1

Бегом по ступенькам через одну, потом – через две, всё быстрее вниз по лестнице; и вот уже ускорение такое, что не бег это, а полёт, и вот скорость уже больше похожа на падение – вниз, вниз, в туман, в какую-то бесконечность… а-ах!..

Марта проснулась. В комнате было темно. Не открывая глаз, она повернулась на бок и натянула одеяло повыше, чтобы снова уснуть. Но вопреки желанию уставшего тела, сон не возвращался. Сквозь неплотно задёрнутые гардины виднелось предрассветное, ещё совсем белое небо. Часы в холле тихонько пробили пять. Старинные часы с маятником – резные, с дверцей; подарок на свадьбу… Женщина любила эти часы: она и сама едва ли смогла бы объяснить, почему, но они всегда вызывали у неё какое-то чувство покоя и умиротворённости.

В последнее время она всё чаще просыпалась вот так, ни свет ни заря, да так и лежала, не в силах ни снова уснуть, ни подняться. Мысли пчелиным роем начинали – сперва не спеша, а потом всё быстрее и быстрее – кружиться, переносясь с одного на другое, и к тому моменту, когда звенел будильник, ей казалось, она слышит, как этот рой гудит у неё в голове.

Часы на свадьбу… свадьба… Она живо увидела себя в пышном кремово-белом платье, с белым же букетом – он потом ещё несколько лет пылился, засушенный, в вазочке в гостиной. Как всё-таки странно: случается много событий, больших и маленьких, а порой и вовсе кажется, что время не движется; но стоит вернуться мыслями куда-то – и словно и не было этих лет, и как будто вчера всё было, и даже лёгкий ужас охватывает от осознания того, как незаметно проносится жизнь.

В первом классе они с подружкой посадили во дворе косточку привезённого с моря персика, – из неё даже вылупился тоненький прутик, который, как и следовало ожидать, морозы, увы, сгубили в первую же московскую зиму. Но каким же недостижимо далёким казалось тогда время, когда дерево даст плоды!.. Они прикидывали, что это будет как раз к окончанию школы, – которое, разумеется, тоже едва маячило где-то в прекрасном далёко. А потом, в день «последнего звонка» она, в последний раз ученицей, прощаясь, гуляла по школьному двору и перебирала в памяти пролетевшие десять лет, грустно недоумевая, как неожиданно быстро это «прекрасное далёко» наступило. Впрочем, грусть была не так уж глубока – как известно, девушкам в семнадцать лет больше свойственно мечтать о будущем.

Свадьба… Бесконечные приготовления, которым не видно было конца, – а сам знаменательный день, опять же, казался призраком, который легко спугнуть. А потом вся приличествующая случаю суматоха – и вот она уже замужняя женщина, которая счастливо улыбается с множества фотографий в пухлом альбоме.

Марта вытянулась на спине. Сна не было уже и в помине. Глаза бесцельно бродили по светлеющему интерьеру спальни. Уже не в первый раз за последнее время захотелось курить. Странно, она никогда не была курильщицей – так, баловалась вместе со всеми в студенчестве, даже бросать не пришлось – но почему-то мысль о сигарете возникала снова и снова. Она представила выражение лица мужа и чуть усмехнулась: его такая правильная, идеальная жена – и вдруг с сигаретой?..

Борис вообще считал, что женщина курить не то что не должна – права не имеет. Надо признать, этих – то ли тургеневских, то ли шовинистских – понятий у него хватало. Не сказать, чтобы они выпирали настолько, чтобы бросаться людям в глаза, но порой вызывали у неё раздражение. Особенно – эти представления о распределении ролей в доме мужа и жены!.. Муж зарабатывает деньги и участвует в воспитании детей, жена – всё остальное. А как же иначе, на Руси испокон веков так и было. О том, что женщины тогда другой работы, кроме как присматривать за прислугой да вышивать, и не знали, – крестьяне, понятно, не в счёт, – он, разумеется, не думал.

Нет, Борис не был ханжой. Начитанный, рассудительный, доброжелательный – в студенческие годы он нравился всем преподавателям и родителям, а благодаря своему чувству юмора и открытому характеру был в приятельских отношениях чуть не с половиной курса. Друзья всегда могли рассчитывать на него, если им нужно было одолжиться до стипендии, а с девушками он точно так же не скупился на комплименты – пусть и не всегда искренние. На многочисленных вечеринках, устраиваемых, как принято у студентов, безо всякого повода, он часто был душой компании: Борис всегда умел к месту вспомнить и интересную историю, и весёлый анекдот, да и просто посмеяться чужим шуткам и байкам. В довершение природа дала ему симпатичное лицо, синие глаза и ладную фигуру – надо ли говорить, что девушек, строивших ему глазки, а то и втайне вздыхавших в подушку, хватало.

Собственно говоря, Марта не была исключением. Они познакомились на одной из таких вечеринок – по случаю окончания то ли зачётной недели, то ли сессии – в год, когда она училась на последнем курсе. Борис к тому времени уже закончил учёбу, – он был на год старше её, – и на вечеринку пришёл, будучи другом одного из студентов. Было весело, они играли в разные забавные игры, вроде фантов, расходиться никому не хотелось. Марта сразу обратила внимание на Бориса и, когда в течение вечера их глаза встречались, в груди у неё что-то чуть сжималось. От природы довольно сдержанная, она умела не выдавать своих чувств, поэтому он даже не догадывался, как сильно понравился ей; и отчасти потому, что она была красива, а отчасти по той причине, что не выказывала к нему интереса, – к женскому вниманию он уже давно успел привыкнуть, – из кожи лез, чтобы обратить на себя внимание.

Борис еще в юности понял, как можно понравиться практически любой девушке: держись спокойно и уверенно, будь весёлым, рассказывай забавные истории, ненавязчиво, но регулярно вставляя комплименты и – главное! – смотри на неё так, словно нежданно-негаданно увидел чудо, сокровище, редчайшее произведение искусства. А уж когда женщина в мужских глазах всё время видит своё волшебным образом преображённое отражение, много ли она обращает внимания на его собственные несовершенства!.. К последнему году учёбы в университете он уже имел репутацию главного сердцееда курса. Серьёзных отношений он ни с кем не заводил – зачем, когда добыча сама так и шла к нему в руки, – хотя при этом и строил чёткие планы на жизнь, включавшие семью.

Марта привлекла его не только своей красотой; в её лице была некая одухотворённость, обычно присущая натурам глубоким и цельным. А тем, что сама девушка совсем не старалась ему понравиться, она, сама того не подозревая, разожгла в нём и любопытство, и какой-то охотничий азарт. Через общих знакомых он раздобыл номер её телефона, – мобильных тогда ещё не было, – и пригласил на свидание. Как нарочно, в день, который он предложил, Марта должна была ехать на день рождения к бабушке, и в отчаянии, что упускает единственный шанс, она отказалась. Борис же, не ожидавший такого поворота событий, проявил настойчивость – в итоге они встретились в другой день, а потом – ещё и ещё.

Чем больше они общались, тем больше он видел, как Марта подходит ему: уравновешенная и рассудительная, умеет слушать, – а уж как он любил поговорить, как, порой, упивался своим красноречием! Красивая, при этом не похожа на тех пустоголовых вертихвосток, которые пребывают в непоколебимой уверенности, что если уж природа наделила их привлекательной внешностью, то все вокруг теперь им что-то должны. Она не предъявляла глупых претензий, не устраивала сцен, не докучала капризами. Ему было с ней легко и спокойно. Спустя полгода он сделал ей предложение.

В полумраке тускло поблёскивала рамка свадебной фотографии на комоде. Девятилетней давности снимок, запечатлевший одно из звеньев в цепи событий её жизни – а ведь когда-то свадьба тоже казалась далёким будущим. Почему она всё время думала о будущем как о чём-то далёком и непременно прекрасном, и о том, что оно будет обязательно лучше настоящего? И с каждым днём будущее отодвигалось в завтра и по-прежнему оставалось там же, в далёком мерцающем тумане. Так когда же оно должно наступить? И внезапно она вспомнила рекламный ролик, виденный ещё в юности: двое мужчин, молодой и постарше, едут в автомобиле; тот, что постарше – за рулём. А потом как-то оказывается, что за рулём уже тот, что моложе, и звучит фраза: «Кто мог подумать, что будущее наступит так быстро?»

Марта даже приподнялась от неожиданности. Да ведь будущее уже наступило! То самое, сияющее в туманной дымке, где все видели себя счастливыми, успешными, богатыми, знаменитыми – вот оно, здесь и сейчас, в тридцать два года! Куда его дальше откладывать?

То самое время, которое виделось неким рубежом для получения всего-всего – вот оно, здесь и сейчас: и в этой комнате, и за её стенами – на кухне, в детской, в гостиной; и за стенами квартиры – на работе, в продуктовых магазинах, на улицах, в метро.

В замешательстве, как человек, которому сообщили совершенно неожиданную и не особенно приятную новость, она огляделась. Нежное сентябрьское утро всё увереннее пробиралось в комнату. Под окнами уже зашуршали первые троллейбусы. Марта осторожно выскользнула из постели, прошла на кухню и вышла на балкон.

Стояла совсем ещё летняя погода, даже первые прохладные ночи не успели остудить воздух; только отдельные жёлтые пряди пестрели в густой зелени деревьев, газоны оставались изумрудными, с редкими кляксами опавших листьев. Марта глубоко и с наслаждением вдохнула по-утреннему свежий воздух, закрыв на мгновение глаза. Будущее уже наступило. Здесь и сейчас. Как же так? Как же так получилось, что она и не заметила, как, подсознательно отодвигая эту условную черту, она словно и жизнь свою отодвигала на потом? Нет, конечно, жизнь состояла не только из повседневных забот, от которых никуда не деться никому, но столько событий по-прежнему оставалось только в планах!

Она никогда не была в Париже. В детстве и юности, читая «романы плаща и шпаги», она представляла, как увидит Лувр, пройдёт по коридорам Версаля, прогуляется по Новому Мосту, зайдёт в Нотр-Дам… Она никогда не была в Италии. Правда, они с Борисом планировали поехать туда лет семь назад, но тут выяснилось, что она беременна, и все планы на Италию пришлось отложить – как оказалось, на неопределённый срок. И в Лондоне она не была – а ведь этот город, весь в плотном сером тумане, засаженный нарциссами, щетинящийся шпилями башен и кованых ворот, – во всяком случае, таким она его видела на открытках, – до мурашек по коже звал её к себе. Она всё ещё так и не увидела ни Америку, которая уже воспринималась как декорация к большинству фильмов, что они смотрели, ни Индийский океан… что уж говорить об экзотике вроде Австралии или тихоокеанского побережья!

Но ведь ездили же они отдыхать, и даже не раз в год. Ну да, ездили – в отели для семейного отдыха Анталии и Египта. В этом был, разумеется, свой резон – маленький ребёнок… но разве сама она пробовала хотя бы раз хоть что-нибудь изменить в этом замкнутом круге, как и в замкнутом круге «работа – дом – работа»?

Она так и не пошла учиться рисовать, хотя каждый раз после посещения музея или какой-нибудь выставки говорила мужу с улыбкой: «Всё-таки надо бы и мне попробовать заняться живописью! Мне кажется, у меня получилось бы!». Да она даже устриц ещё ни разу не попробовала, хотя ей всегда было очень любопытно, как это можно есть живые ракушки, – а ведь для этого даже не нужно было никуда ехать. Продолжая тему еды, она вспомнила, что так ни разу и не приготовила одно интересное экзотическое блюдо, рецепт которого вырезала в детстве из журнала, освещавшего жителям постсоветского пространства, ещё только начинавшим выглядывать из-за «железного занавеса», всё многообразие земного шара.

Хотя, с другой стороны, разве ей плохо? Может быть, если она до сих пор не нашла возможности всем этим заняться, значит, это не так уж и нужно, как кажется? Но тогда почему она по-прежнему вспоминает обо всех этих планах и мечтах, почему они не остались в коробке с её старыми игрушками, как, например, детская мечта быть стюардессой? Нет, сейчас стюардессой ей быть не хотелось, это точно. Марта улыбнулась, запрокинула голову. Небо было высоким, до краёв наполненным бесконечной безмятежной голубизной, и, словно продолжая её мысли, высоко-высоко крохотным стальным пёрышком чертил тонкую белую линию на чистом листе небосвода самолёт. День обещал быть великолепным. Марта приложила ладони к вискам, замерла – как-то всё слишком сложно. И, уже уходя с балкона, она услышала, как в спальне звенит её будильник, призывая к привычным делам, но где-то в глубине сознания занозой остался какой-то так и не решённый вопрос.

 

2

Борис вошёл на кухню в тот момент, когда она ставила тарелку с кашей перед Мишей, их шестилетним сыном. Это был миловидный мальчик, унаследовавший от Марты её светлые волосы и кожу, а так же, – «к счастью», как она, улыбаясь, при этом обычно добавляла, – её спокойный характер. Миша, видимо, ещё не до конца проснувшись, в ответ на ласковое тисканье отца пробурчал, не поднимая глаз, «доброе утро» и взял ложку.

– Отличная погода, кажется, – произнёс Борис, стоя со стаканом сока перед приоткрытой балконной дверью. – Только бы ещё и завтра продержалась. – Он обернулся к жене и весело улыбнулся, предвкушая праздник.

Завтра, в субботу, был день его рождения, который они планировали отмечать на даче в компании друзей; разумеется, с шашлыками, – к радости Марты, которую это избавляло от двухдневной вахты у плиты и духовки, словно у доменной печи. К тому же, она была рада поймать бабье лето на природе: пошуршать в лесу палой листвой, вдыхая её пряный аромат, подставить лицо побледневшему солнцу и, если повезёт, раздобыть опят или груздей.

Она предвкушала, как вечером, уложив Мишу, сядет на их небольшой террасе и будет смотреть в ясное ночное небо, – «что ни говори, а в городах мы забыли, что там есть звёзды», – найдёт, как обычно, Большую медведицу, потом – Малую и, конечно, Полярную звезду. В любой стране, в любом месте она всегда искала Полярную звезду – непостижимым образом та манила её своим холодным северным светом, создавая при этом ощущение чёткого ориентира в таком изменчивом мире. Полярная звезда, которая столетиями вела моряков и путешественников, словно и ей говорила: «Пока я здесь, ты всегда будешь знать, где север, а значит, и где остальные стороны света, а значит, и где твой дом».

Марта улыбнулась, вспомнив, что недавно слышала где-то, что уже создали карту звёздного неба, на которой в реальном соотношении отображены все звёзды, при этом контуры созвездий прочерчены как на астрономической карте, и небо движется в точности так, как в реальности. И там были ещё какие-то технические ухищрения, чтобы облегчить желающим изучение любительской астрономии. Когда она училась в школе, она так и не смогла найти ни одного из созвездий с карты, кроме этих двух, «полярных». Может, сейчас она смогла бы найти и другие? Интересно, слышал ли кто-то из знакомых про это изобретение? Внезапно ей захотелось осуществить эту детскую мечту – раз уж теперь стало так просто разобраться в звёздном небе; только вот где эту карту изобрели и где на неё можно посмотреть, она никак не могла вспомнить.

– Скажи, а ты не слышал… – обратилась она к мужу, но обернувшись, заметила, что он уже вышел.

Что ж, Борис в своём, как говорится, репертуаре: собеседник ему интересен либо пока говорит он сам, либо пока идёт обсуждение интересующих его вопросов. Как только он считает тему исчерпанной или речь заходит о чём-то, что не имеет отношения к нему самому, – только его и видели. Что ж, сколько она его знала, он всегда и со всеми был таким. Марта вздохнула. Борис – прекрасный муж, спору нет… но всё же то, что в период влюблённости она безоговорочно принимала, сейчас вызывало у неё то обиду, то раздражение.

Она вспомнила время, когда они только начали встречаться. Как же она тогда была влюблена в него! Счастье заключалось просто в том, чтобы видеть его, находиться рядом. Что бы он ни говорил, что бы ни делал – всё было прекрасно в её глазах. Когда они впервые поцеловались, у неё в буквальном смысле подгибались колени. Она не совсем понимала, насколько сама нравится ему, поэтому до последнего старалась не выдавать своих чувств, и уж тем более не задавала вопросов. Когда он предложил ей выйти за него замуж, от нахлынувших эмоций она несколько секунд просто не знала, что сказать; как дать ему понять, что она не просто согласна, а вообще не представляет себе жизни без него, – чем, как потом выяснилось, успела напугать жениха, принявшего её молчание за неуверенность.

И теперь, пока Марта быстро убирала на кухне после завтрака, собирала Мишу в детский сад и поспешно одевалась сама, она вдруг пришла к мысли, что жизнь человеческая делится на две неравные части: первая – это влюблённость, веселье и планы на будущее. А уж вторая состоит из неизбывных ежедневных хлопот, которые не оставляют ни сил, ни времени на что-то ещё. Ей сразу же показалось, что в этой теории что-то не вяжется, но додумать мысль ей не дал муж. Стоя в дверях, он позвал её, чтобы окончательно условиться насчёт вечера:

– Знаешь, пораньше я всё-таки вряд ли успею, так что ты Мишку сама забери и жди меня дома, ладно? Поднимусь за мясом только – и поедем. – И, целуя на ходу Мишу, захлопнул дверь.

 

3

Воздух был прозрачный и чистый, напоённый запахом ранней осени; несколько тонких облачков редкими мазками разбавляли ровную синеву неба. Всегда восприимчивая к красоте, Марта раскинула руки навстречу предстоящему дню, улыбнулась. Она увидела во дворе Бориса, который как раз начал ставить мангал, легко спрыгнула с крыльца и побежала к мужу.

– С днём рождения, милый, – она, улыбаясь, крепко обняла его. – Посмотри, какой подарок приготовила тебе погода.

– Да уж, не то, что в прошлый раз, – улыбаясь, он продолжал возиться с мангалом.

Постояв рядом ещё с минуту, Марта отправилась в дом: гостей в этот раз предполагалась целая толпа, так что и без готовки сделать ещё нужно было многое. И пока она перетирала тарелки и бокалы, раскладывала приборы, мыла зелень, резала овощи, краем глаза присматривая за игравшим неподалёку сыном, ощущала себя так, словно этот ясный день занялся и в её душе. Присела на солнечное крыльцо, прижала к себе подбежавшего Мишу. Счастье вытеснило все недавние сомнения, как солнце высушивает утреннюю росу.

Сегодня соберутся их старые друзья – в основном, тоже семейные пары; а ещё приедет сестра Бориса, Арина. На четыре года его старше, она уже успела сделать блестящую карьеру в сфере искусства, а также дважды выйти замуж и дважды же развестись. На праздные вопросы, вроде «а почему Вы не замужем?» она – мило или язвительно, в зависимости от обстоятельств – отвечала: «Знаете ли, в первый раз мне там не понравилось, потом меня уговорили проверить, стало ли лучше… оказалось – нет, так что больше выяснять этот вопрос я не хочу».

Последние несколько лет она занималась поиском новых талантов, организовывала выставки молодых художников – собственно, во многом именно благодаря ей Марта время от времени и выбиралась на подобные мероприятия. Искусствовед по образованию, Арина не только знала и любила своё дело, но также зарабатывала достаточно, чтобы исколесить чуть ли не полмира, посещать все интересовавшие её премьеры, красиво одеваться и не смотреть на цены в меню в хороших ресторанах, где она была частым гостем. Редкая удача – так выбрать профессию.

Периодически Арина знакомила их с кем-нибудь из своего творческого круга – интересными художниками, фотографами, дизайнерами. Сфера её знакомств была, казалось, необозрима и всё расширялась. Из своей личной жизни Арина тайны тоже не делала, так что если она с кем-то появлялась на вечеринке или светском мероприятии, это значило, что с этим мужчиной она либо спит, либо собирается сделать это в ближайшее время.

В ожидании гостей Марта сидела во дворе, наблюдая, как рядом возится со своими машинками Миша, чувствуя, как солнечные лучи запутались в её волосах. Она подумала, как удачно получилась эта новая беседка в саду. А следующим летом они планировали перестроить крыльцо, чтобы сделать более удобным выход из дома.

Начали приезжать гости – семейные пары, кто с детьми, кто без. Поднялась радостная суета – поздравления, шутки, смех. Одной из первых прибыла старинная, – если можно так сказать о сорокалетней женщине, – подруга Бориса, Катерина: добрая, шумная, она, несмотря на свои немалые размеры, не только сама кипела энергией, но и удивительным образом заражала ею окружающих; её единственным недостатком была неизменная привычка говорить о том, какие талантливые у неё дети, родители и, разумеется, она сама. Под руководством Катерины одновременно начались подготовка шампуров, перемещение посадочных мест и откупоривание бутылок.

Говорили, как это обычно бывает при встрече давно не видевшихся людей, все одновременно: обменивались бытовыми новостями, радовались погоде, вскользь обсуждали общих знакомых. Малышня, на время предоставленная сама себе, затеяла какую-то весёлую возню во дворе, и восторженные крики то и дело доносились из их пестрой подвижной компании.

Арина явилась последней. Высокая, худощавая, с короткой стрижкой, которую оттеняли крупные серьги; на чуть более длинном, чем принято считать красивым, носу – броские солнечные очки. Её спутником был высокий мужчина лет сорока с тёмными вьющимися волосами почти до плеч; его узкое лицо обрамляла тонкая бородка. Едва уловимо он напоминал Христа с картин эпохи Возрождения.

