторону, откуда доносились звуки.

Действительно вскоре из-под арки ворот появились офицеры верхом на лошадях, повозки, груженные боеприпасами и продовольствием, а также взвод пехотинцев. По булыжной мостовой громко цокали копыта лошадей, громыхали колеса подвод и стучали подошвы кованых солдатских сапог. Габриэль и Гастон пристроились в арьергарде отряда и сразу же заметили, что кроме них здесь были и другие попутчики. Рядом с ними скакали два всадника, один из которых был священником, а другой — безутешным отцом, направлявшимся в расположение войск за телом своего сына-барабанщика. А сзади быстрым шагом шли два приятеля-маркитанта, оба сильно выпившие, но крепко державшиеся на ногах и несшие на плечах свой товар для солдат действующей армии.

По мере продвижения по улицам города к ним пристроилась также группа проституток, обычно сопровождавших каждый военный отряд. Среди женщин была одна крикливая особа, не первый раз уже отправляющаяся на передовую в поисках своего сбежавшего мужа, записавшегося добровольцем в армию и отправленного для прохождения службы в Испанию. Габриэль искренне сочувствовала этому несчастному мужчине, поскольку женщина, на ее взгляд, была настоящей мегерой. Когда уже рассвело, отряд вышел на площадь Беллекур, окруженную высокими каменными зданиями, крыши которых золотились в первых лучах солнца. Городские холмы тоже были освещены неярким утренним солнцем.

На ночь отряд остановился в лесу, разбив лагерь под прикрытием деревьев, поскольку на равнине дул сильный ветер. Габриэль завернулась в теплое одеяло и сладко заснула, несмотря на то, что постелью ей служила жесткая земля. Утром она умылась в холодном ручье, протекавшем рядом с лагерем; ее не пугали неудобства, она была готова к ним.

Габриэль оделась в дорогу тепло и практично, хотя модным ее наряд назвать было никак нельзя. Она надела короткое, немаркое платье для верховой езды и теплые гамаши, согревавшие ноги. На голове у нее была черная шляпа с невысокой тульей и широкими полями, защищавшими лицо от дождя, а на плечи Габриэль накинула водонепроницаемый плащ, Гастон тоже подобрал себе в дорогу удобный костюм, состоявший из мягкой кожаной куртки, теплых брюк и пальто на шнуровке, которую в случае необходимости можно было быстро распустить, на голове у него была поношенная шляпа ржавого цвета, которую Гастон надвинул глубоко на лоб. И хотя он имел молодцеватый вид, Габриэль надеялась, что их примут за чету мирных крестьян. Она разрешила Гастону во время путешествия называть ее своей женой, чтобы отбить охоту у солдат приставать к ней со своими домогательствами.

Вскоре Габриэль уже перезнакомилась и подружилась со всеми участниками похода. Когда отряд вступил на территорию Испании, чувство опасности еще больше сблизило всех путешественников, солдаты шли с мушкетами наготове, поскольку в любую минуту можно было ожидать внезапного нападения противника. Вскоре отец погибшего барабанщика вынужден был отстать от отряда, его лошадь повредила ногу. Священник обещал ему навести справки о сыне, и Габриэль видела, как оба они встали на покрытой коркой льда дороге на колени и вознесли молитву небу. У женщин не было сил продвигаться дальше пешком, и они пошли на хитрость. После каждого привала, дождавшись, когда офицеры сядут на своих верховых лошадей и займут место во главе колонны, они быстро залезали на повозки, причем им приходилось очень крепко держаться, так как на тряской разбитой дороге можно было легко упасть с телеги.

Но когда путешественники достигли горного перевала, стало трудно всем — и людям, и лошадям. Метель застилала взор, и невозможно было рассмотреть, что происходит в двух шагах впереди тебя. От мороза морды лошадей индевели, а ноздри покрывались коркой льда, людям грозили обморожения, особенно страдали носы и уши. Колеса телег постоянно проваливались в сугробы, и их необходимо было вытаскивать из глубокого снега. Один из маркитантов уронил в пропасть свою поклажу и чуть не отправился вслед за ней, но его приятель в последний момент схватил его и тем самым спас ему жизнь. Но спасенный даже не поблагодарил своего благодетеля, а как будто обиделся на него за то, что он не спас и его товар, упавший в пропасть. Оба приятеля дулись друг на друга еще в течение нескольких дней, поскольку один маркитант — тот, который потерял свой товар, — черной завистью заведовал другому.

На шестые сутки отряд спустился в предгорья, здесь было теплее, и хотя холод сковал землю, снега не было видно. Продвигаться вперед стало легче, повозки весело катились, временами подпрыгивая на каменистой неровной дороге. Путешественники не ожидали, что в северной и центральной Испании будет свирепствовать такой лютый холод, причем ослабления мороза не предвиделось.

У женщин — за исключением жены, отправившейся. на поиски своего сбежавшего мужа — давно уже вышли продукты питания, и они вынуждены были за деньги покупать у солдат пищу. Одна из них попалась на воровстве провианта из обоза, а это грозило сокращением солдатского пайка. Командир отряда решил сурово наказать провинившуюся, он запретил ей в дальнейшем сопровождать обоз. Несмотря на истерический плач и мольбы несчастной, ее оставили вместе с пожитками в маленькой деревушке среди угрюмых неприветливых местных крестьян. Одному из солдат было приказано стрелять в землю, возле ее ног, если она вздумает бежать за отрядом. Но среди ночи, когда все, кроме часовых, спали, женщина вновь появилась в расположении отряда. Она подверглась нападению местных жителей, которые изнасиловали и ограбили ее, оставив в одном нижнем белье, босые ноги несчастной кровоточили. Габриэль, разбуженная священником, помогла ему успокоить и согреть бедняжку, закутав ее в толстое шерстяное одеяло. Гастон растер ей руки и ноги. Когда уже казалось, что жизнь ее вне опасности, она внезапно лишилась чувств и, не приходя в сознание, умерла — по-видимому, у нее не выдержало сердце. Священник совершил над покойной необходимые обряды.

Утром ее не стали хоронить в земле, так как почва сильно промерзла, а командир не хотел терять времени, опасаясь нападения испанских партизан. Тело несчастной завалили камнями и небольшими валунами, а сверху поставили крест из веток, священник прочитал молитвы, и отряд, сопровождавший обоз, вновь тронулся в путь. Гастон, видя, как Габриэль удручена всем происшедшим, постарался объяснить ей законы военного времени.

— Кража провианта считается самым страшным преступлением на войне, ведь от полученного продовольственного пайка зависит жизнь и здоровье каждого солдата.

