Габриэль была решительно против того, чтобы Гастон следовал за ней в Англию. Сидя у стены во дворе казармы в крепости Сьюдад Родриго, они шепотом — стараясь, чтобы их никто не услышал — спорили друг с другом. Вокруг них на мощеном булыжником дворе лежали усталые военнопленные, дремавшие на солнце. Гастону так и не удалось отговорить ее от такого опрометчивого шага, и тогда он заявил, что отправится вместе с ней. Габриэль пришла в ужас.

— Нет! Я запрещаю это. Ты должен раздобыть лошадей и вернуться во Францию. Я поеду в Англию одна. Я не прощу себе, что ты из-за меня подвергнешься опасности, ведь тебя могут посадить в тюрьму, — сказала Габриэль, на душе у которой было тяжело. Она страдала от разлуки со своим ребенком и не хотела, чтобы к ее душевным страданиям примешивались еще и угрызения совести.

— Этого не случится, можете не волноваться. Как я вам уже говорил, мне достаточно показать им свою покалеченную ногу, и они тут же отпустят меня.

Габриэль чувствовала, что он не отстанет от нее.

— Прошу тебя, не езди со мной.

— Я обещал доставить вас живой и невредимой назад в Лион. Вы не можете заставить меня нарушить клятву. Конечно, я неблагородного происхождения, но у меня есть солдатская честь, и я умею держать данное слово. А теперь постарайтесь немного поспать, вам необходимо отдохнуть.

Габриэль думала, что не сможет заснуть, но события последней ночи так измотали ее, что тяжелые веки тут же сомкнулись. Утром ее разбудил громкий голос, отдававший приказы. Небо над головой было затянуто густым дымом от пожаров, охвативших весь город.

Дисциплина в британской армии вновь была восстановлена. Офицеры с изнуренными, серыми после бессонной ночи лицами отдавали приказы, а еще не совсем протрезвевшие солдаты занимали свое место в строю. Раненым оказывалась помощь, вдребезги пьяных солдат, валявшихся в канавах, окатывали холодной водой. Габриэль, которой надо было сходить в уборную, пошла вслед за Гастоном и другими солдатами к дощатому строению. Многие мучались расстройством желудка, и поэтому никто из мужчин не обращал внимания на то, что она каждый раз садилась на корточки. Фалды солдатского мундира служили ей хорошим прикрытием. И хотя Габриэль насмотрелась в эти дни такого, чего предпочла бы никогда не видеть, она мужественно продолжала сохранять в тайне свой пол.

В этот же день после полудня колонна одетых в синие мундиры французских солдат, в которой скрывалась переодетая француженка, в сопровождении вооруженной охраны британцев в алых мундирах покинула ворота города. Гастон посоветовал Габриэль все время смотреть прямо перед собой, не оглядываясь по сторонам. Она послушалась его, но все равно не могла спокойно смотреть на страшные картины зверств и кровавого разгула прошлой ночи. Когда они миновали предместья города, и поля недавних боев остались у них за спиной, зимний морозный воздух значительно посвежел, в нем больше не ощущалось запаха тления, пороха, дыма и гари. Этим вечером, когда колонна остановилась на ночлег, нечистые на руку охранники заставили отряд военнопленных, в который входили Габриэль и Гастон, вывернуть свои карманы. Они забирали все деньги и понравившиеся им вещи. Тех пленных, которые клялись, что у них ничего нет, обыскивали. Кошелек Габриэль висел у нее на шее, на длинном ремешке. Когда один из охранников подошел к ней, она быстро сняла кошелек и бросила его британцу, по ему показалось, что этот мальчишка что-то скрывает от него — слишком уж поспешно и суетливо он действовал. Охранник ударил Габриэль по руке с такой силой, что она задохнулась от боли.

— Что это там у тебя, малыш? — он распахнул ее мундир и запустил руку во внутренний карман. С возгласом удовлетворения солдат извлек оттуда несколько монет и кожаный кисет с табаком. Толкнув ее назад в строй, охранник двинулся дальше.

Габриэль и в голову не пришло проверить содержимое карманов снятого с убитого француза мундира, и она переглянулась с Гастоном, который был бессилен сейчас хоть чем-нибудь помочь ей. Ему удалось надежно спрятать золотые монеты, он пожертвовал тем, что нашел в карманах своего мундира — испанским крестиком на серебряной цепочке, несколькими монетами и дешевыми карманными часами.

Больная нога Гастона сильно ныла, а на следующий день она не на шутку разболелась. К тому времени, когда колонна военнопленных добралась до Опорто, Гастон уже с трудом передвигал ноги, опираясь на плечо Габриэль. У Габриэль не было возможности узнать, находился ли сейчас Николя на одном из двух судов, стоявших в гавани, или был отправлен ранее. Она склонялась к мысли, что второе предположение скорее всего было верным, поскольку Николя попал в плен несколькими днями раньше нее. Теперь Габриэль готова была ждать и терпеть, поскольку знала, что недалек тот день, когда она вновь встретится со своим любимым. Эта уверенность помогла ей сохранить спокойствие, когда она увидела, что ждет ее на борту судна. Люди так тесно сидели друг к другу, как рабы на невольничьем судне. Не было места, чтобы прилечь или просто вытянуть ноги. Переполненный трюм освещал тусклым светом мерцающий фонарь, раскачивавшийся над головами пленных. Гастону, которого мучили боли в ноге, удалось вытянуть ее прямо перед собой, но от этого ему было не легче: его больную ногу постоянно задевали, случайно наступали на нее или даже придавливали, когда кто-нибудь, заснув, падал на нее. Некоторые пленные, страдавшие морской болезнью, не могли найти себе места от приступов тошноты и головокружения и тоже падали без сил, задевая ногу несчастного Гастона.

Габриэль, которая больше страдала от вони и спертого воздуха, чем от качки, решила, что откроется властям через сутки. Она хотела быть уверенной, что корабль не вернут из-за нее назад в порт и не высадят ее на берег. Бессонная ночь прошла в томительном ожидают, люди вокруг стонали, храпели, кашляли, некоторых рвало. Наутро в трюме появились матросы с корзинами, наполненным хлебом и сыром, а также большими флягами с питьевой водой, которые тут же начали передавать из рук в руки, поскольку многих пленных мучила жажда. В одиннадцать часов в трюм спустился судовой врач, одетый в безукоризненную бело-синюю морскую форму с блестящими пуговицами, отделанную золотым галуном. Он проверил, не гноятся ли раны и нет ли новых больных, кроме тех, кто страдал морской болезнью. Доктор, которому было за сорок, внешне чем-то смахивал на хищную птицу. Услышав, о чем он расспрашивает пленных, Габриэль поняла, что судовой врач опасается инфекционных заболеваний, которые на корабле могут привести к тяжелым последствиям.

— Не упускайте этот удобный случай, — шепнул Гастон Габриэль. — Удачи вам!

Они обменялись крепким рукопожатием, и Габриэль, встав со своего места, пошла к выходу, осторожно ступая между тел дремлющих солдат. У выхода она остановилась и стала ждать доктора. Вооруженный матрос, сопровождавший его, подозрительно оглядел Габриэль с головы до ног, но ничего не сказал. Когда доктор подошел к трапу, ведущему наверх, Габриэль преградила ему путь и заговорила тихим голосом, стараясь, чтобы их больше никто не слышал.

— Доктор! Я женщина, и мне не следует оставаться здесь.

Он, прищурившись, взглянул на нее. Она была похожа на перепачканного в саже и копоти мальчишку, одетого в грязный мундир. По своему опыту он знал, что некоторые пленные способны сочинять самые невероятные истории только для того, чтобы выбраться из этого отвратительного места на палубу и подышать свежим воздухом хотя бы несколько минут.

— Расстегните рубашку, — сказал он на чистейшем французском языке.

— Только не здесь! — сразу же всполошилась она, испуганно глядя на него.

Ее реакция показалась доктору убедительной.

— Следуйте за мной.

В каюте доктора Габриэль сняла, наконец, свою шляпу, которую носила день и ночь, и пригладила растрепанные волосы. Она назвала свое имя и после того, как он снова попросил ее расстегнуть рубашку, подчинилась его распоряжению. Когда она вновь привела свой костюм в порядок, доктор велел ей сесть и начал расспрашивать ее о том, кто она — маркитантка или солдатская жена.

— Я не маркитантка и не жена солдата. Я не принадлежу также к числу женщин, следующих за войском и торгующих своим телом.

— У меня и мысли не было об этом, мадам Вальмон. В юности я некоторое время жил во Франции и, судя по вашей речи, могу с уверенностью сказать, что вы занимаете определенное положение в обществе. Мне было бы интересно узнать, каким образом вы попали сюда. Если позволите, я выскажу свою догадку. Я полагаю, что вы направляетесь следом за своим возлюбленным. Я отгадал?

— Вы очень проницательны, — призналась она.

— Наверное, такое и раньше не раз случалось в вашей практике.

— Я не помню ни одного случая, когда женщина последовала бы в плен за своим возлюбленным, чтобы соединиться с ним. Ведь это не выход, рано или поздно ее разоблачат и вновь разлучат с любимым. Но у нас, в британской армии, часто бывают случаи, когда солдаты тайком провозят на кораблях своих жен, спрятав их в парусиновые мешки. Ведь только офицерам разрешается брать своих жен с собой, когда они отправляются служить на чужбину на два-три года. Но, как правило, если солдатские жены проявляют такое завидное мужество в достижении своей цели, они в дальнейшем не. являются обузой для войска. Итак, назовите мне имя того военнопленного, за которым вы следуете?

— Капитан конноегерского полка Николя Дево. Как вы думаете, может он находиться на этом судне? Сама я не питаю больших надежд на такую удачу, потому что его захватили в плен на несколько дней раньше, чем я попала в руки ваших соотечественников.

— На нашем корабле нет представителей названного вами полка. Но я слышал, что несколько захваченных в бою накануне штурма Сьюдад Родриго егерей были взяты на борт военного корабля, стоявшего имеете с нами в гавани, несколько дней назад, — сказал доктор и увидел, что лицо его собеседницы озарилось радостью — для нее это была хорошая новость. — Откуда вы прибыли?

— Из Лиона.

Ободренная радостней новостью, Габриэль рассказала ему без утайки о своем путешествии, опустив только некоторые детали личного характера.

— Если ваш друг, Гастон, страдает от таких мучительных болей, почему он не обратился ко мне? Я уже поместил двух раненых военнопленных в отсек, отведенный под лазарет, где созданы более сносные условия.

— Гастон не мог обратиться к вам, ведь тогда открылось бы, что он — инвалид, и возникли бы вопросы, почему он попал на борт судна и оказался в числе военнопленных. Он должен был терпеть и таиться из-за меня. Как вы думаете, сможет ли он теперь выбраться из этого ужасного места?

Доктор откинулся на спинку стула и, сцепив пальцы рук, грустно посмотрел на Габриэль.

— Об этом не может быть и речи. Ваш друг попал в серьезный переплет. Он оказался среди пленных вражеской армии и был одет в военную форму. Вели же он заявит, что является штатским человеком, переодевшимся в военную форму, его сразу же заподозрят в шпионаже.

Габриэль встревожилась.

— Нет! Этого не может быть! Вы же видите, что я говорю правду!