– Держи, дорогой братец, с днем рождения! – Арина протянула перевязанную лентой коробку, обняла Бориса. – Будь здоров и счастлив. – Она отстранилась. – А это Марк, один из самых талантливых фотографов современности… я бы даже сказала: художников, потому что его фотографии – это, вне сомнений, произведения искусства… – Улыбаясь, Арина слегка обняла мужчину за плечи. – Вырвался к нам ненадолго из Парижа. Сейчас мы занимаемся подготовкой его выставки, так что вскоре все вы и сами сможете убедиться, что я нисколько не преувеличиваю. – Она снова лучезарно улыбнулась, обводя аудиторию взглядом. – Не пугайтесь, Марк родился в России, так что переводчик не потребуется. – Она не переставала обнимать его.

Всё это время фотограф дружески смотрел на компанию. От внимательной Марты не укрылся непроизвольный жест, словно он хотел высвободиться из объятий своей спутницы.

– Не стоит так уж превозносить меня, а то, боюсь, выставка может не оправдать ожиданий, – непринуждённо произнёс он. Голос у него был низкий и как будто чуть простуженный.

– Ну теперь уж нам точно нужно прийти, чтобы всё увидеть своими глазами, – сказал Борис.

– И когда же такое было, чтобы твоя сестра ошибалась в вопросах искусства? – Арина мастерски изобразила комическое возмущение, от чего все присутствующие просто покатились со смеху.

В эту минуту глаза Марты встретились с глазами художника. Она почувствовала какое-то странное, непонятное ей смущение, словно ей было что скрывать от него… или как если бы он застал её за каким-то неподобающим занятием. Она продолжала смотреть на него без улыбки, чувствуя, что не в силах ни отвести глаза, ни произнести светские банальности. В направленном прямо на неё взгляде мужчины сквозило некоторое удивление, словно он не ожидал встретить её здесь. Марта успела подумать, как хорошо сидит одежда на его ладной фигуре, и от этого смутилась ещё больше.

Но тут Катерина подскочила к ней с каким-то вопросом. Смеясь и болтая, все гурьбой направились в сторону мангала. Марта как хозяйка дома стала помогать гостям рассаживаться, передавала наполненные ароматным мясом тарелки, следила, чтобы хватало салфеток и приборов, – чары рассеялись.

 

4

Наутро Марта проснулась с ощущением: что-то случилось. Такое чувство бывает наутро после важных событий, когда человек, ещё не до конца пробудившись, находясь на грани между сном и действительностью, несколько секунд не в состоянии полностью осознать реальность, но уже понимает: что-то произошло. Лежа одна в постели, – муж уже встал, – она перебирала в уме события прошедшего дня. Праздник, гости, шашлыки… Конечно, здорово хоть иногда собираться вот так. Разошлись все, как и следовало ожидать, поздно, так что когда она закончила убирать со столов, была уже глубокая ночь.

Она всё ещё чувствовала усталость после долгого дня, вставать ей не хотелось. Как и не хотелось признаваться самой себе, что просто хочет побыть одна, наедине со своими мыслями. Этот француз, фотограф… почему она думает о нём? Он не особенно участвовал в общем разговоре, но шутки, которые время от времени вставлял, были умны и всегда к месту. В какой-то момент они с Мартой оказались рядом. Чтобы поддержать беседу, она спросила:

– А что вы фотографируете? – И тут же подумала, что сморозила глупость. «Ну и дурой же я, наверное, сейчас выгляжу!». К её удивлению, художник на некоторое время задумался, а потом сказал очень серьёзно, словно и сам впервые задал себе этот вопрос:

– Знаете, я стараюсь запечатлеть жизнь. Показать, какая она разная, какими удивительными бывают её проявления, увидеть её там, где не ожидаешь. Думаю, – он улыбнулся и посмотрел на собеседницу, – иногда у меня это получается. И я бы хотел, чтобы и другим мои работы помогали понять это. Может быть, лучше узнать и себя, и этот мир… и если это действительно так, я буду считать, что мои труды не напрасны.

– Вы, наверное, очень счастливый человек, – сказала Марта, – занимаетесь любимым делом, в котором можете выразить себя… – Почему-то ей внезапно стало немного грустно. Он внимательно посмотрел на неё, словно искал подвох в этих словах, затем снова улыбнулся:

– Что ж, пожалуй, вы правы. Но человек такое существо, которому для счастья надо немало.

– Немало?.. А как же это выражение: «как мало нужно для счастья»?

– Оно ошибочно, точнее, оно – не о счастье. Для того чтобы испытать радость, восторг и в самом деле нужно немногое. Но наши эмоции так же быстро угасают, как и возникают, не правда ли? Однако счастье – это ведь не эмоция. Это – состояние души. А разве можно достичь какого-либо состояния просто так, за минуту-другую? Зато и длится оно значительно дольше. Вы понимаете, о чём я?

– Да, но всё же… Вот, например, дети. Я обнимаю сына или смотрю, как он играет, и уже счастлива – получается, мне немного нужно?

Он покачал головой:

– Перед тем, как иметь возможность обнять своего ребёнка, надо его выносить, – и не всегда это оказывается просто! – родить, проводить с ним все дни и бесконечные бессонные ночи… да что я вам рассказываю! Сколько физических и душевных, – особенно душевных! – сил требует ребёнок. Так что получается, что для счастья просто смотреть, как он играет, нужно очень, очень многое. – Он снова улыбнулся ей. – И знаете, я пришёл к мысли, что это хорошо: раз счастье человеку достаётся в результате тех или иных трудов, он имеет возможность и осмыслить всю его важность, и ценить его. – Он помолчал, как будто вдруг заметил нечто, на что до этого не обращал внимания, и медленно добавил: – Как странно, что, даже получая счастье немалой ценой, человек часто не способен ценить его!..

Сейчас, обдумывая этот разговор, Марта вспомнила его проницательный взгляд – наверное, так начинает смотреть человек, привыкший, как он, искать новое в привычном? Тёмные, словно подведённые, глаза, чётко очерченные губы. Родился в России – да француз ли он? Впрочем, какая ей разница… какое ей вообще дело до нового любовника Арины?! И стоило ей об этом подумать, как она поняла, что же точит её: ей неприятно, что фотограф влюблён в другую женщину. В смятении она села на кровати, обхватила руками колени: что за чушь?!

Марта пожала плечами. Вот уж не ей, счастливой матери семейства, беспокоиться о посторонних людях! Она и внимание-то на него обратила лишь потому, что он – из Парижа. Можно подумать, за все годы брака ей не встречалось привлекательных мужчин. Спору нет, он хорошо выглядит… пожалуй, даже красив. Но если бы всё определялось исключительно внешностью, все человеческие отношения и завязывались бы, и рассыпались в мгновение ока.

И всё же она лукавила, намеренно стараясь свести все достоинства нового знакомого только к внешним данным. Проницательному наблюдателю не составило бы труда заметить, что то, как художник держался, как смотрел на гостей, что и как говорил характеризовало его как человека, немало повидавшего в жизни, много знающего, умеющего быстро и точно оценить людей, а также подать себя или уйти в тень, когда нужно. Разумеется, Марта не проводила подобного анализа, но и не заметить ума и неординарности этого мужчины не могла. Возможно, с подобными людьми жизнь и в самом деле ещё её не сводила, а может быть, у неё просто давно не было новых знакомств – но как бы то ни было, образ приятеля золовки не исчез бесследно из головы.

Большинство гостей разъехалось по домам, кто-то остался ночевать у них на даче. Со двора уже доносились голоса и какая-то возня. Пора вставать и хозяйке. Она вспомнила, как они вчера прощались: ей показалось или его объятие действительно было чуть большим, нежели просто вежливая формальность? «Да что же это такое, – мысленно вознегодовала на себя Марта, – не хватало ещё забивать себе голову всякими глупостями!»

Она сердилась на себя, на то, что странным образом чувствовала себя не в своей тарелке, что никак не могла переключиться на день сегодняшний, зачем-то застревая в дне прошедшем. И, словно освобождаясь от пут, решительно сбросила одеяло и стала одеваться.

 

5

Следующая неделя прошла в привычных заботах. Погода испортилась: задождило, в остывшем воздухе по-настоящему запахло осенью, разом пожелтевшие листья падали в тонкие лужи и в мокрую траву. Тротуары наполнились разноцветными зонтами, собак выводили на прогулку в пёстрых дождевиках. Останкинская башня и высотки пропадали верхушками в белёсом тумане.

Марта вышла с работы. Ветер раздул полы её тёмно-синего плаща, брызнул на ноги холодными дождевыми каплями. Сырость вдруг пробрала до костей. То ли потому, что была слишком легко одета, то ли потому, что совершенно не выспалась, опять проснувшись чуть свет, она как-то сразу замёрзла и торопливо зашагала к метро. Фонари на бульварах уже зажглись медовым светом, сделав городские сумерки уютными.

Раньше она любила гулять по осенним улицам: в то время как природа готовилась уснуть, город стряхивал с себя летнюю спячку. Тогда после учёбы или работы она частенько не спешила домой: медленно шла по тротуарам, ощущая пробуждение города в потоке автомобилей, стайках школьников и студентов, свежих театральных афишах. Теперь после работы она торопилась забрать Мишу из детского сада, потом – домой, готовить ужин, мыть посуду, гладить мужу рубашки, и все эти бесконечные «там протереть, здесь поправить». Они вполне могли бы позволить себе домработницу, которая приходила бы раз в неделю убирать и гладить, но Борис даже мысли не допускал, что кто-то посторонний будет прикасаться к его вещам. То, что у жены на домашние дела уходит чуть ли не всё свободное от работы время, он считал нормальным.

– Марта? Марта!

Она остановилась, повернула голову. На пороге книжного магазина стоял давешний француз-фотограф. Элегантное чёрное пальто, шарф, на правой руке – чёрная же перчатка, вторую он держал в свободной, – очевидно, выходя, надевал их и в этот момент как раз увидел Марту. Он шагнул к ней на тротуар.

– Э-э-э… добрый вечер… – Уже не в первый раз она чувствовала непонятную растерянность в его присутствии. И совершенно не находила, что добавить к произнесённому приветствию. К счастью, художник сам продолжил разговор:

– Какой сюрприз, – эти простые слова он произнес так серьёзно, словно сообщал ей важную информацию. И добавил с лёгкой улыбкой: – Не самая располагающая к прогулкам погода, пожалуй?

– О, я просто иду с работы.

– У вас, должно быть, какие-то интересные планы – я заметил, вы спешите.

– Нет, я всего лишь тороплюсь домой… ну и ещё нужно забрать сына из детского сада!

Его вопрос очень удивил её – разве их гость забыл, что она – мать семейства? Или, может, во Франции всё по-другому, и даже если у тебя дома семеро по лавкам, ты имеешь право на личное время? Она и сама от себя не ожидала такой внезапной волны раздражения.

– Ах да, конечно, – он кивнул, внимательно глядя на неё.

«Смотрит, как врач на пациента, которому надо поставить сложный диагноз», – мелькнуло у Марты.

– Скажите, Марта, – он по-прежнему был серьёзен, – может быть, у вас всё-таки найдётся время на чашку кофе, совсем чуть-чуть?

Её первой реакцией было: извинившись, отказаться. Но всё её существо хотело остаться: она уже миллион лет не заходила никуда просто так, на чашку кофе, не общалась, кроме как по рабочим вопросам, с мужчинами, а главное – ей действительно было приятно его общество. Ещё тогда, на даче, он привлек её внимание; то и дело она ловила себя на том, что рассматривает его, но если их взгляды вдруг встречались, тут же отводила глаза. Сейчас у неё и правда было полчаса.

Она почти машинально посмотрела на часы, потом пожала плечами, улыбнулась:

– Что ж, хорошо, только совсем ненадолго.

Они зашли в первое попавшееся кафе. Как по заказу, место оказалось удивительно уютным: небольшая кофейня, где стоял запах свежесмолотого кофе и выпечки; мебель с гнутыми ножками и светильники с абажурами, на стенах – потемневшие зеркала в рамах и старые фотографии. Рабочий день уже закончился, так что в зале было людно. На их удачу как раз освободился столик у окна и, не успели они сесть, как Марта ощутила себя словно в другом мире: за огромным, во всю стену, окном в начинающихся сумерках зажигались огни, куда-то шли люди, гудели автомобили; казалось, она наблюдает за прекрасным незнакомым городом из каюты корабля. Видимо, что-то отразилось на её лице, потому что Марк произнёс:

– Интересно иногда вот так посмотреть со стороны на что-то привычное, правда? Порой я специально сажусь за столиком в кафе и наблюдаю за происходящим вокруг. В Париже столики стоят прямо на тротуаре… Вы были в Париже? Нет? Это, право же, большое упущение. Удивительный город. Сколько в нём живу, исходил вдоль и поперёк, кажется, уже знаю каждый камень – и не перестаю ему удивляться. Эти белые дома с решетчатыми балконами, шелестящие платанами бульвары, бесчисленные кафе, цветочные лавочки и мосты, мосты… – непередаваемая атмосфера! Даже сложно сказать, что именно делает его столь прекрасным, но его очарование – бесспорно и упоительно. – Он улыбнулся. – Неспроста этот город всегда притягивал творческих людей.

– И вас?

Он в задумчивости кивнул несколько раз:

– И меня. Я сбежал туда в восемнадцать лет. Я знал, что мне придётся очень непросто, но даже в самые тяжелые минуты не сомневался в своём выборе. – Марк усмехнулся: – Видели бы вы, как я тогда жил!.. Каморка, носившая громкое название «квартира», куда едва помещались диван, крохотный стол и раковина с плитой, совмещала функции и гостиной, и кухни, и спальни – всего. Зато она была прямо у Люксембургского сада – чудесное место, насквозь парижское, даже сейчас оно почти не тронуто туристами. Что ж, в юности, к счастью, легко переносить бытовые невзгоды, а энтузиазма мне было не занимать. Словом, оно того стоило.

– И вы добились именно того, чего хотели с самого начала?

– Я нашёл себя. – Пауза. – А вы? – Какая-то искорка мерцала в глубине его глаз.

Вопрос прозвучал совершенно неожиданно, повисло короткое молчание. Марта машинально ещё раз отметила про себя, какие тёмные и густые у него ресницы. Она обхватила чашку с принесённым кофе обеими ладонями, посмотрела за окно. Мимо проходила в обнимку молодая пара; резкий порыв ветра растрепал волосы девушки, она, смеясь, принялась их поправлять, при этом парень обнял её ещё крепче. Они прошли дальше. Несколько сорванных листьев пролетело мимо стекла. И неожиданно для самой себя она произнесла:

– Если не знаешь, что ищешь, никогда не поймёшь: нашёл или нет.

Он внимательно смотрел на неё, а она продолжала:

– Последнее время меня постоянно одолевают какие-то сомнения. Такое впечатление, что подсознание хочет что-то сказать мне, а сознание не может этого уловить… или как это правильно назвать… Самое странное – мне не на что жаловаться, у меня всё хорошо… правда хорошо! – и дома, и на работе. При этом я стала плохо спать, мне всё время кажется, что я забыла о чём-то важном, я пытаюсь это анализировать, но ничего не получается… я никогда не была в Париже… я вообще почти нигде не была, хотя могла бы… я не понимаю, почему я обо всём этом думаю, и я так устала!..

Конец фразы она произнесла почти шёпотом, словно про себя. Допила, не поднимая глаз, кофе, провела пальцем по белой чашке тонкого фарфора. «Зачем я говорю ему всё это?» Она чувствовала его взгляд и упорно продолжала рассматривать пустую чашку.

– Марта, а вы любите свою работу?

Любит ли она свою работу? Что ж, в целом, её всё устраивает: дело своё она знает, отношения в коллективе хорошие. Переводчик английского и французского – можно ли вообще всерьёз любить такую работу? Поначалу, после университета, когда всё было ново, ощущения, разумеется, были другими: ей нравилось обогащаться новыми знаниями, совершенствовать мастерство, открывать неизвестные ранее нюансы. Потом прелесть новизны исчезла, зато появилась спокойная уверенность профессионала, но затем и она стала привычной. Можно ли открыть новые грани в своей профессии? Много ли вообще на свете профессий, которые позволяют расти и расти, требуют применения накопленных знаний и опыта, при этом дают простор для творчества? Знает ли она вообще кого-то, кто действительно любит свою работу?

– В целом – да.

– Но если я спрошу вас, любите ли вы своего ребёнка, вы ведь не скажете «в целом»?

Ох, ну чего он от неё добивается, как это вообще можно сравнивать?! Тут взгляд её упал на левое запястье – часы показывали, что в кафе она пробыла дольше, чем предполагала.

– О боже!.. Марк, простите, но мне уже давно пора уходить, мне и в самом деле нужно забрать ребёнка и… – Марта поднялась и стала поспешно надевать плащ.

– Да-да, понимаю, – голос его звучал огорчённо, но в глазах оставалась улыбка. – Но мы могли бы продолжить наш разговор, не правда ли? Скоро я ненадолго уеду в Париж, но потом вернусь продолжать подготовку выставки – вы можете встретиться со мной на этой неделе? – Он тоже встал и оказался совсем близко.

Она в замешательстве молчала. Это свидание? Не похоже, чтобы он назначал свидание. Тогда что ему нужно от неё? Не в самом же деле он хочет выяснить, любит ли она свою работу! И может ли она, замужняя женщина, назначать личную встречу с мужчиной?

– Хорошо, – он достал визитку. – Вот мой номер, пожалуйста, позвоните, когда вам будет удобно. Я действительно очень хотел бы снова увидеть вас.

Они быстро простились, Марта чуть ли не бегом покинула кафе и, только подходя к турникету в метро, увидела, что её левая ладонь всё ещё сжимает визитку художника.

 

6

Борис повернул ключ во входной двери – как ни странно, она не открылась. Он привык, что к его возвращению жена всегда дома, а значит, дверь запрета только на нижний замок. Он повозился с обоими замками, вошёл. В квартире было непривычно темно и тихо – он даже растерялся на минуту. Прошёл на кухню, потом вернулся в гостиную, включил телевизор, принялся листать каналы. Где же Марта? Не то, чтобы он соскучился, но одно дело – приходить в освещённый дом, где пахнет вкусным ужином и слышно, как жена болтает с сыном, другое – в тёмную пустую квартиру… она даже показалась ему холодной.

Он всегда – в открытую или втайне – сочувствовал тем из своих приятелей, чьи жёны, занимая серьёзные должности или просто в силу специфики своей профессии, поздно возвращались с работы. С младых ногтей у него было твёрдое убеждение, что женщина должна быть помощником и тылом для мужчины, но не более. Претензия современных женщин выходить на первые роли в профессиональной, а также общественной и политической жизни его несколько раздражала. Если заходили разговоры на подобные темы, в целом его позиция была такова: жена должна вкусно готовить, содержать дом в чистоте и уюте, воспитывать детей, а также хорошо выглядеть для мужа. Работать она может, но только при условии, что это не отразится ни на чём из вышеперечисленного. Собственно говоря, всё сводилось к классическому «кухня, церковь, дети». А когда представительницы отряда «друг человека» начинали возмущаться, что у женщин тоже есть потребность если не в профессиональной самореализации, то хотя бы в хобби, он смеялся, что те женщины, которых он знает как реализовавшихся профессионально, на женщин не особенно и похожи: «Ну ты посмотри на неё – что же ей ещё остаётся, кроме профессиональной самореализации?» – и, довольный шуткой, веселился от души.

Но разумеется, он не позволял этим понятиям портить его отношения с прекрасными дамами. Женщинам он нравился – а кому не приятно пользоваться успехом у противоположного пола – поэтому, общаясь с ними, не скупился на комплименты, бросал заинтересованные взгляды, отчего, разумеется, нравился ещё больше: ведь не секрет, что ответную симпатию проще всего вызвать собственной симпатией к человеку. А предпочитал он всегда как раз таки миловидных барышень, не отяго-щённых другими стремлениями самореализации, кроме как удачно выйти замуж.

Свои интрижки, которые он несколько раз заводил после женитьбы, он искренне считал совершенной невинностью, которая только способствует прочности его брака. Логика его была проста, как алюминиевая кастрюля: если моя семья не страдает ни материально, ни морально, – ведь никто не знает! – то кому от этого плохо? Одинокая женщина получила удовольствие, которого ей не хватало, я получил разнообразие, которое мне, как нормальному мужчине, необходимо, а жена получила довольного мужа – все счастливы. Правда, однажды эта теория дала осечку, да так, что Борису даже пришлось здорово испугаться.

Года три назад он увлёкся девушкой, которую взяли на работу в их компанию. Совсем молоденькая, вчерашняя студентка, она производила впечатление не только хрупкости физической, но и какой-то моральной чистоты. Борис начал аккуратно наводить мосты. Алина на его приёмы не особенно реагировала, но и общения не избегала. Он узнал, что у неё есть молодой человек, можно сказать – жених, но его это не только не охладило, наоборот: с одной стороны, взыграло желание заполучить запретный плод, тем самым доказав самому себе, какой он герой-любовник; с другой – ситуация, с его точки зрения, уравновешивалась тем, что оба они несвободны, а значит, получив своё, все разойдутся, довольные друг другом.

Месяца три он заходил с разных концов: то приглашал её на невинные прогулки после работы, во время которых вёл беседы о литературе, религии, философии и прочих предметах, которые, по его мнению, должны были показать его глубину и серьёзность; при этом и сам всегда был внимательным слушателем, давая понять, как важно ему её отношение к затрагиваемым вопросам.

