В город нехотя пришло утро пятницы; оно наступало против собственной воли, серое и унылое, вялое и усталое. Движение на улицах было заторможенным; водители медлили, используя педали акселератора и тормоза, медленно реагировали на светофоры или пешеходов на перекрёстках. В воздухе висела туманная дымка, скрывая стены зданий и заставляя лица людей выглядеть как будто потными, даже притом, что люди были одеты в толстые пальто. Голуби для удобства собирались в стайки, не желая летать дольше, чем им требуется, чтобы найти новое место для приземления. Даже вода на скульптуре в центре Бассейна текла медленнее, чем обычно. Горячая и безумная активность прошедших дней отступила, оставляя за собой грязное устье апатии.

Насколько Гвен могла судить, в Хабе царило такое же похоронное настроение. Тошико выглядела так, словно она опять работала всю ночь напролёт; она ни с кем не разговаривала, если только к ней не обращались, и даже в этом случае предпочитала отмалчиваться. Волосы Оуэна торчали в разные стороны, и, хотя он уходил из Хаба, а потом вернулся, на нём по-прежнему была вчерашняя одежда, и он был небрит. Только Джек был свеж и спокоен, он рассекал неподвижный воздух, словно хищник; с лёгкой складкой беспокойства между бровей.

Гвен подождала, пока Джек заговорит с Оуэном, прежде чем положить инопланетное устройство назад на стол Тошико. Несколько мгновений Тошико безучастно смотрела на него, потом подняла взгляд на Гвен, и по выражению её лица ничего нельзя было понять.

— Ты получила от этого прибора то, чего хотела? — спросила она.

— Я получила то, чего заслуживала, — ответила Гвен и отвернулась.

Она не могла находиться в Хабе вместе с остальными; тишина была слишком напряжённой. Вместо этого она отправилась бродить по одному из тоннелей, куда редко заглядывала. Её шаги эхом отдавались от красного кирпича, когда она шла, и тук-тук-тук от её каблуков звучало в унисон с кап-кап-кап, доносящимся откуда-то из темноты.

Боже, как всё могло так быстро измениться к худшему?

Она хотела, чтобы инопланетный прибор усилил привязанность между ней и Рисом, цементируя отношения между ними, заделывая трещины, которые образовались за последние несколько месяцев. Вместо этого он вбил в эти трещины клин и оттолкнул их с Рисом друг от друга. Глупо, глупо, глупо. Она должна была догадаться, что это устройство усилит любые эмоции. В конце концов, ничто не бывает совершенно идеально. Даже в самой нежной беседе можно найти семена споров; важно лишь заботиться о семенах, в прорастании которых ты заинтересован, и позволять другим оставаться бесплодными. Устройство просто усиливало всё, чем питалось, без разбора, без ограничений. Мгновенная вспышка раздражения с её стороны для Риса превратилась в злость, которая отозвалась в теле Гвен свирепой яростью. Она убежала из спальни так быстро, как только могла, зная, что должна выключить прибор прежде, чем она даст Рису пощёчину или он её ударит. Она чувствовала, как это надвигается, точно так же, как человек ощущает лёгкое покалывание перед ударом молнии. Лишь секунды отделяли их от насилия, секунды отделяли их, возможно, от того, чтобы один из них убил другого. И больше всего её напугала не эта вероятность насилия, а тот факт, что она всегда имела место быть. Инопланетное устройство не создало её, а просто обострило. Невозможно усилить то, чего ещё не существует.

От любви до ненависти всего один шаг. С этим Гвен пришлось смириться.

Этой ночью она спала на диване, завернувшись в простыню, и горевший внутри её гнев согревал её, пока не испарился и не оставил её дрожащей и тихо плачущей. Она встала рано, приняла душ и ушла из квартиры до того, как Рис проснулся – если, конечно, он вообще спал, а не просто лежал на их кровати, глядя в потолок.

Ей нужно было написать ему. Ей нужно было позвонить ему и поговорить, но сначала следовало прислать сообщение, чтобы подготовиться, потому что если бы она позвонила ему сейчас, она не знала, что он скажет.

Возможно, всё было кончено. Возможно, они уже расстались, в его мыслях, а она пока об этом не знала. Возможно, она внезапно стала одинокой.