— Но ведь наши войска берут у местных крестьян все, что захотят, — возразила Габриэль.

— Конечно, мы вынуждены добывать фураж, но это вовсе не подрывает боевой дух и репутацию наших вооруженных сил.

— Какое лицемерие! Эту несчастную женщину ни в коем случае нельзя было оставлять на дороге.

— Может быть, вы и правы. Но ее участь послужит наглядным уроком для других. Запасы продовольствия быстро тают. Теперь же каждый в нашем отряде знает, что с ним произойдет, если он хотя бы дотронется до провианта. Кстати, если кражу совершит солдат, его скорее всего расстреляют. Я видел подобные расстрелы своими глазами. В лучшем случае — если ему повезет — его могут выпороть до полусмерти.

Габриэль содрогнулась от ужаса и снова взглянула на дорогу. В этой разоренной войной стране повсюду царил голод. Габриэль негодовала в душе, когда их обоз останавливался у какой-нибудь жалкой деревушки или одиноко стоящей убогой крестьянской усадьбы и вооруженные мушкетами солдаты начинали рыскать повсюду в поисках фуража и съестных припасов. Но поскольку все эти дома стояли по обочинам дороги, по которой французские войска вошли в Испанию, то у их обитателей давно уже ничего не было в закромах. Время от времени какой-нибудь ушлый солдат находил тайник с небольшим запасом еды или гуся с завязанным клювом — мерой предосторожности, принятой хозяевами, чтобы птица голосом не выдала себя. Подобные находки всегда сопровождались громким плачем и причитанием местных жительниц, облепленных детьми, держащимися за их подолы; они с отчаяньем наблюдали за тем, как их скудные запасы пищи солдаты грузят на свои подводы, обрекая их на голодную смерть. Сердце Габриэль разрывалось на части, когда она видела подобные сцены. Она радовалась тому, что они с Гастоном не участвуют в вечерних трапезах у лагерного костра, когда солдаты делят украденную у крестьян пищу.

Однажды после очередного налета на испанскую деревушку отряд подвергся нападению партизан. Это произошло на узкой лесной дороге, совершенно неожиданно обоз был обстрелян из мушкетов сидящими на деревьях стрелками. Габриэль, не растерявшись, сразу же начала действовать так, как учил ее Гастон. Она спешилась и побежала, схватив свою лошадь под уздцы, вперед по дороге, к последней телеге обоза, чтобы укрыться за ней от огня. Сам Гастон действовал очень быстро, как опытный бывалый солдат, будто никогда и не покидавший армию. Вместе с солдатами арьергарда он начал отстреливаться от нападавших. Женщины последовали примеру Габриэль и кинулись под телеги, одна из них, обезумев от страха, завизжала, но жена сбежавшего в солдаты мужа заставила ее замолчать, залепив ей увесистую оплеуху.

Атака скоро была отбита, и французские солдаты бросились в погоню за убегающим противником, однако командир отдал приказ прекратить преследование, так как опасался ловушки. Отряд понес большие потери: пять солдат убитыми и одиннадцать ранеными. Кроме того, погиб маркитант, потерявший недавно на горном перевале весь свой товар, — пуля попала ему прямо в голову. Погибших вновь не стали предавать земле, оставив за собой на обочине дороги шесть каменных груд, на вершинах которых были укреплены кресты из веток. Стонущих от боли раненых перевязали и уложили рядком на одну из повозок, поручив их заботам жены сбежавшего в солдаты мужа. Несмотря на теплые одеяла, которыми были укрыты раненые, лютый холод сделал свое дело, и в течение следующих нескольких дней отряд оставил за собой еще три каменных могилы.

Временами Габриэль казалось, что она уже целую вечность трясется вот так в седле, слушая беспрестанный скрип колес и грохот тяжелых сапог военного отряда на марше. Однажды они прошли мимо поля, служившего недавно местом ожесточенного сражения и представлявшего собой ужасное зрелище. Повсюду валялись непогребенные трупы, также оторванные снарядами руки и ноги, изуродованные тела павших воинов. На замерзшей черной земле отчетливо выделялась синяя французская форма и форма испанского пехотного полка, сшитая из белой некрашенной шерсти. При взгляде на этот неубранный урожай смерти сердце холодело в груди.

Каждый раз, когда взору путешественников открывалось что-нибудь подобное, Гастон старался отвлечь Габриэль, развеселить ее, и хотя его попытки отличались порой излишней грубоватостью, Габриэль не обижалась на него, зная, что Гастон делает это от чистого сердца, стремясь помочь ей пережить трудные моменты. Закаленный в боях и походах, Гастон ко всему относился спокойно, его волновали только жизнь и здоровье Габриэль. Каждое движение его сильного мускулистого тела дышало мужеством и уверенностью. Временами Габриэль даже охватывал страх перед ним. Ей казалось, что он запросто может воспользоваться ее слабостью и беззащитностью; тоска по Николя, влечение к нему делали ее в глазах Гастона уязвимой и легкодоступной. Поэтому Габриэль следила за каждым своим взглядом, жестом, словом, боясь дать ему хоть малейший повод, поскольку знала, что любая оплошность с ее стороны может привести к непредсказуемым последствиям.

Конечно, она была уверена, что он никогда в жизни не совершит насилие над ней. Но жизнь была порой так непредсказуема, а человеческие взаимоотношения так запутаны… Некрасивая внешность Гастона не отталкивала ее, напротив, он нравился Габриэль таким, каким был, она видела в нем своего друга и опору, давно уже не воспринимая его как слугу. Габриэль радовал тот факт, что он пользуется услугами следовавших за обозом проституток с той же регулярностью, как и остальные солдаты, думая, что она не понимает причины того, почему он каждый вечер после ужина уходит на прогулку. Когда ночью на своей жесткой постели, устроенной на земле в нескольких шагах от нее, Гастон ворочался с боку на бок и тяжело вздыхал, Габриэль прекрасно знала, что именно мучало его. Поэтому она и боялась, что, оставшись наедине друг с другом, оба они вынуждены будут жить в постоянном изматывающем силы напряжении, хотя причины такого напряжения для каждого из них будут свои. Габриэль успокаивало только то, что переход от Саламанки, где они расстанутся с обозом, до Сьюдад Родриго — цели их путешествия — должен быть непродолжительным.

