Мы все вместе в так называемой «таверне», где я никогда не была. В цокольном этаже там устроена биллиардная. В этом деле я – асс. Виктор с Гордоном, заключив пари на выпивку, гоняют шары. Они равные по силам противники, Гордон и Виктор. Гордон склоняется над столом под углом в сорок пять градусов. Не меняя позы, с силой бьет по шарам, посылая их в разные стороны. Виктору больше везет у боковых луз. Он держит кий как-то по-своему, но регулярно загоняет шары в лузы. Точно рассчитывает каждый удар и бьет, прижав подбородок к груди. Я наблюдаю за их игрой и пью пиво. Потом предлагаю Виктору заключить настоящее пари.

Вечер холодный, но на мне юбка. Чертовски холодно. Снег. Миссис Беркл отдала мне старомодные высокие ботинки, которые прикрывают лодыжки. Я спустилась к ней, чтобы уговорить ее взять мой маленький черно-белый телевизор. Но она наотрез отказалась, отмахиваясь обеими руками и хихикая в воротник платья. Телевизор она отвергла, но настояла, чтобы я взяла ботинки. Для нее это обноски. Для меня – старинные башмаки с узкими, как у ведьм на картинках, носами. Ботинки слишком хороши для меня. Я похудела. Мне кусок в горло не лезет, потому что Виктор теряет в весе фунт за фунтом. Гордон утверждает, что выгляжу я великолепно. Говорит, что теперь я не просто стройная, а гибкая, как тростинка. Вчера днем я принимала у него душ, и он сказал, что без одежды я необыкновенно хороша.

Беру с подставки кий и, слегка наклонившись, делаю вид, что бью по шарам. Старательно натираю кончик кия мелом, поддразнивая Виктора рассказами о своих победах.

– Хочешь, чтобы мы заключили пари на деньги? – спрашивает Виктор. – Прекрасно, я готов. – Подходит к Гордону, который допивает свое пиво. – Хилари воображает, что выиграет пари, – говорит Виктор.

Он складывает шары, и я разбиваю их слабым ударом. Стараюсь почаще мазать. Хочу, чтобы на этот раз Виктор легко одержал победу. Всю игру он опережает меня по крайней мере на пять шаров. Ведет себя по-джентельменски, берет на себя более тяжелые шары, чтобы я могла сравнять счет. Один удар делает, держа кий за спиной. Советует мне отказаться от дурных привычек: не пить пива и не заключать пари.

– Ты выиграл, – наконец признаю я, когда восьмой по счету шар сваливается в лузу. Печально вздохнув, предлагаю: – Давай повысим ставки. Удвоим. У меня есть наличные. – Он выразительно смотрит на меня, будто я совсем потеряла рассудок. Когда же я настойчиво спрашиваю, согласен ли он, отвечает:

– Это твои деньги.

Виктор собирает шары, отделяя те, что с полосками. Бросив на зеленое сукно стола треугольник, собирает их в кучу. Подняв над головой руки, похрустывает костяшками пальцев.

– Ты, кажется, утверждала, что классно играешь? – насмешливо спрашивает меня.

Я разбиваю шары, посылая сразу два в лузы. У меня полно беспроигрышных ударов. Один шар легким ударом кия направляю в угол, он обегает вокруг стола, по дороге загоняя в лузы еще парочку. Шары Виктора сбились в кучу, а мои, легко и изящно, точно попадают в угловые и боковые лузы. Кладу шесть шаров. Без промаха. Потом Виктор забивает один. Потом я. Гордон пьет пиво, с любопытством наблюдая за нами. Каждый мой удар доставляет ему удовольствие. Слегка улыбается, когда Виктор по ошибке задевает тринадцатый номер, – мой шар, и посылает его прямо в боковую лузу. Я беспощадна. Мне нужна победа. Хочу предстать перед Гордоном в самом выгодном свете. Выигрываю у Виктора две игры подряд. Всухую. Полный разгром.