То звал её на обед и там превосходил себя в остроумии, рассказывая забавные истории или комментируя рабочие моменты и новости. То при встрече в коридоре молча смотрел на неё долгим задумчивым взглядом, то посылал смешные или трогательные открытки по электронной почте – словом, не жалел сил, чтобы исподволь дать понять, какой особенной и важной она для него стала. На её день рождения, который пришёлся как раз на это время, он подарил ей охапку тёмно-красных роз.

И вот его радары уловили перемену в её к нему отношении. Всё, что последовало за этим, было подобно снежному кому, который, всё увеличиваясь, несётся с горы с нарастающей скоростью.

Они стали почти ежедневно проводить вместе время после работы, потом Борис стал улучать часок, чтобы побыть с ней, и в выходные. Ехали на его машине куда-нибудь в укромное место и там отдавались переполнявшей их страсти, – благо, темнело уже совсем рано. Как-то вскоре после того, как они стали любовниками, Борис спросил девушку о её женихе и планах на будущее. Её и без того огромные глаза распахнулись в недоумении:

– Какие у меня могут быть планы, если я с тобой? Я рассталась с ним, когда поняла… – Она провела ладонью по его волосам. – Когда поняла, что встретила тебя.

Он промолчал. Заходить так далеко в его планы не входило, и что-то подсказывало, что лучше прекратить эту связь сейчас, пока она не стала прочнее; но отказаться от удовольствия быть с ней, прижимать к себе это хрупкое тело, чувствовать, как сама она всем своим существом стремится к нему – было выше его сил. И он махнул рукой и на здравый смысл, и на подавшую голос совесть.

Прошло несколько месяцев, всё оставалось по-прежнему. Алина не задавала вопросов, ни о чём не просила. Ему казалось, что ситуация сложилась идеально для всех. Марта ничего не подозревала: в то время она как раз вышла из декрета и так выматывалась, разрываясь между работой, ребёнком и домашними делами, что не замечала ничего, а добираясь вечером до кровати, хотела только одного – спать.

Но вот однажды Алина пришла на работу с тем видом, когда никакой косметикой нельзя скрыть: она проплакала полночи.

– Я так больше не могу! Я уже давно хотела сказать тебе: у меня больше нет сил жить в этом треугольнике. Я для тебя – всего лишь развлечение, а я так не могу! Не могу думать, что делю тебя с другой женщиной. Что встречаюсь с мужчиной, который… о Господи!.. – она отвернулась, закрыла лицо руками. Потом продолжала: – Никогда не думала, что со мной такое случится. Я всегда была такой честной. Мне бы и в голову не пришло заводить хоть что-то с женатым мужчиной. Но ты… ты был таким… я подумала… – она всхлипывала, по-прежнему не отрывая ладоней от лица. – Если я нужна тебе, будь со мной… а если нет, давай поставим на этом точку. Я уже не могу спать, я всё время плачу… Я не могу больше так!

Борис молчал – сказать ему и в самом деле было нечего. Ну как ей объяснить, что если мужчине нравится проводить время с женщиной, это вовсе не значит, что она для него – всё на свете? Что женятся потому, что нужна семья, дети, стабильность, наконец; и невозможно жениться на каждой, в кого влюбляешься, – тогда вообще никогда жениться не надо. Что ему хорошо с его женой – она ему подходит, и хозяйка прекрасная; и, конечно, их ребёнку нужен отец.

На какое-то мгновение перед его мысленным взором пронеслось: вот он разводится с Мартой, женится на Алине. Новая жена тоже готовит ему обеды-ужины, гладит занавески, рожает ребёнка… А если потом отношения не заладятся? Страсть – это, конечно, здорово, но на одной страсти семью не построить. И даже если всё устроится гладко – зачем ему расставаться с Мартой, с которой всё уже налажено? Зачем что-то менять? При разводе понадобится разменивать квартиру, и бывшей жене с ребёнком достанется большая из двух, а им с новой женой и ребёнком придётся ютиться в крохотной однокомнатной… алименты… кошмар!.. Ох, ну чего она плачет, бедная… А вслух он произнёс:

– Родная моя, ну пожалуйста, ну не плачь, я не хотел сделать тебе больно. Ну ты же умница, ты же понимаешь, как всё непросто… я не могу сейчас бросить ребёнка. Ну потерпи чуть-чуть, ну пожалуйста, ну не надо…

И он нёс эту ахинею, не переставая прижимать к себе её вздрагивающие плечи, целуя её волосы, шею, потом отвёл её пальцы от лица и стал целовать глаза, губы. Девушка перестала плакать, вздохнула.

– Я не могу без тебя, – прошептала она.

– Я тоже не могу без тебя.

И всё осталось, как прежде. Пока спустя пару месяцев они не наткнулись на Арину. Борис всегда вёл себя очень осторожно; даже если он появлялся с девушкой на людях, их всегда можно было принять за приятелей, заглянувших на чашку чая в кафе поболтать, или которым просто случилось идти в одну сторону. Но тут вышло так, что они как раз уходили из кафе и, помогая ей надеть пальто, он наклонился вперёд, она обернулась и они поцеловались. Когда Борис поднял глаза, он увидел стоящую в дверях сестру, которая в упор смотрела на него. Выражение её лица не предвещало ничего хорошего.

– Ты не имеешь права так себя вести, – говорила она ему несколькими часами позже. – Если тебе плевать на твою семью, зачем тогда вообще было жениться?!

Он вяло пытался оправдаться:

– Да не воспринимай ты всё так серьёзно, ну подумаешь!.. Марта для меня – единственная женщина, я никогда с ней не разведусь…

– Единственная? – перебила Арина. – В каком, интересно, смысле – единственная?! А ты хоть подумал: что будет, если она узнает?

– Марта ничего не узнает, и я не собираюсь…

– Допустим, не узнает – хотя это не умаляет низости твоего поведения – а о девчонке ты подумал?!

– А здесь-то тебе не всё равно? Я ничего ей не обещал, она всё понимает и не надо делать драму на пустом месте.

– Не обещал? Сколько ей лет – двадцать, двадцать два? Я видела, как она смотрела на тебя. И поверь: уж в чём, а в людях я к тридцати пяти годам разбираться научилась!

– Ну зачем же добавлять себе лет…

– Не уходи от темы. Послушай, ты знаешь, почему я развелась со вторым придурком, и я не желаю Марте того же. Тем более что она этого никак не заслужила. И прекрати терзать девочку и дай ей спокойно жить дальше. Ты мой брат, я тебя люблю, но совесть тоже надо иметь.

Нет, не может быть, чтобы она рассказала Марте! Они – одна семья, они всегда были горой друг за друга, зачем ей это делать? Но несмотря на то, что Арина не угрожала разоблачениями, он испугался. В голосе сестры чувствовалась серьёзность и что-то ещё, чего он не мог определить, но понял: лучше не связываться.

С того дня он молча прекратил всё общение с Алиной. На её попытки выяснить, что происходит, отмалчивался, уходил от ответов на прямые вопросы, добавляя извечное «ну ты же всё понимаешь». Он видел, что девушка ходит осунувшаяся, временами вид у неё просто убитый, но его это не особо трогало, а порой даже раздражало – никому не нравится знать, что он является причиной чьего-то горя. Когда спустя пару месяцев Алина уволилась, он вздохнул с облегчением. А также зарёкся заводить романы с созданиями, чьи идеалистические представления и принципы ещё не скорректированы жизненным опытом.

Борис услышал, как открывается входная дверь, голоса жены и сына. Машинально он взглянул на часы – оказывается, он сам пришёл всего десять минут назад; всё-таки как долго тянется время, когда ждёшь.

– О, привет, а вот и мы! – Марта радостно улыбалась. – Мы так торопились домой, да, сынок?

Она чуть запыхалась, щёки разрумянились, улыбка озаряла всё лицо тёплым светом. Хм, как-то он и забыл, какая красавица его жена. И выглядит совсем молодо, никогда не дашь её возраст. Он подошёл к ней, чуть улыбаясь и со значением глядя в глаза, положил руку на затылок, притянул к себе.

– Кажется, мне надо почаще задерживаться на работе, а? – Марта обняла его в ответ.

– Мама, помоги, пожалуйста, снять ботинок, он застрял!

– Никакой романтики! – игриво шепнула она мужу, отстраняясь. – Да, сынок, сейчас.

 

7

Марта сидела за своим рабочим столом, делая перевод очередного задания. Текст был для неё простым, специфики в нём не было никакой, и слова и предложения почти сами сыпались из-под её пальцев, проворно бегавших по клавиатуре компьютера. Она остановилась на несколько мгновений, подбирая формулировку, подняла глаза. За окном, – «на воле», как говорила соседка по кабинету Аня, – осень окончательно прибрала город к рукам: деревья сплошь пожелтели, некоторые уже стояли с заметными проплешинами, и от этого улица казалась какой-то прозрачной. Внимание её чуть рассеялось и мысли, словно тайком сбежавшие с урока школьники, начали осторожно бродить, поднимая совсем не рабочие вопросы.

Смутное беспокойство, казалось, не имевшее под собой никаких оснований, тем не менее по-прежнему не оставляло её, несмотря на всё попытки понять его причину. Она снова вспомнила француза-фотографа – вопросы, которые он задавал, на первый взгляд были такими простыми, но почему-то она не смогла ответить ни на один из них. Может быть, она просто не знала ответов? Она вспоминала его лицо, взгляд, который будто проникал куда-то в самую её глубину, и каждый раз при этом, даже будучи всего лишь наедине со своими мыслями, смущалась, сама не понимая – отчего. Его визитка теперь лежала в кармашке её кошелька, и вид её каждый раз приводил Марту в лёгкое замешательство.

Поначалу она вообще не собиралась звонить ему – зачем? У него – своя жизнь, у неё – своя, и какой смысл им увидеться ещё раз, ведь потом всё равно их дороги разбегутся в разные стороны так же внезапно, как и сошлись, – словно прямые, которые пересекаются только в одной точке. Да и когда она сможет назначить встречу? Просить мужа забрать вечером Мишу из сада – он, вероятно, не откажет, она никогда ещё не просила его об этом, но разумеется, спросит, в чём дело, – и что она скажет? Про выходные так и вообще речи быть не может.

Марта вдруг в некоторой растерянности увидела, что за целую неделю у неё не отведено ни минуты на личное время. Времени, когда она, например, ходила бы на какие-то курсы, или в спортзал, или просто встречалась с подругами. Времени, которое бы принадлежало только ей, и которым она могла бы распоряжаться по своему усмотрению. Каждая минута её незамысловатого дня – как на ладони: отвести сына в сад, потом – на работу, с работы – домой, забрав по дороге сына, ужин, домашние дела. Борис всегда знал, где она и чем занимается. А ведь – Марта словно впервые это обнаружила – у него самого это личное время всегда было! За все годы их брака у него находилось множество мест, где он проводил время помимо работы и дома: то он учил английский, – Марта предлагала ему свою помощь, но видеть жену в качестве своего преподавателя он не хотел, – то ездил в бассейн, то в тренажёрный зал, почти всегда – волейбол с друзьями по воскресеньям, не говоря уже о посиделках с приятелями после работы время от времени. Вот оно, время, когда можно сказать: «Я на курсы», а самому иной раз пойти куда-то ещё, и никто ничего не узнает.

Как же так получилось? Почему у неё никогда не находилось времени для себя? Она вдруг ни с того ни с сего снова подумала, что так и не попробовала устриц, а потом – по цепочке – стала вспоминать всё остальное, что так и откладывалось на потом, «когда будет время», – а когда же оно, наконец, будет? И она никогда не была в Париже… при чём тут Париж?! А при том, что она не может даже пару часов найти, чтобы встретиться с человеком, а муж при этом занимается своими делами… То есть, получается, пока она готовит-моет-убирает, занимается их ребёнком, он пьёт пиво, или плывёт по дорожке, или… или встречается с женщинами?..

Марте стало не по себе. Что за ерунда? Если она сама ищет лазейку, чтобы встретиться с другим мужчиной, то это не значит, что и муж использовал время, официально отведённое, например, на спорт, на встречи с другими женщинами! Но… почему нет?

Она убрала руки с клавиатуры, откинулась в кресле. Она подозревает мужа в неверности? Нет, она никогда даже не задумывалась об этом – для неё самой других мужчин все эти годы не существовало; да и, насколько она помнила, оснований не доверять Борису у неё не было. Хотя, если захотеть, скрыть связи на стороне совсем несложно… Ох, ну почему она об этом думает? Или ей обидно? – да, вот именно: ей ужасно обидно, что за девять лет у неё не нашлось времени для того, чтобы сделать что-то для своего развития или совершенствования, потому что она тратила все эти, и без того крошечные, кусочки на то, чтобы дать возможность мужу заниматься тем, что нравится ему. А он даже не подумал предложить ей хоть раз подменить её, чтобы она могла заняться чем-то для себя, а не для них!..

Горькая волна обиды и разочарования подступила комом к горлу. На ум вдруг пришёл обрывок выражения «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», – и кто это сказал?..

– Марта, что с тобой? – услышала она обеспокоенный голос Ани.

Она подняла глаза – словно вынырнула из забытья:

– Ничего, всё нормально… Что-то голова разболелась, – она потёрла пальцами виски. – Не обращай внимания.

– Может, дать тебе таблетку? У меня есть?.. – И после отрицательного покачивания Марты головой: – Я пойду, налью чаю – тебе принести? И лимон есть. Не хочешь? Ну смотри… – Аня вышла.

Некоторое время Марта сидела неподвижно; потом решительно достала визитку художника и набрала его номер.

 

8

– А вот и папа пришёл! – Марта услышала, как муж вошёл в квартиру, бросил на пол спортивную сумку, – это был день спортзала, – стал раздеваться. Они с Мишей возились в детской. Вообще-то, ему уже пора было спать, но мальчик хотел дождаться отца, чтобы обнять его перед сном и пожелать спокойной ночи. Борис вошёл в комнату с видом человека, довольного прошедшим днём, своей жизнью и самим собой.

– Что-то ты совсем поздно сегодня! – Марта и сама почувствовала, как в её словах прозвучало недовольство. – Миша не захотел ложиться, пока ты не придёшь.

– Ну мы немного посидели с ребятами в кафе в спортзале… ужинать не буду. – Борис переключил внимание на сына: – Как дела, мой разбойник?

– Что ж, тогда, может быть, для разнообразия ты его и уложишь?

Борис удивлённо повернулся к жене:

– Но… мне нужно принять душ… А почему ты не можешь уложить его?

У Марты перехватило дыхание. Она даже не сразу нашлась, что ответить – такой наглостью вдруг показалось ей поведение мужа – а потом вдруг разом выпалила:

– Потому что ты весь вечер занимался собой! Спорт, друзья, кафе, теперь вот – душ, а я весь вечер занималась домом и ребёнком и, можешь себе представить, тоже хочу в душ! А ещё я тоже хочу иметь возможность заниматься спортом, собой, сесть почитать книжку, наконец! Мы оба работаем, и я тоже устаю и точно также иногда хочу не нестись домой сломя голову, а посидеть с подружкой в кафе, или поплавать в бассейне, или просто пройтись! И Миша – точно такой же твой сын, как и мой!

Даже появись сейчас на пороге их квартиры президент страны с официальным визитом, это не произвело бы большего эффекта. Борис ещё никогда не слышал от жены ничего подобного, и Марта видела, как он поражён. В первую минуту после её тирады он оцепенел; потом хотел что-то сказать, но видимо, никак не мог сообразить, что происходит, и что в таком случае от него требуется, и поэтому лишь продолжал смотреть на жену в молчаливом недоумении.

– Так вот, – продолжила она после паузы, – я пошла в ванную, а ты уложишь Мишу спать. И, пожалуйста, научись это делать, поскольку со следующей недели я тоже хожу в спортзал!

И она вышла, не дожидаясь ответа. Борис услышал, как она зашла в ванную и включила воду.

Спустя час, когда Марта пила на кухне чай, вошёл муж. Обида по-прежнему кипела в ней и, несмотря на то, что они чуть ли не впервые в жизни поссорились, вины своей она не чувствовала и была полна решимости отстаивать свои права, так что, увидев Бориса, вся как будто внутренне сгруппировалась, готовясь к продолжению перепалки. К её удивлению, муж молча сел рядом, обнял её за плечи, притянул к себе, потом провел ладонью по волосам. Раньше подобное вызывало у Марты чувство покоя и защищённости, сейчас же она в недоумении обнаружила, что поведение Бориса лишь раздражает её. «Обращается со мной, как с ребёнком, – подумала она. – Не хватало только, чтобы сказал что-то вроде “ну всё, всё, пошумела – и хватит”».

– Дорогая моя, – произнёс Борис ласково, – я знаю, ты устала, и я в этом отчасти виноват. Конечно, я не имею ничего против того, чтобы ты тоже занималась собой. Что ж, ты сама знаешь, что семья и ребёнок – это бывает тяжело. Ты у меня такая молодец. Лучше всех, правда! Ты столько делаешь для нас… если бы не ты, ничего бы не было.

Возмущение снова начало тихо закипать в душе у Марты, но она молчала. Бесплатная домработница и няня, вот кто она ему! Она забыла, как раньше ей и самой нравилось готовить каждый день что-то новое, чтобы порадовать мужа, с какой нежностью гладила она его рубашки, как не жалела сил, чтобы сделать дом таким, куда Борис спешил бы каждый день возвращаться, как в лучшее место на земле. Сейчас она видела только, что все её труды воспринимаются, как нечто само собой разумеющееся, что даже не стоит благодарности. Как нарочно, Борис продолжил:

– Это ведь предназначение женщины – создать уютный дом, где пахнет пирогами и слышен детский смех, а? – Он с улыбкой чуть крепче прижал её к себе. – И знаешь, я думаю, нам уже пора задуматься о втором ребёнке.

О втором ребёнке! О втором ребёнке?! Марта даже вскочила от негодования:

– О, конечно, почему бы тебе не хотеть второго ребёнка – это ведь так просто: сделал дело – гуляй смело, да?! А вся эта проза жизни – мучиться с токсикозом, сцеживать молоко, потому что он не хочет грудь, а она болит, и того и гляди – начнётся воспаление; вставать по ночам, а днём не находить времени, чтобы хотя бы зубы почистить, потому что надо кормить, купать, укладывать, менять пелёнки – это уже забота жены, правда? И при этом никто не отменял готовку, уборку и всё остальное – то, что ты называешь «создавать уютный дом»! А пока я буду разрываться между плитой и горшками, ты по-прежнему будешь ходить в спортзал и пить с друзьями пиво – просто великолепно, не правда ли?!

– Да что на тебя такое нашло сегодня? Что за демагогия? – интонация у него была такая, как если бы он объяснял расшалившемуся ребёнку, что пора успокоиться. – Или, может, мужчина уже стал способен кормить грудью?

– Нет, это ты разводишь демагогию! Я не предлагаю тебе кормить младенца, но почему нельзя помочь по дому – ведь нанять домработницу ты не хочешь!.. Ты хоть раз за девять лет убрал в квартире, приготовил обед или ужин, перемыл посуду? Или, может, ты кормил или купал Мишу, сидел с ним ночью, когда он болеет? В чём заключается для тебя семья – что не надо приходить в пустой дом с пустым холодильником? Или что можно гордо сказать: «Это мой сын»?

– Ну Марта, ну зачем ты так? У моих родителей нас тоже было двое, и мама сама со всем справлялась – а ведь в то время даже подгузников одноразовых не было! А машину стиральную они смогли купить уже только после моего рождения; и, конечно же, не «автомат»… ну что с тобой?!

Марта молчала. Она вдруг поняла, что устала «сама со всем справляться». Что хочет не «справляться», а жить. Хочет, чтобы удовольствие читать сыну на ночь сказку не омрачалось мыслями, что нужно ещё пойти почистить плиту или желанием поскорее самой добраться до постели. Ну как Борис этого не понимает? Неужели вообще все мужчины так рассуждают? Ну что тут ещё объяснять?

Она вдруг словно разом обессилела: пропали и возмущение, и злость, и желание восстановить справедливость. Какая-то безучастность овладела ею; Марта опустилась на стул, уронила голову на руки. Ей больше не хотелось ничего говорить. Борис, увидев, что она успокоилась, мысленно облегчённо вздохнул и снова обнял её. Он не сомневался, что жена просто немного устала, а может, неприятности на работе или гормоны – что ж, бывает. Она всегда была идеальной женой – можно и ей иногда сорваться, с кем не случается. Ничего, всё пройдёт.

Ему даже в голову не пришло, что Марта и в самом деле начала смотреть на свою жизнь другими глазами.

 

9

Они встретились на бульваре, недалеко от места, где работала Марта. Она ещё издали увидела его, Марка; на какое-то мгновение, словно в растерянности, замедлила шаг, машинально поправила причёску.

Накануне вечером она задумалась: что же ей надеть в этот день? Марте не хотелось думать, что это свидание, – в конце концов, оба они несвободны; кроме того, их предыдущая встреча была чистой случайностью, и расстаться пришлось прямо посредине разговора – словом, Марта рассматривала эту встречу, как если бы они решили погулять и вспомнить детство с бывшим одноклассником.

Тем не менее, хорошо выглядеть ей хотелось. Что-нибудь простое, но элегантное, не нарядное, но и не откровенно рабочий вариант. И, стоя перед платяным шкафом, с удивлением, переходящим в замешательство, она обнаружила, что ей совершенно нечего надеть. Не классическое «полный шкаф, а носить нечего» – у неё действительно не было ничего подходящего.