Вопреки ее надеждам ей не удалось добраться до Сьюдад Родриго к Рождеству. Отряд достиг предместий Саламанки в первую неделю нового 1812 года. Обоз, сопровождаемый вооруженным отрядом, проследовал к крепости, расположенной в центре города, а Гастон снял две комнаты на постоялом дворе, где они с Габриэль должны были переночевать.

Утром они вновь отправились в дорогу, оставив одну из вьючных лошадей на постоялом дворе вместе с запасами зерна и сена в уплату за продукты питания.

Двенадцатого января они увидели на горизонте очертания крепости Сьюдад Родриго. Габриэль хотела успеть до наступления темноты добраться до ворот крепости, но уже начало смеркаться, и Гастон не желал рисковать, поскольку в темноте часовые могли принять их за испанских партизан и спустить курок. От охватившего ее волнения Габриэль долго не могла уснуть. Они спали, завернувшись каждый в свое одеяло, прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Габриэль не знала, что в эту ночь ее. волнение и мечты о скорой встрече с Николя, возбуждавшие ее, сказывались и на состоянии Гастона, который тоже не мог уснуть. Гастон еле сдерживался, чувствуя, что самообладание покидает его. Ему стоило огромных усилий лежать спокойно и не пытаться поцеловать ее, обнять, ощутить ладонями теплоту ее тела, укрытого одеялом. Такое и раньше накатывало на него, аромат ее кожи, благоухание свежего молодого тела не давали ему покоя по ночам, тогда он вставал и шел за утешением к одной из женщин, сопровождавших обоз. Конечно, они не могли заменить ему ту, которую он любил, и Гастон возвращался на свою постель, физически опустошенный, но не удовлетворенный.

Ему казалась нелепой мысль о том, что они стали хорошими друзьями. Гастона никогда прежде не связывала дружба с женщинами, да и теперь он испытывал к Габриэль чувства более глубокие и сильные, хотя сам себе не хотел до сих пор признаться, что любит ее. Он пытался думать о тех условностях, которые их разделяют, о разнице в их общественном положении, но всегда помнить об этом было крайне сложно, поскольку в течение многих недель во время путешествия они называли друг друга мужем и женой. Однако их разделяло не только происхождение, но и воспитание, образование, жизненный опыт и интересы. Во время этого путешествия все различия как бы стерлись, поскольку перед обоими стояла одна цель — выжить, Габриэль к тому же думала сейчас только о человеке, которого она любила и до которого хотела добраться. Гастон же стремился в первую очередь сдержать данное им обещание — доставить Габриэль целой и невредимой до Сьюдад Родриго, а затем — домой.

Габриэль ворочалась с боку на бок не в силах уснуть. Гастон изнывал от желания, испытывая физические муки. Почему бы ему не попробовать поладить с ней? Она ведь женщина в расцвете сил, и, возможно, ждет от него ласки, ведь она так расположена к нему. И его дерзкая рука скользнула, словно змея, по одеялу, в которое была завернута Габриэль, пока, наконец, не застыла на упругой высокой груди.

— Я тоже не сплю, Габриэль, — хрипло пробормотал он, учащенно дыша.

Казалось, она даже не заметила, что он впервые назвал ее по имени. Его тяжелая рука, опустившаяся внезапно ей на грудь, как будто послужила сигналом к действию, Габриэль резко повернулась, приподнялась и пристально взглянула ему в лицо.

— Ты тоже слышал этот звук? Как будто где-то звякнули чем-то металлическим. На этот раз совсем рядом.

Гастон немедленно насторожился, все мысли о любовных утехах вмиг оставили его. Благоприятный момент был упущен. Скинув с себя одеяло, он приподнялся и прислушался. Сначала он как будто ничего не слышал, кроме шороха ветра в кустарнике и поскрипывания крон могучих деревьев над головой. Но тут он уловил посторонний звук. Знакомый звук для слуха каждого солдата. Так может позвякивать только оружие. Где-то совсем рядом тихо, стараясь не шуметь, в темноте двигалась группа вооруженных людей. Гастон вложил в руки Габриэль один из своих пистолетов, которые всегда держал наготове. Еще в самом начале путешествия он научил ее, как надо обращаться с ними.

— Я пойду посмотрю, что там происходит. Надо убедиться, что те, кто находится сейчас в нескольких ярдах от нас, не идут прямиком сюда.

Гастон исчез за деревьями. Ночь была безлунной, но звездной, поэтому глаз, привыкший к темноте, мог различить очертания предметов. Взобравшись на косогор, Гастон увидел огромную движущуюся массу людей, направлявшуюся к холму, на вершине которого мерцали огни. Гастон догадался, что это был редут — одно из укреплений Сьюдад Родриго. Вооруженные люди не были партизанами. Никакой разношерстности в одежде, никаких крестьянских шапок и нечесанных волос. Перед ним были британские солдаты! Колонна вымуштрованных, привыкших к железной дисциплине воинов в алых мундирах и высоких киверах с плюмажем. Вопреки всем военным обычаям, они нарушили зимнее перемирие уже в начале января, собираясь застигнуть врасплох ничего не подозревавших французов, внезапно напав на них. По-видимому, Веллингтон решил воспользоваться нынешним лютым холодом, сковавшим землю, так как обычной причиной затишья в военных действиях в это время года являлась непролазная грязь. В такой темноте трудно было судить о количестве британцев, посланных на штурм крепости, но, по оценке Гастона, их было несколько сотен. Кипя от гнева и душившей его злости, он вынужден был провожать их взглядом, ничего не предпринимая. Он не мог предупредить часовых у редута. Если он выстрелит из пистолета, его не услышат спои, поскольку он находится слишком далеко от укрепления, и враги заколют его штыком, не тратя пули. Кроме того, необходимо было подумать о Габриэль. Он должен был увести ее подальше отсюда в безопасное место.

Увидев возвращающегося Гастона, Габриэль с облегчением вздохнула. Но как он и опасался, она категорически отказалась возвращаться в Саламанку.

— Я проделала весь этот путь не для того, чтобы кот так повернуться и вновь уехать, не увидев Сьюдад Родриго! Николя находится там. И нас разделяет теперь всего лишь несколько миль. Если я упущу эту возможность встретиться с ним, то вынуждена буду ждать целый год, поскольку до следующей зимы не узнаю его точного местонахождения. Меня не волнует Веллингтон со всеми его британцами. Я доберусь до Николя, чего бы это мне ни стоило.

— Я знал, что вы именно это и скажете, — спокойно отозвался Гастон. — А теперь вам лучше поспать. Мы можем быть уверены, что враги не потревожат нас, их колонна движется совсем в другом направлении. Перед ними поставлена совершенно конкретная боевая задача.