Поднимаемся наверх, где играет музыка. Группа «кантри» исполняет медленную мелодию Хенка Уильямса. Виктор протягивает мне руки. Прижавшись к нему, танцую с закрытыми глазами, положив голову на его плечо. Он крепко обнимает меня, покачивая в такт музыке бедрами. Танцуя, мы постепенно приближаемся к группе и оказываемся в непосредственной близости к усилителям. Музыка оглушает, кажется, что пол качается у нас под ногами. Виктор целует меня в ухо и шепчет: «Ал ты обманщица. Мастер экстра-класса».

Виктор отыскивает игровые автоматы и спрашивает у Гордона, который из них принадлежит его фирме. Гордон указывает на один: «Космический чемпионат по вольной борьбе», но уговаривает не играть, – «Скучища», – убеждает его. Но Виктор упрямо настаивает на своем и минут сорок кормит автомат монетами по 25 центов.

Гордон сидит в бане на табурете и пьет пиво из высокой керамической кружки. Наливает с верхом, пена переливается через край. Сняв пальцем пену, облизывает его. Просит меня потанцевать с ним.

Группа играет на электроинструментах старые мелодии. Парень бренчит на электрогитаре, а певица, девушка лет девятнадцати с большими выразительными глазами, в изящном платье, исполняет «кантри» из репертуара Грейс Слик и Марианны Фейфул. Хрипловатым голосом энергично выкрикивает слова «Белого кролика». Мы с Гордоном пробиваемся в самую середку, стиснутые со всех сторон танцующими парами. Танцуем робко, неуверенно, стараемся не прижиматься друг к другу. Он говорит:

– Как, по-твоему: если бы я еще не занимался с тобой любовью, если бы это было, скажем, наше первое свидание и никакого Виктора не было бы и в помине, – как бы я танцевал сейчас? На таком вот расстоянии от тебя или поближе? А руки держал бы у тебя на бедрах или на плечах?

– На плечах, – говорю ему.

– Да, наверное, – Гордон улыбается. Кладет руки мне на плечи. Подняв глаза к потолку, делает резкий поворот влево. Потом продолжает:

– Я старался бы не обидеть тебя. Боялся бы, что ты подумаешь обо мне плохо. Был бы не так пьян, поостерегся бы… старался бы угодить тебе.

– Не надо никуда ходить с нами, если тебе так тяжело, – говорю ему. Но в душе я благодарна Гордону. Никогда, никогда я не видела Виктора таким счастливым, как в последние пять или сколько там дней, когда Гордон все время с нами. Вчера вечером они уселись играть в карты. Виктор купил коробку сигар с наклейкой «Доминиканская республика», в комнате плавали клубы дыма. На голове у Гордона была бейсбольная кепка, повернутая козырьком назад. Около трех часов утра они перешли играть в кухню, чтобы я могла лечь спать. Уже рассветало, когда я проснулась и пошла в ванную, а они все играли. На плите кипел кофейник. Около Виктора на столе лежала солидная кучка фишек.

– Кто говорит, что «тяжело»? Я просто рассказываю тебе, как бы я себя вел на нашем первом свидании.

Он рывком притягивает меня к себе, утыкаясь подбородком мне в шею.

– Я бы, например, не стал бы прижимать тебя к себе вот так, чтобы твои соски касались моей груди.

– Гордон! – Подняв глаза, вижу хитрую, улыбающуюся физиономию. Взгляд его поверх моей головы устремлен в дальний конец зала.

– Не бойся, – говорит Гордон. – Нас за толпой не видно.

– Не хочу больше танцевать, – заявляю я, вырываясь из его рук.

– Ну, Хилз, прости… – начинает он.

– Нет, дело не в этом. – Ищу взглядом Виктора, который в противоположном углу склонился над компьютером. Бар обшит деревянными панелями. Табуреты обиты красным бархатом, на полу – ковер. Свет такой тусклый, что вижу только силуэт Виктора. – Мне просто не нравится эта мелодия, – объясняю Гордону.