— Я нисколько не сомневаюсь в этом. Вы кажетесь мне исключительно прямой и честной женщиной, но ведь вас могли обмануть.

— Я же объяснила вам, как все произошло! Я приняла решение ехать в Англию, а он отправился со мной лишь для того, чтобы оберегать меня.

— Неужели вы думаете, что я поверю в эти сказки! Не может такой слуга, как он, сознательно жертвовать своей свободой только ради того, чтобы взять под защиту такую сумасбродную госпожу, какой вы должны казаться ему! Ведь ваш поступок иначе, как безумием, не назовешь. На мой взгляд, он или использовал возможность послужить своей родине таким образом, или его преданность вам просто переходит все границы.

Габриэль откинулась на спинку стула и отвернулась от доктора, пытаясь скрыть выражение своего лица. Он попал в точку! Сразу же, как только они выехали из Лиона, она заметила, что Гастон испытывает к ней чувства, намного более сильные, чем преданность слуги, и что он неспроста отправился с ней в это опасное путешествие. Если бы они остались в Лионе и продолжали играть каждый свою роль — роль госпожи и слуги, — она никогда не узнала бы о его страсти. Но в дороге, постоянно находясь рядом, Гастон не мог скрыть тот огонь желания, который сжигал его изнутри. Его выдавало выражение глаз, каждое движение, как это обычно бывает, когда мужчина находится рядом с женщиной, которую любит. Когда они ночью лежали под открытым небом, завернувшись в одеяла, Габриэль ощущала, как в нем закипает желание, а в тот момент, когда он положил руку ей на грудь, все могло бы кончиться настоящим скандалом, если бы Габриэль не спасло то, что она услышала подозрительные звуки за рощей. Самым ужасным было то, что она предпочла бы отправиться вместе с пленными в Англию без него и его защиты. Она уже давно не хотела больше видеть Гастона, испытывая отвращение к нему. Габриэль не могла забыть той минуты, когда он признался ей в том, что участвовал в грабежах и насилии, будучи солдатом. Вся обстановка комнаты в лачуге Сьюдад Родриго, озаренной мрачными языками пламени пожара, бушевавшего в городе, и вид самого Гастона, одетого в перепачканный кровью мундир, снятый с убитого солдата, усиливали ужас его слов. И хотя Габриэль пыталась все забыть и помнить только хорошее, теплота и дружеское расположение к Гастону безвозвратно ушли.

— Гастон — не шпион, — тихо сказала она бесцветным голосом. — Он влюблен в меня.

Доктор тяжело вздохнул, как будто она разочаровала его своими словами. И Габриэль понимала причину его разочарования. Со свойственным многим людям цинизмом он не верил в то, что Габриэль могла остаться в такой ситуации непреклонной. Он был теперь уверен, что она потворствовала страсти своего слуги для того, чтобы использовать его в своих корыстных целях. Доктор осуждал ее за то, что своими уловками она обрекла Гастона на жалкую участь. Англичанин больше не испытывал к Габриель ни капли сочувствия и симпатии. И когда он снова заговорил, его голос заметно изменился, в нем слышались теперь железные нотки.

— Завтра утром, когда я вновь буду делать обход, я осмотрю больную ногу этого бедняги. Если я поставлю диагноз, в соответствии с которым он будет признан инвалидом, непригодным к службе в армии, ему будет предъявлено обвинение в шпионаже.

Габриэль, вставая, пошатнулась, так как корабль в этот момент накренился, и оперлась рукой на стол.

— Разрешите мне снова спуститься в трюм и рассказать Гастону о том, что случилось.

Англичанин пришел в ярость.

— Я не намерен потворствовать вашим желаниям! Мне кажется, что вы забываетесь! Вы для меня — враг, хотя вы и не участвовали в боевых действиях, но вы должны себя вести в соответствии с нашими законами, подчиняясь нашим требованиям. Я сейчас распоряжусь, чтобы сюда принесли горячей воды, и вы тщательно вымоетесь с ног до головы. Необходимо исключить занесение инфекции на верхнюю палубу. На борту корабля находятся две жены наших офицеров, одна из них — англичанка, а другая — португалка. Я уверен, что они проявят милосердие и подберут для вас какую-нибудь одежду из своего гардероба. Как только вы снимите эту форму, сразу же выбросьте все за дверь каюты, вашу одежду немедленно уничтожат. А когда вы вымоетесь и переоденетесь, вас проведут к одному из офицеров для дознания и решения вашей участи.

С этими словами доктор повернулся и вышел за дверь каюты. Корабль сильно качало, и Габриэль, не удержавшись на ногах, вновь села на свой стул и в отчаянии стукнула кулачком по столу. Ее тревожило то, что Гастону грозило тюремное заключение или обвинение в шпионаже. Обе перспективы казались ей одинаково неутешительными. Все теперь зависело от диагноза, который поставит доктор. Габриэль хотелось предупредить Гастона о грозящей ему опасности, но она не знала, как это сделать.

В каюту вошли два матроса с ведром горячей воды и тазом, так укрепленном на подставке, что вода во время движения и качки судна не проливалась на пол. Вымыв голову, Габриэль тщательно вытерла волосы грубым полотенцем, которое ей тоже дали, а затем три раза вымыла тело, стараясь смыть с него всю грязь и следы, оставленные долгим путешествием, а также пребыванием в трюме. Хорошенько растеревшись полотенцем, она надела подаренную ей одежду. Обе женщины оказались щедрыми, их дар состоял из прекрасного нижнего белья и бледно-зеленого шерстяного платья с длинными рукавами, которое было слегка великовато Габриэль. Сверху она набросила плотную шерстяную, очень теплую шаль. Габриэль удалось сохранить небольшую сумочку, которую она носила на поясе, с расческой, шпильками, заколками и другими необходимыми женщине вещицами. Стоя посреди каюты, она начала расчесывать свои волосы, думая при этом о том, каким способом можно было бы подкупить какого-нибудь матроса и передать записку Гастону.

Но вскоре она убедилась, что ей не удастся связаться с ним. Ее отвели на регистрацию, которая прошла очень быстро и довольно формально. Ей не надо было отвечать на вопросы о звании, количестве ранений и тому подобное, относившееся к солдатам, взятым в плен. Она ответила только на вопрос «Где и когда захвачены в плен», а затем офицер заполнил графу с описанием внешности «Лицо», «Глаза», «Рост» и «Возраст».

После всех этих формальностей ее сразу же отвели в крошечную каюту, лишенную дневного свеча, где на двухэтажной кровати лежали две женщины, сильно страдавшие от приступа морской болезни. Это были жены офицеров, снабдившие ее одеждой из своего гардероба. Один из матросов повесил для нее гамак почти на уровне пола, чтобы ей было удобнее залезать в него, а затем объяснил, как убирать его на день, когда он был не нужен. Как только за матросом закрылась дверь каюты, Габриэль представилась и поблагодарила дам за их щедрый подарок. Англичанка окинула ее неприязненным взглядом.

— Я не говорю по-французски! — произнесла она на родном языке и повернулась к ней спиной.

Вторая дама, совсем юная португалка, встретила Габриэль более учтиво. Опершись на локоть, она, лежа на верхней полке, взглянула на Габриэль из-под длинных ресниц, и на ее измученном приступом морской болезни лице появилась улыбка. Ей было не более шестнадцати лет.

— Меня зовут Изабелла Хардинг, а там на нижней полке лежит миссис Монкриф. Это я послала вам одежду. Вам удивительно идет этот цвет, — она бегло говорила по-французски и была прекрасна со своими густыми, черными, как смоль, волосами, рассыпавшимися по плечам. — Прошу вас, помогите мне спуститься вниз, — обратилась она к Габриэль, протягивая ей руку, и, понизив голос до шепота, добавила: — Я так боюсь упасть, а эта тварь внизу даже не захотела помочь мне. Ее муж, видите ли, полковник, а мой — всего лишь лейтенант. Поэтому она считает, что ей должны были предоставить отдельную каюту.

Когда Изабелла начала спускаться по лесенке, осторожно ставя ноги на ее перекладины, Габриэль заметила, что она на сносях.

— На мой взгляд, вам следовало бы занять нижнюю полку, — сказала она.

Изабелла слегка поморщилась.

— Доктор Роджерс, судовой врач, просил мою спутницу уступить мне место, но она решительно отказалась сделать это, — ответила молодая женщина и тяжело опустилась на один из больших деревянных дорожных сундуков, стоявших у стены.

— Что заставило вас решиться на это путешествие в Англию? — спросила Габриэль, усевшись рядом с ней на второй сундук. По ее мнению, столь юной женщине было бы лучше остаться в кругу своей семьи и там среди заботливых родных и близких разрешиться от бремени. — Ваш муж тоже здесь, на корабле?

— Нет, мой дорогой Эдвард направляется сейчас вместе с герцогом Веллингтоном в Бадайос. И поскольку британцы продвигаются теперь вперед со значительной скоростью, я — в моем положении — не могу поспеть за ними. Поэтому мой муж настоял на том, чтобы я ехала в Англию, он хочет, чтобы я рожала в его доме в графстве Беркшир. Во время французского вторжения в Португалию враги разрушили мой дом и убили всю мою семью. Я избежала этой ужасной участи только потому, что гостила тогда в Лиссабоне у своих друзей, там я и познакомилась со своим мужем-англичанином.

Габриэль сочувственно покачала головой, тронутая рассказом Изабеллы.

— Вы так пострадали от моих соотечественников, и все же именно вы послали мне одежду.

Изабелла пожала плечами.

— Во всех войнах виноваты мужчины, а не женщины. Мы не несем вины за их преступления.

— А где вы научились так хорошо говорить по-французски?

Изабелла снова пожала плечами, как будто не придавала этому никакого значения.

— Я владею пятью иностранными языками, в том числе и английским. Мой отец был виноторговцем, и к нам в дом приходили покупатели со всего света, особенно много было среди них англичан. Он считал, что его семья должна уметь общаться со своими клиентами на их родном, языке из вежливости и в знак уважения к ним. Поэтому он нанимал для нас лучших учителей. Мы были очень дружным и счастливым семейством.

Внезапно ее голос пресекся от глухих рыданий, и слезы потекли по ее щекам. Она поспешно вытащила из кармана кружевной носовой платочек и начала вытирать непрошеные слезы.

— Простите меня. Хотя с тех пор прошло уже четыре года, временами меня вновь охватывает боль, — произнесла Изабелла, сдерживая рыдания. — Мне так не хватает сейчас моей матушки.

— Я уверена, что семья вашего мужа проявит к вам доброту и участие.

— Вы действительно так думаете? Я бы очень хотела, чтоб так оно и было. Но теперь я, как никогда, боюсь, что меня ждет самый враждебный прием, — и Изабелла понизила голос до еле слышного шепота, кивая в сторону англичанки, лежавшей на нижней полке. — Разве вот эта женщина сумела бы приветить хоть кого-нибудь, проявить участие, устроить теплый прием? Нет! И вы сами могли в этом убедиться.

— Я и не могла ожидать с ее стороны теплого приема, потому что я — француженка, а следовательно, представительница враждебной страны.