Оба они улеглись и тут же крепко заснули, устав от треволнений этого дня и ночи. На рассвете начался штурм редута. Гастон и Габриэль проснулись и начали собираться; Габриэль, расчесав волосы, заколола их, а Гастон вскипятил воду для кофе на костре и нарезал хлеб. Габриэль замерла, не опуская рук, которыми поправляла волосы, когда послышались звуки далеких выстрелов.

— Будем надеяться, что редут выстоит, — сказала она.

Примерно через двадцать минут шум боя стих, и установилась жуткая тишина. Позавтракав, они затоптали огонь в костре и, сев на лошадей, поскакали через лес к открытому месту, откуда, как на ладони, были видны укрепления, залитые солнечным светом. Гастон посмотрел в свою подзорную трубу и со вздохом передал ее Габриэль. Внезапный штурм редута принес британцам успех. Алые мундиры мелькали у стен укрепления, их колонна, словно цепочка муравьев, входила в ворота, в холодном воздухе над полем боя висел дым от мушкетных выстрелов.

— Редут пал, — мрачно констатировал Гастон. — Теперь они наверняка намерены штурмовать крепость Сьюдад Родриго. Весь мой боевой опыт подсказывает, что я должен увести вас как можно дальше отсюда.

— Только попробуй! — и она, подстегнув лошадь, галопом понеслась вниз по косогору в развевающемся на ветру плаще. Гастон последовал за ней, ведя за собой вьючную лошадь., Если бы он не был уверен в том, что крепость Сьюдад Родриго выдержит любой штурм, он просто связал бы Габриэль и увез ее силой в Саламанку. Но Гастон знал, что эту крепость будут удерживать любой ценой. Сам бы он тоже мог участвовать в защите этого укрепления или хоть чем-то помочь ее защитникам, как недавно помог солдатам, сопровождавшим обоз, отбить атаку испанских партизан. Все будет зависеть от того, где окажутся он и Габриэль в тот момент, когда британцы, окрыленные успехом, пойдут на штурм крепости.

Гастон и Габриэль свернули с дороги, поскольку опасались быть замеченными неприятелем, и поскакали по пересеченной местности, продвигаясь довольно медленно. Однако до крепости им было не суждено добраться. Путь всадникам преградил еще один британский отряд, который подошел вплотную к юроду и приготовился атаковать его предместье. Габриэль и Гастону еще повезло, что они на всем скаку не въехали в расположение противника. Только они поднялись на гребень холма, как сразу же внизу у его подножия увидели скопление вооруженных людей, пушки и командиров, разъезжающих верхом вдоль цепей солдат, готовых идти на штурм.

Габриэль, намеревавшаяся промчаться стрелой последний участок пути до крепостных ворот, остановила свою лошадь, потрясенная открывшимся ей зрелищем.

— Мы не сможем добраться туда! — воскликнула она в отчаянии. — Нам надо найти другой путь.

Держась от врага на значительном расстоянии, Гастон и Габриэль объехали город, который, оказалось, был окружен плотным кольцом неприятеля, пешими и конными воинами. Гастон догадался, что остальные редуты тоже пали, и это позволило Веллингтону подтянуть к городу значительные силы. Должно быть, сам полководец находился сейчас где-нибудь на командном пункте, расположенном на возвышенности, и руководил ходом боевой операции. Как опытный военный Гастон не мог не восхищаться полководческим талантом Веллингтона, выбравшего правильную стратегию и предпринявшего внезапный штурм. Но как французу ему были ненавистны воля и мужество этого выдающегося военачальника.

Как и предполагал Гастон, цепь вражеских воинов, окружавших город, не была сплошной, в ней имелись большие бреши. В подзорную трубу он увидел, что возле реки Агуэды не было отрядов неприятеля, у моста через реку стоял французский пост. Необходимо было воспользоваться этим и переправиться на другой берег. Теперь уже Гастон не боялся, что его примут за лазутчика или испанского партизана, и во весь опор помчался к реке, привязав к дулу своего мушкета одолженный у Габриэль белый носовой платок. Напрягая последние силы, лошади Гастона и Габриэль летели стремительным галопом прямо на французский пост. Когда они приблизились к караульным, те приказали остановиться и назвать себя.

— Гастон Гарсен и мадам Вальмон по срочному важному делу к капитану Дево из конноегерского полка.

— Проходите, друзья.

Гастон кивнул Габриэль, и они быстро миновали мост, оказавшись на окраине города. По обеим сторонам улочки стояли приземистые лачуги и дома с выцветшими под палящим солнцем фасадами и коричневатыми крышами. Вокруг не было ни души, похоже, жители покинули город. Зато повсюду можно было видеть французских воинов, готовившихся к обороне; из пустых хлевов выглядывали, поблескивая на солнце, жерла пушек, стрелки затаились в закрытых винных лавках и на огородах среди прошлогодних грядок. Не успели они доскакать до конца этой улочки, как раздался первый артиллерийский залп, и британцы пошли на штурм. Гастон мельком взглянул на свои карманные часы, они показывали ровно половину пятого. За первым залпом на защитников обрушился шквал огня, французские пушки дали ответный залп. От грохота и взрывов дрожала земля.

Лошадь Габриэль взвилась на дыбы и сбросила спою всадницу на землю. Гастон, пытавшийся в это время справиться со своей собственной лошадью, увидел Габриэль, распростертую на земле, но ничего не мог сделать. И лишь через несколько минут, спешившись и привязав лошадей к дереву, он устремился к ней. Габриэль уже встала на ноги и отряхивала пыль со своей одежды. К радости Гастона она не получила повреждений. Он поднял ее шляпу, отлетевшую далеко в сторону, и в следующую секунду сбил ее с ног, упав вместе с ней на землю. Гаубичный снаряд пролетел над их головами и попал в соседний дом, разнеся его так, что на них посыпались осколки камней, черепицы и штукатурки. За этим снарядом последовал следующий, а за ним другой… Обезумевшие от ужаса лошади рвались на свободу, дерево качалось и трещало от их порывистых движений.

— Бежим вон в ту конюшню! — крикнул Гастон и, схватив Габриэль за руку, увлек ее за собой. Добежав до дерева, к которому были привязаны лошади, он толкнул ее в направлении конюшни, а сам устремился к лошадям, чтобы отвязать их.