Слепо идя вперёд, она забрела далеко от Хаба. Она прошла мимо медицинского отделения Оуэна и мимо стрельбища. Она прошла мимо входа на длинную платформу, которая располагалась параллельно ряду металлических рельсов, исчезавших в чёрном тоннеле; однажды Йанто сказал ей, что это конечная остановка подземной железнодорожной системы, которая соединяла между собой Торчвуды, хотя тогда ей показалось, что он пошутил – с самым серьёзным видом, как Йанто обычно это делал. Она прошла мимо архивов, куда Йанто помещал различные инопланетные устройства, которые Торчвуд собирал годами. Она продолжала идти, пока не оказалась на территории, которую никогда не видела раньше.

Гвен неожиданно стало холодно, и её тело покрылось гусиной кожей. Она подняла взгляд и увидела проём в стене тоннеля слева. Свет на земле начал колебаться, только в проёме арки; глубокий фиолетовый свет. Очарованная этим, она вошла.

Внутри оказалось огромное открытое пространство, где стены были покрыты листами стекла, оказавшимися частями наполненных водой резервуаров. В помещении было темно, и даже скудный фиолетовый свет, сочившийся из сосудов с водой, казался лишь слабой вариацией тьмы. Гвен выждала несколько мгновений, пока её глаза не привыкли к темноте, и пошла к центру комнаты, чтобы поближе взглянуть на резервуары.

Они были полны кошмаров.

Существа, находившиеся в резервуарах, были рыбами, но не такими, каких человеку хотелось бы видеть у себя на тарелке. Некоторые из них были прозрачными, и сквозь их кожу можно было рассмотреть органы и кости. Другие были покрыты чем-то вроде чёрной брони или пятнистой серой плотью, которая выглядела нездоровой, мёртвой. У них у всех были слишком большие рты по сравнению с их телами, или слишком большие для их голов глаза, или у них вообще не было глаз. В одном из аквариумов было гнездо медленно корчащихся мясистых червей толщиной с её ногу, ярко-красного цвета, с отверстиями на концах, которые были похожи скорее не на рты, а на зияющие дыры в их плоти.

Эти полумёртвые, плавающие в своих резервуарах существа были похожи на сделанные Богом грубые эскизы того, чем он позднее собирался населить океаны.

— Откуда, чёрт возьми, в этой вселенной могли появиться эти чудовища? — выдохнула она.

— Из Тихого океана, — донёсшийся сзади голос Джека заставил её подпрыгнуть. — Из Атлантического океана. Из Индийского океана. По большому счёту, из любого океана на этой планете.

— Но… но я думала, они проникли через Разлом, как и всё остальное, с чем мы имеем дело. Такие существа не продаются в супермаркетах.

— Они живут слишком глубоко. В океанских впадинах огромное давление. Оно могло бы превратить пенопластовый кофейный стаканчик в кусок материала размером с мелкую монету. Если бы кто-нибудь мог рыбачить так глубоко – что невозможно – и мог вытащить одну из этих рыб на поверхность – что, я подчёркиваю, невозможно – эти существа просто взорвались бы. Разница между давлением в их телах и атмосферным давлением вокруг них была бы слишком сильной, чтобы их кожа могла это выдержать.

— Но почему они здесь, в Хабе? Для чего?

— Не знаю, — признался Джек. — Когда я пришёл, они уже были здесь. Чей-то небольшой аквариум с необычными рыбками. Думаю, кто бы ни поместил их сюда, он пытался доказать, что в океанах на Земле есть более странные существа, чем те, что проникают через Разлом. Они могли бы просто написать записку: я бы понял. Если хочешь знать моё мнение, это своего рода излишество.

— Кто их кормит? Кто о них заботится?

— Я думаю, Йанто. Или это автоматизировано. Настоящая загадка в том, как в этих аквариумах поддерживается давление и температура океанских глубин, и полагаю, что эта технология – что-то проникшее через Разлом. Сейчас на Земле мы не смогли бы сделать такие резервуары. — Она скорее услышала, чем увидела, как он пожал плечами. — Эй, а может быть, весь этот аквариум – какое-то инопланетное устройство, конфискованное Торчвудом, а рыбы просто к нему прилагались. — Он на мгновение замолчал, а потом тихо продолжил. — Ты взяла тот инопланетный прибор, который мы обнаружили в ночном клубе, правда? Ты унесла его из Торчвуда.

* * *

Рис посмотрел в зеркало, и ему не понравилось то, что он увидел.