— Боюсь, что вы правы. Она — образованная женщина и потому должна хоть немного говорить по-французски. Но она отказывается говорить на этом языке, потому что ненавидит все, связанное с Францией. Мой муж относится к французам как к своим врагам на поле брани, но он не питает личной ненависти к этой нации. Во время зимнего затишья в боевых действиях часовые обеих воюющих сторон мирно беседовали друг с другом, а когда лошади британцев забредали ненароком на территорию, контролируемую французами, те любезно возвращали их, а не убивали на мясо. И таких случаев не перечесть. Все солдаты на чем свет проклинают Бонапарта. Они боятся и ненавидят его. Я знаю, что он — ваш Император, и надеюсь, что мои слова не помешают нам стать друзьями, — ее огромные бархатистые глаза все еще были полны слез, но в них появилось выражение беспокойства. Изабелла не хотела, чтобы даже тень вражды встала между нею и ее собеседницей.

Габриэль, которой, конечно, не понравилось то, что иностранка критикует действия Императора, сдержала себя. Она понимала, что Изабелла была настроена по отношению к ней доброжелательно и не держала зла на французов.

— Нас не может рассорить то, что не в нашей власти, — сказала она. — Но и вы не должны судить о ваших родственниках со стороны мужа по поведению этой женщины. Я уверена, что родители Эдварда с нетерпением ждут вашего приезда и появления на свет ребенка, своего внука.

Изабелла справилась, наконец, со слезами и весело взглянула на Габриэль, слова которой ободрили ее. Она насухо вытерла глаза и высморкалась, как бы подтверждая тем самым, что с ней все в порядке.

— Что ждет вас в Англии?

— Не знаю. Мне и в голову не приходило, что меня сочтут пленной, хотя и не принимавшей участия в военных действиях. Мне даже запретили выходить из этой каюты до конца плавания. Я думала, что меня освободят сразу же как только я ступлю на землю Англии, но, оказывается, мои права и свободы будут ограничены. Офицер, который со мной разговаривал, сказал, что, поскольку мой Император отказался от обязательств по отношению к военнопленным, их больше не будут репатриировать, и, стало быть, я не смогу вернуться во Францию до окончания войны. Хотя, с другой стороны, я и не собираюсь уезжать из Англии, пока не улажу свои дела, — и Габриэль рассказала Изабелле о том, что ищет своего возлюбленного, с которым она разминулась, хотя они были так близко друг от друга. Изабелла с большим интересом слушала ее. Но тут англичанка вновь повернулась лицом к ним и что-то начала говорить возмущенным тоном. Изабелла нахмурилась.

— Миссис Монкриф говорит, что запрещает вам сидеть на ее дорожном сундуке, — перевела Изабелла, с негодованием глядя на англичанку. — Ради сохранения мира и спокойствия, я прошу вас, пересядьте на мой сундук. Если бы вы знали хоть несколько английских слов, вы могли бы сами попросить ее быть немного учтивее.

— В таком случае, может быть, вы научите меня немного говорить по-английски?

— С удовольствием, — улыбнулась Изабелла.

В эту ночь корабль попал в шторм в Бискайском заливе. Габриэль было легче переносить качку в своем гамаке, чем ее спутницам, которых беспрерывно мотало из стороны в сторону. Изабелла кричала от ужаса, боясь упасть со своей полют. Габриэль свернула два одеяла и обложила ими со всех сторон кровать Изабеллы, чтобы смягчить удары о деревянную стенку и приподнятый край койки, время от времени она вылезала из своего гамака и подходила к двухэтажной кровати, чтобы успокоить Изабеллу. Порой ей казалось, что их судно не выдержит такой бури, весь корпус корабля содрогался от мощного шквала, его снасти скрипели, а мачты, казалось, готовы были рухнуть на палубу.

Габриэль было жаль Гастона и его товарищей по несчастью, находящихся сейчас в трюме корабля, они испытывали страх и страдали от лишений. Шторм, бушевавший всю ночь, не утих и к утру. Когда матрос принес в каюту, где лежали женщины, завтрак, Изабелла и миссис Монкриф отказались есть, поскольку их тошнило от сильней качки. Габриэль, к тому времени уже убравшая свой гамак, взяла еду из рук матроса и стала уговаривать Изабеллу съесть хотя бы несколько ложек каши, напоминая ей, что ребенку, которого та носила под сердцем, требуется питание. Через некоторое время к ним в каюту явился доктор Роджерс. Он велел Габриэль следовать за ним. Выйдя из каюты, Габриэль остановилась рядом с англичанином, держась за натянутые вдоль стен канаты. Доктор Роджерс заговорил с ней сначала об Изабелле.

— Я уже говорил ей, что у нее больший срок беременности, чем она это полагает. Роды могут начаться в любой момент. Из-за этого шторма наше прибытие в Англию задержится на несколько дней. Мы сбились с курса, а буря все не утихает. Вы умеете принимать роды?

— Я помогала повитухам принимать роды у своих невесток. Кстати, у меня тоже есть ребенок.

— Правда? Ну тогда я могу рассчитывать на ваше содействие, если возникнет такая необходимость.

— Разумеется, я всегда готова помочь. А что с Гастоном? — озабоченно спросила она. — Вы осматривали его?

— Да. Мой диагноз таков: у этого солдата открылась старая рана из-за тягот военной службы. Таким образом, он признан военнопленным.

И с этими словами доктор зашагал прочь, Габриэль смотрела ему вслед, думая о том, что такой о мытный врач не мог столь грубо ошибиться. Его диагноз объяснялся только одним: он поверил ее рассказу и поэтому решил спасти Гастона от более суровой участи — смертной казни, которая ждала бы его в том случае, если бы его признали шпионом. Доктор Роджерс поступил милосердно, и все же Гастона ждали нелегкие испытания. Габриэль решила, что должна спасти его и себя, но она не знала, как это сделать. Она никак не могла предвидеть, что их ждут подобные превратности судьбы.

Шторм продолжался еще двое суток. Когда ветер уже начал стихать и шквал, игравший их судном, поутих, Изабелла вдруг пронзительно закричала. Габриэль, которой по настоянию доктора разрешили выходить из каюты для того, чтобы приносить еду и питьевую воду с камбуза беспомощным женщинам, страдавшим от морской болезни, быстро отставила в сторону посуду, которую собирала после ужина, и поспешила в каюту доктора, чтобы известить его о начавшихся родах. Два матроса положили Изабеллу на носилки и отнесли ее в каюту доктора Роджерса, более просторную и светлую. Доктор распорядился положить ее на свою койку. Затем он дал Габриэль фартук, и та, надев его, завернула повыше рукава своего платья.

— Схватки продлятся несколько часов, — сказал доктор, обращаясь к своей помощнице. — Постарайтесь успокоить миссис Хардинг. Она очень напугана штормом и сильно нервничает. Я оставлю вас вдвоем и буду время от времени заглядывать сюда.

Габриэль села у постели Изабеллы и стала ухаживать за ней, вытирая пот со лба роженицы, смачивая ее губы, утешая ее. Она держала в ладонях руку Изабеллы, стараясь не морщиться от боли, когда та сильно сжимала ее пальцы.

На рассвете, когда спокойная гладь моря золотилась в лучах восходящего солнца, Изабелла родила девочку.

— Я назову дочку Луизой в честь моей матери, — произнесла счастливая мать, когда ребенка положили рядом с ней.

Через несколько часов Изабеллу и ребенка вновь перенесли в общую каюту. На этот раз миссис Монкриф была вынуждена уступить свою нижнюю койку по приказу судового врача и очень негодовала по этому поводу. К счастью, она почти весь день провела на палубе, поскольку погода стояла великолепная. Габриэль радовалась этому обстоятельству, потому что чувствовала на себе постоянно колючий взгляд англичанки, питавшей к ней лютую ненависть, которую не смягчила даже помощь, оказанная ей Габриэль во время шторма. Габриэль мало-помалу научилась немного говорить по-английски, причем это были в первую очередь ласкательные слова, с которыми Изабелла обращалась к своему младенцу. Для Габриэль было одновременно больно и отрадно возиться с новорожденной, укачивать ребенка, купать его. У нее ныло сердце при воспоминании об Андрэ. Однажды днем миссис Монкриф, которая, должно быть, с первого дня подслушивала все разговоры Габриэль и Изабеллы, касающиеся в первую очередь Николя, явилась в каюту, чтобы поделиться новостями. На этот раз она вынуждена была заговорить на французском языке, которым сносно владела, чтобы не лишать себя удовольствия сообщить француженке неприятное известие.

— Военный корабль с остальными пленными направляется в Портсмут, а не в Лондон, как мы.

Габриэль бросила испуганный взгляд на Изабеллу. Но они не стали обсуждать этот неожиданный поворот событий в присутствии англичанки. Когда же обе женщины вновь остались наедине, Габриэль заговорила, стараясь унять дрожь в голосе.

— Стало быть, я должна как можно быстрее отправиться в Портсмут. Все новые и новые трудности встают на моем пути.

— Но вы непременно найдете Николя. Я уверена в этом.

Когда корабль вошел в устье Темзы, настроение Изабеллы сразу же переменилось. Она перестала умиляться и восторгаться своим младенцем и вновь погрустнела, обеспокоенная тем, как встретят ее родственники мужа. Когда же корабль начал швартоваться, бедную женщину охватила паника, она засуетилась и начала с тревогой спрашивать окружающих, хорошо ли выглядит, к лицу ли ей эта шляпка и не надо ли подрумянить слишком бледные щеки. Все это время миссис Монкриф, упаковывавшая свои вещи, раздраженно вздыхала и досадливо морщилась, считая, что Изабелла близка к истерике и поэтому несет сущий вздор. Внезапно в дверь каюты постучали, и на пороге появился один из матросов.

— Миссис Хардинг! На пристани вас ожидают леди и джентльмен. Разрешите, я возьму ваш багаж!

Изабелла бросилась в объятия Габриэль и расцеловала ее.

— Я никогда не забуду вас, вы были так добры ко мне. Я оставила вам свой адрес?

— Да-да, он лежит на вашей койке. Не волнуйтесь. Новые родственники полюбят вас и Луизу.

Габриэль взяла ребенка и проводила Изабеллу до трапа, где один из охранников преградил ей дорогу. Обе женщины вновь расцеловались на прощанье. Изабелла с побледневшими от волнения губами взяла Луизу на руки.

— Напишите мне сразу же, как только сможете это сделать, Габриэль, — сказала она и пошла по трапу.

Миссис Монкриф, выйдя из каюты, проплыла мимо Габриэль, не сказав ей ни слова на прощанье. Проходя мимо борта, она бросила в воду скомканный листочек бумаги, гордясь собой и рассматривая свой поступок как личную победу в борьбе против Бонапарта. Вернувшись в каюту, Габриэль все перерыла, но так и не смогла найти листок бумаги с написанным на нем адресом Изабеллы. И только после долгих бесплодных поисков она вспомнила, что миссис Монкриф оставалась одна в каюте. Габриэль чувствовала себя тонкой тростинкой, которую гнут к земле безжалостные ветры — гнут, но не могут сломать! Ничто не может сломить ее волю.