Марта прикинула, когда в последний раз она всерьёз ходила по магазинам одежды. Перед выходом из декрета? Не может быть! С другой стороны, какие наряды нужны, чтобы сидеть за компьютером? Ей нравились удобные брюки, трикотажные кофточки и вязаные свитера. «Вот она, моя униформа мелкой служащей», – усмехнулась про себя Марта. Некоторые из её коллег на работу приходили разодетыми, как на праздник – Марта их и понимала, и нет. С одной стороны, хочется носить красивые вещи, но с другой – кто их видит? Те немногочисленные сотрудники мужского пола, что у них работали, как на подбор – по сторонам особенно не смотрели, а если и отрывались от работы, то только для того, чтобы с головой погрузиться в Интернет. «Если только эти девушки не ходят ежедневно на свидания», – пожимала плечами Марта. «Крайне маловероятно», – усмехалась в ответ Аня.

Всё же в её гардеробе было несколько вещей, которые Марта берегла для особых случаев. Она смотрела на светло-серое платье из тончайшего кашемира. Прямое и слегка приталенное, чуть выше колена, с красивым вырезом, служившим ему украшением. Марта остановилась на нём: то, что нужно; к тому же, по погоде и подойдёт к её плащу.

Пока Марта шла по дорожке, она рассматривала своего нового знакомого. Кого он ей напоминает? И вдруг поняла: Христос с полотен эпохи Возрождения. То же узкое лицо, тёмные глаза, длинные вьющиеся волосы, но главное – взгляд. Глаза, которые, кажется, видят и тебя, и всё человечество насквозь, и знают все его слабости и пороки, мечты и чаяния… «Откуда у него такой взгляд?» – мелькнуло у Марты. В ту же минуту Марк заметил её. Улыбнулся. Не просто приветливо, как человек, который рад встрече, не подчёркнуто дружески, как человек, который хочет понравиться, а как-то очень серьёзно… «Очень лично», – подумала Марта и опять смутилась.

– Добрый вечер, Марта, – он слегка коснулся её щеки своей. – Я понимаю, как банально это прозвучит, но вы и в самом деле прекрасно выглядите. – Он по-прежнему улыбался. Удивительная это была улыбка: она начиналась в глазах и как будто постепенно растекалась по лицу, освещая его, чуть подрагивая в уголках губ. И Марте вдруг стало так легко, так спокойно – будто она и впрямь встретилась со старым другом, который всегда поймёт и поддержит. И она задорно ответила:

– Знаете, может, это прозвучит глупо, но вы тоже выглядите великолепно.

Он подмигнул:

– Значит, вместе мы должны смотреться просто идеально. По-моему, отличное начало, как вы считаете?

День был прохладный, но сухой и тихий. Марта предложила немного пройтись, и они не спеша направились вдоль бульвара. Крупный красно-оранжевый кленовый лист, сорвавшись с ветки, плавно опустился прямо ей под ноги. Он был так безупречно красив, что, поддавшись внезапному порыву, Марк поднял его и протянул своей спутнице.

– Какой… совершенный!.. – вздохнула Марта. – Даже думать не хочется, что скоро он пожухнет, свернётся, а потом – и вовсе рассыплется в пыль…

Она огляделась: столько красоты было вокруг. Улыбнувшись, она стала подбирать самые гладкие и яркие из листьев, и вскоре у неё получился целый букет. «И в самом деле, школьники, – пронеслось в голове. – Только портфелей не хватает». Она обернулась к Марку:

– Тысячу лет вот так не гуляла. А вы? – Она держала собранные листья сразу двумя руками, прямо перед собой; пестрым пятном они выделялись на фоне её тёмно-синего плаща.

– Я люблю гулять… – Он слегка запрокинул голову, взгляд его устремился куда-то поверх домов и деревьев. – Кроме того, прогулки – это ведь часть моей работы. Вы не представляете, сколько удивительных вещей можно обнаружить, если хотя бы чуть-чуть приглядеться. Вот, например… – Он остановился, чуть повернул Марту в нужном направлении. – Если посмотреть сквозь эту арку, создаётся впечатление, что она – начало аллеи, получается как бы аллея из камня и дерева, особенно если учесть, что на переднем плане – тоже ветка, и вот создалась необычная перспектива… Но самое интересное – это, безусловно, люди: их лица и позы часто в сотню раз красноречивее самых правильно подобранных слов. Вы ходите на фотографические выставки?

На подобной выставке Марта была лишь однажды, это были работы одного знаменитого фотографа, тоже французского, – она забыла его фамилию. Многие кадры тогда поразили её меткостью, с какой автор схватывал ситуацию, – будь то сцена с людьми или без. На одном снимке – он так и назывался: «Шахтёр» – её потрясло выражение глаз молодого человека на переднем плане: смесь покорности судьбе и вызова, мудрости и какой-то безысходности. Она совершенно точно понимала, что Марк сейчас имеет в виду и, отвечая на его вопрос, оказалась на одной с ним волне.

Они продолжали идти рядом. Марк рассказывал о своей работе, о том, что видит он через свой объектив, что хочет показать. Рассказывал о своих выставках, об успехах и неудачах; и о других фотографах – об их работах, идеях, стилях. Марта больше слушала, изредка вставляя короткий комментарий или отвечая на вопрос. Ей казалось, что каким-то непостижимым образом она и сама всё это видела, – так близки оказались ей многие вещи.

Они устроились в небольшом ресторанчике за круглым столиком на двоих. Марта чувствовала, как то ли от бокала красного вина, что она выпила во время ужина, то ли от перехода в тепло, – к концу прогулки она успела порядком озябнуть, – а может быть, от чего-то ещё её тело расслабилось, а все мысли куда-то улетучились. Было только здесь и сейчас – и больше ничего. Она тоже стала рассказывать: о себе, о своей жизни. Исподволь, не задавая прямых вопросов, Марк расспрашивал её об отношении к самым разным вещам, её ценностях, представлениях о важном и о второстепенном. Закрытая для посторонних и непросто сходящаяся с новыми людьми, Марта, к своему удивлению, легко и свободно обсуждала самые разные вопросы, делилась сомнениями, планами.

«Вот уж точно, бывшие одноклассники, – снова подумала она. – Как всё-таки здорово общаться с человеком на одном языке». При этом она внезапно осознала, как давно они не говорили просто так, по душам, с мужем: всё какие-то дела, заботы, да и возвращается он по вечерам часто поздно. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз они, как бывало ранее – сидя в обнимку, шептались обо всём на свете. «Неужели, когда человек всё время рядом, наступает подсознательное ощущение, что всё ещё успеется?». И снова «на потом», «на будущее»… Будущее уже наступило… да, наступило.

Марта взглянула на часы, с огорчением подняла глаза:

– Уже поздно. К сожалению, мне пора… – И добавила с улыбкой, почти счастливой: – У меня давно не было такого замечательного вечера. Спасибо за прогулку и за беседу.

Марк смотрел на неё молча, без улыбки, но тепло.

– Это я вас должен благодарить.

Марта в который раз подумала, какая необычная у него манера говорить – не то, чтобы официальная, а какая-то книжная, что ли. «Русский, наверное, уже стал для него иностранным…»

– Меня-то за что?

Он не ответил, только продолжал задумчиво смотреть на неё. Марта отвела глаза, стала собираться. Сегодня из детского сада Мишу забрала её мама, так что ей и в самом деле нужно было торопиться: сначала – за сыном, потом – домой. Когда Марта обратилась с этой просьбой, мать удивилась, но как ни странно, не стала ни о чём расспрашивать, только, согласившись, добавила, что рада возможности побыть с внуком.

Ещё довольно молодая, на пенсию она, в отличие от многих своих приятельниц, не спешила, при этом, кроме работы, находила время и на издавна любимые ею театры, и на книги, и даже на лыжные прогулки зимой. Она и дочери с детства старалась привить вкус к искусству: почти каждые выходные они обязательно шли то в музей, то на концерт или на спектакль, а то и просто гуляли по старой Москве, приобщаясь к истории тысячелетнего города. Вот только целенаправленно заниматься тем же рисованием или музыкой не оставалось времени: в детстве Марта довольно серьёзно занималась художественной гимнастикой, и втолкнуть в расписание что-то ещё было попросту невозможно, а, как справедливо рассуждала мать, спортивная активность ребёнку нужнее, чем после сидения в школе и за уроками снова сидеть где-то ещё.

Собственно, во многом именно гимнастика определила и фигуру, и сохранившуюся все эти годы подтянутость Марты, даже несмотря на отсутствие спорта. К тому же природа была щедра к ней: гибкость, пластичность были у девочки от рождения – оставалось только развивать уже заложенное. Гимнастику Марта тоже любила:

ей нравилось ощущать своё тело подвижным и послушным её малейшим желаниям, красиво двигаться под красивую музыку. А ещё – те непередаваемые ощущения, когда то, что сначала не давалось, становится понятным и привычным, когда от простых движений постепенно переходишь к всё более сложным, когда то, что ещё недавно казалось невозможным, недостижимым, оказывается лишь пройденным этапом долгого и интересного пути.

Но как и большинство школьников, и сама Марта, да и её родители, рассматривали спорт только как полезное занятие для ребёнка, не предусмотренное в графике «взрослой» жизни. Поступая в университет, Марта расставалась со спортзалом без сожаления. А там уже началась совсем другая жизнь: новые знакомства, новые предметы, новые развлечения и интересы. После встречи с Борисом ей и вовсе ничего из этого стало не надо: она так любила его, что каждый час, проведённый не с ним, казался ей пустым и бессмысленным; и вот дальнейшие замужество и материнство окончательно заполнили её расписание. И всё же иногда она скучала по своему детскому занятию: вспоминала запах ковра и пудры, голос тренера в гулком зале, стук булав и мяча. А какой неимоверно вкусной казалась после тренировки вода, которую они с девчонками пили прямо из-под крана!..

В её недавних словах, сказанных Борису, о том, что она тоже будет ходить в спортзал, кроме горечи от несправедливого распределения их ролей была и накопившаяся тоска тела по удовольствию быть гибким и сильным; тоска по физической разрядке после трудового дня.

Они простились с Марком у метро: Марта просила не провожать её. Не договаривались о следующей встрече, не обменивались планами на ближайшее время – просто весело расстались, как старые приятели. Совесть Марты была чиста: она просто позволила себе, как и муж, провести вечер вне дома – и кто обвинит её?

Уже уложив Мишу, всю дорогу домой взахлёб рассказывавшего, как они с бабушкой играли в лото, сколько варенья она разрешила положить ему в манную кашу и прочие подробности своего времяпрепровождения, Марта услышала, как вернулся муж, – это опять был день спортзала. Ну вот, и он тоже провёл вечер по своему усмотрению. Но сколько она ни повторяла себе, что время, проведённое ею сегодня с другим мужчиной, было совершенной невинностью, что-то в глубине души всё-таки вызывало смутное беспокойство. И позже, приняв душ и собираясь идти ложиться спать, она решила, что если уж совесть её в чём-то и упрекает, то она прямо сейчас докажет и себе, и ей, что единственный существующий для неё мужчина – это её муж. Молодая женщина в зеркале заговорщицки улыбнулась ей в ответ.

Но когда Марта скользнула под одеяло и придвинулась к Борису, то увидела, что тот уже спит крепким сном человека, у которого хорошее здоровье и нет никаких проблем.

 

10

И снова она лежала в темноте без сна. Какие-то пёстрые, сумбурные сновидения вытолкнули её в реальность, как после прыжка в воду выталкивает на поверхность. Она не могла сразу вспомнить, что же ей приснилось, и, следуя за своими ощущениями из смеси волнения и радости, вдруг вспомнила: француз! Совершенно точно он присутствовал в её сне, и именно это так взволновало её.

Почему она снова думает о нём? Да, ей понравилось с ним общаться, она даже, – так и быть! – признаёт, что ей нравится его внешность, но что с того? Скоро он уедет в свой Париж и никогда не вспомнит, как гулял по Москве со случайно подвернувшейся блондинкой – женой брата его любовницы, если быть точной… или кто он Арине?

То, что золовка увлечена им, не оставляло сомнений, а он – разделяет ли он её чувства? Принято считать, что мужчины не отказываются от ни к чему не обязывающих связей и, по возможности, стремятся приумножать число своих побед, так что, скорее всего, с Ариной их связывает не только работа над его выставкой.

Марта почувствовала смесь досады и раздражения. Ах, ну какое ей дело, у неё есть любимый муж, и кроме него ей никто не нужен уже почти десять лет! Она повернулась к лежащему рядом Борису. Ей захотелось разбудить его поцелуями и ласками и потратить этот предрассветный час на нежную близость, которая – увы! – последние несколько лет случалась между ними всё реже и реже. Но делать этого она не стала: пару месяцев назад в ответ на подобную инициативу она получила только недовольное ворчание и выставленную, как щит, спину.

Марта вздохнула. Почему всё стало так прозаично? Внезапно ей вспомнилась её давешняя теория о делении жизни на две неравные части, где первая – это влюблённость, веселье и планы на будущее, а вторая – основная – повседневные заботы. Как же так? Неужели период, отведённый на влюблённость и радость, безвозвратно ушёл, и всё, что ей осталось, – это «супружеский долг», то есть долг в полном смысле этого слова? Неужели у всех дело обстоит именно так? Слишком сдержанная для того, чтобы обсуждать подобные вещи с подругами, она не могла знать наверняка, но интуиция подсказывала, что в данном случае не одна её замужняя подруга закивала бы с ней в унисон.

А как же Арина? Вот уж кто продолжает заводить романы, веселиться, да и планов на воплощение у неё и сейчас едва ли не больше, чем у Марты было за всю жизнь. Но Арина – не замужем; кто знает – если бы ей повезло встретить «своего» мужчину, вероятно, её жизнь тоже складывалась бы по-другому? Арина всегда нравилась ей: энергичная, уверенная в себе, с замечательным чувством юмора, она, казалось, успевала в одну жизнь вмещать сразу две. Марта восхищалась её кругозором и обширными интересами; в сравнении с жизнью Арины своя собственная казалась ей стоячим болотом, но в тоже время она сочувствовала золовке – ведь у той не было семьи…

Хорошо, пусть время влюблённостей прошло, влюблённость переросла в любовь, но остальное? Неужели они настолько привыкли друг к другу, что потеряли всякий интерес? Она, конечно, устаёт и сил на «третью смену», как в бородатом анекдоте, часто просто не остаётся… но муж? Она вдруг почувствовала странное напряжение во всём теле, как человек, который понимает, что приближается к важному открытию. Первые годы их брака были, можно сказать, страстными; изменилось всё с рождением Миши. И если ей, и так спавшей в то время, порой, по три часа в сутки, ни до чего подобного не было дела, то муж – молодой, здоровый мужчина – что делал он?

Марте вдруг разом стали вспоминаться всевозможные детали, обратить внимание на которые у неё тогда не доставало сил; когда одно не сходилось с другим, когда, стоило лишь приглядеться, объяснение не вязалось с ситуацией. Вот ей показалось, что от него пахнет незнакомой парфюмерией; вот у него непрекращающийся аврал на работе, когда он изо дня в день приходит часа на три позже обычного, вот у него царапина на плече – и так далее, и так далее. А всегдашнее внимание к нему женского пола – с чего она взяла, что после женитьбы оно перестало интересовать Бориса? Она впервые посмотрела на поведение мужа другими глазами и поразилась, как слепа она была всё это время. Были ли у неё доказательства? Нет. Разумеется, ни одного настоящего факта она не могла предъявить даже самой себе. Но картинка будто сама собой собиралась из кусочков, являя ей зрелище, которому она, с одной стороны, не хотела верить, но с другой – продолжала всматриваться, обнаруживая всё новые детали.

Или всё это нервы? Неужели она превращается в патологически подозрительную особу, во всём видящую обман только потому, что сценарий их отношений стал более ровным? И он сказал, что хочет второго ребёнка… значит, он считает их брак достаточно прочным и счастливым для этого. И снова волна раздражения, ещё более сильная, чем в тот момент, когда она услышала эти слова от мужа, накрыла её. Пока она будет разрываться между младенцем, старшим ребёнком и домашними делами, он будет продолжать жить, как нравится, куда-то ходить, с кем-то встречаться, с кем-то спать!..

Не в силах оставаться на месте, она поднялась с кровати и принялась за всегдашние утренние дела. Она надеялась, что привычные действия успокоят её и отвлекут от неприятных мыслей, в справедливости которых она, к тому же, не была уверена, но раздражение не проходило. К нему даже добавилась какая-то злость – на мужа, на себя, на то, что жизнь устроена так, а не иначе. Но если это – правило жизни, то получается – у всех так? Если уж их брак, который со стороны по всем общепринятым критериям можно было бы назвать образцовым, на поверку совсем не то, что кажется – где же правда?

Странно было начинать день в таком настроении. Марта любила утро. Утро – оно как приятное ожидание, как предвкушение, как начало. Что принесёт с собой день – неизвестно, но утро ещё, как правило, ничем не омрачено; мир кажется таким чистым и умытым, добрым, невинным. С самого детства Марте не надоедало рассматривать рассветную росу – иногда она даже делала снимки особенно красивых или интересных узоров из капель. И даже зимой, когда утро мало отличается от вечера, ей казалось, что именно утром воздух чище и как будто свежее.

– Что с тобой? – Борис вошёл на кухню как обычно, в то время, когда Миша уже завтракал, а Марта мыла кастрюльку из-под каши для сына.

Она не ожидала, что муж вот так сразу почувствует её настроение, и даже растерялась, лихорадочно решая, как ей быть: в конце концов, не могла же она с ходу выложить ему все свои подозрения и недовольство. Да он просто на смех её поднимет, и хорошо ещё, если не решит, что его жена, оказывается, полная дура и, к тому же, неврастеничка. А если же её подозрения не напрасны – ещё хуже: муж затаится, уничтожит всё, что могло бы хоть как-то пролить свет на то, как дела обстоят на самом деле, и тогда ей не останется ничего, кроме как бессильно злиться, так и продолжая терзаться сомнениями.

– Я сегодня опять плохо спала… – Она перевела взгляд обратно на посуду. – Не знаю, что со мной происходит.

Говорила Марта негромко, стараясь, чтобы голос не выдал её эмоций.

– Устала я…

«Верчусь, как белка в колесе; каждый день – одно и то же… Нет, наверное, и раньше было одно и то же, но тогда меня всё радовало. Или казалось, что всё лучшее – ещё впереди. А сейчас – как будто долго разворачивала красивую упаковку с подарком, а там – ничего или какая-то ерунда… Будущее уже наступило, а я его не узнала, потому что представляла его себе другим. Не могу сказать, правда, каким именно, но не таким, иначе я бы поняла, что оно наступило. Это как в старину: жениху посылали портрет невесты, ей – портрет жениха, а когда молодые люди встречались, то зачастую не могли узнать друг друга, потому что портреты были до такой степени приукрашены, что переставали походить на оригиналы. Вот, наверное, забавно иногда получалось…»

От этой мысли Марта улыбнулась. Повернулась к мужу – тот завтракал на ходу. Что ж, они-то поженились по любви. Она внимательно смотрела на него: неужели он не любит её больше? Или – но нет, этого не может быть! – никогда не любил?.. Чушь какая! Тогда почему она всё больше и больше ощущает себя домработницей, а не женой – женщиной, которая нужна не для того, чтобы в доме были чистота и борщ на плите, а для того, чтобы быть вместе в горе в и радости? А уж ощущая свою нужность, свою незаменимость близкому человеку, она сама и приготовит, и погладит, и даже диванные подушки вышьет. Она подошла к Борису, молча обняла его. Она так соскучилась по тем временам, когда обниматься было их естественной потребностью, – и когда они прошли?.. Муж обнял её в ответ, чуть коснулся губами виска.

– Ну всё, малыш, я побежал. Не грусти давай.

Ей хотелось задержать его, сказать, как стосковалась она по его рукам, по его глазам – по его вниманию, наконец! – но Марта видела, что мысли мужа уже заняты другим, и слова застряли у неё в горле, натолкнувшись, как на глухую стену, на его равнодушие. Борис всегда был занят в первую очередь собой, но раньше у него хватало внимания и для неё. Сейчас же она – словно актёр второго, а то и третьего плана в пьесе его жизни. Пелена жгучих слёз обиды и бессилия что-либо изменить затуманила зрение. Марта отвернулась и принялась торопливо убирать со стола за Мишей.

 

11

– Ах, чёрт! – Марта вскочила, отпрянула от стола. По его поверхности растекалась горячая кофейная лужа. Часть рабочих бумаг уже пропиталась коричневой жидкостью, которая начала тонкими струйками стекать на пол. Аня, моментально оценив масштабы бедствия, рванула с салфетками на помощь. Марта поспешно убирала подальше компьютер, который, к счастью, не пострадал. Да уж, если день с утра не задался, другого продолжения ждать не приходится. И когда они с коллегой, наконец, закончили приводить в порядок рабочий стол, Марта, опускаясь на стул, чувствовала себя так, словно все силы покинули её. Она уронила голову на руки и вдруг заплакала.

– Марта, Марта, что такое, у тебя что-то случилось? – Аня встревожено обняла её за плечи. – Дома неприятности? – И, поскольку Марта только молча всхлипывала, добавила: – Ведь не из-за кофе же ты плачешь!

Аня присела рядом, продолжая обнимать подругу. Она не стала больше ни о чём расспрашивать, только легонько поглаживала Марту по спине. Наконец, та перестала всхлипывать, вытерла слёзы, глубоко вздохнула, глядя невидящим взглядом куда-то в пространство.

– Всё нормально. Я сама виновата. Плохо спала, потом накрутила себя глупыми мыслями… не важно…

Какое-то время Аня ничего не отвечала, продолжая пристально смотреть на подругу.