Он был бледным и измученным от недостатка сна, и под глазами у него красовались тёмные круги. Волосы казались грязными. Бóльшую часть ночи он провёл без сна; он несчётное количество раз он был готов встать с кровати, чтобы пойти и поговорить с Гвен в гостиной, но постоянно в последний момент передумывал, будучи не в состоянии найти правильные слова. Каждый раз, когда в квартире раздавался скрип, он думал, что это Гвен возвращается в кровать, но он всегда ошибался. Он уже позвонил на работу и сказал, что заболел, но болезнь не была связана с его телом – у него болела душа.

Он чуть не набросился на Гвен с кулаками, чуть не ударил её по лицу. По её прекрасному, восхитительному лицу. И это спустя несколько мгновений после лучшего за всю их совместную жизнь секса. Он и понятия не имел, что способен к подобному насилию, но гнев просто овладел им, взявшись буквально ниоткуда и превратившись в гормональный шторм, который прогонял любые разумные мысли. Конечно, ему приходилось драться – ссоры возле пабов, когда какие-нибудь пьяные молокососы выкрикивали оскорбления, драки на футбольном поле после сомнительных блокировок, один запоминающийся случай, когда он задал хорошую трёпку потенциальному грабителю-наркоману в переулке, куда он зашёл помочиться – но он никогда не считал себя драчуном. Его никогда не охватывало горячее желание увидеть кровь, разбить кому-нибудь лицо. Ни разу – до прошлой ночи.

Он знал, что ему нужно поговорить с Гвен, попытаться исправить то, что случилось, но он не знал, как. Он не знал, какие использовать слова. В их отношениях всегда говорила и думала она. Он же пользовался интуицией, следовал своим чувствам.

И вот к чему это его привело.

Что нужно делать в подобных обстоятельствах? Цветы? Он мог бы заказать доставку цветов к ней на работу, но он теперь даже не знал, где она работает.

Может быть, он мог бы просто написать ей сообщение. Всего одно слово – «Прости». Посмотреть, сработает ли это.

А если нет? А если она уже звонит по объявлениям в поисках новой квартиры, куда она могла бы переехать? Что ему делать в таком случае? Он даже не был уверен, что сможет жить без Гвен. Она настолько привязала его к себе, что теперь мысль о том, чтобы стать одиноким, была для него сродни мысли о том, чтобы лишиться руки или глаза.

Следовало ли ему сделать ей предложение? Хотела ли она детей? Они никогда раньше не разговаривали ни о чём подобном. Беседы об их будущем обычно ограничивались тем, в какой район Кардиффа они хотели бы переехать и не будут ли сосновые полы и синельные чехлы для мебели слишком безвкусными.

Он чувствовал себя потерянным. Он чувствовал себя так, словно плавал в глубоких эмоциональных водах, не отмеченных ни на одной карте, вместе с какими-то странными рыбами.

Но с другой стороны, осознал он, глядя на свой живот в зеркале, он определённо выглядел более худым.

Он недоверчиво ощупал живот руками. Конечно, та таблетка не могла уже начать работать? Куда делся жир? Он не просто испарился, и Рис не ходил в туалет с тех пор, как принял таблетку. Но мышцы определённо обозначились чётче, и валики, выпиравшие по обе стороны от его ремня, когда он одевался – то, что Гвен называла «любовными рукоятками» — больше не были такими явными.

Господи, эти таблетки действительно стоили тех денег, которые он за них заплатил.

И вместе с этой мыслью пришла другая – он был голоден. Он был невероятно голоден. Несмотря на все его мысленные обещания ограничить потребление углеводов, питаться пять раз в день овощами и фруктами и выпивать литр воды между восходом и закатом солнца, он был голоден.

Ноги Риса сами вынесли его из ванной через прихожую в гостиную, прежде, чем он осознал, что происходит. Остатки вчерашнего ужина всё ещё были здесь, уборка была отложена сначала из-за необузданного секса, а потом – из-за их ужасной ссоры. Курица была сухой; спаржа – жёсткой; пармская ветчина потемнела и затвердела. Несмотря на это, Рис сгрёб всё это и сунул себе в рот, наслаждаясь вкусом апельсиново-лаймового маринада. Его челюсти работали как безумные, пережёвывая еду, чтобы он мог её проглотить. Теперь все мысли о его животе были забыты, размыты и перекрыты потребностью утолить его зверский голод.

Он доел свою порцию и взялся за порцию Гвен. Поднося тарелку к губам, он вилкой сгребал с неё пищу к себе в рот. Ароматы смешивались: спаржа, солёная ветчина и цитрусовый привкус курицы. Это было великолепно. Это было божественно.