Габриэль, не помня себя, вбежала в стойло и упала на охапку соломы. Никогда в жизни ей не приходилось переживать ничего более ужасного, чем этот артиллерийский обстрел. У нее было такое чувство, будто весь мир рушится. Когда Гастон привел лошадей в стойло, они несколько успокоились, чуя знакомые запахи сена и соломы, хотя все еще дико вращали глазами и нервно прядали ушами. Гастону было жаль их, поскольку это не были военные лошади. До недавней стычки с испанскими партизанами эти животные никогда не слышали ни одного выстрела, за исключением разве разрыва петард и треска фейерверков. Ласково похлопав их по шее, Гастон напоил животных из корыта, стоявшего в углу, сломав корочку льда. Затем он начал осматривать конюшню.

— Что ты ищешь? — спросила его Габриэль, все еще сидевшая на охапке соломы, прислонившись спиной к перегородке стойла. При каждом новом залпе или разрыве снаряда со стропил сыпались труха и пыль на их головы.

— Седло, которое мы наденем на вьючную лошадь, но вокруг я не вижу ничего подходящего.

— Даже если бы здесь оно и было, я не взяла бы его, — возразила Габриэль. — Я ничего не хочу брать у крестьян, они и без того нищие.

Гастон подошел к ней и сел рядом на солому.

— Вы можете взять пока мою лошадь, а я тем временем найду себе какое-нибудь седло в городе.

— Как это меня угораздило упасть с лошади, ведь я крепко держусь в седле, — со вздохом сожаления произнесла Габриэль. — Такого со мной не случалось с детства.

— Теперь уже ничего не поделаешь.

— В седельной сумке остались все мои вещи, смена белья. Теперь у меня нет даже самого необходимого. — И она развязала узел на небольшом мешочке, привязанном к ее поясу. Там у Габриэль лежал кошелек, расческа и несколько личных вещиц. — Во второй седельной сумке были твои вещи.

— Для меня их утрата не имеет никакого значения, — солгал Гастон. В той седельной сумке лежала военная форма покойного брата Габриэль, а также его личный мундир. Теперь эти вещи были безвозвратно утрачены. — Думаю, мы сможем купить одежду в городе.

Гастон считал, что нет никакой необходимости оставаться в этой конюшне.

— А городские ворота далеко отсюда?

— В миле или двух. Но когда мы сможем добраться до них, неизвестно. Это зависит от того, как долго продлится обстрел. Если он стихнет, мы сможем быстро добраться до цели.

Габриэль в досаде стукнула кулачком по соломенной подстилке.

— Я не могу сидеть здесь, когда мне надо быть рядом с Николя! Ведь он где-то совсем близко отсюда. Так близко и так далеко… Меня успокаивает только то, что в этом сражении, где грохочут пушки, кавалерия вряд ли будет принимать участие.

Гастон не стал говорить ей о том, что это будет зависеть от многих обстоятельств. Например, от того, укрепятся ли британцы на подступах к городу. Следующий снаряд разорвался совсем рядом с конюшней, так что стены ее задрожали, а Габриэль прижалась к Гастону. Лошади испуганно заржали и начали бить копытами землю. Некоторое время Гастон и Габриэль сидели молча, прислушиваясь к грохоту артиллерийского обстрела. Одни снаряды ложились дальше, другие совсем близко от того места, где они укрывались. Внезапно Гастон насторожился.

— Французская пушка, которая стреляла совсем близко от нас, прекратила вести огонь, — и, вскочив на ноги, он устремился к двери, чтобы выглянуть наружу. То, что он там увидел, заставило его опрометью броситься назад и схватить лошадей под уздцы. — Быстро! Наши отступают, нам надо отходить с ними!

У Габриэль не было времени на споры и возражения, и она покорно села на коня Гастона, хотя это было мощное норовистое животное. Гастон галопом поскакал к городу, Габриэль старалась не отстать от него, вскоре они оказались среди отступавших соотечественников — солдат, офицеров, разъезжавших верхом и отдававших отрывистые команды, а также фур и артиллерийских подвод. Вокруг продолжали рваться снаряды, гремели взрывы, падали люди. На глазах Габриэль несколько солдат упали, как подкошенные, когда пушечное ядро прорезало колонну, сметая и давя все на своем пути. Несчастные издавали душераздирающие вопли, бились в судорогах, к ним на выручку поспешили их товарищи и оттащили раненых в сторону, у многих из них были раздроблены конечности. Разрывы картечи тоже наносили ужасные раны. Тех, кто падал, сраженный осколком или прямым попаданием, товарищи относили в сторону. Несмотря на царящую кругом суету и сумятицу, это было вовсе не паническое бегство, а организованное отступление, что стало совершенно очевидным, когда вторая линия защитников подошла на ближние рубежи вместе с пушками на лафетах и заняла их, развернув орудия и начав вновь прицельный огонь по противнику. Воины же, оставлявшие эти позиции, погрузили на фуры раненых и двинулись к крепости.

Пустив усталых лошадей медленным шагом, Габриэль и Гастон продолжили свой путь в город, расположенный на каменистом холме. Некоторое время они вынуждены были стоять на обочине дороги, пропуская мимо колонну пехотинцев, направлявшуюся к месту боя. Гастон сразу же сообразил, что где-то уже дерутся врукопашную, и эти солдаты спешат туда. Когда оба путешественника подъехали к широко открытым воротам крепости, часовой приказал им попридержать коней и посторониться.

— С дороги! Кавалерия вдет!

Габриэль сразу же привстала в стременах, взволнованная, с замирающим сердцем в груди, а Гастон тем временем взял ее лошадь под уздцы и отвел на обочину дороги. Раздался грохот копыт, и из ворот вылетел на полном скаку эскадрон конных егерей численностью в двести пятьдесят человек, одетых в яркие мундиры, с саблями наголо. Клинки сабель и лошадиная сбруя весело поблескивали на солнце. На конных егерях были кивера, как у гусар, с красно-зеленым плюмажем, покачивающимся на скаку, а также ментики с меховой опушкой, наброшенные на левое плечо, стянутые на груди ремнем и развевающиеся сзади. Это было поразительное, великолепное зрелище, чепраки из леопардовых шкур придавали ему какой-то особый, экзотический колорит. Лица кавалеристов хранили выражение сосредоточенности и восторга от сознания того, что они мчатся прямо в жаркую сечу; глаза мужчин блестели, скулы были сведены от напряжения. Габриэль, которая смотрела на проносящихся мимо егерей, широко открыв глаза, внезапно увидела Николя.

— Николя! Я здесь! — закричала она что было сил.