– Что-то ты мне не нравишься, дорогая, – наконец изрекла она. – Уж слишком твой потухший вид не соответствует тому, что ты мне тут говоришь. – И осторожно, после краткой паузы понизив голос: – Муж что-то натворил?..

Марта опустила голову, помолчала, потом с коротким вздохом произнесла, будто про себя:

– Если бы я знала…

Она и в самом деле не понимала, что происходит, – с ней, с их отношениями с Борисом, с её отношением к собственной жизни, и главное: почему она вдруг начала видеть всё в новом свете. И эта бессонница, коварно извлекавшая то из глубин памяти, то из подсознания именно то, над чем до сих пор Марта не задумывалась… И непросто было разобраться, где – суть, а где – пустые блуждания в темноте.

Все эти месяцы она ни с кем не обсуждала эти изменения. Сначала просто не придала значения – ну подумаешь, стала просыпаться по ночам! Говорят, в мегаполисе это распространённое явление… – но потом, когда размышлений стало всё больше, а вместе с ними стало меняться и восприятие всего, что происходит, Марте стало не по себе. Она и хотела с кем-нибудь поговорить об этом, и боялась. Боялась, что не поймут, лишь махнув про себя рукой, – мол, чего ей ещё в этой жизни не хватает, – или напротив, что узнают о ней что-то слишком сокровенное. Раньше она всеми сомнениями, тревогами, надеждами делилась с мужем. Он был для неё всем – лучшим мужчиной, лучшим другом, даже лучшим психологом. Впервые за десять без малого лет она не то, что не чувствовала желания рассказать ему о том, что её снедает, а наоборот – даже боялась, как бы он об этом не узнал. И последнее пугало Марту ещё больше.

Но сейчас ситуация, видимо, достигла критической точки. И Марта, собравшись с духом, произнесла:

– Кажется, мне больше не нравится то, как я живу… Так странно – вот уже несколько месяцев я никак не могла понять, в чём дело, а сейчас, стоило заговорить с тобой – и вот я сразу пришла к самой сути… – она чуть усмехнулась. – Скажешь, я дура, да?

Марта подумала, что, пожалуй, напрасно она выбрала сейчас в наперсницы Аню: разведённая мать дочери-подростка вряд ли поймёт, как может молодая здоровая женщина, имеющая прекрасного мужа, – во всяком случае, со стороны всё выглядело именно так, – души не чающего в ней очаровательного сынишку, просторную квартиру и прочие социально-бытовые блага, всерьёз жаловаться на жизнь. Аня, конечно, человек добрый, но – всего лишь человек, а злорадная мыслишка, что и более успешным, чем ты сам, тоже бывает несладко, не мелькнёт, разве что, у святого.

– Что-то конкретное? – Аня продолжала пристально всматриваться в лицо подруги.

– Да в том-то и дело, что нет… Ничего не изменилось по сравнению с прошлым годом или предыдущими годами, но меня это как-то больше не радует. И ещё мне кажется, что мой муж относится ко мне совсем не так, как я к нему.

Неожиданно слова посыпались из неё, как из рога изобилия. Перескакивая с пятого на десятое, она рассказывала всё, о чём передумала в последние несколько месяцев: о бессоннице, о желании курить, об отношениях с мужем и – умолчала только о своих мыслях о художнике-французе.

Все эти дни Марта не переставала воскрешать в памяти подробности их встречи, вспоминая звук его голоса, слова, которые он произносил, его худощавое лицо, глубокие тёмные глаза. Ей было хорошо тогда, и вопреки этому – а, возможно, именно по этой причине – Марта решила, что ей больше не стоит видеться с Марком. Ей не хотелось разрушать очарование того вечера – ощущение свободы сбежавшей с урока студентки, лёгкий флирт с интересным мужчиной, давно забытое чувство новизны.

И всё же это было, как попасть на киностудию, где улицы и дома выглядят так правдоподобно, где за пять минут можно попасть из Лондона и Нью-Йорк, и утрачивается чувство реальности, но где жить ты не останешься, потому что это не дома и не улицы, а всего лишь искусно раскрашенный картон. Марта отчётливо понимала, сколь абсурдно выглядела бы любая попытка их дальнейшего общения: разные страны, разная жизнь – разные люди, в конце концов! Ей хотелось просто сохранить это в сердце как приятный, но ничего не значащий эпизод. И она, выгребая сейчас из души весь накопившийся там и тяготивший её беспорядок, не тронула только маленький уголок, оставленный для этого человека.

Говорила Марта долго. Она чувствовала, как с каждой фразой из неё уходит нервозность, стихает напряжение.

Чудесным образом мысли, облекаемые в слова, прояснялись, положение вещей становилось всё понятнее.

– Что ж, – вздохнула Аня, – я рада, что, по крайней мере, ничего не случилось. Просто рано или поздно всё приедается. Кстати, не раз ведь публиковали всякие там научные данные о том, что в социально благополучных странах уровень и депрессии, и суицида намного выше, чем там, где приходится бороться за выживание. А тут мне ещё как-то попалось, писали, что в военные годы ничего подобного тоже не было. Оно и понятно – организму, озабоченному в прямом смысле слова добычей куска хлеба, не до философии и возвышенных рассуждений… – она снова задумчиво вздохнула. – Ну а мужики – что с них взять, они другие, и ничего с этим не поделать. На нас они смотрят, словно по-прежнему на дворе средневековье: ты сидишь за пяльцами в родовом поместье и рожаешь детей, пока он где-то там, на службе Его Величества добывает золото и землю. А на службе вдали от дома – сама понимаешь… Нет, я не хочу сказать, что у вас так, но в целом – мужчины на полном серьёзе считают, что походы «налево» так же необходимы для поддержания самооценки, как престижная должность или хорошая зарплата.

– Но ты подумай только: пока жена носится по дому, присматривая за его же ребёнком, успевая приготовить ему ужин, – да что говорить! – он, значит, поддерживает свою самооценку в чьей-то постели?! – Марта даже застонала от негодования. – Не могу поверить! Нет, я, конечно, знаю, что адюльтер всегда существовал, но ведь не сплошь и рядом!

– Ну не берусь судить, насколько сплошь и рядом, дорогая, но могу точно сказать, что такого значения, как мы, они этому не придают. – Она саркастически усмехнулась: – Полхромосомы-то не хватает!..

– Нет, нет, я не хочу рассуждать, как злая старая дева, у которой все мужики – козлы, раз у неё самой не сложилось, – растерянно запротестовала Марта. И добавила после небольшой паузы: – Ты в самом деле считаешь, что все эти мои рассуждения – оттого, что всё стало слишком привычно?..

– Послушай, я не психолог и делать выводы и советовать не возьмусь. – Аня прошлась по кабинету, затем вернулась на рабочее место. – Но раз и сейчас всё точно так же, как было всегда, – ну в конце концов, бывает же временный кризис отношений или возраста… Не знаю! – Она уже принималась за бумаги, от которых её оторвал пролитый кофе Марты. – Раз всё хорошо – живи и радуйся, – она подняла на подругу глаза, улыбнулась: – Не переживай из-за ерунды! – И углубилась в работу.

Но Марта работать не могла. Она попробовала последовать совету подруги, но толком сосредоточиться на текстах не получалось. Несмотря на то, что сейчас ей стало ясно, из-за чего она тревожится, вопрос, почему это вдруг стало причиной для беспокойства, по-прежнему оставался открытым. Утренняя сцена с мужем не выходила из головы. Неужели она права, неужели она со временем и в самом деле переместилась на второй план его жизни? А он?.. – по-прежнему ли Борис для неё – идеал и центр Вселенной? А иначе почему, почему, ну почему всё, оставаясь по-прежнему, при этом стало другим, совсем другим?..

Ладно, надо взять себя в руки – её работу пока никто не отменял. Что ж, сегодня вечером она сможет наедине с собой спокойно обо всём поразмыслить и прийти к окончательному выводу. Её мама ведёт внука в кукольный театр, так что Марта сможет прогуляться по переулкам старой Москвы, как бывало, и, затерявшись в толпе огромного города, ощущая себя его частичкой, нащупает тропинку к своей собственной душе.

Но судьба уже раздала игрокам карты, и Марте выпали совсем не те, на которые она рассчитывала.

 

12

Она вышла на улицу, остановилась, с наслаждением вдыхая свежий воздух, потом медленно направилась в сторону бульваров. Она вспомнила, как несколько дней назад шла так же на встречу с Марком, приятное волнение, которое при этом испытывала, и ей вдруг стало грустно. Ей страстно захотелось снова увидеть его, опять пройти тем же маршрутом, вернуть тот душевный подъём, что она ощущала в тот вечер. Она не понимала, что с ней происходит. На протяжении десяти лет подобных эмоций не вызывал в ней ни один мужчина, все они были ей в той или иной степени безразличны, и теперь она будто снова вернулась в состояние юной девочки, впервые столкнувшейся с тем фактом, что кто-то внезапно завладел её мыслями.

Марта открыла сумочку, достала купленную утром и ещё нераспечатанную пачку сигарет. Как давно она не курила? Со студенчества? Или, кажется, до беременности на каких-то праздниках ещё баловалась за компанию? Она зажгла сигарету, затянулась. С непривычки сразу же ощутила что-то вроде лёгкой эйфории. Продолжая неспешно курить, Марта стояла рядом со скамейкой, покрытой пёстрыми листьями, бесцельно глядя прямо перед собой. Сейчас она докурит сигарету и спокойно поговорит сама с собой обо всём.

Он приблизился незаметно, так, что Марта даже вздрогнула, увидев Марка рядом с собой. Непроизвольно она отвела руку жестом, как будто хотела спрятать сигарету за спину, в ту же секунду осознавая, как нелепо это выглядит, и что ей не надо отчитываться в своих поступках.

– Что вы здесь делаете? – произнесла она, в замешательстве даже забыв поздороваться.

– Добрый вечер, Марта. Я рад, что всё-таки встретил вас. Не знал, что вы курите. – Последнюю фразу он произнёс точно таким же тоном, что и предыдущие.

Она молча смотрела на него, продолжая курить. «Мне всё равно, что он об этом думает, и если у него такие же недоразвитые взгляды на женские права, как у Бориса, тем хуже для него». Она даже не заметила, как, назвав взгляды мужа недоразвитыми, тем самым обнаружила, что он больше не является для неё идеалом.

– Я завтра улетаю в Париж и хотел увидеться с вами. Вы не оставили номера своего телефона, поэтому я решил попытать счастья перехватить вас, когда вы выйдете с работы. Признаться, не был уверен, что получится, но видимо, как сказали бы во Франции, мой ангел-хранитель был рядом.

Он хотел её увидеть? Специально приехал сюда, чтобы только встретиться? Значит, он тоже думает о ней?.. Только хорошо ли это, что они думают друг о друге? Впрочем, что плохого? Они прогуляются ещё раз, она пожелает ему счастливой дороги – в конце концов, почему ей не может просто понравиться мужчина? И ведь она только что сама хотела его видеть.

Марте вдруг стало так радостно. Она улыбнулась, загасила окурок о край урны, потом подняла голову и, глядя прямо в глаза французу, спокойно произнесла:

– Я сегодня не тороплюсь – сын с бабушкой – как раз собиралась пройтись, так что вы можете составить мне компанию.

– Значит, мне повезло вдвойне, – подмигнул он в ответ.

Марта успела удивиться, как интересно устроена жизнь: утром она была так несчастна, весь день – разбита и подавлена, а сейчас – будто крылья выросли. Получается, пожалуй, что совсем немного нужно для счастья? Или всё-таки – много? Но анализировать дальше она не стала. Ей хорошо – и после того как целый день чувствовала себя ненужной, обманутой и несчастной, она это заслужила.

Разговор очень быстро зашёл о предстоящей выставке Марка, которая открывалась примерно через месяц, так что и сам фотограф должен был вернуться в Москву недели через три. Как и любой человек, любящий дело, которым занимается, он увлечённо рассказывал о работах, которые будут представлены, об общей концепции выставки; воздал он должное и Арине:

– Это удивительный, потрясающий человек, – говорил Марк, – она схватывает самую суть с первого взгляда; когда она видит произведение, как будто читает по написанному – настоящий профессионал. И столько энергии, которой ты тоже заражаешься. Если Арина верит в успех, она его получит. Знаете, есть такой тип личностей, – как точнее их назвать… – победители, пожалуй; так вот, Арина – из породы победителей. От работы над этой выставкой я получаю столько удовольствия, что даже назвать это работой язык не поворачивается, – он засмеялся коротким тихим смехом.

– Вы влюблены в Арину? – Марта приложила все усилия, чтобы вопрос прозвучал невинно, даже естественно – словно случайно сорвавшийся с языка. Разумеется, о подобных вещах не спрашивают, и уж тем более – малознакомых людей. Сама всегда высоко ценившая Арину и порой – даже жалевшая, что у неё нет каких-то из её качеств, Марта не могла не признать всю справедливость звучавшей похвалы. Даже не похвалы, а, скорее, описания золовки. Но нескрываемый восторг, с которым фотограф говорил о своём кураторе, все достоинства, которые он в ней заметил и оценил, царапали душу Марте так нестерпимо, что она решила раз и навсегда выяснить, что же всё-таки связывает Марка с её родственницей. Времени анализировать, почему заслуженные комплименты в адрес другой женщины так задевают её, не было, была только какая-то досада от того, что эти слова художник говорит не о ней, что кто-то другой, а не она, вызвали у него столь большое уважение.

Он посмотрел ей в глаза – спокойно, без удивления или негодования.

«Сейчас он мягко даст понять, что это не моё дело, и будет прав».

– Что ж, я, признаться, искренне восхищаюсь ею, но всё же предпочитаю не смешивать работу и личную жизнь. – Теперь его глаза смеялись. – Видите ли, это позволяет избежать многих проблем. А работа моя… – Он снова стал серьёзным. – Как вы, думаю, успели заметить, значит для меня бесконечно много. Пожалуй, она является главной составляющей моей жизни; да…

Марта молчала. С одной стороны, она понимала, что её вопрос, в общем-то, не был из разряда дружеской беседы, но с другой, на душе у неё и в самом деле стало легче.

– Вы, должно быть, уже ждёте не дождётесь, когда вернётесь в Париж?

– Возвращаться домой – всегда приятно, а когда твоим домом является один из не просто красивейших, но и интереснейших городов мира – вдвойне.

– А я ещё так ни разу и не была в Париже. Нелепо, правда? – быть переводчиком языка и не побывать на его родине… Раньше, конечно, это было нормально – точнее, по-другому и быть не могло; но сейчас, когда больше нет железного занавеса… Разумеется, я общаюсь с франкоговорящими по работе, но это – другое…

Они заговорили о Париже; точнее, Марк рассказывал, Марта – слушала. Париж не парадных видов, знакомый каждому по рекламным проспектам и кино, но Париж живой и такой настоящий проступал сквозь слова художника. Внезапно он посмотрел на часы:

– Знаете, что… ещё ведь совсем не поздно – я бы с удовольствием показал вам Париж, каким я вижу его через объектив моей фотокамеры… если у вас есть время и желание взглянуть.

Марта несколько опешила: пойти гулять с мужчиной – это одно, а вот идти к нему в гости – уже совсем, совсем другое дело. Конечно, она уже успела узнать его достаточно хорошо, чтобы с чистой совестью расценивать этот визит как дружеские посиделки за чашкой чая, но всё же… Француз, видимо, неверно истолковав её чуть испуганный взгляд, рассмеялся:

– О, не переживайте, это совсем близко, да и фотографии не займут много времени – вы успеете вернуться к семейному очагу вовремя.

Что ж, раз он помнит, что она женщина, у которой есть и муж, и соответствующие обязанности, значит, и в самом деле за приглашением взглянуть на фотографии стоит исключительно приглашение взглянуть на фотографии. Да и погода уже не располагала к длинным прогулкам: вечер стал сырым и промозглым – Марте и самой хотелось зайти в помещение; так почему бы и не к нему в гостиницу? Она улыбнулась, пожала плечами:

– Почему бы и нет? Я замёрзла и с удовольствием выпью чашку чая, разглядывая город, о котором слышу всю свою сознательную жизнь. Глядишь, это окажется переломным моментом – и я и сама окажусь там!

Ей снова стало весело: она проводит вечер с интересным мужчиной, не делая при этом ничего предосудительного, и совесть её чиста.

Они были удивительны, эти работы. Снова, как и когда Марк рассказывал о своём городе, она видела Париж живым и настоящим: как будто заглянула за театральные кулисы, а там – всё самое интересное; не то, что продумано и выверено, предназначенное для демонстрации зрителю со сцены, а все те тайные механизмы и опоры, без которых не будет и главной картинки.

Вот пожилой мужчина курит у табачной лавки, а вот – ночной собор Парижской Богоматери; снят так, что, несмотря на свои массивные квадратные башни, выглядит устремившейся ввысь ракетой. Уличные рынки, цветочные лавки, крыши Монмартра, кафе и – люди, люди, люди… – лица, судьбы… Марта молча рассматривала фотографии, одну за другой, и ей казалось, что не на изображения она смотрит, а читает рассказы, полные правдивых историй: весёлых и грустных, добрых и не очень, но всегда – интересных.

Неудивительно, что Арина с таким восторгом говорила тогда на даче о его работах. Да, она свой хлеб ест не зря: в чём в чём, а в том, что действительно заслуживает внимания, она разбирается и художника от ремесленника отличит с первого взгляда. Марта подумала, что, наверное, и её собственные интерес и симпатия к французу основывались на его безусловном обаянии талантливого человека. Она подняла глаза:

– У меня нет слов… Всё, что я могла бы сейчас сказать, прозвучит банально, пусто, поэтому скажу только одно: я только что прочла потрясающую книгу, – Марта улыбнулась. – Обязательно приду на вашу выставку! И теперь я точно знаю: в этом году я обязательно приеду в Париж и всё это увижу.

– И это правильно: вы увидите гораздо больше – ведь сейчас вы смотрели на Париж моими глазами, а будете смотреть своими. Благодарю за столь лестный отзыв о моих работах.

– Не за что! Это вам спасибо, что показали мне всё это. Что ж, я, пожалуй, пойду… – Марта пробыла у него совсем недолго, но ей было неловко оставаться после того, как, собственно, цель визита была выполнена.

– Я закажу вам такси, подождите!

Но Марта отказалась: заполнять ожидание разговорами, не клеящимися, потому что обсуждать что-то уже нет смысла, ведь с минуты на минуту приедет машина, или сидеть в неловком молчании. Нет, метро – рядом; она пройдётся и спокойно проедет несколько станций до дома одна. Она встала и пошла в прихожую одеваться. Медленно, будто нехотя, набросила шарф, продела руки в рукава поданного художником пальто. Она и в самом деле не хотела уходить, но выбора не было. Взяла сумочку:

– Марк, спасибо вам за приятный вечер. Нет, меня правда не нужно провожать! – Ей категорически не хотелось прощаться с ним на улице. – И счастливо вам завтра долететь… Не сомневаюсь, что выставка будет иметь большой успех, я обязательно приду. Ну до свидания…

Они стояли друг напротив друга. Чуть наклонились для короткого дружеского полу-объятия, как в предыдущую встречу. Марк слегка обнял её за плечи, едва коснулся губами щеки:

– До свидания.

Но они оба продолжали стоять, не двигаясь. Его руки медленно сошлись у неё на спине, слегка сжались. Марта ощущала тонкий запах его одеколона. Он поцеловал её волосы, потом нашёл её губы. Её сердце заколотилось, а ладонь уже сама легла ему на затылок, крепче прижимая его губы к своим. Желание вспыхнуло в ней и разгорелось пожаром. Она обвила его шею двумя руками, прильнула к нему всем телом, ощущая ответный жар. И одежда превратилась в несносные путы, от которых хочется избавиться, и которые сбрасываешь с радостью. Марта больше ни о чём не думала, ничего не помнила.

– Ты прекрасна, – шепнул ей Марк.

 

13

Марта лежала в темноте своей спальни, даже не стараясь уснуть. Она перебирала в уме все события прошедшего вечера со смесью наслаждения и стыда, радости и страха. То, что произошло, потрясло её до глубины души не только своей неожиданностью, но и тем чувством восторга, который она, к своему удивлению и ужасу, при этом испытывала. В маленьком тихом государстве, где жители привыкли к монотонному, но мирному и предсказуемому существованию, внезапно случился военный переворот; последствия его ещё не обнаружились и все, замерев от страха, ждали, что же будет дальше.

Марта не знала, как относиться к тому, что произошло. Помутнение рассудка, вызванное сошедшимися в одном месте обаянием интересного мужчины и её гормонами? Реакция на неудовлетворённость в отношениях с мужем, её подозрениями и утренней сценой? Или – и от этой мысли у неё холодели руки – она влюбилась?

Она вспоминала его объятия – и электрические разряды пронзали её тело; его поцелуи горели на коже ожогами, несмотря на то, что она минут двадцать простояла под душем, смывая с себя малейшие следы своей супружеской неверности. Она упивалась этими воспоминаниями о чувственном наслаждении и одновременно стыдилась их.

Не ведая о буре, терзающей его жену, Борис спокойно спал рядом. Он и сам вернулся поздно в этот день: тренажёрный зал и бассейн, завершившиеся уже ставшими традиционными посиделками с приятелями в кафе спортивного центра. Кроме того, домой он не торопился ещё и по причине того, что сегодня была смена официантки, на которую он заглядывался всё больше и больше. Разумеется, ни о каких хоть сколько-нибудь серьёзных чувствах не было и речи, но когда она наклонялась над их столиком с подносом, всё, о чём Борис мог думать, это смело декольтированная грудь девицы, и каждый раз он едва удерживался, чтобы не положить руку на её круглый зад. Правда, стоило ему уйти, барышня тут же начисто испарялась из его сознания.