Утром заявляю Виктору, что собираюсь постричься. Он сидит в своем кресле с книгой на коленях и с недовольным видом читает. На нем белая в розовую полосочку рубашка, которая пузырится над его впалым животом и делает более заметными красные пятна на щеках. У него лихорадка, поэтому щеки разрумянились. Болезнь его лжива.

– Ты меня слышал? – повторяю громче. – Я ухожу.

– Что? – переспрашивает он, не поднимая головы.

Порой мне кажется, что книги для Виктора все равно что те колечки для младенцев, о которые они чешут зубки. Помню, несколько месяцев назад, когда у него было больше сил, мне после наших любовных утех хотелось подремать, а Виктор включал лампу и брал в руки книгу.

– Поеду постричься. Он кивает.

– Хочешь поехать со мной? – спрашиваю его, но он трясет головой. Потом говорит:

– Раз ты уезжаешь, может, купишь кое-что для меня? Морковный сок, сельдерей, таблетки из водорослей, морскую капусту, – он заглядывает в книгу, – и печенку.

Я, усевшись на пол, зашнуровываю свои ботинки, заправив в них брюки. Под джинсами у меня рейтузы, поэтому ноги кажутся неуклюжими и неловкими. Запихивая волосы под шерстяную шапочку, мечтаю о весне.

– И еще рис, – добавляет Виктор, многозначительно подняв палец.

– Зачем тебе все это?

– Новая диета. Рекомендована в одной книге о здоровом образе жизни. Хочу заняться самолечением. – Виктор немного смущен. Повернувшись ко мне, объясняет: – Там написано, что наиболее эффективно рак поддается лечению у больных, которым нет сорока лет. Это вселяет в меня надежду.

– Дай-ка взглянуть, – прошу я. Забрав у него книгу, читаю оглавление: «Глава 1: Что такое раковые клетки. Глава 2: Химические особенности воспроизводства клеток. Глава 3: Замедление роста клеток. Глава 4: Диета. Глава 5: Забота о своем здоровье. Глава 6: Самоконтроль над болезнью». Заглавие книги: «Как вылечиться от смертельных болезней, не прибегая к помощи врачей». Авторы – два доктора. Убеждают, что их книга помогла тысячам людей. На фотографии, которая помещена на задней стороне суперобложки, два человека в белых халатах улыбаются во весь рот, излучая оптимизм, как новобрачные на свадьбе. Такое впечатление, что в своей драгоценной жизни они никогда не сталкивались ни с раковыми больными, ни с людьми, умершими от рака.

В первые два месяца нашей совместной жизни мне приходилось растворять в супе громадное количество витаминов, чтобы обманом заставить Виктора принимать их. Теперь он читает книги о здоровье. Требует морской капусты.

– Откуда у тебя эта книга? – спрашиваю его.

– Гордон дал.

– Гордон?

– Да. Он звонил вчера и сказал, что у него есть для меня книга. Я попросил привезти, что он и сделал.

– И долго он пробыл? – спрашиваю я.

– Не знаю. Пару минут. Только занес книгу.

– Вы говорили об этой книге?

– Мы вообще не разговаривали. Он заскочил, огляделся, отдал мне книгу и ушел. У него была с собой собака, и он не хотел оставлять ее в машине одну. Спросил о тебе, я сказал, что ты собрала кучу юбок и направилась в срочную химчистку. Ведь ты была там?

По дороге в город думаю о Гордоне, который принес Виктору эту книгу. Трудно представить, что Гордон уверовал в ее целительные рецепты. Больше похоже на то, что Гордон в самых безнадежных ситуациях пытается найти проблеск надежды. Но чтобы Виктор поверил в такую книгу – более чем странно. Кажется, мне ни разу не приходилось видеть, чтобы Виктор читал книгу, только что вышедшую из печати, тем более такую: «Как вылечиться от смертельных болезней, не прибегая к помощи врачей». Похоже, что ему очень плохо, вот в чем дело.