И этого было мало.

Гвен упоминала о десерте, и Рис отправился на кухню искать его. Он нашёл его в холодильнике: два керамических горшочка со сладким сливочно-ванильным кремом, только и ждавших, чтобы их посыпали сахаром и отправили под гриль карамелизовываться. К чёрту сахар: он схватил с сушилки ложку и стал торопливо поедать сладкую сливочную массу. Покончив с первым горшочком, он взялся за второй. Через несколько мгновений они оба были пусты.

Рис стоял на кухне, совершенно голый, по его груди текли соки от цыплёнка и спаржи, вокруг рта были следы крем-брюле, и он не думал о том, как выглядит, не думал о своей диете, он не думал даже о Гвен.

Он думал об остатках еды в холодильнике.

* * *

Гвен закрыла глаза и вздохнула. Голос Джека не был сердитым, и это почему-то оказалось ещё хуже. В какой-то степени это означало, что он ожидал от неё этого.

— Я одолжила его, чтобы получить кое-какую информацию от своего знакомого из полиции, — сказала она. — Он не прикасался к прибору и ничего с ним не делал. В его понимании это было что-то вроде украшения, зато взамен я смогла получить видеозапись.

— Находчиво. Рискованно, но находчиво. Что ещё?

— А потом… потом я забрала устройство к себе домой. Я подумала, что, если Тош права и это усилитель эмоций, то я смогу его испытать. Я смогу узнать, сможет ли он сделать меня и Риса более… близкими. Более счастливыми. — Рассказывая Джеку об этом, она чувствовала себя предательницей. И она предавала не его и Торчвуд; она предавала себя и Риса.

— Полагаю, это не сработало.

Она немного помолчала, слушая отдалённое бульканье труб, благодаря которым работал аквариум, и глядя в слепые, безразличные глаза глубоководной рыбы.

— Это не сработало. Только всё испортило. Теперь я понимаю, почему в ночном клубе случилась драка. Я понимаю, почему умерли те мальчики. Это было что-то обыденное, возникшее из ниоткуда.

— Но мы уже знали это, — мягко сказал Джек. — Тош это обнаружила.

— Да, — ответила Гвен. — Но есть разница между знанием и пониманием.

— Где мудрость, которую мы потеряли в знанье? — процитировал Джек. — Где знанье, которое мы потеряли в информации?

— Т. С. Элиот?

— Чёрт. Я думал, это А. А. Милн.

Гвен засмеялась. Это был типичный для Джека комментарий.

— И что: «Когда мы были очень неопределёнными» или «Теперь мы философские»? — спросила она.

— Ты когда-нибудь читала о тех племенах Южной Америки или островов Тихого океана, в 1950-е годы, как раз в то время, когда начались путешествия по воздуху на дальние расстояния? После того, как долгие годы ничего особенного не случалось, они вдруг начали видеть кое-что в небе – больших белых птиц, которые летали выше, чем что-либо ещё, и летали по более прямым линиям, чем любой природный объект. Иногда племена просто не могли справиться с этой явной демонстрацией чего-то неестественного, и они просто распадались. Иногда они превращали самолёты в свою религию, поклоняясь им. Но они в любом случае не оставались прежними. Никогда не оставались такими, как были. Даже если их доктора-колдуны, или шаманы, или местные мудрецы говорили им не обращать внимания на больших белых птиц и зазывали их в свои хижины всякий раз, когда сверху пролетали эти птицы, мудрецы знали всё. И это знание их изменило. Время от времени нас всех искушают, — продолжал он. — Это то, что делает Разлом: он дарит нам бесконечный конвейер разных благ и милых игрушек, к которым мы просто не готовы. Мы должны быть сильными и отодвигать их в сторону.

— Я уже знала это, — сказала Гвен, в первую очередь обращаясь к самой себе.

— Но теперь ты это понимаешь, — ответил Джек. Он пошёл вперёд, в аквариум, и встал рядом с ней. В темноте она чувствовала его близость, его тепло, его крепость. — Эти рыбы живут так глубоко в океанских впадинах, что к ним добираются лишь небольшие лучики света. В их мире почти постоянно царит ночь. У них или вообще нет глаз, или их глаза могут усилить горстку фотонов так, чтобы получить чёткую картинку. Но здесь, в этом аквариуме, мы на них светим, чтобы увидеть их. Конечно, это слабый свет, но в нём больше радиации, чем они, возможно, получают за всю свою жизнь. И это сжигает их. Ослепляет их. Именно так мы можем их увидеть. Это как будто на Землю проникло что-то инопланетное, но оно не может видеть ни нас, ни наши здания, ни наши пейзажи без наводнения всего вокруг гамма-лучами. Забудь о том, что это может нас убить: без этого они ничего не увидят.