Впрочем, так было всегда: ни об одной женщине он не думал в её отсутствие – если только она не доставляла ему проблем, как это было, например, с Алиной. Единственным исключением была Марта: сначала он не мог понять, как её заполучить, и это заставляло его обдумывать различные варианты своего поведения и её возможной реакции. Потом он прикидывал, стоит ли на ней жениться, тщательно взвешивая все стороны её характера, поведения, отношения к нему и к супружеской жизни. В первый год после свадьбы он скучал по ней на работе и торопился поскорее вернуться домой, где его ждали заботливо приготовленный в сверкающей чистотой квартире ужин, – Борис придавал огромное значение чистоте и порядку, – а также по-прежнему страстный секс. Но потом и это прошло. Красавица и умница жена стала привычной, а ежедневные разносолы и наглаженная одежда – само собой разумеющимися, как услуги в гостинице класса «люкс». За всю жизнь у него не было никаких семейных проблем, и он не видел ни малейшей причины о чём-то волноваться.

То, что жена пришла домой поздно, его удивило, но не обеспокоило, а её слова о встрече с подругой не вызвали никаких сомнений в своей правдивости. За десять лет он так привык к её неиссякаемой любви, непоколебимой верности и слепой преданности, что для того, чтобы он что-то заподозрил, нужна была причина посерьёзнее, чем в кои-то веки припоздниться с работы. Он даже не обратил внимания, что Марта была более молчалива, чем обычно; а если бы дал себе труд присмотреться, то заметил непривычную напряжённость во всём её облике. Но Борис привык быть сосредоточенным на себе самом, поэтому, к счастью для Марты, не заметил ничего.

Марту не удивило, с какой лёгкостью он принял на веру её объяснение. Она, правда, боялась, что выдаст себя каким-то жестом или выражением лица, но муж, только мельком взглянув на неё, направился к телевизору, а потом – в ванную и спать. Это равнодушие, пусть и было сейчас ей на руку, задело Марту. Уже не впервые она ясно видела, что перестала занимать в сердце мужа то место, где раньше царила безраздельно.

Ей снова пришло на ум сравнение жизни Бориса с пьесой, в которой главная роль – одна, принадлежащая ему. Вторая же главная роль, если она когда-то и была, из сценария исчезла и была переписана во второстепенную. Или – Марта не переставала поражаться, какие неожиданные ракурсы она находит в последнее время, когда смотрит на свою супружескую жизнь – главную роль отдали другой исполнительнице? Но нет, разве можно, относясь к кому-то настолько серьёзным образом, тем не менее, продолжать делить кров и ложе с другим человеком? Она, как и большинство людей, судила по себе, а для её цельности никакие компромиссы в отношениях были просто невозможны. Но всё же она изучила своего мужа достаточно, для того чтобы почувствовать столь сильные перемены, если бы они произошли.

И именно по причине той самой собственной цельности она не могла списать со счетов свою, пусть и мимолётную, связь с другим мужчиной. Если окажется, что она больше не любит мужа, весь её мир рухнет. Прощаясь, Марк сказал, что через несколько дней вернётся, чтобы снова встретиться с ней. Его прощальный поцелуй не был прощальным по-настоящему – наоборот, это было страстное обещание скорого продолжения. Но для Марты это ничего не меняло: роман из разных стран? Абсурд. Но даже не возможные страдания в разлуке с любовником пугали её: сможет ли она жить с Борисом, как будто ничего не произошло, не происходит? Потому как если выяснится, что она любит другого… о Боже… – даже додумать эту мысль ей сейчас было не под силу. Но она призналась себе: да, она ждала… она предвкушала следующую встречу со своим новым мужчиной.

Неужели он прилетит за тридевять земель, только чтобы увидеть её?

Когда-то, ещё в юности, ей попались две фразы: «Если мужчина действительно хочет увидеться с женщиной, он найдёт её, не зная ни адреса, ни телефона. Если мужчина хочет увидеться с женщиной, его не остановит ни расстояние, ни время суток». Эти слова навечно врезались Марте в память и потому, даже оставаясь достаточно наивной в вопросах любовных отношений, – ведь её личная жизнь сложилась так, что учиться на горьком опыте собственных ошибок не пришлось, – слыша чьи-то оправдания, вроде «он не звонит, потому что слишком занят», она лишь мысленно пожимала плечами.

И вот, человек готов примчаться за тысячи километров ради того, чтобы провести с ней несколько часов. Это кружило голову, сводило с ума и пугало одновременно. Но заглядывать в будущее дальше этой встречи она тоже боялась: что бы там ни оказалось, оно грозило, по меньшей мере, душевной смутой. Ну а в худшем случае…

Марта выскользнула из постели, прошла в ванную и вперила взгляд в зеркало. Давно она так внимательно не разглядывала себя – разве что, собираясь на первую встречу с Марком. Собственное отражение показалось ей испуганно-напряжённым. И всё же какая-то новая, едва уловимая черта проступала за этим: чувственность. Это было лицо женщины, которая ожидает прихода своего мужчины с тем, чтобы без лишних слов просто отдаться ему.

Она вспомнила их знакомство, как впервые встретились их взгляды во всеобщей суете, как весь вечер она то и дело рассматривала его и как терялась, ловя на себе ответное внимание. Была ли она уже тогда поражена этим человеком, как вирусом замедленного действия? И если вирус – это всегда, так или иначе, болезнь, то насколько тяжело она уже заболела и когда выздоровеет?

И снова, стоило ей подумать о французе, как Марта ощутила нечто, подобное электрическим разрядам. Непроизвольно она закрыла глаза, голова чуть запрокинулась – казалось, она уже сейчас в его объятиях. Марта глухо застонала – так велико было желание снова увидеть Марка, прижаться к нему, ощутить ответное желание. Внезапно, как вспышка молнии, блеснула мысль: а что, если он не приедет? Даже если он не обманывал её сегодня, но – с глаз долой, из сердца вон; может статься, что через пару дней, когда его жизнь вернётся в привычное русло, он поймёт, что это был всего лишь ничего не значащий эпизод. А если он и правда не приедет? Потеряв к ней интерес так же быстро, как и ощутил его, он, вернувшись для завершения работы над выставкой, быстро закончит все дела и навсегда исчезнет, даже не вспомнив о ней.

Марта сама не ожидала, какую боль она ощутит от этой мысли. Тело её, как от боли физической, само чуть наклонилось вперёд, плечи согнулись, ладонями она машинально закрыла лицо. О Господи!.. Марта ещё не поняла, почему мысль, что для него уже всё может быть кончено, так ей невыносима: сама она подсознательно воспринимала сегодняшний вечер как начало их отношений. Природа её была такова, что она не могла уделять другому человеку лишь часть себя, немного; либо всё, либо – ничего. И, сама ещё не зная об этом, молодая женщина уже готова была отдать все свои душевные силы и всю себя.

«Если я больше не увижу его, я забуду всё это, как дурной сон. В конце концов, на что мы можем рассчитывать? Ещё несколько встреч, и конец. Так что если их не случится – оно и к лучшему; проще будет забыть его».

Обманув себя таким образом, Марте удалось несколько успокоиться.

«Я запрещаю себе думать об этом. А там – будь что будет».

 

14

Марк прилетел через четыре дня. За это время они обменялись несколькими короткими электронными письмами. Он писал, что скучает, она сдержанно отвечала, что будет рада встретиться снова. Он остановился в гостинице неподалёку от места, где Марта работала. В день его приезда она, как обычно, отвела с утра Мишу в детский сад, а, придя на работу, отпросилась на весь день, сказавшись больной.

Не успела за ними закрыться дверь гостиничного номера, как они бросились друг к другу, даже не пытаясь изображать спокойствие. Он сжал её в объятиях и Марта, вдохнув знакомый запах, поняла, как безумно тосковала всё это время. Сама мысль о том, что всё могло остаться одним лишь давешним эпизодом страсти, уже стала абсурдной.

Тем не менее, Марта, хоть и готовилась к этой встрече, как будто до последнего не могла поверить, что та состоится. Накануне она зашла в магазин нижнего белья, при этом в очередной раз удивившись, как давно она не выбирала себе столь важной части женского туалета. Не покупала что-то удобно-универсальное, а именно выбирала, обдумывая фасоны, цвета, крутясь в примерочной. Удивительное это было ощущение: как будто покупаешь вещь не для себя, а кому-то в подарок. Продавщица на кассе, заговорщицки улыбнувшись, сказала:

– И всё же мы покупаем всё это для мужчин, не правда ли?

Как она догадалась? То, что она взяла, оказалось слишком откровенным? Или – о, ужас! – что-то было написано у неё на лице? В замешательстве Марта поспешила из салона, мимоходом успев всё же подумать, что, видимо, сделала удачный выбор.

Весь день они провели в номере, пока Марте не пришло время уходить. Разговаривали мало – не потому, что не о чем, – они уже успели убедиться в обратном – но словно все слова разом стали лишними. Сознание кратковременности и бесперспективности этой встречи будто замкнуло уста обоим.

– Расскажи, как ты сбежал в Париж, – попросила Марта. Она лежала, повернувшись к нему, но глядя в пространство. В сумеречной комнате предметы теряли свои контуры, растворяясь в ней, создавая ощущение нереальности происходящего.

– Да уж, на подобные авантюры можно решиться только лет в семнадцать – двадцать, ну двадцать пять, – Марк чуть усмехнулся. – Я с детства бредил этим городом. Франция, её культура всегда существовали в нашей семье. Мой отец – француз по матери, а по отцу – еврей. Правда, бабушка выросла уже в России, но её родители – урождённые французы. А поскольку детей воспитывает всё-таки женщина, то, даже несмотря на весь этот социалистический режим, и бабушка, воспитывая моего отца, и, в особенности, прабабка сумели сохранить дух своей родной страны. Разумеется, в семье моих родителей так выражено это уже не проявлялось, но я ещё застал прабабку, и очень много времени проводил с ней – это было так интересно! Так не похоже на всё, что меня окружало, так будоражило воображение!.. А уж как она умела рассказывать о своей Родине!.. К тому же вся её молодость прошла там, а когда человек молод, ему всё кажется прекрасным. Звали её Агнесса. Высокая, худая, с совершенно белыми волосами и осанкой, как у балерины; всегда – в элегантных тёмных платьях – и как она в этом возрасте оставалась элегантной?.. Бывало, наслушавшись её разговоров, – она до самой смерти сохранила ясную голову, – я и сам начинал сочинять в уме разные истории. Надо ли говорить, какой смысл для меня приобрели потом произведения французских авторов, которые я стал читать, когда подрос. Конечно, все мальчишки любили и «Трёх мушкетёров», и «Королеву Марго», но я всё это видел совершенно по-другому, особенно. Как будто каждый раз мне показывали жизнь, которую я мог бы прожить.

Словно вдохновившись этими воспоминаниями, Марк продолжал рассказывать о своём детстве, вспоминая то истории, рассказанные прабабкой, то выуживая какие-то интересные мелочи их быта, которые были бы немыслимы в простой советской семье.

Французский язык он начал учить ещё тогда, с Агнессой – со страстным интересом, с той жаждой познания, которая бывает только, когда человек находит что-то по-настоящему близкое, своё. После смерти прабабушки Марк продолжил изучать не только язык, но и культуру незнакомой, но уже казавшейся ему родной страны. С одержимостью помешанного на своем увлечении коллекционера он искал всё, что просачивалось оттуда сквозь железный занавес – книги, журналы, пластинки – и жадно прочитывал их или с наслаждением слушал мелодичный язык.

Уже к старшим классам он ясно понял, что своё будущее видит только там – в стране и городе своих предков. Тогда, в середине восьмидесятых, попасть заграницу – всё ещё было сродни полёту на Луну: в принципе, реально, но по факту для простого смертного – почти невозможно. Тем не менее, в том, что ему это удастся, Марк не сомневался ни минуты.

Будучи уже студентом первого курса института иностранных языков, – разумеется, на факультет французского он поступил без усилий; собственно говоря, с его уровнем ему там просто нечего было делать, – он свёл знакомства с приезжими французами. Но проблема заключалась ещё и в том, что, кроме въездной визы, нужно было иметь возможность выехать из своей страны. Подожди он ещё несколько лет – и смог бы спокойно уехать по туристической визе. Но грядущих перемен в стране, тем более настолько кардинальных, тогда ещё никто не предвидел, да и ждать эфемерных перспектив Марк не мог.

Все немногочисленные путёвки заграницу в целях «обмена опытом» и так называемого распространения коммунистических идей выдавались исключительно руководством института с одобрением кандидатур через комсомольский комитет. Он сразу же подал заявление о членстве, которое в дальнейшем стоило ему многочасовых собраний дважды в месяц вместо развлечений с однокурсниками. Но на создание репутации образцового комсомольца и студента Марк не жалел ни времени, ни сил. Он участвовал в пропагандистской деятельности, слушал лекции, сам организовывал какие-то мероприятия и собрания.

Родители, поначалу поощрявшие интерес сына к не такой уж и чужой всем им стране, увидев, какие формы принимает то, что казалось простым увлечением, забеспокоились. Мучиться догадками не пришлось: Марк открыто рассказал о своих намерениях. К удивлению отца и ужасу матери, их единственный сын собирался остаться нелегалом в незнакомой стране, практически без средств и с перспективами, которые можно было бы назвать туманными, если бы они не были столь очевидно пугающими.

– Да ты хотя бы примерно представляешь, какая участь тебя там ждёт? – Отец, всегда уравновешенный, нервно расхаживал по комнате. На тот момент он заведовал отделением в одной из столичных клиник и, разумеется, сыновний побег поставил бы крест на его карьере. Вне всякого сомнения, он пошёл бы на это во благо горячо любимого ребёнка, но в данной ситуации не предполагалось вообще никаких благ.

Разговор был долгим, но безрезультатным: Марк, рано или поздно, уедет, чего бы ему это ни стоило. И лучше рано.

И вот долгожданный момент наступил. Нужно было послать от института трёх человек в Париж, в издательство «Юманите». Одним из делегатов был Марк.

– Не буду рассказывать, как тогда готовились – точнее, готовили – к таким поездкам, – он улыбнулся Марте. – Но имена некоторых французских коммунистических лидеров того времени я помню до сих пор.

– Тебе совсем не было страшно? Один, незаконно…

– Страшно?.. Нет, в этом смысле – нет. Я был молод и полон энергии и к тому же – одержим идеей уехать. Это была, с одной стороны, мания, но с другой – неиссякаемый источник, откуда я черпал и силы, и веру в успех. Если я чего и боялся, так это того, что план может не сработать и что-то помешает остаться.

Словно вынырнув внезапно из далёких воспоминаний, он обнял Марту, пристально глядя ей в глаза.

– Сила духа – вот единственное, что нужно, чтобы решиться и выполнить подобное. У тебя она тоже есть.

Поцелуи прервали разговор – и не стало больше ничего.

Когда вечером они прощались, Марта ощущала себя песчинкой в бескрайней пустыне – мельчайшей частицей стихии; частицей крохотной, безвольной и бессильной что-либо изменить, на что-либо повлиять. Осознание кратковременности как этой встречи, так и их отношений в целом приводило её в отчаяние.

Когда вечером Марта вернулась с Мишей домой, в первое мгновение ей даже показалось странным, что вопреки тому, что в душе её произошёл такой переворот, всё вокруг оставалось по-прежнему. Но дом, это место, где всё было родным и привычным, где столько лет она всё же была счастлива, несмотря ни на что, несколько успокоил её смятение и загнал мысли о прошедшем дне подальше на задворки сознания. Она даже была рада, что Борис в этот день пришёл рано, – необходимость поддерживать разговор, вести себя, как ни в чём не бывало, не давали соскользнуть туда, где – она знала! – уже поджидали острая тоска по Марку, боль разлуки, горечь бессилия. Марта даже села после ужина смотреть с мужем телевизор, комментируя то какое-то глупое ток-шоу, то очередную серию ещё более глупого сериала.

– Что-то ты сегодня особенно критична, – шутливо заметил Борис. – Ну ты же понимаешь, что это не рассчитано на серьёзный просмотр! Это рассчитано на то, что люди, придя с работы, хотят расслабиться, ни о чём не думать и дать отдых голове.

– Да уж… Ни о чём не думать – не значит культивировать мышление неандертальца… Порой мне кажется, что голове это даёт не отдых, а высушивание мозгов. – На экране в этот момент как раз разыгрывалась семейная сцена, судя по всему, задуманная как комическая. – Неужели это смешно?! – она недоумевала совершенно искренне. – У Миши на утреннике некоторые дети в сценках играют лучше, чем эти истуканы!

– Ну перестань, прошу тебя! В конце концов, ведь никто не заставляет смотреть, если не нравится.

– Так в том-то и дело, что раз это показывают, да ещё по вечерам, значит, на это есть спрос, то есть это кому-то… да что кому-то! Значит, это многим нравится! – Марта даже привстала от негодования.

Их спор на тему художественной ценности современного телевидения продолжился ещё некоторое время, и Марта, не без внутренней иронии, почувствовала, как не отпускавшее её весь вечер напряжение изливается в критике всех виденных ею телепередач.

– Ладно, Мише уже пора спать – уж лучше пойду читать ему сказки. Они, кстати, и умнее, и добрее, и – следовательно – полезнее.

И, успев подумать, какая неплохая сентенция у неё получилась, Марта продолжила отвлекать себя, изо всех сил отдаляя тот неизбежный момент, когда плотины из дел и разговоров не станет, и вся эта масса из мыслей и чувств обрушится на неё, утопив в смятении и страхе.

 

15

Через день Марк уехал, чтобы снова вернуться на короткое свидание с Мартой. Они повторили прежний сценарий: отгул Марты, гостиница и прощание под конец её рабочего дня. Всё та же немногословная страсть, всё та же острая, но какая-то саднящая радость, всё та же тянущая боль утраты. На протяжении полутора месяцев это повторилось ещё дважды, и с каждым разом Марта ощущала себя всё ближе со своим новым мужчиной, и потому с каждым разом разлука была всё мучительнее.

Тем не менее, она продолжала вести прежний, ничем не примечательный образ жизни: занималась домом и сыном, ходила на работу, звонила родителям – и всё это на фоне неизбывной тоски по человеку, чей образ вытеснил все другие лица, чувства, желания. Возможно, от этого постоянного напряжения она бы даже заболела, но понимание того, что она тоже нужна, что о ней точно так же думают и по ней скучают, давало ей подпитку, необходимую, чтобы вести себя, как ни в чём не бывало.

Его короткие письма, дышавшие сдержанной нежностью, звонки, на протяжении которых они по большей части молчали, стали составлять смысл её дней. Правда, был ещё Миша – родное, любимое существо, которое тянулось к ней своими ручонками и своей ясной душой. И на него материнская любовь теперь изливалась с той умноженной щедростью, которая возможна только у женщины, которая любит и знает, что любима.

Ни разу никто из них не обмолвился напрямую ни о своих чувствах, ни о том, что происходит, ни о своих планах на будущее. Оно и понятно: облечение в конкретные слова обнажит истинное положение вещей, а вместе с этим встанет необходимость принятия решения – каким бы оно ни оказалось. Недаром человеку, так или иначе, свойственна боязнь признаваться в своей любви: подсознательно, где-то очень глубоко, присутствует понимание, что слово «люблю» не может быть произнесено просто так, без стоящих за ним обязательств. Обязательств беречь от боли и горя, обязательств заботиться, прощать; обязательств разделить горечь неудачи и не завидовать успеху, обязательств излучать тот свет, который нельзя не заметить, и который говорит: «Теперь ты можешь ничего не бояться, потому что у тебя есть я».

Что могли они представить в поддержку слова «люблю»? Как говорить «я не причиню тебе страданий», если они уже заставляли друг друга ежедневно страдать? Как говорить «я всегда с тобой», если они ежедневно отдавали друг друга каким-то людям, заботам, трудам и развлечениям – всему, что скрашивало то космическое одиночество, которое возможно только в разлуке с любимым человеком? Как говорить «будь со мной», если они жили каждый своей жизнью, в своих домах, в которых уже поселились другие люди?

И оба они, не сговариваясь, обходили стороной тему своих отношений. Возможно, Марта и не была бы настолько сдержанной, но здесь она не могла проявить инициативу. Каким бы ни был ответ на её «люблю» – будь то начало новой жизни, конец их связи или даже неуверенность в завтрашнем дне – так или иначе, это слово вынуждало бы принять решение. Марте казалось, что она не хочет быть навязчивой, не хочет, чтобы это выглядело, как будто она принуждает Марка к чему-то. Она не понимала, что в глубине души она отчаянно боится услышать не тот ответ, который хотела бы. Наше подсознание осведомлено обо всём, что с нами происходит, гораздо более нашего разума, и если бы Марта не побоялась его спросить, оно ответило бы, что если мужчина не проявляет инициативу, значит, он просто не хочет проявлять её.

Он никогда не задавал вопросов о её семье – ни рублено-прямых, на которые возможен только такой же прямой и ясный ответ, ни прикрытых, как вуалью, замысловатым узором из слов, но всё же позволяющих получить ответ тому, кому он нужен. Марта не придавала этому значения. «Мужчине вряд ли приятно расспрашивать о предшественнике, – думала она, – а уж тем более, о муже… да и ни к чему это». Сама же она этот вопрос выяснила для себя с самого начала. Художник никогда не был женат, хотя, разумеется, в его жизни были и продолжительные связи, от одной из которых десять лет назад даже родилась дочь. Последние годы он предпочитал жить один. Дальше Марта расспрашивать не рискнула: слушать о других женщинах было выше её сил.