Неожиданно к ней в каюту явился таможенный офицер. Он сказал, что его фамилия — Вудбери, и дал понять, что они с женой назначены ее опекунами до тех пор, пока ей не разрешат свободно жить в стране, взяв с нее слово чести точно так же, как с пленных французских офицеров. Габриэль собрала свои вещи в узелок: Изабелла настояла на том, чтобы ее новая знакомая взяла в подарок еще два платья, которые было легко подогнать по фигуре Габриэль, а также смену белья. Накинув на плечи алый плащ — еще один подарок Изабеллы, — Габриэль вышла вслед за таможенником на пристань и огляделась вокруг. Яркий солнечный свет слепил ей глаза после сумрака каюты, свежий воздух опьянял. По Темзе сплошным потоком двигались суда и баржи, а у пристани подымался лес мачт. Габриэль надеялась, что ей удастся еще раз увидеть Гастона, но таможенник поторопил ее и увел с пристани прежде, чем военнопленные начали сходить на берег. Габриэль и ее провожатый быстро прошли по набережной, миновав новое здание таможни, которое строилось военнопленными, одетыми в лохмотья, в которые превратились формы, а также в желтые костюмы и алые жилеты — тюремную одежду, уже довольно измазанную в ходе строительных работ.

Идя дальше вдоль Темзы, Габриэль увидела несколько старых военных кораблей на приколе, в трюмах которых содержались теперь тысячи военнопленных. При виде этих страшных тюрем по спине Габриэль пробежал холодок. В свои лучшие времена эти суда пленяли взор яркой раскраской корпусов с позолотой отдельных деталей. Подняв паруса, такой корабль был похож на плывущую по лазурным водам моря лилию. А теперь с этих судов было снято все — от такелажа до носовых украшений, а корпус был выкрашен дегтем в мрачный черный цвет, вокруг палуб построили галереи, по которым ходили часовые. Там, где раньше стояли мачты, теперь виднелись деревянные сооружения, где находился дежурный офицер. Поскольку с кораблей были убраны тяжелые орудия, судна давали меньшую осадку, и помещения нижних палуб оказались выше ватерлинии. Габриэль хорошо видела решетки на отверстиях в корпусе, проделанных для циркуляции воздуха. Вместо того, чтобы отправить эти некогда величественные корабли в доки и разобрать их на части — что явилось бы для них славным, достойным концом, — военные власти стали использовать их для содержания пленных. Габриэль, увидев высунувшиеся между прутьев решеток руки, махавшие ей, тоже хотела помахать в ответ своим несчастным соотечественникам, но мистер Вудбери остановил ее таким оглушительным криком «Нет!», что у нее зазвенело в ушах.

Дом Вудбери находился рядом со старым зданием таможни. Он был маленьким, опрятным и просто обставленным. Миссис Вудбери, простая добродушная женщина невысокого роста, явно разволновалась, узнав, что под крышей ее дома будет жить француженка благородного происхождения. Но когда Габриэль улыбнулась хозяйке и поздоровалась с ней по-английски, как учила ее Изабелла, лицо миссис Вудбери прояснилось. А мистеру Вудбери, отличавшемуся строгостью и очень сдержанно относившемуся к квартирантке, понравилось то, что Габриэль заплатила золотой монетой за кров и стол, предоставленные ей, догадавшись, что власти заплатили этой чете за ее содержание весьма скромную сумму. Ей отвели маленькую комнату в мансарде и сказали, что стол ей будут накрывать прямо здесь, но Габриэль пожелала есть на кухне вместе с хозяевами.

— Я хочу научиться говорить по-английски, — произнесла она фразу, вспомнив уроки Изабеллы.

Миссис Вудбери была просто очарована, услышав такие слова.

— Я научу вас, мэм. Я помогу вам выучить английский.

Но мистер Вудбери оказался более здравомыслящим человеком.

— Нет, жена. Каждый сверчок знай свой шесток. Она не захочет учиться говорить так, как делаем это мы, простые люди. В магазине Хэдлея есть молодой приказчик, он чисто говорит на нашем языке и будет рад подзаработать деньжат.

На этом и порешили. Габриэль ела одна в своей комнате, а по вечерам после работы к ней приходил приказчик Оливер Бернс, отец которого был владельцем магазина, но несмотря на это, заставлял своего сына много работать. Оливер давал уроки Габриэль. Этому самоуверенному, всегда улыбающемуся, довольно дерзкому малому было всего лишь двадцать лет. Габриэль находила свои уроки забавными. Миссис Вудбери временами многозначительно вскидывала вверх брови, поглядывая на мужа, сидевшего рядом с ней на кухне у очага, когда из мансарды доносились взрывы веселого смеха. Она никак не могла понять, что общего между собой имеют учение и веселье, поскольку жизнь ее обделила и тем, и другим.

Весь день Габриэль проводила за книгами и тетрадками. Ей не дозволялось выходить за калитку сада, и она иногда, опершись об ограду, поглядывала на мощеную булыжником улицу, ведущую к реке. С этого места был хорошо виден один из старых кораблей, стоявших на приколе и превращенных в тюрьму. Может быть, именно там сейчас находился Гастон. От Оливера, который был всегда в курсе всех событий, происходящих в городе, Габриэль узнала, что все военнопленные, прибывшие с ней на корабле, действительно помещены в трюмы судов, стоящих у ближнего причала. Она попросила молодого человека разузнать, на каком именно корабле находился Гастон.

— Мне это нетрудно сделать, — похвастался он.

Я могу наладить связь с военнопленными. Они иногда помогают разгружать тяжелые тюки с товаром для нашего магазина. Как только вас выпустят под честное слово, вы можете пойти на воскресную ярмарку и встретиться там со своими земляками: военнопленным разрешено сходить по воскресеньям на берег для того, чтобы продать на ярмарке свои поделки.

Но все запросы, которые Габриэль посылала властям, оставались без ответа, ею никто не хотел заниматься. По-видимому, власти придавали слишком мало значения письмам какой-то женщины, попавшей в плен и просившей отпустить ее под честное слово. Когда миновал март, отцвели первые нарциссы и зацвела сирень, Габриэль перебралась имеете со своими учебниками английского языка в беседку, стоявшую посреди цветущего сада напротив домика Вудбери.

Местные жители, успевшие уже познакомиться с ней, здоровались с пленной француженкой, проходя мимо ограды сада, или даже останавливались у калитки, чтобы поговорить с ней. Это общение помогало Габриэль лучше освоить разговорную речь. К этому времени она уже получила сведения о том, на каком списанном судне находится Гастон, и вручила Оливеру деньги для того, чтобы он подкупил одного из тюремщиков и передал через него записку Гастону. Ответ не заставил себя ждать, на грязном клочке бумаги было написано всего лишь несколько слов.

«Со мной все в порядке, только нога доставляет мне много неприятностей. Не посылайте мне еду, ваша посылка все равно не дойдет до меня. Слишком много голодных вокруг. Встретимся на ярмарке, как только вы получите разрешение свободно передвигаться. Гастон».

Габриэль поинтересовалась у Оливера, почему заключенные голодают.

— Разве военнопленным не дают еды в достаточном количестве? — спросила она.

— Порцией, рассчитанной на одного человека, вполне можно наесться. Но заключенные придерживаются одного исписанного правила: они делят всю полученную пищу на всех, а значит, даже тот, кто провинился и посажен на хлеб и воду, тоже получает свою долю. Но больше всех голодают заядлые игроки, они спускают все — от одежды до своей пайки. Как правило, эти люди быстро погибают. Однажды зимой я видел, как они работали на холоде босиком в одних старых залатанных брюках, — произнес Оливер и увидел, как дрожь пробежала по телу Габриэль, испытывавшей жалость к своим соотечественникам.

Однажды днем в конце июня к Габриэль явился представитель властей. Когда они прошли в гостиную, чиновник сообщил ей новость, которую она давно уже с нетерпением ждала.

— Вас решено выпустить под честное слово, миссис Вальмон, — сказал он.

— Ну наконец-то! — вздохнула Габриэль с облегчением. — Я послала вам множество прошений!

— Неужели? Должно быть, они где-то затерялись, может быть, попали в другой департамент. Я узнал о вас лишь из запроса, поступившего от одного джентльмена.

— Французского офицера? — быстро спросила Габриэль с замиранием сердца. Неужели Николя каким-то чудом узнал о том, что она находится в Англии?

— Нет, запрос направил один англичанин.

— А как его зовут? — озадаченно спросила она, гадая, кто бы это мог быть.

— Я не могу вспомнить его имя. Это было несколько недель назад.

— Может быть, он оставил свой адрес?

Чиновник с сочувствием взглянул на Габриэль, понимая, какое огромное значение имеет для нее дружеское участие на чужбине. Он сам в молодости, служа на флоте, попал в плен, правда, пробыл он там недолго. Однако только тот, кто пережил это хоть однажды, может понять, каким суровым испытанием является плен. И этой женщине, конечно, нелегко чувствовать себя узницей, запертой в доме и не имеющей права выходить за калитку сада.

— Нет, он не оставил адреса. Иначе я не занимался бы вами, а, проверив его документы, поручил бы вас его заботам. А теперь перейдем к делу. Прежде всего я хотел бы вас ознакомить с условиями нашего освобождения и официально предупредить о тех последствиях, которые ждут вас в случае нарушения вами предусмотренных правил.

Габриэль внимательно выслушала его, кивнула и подписала документы, предусматривающие те правила, которых отныне она должна была неукоснительно придерживаться. После этого чиновник вручил ей ее месячное содержание, объяснив, что пленные штатские получают по британским законам такую же сумму, как и пленные лейтенанты враждебной армии. Габриэль обрадовалась деньгам, поскольку кошелек, который она взяла из Лиона, быстро опустел.

— Я хотела бы переехать в другой город, — сказала Габриэль, кладя деньги в новый бархатный кошелек, который она недавно завела себе. — Я собираюсь сразу же, как только смогу, перебраться в Портсмут.

— С какой целью?

— У меня есть все причины думать, что там сейчас находится один мой знакомый, которого я хотела бы побыстрей увидеть.

Чиновник понимающе кивнул.

— Я не возражаю и готов вам прямо сейчас дать письменное разрешение. Обещайте только, что сразу же в день своего приезда явитесь к местным властям и сообщите им свой новый адрес в Портсмуте. А теперь разрешите откланяться, — и уже на пути к выходу он вдруг замедлил шаг и, обернувшись, добавил: — Мне кажется, я вспомнил имя того джентльмена, который обратился во мне с запросом. Его фамилия — Хардинг. Да-да, именно Хардинг.

Когда чиновник ушел, Габриэль задумалась над его словами. Должно быть, о ней позаботился тесть Изабеллы или ее деверь. Милая Изабелла! Габриэль сильно переживала из-за того, что у нее не было адреса этой доброй молодой женщины. И все же ей было отрадно сознавать, что в Англии живет ее добрая подруга, которая всегда может прийти на помощь, пусть даже они потеряли связь друг с другом. Как бы то ни было, но она еще на один шаг приблизилась к своей заветной цели — встрече с Николя. Окрыленная надеждой, Габриэль, не чуя под собой ног, взбежала вверх по лестнице, чтобы надеть свою шляпу. Через минуту она уже вновь была внизу и, распахнув калитку, устремилась на улицу. Прежде всего Габриэль отправилась в магазин навестить Оливера. Он восторженно приветствовал ее, сияя от радости.