— Я понимаю аналогию, — сказала Гвен. — Но не вижу смысла.

— Смысл в том, что мы не можем наблюдать, не вмешиваясь. Мы освещаем темноту, и это всё изменяет. Маленькие вещи, большие вещи, вещи, которых мы можем даже не замечать. Но мы не можем оставаться в стороне от этого. Всё, что мы видим, мы меняем. Даже здесь, в Торчвуде. Мы думаем, что можем оставаться в стороне от инопланетных технологий и того, что они делают с людьми, но ведь мы тоже люди. Мы не можем расследовать, не будучи вовлечёнными в это. И нам это не нужно. Всё, что мы можем делать, – быть сильными.

Она понимала, чего он добивается, но не хотела доставлять ему удовольствие, согласившись с его точкой зрения, несмотря на то, что её всё ещё грызло чувство вины.

— Очень глубокая мысль, — сказала она.

— О, она не моя. Какой-то парень по имени Гейзенберг сказал это первым.

— Гейзенберг? Он случайно пиво не варил?

Джек пожал плечами.

— В принципе, да, — сказал он. — Но это не точно. — Он огляделся по сторонам.

— Временами мне кажется, что я должен закрыть этот аквариум, но тогда куда девать рыб, червей и всё остальное? Не думаю, что у Кардиффского Аквариума достаточно ресурсов, чтобы о них заботиться. Это уже не аквариум; это дом престарелых для глубоководных существ. — Он вздохнул. — Пойдём отсюда – каждый раз, когда я прихожу сюда, у меня появляется чувство, что надо бы сделать крупный заказ в местном суши-баре. Давай скажем Оуэну, что васаби – это менее острая разновидность соуса из зелёных помидоров.

— Он больше никогда на это не поведётся.

— О, ещё как поведётся. Ты не знаешь Оуэна так хорошо, как я.

Джек жестом велел Гвен идти вперёд. Она обернулась, чтобы снова посмотреть на аквариум. Разные существа, которые плавали в резервуарах – безразличные, мучающиеся от боли – проигнорировали её уход так же, как и её появление.

— Думаю, эти существа могут научить нас ещё кое-чему, — сказала она.

— Чему? — поинтересовался Джек.

— Они живут под огромным давлением. Они нашли способ приспособиться к этому и выжить. Я не уверена, что мы этому уже научились.

Они пошли назад в Хаб, к жизни и свету.

За их спинами фиолетовый свет погас, оставляя за собой темноту.

* * *

— Я думала, ты заболел, — сказала Люси. — Мне сказали, что утром ты звонил и сообщил, что болен.

Рис попытался сделать вид, что ему очень плохо. Это было несложно: он поспал всего пару часов, и каждый раз, когда он поворачивал голову, ему казалось, что его мозги не успевают за ним на несколько секунд.

— Утром я чувствовал себя не очень хорошо, — слабым голосом ответил он.

— Похмелье? — она улыбнулась, чтобы это прозвучало не так грубо. Если бы Гвен сказала ему это, он бы автоматически ощетинился в ответ на такое предположение, вне зависимости от того, было ли оно правдивым. Что, подумалось ему, должно было кое-что сказать о состоянии их отношений.

— К сожалению, нет, — ответил он. — Думаю, я что-то не то съел.

Он предложил Люси встретиться в безалкогольном баре недалеко от того места, где они работали, решив, что с её новой фигурой она не захочет ничего, кроме ревеня и свекольного коктейля, или что там ещё подают в таких местах. Она удивила его предложением встретиться за пиццей в местном итальянском ресторане. И ещё больше она удивила его, заказав большую венецианскую пиццу с большим количеством начинки.

— Слушай, — продолжал он. — Я хочу кое-что у тебя спросить, но сначала ты должна пообещать мне, что никому не скажешь.

Она сделала серьёзное лицо.

— Обещаю. Клянусь сердцем, если вру, то пусть умру.

— Та клиника по снижению веса, куда ты ходила – «Клиника Скотуса»? Я тоже туда ходил.