Она ревновала к бывшим любовницам, ко всем, кого он когда-то любил, к родившимся и неродившимся детям. Порой ей казалось, что он из тех, кто меняет женщин, как перчатки; порой – что ему свойственно исключительное постоянство. И в обоих случаях ей было тяжело: в первом она боялась, что является для Марка лишь временным увлечением, во втором – что он не освободился от прошлых привязанностей. Но рядом с ним, в его объятиях все сомнения, все тревожные мысли оставляли её. Напротив, появлялось ощущение, что они совпали друг с другом, как два кусочка паззла из запутанной картины под названием «Жизнь», а всё, что было до этого, не имеет никакого значения.

– Знаешь, я почему-то так ясно помню нашу первую встречу… – Они снова лежали на кровати в гостиничном номере. Слабый свет уже совсем по-зимнему тусклого дня делал его даже по-домашнему уютным. Марта видела, как из белёсого неба сеются редкие снежинки.

– И тебя это удивляет?

– Но ведь я и подумать не могла тогда… Казалось бы – с чего мне запоминать её?

– Я тоже её помню, во всех подробностях. Я подумал тогда: «Такая красивая женщина и не знает о том, что красива».

– То есть?..

– Я привык всматриваться в лица, подмечать, что на них написано, что они хотят выразить, а что напротив – скрыть… Если женщина считает, что она красива, – при этом неважно, соответствует ли её внешность общепринятым представлениям о красоте, – во всём её облике – в глазах, в малейших жестах – не нарочито, а как бы изнутри сквозит некая особая уверенность. Окружающие всегда её чувствуют и, не отдавая себе в этом отчёта, реагируют определённым образом, а именно – они тоже начинают считать эту женщину красивой. И наоборот. А ты – ты как будто забыла о своей красоте. Почему? – Он внимательно смотрел на неё.

Действительно, почему? В юности в её адрес звучало множество комплиментов, не один однокашник вздыхал по ней, да и зеркало говорило, что природа не обидела её внешностью. Куда же и когда всё исчезло? Марта мысленно пробежалась по своему кругу общения. Ходила она, по большому счёту, только на работу, где немногочисленные мужчины всё равно не отрывали глаз от экранов своих компьютеров. Муж? Она уже забыла, когда в последний раз он смотрел на неё тем взглядом, каким мужчина смотрит на женщину. Да и сама она хороша: знававшая лучшая времена универсальная одежда, простое трикотажное бельё… Встреча с Марком впервые за несколько лет заставила её обратить внимание на то, что на ней надето.

– Что ж, спасибо, что напомнил. – Даже в не особенно весёлой ситуации природные жизнерадостность и чувство юмора оставались при ней. – В дальнейшем постараюсь сохранять имидж. – И она вдруг неспешно, лениво потянулась, слегка выгнув спину. Жест этот был таким непроизвольным, естественным и уместным, что всякий, кто увидел бы в этот момент Марту, ни на мгновение не усомнился бы, что перед ним – одна из красивейших женщин, о чём сама она, разумеется, прекрасно осведомлена.

– Сейчас могла бы получиться великолепная фотография, – медленно произнёс наблюдавший за ней Марк. – Как жаль, что нельзя её сделать, даже имея под рукой камеру и всё, что нужно.

Марта перевела на него вопросительный взгляд.

– Ну если только никому её не показывать, – пояснил художник. – Но вдруг не удержусь?

Потом добавил:

– Разве ты не заметила, как, почувствовав себя красивой, ты тут же преобразилась, ничего даже не сделав для этого? Кстати, это – один из приёмов работы с моделью… Словом, постарайся помнить о нём.

Вдруг, словно какой-то чертёнок подталкивал её к этому, Марта произнесла:

– А если забуду? Кто мне напомнит?

Лицо её было спокойно, но взгляд, прямой и серьёзный, был направлен в лицо собеседника. Сердце её заколотилось; она поняла, что они случайно натолкнулись на ту самую тему, которой так упорно избегали всё это время. Как если во время прогулки тропинка из весёлой рощи вдруг резко выводит к обрыву и от неожиданности человек останавливается как вкопанный, не решаясь ни идти дальше, ни вернуться.

Он молчал, но и глаз не отводил. Их взгляды напряжённо застыли, как скрестившиеся шпаги двух противников.

– Почему же ты думаешь, что я не смогу напомнить тебе об этом, если понадобится?

– Потому что ты уедешь в Париж.

– Уеду. – И после паузы: – Но ты могла бы уехать со мной.

Марта молчала, только чуть шире раскрывшиеся глаза выдавали её волнение. Мысли вихрем проносились в голове. Всё так просто? Значит, он и в самом деле хочет, чтобы она уехала с ним, и никакие сложности не пугают его? Давно ли он это решил? Он не видит препятствий или не считает их таковыми? Сама она, даже осознавая всю силу своих чувств к новому мужчине, боялась всерьёз думать, сможет ли решиться изменить свою жизнь, если он спросит об этом, – а всё, оказывается, так просто? Не надо бороться, страдать, преодолевать трудности; мучиться неопределённостью и сомнениями? Всё так просто! У неё даже промелькнула едва уловимая тень разочарования. И всё же она неуверенно улыбнулась:

– Ты хочешь, чтобы я уехала с тобой?

– А ты действительно могла бы уехать?

Если бы перед этим кто-то спросил Марту, какой ответ она даст на подобное предложение, она честно ответила бы, что не знает. Ведь, мысля логически, она бы рассудила, что вся её жизнь – семья и дом, родители, работа и друзья – была в родном городе. Только, по большому счёту, основную ценность для неё представляли лишь муж и сын; всё же прочее было поверхностно и, следовательно, заменяемо. Случись ей, как женам военных или дипломатов, сейчас переезжать с семьёй на несколько лет в другой город или страну, ей бы и в голову не пришло, что вся её жизнь – в Москве. Нет, как и у большинства людей, дом её был там, где были самые дорогие ей люди. И сейчас их снова было только двое: мужчина, которые звал уехать с ним, и сын, которого можно было бы увезти с собой.

Но ни о чём подобном она не думала. Ей казалось, что, принимая предложение Марка, она откажется от всего. Марта не понимала: несмотря на то, что переезд сопряжён с известными психологическими сложностями, главное – является ли он шагом навстречу одиночеству или, напротив, навстречу предполагаемому счастью. А сердце её, как ни банально это звучит, уже было отдано человеку, без которого и сама её жизнь становилась немыслима. И она тихо произнесла:

– Но у меня – семья…

Марк отвёл глаза, усмехнулся:

– Ты и в самом деле полагаешь, что этот мещанин, твой муж – всё, чего ты заслуживаешь? Нет, не пойми меня неверно, я ничего не имею против мещанства, дело вовсе не в этом; дело – в его отношении к тебе, в том, как он тебя воспринимает. Не сомневаюсь, что, выходя замуж, ты души в нём не чаяла и, конечно, была ещё в том возрасте, когда мало кто способен хотя бы мало-мальски разбираться в людях. Но неужели ты по-прежнему слепа? Неужели не видишь, что он – всего-навсего эгоист, которого интересуют исключительно собственный комфорт и желания?

Марта, замерев, слушала, не веря своим ушам. Откуда он всё это знает? А француз спокойно продолжал:

– Ты, вероятно, спрашиваешь себя, откуда я могу это знать и, весьма возможно, даже негодуешь, полагая, что я ошибаюсь. Так вот, уверяю тебя: не ошибаюсь. Я уже не раз говорил, что моя профессия научила меня как наблюдательности в целом, так и пониманию человеческой природы, в частности. А может, это во мне от природы – впрочем, неважно. И мне не нужно много времени, чтобы понять, кто что из себя представляет. Как правило, достаточно услышать, что и как человек говорит, взглянуть на его манеры и жесты; заметить шутки, которым он смеётся, а на какие – обижается… Так вот, Борис – так, кажется, его зовут? – классический образчик ограниченного шовиниста… кстати, шовинизм вообще возможен только вкупе с ограниченностью, но это так, к слову.

Первым побуждением Марты было, негодуя, запретить ему высказываться в подобном тоне о её муже. В конце концов, по какому праву? Но на ум тут же пришли все те слова и поступки, которые – она понимала – характеризовали Бориса именно теми словами, что употребил художник. Эти его вечные высказывания в духе «женщина – друг человека», замшелые шутки на тему женской логики, суждения о профессиональных успехах слабой половины исключительно как о результате несостоятельности в личной жизни. И в довершении картины – тёмными, зловещими тенями всколыхнулись все недавние подозрения о неверности мужа. А Марк, всё с той же лёгкой усмешкой и глядя ей прямо в глаза, как раз произносил:

– Он из тех, кто считает, что мужественность определяется количеством самок, которых удалось завалить. И уж тем более ему и в голову не приходит, что измена – это не только тот случай, когда жена поймала с поличным. – И, видя, как изменилась Марта в лице, обеими ладонями взял её за плечи: – После работы он ведь редко идёт сразу домой? И ты никогда не можешь с уверенностью сказать, где он и с кем? И – извини, если это бестактно – секс у вас уже давно стал нечастым праздником?

Марта отвела глаза, высвободилась из объятий. Зачем он всё это говорит? Ей вдруг стало как-то неловко, и она затруднилась бы объяснить – отчего. То ли оттого, что кто-то был нелестного мнения о её выборе, то ли факт, что со стороны её семейная жизнь выглядит не так, как ей самой хотелось бы, то ли само осознание справедливости суждения о её супруге привело её в полное замешательство. Марта, было, открыла рот, чтобы возразить, но внезапно поняла: она не знает, что сказать. Ей вдруг захотелось в чём-то оправдаться – в своём ли замужестве или в вечной слепоте, а может, в нежелании признать очевидные вещи.

Все эти чувства она смогла определить уже потом, обдумывая этот разговор наедине с собой и мысленно перебирая всё сказанное. Но тогда, сидя рядом с Марком, она только растерянно молчала. Потом поднялась, подошла к окну. Снегопад всё усиливался, тротуары уже покрылись тонкой белой пеленой. В свете автомобильных фар снежинки кружились, как ночная мошкара вокруг лампы.

И эта картина вдруг напомнила Марте, как всего каких-то пару месяцев назад она безмятежно сидела вечером на даче – счастливая, довольная жизнью сегодняшней и строящая планы на будущее. Ещё совсем недавно ей казалось, что её семья – уютный островок в океане жизненных невзгод, зелёный и цветущий. Ещё вчера у неё была спокойная жизнь – пусть не особенно яркая, но зато без сомнений и потрясений – и уверенность в будущем. И вдруг идеал на поверку оказался фикцией, раскрашенной картонной куклой, миражом.

И тут же воображение извлекло из каких-то закоулков памяти сцену: волшебница держит на ладони сокровище. Оно ослепительно сверкает и переливается, и любому понятно, что это – немыслимая ценность. Но вот она произносит какие-то заклинания, взмахивает свободной рукой – и сокровище в мгновение ока рассыпается сквозь её пальцы прахом. Колдунья запрокидывает голову, воздев обе руки, и хохочет глухим, зловещим смехом, а эхо, многократно усилив его, делает этот звук ещё страшнее.

– Иди сюда. – От неожиданности Марта вздрогнула. Марк стоял рядом – она так погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как он подошёл. – У тебя сейчас такой вид, словно ты привидение увидела… Я не хотел тебя обидеть, прости. – Он бережно прижал её к себе и, следуя за её взглядом, тоже задумчиво посмотрел на первый снег.

– В Париже снег идёт редко… Может быть, поэтому город в его белых кружевах кажется ещё более прекрасным.

 

16

Выставка открывалась через три дня. Всё это время Марк был очень занят, но всё же находил пару часов по вечерам для встречи с Мартой. Впрочем, большего она и сама не смогла бы уделить ему – семейные обязанности налагали известные ограничения. К разговору о возможности переезда Марты они не возвращались; только жадно, будто в отчаянии, хватали эти отпущенные им минуты, ощущая близость очередной разлуки.

На открытии был настоящий аншлаг. Мастер своего дела, Арина умела не только распознавать подлинное искусство, но и привлекать к нему должное внимание. Как это бывает обычно на подобных мероприятиях, сначала, одна за другой, звучали речи – о художнике, чьи работы выставляются, о данном жанре и об искусстве в целом; поздравления, пожелания, аплодисменты. Непосвящённым в таких случаях довольно быстро становится скучно: тонкости им незнакомы, непонятны, а потому и неинтересны; стоять на одном месте вскоре становится неудобно, в рассеянии они оглядываются по сторонам, жалея, что пришли так рано.

Но Марта не сводила глаз с Марка, жадно впитывая всё, что звучало о нём, в его адрес. Она и восхищалась им, – и не предполагала, что столь многие знают его самого и ценят его талант, – и ревновала одновременно. Казалось, все эти люди – мужчины и женщины – влюблены в него: так искренне они хвалили его труд, поздравляли с успехом, восторгались им. И она ждала завершения официальной части, чтобы потом подойти к нему и тоже выразить всё своё восхищение, сказать, как всей душой рада за него, а потом, когда никто не видит, тихо обнять, давая ощутить свою поддержку.

И вот речи, наконец, закончились. Гости устремились к столам, где был приготовлен фуршет, разбрелись по просторным залам. Началась толкотня, сквозь гул голосов слышался смех и отдельные восклицания. Марка окружили знакомые, люди один за другим подходили к нему с бокалами – каждый хотел о чём-то спросить, что-то сказать, поделиться впечатлениями от увиденных работ; Арина не оставляла его ни на минуту. Выставка получилась довольно масштабной, гостей было много; пришли даже пара каких-то репортёров.

Марта в одиночестве ходила от одной фотографии к другой, то и дело поглядывая туда, где находился Марк. Она видела, как он беседовал, то серьёзно, то весело-шутливо, со всеми этими людьми, – она и не догадывалась, как много, оказывается, знакомых у него в Москве.

Как и при первой встрече с его работами, она не могла не поражаться его умению распознавать суть вещей и передавать её в навечно застывшем миге. «Наверное, настоящая фотография этим и отличается от любительских снимков», – думала она. Через его объектив и бытовые сцены выглядели наполненными смыслом, жизнью; при взгляде на них приходило понимание важности всего, что происходит с человеком каждую минуту, и того, что каждую минуту своего бытия нужно ценить и проживать от начала до конца.

Поначалу Марте всё больше хотелось поделиться впечатлениями с самим автором, с человеком, который теперь так много значил для неё и которому, как она полагала, тоже хочется обменяться с ней если не словами, то хотя бы взглядами – а уж глаза, как известно, всегда скажут гораздо больше слов. Но прошёл час, а у Марка так и не нашлось ни секунды, чтобы разглядеть её в толпе, не говоря уже о том, чтобы поговорить. С каждой минутой она чувствовала себя всё более потерянной, забытой, ненужной. Сквозь общий гул донёсся заливистый смех Арины и громко произнесённое «остановись, мгновенье, ты прекрасно!» – они там то ли фотографировались, то ли в который раз хвалили мастерство автора. Всегда любившая чувство юмора и задорный нрав золовки, сейчас Марта вдруг ощутила, как ревность зёленым илом поднимается со дна души, и обида вдруг затуманила взор пеленой слёз, стала душить её. Никем не замечаемая, она выскользнула из зала и устремилась на улицу.

Резкий, холодный ветер тут же набросился на неё, бросая в лицо мелкий, колючий снег и сбивая дыхание. Марта пригнула голову и зашагала, не глядя перед собой.

Фонари, автомобильные фары, освещённые витрины – все эти огни огромного города делали темноту зимнего вечера какой-то праздничной, – как сверкающие драгоценности оттеняют чёрный бархат платья. Приближались новогодние праздники и большие окна магазинов и кафе, в изобилии украшенные мишурой, переливались разноцветными лампами гирлянд. Вокруг, кто куда, шли люди: одни – торопливо, занятые своими мыслями, другие, несмотря на непогоду, – не спеша, то останавливаясь у витрин, то просто болтая.

Не замечая ничего, кроме снежной каши под ногами, Марта шла и шла, почти бежала, а мысли, как шарики в барабане лото, вертелись и прыгали, сталкивались, разбегались, и никак нельзя было уследить за ними. Резкий автомобильный сигнал заставил её поднять голову: оказывается, она ступила на проезжую часть, даже не посмотрев, куда идёт. Видно было, как водитель, сердито жестикулируя, сказал ей что-то вроде «куда лезешь?» и добавил нелестный эпитет. Марта остановилась, огляделась. Эклектика старинных особняков, только что вылупившихся из строительных лесов стекляшек, могучих исполинов сталинской эпохи сквозь снежную дымку смотрелась новогодней открыткой. Всё вокруг казалось какой-то сказочной декорацией, а крохотный скверик рядом, весь сверкающий белизной, ещё не тронутой городскими испарениями – волшебным лесом.

Ей было плохо. И без того измотанная неопределённостью всего происходящего, помноженной на непреходящее чувство вины, уже тосковавшая в предстоящей разлуке, она не могла выносить ещё и горечь обиды. Почему он ни разу даже не взглянул на неё, не улыбнулся глазами: «Я так счастлив видеть тебя»? Со стороны никому бы и в голову не пришло, что они вообще знакомы, не говоря уже о каких-то отношениях. А завтра он уедет и опять нахлынет эта сдавливающая где-то в груди тоска, уже почти привычная. Оглушать себя работой, боясь хоть на минуту отвлечься, не отходить весь вечер от Миши, единственного существа, находясь рядом с которым, она забывала и свою недозволенную любовь, и одиночество. Потому что тогда, стоит позволить мыслям вырваться из узды, она сразу же начнёт думать об этом мужчине, таком родном и таком далёком, проживать снова и снова все их встречи, окунаясь в воспоминания до такой степени, что протяни руку – дотронешься.

«Всё бессмысленно… Зачем я встретила его? Почему не запретила себе с самого начала всякое общение с ним? Чего я хотела, соглашаясь тогда выпить кофе?.. Я ничего для него не значу, всего лишь кратковременное увлечение»… – И, обессилев от собственных переживаний, она тихо заплакала.

Возвращаться домой не хотелось. Борис, знавший, что она, как уже бывало, – на выставке с Ариной, должен был забрать из сада Мишу и побыть с сыном до прихода жены. Нет, видеть сейчас мужа, такого заботливого и надёжного, – потеряв душевное равновесие, она даже забыла все свои давешние недовольства и подозрения, – было выше её сил. Её неудержимо тянуло к Марку – чтобы его объятия рассеяли всё её тревоги, залечили, хотя бы на время, душевные раны, придали сил. Вернуться на выставку? Она представила, как снова входит в зал провинившейся школьницей, робко приближается к нему. Нет, даже если часть посетителей уже разошлись, они всё равно не смогут оказаться наедине. Но может быть, они встретятся после выставки? Ну конечно, какая же она дура! Разумеется, на открытии Марку необходимо общаться со всеми этими людьми – это его работа – но потом он, вне всяких сомнений, собирался провести вечер с ней!

Зачем же она ушла? Он, чего доброго, ещё решит, что она вернулась домой, и тогда не станет ей звонить. Марта достала из сумочки телефон; поймала себя на мысли, что по привычке проверяет, нет ли сообщений от него, от Марка, и отправила ему несколько слов. Что ж, придётся подождать – не может быть, чтобы мероприятие затянулось надолго, – и она медленно повернула в сторону выставочного зала.

 

17

Марта проснулась, как от толчка. Какие-то обрывки сновидений ещё вертелись в голове – сон её был неглубоким, прерывистым. И тут же вспомнился вчерашний вечер: выставка, её обида и побег, а потом – даже от мысли об этом ей становилось дурно – как она ждала звонка Марка, чтобы провести вместе остаток вечера: как сначала слонялась по улицам, потом, замёрзнув, сидела в кафе, гипнотизируя свой телефон. Как, поняв, что уже пора возвращаться домой, побрела к метро и, съёжившись от вновь подступившей обиды и тоскливого одиночества на сидении в полупустом вагоне, получила долгожданное сообщение. Марк писал, что всё только закончилось, просил прощения, что не смог уделить ей времени, – и было непонятно, в самом ли деле он тоже переживает или просто отдаёт дань вежливости.

Было невыносимо думать, что они так и не попрощались; что в разлуке теперь останется только этот горький, полный разочарований вечер. Вчера она, пока ждала Марка, окончательно поняла, как много, очень много он для неё значит, и по-настоящему задумалась над тем, что же ей делать дальше. Сжать зубы, перетерпеть это, пережить и остаться с мужем – не ради себя, ради маленького Миши? А если это никогда не пройдёт, – как и любому влюблённому человеку, ей было невозможно представить, что её чувство однажды может иссякнуть, – как же она будет существовать рядом с нелюбимым мужчиной? Готова ли она уехать? И если ещё недавно ей казалось, что решиться на подобное – гораздо сложнее, чем на то, чтобы оставить в своей жизни всё, как есть, то в тот вечер поняла: дело обстоит противоположным образом.

Но если бы Марта могла посмотреть на всё происходящее со стороны, она бы увидела, что по-настоящему её беспокоит лишь одно: всерьёз ли говорил ей Марк о переезде в Париж. Она судила со своей колокольни: она никогда, ни одного дня не жила одна – всегда в доме с ней были родные люди: сначала родители, потом – муж, ребёнок. Жить вместе с близким человеком было естественно для неё. О жизни человека, который привык жить один, она не задумывалась. Впрочем, пока что он даже не звонил ей – что уж говорить обо всём остальном.