— Вас отпустили под честное слово! Как я рад! Примите мои поздравления.

— Это случилось ровно десять минут назад! — взволнованно сообщила Габриэль. — Прошу вас, доставьте записку Гастону с сообщением о том, что в воскресенье после обеда я буду на ярмарке на распродаже поделок пленных.

В воскресенье Габриэль пораньше отправились на пристань. Народ только начал собираться у прилавков, на которых заключенные, содержавшиеся в трюмах старых кораблей, выставили свой товар под бдительным наблюдением вооруженных охранников, штыки которых блестели на солнце. Время от времени ветерок доносил тошнотворный запах, исходивший от немытых тел пленных, хотя все они постарались принарядиться перед выходом на берег, однако их одежда пропиталась тюремной вонью. Габриэль слышала, что охранники по утрам, зажимая носы и задерживая дыхание, быстро открывали щеколды и распахивали ставни на зарешеченных окнах в помещениях, где содержались военнопленные.

Проходя мимо прилавков, Габриэль разглядывала мастерски сделанные вещицы из кости и соломы. Наконец, она заметила Гастона. Он стоял, опираясь на костыль, а перед ним были разложены маленькие бумажные кораблики, окрашенные в яркие цвета. У Габриэль защемило сердце, когда она увидела этого большого сильного мужчину в тюремной одежде. Он, так любивший лошадей, отличавшийся удалью и отвагой, теперь вынужден был делать игрушечные кораблики, поскольку его большие неуклюжие руки не были приспособлены к более тонкой работе. Гастон осунулся, похудел, его глаза глубоко запали, по-видимому, от физических страданий, у него был нездоровый цвет лица, поскольку его нога не позволяла ему принимать участие в работах на свежем воздухе. Товар Гастона быстро расходился из-за своей дешевизны. Внезапно он заметил Габриэль, и на его изнуренном лице показалась широкая радостная улыбка. Габриэль моментально забыла свою неприязнь к этому человеку, она больше не чувствовала в душе отвращение к нему, поняв, что оно было связано с потрясением, испытанным ею во время страшной ночи в крепости, а теперь с течением времени все прошло.

— Как поживаешь, Гастон? — спросила она, подходя к прилавку и беря в руки один из корабликов. Ей так хотелось обменяться с ним рукопожатием в знак возобновления их дружбы, но она сдержала себя, поскольку Оливер предупредил ее о том, что женщинам запрещено общаться с пленными, поэтому Габриэль вынуждена была вести себя как простая покупательница. — Что у тебя с ногой? Она все еще сильно болит?

Гастон пожал плечами.

— Дело идет на лад. — Солгал он с беззаботным видом. — Я очень рад, что вас выпустили под честное слово. Мне очень хотелось повидаться с вами. Вы уже напали на след капитана Дево?

— Нет еще. Тебе нужны деньги?

— Нет. У меня еще есть несколько монет, их мне хватит надолго. Деньги очень помогли мне, я купил себе удобную подвесную кровать из парусины вместо гамака. Я покупаю табак, мыло и все, что захочу. А эти Кораблики я делаю только ради того, чтобы иметь возможность по воскресеньям сходить на берег, — рассказывал Гастон, обслуживая в то же время своих покупателей. — А теперь я смогу почаще видеться с вами, мадам, и это очень радует меня.

Он вновь обращался к ней как слуга к своей госпоже, чувствуя себя, по-видимому, в этой роли более комфортно.

— Нет, Гастон, мы нескоро сможем увидеться вновь. Мне очень жаль, но я должна завтра же выехать в Портсмут. Именно там высадил на берег корабль, который вышел в море вместе с нами из Опорто, вторую партию военнопленных. Я не теряю надежды найти в этом городе Николя, которого, должно быть, тоже выпустили под честное слово.

— Удачи вам, мадам. Вы заслужили ее, ведь на вашу долю выпало так много переживаний и страданий.

Габриэль опечалилась, ее взгляд помрачнел.

— И ты еще говоришь о моих несчастьях, ты, на чью долю выпали самые ужасные страдания!

Гастон попытался улыбнуться, но улыбка у него вышла довольно жалкой.

— Я сам виноват во всем, что со мной случилось. Вы не должны винить себя за это. Вы ведь не хотели, чтобы я ехал вместе с вами. Я знаю, какое отвращение вы испытываете ко мне после той ночи, после того, как я признался вам в том, в чем мне никогда не. следовало признаваться.

— Я давно забыла твои слова.

— Нет, мадам. Вы, возможно, простили меня, но забыть моих слов вы не могли, и они теперь вечно будут стоять между нами как непреодолимая преграда. Когда наступит мир и я смогу доставить вас назад в Лион, я покину вас и начну свою жизнь заново. Я постараюсь найти себе работу, связанную с лошадьми, где-нибудь на юге в теплом климате, который будет благоприятствовать заживлению моих старых ран.

— Только не говори о новых расставаниях, — воскликнула она, чувствуя себя в эту минуту очень несчастной. — У меня в жизни было так много разлук, и я не хочу думать о новых.

— Я просто хотел, чтобы вы знали о моих планах на будущее, — сказал Гастон, исподволь следя за приближающимся к ним охранником, которому показался подозрительным их разговор. — Мне кажется, что наша беседа затянулась. Возьмите один из бумажных корабликов и сделайте вид, что платите мне за него.

— Я действительно тебе заплачу, — и она открыла свой бархатный кошелек.

— Нет, мадам, — Гастон выбрал для нее кораблик, окрашенный в цвета национального флага Франции. — Это подарок от меня вашему сынишке Андрэ. Прошу вас, возьмите его.

Габриэль, возвращаясь вдоль набережной домой, плакала всю дорогу. Она аккуратно уложила маленький кораблик в сумочку. Ей так хотелось сохранить эту игрушку и вручить ее однажды Андрэ.

Чтобы заказать себе место в дилижансе до Портсмута, ей необходимо было пройти в самый центр Лондона. По дороге Габриэль осматривала достопримечательности английской столицы: Тауэр, величественный собор Святого Павла, древний Вестминстерский дворец и старое здание Парламента, требовавшее ремонта.

На следующий день Габриэль заняла свое место в дилижансе, поставив в багажное отделение новенький кожаный чемодан. Когда колеса под цокот лошадиных копыт покатили по булыжной мостовой, в душе Габриэль возродилась надежда на счастье, которое ожидало ее впереди.

В Портсмуте Габриэль явилась к чиновнику соответствующего ведомства и, когда он записал ее новый адрес, она, еле сдерживая волнение, спросила его о том, может ли он сообщить ей местопребывание Николя, предоставив все необходимые сведения о нем. Чиновник, лысеющий мужчина с маленькими глазками и постоянно играющей на тонких губах насмешливой улыбкой, откинулся на спинку стула и, помахивая в руке пером, ответил:

— Надеюсь, миссис Вальмон, вы не станете утверждать, что вы — жена этого офицера. Вы будете просто изумлены, когда я скажу вам, сколько сестер ежедневно объявляется у ваших соотечественников, переезжающих из города в город, не оставив своего адреса дамам, с которыми они развлекались.

Габриэль вспыхнула, оскорбленная его тоном.

— Я — вовсе не его сестра.

— Прекрасно, но вы и не его жена, судя по вашей фамилии.

— Я хорошо знаю капитана Дево по Лиону, мы земляки. Я уверена, что он в Портсмуте, поскольку он никогда прежде не бывал в Англии и у него нет здесь знакомых, а следовательно, он не имел никаких причин переезжать из этого города куда-нибудь еще. Я прошу вас только об одном: скажите мне, отпустили ли его под честное слово, и если да, то где я его могу найти.

Чиновник бросил лениво перо в чернильницу и покачал головой, притворно вздыхая.

— Для француженки вы прекрасно говорите по-английски и все же, как я вижу, вы не понимаете меня. Если речь не идет о близком родстве, я. не имею права давать какие-либо справки о военнопленных, находящихся в нашем городе или за его пределами.

— Но чиновник в Лондоне сказал, что готов был дать мой адрес одному англичанину, который сделал запрос обо мне, если бы тот потребовал этого.

Чиновник погрозил Габриэль пальцем.

— Но вы — женщина, взятая в плен, хотя и не на поле боя — в том-то вся и разница.

Габриэль подавила в себе чувство гордости и начала упрашивать чиновника.

— Но неужели вы не можете даже намекнуть мне на его местонахождение? Для меня жизненно необходимо встретиться с капитаном Дево.

Чиновник многозначительно взглянул на талию Габриэль, скрытую, впрочем, от его насмешливого взгляда складками муслинового, платья, свободно ниспадавшего от линии груди.

— Да, я слышал о таких жизненно важных причинах. Это время от времени случается. Ну хорошо, — и с этими словами он выпрямился и бросил ее документы в ящик стола, причем его лицо сразу же посерьезнело и стало даже несколько суровым. — Наш разговор окончен. Обратитесь ко мне через две недели и ведите себя строго в соответствии с требованиями, предъявляемыми к военнопленным, отпущенным под честное слово.

С этого дня Габриэль начала прочесывать город в поисках людей, которые могли бы помочь ей. Она разыскала военнопленных офицеров французской армии, живущих в городе, но никто из них ничего не знал о Николя. Она провела много времени в приемных чиновников, осуществляющих надзор за пленными, в надежде узнать от них хоть что-нибудь о Николя. Постепенно она пришла к заключению, что Николя, должно быть, давно уже уехал из Портсмута; неожиданно ее предположения подтвердились. Габриэль узнала, что нижние чины конноегерского полка, содержавшиеся прежде в тюрьме Порчестерского замка, теперь находятся в Чичестере, соседнем графстве Суссекс. Получив эти сведения, Габриэль сразу же обратилась к властям за разрешением на поездку в этот город.

— Вы прожили в Портсмуте всего лишь три месяца, — проворчал чиновник. — Мы хотим, чтобы вы выбрали для себя определенное местожительство, а не скитались по Англии.

И все же он подписал необходимые документы. Габриэль с радостью покинула кабинет чиновника, громко хлопнув дверью на прощанье и благодаря судьбу за то, что ей больше не придется видеть этого неприятного человека.

Чичестер был древним городом, основанным еще римлянами. Дилижанс остановился у небольшой гостиницы, расположенной напротив величественного собора, и Габриэль сразу же сняла себе комнату с окнами, выходившими на рыночную площадь, расположенную в самом центре города. Через улицу Габриэль могла видеть верхушки деревьев, окружавших Дворец епископа. Осень уже одела кусты и деревья в разноцветные уборы.

Хозяин гостиницы, который был в курсе всех дел, происходивших в городе, сообщил Габриэль о том, где она может увидеться с пленными. Он сказал, что они работают на строительстве домов, возводимых из добываемого в Суссексе камня, причем делают это с завидным Мастерством. На этот раз Габриэль наняла двуколку для того, чтобы отправиться за город, поскольку это было удобнее и дешевле.

Постепенно она познакомилась с очаровательными деревушками, расположенными в округе, где стояли дома под низкими соломенными крышами, с маленькими оконцами и толстыми бревнами перекрытой, почерневшими от времени.