Гордон дал Виктору книгу. Теперь они приятели, настолько близкие, что обмениваются книгами. Гордон занят ремонтом своего дома, чинит крышу. Каждый день, подойдя к окну, мы слышим в своей комнате стук его молотка. Виктор сказал мне, что всегда мечтал иметь свой дом и научиться его ремонтировать. Сказал, что ему нравится слушать, как Гордон стучит молотком. Размеренные удары молотка напоминают биение сердца.

По списку, данному мне Виктором, покупаю печенку, сельдерей, морковный сок и в аптеке – бутылочку таблеток из водорослей. Не могу найти морской капусты. Заезжаю в разные магазины, расспрашиваю кассиров и управляющих, где купить морскую капусту. Халл с трех сторон окружен морем, но купить морскую капусту здесь невозможно. Меня охватывает суеверный страх. Мне кажется, что в этой книге все ерунда, кроме единственного средства: морской капусты, которую я не могу найти. Вдруг эта морская капуста действует как катализатор, который пробуждает к жизни механизм борьбы с раком, химические элементы начинают, благодаря этой морской капусте, правильно взаимодействовать, а без нее остальные компоненты: морковный сок, печенка и таблетки, – абсолютно бессмысленны.

Волнуюсь, злюсь, еду в другие магазины, но везде одно и то же: морской капусты нет. Заднее сидение моей машины завалено пакетами из бакалейных отделов, но ни в одном нет морской капусты. Карманы куртки набиты банками, которые я украла: мелкие креветки, икра, лосось, маленькие грибочки в прозрачных баночках. Не собиралась воровать все это, но у меня мало наличных и не хочется тратить время на банк. Купила для Виктора сырный пирог, орешки кешью и ореховое масло. Купила для него ярко-красный пакет «молока высшего качества, которое содержит более тысячи калорий». Купила для него шоколад.

* * *

Направляюсь в мужскую парикмахерскую. Дешевле, и стригут там хорошо. Усаживаюсь в просторное кресло. Мужчина с ножницами в руках – парикмахер, он же владелец этого заведения, – предупреждает меня, что не привык обслуживать молодых женщин: это не его клиентура. Расчесывает мне волосы, они рассыпаются по плечам. Прошу его подстричь их на четыре дюйма выше плеч, ориентируясь на ту точку, где череп соединяется с позвоночником. Прислушиваюсь к торопливому лязгу ножниц на затылке. Толстый палец парикмахера касается моего уха, нижней челюсти, черепа. Пряди каштановых волос с золотистым оттенком устилают пол. Не верится, что все это – мои волосы, кажется, будто они украшали голову совершенно незнакомой мне женщины. Потом их подметут, охапка каштановых волос окажется в корзине с мусором. Мои волосы перемешаются с чужими волосами. Представляю себе ряды зеленых мешков для мусора, набитых волосами. Мешки забрасывают в мусоросборные машины; запах волос, сжигаемых вместе с другими отходами. Воображаю, как выглядит мой череп: голый, гладкий, как яйцо.

Чтобы подстричь ровнее, парикмахер смачивает волосы водой. Выпрямляет мокрые пряди. Быстрыми легкими движениями состригает лишние. Ножницы его порхают вокруг моей головы, как колибри.

Представляю себе ряды манекенов с голыми черепами, контуры фигур, нарисованных мелом на тротуарах, их головы обведены сплошной белой линией.

– Не вертитесь! – требует парикмахер. Судя по произношению, он не из местных. Заставляю себя сидеть спокойно, держать голову прямо. Вздрагиваю при каждом лязге ножниц. Ножницы прямо над моим глазом. Сижу неподвижно. Пальцы парикмахера прижаты к моему лбу. Он сосредоточенно хмурит брови. Большим пальцем подталкивает кверху мой подбородок. Отложив в сторону ножницы, наклоняет мою голову вперед, назад, в одну сторону, в другую.

– Все, работа окончена!