Её глаза удивлённо расширились, и она быстро перевела взгляд на его живот.

— Но тебе не нужно сбрасывать вес. — Она смотрела вниз, на скатерть, не желая встречаться с ним взглядом. — У тебя прекрасное тело.

— Ты не видела меня голым, — сказал он и тут же покраснел, поняв, что именно сказал. — Но серьёзно, — продолжал он, пока она не произнесла что-нибудь вроде «Я бы хотела», что создало бы кучу проблем, — я хотел спросить у тебя про ту таблетку, которую они дают. У тебя были какие-нибудь побочные эффекты?

— На самом деле, раз уж ты упомянул об этом, кое-что было. — Она небрежно указала на наполовину съеденную пиццу перед ней. — Я ем больше, чем раньше, но по-прежнему худею.

Она была права. Когда она вошла в ресторан, люди на неё оборачивались. Её фигура была потрясающей, и её стройность означала, что грудь выглядела абсолютно удивительно. И она одевалась так, чтобы представить её в более выгодном свете, чего никогда раньше не делала. Когда Рис увидел её, его реакция была мгновенной и физической.

— Думаю, это что-то для усиления эффекта от таблеток, — продолжала она. — Они должны изменить работу твоей метаболической системы. Твоё тело должно быть в состоянии переработать пищу и просто взять те вещества, которые тебе нужны, позволяя остальному уйти.

— Когда ты говоришь, это звучит так мило.

Она засмеялась, и её смех был очень мелодичным. Он мог бы слушать это долго.

— Есть кое-что ещё, — сказала она. — Мой желудок был очень чувствительным в течение нескольких дней после того, как я приняла таблетку, но всё наладилось. Теперь я чувствую себя отлично.

— И выглядишь ты превосходно. — Теперь он сказал это вслух. — Ты ещё не принимала вторую таблетку? — быстро спросил он, пока она не отреагировала.

— Пока нет. Я подумываю об этом, но… я боюсь, что снова начну набирать вес, так что я пока не трогаю её. — Она посмотрела на часы. — Ой. Мне нужно возвращаться. Для тебя всё в порядке – ты взял отгул по болезни. Кто-то из нас должен работать, чтобы выжить.

Рис оплатил счёт. Они вместе вышли из ресторана.

— Спасибо за обед, — сказала она. — Всё было замечательно. Надо будет как-нибудь ещё пообедать вместе.

— Я не против, — ответил Рис и почувствовал укол вины. — Я бы очень этого хотел.

Последовал неловкий момент, когда они смотрели друг на друга, с полуулыбками, каждый ожидал от другого какого-то действия. Наконец Люси приподнялась и поцеловала его в щёку.

— Надеюсь, ты скоро поправишься, — сказала она и повернулась, чтобы уйти.

Рис смотрел, как она идёт, восхищаясь тем, как её узкие – но приятно узкие, а не жуткие, как это было раньше – джинсы натягиваются на её попе с каждым шагом. Это гипнотизировало. Зачаровывало.

Именно поэтому, когда ехавший по улице белый фургон вдруг рванул к ней, и боковая дверца открылась, когда шедший по улице бритоголовый мужчина внезапно повернулся и подтолкнул её к машине, Рис всё это увидел.

Люси закричала. Люди оборачивались, но никто ничего не предпринимал. Все вокруг казались загипнотизированными, зачарованными, но по иной причине. Рису казалось, что он наблюдает за происходящим на сцене: он был зрителем, а остальные – актёрами; он не должен был вмешиваться. А потом она повернулась к нему, и её взгляд был полон ужаса, и он обнаружил, что бежит и кричит.

— Эй! Отвали от неё, ты, задница!

Рис бежал, его рука вынырнула откуда-то из-под его талии и встретилась с носом бритоголового мужика, кровь брызнула в разные стороны, и его плечо пронзила боль. Мужчина отшатнулся. Рис схватил Люси, стоявшую, пошатываясь, в дверях фургона, и отшвырнул её назад на тротуар. Фургон быстро отъехал, только один раз замедлив ход, чтобы подобрать бритоголового, чьё лицо было алым и влажным от крови, а глаза – безумно злыми. Дверца захлопнулась, и фургон умчался, за одно мгновение исчезнув за углом. Ещё некоторое время Рис слышал визг его шин.

— Мой герой, — сказала Люси, взяв его за руку.

— Боже мой, — сказал Рис. — Что это было, чёрт побери?