Хотя стояла осень, кое-где в садах на защищенных от холодного ветра участках все еще можно было увидеть цветущие розы, не такие яркие, как летом, по радующие глаз. Некоторые жилые дома были сложены из дикого камня, вместо тех построек, которые красовались здесь уже в течение двух или трех столетий. На солнце каменные стены домов под островерхими крышами отливали разными оттенками — янтарным, зеленовато-голубоватым и серебристо-серым. Большие окна впускали внутрь помещений много солнечного света.

Габриэль потребовалось некоторое время для того, чтобы найти егерей из полка Николя, поскольку в округе работало несколько бригад военнопленных. Бригада егерей в это время строила большой дом и рядом с ним сарай недалеко от площади Трамлей; желтые костюмы заключенных можно было заметить издалека. Она дала несколько монет охраннику, и тот разрешил ей подойти к стройплощадке. Габриэль приблизилась к ней и, сложив руки рупором, крикнула по-французски, надеясь, что остальные охранники не поймут ее революционный французский клич:

— Егеря! Свобода! Равенство! Братство!

Как она и ожидала, заключенные были поражены, услышав возглас своей соотечественницы здесь, во враждебной стране. Не обращая внимания на окрики охранников, пленные побросали свою работу и сгрудились вокруг Габриэль.

— Откуда вы, мадемуазель?

— Что вы здесь делаете?

— Вы будете работать вместе с нами?

Габриэль рассмеялась над последним вопросом, оценив шутку, чувствуя прилив счастья от того, что снова находится рядом с соотечественниками. Пленные вполне разделяли ее радость, поскольку уже несколько месяцев не видели ни одной француженки. Габриэль спросила их, помнят ли они капитана Николя Дево. Егеря ответили ей утвердительно, но тут подоспели охранники и разогнали военнопленных прикладами мушкетов, а Габриэль приказали убираться прочь.

— Неужели вы не знаете, где он сейчас? — умоляющим голосом закричала Габриэль вслед пленным.

— Я не могу его найти в Портсмуте.

— Он приходил попрощаться с нами незадолго до того, как нас перевели в Суссекс.

— Куда же он направился?

— Куда-то на север, мадемуазель, — прокричал ей в ответ один из егерей. — Это все, что я знаю.

Когда стража разогнала уже всех заключенных и заставила их — заниматься своим делом, из груди Габриэль вырвался вопль отчаянья:

— Неужели никто из вас ничего больше не знает о нем? — воскликнула она, ломая руки.

Кто-то ответил ей, растерянно пожав плечами; другие заключенные выразительно покачали головами, — все эти жесты свидетельствовали о том, что егеря больше ничего не могут сообщить о Николя. Она поблагодарила их кивком головы, чувствуя в душе страшное разочарование и ловя на себе их взгляды. Каждый из них видел сейчас в Габриэль свою, возлюбленную, утраченную, может быть, навсегда, оставленную далеко на родине, — жену, подругу деревенскую девицу, с которой кто-то из них в свое время так легкомысленно развлекался, а теперь с нежностью вспоминал, мечтая жениться после того, как кончится война.

— Убирайся отсюда прочь, французская сучка! — заорал один из охранников, угрожающе надвигаясь на Габриэль, а другой тем временем наставил дуло своего мушкета, поскольку стража имела приказ стрелять без предупреждения. Габриэль повернулась и пошла прочь с независимым видом. Когда она садилась в свою двуколку, из ее груди вновь вырвался громкий задорный клич:

— Да здравствует Император! Да здравствует Франция!

За ее спиной прогремел выстрел, и пуля пролетела чуть выше ее головы. Габриэль не стала пригибаться, поскольку не хотела показать британским солдатам свой страх. Громкие восклицания военнопленных, несущиеся ей вслед и выражавшие полное одобрение, огласили тишину английского городка, живущего своей размеренной жизнью.

Этой ночью Габриэль долго лежала без сна, уставившись в мерцающий в темноте купол балдахина над своей кроватью. Ей не давало покоя то, что она потерпела поражение. После стольких месяцев поиска, надежд и разочарований она так и не сумела ни на йоту приблизиться к Николя. Габриэль не знала, что ей делать дальше, какой шаг предпринять. Она чувствовала, что забрела в тупик, из которого нет выхода. Ее снедала тоска по сыну, беспрестанно терзавшая душу и усугублявшая ее отчаяние.

Габриэль поселилась в крошечной комнате в гостинице у городской площади, где предполагала прожить какое-то время. Она приняла решение вернуться в Лондон в дом Вудбери, где она, по крайней мере, будет недалеко от Гастона и сможет видеться с ним каждое воскресенье. Габриэль часто писала ему, однако ни разу не получила ответа на свои письма, не считая записки, доставленной ей еще в Портсмуте и написанной неровным детским почерком полуграмотного человека. Она давно уже ничего не слышала о своем друге.

Однажды, незадолго до Рождества, когда Габриэль вернулась к себе в гостиницу после небольшой прогулки, ей сказали, что ее ждет посетитель. Это был представительный мужчина среднего роста, с посеребренными висками, проницательными, внимательными голубыми глазами и умным, добрым выражением лица, которое временами озарялось очаровательной улыбкой. Он представился ей в вестибюле.

— Добрый день, мадам Вальмон. Хозяин гостиницы сказал мне, чтобы я подождал вас здесь, и я сразу же узнал вас по описанию Изабеллы. Меня зовут Эндрю Хардинг.

— Я счастлива познакомиться с вами, мистер Хардинг! — произнесла Габриэль, и выражение грусти в ее глазах, испытываемой ею от разочарования, поскольку она ожидала увидеть совсем другого человека, сменилось выражением приятного удивления. — Я совсем не ожидала, что вы разыщите меня здесь в этой гостинице. Как поживает Изабелла? Как дела у маленькой Луизы? И каким образом вам удалось разыскать меня? О, простите, я вас просто засыпала вопросами!

— Я распорядился, чтобы нам подали обед на двоих в отдельной столовой, где мы можем обо всем поговорить.

За обедом мистер Хардинг рассказал Габриэль о том, что Изабелла сильно встревожилась, не получая от нее никаких известий, хотя, как она была убеждена, оставила своей французской подруге точный адрес. В конце концов, Изабелла решила, что она неправильно записала свой адрес или случилось что-нибудь непредвиденное. И вот, поскольку чета Хардингов тепло приняла в свою семью Изабеллу и полюбила ее как родную дочь, состояние последней начало внушать старикам беспокойство: Изабелла тревожилась о судьбе Габриэль и часто безутешно плакала, испытывая к тому же тоску по своим близким и покинутой родине.

— Я слышала, что вы пытались найти меня. Мое имя затерялось в списках, и поэтому ваше участие сыграло большую роль в моей судьбе, — сообщила Габриэль своему гостю.

— Я сам столкнулся с этим фактом. Я не нашел вас ни в одном списке штатских лиц, попавших в плен. И тем не менее я настойчиво продолжал свои поиски, будучи уверенным, что рано или поздно они увенчаются успехом. И вот, когда я в очередной раз делал запрос, мне неожиданно вручили ваш адрес в Лондоне. Явившись туда, я узнал, что вы три месяца назад уехали в Портсмут, а когда я приехал в этот город, выяснилось, что мне надо ехать дальше в Чичестер.

— У вас совершенно точные сведения обо всех моих передвижениях. Создается такое впечатление, что вы имеете доступ к официальным отчетам.

— Вы угадали. Я — член парламента от города Туайфорда графство Беркшир, а также советник премьер-министра по обороне.

— Я об этом не знала. Не думаю, что Изабелла находилась в таком же неведении относительно вашего положения, как и я, — добавила Габриэль, одаривая своего собеседника ослепительной улыбкой, — но она всю дорогу говорила почти исключительно о своем младенце.

— Я хочу объяснить вам причину моего появления здесь. Я разыскал вас потому, что мы с женой хотим отблагодарить вас за ваши заботы о нашей невестке и внучке, которой вы помогли появиться на свет. Изабелла все это время расхваливала вас на все лады.

— Я уверена, что она переусердствовала в этом. Уверяю вас, в том, что ваша внучка благополучно появилась на свет, нет моей особой заслуги. Судовой врач нашего корабля оказался опытным медиком.

— Но ведь именно вы сумели успокоить нашу невестку и ободрить ее в тот час, когда она чувствовала себя особенно одинокой и страшно боялась предстоявшего ей испытания, ведь Изабелла — сама еще дитя. Я должен признаться вам, что знаю всю вашу историю и причины, приведшие вас в Англию. Об этом мне поведала Изабелла. Судя по тому, что вы находитесь здесь одна, я могу предположить, что вам так и не удалось напасть на след капитана Дево.

— К сожалению, вы совершенно правы, — промолвила Габриэль, чувствуя, что у нее перехватило горло от волнения. Она все еще не смела поверить в то, что мистер Хардинг сможет помочь ей в поисках Николя.

— Я отыщу этого человека, — с полной уверенностью произнес ее гость. — Хотя для этого понадобится какое-то время, поскольку чиновник должен будет просмотреть множество списков с адресами.

Габриэль замерла, лишившись дара речи, глаза ее наполнились слезами. Она закрыла лицо руками и застыла так на несколько долгих секунд, стараясь вновь собраться с силами. Затем она вновь медленно подняла голову и взглянула на своего собеседника.

— Я в неоплатном долгу перед вами, мистер Хардинг, — только и сумела сказать Габриэль дрогнувшим голосом.

— Об этом не может быть и речи. Вы уже оказали мне неоценимую услугу, и поэтому мне жаль, что я вынужден просить вас проявить терпение и подождать еще немного. Список военнопленных огромен, сейчас в Англии содержится до ста двадцати тысяч ваших соотечественников в качестве заключенных и отпущенных под честное слово. Правительство обратилось к герцогу Веллингтону с просьбой не посыпать больше судов с военнопленными, и тем не менее они прибывают каждый день. Герцог говорит, что он не может использовать своих солдат в качестве охранников, поскольку их место на поле боя. Именно поэтому для нас так остро стоит проблема размещения ваших соотечественников и их союзников, мы вынуждены использовать любое, более или менее пригодное для этих целей помещение.

— Включая нижние палубы и трюмы списанных судов?

— А-а, вот вы о чем? — Мистер Хардинг слегка покачал головой. — Я знаю, что это ужасные места заключения — сырые и населенные крысами. Но, к сожалению, в настоящее время мы не можем обойтись без них.

— Вы говорили, что Изабелла рассказала вам все обо мне. В таком случае вам следует знать и об участи, постигшей моего слугу Гастона, пожертвовавшего своей свободой ради меня. Он находится сейчас в заключении в одном из трюмов старого судна, стоящего на Темзе. Нельзя ли перевести его в тюрьму с более благоприятными условиями? Или, может быть, есть надежда добиться того, чтобы этому человеку в качестве исключения разрешили выйти на свободу под честное слово?