* * *

Мне нужен Гордон. Мне нужен он, а потому направляюсь к нему. Еду через весь город; переключив на первую скорость, преодолеваю холмы. Когда остается проехать всего несколько кварталов, опускаю стекло, чтобы услышать стук его молотка. Но сегодня молотка не слышно. Работает круглая пила. Раздается визг: дерево протестует, когда ее зубцы вгрызаются в его плоть. Пение пилы разносится по всему Халлу. Опустив стекло, слушаю эти звуки, холодный воздух обвевает лицо, откидывает назад пряди только что подстриженных волос. Волосы пахнут духами; подстриженные ножницами с закругленными концами, они пахнут, как скошенная трава. Короткие волосы крупными завитками покрывают всю голову.

Когда я подъезжаю к дому, пила Гордона издает протяжный визг и замолкает. Он прислоняет к груде напиленных досок ее металлический корпус. Улыбка на его лице, как въездная виза в его владения.

Так сколько же времени все это у нас продолжается? Дни проходят, отмеченные моими встречами с Гордоном. Дни с Гордоном и дни без Гордона. Вторник, Гордона нет. Среда, Гордон обедает у нас. Они с Виктором сидят на разных концах кушетки, как две куклы. Четверг, Гордон со мной в постели. Мы дурачились, боролись шутя. Позавтракали вместе. Занимались любовью. Сегодня пятница, последний день второй недели.

Уже на многое смотрим иначе. Кое-что изменилось.

Гордон выжидает, пока не войдем в дом. Потом целует меня. Встав напротив, изучает мое лицо, как будто я – его отражение в зеркале. Расстегивает четыре верхние пуговицы моей блузки и засовывает руку внутрь. Его пальцы ласкают мою грудь, ключицу, шею. Проводит рукой по волосам. Вздернув голову, хмурится.

– Я их подстригла, – объясняю ему.

Он спускает блузку сначала с одного плеча, потом – с другого. Отступив на шаг, оглядывает меня: живот, грудь, лицо. Как будто перед ним картина.

Из окон дома Гордона океана не видно. Под окнами небольшая лужайка, а за ней тянется лес. Дом полон шума листьев, сучьев и веток и звона сосулек. Мы бредем по узким лесным тропинкам, покрытым опавшей хвоей и снегом. Держимся за руки. Ветви сосен склонились под тяжестью снега. Идем не спеша, медленно переставляя тяжелые, обутые в ботинки ноги. Все вокруг нас заледенело. Тишина и покой.

Теперь я охотно выслушаю его рассказ о жене, о его семье, оставшейся в Бостоне, а, может быть, и о детях. Мне хочется узнать о них, представить себе их лица, даже полюбить их. Ведь я для них не представляю опасности. Какая из меня соперница, если я живу вот так, не имея возможности даже общаться с людьми? Я посвятила себя заботам и уходу за человеком, чья жизнь подчинена нуждам и требованиям его тела, которое уже стало чужим ему самому.

Гордон тоже понимает это. Моя жизнь для него – как открытая книга. Как и лес, она интересна своим однообразием. Моя жизнь с Виктором – зимняя спячка.

Гордон сжимает мою руку. Молча наблюдает за мной. Поминутно бросает на меня искоса взгляды. Он расскажет мне что-нибудь о себе, для меня ценны самые незначительные детали его жизни. Он не нарушит моей зимней спячки. Войдет в мою жизнь, не помешав ее течению. Станет другом Виктора, если это необходимо. И будет принадлежать мне.

Не проронив ни слова, мы договариваемся обо всем.

Виктор смотрит в окно; гладкий снежный покров, сверкающий в низких лучах полуденного солнца, приводит его в восхищение. Ему хочется покататься с гор на санках, и он звонит Гордону, набирая по памяти его номер. Гордон одобряет этот план, и мы с Виктором быстренько натягиваем носки и теплые рейтузы. Виктор оживлен, по дороге к дому Гордона включает радио и отбивает на приборном щитке такт, слушая спиричуэлс. Говорит, что чувствует себя прекрасно, что кровь его почти в норме. Выбравшись из машины, сталкивает меня в снег с дорожки, ведущей к дому Гордона. Когда мы проходим мимо кучи досок и замолкнувшей пилы, меня охватывает странное чувство: облегчения и одновременно дурноты, как будто я уже призналась во всех грехах. Гордон открывает дверь, на нем та же одежда, что и утром.