Но он не видел и не слышал ее, промчавшись галопом всего лишь в нескольких шагах от того места, где она стояла. Габриэль чувствовала, как ее душа устремилась к нему, и пока мимо проносился эскадрон, она неотрывно глядела вслед Николя, ощущая в сердце острую боль, не в силах примириться с мыслью, что он так и не узнал о ее приезде. Габриэль повернула своего коня, чтобы броситься вслед за эскадроном, но Гастон перехватил ее поводья крепкой рукой.

— Нет, вы не должны этого делать, поле боя — не место для женщин.

— В таком случае я буду ждать его здесь, — Габриэль была бледна и взволнована.

— Этого тоже не следует делать. Мы сейчас поедем в город, где вы сможете поесть, отдохнуть и привести себя в порядок, дожидаясь его возвращения. Он обязательно вернется. Рукопашный бой закончится, когда начнет темнеть, иначе солдаты могут убить по ошибке своих же товарищей по оружию. — Начал увещевать он ее. Но видя, что Габриэль не трогается с места, все еще глядя на дорогу туда, где скрылись из виду егеря, Гастон наклонился к ней и подергал ее за рукав. — Помните, что вы говорили мне однажды в минуту откровенности? Вы признались тогда в своей полной уверенности в том, что с Николя ничего не случится и он останется жив.

Габриэль повернулась к нему, ее губы дрожали.

— Тогда почему же я так боюсь за него сейчас? У меня такое чувство, будто счастье выскальзывает у меня из рук.

— Это происходит от того, что вы впервые в жизни увидели поле боя и у вас сдали нервы. Ведь ничего не изменилось. И Николя, и вы остались прежними. Перестаньте терзать себя сомнениями и дурными предчувствиями. Это так не идет вам. А теперь в путь! Мы найдем гостиницу вблизи крепостных ворот, чтобы вы могли видеть их и ждать возвращения Николя, сидя у окна.

Габриэль покорно пришпорила своего коня, все еще глядя через плечо на дорогу. Въехав в крепостные ворота, они увидели, что город живет своей обычной жизнью. Хотя в продуктах питания ощущался сильный недостаток, лавки были открыты, а в винных погребках и кафе сидели люди. Повсюду были расквартированы войска, и весь Сьюдад Родриго представлял собой один огромный гарнизон. Оглядевшись вокруг и не увидев новых колонн готовых броситься в бой солдат, Гастон сделал вывод, что вторая линия защитников, занявшая ближние рубежи, крепко держит свои позиции. Ему не удалось найти для Габриэль комнату вблизи городских ворот, и он был рад, что в таком перенаселенном городе отыскал для нее хоть какое-то пристанище. Это была маленькая грязная комнатенка на соседней улице с убогой кроватью без постельного белья, на которой лежала охапка соломы, кишащая по всем признакам клопами. Гастон позвал служанку и велел ей убрать грязную солому, вымыть всю кровать и насухо протереть ее, после чего он застелил ее одеялом.

— Так будет лучше, даже если доски кровати покажутся вам жестковатым ложем, — сказал он, обращаясь к Габриэль.

Она повернулась к нему от окна, где стояла все это время, глядя на улицу.

— Темнеет, — сказала Габриэль с отсутствующим видом.

— Я пытался раздобыть для вас горячей воды и устроить ванну, но во всей округе так и не сумел найти хоть что-нибудь похожее на нее. Служанка сейчас принесет кувшин горячей воды и таз, к сожалению, это все, что я смог достать, как ни старался.

Выйдя из задумчивости, Габриэль шагнула к Гастону и с улыбкой поблагодарила его за заботу.

— Ты так добр ко мне. Прости меня за все огорчения, которые я причинила тебе. Я признательна тебе за все, что ты сделал для меня в дороге, — внезапно ее голос дрогнул. — Почему Николя все еще не возвращается? Разве егерям не пора вернуться назад?

— Я пойду к воротам и разузнаю у часовых, в чем дело.

— Прошу тебя, возвращайся ко мне побыстрее, я буду с нетерпением ждать известий, — в ее тоне слышалась невысказанная мольба, чтобы он привел с собой Николя, если это, конечно, возможно.

— Я вернусь сразу же, как только наведу справки.

Выйдя на улицу, Гастон зашагал в сторону городских ворот. Площадь перед воротами была запружена людьми, в основном женщинами — солдатскими женами, прибывшими вместе с армией, а также испанками, вышедшими замуж за французов или вступившими с ними в связь. Они тоже ждали известий о своих мужьях, сражавшихся сейчас на подступах к городу. Артиллерийский огонь все еще не утихал, что служило поводом для беспокойства. Гастон думал, что к этому часу залпы пушек должны были уже смолкнуть.

— Никаких новостей с передовой не поступало, — ответили Гастону, и это ничуть не удивило его. Он зашел в магазин и купил там мужские брюки, которые, по его мнению, должны были подойти Габриэль. Надев его собственное просторное пальто и натянув на лоб шляпу, она могла вполне сойти за мальчика. Заметив на полке магазина рулон тонкого белого полотна, Гастон решил купить кусок такой ткани для Габриэль.

— Отрежьте мне кусок этой белой ткани так, чтобы хватило на нижнюю юбку и еще немного осталось, — обратился он к продавцу, бегло говорившему по-французски с сильным испанским акцентом. Как только ткань была завернута в плотную бумагу, с улицы раздался громкий крик, и Гастон поспешно бросил на прилавок пару монет не торгуясь, схватил сверток и торопливо зашагал к воротам, засовывая по дороге покупку в один из карманов своей большой удобной куртки.

Солдаты разгоняли толпу, поспешно расчищая проезжую часть улицы.

— Посторонись! Войска идут! Прочь с дороги! Все защитники возвращаются в крепость!

Гастон прижался к входной двери одного из близлежащих домов и выглянул из своего укрытия на дорогу, ведущую от ворот, по которой двигались сейчас сплошным потоком пешие, конные, орудия на лафетах и фуры с ранеными. Все полки были перепутаны, и потому в толпе солдат мелькали разноцветные плюмажи, мундиры разных расцветок, в которые были одеты представители различных родов войск, сбившиеся сейчас вместе и отступавшие в одной общей колонне. Гастон увидел группу конных егерей, некоторые из них были ранены, но держались в седле. Дево среди них не было. И хотя Гастон подождал еще какое-то время, внимательно разглядывая каждого кавалериста, ему так и не удалось увидеть еще хотя бы одного конного егеря. Он решил разузнать, что случилось с эскадроном. Некоторые из проходивших мимо солдат ответили на его вопросы, и он понял, что в ходе боя британцев окружили, но те прорвали кольцо и перешли к решительным действиям. Отрывочные сведения, полученные им из уст усталых солдат, складывались в неутешительную картину. Надеясь, что один из егерей, увиденных им сегодня, был все же Николя Дево, Гастон отправился дальше, чтобы разузнать подробности происшедшего.