— Нет, под честное слово мы выпускаем только офицеров, однако нижним чинам мы разрешаем в исключительных случаях возвратиться на родину, — к примеру, если заключенный спасет жизнь охранника или что-нибудь в этом роде. Я понимаю, что этот человек спас вашу собственную жизнь, но это никак не может быть принято во внимание нашим правительством. Как бы то ни было, я думаю, что мне следует вмешаться в судьбу этого человека. А пока я приглашаю вас от имени всей моей семьи погостить в нашем доме до тех пор, пока я не узнаю точного адреса капитана Дево и не дам вам одну из своих карет для того, чтобы вы в ней отправились к своему возлюбленному. Изабелла будет на седьмом небе от счастья, когда вы приедете к ней, а мы, как я уже говорил вам, готовы все сделать для нашей дорогой невестки. Что же касается вашего слуги, то мне в голову пришла одна удачная мысль. Я бы мог взять его к себе в услужение, если бы вы поручились за него и дали мне гарантии, что он не попытается бежать.

Габриэль была вне себя от радости, услышав такое предложение.

— Я уверена, что он не предпримет попытки к бегству. Гастон поклялся, что лично доставит меня назад в Лион, когда война закончится.

— В таком случае я устрою все наилучшим образом. Завтра утром мы выедем в Лондон. Первым делом я получу разрешение взять этого человека к себе в услужение, — и с этими словами мистер Хардинг поднял свой бокал с вином. — Я предлагаю тост — за скорую встречу с близкими нам людьми!

— Я с удовольствием выпью за это, — с улыбкой поддержала его Габриэль.

В Лондоне дело двигалось не так быстро, как бы этого хотелось Габриэль. Еще во время путешествия в британскую столицу она сидела в карете, как на иголках. Затем последовало долгое ожидание в приемной Парламента, где чиновники подготавливали необходимые документы для мистера Хардинга. После этого, должно быть, сильно утомившись, мистер Хардинг решительно заявил, что больше не предпримет никаких шагов до следующего утра. Габриэль почти не спала от волнения и тревоги в эту ночь, проведенную в роскошном доме, принадлежавшем ее благодетелю, а поутру она увидела за окном хлопья снега.

Несмотря на то, что поданный им завтрак был великолепен, Габриэль не могла съесть ни крошки, стремясь побыстрее отправиться на старое судно, в трюме которого сидел сейчас Гастон. Время для нее тянулось бесконечно долго, она с нетерпением ждала, пока мистер Хардинг прочитает свою почту. Наконец, он велел подать свое пальто с пелериной и высокий цилиндр. Остановив карету на пристани, он велел Габриэль подождать его и поднялся на борт старого судна. Габриэль застыла в тревожном ожидании, глядя из окна на трап, на котором должен был появиться Гастон. Но к ее ужасу вместо Гастона на палубе появились два британских солдата, они несли носилки, на которых лежал ее друг, следом за ними шел мистер Хардинг. Габриэль выскочила из кареты и бросилась по трапу на палубу к Гастону. Увидев ее, тот постарался улыбнуться, но потрясенная Габриэль застыла, глядя на окровавленные бинты на культе, оставшейся после ампутации его больной ноги. Она была отрезана выше колена.

— Что они сделали с тобой? — испуганно воскликнула Габриэль.

— Тюремный врач настоял на том, чтобы мне отпилили ногу, иначе мне грозила смерть. Мне становилось все хуже и хуже.

— Почему ты ничего не сообщил мне об этом? — вскричала она, идя рядом с носилками.

— У вас помимо меня много забот. Надеюсь, вы нашли уже своего капитана?

— Нет еще, но скоро найду. Мистер Хардинг обещал мне свое содействие.

— Прекрасно. Наконец-то и нам немного повезло, не так ли? Что касается меня, то я теперь буду ходить еще быстрее и не испытывая ни малейшей боли на деревянной ноге, которую мне обещал заказать этот джентльмен.

— О, Гастон! — засмеялась сквозь слезы Габриэль. — Ты совсем не меняешься.

— Точно так же, как и вы, мадам. Именно поэтому вы и близки теперь к победе.

Гастона отнесли в дом Вудбери. Габриэль и миссис Вудбери помогли ему смыть всю тюремную грязь, а затем надели на него одну из ночных рубашек мистера Вудбери и уложили в чистую постель, удобно устроив Гастона среди подушек. Миссис Вудбери перевязала его культю чистыми бинтами и обещала ухаживать за ним до тех пор, пока он не наберется сил и не сможет отправиться в городок Туайфорд. Мистер Хардинг заплатил хозяйке дома за уход и оставил кошелек с деньгами Гастону для того, чтобы тот мог купить себе одежду, когда поправится. Лохмотья, в которых он ходил в тюрьме, были сразу же выброшены на помойку. Когда Габриэль склонилась, чтобы поцеловать своего друга на прощанье, расставаясь с ним на неопределенное время, он задержал ее ладонь в своих руках.

— Я пережил свой лучший день в жизни — день, когда я вышел из тюрьмы. Ваш лучший день тоже не за горами, я верю в это.

Живописно увитый плющом дом Хардингов был построен из кирпича темно-фиолетового цвета еще в 1700 году одним из предков хозяина. Автором проекта являлся представитель архитектурной школы знаменитого Кристофера Рена. Окна особняка обрамляли наличники из желтоватого камня. Как только миссис Хардинг вышла на крыльцо, чтобы поприветствовать Габриэль, в одном из окон появилось лицо Изабеллы. Через несколько секунд она уже сбегала вниз по лестнице с криком радости по поводу приезда своей старой знакомой. Молодая женщина с такой горячностью бросилась к гостье, что чуть не сбила ее с ног. Затем Изабелла кинулась на шею мистера Хардинга и расцеловала его.

— Благодарю вас за то, что вы все-таки нашли ее, дорогой свекор!

Вся эта шумная сцена позабавила Габриэль: истинно английская, несколько чопорная и сдержанная чета с искренним восторгом наблюдала за своей невесткой, так бурно выражавшей радость. Узнав, что Эдвард был единственным ребенком в семье, Габриэль поняла, что Изабелла со своим младенцем заполнила пустоту, образовавшуюся в жизни этих стариков с отъездом их сына в действующую армию. Луиза, которую принесли, чтобы показать гостье, выглядела очень крепким, здоровым ребенком, довольно упитанным и веселым. Теперь, когда ей исполнилось десять месяцев, ее волосы — черные при рождении — поменяли свой цвет и стали светлыми, как у отца, а большие темные глаза с длинными ресницами она унаследовала от матери.

Это Рождество Габриэль провела так хорошо, как давно уже не проводила праздники. В доме было устроено праздничное застолье, у дверей особняка, по обычаям тех мест, в сочельник зазвучали рождественские гимны. К столу подавали горячий пунш, и Габриэль впервые в жизни попробовала пряники и традиционный английский сливовый пудинг. Она чувствовала себя раскованной и счастливой, веселясь от души, потому что была уверена в скорой встрече с Николя, и эта уверенность окрыляла ее. Все мысли Габриэль были только о нем, он всегда незримо присутствовал рядом, и, казалось, стоило ей только обернуться, она могла увидеть его здесь в этой комнате.

Через два дня после праздника Рождества мистер Хардинг, сидя за завтраком, распечатал только что полученное письмо, пробежал его глазами и улыбнулся сидевшей напротив него Габриэль.

— Наконец-то! Итак, мы теперь знаем то, что стремились узнать на протяжении последних дней. Капитан Дево проживает в городе Маклсфилде на Пэрэдайс Лейн и работает там управляющим на шелкоткацкой мануфактуре Барнета.

Изабелла пришла в полный восторг, услышав это известие. Что же Касается Габриэль, то она сидела молча, улыбаясь, погруженная в свои мысли. Приближался день, которого она так долго ждала.

Вскоре она выехала в Маклсфилд в удобной карете Хардингов, мягкое сиденье которой было обито бархатом, в ее муфте лежала грелка. Кроме того, Хардинги дали в дорогу Габриэль дорожные часы в кожаном футляре, мелодичным звоном отбивавшие каждый час, чтобы она чувствовала, как быстро бежит время, приближая ее к долгожданной встрече. Габриэль остановилась на ночь в придорожной гостинице, а на следующий день после полудня ее карста въехала во двор дома, где жил Николя. Прежде чем ехать на шелкоткацкую мануфактуру, Габриэль хотела убедиться, что его действительно нет дома. Она позвонила в начищенный до блеска медный колокольчик, висящий над дверью. На пороге появилась служанка.

— Капитан Дево дома? — спросила Габриэль.

— Нет, мэм. В это время он всегда на работе.

— Благодарю вас. Я отправлюсь туда.

Когда служанка закрыла дверь и направилась на кухню, Джессика, спускавшаяся по лестнице, перегнулась через перила и крикнула ей:

— Кто приходил?

Подняв взгляд на хозяйку, круглолицая молодая горничная с готовностью ответила ей:

— Какая-то иностранная леди спрашивала мистера Дево. Я сказала ей, что хозяин на мануфактуре, — и дверь, обитая зеленым сукном, закрылась за девушкой.

Джессика замерла на ступенях, прижав руку к груди, как будто пыталась усмирить свое бешено колотившееся сердце. Неожиданный визит незнакомки не на шутку испугал ее.

Карета Габриэль тем временем подъехала к зданию мануфактуры. Она не чувствовала под собой ног от волнения, входя в вестибюль, откуда доносился такой знакомый ей и родной шум работающих ткацких станков. Ей вдруг показалось, что она только вчера рассталась с Николя и что не было всех этих трудных лет. Габриэль взялась за ручку двери, ведущей в контору, и распахнула ее. Служащий, что-то писавший за своим столом, быстро поднялся и двинулся ей навстречу, но она остановила его движением руки.

— Капитан Дево один в кабинете?

— Да, мэм.

— В таком случае, не надо докладывать обо мне.

Габриэль подошла к двери, на которой висела табличка с именем Николя. Сбросив с головы капюшон, она слегка поправила волосы, а затем быстро открыла дверь, вошла и так же быстро закрыла ее, остановившись на пороге кабинета и прислонившись спиной к дверному косяку. Николя сидел за письменным столом, внимательно просматривая эскизы узоров. Не глядя на вошедшего, он протянул руку, думая, по-видимому, что в кабинет вошел служащий с бумагами на подпись.

— Вы быстро справились с делом, Бриггс, — заметил он, все еще не поднимая головы.

Габриэль радовалась тому, что у нее была возможность перевести дух и немного успокоиться, глядя на Николя, образ которого так долго жил в ее сердце, что она просто боялась умереть от радости при встрече с ним. Николя тем временем, удивленный, что ему не отвечают, оторвал взгляд от эскизов и увидел перед собой Габриэль. Выражение его лица мгновенно переменилось. Габриэль никогда еще не видела, чтобы глаза мужчины излучали такую нежность, на его губах заиграла радостная улыбка. Любовь, казалось, преобразила все его существо.

— Габриэль! — воскликнул он и в мгновение ока, вскочив со стула, заключил ее в свои объятия. Их губы слились в жадном поцелуе. Они крепко сжимали в объятиях друг друга как два истосковавшихся человека, нежность переполняла их сердца.