– Замечательно! Поехали!

Впереди сидит Виктор, за ним – я, потом – Гордон; изо всех сил цепляемся друг за друга. Санки стремительно несутся по крутому склону, как плот, попавший в водопад. Мы хохочем и орем. Лица залеплены снегом.

– Осторожно! – кричит Гордон. Виктор ловко объезжает рытвины. Но мы теряем равновесие. У меня внутри все сжимается от страха, когда санки кренятся на бок. Вопим еще громче; снег летит под полозьями, крутой волной вздымается перед санями. Гордон крепко обхватил меня за грудь, я изо всех сил вцепилась в Виктора. Огромная снежная гора, летящая нам навстречу, ослепляет нас своим блеском. Затем санки выравниваются, быстро и ловко мы скользим вниз. Свернув направо, взлетаем на небольшой холм, который не замечали до тех пор, пока на бешеной скорости не оказались на его вершине.

Чувствую, что внутри меня все обрывается, санки перелетают через холм. Кажется, они уже вышли из-под контроля. Виктор выруливает влево, потом вправо, снег летит прямо в лицо.

– Все в порядке! – кричит Виктор. Санки летят еще быстрее. – Я просто гений!

Наконец их бег начинает замедляться. Все успокаивается. Слышно тихое шипение натертых воском полозьев по снегу. Сосны, кусты, каменная стена, ограждающая поле, все возвращается на свои места.

* * *

Мы сидим у Кеппи под обрамленной рамкой картой Восточного побережья; на ней обозначена глубина океана от Флориды до Мейна. Устроились за столиком поближе к камину, его гудящее пламя согревает нас, а мы наслаждаемся горячим пуншем. Точнее, мы с Гордоном пьем горячий пунш, у Виктора – грейпфрутовый сок. Когда Кеппи принес наш заказ, он так брезгливо посмотрел на сок, будто это был холодный рыбий жир.

Виктор, развязав шнурки, запихивает ботинки под стол и растирает ноги. Закрыв глаза, откидывается назад.

– Как хорошо было, – говорит он. – Уже не помню, когда последний раз катался на санках.

– Я – тоже, – соглашаюсь с ним.

– Можешь себе представить, что прошло, наверное, лет двадцать с тех пор, когда я катался на санках? – удивленно произносит он.

– Так давно? Двадцать лет? – переспрашивает Гордон.

– Трудно поверить. Двадцать лет прошли впустую. Каждую зиму мне казалось, что я упускаю что-то важное, понимаешь? Но так и не догадался, что же именно.

Разговор вертится вокруг этой темы. Гордон рассказывает, как он однажды потерялся в Белых горах в Ньюхемпшире, отправившись туда на пешую экскурсию. Виктор рассказывает, как ездил со своей прежней подружкой в Непал. Бродили там по горам по пояс в снегу. Описывает маленькие гостиницы, где за пятьдесят центов можно снять комнатку на ночь. На обед подавали блюда с дымящимся рисом. Изображает старую индеанку, которая отрезала у него прядь волос и, положив их в стеклянный кувшин, поставила у окна, чтобы любоваться их прекрасной рыжиной.

Заказываем еще по порции. Кеппи приносит нам пунш и подсаживается за наш столик. На нем синие брюки, белая майка с вырезом и фартук с расплывшимся желтым пятном на груди. Он, должно быть, готовил. На лице капельки пота. Человек этот – живая печка. Не знаю, что делает Кеппи летом, когда жарко? Потом вспоминаю, что летом он передает свое заведение сыну, а сам уезжает на острова. Представляю его распростертым на песке, живот вздымается, как воздушный шар, угрожая поднять его в воздух; он полетит над берегом, над волнами, которые сейчас с грохотом разбиваются за его спиной, унесется далеко в небо, к солнцу. Кеппи – космический корабль. Кеппи совершает полет вокруг планеты.

– Что с тобой, Вик? – спрашивает Кеппи. – Выглядишь ужасно и не пьешь. Что с тобой, болен?