Для Габриэль часы ожидания тянулись бесконечно медленно. Заслышав шаги на лестнице, она тут же выглядывала в коридор и каждый раз испытывала разочарование. Наконец, она услышала тяжелую поступь Гастона и бросилась к двери.

— Николя вернулся? — воскликнула она, не в силах больше пребывать в состоянии неизвестности.

Гастон молча взглянул на нее. Она выглядела прекрасной и посвежевшей после купания, в ее пушистые, только что вымытые волосы была вплетена розовая лента, которую она хранила, наверное, для этого случая, поскольку Гастон раньше никогда не видел ее. Габриэль берегла эту ленточку для того, чтобы встретить в ней своего любимого, и теперь он, Гастон, должен был разрушить ее надежды. У него не было выхода, он не знал, как смягчить удар, который должен был нанести ей. Откашлявшись, Гастон ответил на ее вопрос:

— Капитан Дево взят в плен.

Габриэль вскрикнула и, залившись слезами, прислонилась спиной к косяку, будто от охватившего ее отчаяния у нее иссякли силы. Закрыв лицо руками, она громко зарыдала.

Два дня артиллерия крепости обстреливала британские позиции, отвечавшие мощным огнем, помогая обороняться защитникам еще не захваченных неприятелем укреплений. Едкий дым плыл над городом, не умолкая, грохотала канонада. Опасаясь за жизнь Габриэль, Гастон нашел другую комнату подальше от городских стен, в одной из жалких лачуг на окраине города, затерянной среди других зданий, стоявших на этой улице. Габриэль молча переносила свое горе, не жалуясь на судьбу. Они спали на полу бок о бок, завернувшись каждый в свое одеяло, как делали это во время путешествия. Гастон оставил лошадей в конюшне гостиницы у городских стен, поскольку рядом с их новым жильем не было ни одной конюшни. Каждый день он ходил кормить и поить их. Утром на третий день осады всю местность заволокло густым туманом, поднявшимся с реки Агуэда. Британские позиции исчезли за непроглядной пеленой, сама крепость тоже была скрыта в тумане от глаз неприятеля. В этот день стояла, мирная тишина, приятная не только для слуха обывателей, но и для усталых солдат. Гастон, облазивший уже за это время весь город, продолжил знакомство с улицами и укромными уголками. Он всегда, попав в затруднительное положение, пользовался каждой минутой для того, чтобы приобрести необходимые знания обстановки, которые в нужный момент могли помочь найти выход из этого затруднительного положения.

Габриэль коротала время за рукоделием, она сшила себе нижнее белье из ткани, купленной для нее Гастоном. Он сделал свою покупку вовремя, потому что как только ворота крепости закрылись и город оказался в осаде, цены на товары первой необходимости сразу же подскочили. Сидя за рукодельем, Габриэль думала об Андрэ, которого она оставила на попечение тетки, об Элен, о Доме Рошей и, конечно, о Николя.

— Егерей окружили британцы, — сообщил ей три дня назад Гастон, когда она немного пришла в себя от потрясения. — Удалось уйти очень немногим. Вы были совершенно правы, когда говорили, что Николя уцелеет на этой войне. Для него война закончилась. Его отправят в Англию, и он останется там до тех пор, пока Император не заключит мир с правительством короля Георга III.

— А ты уверен, что он не получил ранения во время боя?

— Когда его видели в последний раз в первых рядах сражающихся, он был цел и невредим. Если же он и был в конце концов ранен, британцы, как известно, лечат раненых пленных и предоставляют им надлежащий уход. Впрочем, как и мы. На этой войне к раненым относятся милосердно обе воюющие стороны, если только они не попадают в руки испанских партизан. Так что возблагодарите судьбу за то, что Николя сейчас в полной безопасности.

Габриэль постаралась успокоиться, прислушавшись к разумным словам утешения, но одна мысль не давала ей покоя: сумеет ли она теперь вообще разыскать Николя и не окажется ли, что их встреча произойдет слишком поздно, когда она сама уже постареет и лишится своей былой красоты? Эта мысль казалась ей просто невыносимой. Да, предчувствие не обмануло ее: Николя действительно уцелел на этой войне. Однако, как оказалось, это вовсе не означало, что они вновь встретятся и будут вместе.

Когда туман рассеялся, защитники крепости увидели, что британцы окопались в опасной близости от городских стен и теперь их артиллерия может наносить городу еще больший урон. Было также очевидно, что противник не собирается держать долгую осаду, а хочет захватить крепость внезапным штурмом. Город уже был полуразрушен, многие здания лежали в руинах. Часто вспыхивали пожары, усугубляя бедственное положение жителей города и его защитников. Люди гибли под обломками строений. Мародеров расстреливали на площади и не убирали их тела в назидание всем остальным любителям легкой наживы.

На четвертый день осады неприятель взорвал в двух местах крепостную стену. В воздух взметнулись обломки камней и щебень, а когда дым рассеялся, все увидели две огромных, образовавшихся на месте взрывов бреши. В половине восьмого вечера на пятый день осады, в самое необычное время для штурма, когда уже село солнце, британцы, несмотря на встречный огонь защитников города, мощной волной хлынули в проломы крепости. Но когда первые участники штурма взобрались на груду щебня и камней, перегородившую пролом, раздался мощный взрыв, от которого задрожала земля, и весь город на мгновение осветила вспышка призрачного света — это сработала заложенная французами мина, уничтожив множество вражеских солдат, устремившихся на штурм. Но это только подхлестнуло остальных британцев, теперь уже ничто не могло удержать их, они будто обезумели от ярости и чувства мести. С громкими криками, паля в упор из мушкетов, бросая гранаты в здания города, уничтожая все на своем пути, солдаты в красных мундирах со штыками в руках, не щадя никого, но и неся значительные потери, словно алая река в пору разлива, заполонили все улицы.

Им потребовалось два часа для того, чтобы захватить весь город, но резня продолжалась намного дольше. Вошедшие в раж победители врывались в трактиры, круша все на своем пути, повсюду слышались неистовые вопли женщин, за которыми охотились насильники. Гастон, который участвовал в защите города, паля из своего мушкета по неприятелю, наконец, решил вернуться к Габриэль. В день, когда над крепостью стоял туман, он еще раз проверил свое умение ориентироваться на местности, и это помогло ему сейчас — в темноте. Он уверенно пробирался по переулкам, дворам и огородам, перелезал через заборы совсем крошечных двориков, как правило, не освещенных. На одной из улочек он увидел несколько трупов французских солдат и раздел два из них, надеясь в глубине души, что, по крайней мере, на одном мундире и жилете не будет крови. Более чистую форму он отдаст Габриэль, сам же он был не так щепетилен и брезглив.