— Когда ты прибыла в Англию? — переводя дыхание, спросил он, но тут же вновь припал к ее губам, не дав ей ответить. Так долго сдерживаемая страсть овладела обоими, они были не в силах разомкнуть жарких объятий. Ни Николя, ни Габриэль не слышали, как открылась дверь, поскольку знали, что служащий отправился куда-то в цех по поручению своего управляющего. Все их внимание, все чувства были сосредоточены друг на друге. Они не знали, что в комнате находился свидетель, с ужасом наблюдавший за их ласками и страстными поцелуями, пока не раздался шумный вздох, похожий на звук сабельного клинка, который выхватывают из ножен. Габриэль, стоявшая спиной к двери, прижалась лицом к плечу Николя, смеясь от счастья, уверенная, что их бурные ласки изумили, а, быть может, и испугали какого-то посетителя, которого Николя сейчас попросит удалиться из кабинета. Рука Николя ласково поглаживала Габриэль по спине, его пальцы играли прядкой ее волос, но он, по-видимому, не собирался указывать на дверь нежданному гостю.

— Ты должна кос с кем познакомиться, Габриэль, — произнес он тихим печальным голосом.

Габриэль вопросительно взглянула снизу вверх на него, но его взгляд был устремлен на вошедшего, стоявшего у двери. Обернувшись, но все еще находясь в кольце его ласковых рук, чувствуя трепет радости в душе, Габриэль увидела молодую женщину с бледным лицом и пушистыми светлыми волосами, растрепанными сейчас, прислонившуюся к косяку распахнутой двери, на ней была небрежно наброшенная шаль, как будто эта женщина бежала сюда, не разбирая дороги. Она в упор смотрела на Николя. Габриэль тоже бросила на него непонимающий взгляд, ожидая объяснений. Он сильнее сжал ее в объятиях, как будто хотел сказать ей, что она не должна тревожиться, поскольку ничего серьезного не случилось. Тем ужаснее прозвучали для нее слова, сорвавшиеся с его уст.

— Это — Джессика, моя жена. Мы поженились в сочельник.

Габриэль некоторое время смотрела на Джессику, не в силах произнести ни слова, ощущая внутри страшную боль, которую, казалось, не могло вынести ни одно человеческое сердце. А затем — как и опасался Николя — она начала оседать, потеряв сознание, и непременно рухнула бы на пол, если бы он не подхватил ее на руки. Джессика выпрямилась и поплотнее закутались в шаль, ее била дрожь от пережитого потрясения. Перед ней стоял ее обожаемый супруг, держа на руках лишившуюся чувств женщину с таким видом, как будто был готов выйти сейчас со своей драгоценной ношей за ворота мануфактуры для того, чтобы уже больше никогда не вернуться к ней, Джессике, своей жене.

— Скажи ей, чтобы она вернулась туда, откуда явилась, — произнесла Джессика умоляющим тоном, не узнавая свой изменившийся голос. Застывшее выражение лица мужа испугало ее, она больше не могла выносить страдальческого выражения его глаз и потому, быстро повернувшись, поспешила прочь. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Джессика опрометью бросилась к дому, как будто хотела убежать от прошлого своего мужа, грозившего растоптать то счастье, которое принес ей брак с Николя.

Она задыхалась от быстрого бега, который ей был запрещен докторами после перенесенной болезни, но Джессика не останавливалась, слезы душили ее. Наконец она вбежала в дом и, закрывшись в своей комнате, бросилась на кровать, дав волю слезам.

В это время в здании мануфактуры Габриэль, наконец, пришла в чувство. Николя растирал ей руки, сидя на краешке обитой кожей скамьи в своем кабинете, на которой она лежала. Она села, и он обнял ее за плечи, чтобы помочь встать. Но Габриэль не двинулась с места, боясь, что не сможет устоять на ногах.

— Как ты себя чувствуешь? — с тревогой спросил Николя, пристально глядя на нее.

Она отвела глаза в сторону.

— Через минуту-другую со мной все будет в порядке.

— Как удалось тебе добраться до берегов Англии? — спросил он. — Неужели ты переправилась вместе с контрабандистами?

— Это слишком длинная история, — отозвалась Габриэль, чувствуя, что чем меньше он знает, тем лучше будет для них обоих. — Я приехала, потому что обещала это сделать сразу же, как только стану свободной от супружеских обязательств. Хотя в то время, когда я давала это обещание, я не думала, что такое может произойти.

— Ты хочешь сказать, что Эмиль мертв? — недоверчиво спросил Николя.

Габриэль провела ладонью по лбу, собираясь с силами для того, чтобы встать и уйти.

— Он погиб в ночь, когда сгорел Дом Дево. Мой муж был одной из трех жертв этого пожара.

— Неужели это случилось так давно? И я до сих пор ничего не знал!

Габриэль, наконец, поглядела ему в глаза, в которых читалась неизбывная мука, такое же страдание таилось и в глубине ее собственного взгляда.

— Я поняла это, когда увидела твою жену.

— О, Габриэль! — Николя схватил ее руку и прижал ее ладонь к своим губам. Она хотела вырвать ее, но он еще крепче сжал свои сильные пальцы на запястье возлюбленной. — Я всегда любил тебя и до сих пор люблю.

Габриэль радовалась тому, что Николя не стал извиняться и просить прощения из-за того, что женился. Это свидетельствовало о том, что между ними все еще существует душевная близость, и они понимают друг друга без слов. Ведь оба знали, что он женился на Джессике, потому что не рассчитывал снова встретить Габриэль, расставшись с ней навсегда в своем сердце. Габриэль старалась сдержать себя, ей так хотелось погладить Николя по щеке, снова дотронуться до его губ, но она не могла позволить себе сделать это, поскольку боялась, что он воспользуется ее слабостью и овладеет ею тут же, на этой обитой кожей лавке, как мог это сделать уже однажды в императорской палатке, если бы она в тот момент не подавила в себе страстного желания. Теперь точно также, как и тогда, Габриэль знала, что сила его страсти разбудит в ней ответную страсть и тем самым уничтожит ее волю, после этого она уже никогда не сможет жить без него, что неизбежно повлечет за собой трагические последствия.

— Мне надо идти, — Габриэль встала, чувствуя, что окончательно пришла в себя. Сердце ее занемело от боли.

— Ради Бога, не уходи! — воскликнул он и загородил ей дорогу.

— Между нами все кончено, — произнесла Габриэль, изумляясь своему собственному спокойствию, которое ей удавалось сохранять в состоянии оцепенения, действующем на нее как успокоительное. — Маши отношения зашли в тупик. Я желаю тебе всего самого доброго. Ради твоего и моего блага мы должны сейчас как можно быстрее расстаться. Прощай, Николя!

Но когда она уже дошла до двери, он нагнал ее и схватил за руку. Остановившись, Габриэль даже не взглянула на него, вся ее горделивая осанка выражала непоколебимую решимость уйти. Поняв, что уговоры бесполезны, Николя медленно разжал пальцы и выпустил ее руку. Его последние слова еще долго звучали в ушах Габриэль:

— В тебе — вся моя жизнь, я всегда буду любить тебя.

Всю дорогу назад в Туайфорд Габриэль пребывала в состоянии оцепенения. Она ехала всю ночь, не желая останавливаться на ночлег, и отказалась прилечь отдохнуть даже тогда, когда на постоялом дворе меняли лошадей. Казалось, в ней умерли все чувства. Даже если бы в ее тело сейчас вонзилась острая игла, Габриэль думала, что не ощутила бы никакой боли. Уже в сумерках она подъехала к дому Хардингов, из окон которого лился теплый свет. Никто не слышал шума подъехавшей кареты. Габриэль поднялась к себе наверх, чтобы переодеться и привести себя в порядок с дороги. Спустившись снова вниз по лестнице, она вошла в гостиную, где мистер и миссис Хардинг вместе с Изабеллой, сидя у камина, пили чай. Миссис Хардинг, разливавшая в этот момент чай из серебряного чайника, первой увидела Габриэль и в изумлении застыла на месте. Изабелла сразу же вскочила со своего места, взволнованная неожиданным появлением подруги.

— Вы привезли с собой Николя? — воскликнула она и тут же замолчала, видя, что на Габриэль нет лица, словно случилось что-то ужасное.

— Я нашла его, — произнесла Габриэль бесцветным голосом, подходя ближе. Языки пламени играли отсветами на ее платье из зеленого шелка. — Он женился в Маклсфилде. Я познакомилась с его женой, со дня их помолвки до дня свадьбы прошло всего лишь три недели.

Изабелла прижала ладонь к губам, чтобы подавить рвущийся из груди крик. На лице миссис Хардинг появилось выражение сострадания, а ее муж, подойдя к Габриэль, взял ее за руку и подвел к креслу, стоявшему у камина. Габриэль передернула плечами, как от озноба, но ей не было холодно, ее била нервная дрожь. Когда Габриэль откинулась на спинку кресла, мистер Хардинг подал ей чашечку чая.

— Выпейте чаю с дороги. Вы, должно быть, сильно устали.

Габриэль была удивлена тем, что ее руки не дрожали; крепко держа фарфоровое блюдечко в руках, она пила горячий свежезаваренный чай маленькими глотками.

— Если вы не возражаете, я хотела бы пожить у вас еще какое-то время, — обратилась Габриэль к хозяевам дома.

Они заверили ее, что будут рады, если она останется в их доме до того дня, когда ей разрешат вернуться во Францию. В эту ночь Габриэль пережила приступ отчаяния. Она не знала, как ей удалось дожить до утра.

Как только Гастон поправился, он приехал в дом Хардингов, где ему поручили уход за лошадьми на конюшне, стоявшей во дворе особняка, Старый кавалерист чувствовал себя в своей стихии. Поначалу он ковылял, опираясь на два костыля, а когда ему изготовили деревянную ногу, он стал ходить с палочкой. Деревяшка и кожаные ремни, которыми она крепилась к ноге, натирали культю, но Гастон терпел эту постоянную муку и, хотя его лицо порой искажалось гримасой боли, он упорно продолжал работать, не желая, чтобы к нему относились как к калеке.

Миссис Хардинг, внимательно наблюдавшая за Габриэль, в конце концов пришла к мысли, что для той было бы лучше вернуться во Францию к привычной жизни.

По настоянию жены мистер Хардинг решил изыскать возможность для получения разрешения на репатриацию Габриэль. Тем временем политическая обстановка начала заметно меняться. Империя Бонапарта переживала не лучшие времена. Русский царь заключил союз с Британией, Пруссией, Швецией и Австрией. В результате этого жалкие остатки Великой Армии, изгнанные из пределов России, чувствуя враждебное отношение всей Европы, вынуждены были спешно ретироваться на родину. На западе Веллингтон дошел до Пиренеев, последней преграды, отделявшей его от Франции. В тот день, когда Бонапарт был наголову разбит войсками союзников в Битве Народов при Лейпциге, Габриэль вбежала во двор и, разыскав Гастона на конюшне, сообщила ему радостную новость:

— Мы возвращаемся во Францию! Все формальности уже улажены.

Гастон заключил ее в объятия, и оба расплакались от избытка чувств.

Через пару недель вооруженная охрана доставила их вместе с семью другими пленными штатскими и несколькими тяжело больными офицерами французской армии в Дувр, где они взошли на борт рыбацкой шхуны, на которой были сразу же подняты паруса. Габриэль, глядя назад на белые скалы Дувра, мысленно прощалась с Николя и своей любовью. Когда английский берег растаял вдали, она повернулась лицом в сторону Франции и глубоко вздохнула, свежий ветер играл в ее волосах. Габриэль возвращалась домой — в Лион к своему сыну, к заботам ткацкой фабрики, к привычной жизни, которая ждала ее после многих месяцев тревог и волнений.