– Нет, – отвечает Виктор. – Поправляюсь. Был болен. Сильно болен.

Виктор смеется. Смотрю на Гордона, который не спускает глаз с Виктора. Так я тоже вижу Виктора.

– Что с тобой случилось? – спрашивает Кеппи.

– Говорю же тебе: был болен, – отвечает Виктор. Пьет свой сок. – У меня была такая страшная болезнь: чуть не помер. Прощался с жизнью.

– Ну, так что случилось? – не отстает Кеппи. – Что тебе помогло?

– Вот это, – отвечает Виктор, указывая на свой стакан. – Сок меня спас. Я обязан жизнью грейпфруту.

– Умница, – говорит Кеппи. – Когда опять потолкуем о войне? Я читал тут о нацистах. В книге написано, что Соединенные штаты знали, где находились лагеря смерти и не бомбили подъездные пути.

– Это правда? – спрашиваю я.

– Так сказано в книге, – отвечает Кеппи.

– Да, это правда, – подтверждает Виктор. – Мы не хотели спасать евреев. Ну, не совсем так. Наши политики не хотели спасать их. Мировое сообщество не заботилось об их спасении.

– Ерунда, – возражает Гордон. – Не верю этому.

– Не веришь? – переспрашивает Виктор, подняв брови. – Чему ты не веришь? Что правительству было известно о геноциде или что правительству было наплевать на это?

– Второму, – отвечает Гордон.

– Тогда понятно, почему ты такой счастливчик, – говорит Виктор и чокается своим соком с Гордоном. – Неудивительно, что с тобой так весело.

Виктор ставит на проигрыватель Баха и говорит, что хочет отдохнуть. Я одобряю его намерение: мы с Гордоном пока приготовим обед. Делаю феттучини, а Гордон в это время готовит соте из грибов и перемешивает брокколи с имбирем. Разыгрываем из себя гурманов, говорим с французским акцентом. Подтруниваем друг над другом, увертываясь от брызг растопленного масла. Предвкушаем наш праздничный обед, у нас столько всякой вкуснятины, на десерт – черника и шоколад. Вино и свечи, которые зажжем за обедом. Вынимаю спагетти, груду дымящейся белой массы. Гордон несет за мной блюдо с овощами и соус. Виктор не в силах есть, он устал. Лежит на кровати лицом вниз, даже не разделся. Ставлю рядом с ним тарелку, но он мотает головой. Уношу лишнюю тарелку на кухню, где она постепенно остывает. Спрашиваю:

– Виктор, чем тебе помочь? Он со стоном отвечает:

– Просто сядь и пообедай.

Мы с Гордоном сидим за столом, уставленным тарелками; еды наготовлено слишком много. Я задуваю свечи и включаю маленькую лампочку. Пытаемся есть, но оба не спускаем глаз с Виктора. Гордон поднимается из-за стола и, подойдя к Виктору, стаскивает с него ботинки. Наматываю на вилку спагетти, потом опускаю ее в тарелку. Гордон смотрит на меня, потом – на Виктора. Вместе подходим к его кровати. Я становлюсь на колени на матрас и осторожно переворачиваю Виктора. Он бормочет что-то неразборчивое, цепляясь рукой за мое плечо. Виктор так исхудал, что перевернуть его не составляет труда. Таз у него, как у маленькой девочки.

Смотрю на Гордона и вдруг ощущаю всю непристойность происходящего.

Гордон поддерживает Виктора, а я стягиваю с него через голову свитер. Расстегиваем ему рубашку. Колеблюсь: мне неловко обнажать Виктора перед Гордоном, как будто Гордон раздевает не его, а меня. После долгой паузы опускаю глаза на Виктора и потом торопливо, как будто за мной гонятся, расстегиваю ремень на его джинсах. Гордон снимает с него часы. Я расстегиваю джинсы. Гордон стаскивает носки. Бросаю джинсы на стул. Гордон поднимает Виктора на руки, как ребенка, пока я разбираю постель.