Пьяные британские солдаты заходили в трактиры на соседней улице, рядом с той лачугой, в которой Гастон оставил Габриэль. Стараясь быть незамеченным, он пробрался в дом со двора. Войдя в комнату, он увидел, что Габриэла прижавшись к стене, с ужасом следит из окна за разгулом пьяной солдатни. Вся комната была освещена заревом пожара. Обрадованная его приходом, она бросилась к нему. На Габриэль лица не было, сцены, свидетельницей которых она явилась, произвели на нее ужасное впечатление.

— Ты жив! Как я боялась за тебя! Они вытаскивают из домов и уводят с собой женщин! Даже старух и маленьких девочек! Они выхватили грудного ребенка из рук матери и швырнули его на землю, словно тряпичную куклу!

И Габриэль прижала ладонь к дрожащим губам, сдерживая слезы. Гастон, не тратя времени на пустые разговоры, подал ей жилет и мундир, снятые с тела французского солдата.

— Наденьте все это! — и он бросил ей, достав из своей седельной сумки брюки, купленные для нее.

— Да поживее!

Повернувшись к ней спиной, чтобы не смущать ее, Гастон сбросил свою куртку и начал надевать второй мундир, чувствуя, что он влажный от крови. За его спиной раздался приглушенный стон. Быстро повернувшись, он увидел, что Габриэль застыла от ужаса. Оказывается, она, схватив из его рук одежду, тоже почувствовала, что она влажная, и, взглянув на свои ладони, увидела на них свежую кровь. Гастон выругался в сердцах, проклиная свое невезение. В темноте он не смог разглядеть, что оба мундира были сильно перепачканы кровью. Ему надо было привести ее в чувства, и потому он заорал на нее:

— Одевайтесь, я вам сказал! Если вы этого не сделаете, через пару минут прольется ваша кровь, а заодно и моя! Вы же видели, на что способна эта взбесившаяся солдатня! Они убивают всех на своем пути, а женщин бесчестят. Сегодня ночью в этом городе устроена настоящая кровавая баня!

Габриэль, собравшись с духом, кивнула.

— Хорошо, я надену это.

Гастон вновь повернулся к ней спиной, продолжая говорить.

— Только переодевшись в эту форму, мы сможем выбраться из передряги, сохранив свою жизнь. Трупы наших солдат они тоже протыкают штыками, чтобы не оставить случайно в живых недобитых раненых. Британским офицерам потребуется какое-то время, чтобы установить порядок и дисциплину. Ведь они тоже подвергают свои жизни опасности, толпа озверевших пьяных солдат неуправляема и способна на любые бесчинства. Вероятно, порядок удается восстановить лишь на рассвете, а до того времени офицеры будут сами охранять военнопленных, уведя их куда-нибудь в надежное месте. Думаю, что таким местом вполне может быть главная казарма, именно туда я и хочу сейчас направиться вместе с вами. Если я ошибаюсь, мы придумаем еще что-нибудь.

— Откуда ты все это знаешь?

— В том, что сейчас происходит, нет ничего нового и необычного для меня. Это будни войны. Я сам штурмовал вражеские города и крепости и участвовал в подобных безумствах, которым предаются победители, Я понимаю, что мне нечем гордиться… Поэтому не спрашивайте меня, как я мог делать такое и почему все это вообще происходит. Я сам не знаю. Ну, как, вы готовы?

Гастон повернулся и увидел, что лицо Габриэль белее мела. Брюки пришлись ей в самую пору, она заправила их в высокие сапоги для верховой езды. Просторный жилет скрывал ее фигуру, а синий мундир даже шел ей, несмотря на то, что он был с правой стороны сильно испачкан кровью. Внезапно Гастон понял, что причиной смертельной бледности, залившей ее лицо, явились его собственные слона, вставшие отныне между ними непреодолимой преградой. Габриэль никогда не сможет забыть то, что он сказал ей, никогда не сможет отделаться от мысли, что человек, ставший ее другом, насильник и убийца. Гастону, одетому в перепачканный кровью мундир капрала, стало не по себе под ее пристальным остановившимся взглядом.

— Наденьте шляпу! — приказал он довольно резко. — Что бы ни случилось, положитесь во всем на меня. И ничего не говорите. Если какой-нибудь британский офицер обратится к вам с вопросом, притворитесь, что вы в шоке и потеряли дар речи. Такое часто случается с молоденькими солдатами. Я видел барабанщиков, которые не могли произнести ни слона в течение нескольких часов, а вы в этой одежде вполне сойдете за одного из них. А теперь в путь и не отставайте от меня ни на шаг.

Они крадучись вышли из дома. В переулке никого не было, и Гастон повел Габриэль задними дворами. Она хваталась за фалды его мундира, когда они проходили по совсем темным переулкам, где не было видно ни зги. Но когда путь освещался одиноким фонарем или отблесками пожаров, Габриэль охватывал ужас от страшного зрелища, открывавшегося ее взору. Вода в сточных канавах была окрашена человеческой кровью, повсюду валялись обезображенные трупы людей, а под ногами шныряли голодные крысы, спешащие полакомиться свежими трупами. Среди развалин и уцелевших домов раздавались пьяные вопли солдатни, крики, песни, стоны и плач женщин. Гастон оставил Габриэль у восточной стены казармы, а сам отправился на разведку. Через минуту он вернулся.

— Во дворе казармы — пленные французские солдаты. Мы подождем, пока прибудет следующая партия пленных и смешаемся с ней. Ни в коем случае не признавайтесь британским офицерам, что вы — женщина, и не выдавайте себя, пока порядок вновь не будет восстановлен. А затем мы покинем город и отправимся домой. Что касается меня, то мне достаточно показать им свою изувеченную ногу, и они сразу поймут, что я — не воин действующей армии, а потому не могу находиться в плену как военнопленный вместе с другими захваченными французскими солдатами.

Габриэль сразу же приняла твердое решение попасть в плен для того, чтобы оказаться вместе с другими военнопленными в Англии. Только там она назовет себя, а затем займется поисками Николя. В ее душе вновь зажегся лучик надежды. С этой минуты начался новый этап в ее жизни.