Тихим, мелодичным, будто хрустальным звоном пробили часы, сообщая, что утро, пусть и тёмное, но уже пришло в Москву и совсем скоро будет пора вставать. Её любимые часы – она так дорожила ими. Сколько человеческих судеб они повидали, скольких людей пережили… Когда-то один мастер собрал с филигранной точностью механизм, другой любовно вырезал в дереве корпус – и ставшее совершенным творение получило жизнь. С ними бережно обходились многие годы, и вот они пришли в их семью в день её, семьи, рождения.

Острая грусть пронзила Марту от мысли, какой на поверку хрупкой явилась эта семья. Она снова вспомнила свадьбу. Ей казалось, что она встретила идеального, чуть ли не самого лучшего мужчину в мире, а он, в свою очередь, тоже оценил и выбрал её саму. Сейчас все недостатки Бориса – эгоизм, тщеславие, упрямство, нежелание хотя бы иногда понять проблемы другого – были видны ей, как на ладони, и вызывали глухое раздражение. Она поражалась, как он, так любивший в юности хорошие книги, интересовавшийся психологией, мог к тридцати трём годам превратиться в столь ограниченного типа.

И всё же Марта чувствовала себя преступницей, предательницей. Как бы то ни было, но сейчас ни кто иной, как она сама, собирался разрушить всё, что, плохо ли, хорошо ли, строилось столько времени. И не так уж важно, с чего всё началось – с холодности ли мужа, с его ли романов на стороне, – в этом Марта уже почти не сомневалась; не позволь она себе соскользнуть в пучину чувств к Марку, супружеская жизнь шла бы своим чередом и, – кто знает! – возможно, пережив пресловутый кризис отношений, их союз стал бы только прочнее и даже – снова счастливым.

Но получилось, как получилось. Сделанного не воротишь, а уж если любовь к человеку покинула твою душу, обратно она не придёт, сколько ни зови. Их с Борисом любовь не успела развиться до того состояния, когда неустанная забота друг о друге становится естественной потребностью каждого из партнёров. А может быть, истинным мерилом того, являлось ли чувство любовью, как раз и является то, во что оно перевоплощается, переходит?..

Она снова подумала о Марке. Сегодня вечером он улетает – конечно, он позвонит ей, но что такое прощание по телефону по сравнению со встречей, которая вчера так и не состоялась? Она тосковала по нему, по тому счастливому покою, который моментально нисходил на её душу, стоило ему обнять её. Что ж, будь что будет.

Войдя в тёмную кухню, Марта сквозь балконную дверь сразу же заметила снаружи ёлочный силуэт. Борис вчера принёс домой пихту, которую они сегодня собирались ставить. Наряжать дерево предстояло, как обычно, им с Мишей. Сын просто обожал весь процесс, начиная с извлечения с верхней полки шкафа большой коробки с игрушками и заканчивая развешиванием последних ленточек серпантина. Марта и сама любила эту весёлую возню: подготовка к празднику была предвкушением радости, которое зачастую бывает сильнее и ярче самого события. И, несмотря на то, что до Нового года оставались ещё около трёх недель, праздничная ёлка, этот символ сказки, ненадолго заглянувшей в повседневность, уже была желанным гостем в их доме. И когда она некоторое время спустя разбудила Мишу, его первыми словами были:

– Мама, мы сегодня будем наряжать ёлку, да? – И горящие восторгом глаза. А когда они пришли в сад, Миша, не успев войти, тут же принялся радостно сообщать каждому:

– А мы вчера купили ёлку! Мы сегодня будем наряжать ёлку – да, мама?

Она пообещала забрать его пораньше. Она бы всё сделала, лишь бы видеть, как её малыш счастливо улыбается. А не успела она прийти на работу, как зазвонил телефон.

– Прости меня, – говорил Марк. – Я не могу уехать, не увидев тебя сегодня.

Они встретились днём – всё там же, на бульваре. Скамейка, у которой Марк ждал её в их первую условленную встречу, теперь была покрыта толстым слоем пушистого снега, нападавшего за вчерашний вечер и ночь. Не говоря ни слова, они принялись целоваться. И словно в каком-то бреду, когда произносимые слова неподвластны рассудку, Марта прошептала:

– Я люблю тебя…

– Я тоже люблю тебя. И хочу быть с тобой. Останься у меня сегодня вечером – я могу поменять свой билет.

– Ох, прости меня, я не могу…

– Не можешь? Почему? Совсем ненадолго – ты же можешь попросить забрать ребёнка?..

– Я обещала сыну… что сегодня заберу его пораньше, чтобы наряжать ёлку…

– Но ты успеешь! Как же так?.. Я буду сходить с ума без тебя… Пожалуйста, побудь со мной!

– Марк, я тоже очень хочу побыть с тобой, но я и в самом деле не могу! – Марта была готова расплакаться от отчаяния.

Он отстранился от неё; смотрел спокойно и несколько разочаровано. Марте казалось, что в его глазах она читает: «Так вот она, твоя любовь?». Получалось, что она сейчас ни выбери, всё равно кто-то из дорогих ей людей окажется пострадавшим. Очевидно, на её лице было написано такое страдание, что Марк, ласково улыбнувшись, снова обнял её и произнёс:

– Хорошо. – А потом добавил: – Так ты поедешь в Париж?

– Да…

Любовь, помноженная на близкую разлуку, переполняла её. Куда угодно, как угодно, лишь бы больше не расставаться, не существовать в этой невесомости, когда тело твоё – в одном месте, но душа – где-то далеко, рядом с любимым человеком.

Они снова стали целоваться, что-то шептали друг другу. Они говорили о Париже и о Москве, о настоящем и о будущем, пока, наконец, не пришла пора прощаться.

– A tout à l’heure, – сказал Марк.

– А tout à l’heure, – улыбнулась она в ответ.

 

18

Ёлка, мерцающая фонариками и поблёскивающая игрушками и дождём, стояла во всей красе в гостиной, источая густой аромат хвойного леса. Миша, светясь восторгом, то и дело подходил к ней то с одной стороны, то с другой, чтобы рассмотреть замысловато расписанные шары и детали стеклянных зверушек. Он по-прежнему находился в том же радостном возбуждении, что и накануне, когда вынимал все эти сокровища из коробок, подавал матери, чтобы она повесила их повыше, или же с сосредоточенной осторожностью сам надевал их на нижние ветки. Ожидание праздника было для него уже праздником.

– Мам, а Дед Мороз когда придёт? А можно, я не лягу спать, пока он не придёт? А Дед Мороз обязательно принесёт мне подарок?

Гладившая тут же, в гостиной, Марта рассеянно отвечала на бесчисленные сыновние вопросы. Внутренне она вся будто сжалась в комок, спряталась, как улитка прячется от опасности в свой домик или как сворачивается в колючий неприступный клубок ёж. Вчера она наряжала ёлку с таким настроением, как если бы собирала похоронный венок. Она устала, и меньше всего ей сейчас хотелось возиться с нескончаемым потоком рубашек, кропотливо обходя утюгом пуговицы, заутюживая складочки у манжет.

Они услышали, как в квартиру вошёл Борис.

– Папа пришёл! – Миша устремился в прихожую.

Господи, что она делает?! Ещё каких-то пару месяцев назад она и представить не могла, что всё, чем она счастлива – её дом и семья – будет снесено ураганом внезапной страсти. Это одновременно убивало и пугало её, но и наполняло какой-то новой, незнакомой силой.

Она никому и словом не обмолвилась ни о своей новой любви, ни о сумасшедшей идее переезда в Париж. Не то, чтобы она боялась осуждения или возмущённых упрёков – нет, просто ей не нужны были ничьи слова. Кто бы что ни сказал по этому поводу, это были бы всего лишь пустые разговоры, которые не имели для неё никакого значения.

И всё же одному человеку рассказать обо всём было необходимо. Борис по-прежнему находился в безразличном неведении, продолжая вести свою всегдашнюю удобную и приятную жизнь. В том, что во многом этот счастливый комфорт созидался неустанными трудами жены, он давным-давно перестал отдавать себе отчёт. Так человек не замечает и не ценит своё здоровье – ровно до тех пор, пока оно вдруг не даст сбой.

Они сели ужинать. Если б не болтовня Миши, любой бы заметил необычайную молчаливость, – каждый из супругов был погружён в собственные мысли. Неужели они и в самом деле дошли до той грани, когда, увидевшись после долгого дня, всё, что они могли бы сказать, так это только то, что им совершенно нечего сказать друг другу?

– Мама звонила, – Борис поднял глаза на жену и продолжал: – Хочет уточнить кое-что насчёт Нового года. Ты позвони ей – там, в основном, по вашей, дамской части.

Последние несколько лет они отмечали праздник по одному неизменному сценарию: вечером тридцать первого декабря ехали к родителям Бориса, где, пока Марта помогала свекрови нарезать салаты и накрывать на стол, Борис с отцом беседовали перед телевизором, где точно также из года в год мелькали всё те же нестареющие лица. Ближе к полуночи открывали шампанское, чокались под бой курантов, поглощали деликатесы. Часам к двум ночи, когда бытовые и политические темы оказывались исчерпанными, а телевизионные шоу на всех каналах как раз достигали кульминации, расходились спать.

Арина никогда не присоединялась к ним, несмотря на то возмущавшуюся этим, то увещевавшую мать. То она, весело отмахиваясь, сообщала, что уезжает, – как правило, куда-нибудь в Западную Европу, – то с озабоченным видом ссылалась на уже сговорившуюся компанию. «И то правда, – думала Марта, – что ей делать вместе с двумя счастливыми семейными парами?» Для неё самой, хоть и не ощущавшей особенной праздничности события, встреча Нового года всегда была пресловутым «семейным праздником», поводом собраться за нарядным, изобильным столом в уютном кругу. То, что праздник, собственно говоря, от обычного обеда отличался лишь чрезмерным количеством еды и шампанским, ей, воспитанной в подобных же традициях, даже в голову не приходило.

– Она мне не звонила, – машинально обронила Марта.

– Ну так позвони ей сама, – Борис пожал плечами.

И в комнате снова повисло бессмысленное молчание.

Неожиданно прозвенели боем часы, отсчитывая убегающее, тающее время. Сколько у неё ещё осталось этих драгоценных минут? Сколько ещё вечеров ей придётся проводить в одиночестве или в подобном скучающем молчании – просто вечеров в одном помещении с уже нелюбимым и, судя по всему, давно не любящим её человеком?.. Дней, состоящих из опостылевшей работы и кухонных хлопот, скрашивающих одиночество и тоску несбывшихся мечтаний, – пустых, сумеречных дней, похожих один на другой, как бусины на монашеских чётках, которые судьба перебирает своими пальцами? Без любви, без нежности, без тепла – тепла, которое возникает, только если ты по-настоящему дорог другому человеку, – и только ради вожделенной для миллионов незамужних созданий «галочки» социального статуса да никому не нужного гордо-горького заявления «я сохранила семью!»?..

– Я не хочу встречать Новый год, – негромко произнесла Марта.

Борис перевёл на жену непонимающий взгляд с бормотавшего очередные невесёлые новости маленького «кухонного» телевизора:

– То есть?

К счастью, Миша уже убежал обратно к ёлке, и можно было говорить без помех.

– Кому это нужно?

Эти слова слетели с её губ будто сами собой. Слетели – и застыли в тишине комнаты. Борис снова перевёл глаза с телевизионного экрана на жену, словно желая удостовериться, не ослышался ли он, и, наткнувшись на вызов, написанный на усталом лице Марты, в недоумении воззрился на супругу. Он ждал какого-то продолжения, но его не последовало.

– Ты о чём?

Голос его звучал спокойно, но Марта видела, как муж насторожился; растерянность вдруг проступила во всём его облике. Ещё можно было отступить: сказать, что ей просто надоело из года в год отмечать праздник одинаково, что хочется уехать, – и это тоже было правдой. С незапамятных времён ей хотелось встретить смену года там, где много-много снега и стоят высокие ели, укутанные им, как пухлым белым одеялом; где утром он розовый от восходящего солнца, а под вечер – сизый от спускающихся сумерек и совершенно восхитительно белый, незапятнанный, – такой, каким он может быть только где-нибудь в горах или далеко в лесу. Уехать туда, где Новый год – это настоящая зима, когда нельзя не поверить, что Дед Мороз в белой шубе до пят действительно промчится в санях, запряжённых тройкой лошадей… она помнила, что по русским преданиям он приезжает именно так, а вовсе не на оленях, одетый в куцую красную куртку. Уехать, чтобы привнести чуть-чуть волшебства в повседневность, ставшую утомительной.

Отступить, сказав, что накопилась усталость, что на работе – нескончаемый аврал да и дома – бесконечная круговерть всё тех же занятий. При всех своих недостатках Борис – человек добросердечный; пусть в итоге он всё равно настоит на соблюдении собственных интересов, но если ему пожаловаться, он проявит снисходительность и уж тем более не станет придираться к словам.

Но если не сказать ничего сейчас, то когда? Оставить всё, как есть, стиснуть зубы, сжать кулаки так, что ногти до крови вопьются в ладони, и перебороть свою страсть, а потом жить на пепелище, делая вид, что счастлива. Только себя-то не обманешь. Для государственной статистики они будут семьёй, для собственных душ – соседями.

Миша вырастет и радостно ринется в распахнувшиеся двери юности – только его и видели! – и не останется другого смысла в этом браке, кроме привычного удобства… ведь одиночество приходит, независимо от того, живёшь ты под одной крышей с кем-то или нет.

Значит, сказать всё равно придётся – сейчас или через неделю… какая разница? И Марта выбрала покончить со всем сразу. Разумом она этого не понимала, но душа её противилась двойной жизни, которая была не по ней.

– Борис… Я не хочу так больше жить, – она говорила медленно, будто физически взвешивая каждое слово. – Мы с тобой живём рядом, но не вместе… Мы ведь больше не любим друг друга…

Она удивилась, как все её бесконечные размышления и многочисленные выводы в итоге вылились в три короткие фразы. Она думала, что ей придётся долго подбирать слова, что-то объяснять, даже доказывать. И вот в очередной раз убедилась, что если суть дела уже обдумана, то и фразы складываются легко и точно.

Марта не знала, какой реакции она ждёт от мужа, – пожалуй, она вообще об этом не задумывалась; возможно, это ей было даже неважно. Борис выглядел, как человек, которого растолкали среди ночи встревоженными окриками и которому пытаются что-то втолковать, а он никак не может сообразить, что происходит, собраться с мыслями, понять, чего же от него хотят. Он открыл было рот, чтобы что-то произнести, но снова закрыл его, так, видимо, и не решив, что сказать. Недоверие, тревога, растерянность смешались у него на лице красочной палитрой. Несмотря на всю серьёзность момента, Марта не могла не отметить, усмехнувшись про себя, как комично выглядит при этом её муж – словно избалованный ребёнок, впервые получивший отказ и не могущий определить, как ему на него реагировать и что за всем этим последует дальше. А ведь Борис, – как, впрочем, и многие мужчины, – больше всего на свете боялся выглядеть смешным в чьих-то глазах!..

Некоторое время они сидели молча. Наконец, Борис произнёс:

– Что за чушь? Что с тобой?

– Это не чушь. И ты знаешь это лучше, чем кто-либо.

Но здесь Марта ошибалась. Любовь не была для её мужа необходимой составляющей счастливого брака, и уж тем более само это чувство имело для него совершенно другие критерии. То, что он ежевечернее возвращается в дом, где она ждёт его, материально заботится о ней и их ребёнке, давало ему повод искренне возмутиться: «Разве я тебя не люблю?». Ему не приходило в голову, что исполнение отцовских обязанностей – вовсе не следствие любви к матери его ребёнка, а домой его зовут те самые комфорт и уют, которые создаёт, в первую очередь, жена, а вовсе не желание поскорее обнять её, спросить, как прошёл у неё день, как она себя чувствует. И теперь страх перемен, в принципе присущий человеческой натуре, он путал со страхом потерять близкого человека.

Последние слова супруги испугали его: неужели Марта что-то знает о его развлечениях на стороне? Он принялся лихорадочно соображать, какую тактику поведения стоит выбрать: всё отрицать? Или изобразить раскаяние, попутно объясняя, что человек слаб, – очень слаб! – и порой обстоятельства складываются так, что не удаётся устоять перед искушением? Он зашёл осторожно:

– Почему я это знаю? Это ведь ты говоришь, а не я.

Марта снова подумала о том, к чему свелось их общение, о своём ощущении положения домработницы, а не любимой, о том, что ничего не знает о жизни Бориса вне дома и всех своих подозрениях, перешедших в уверенность после недавних слов Марка. Она мельком успела удивиться, что известие об изменах мужа почти не причинило ей боли, – так, обида, что старалась быть хорошей женой для мужчины, который в это время упивался чьим-то телом. И, конечно, подумала о том, что сейчас, когда она сама встретила другого человека, смысла в том, чтобы делать без любви что-то для того, кто и тебя не любит, она не может найти.

Она смотрела на мужа, понимая, что если начнёт сейчас всё это объяснять, они увязнут в спорах, выясняя, кто виноват и кто что кому должен; что он станет давить на неё, вынуждая признать себя виновницей всего, заставляя забыть о его собственных грехах, и всё, что она получит в итоге – осознание своего ничтожества, никчёмности и необходимости продолжать жить так, как этого хочет её муж. Но рано или поздно они всё равно придут к расставанию, так что лучше пусть это произойдёт спокойно, не отравляя потом воспоминания друг о друге ещё и той грязью, которая неизбежно польётся, начни они всё это обсуждать.

И она сказала только:

– Борис, давай не будем ссориться. Всё равно всё уже случилось. Лучше просто признаем очевидное.

Вдруг послышался звон бьющегося стекла и Мишин возглас. Позабыв о муже, Марта устремилась в гостиную. Сын с испуганно-растерянным лицом стоял рядом с разбитой вдребезги ёлочной игрушкой, которую он, видимо, случайно снял с нижней ветки, рассматривая. Марта подумала, что почти такой же вид только что был у отца этого ребёнка, что Миша – их сын, которого она собирается лишить отца, и что ничего ещё не потеряно, не сказано и по-прежнему можно свести разговор к усталости и нервам.

Она бросилась к Мише, убедилась, что тот не поранился, стала собирать осколки.

– Мамочка, прости, я нечаянно, – лепетал Миша.

– Всё хорошо, родной, – она улыбнулась, давая понять, что не сердится.

Борис стоял в дверном проёме. Удостоверившись, что пострадавших нет, и что жена, как обычно, уже восстанавливает status quo, он ушёл. И Марта, проводив его взглядом, поняла, что была права, не став объяснять мужу, что же всё-таки не так в их семейной жизни.

 

19

Кубики льда медленно таяли на толстом дне пустого стакана. Борис рассеянно наблюдал, как бывшие ещё полчаса назад ровными и гладкими, они истекают водой и становятся похожи на остовы давно затонувших кораблей. Он подумал, что, наверное, слишком быстро выпил виски, хотел налить ещё, но вставать было лень. Напротив дивана, на котором он сидел в одиночестве, как обычно, мельтешил картинками телевизор; Борис перевёл было на него глаза, но сосредоточиться на происходящем на экране ему так и не удалось. Машинально он снова взял с журнального столика стакан, увидел, что тот пуст, и поставил обратно.

Бесцельным взглядом он обвёл гостиную. Почти механически отметил, что всё ещё стоявшая в углу ёлка слегка покосилась в удерживающей её подставке, и это усилило подступившее впервые в жизни чувство собственного одиночества и заброшенности – как эта никому не нужная новогодняя ёлка. Все праздники уже давно прошли, отзвучали поздравления, отгремели салюты, а она так и осталась каким-то нелепым артефактом.

В тот вечер, когда жена заговорила об их чувствах и отношениях, – собственно, как он теперь понимал, она лишь вслух подытожила свои размышления, – он не поверил, что Марта могла говорить всерьёз. Убедившись, что дело не в том, что жене вдруг стало известно о каком-то из его романов, он успокоился. Без малого десять лет спокойного супружества – о каких «любишь – не любишь» может идти речь? Что ж, женщинам это так свойственно – рассуждать о своих чувствах, о чувствах своего мужчины; они, бедняги, придают всему этому такое значение! Ну да что с них взять… Наверное, и Марте вдруг стало не хватать всей этой чепухи, которую принято называть «романтикой» – еда при свечах, прогулки, беседы о всякой ерунде. И, мысленно пожав плечами, он решил, что на праздниках обязательно найдёт время сходить с ней вдвоём в какой-нибудь уютный ресторанчик, – в конце концов, почему бы и нет, он ведь ходит в рестораны с друзьями или женщинами, можно подарить подобное развлечение и жене. Он даже не сомневался, что те две короткие фразы, произнесённые женой, не имели под собой ничего существенного.

В том, что он ошибся, Борису пришлось убедиться в тот же вечер, когда Марта осталась спать на диване в детской. Подобный поворот дела застал его врасплох; Борис даже не решился на откровенную беседу с взбунтовавшейся ни с того ни с сего женой.

И в одночасье всё переменилось. Марта, вроде бы, точно так же приходила после работы домой, отводила в сад и забирала Мишу, что-то готовила, что-то мыла или убирала. Но в то же время её присутствие в квартире совершенно перестало ощущаться. На мужа она не поднимала глаз и не заговаривала с ним; его больше не ждали заботливо накрытый стол с его любимыми блюдами, тщательно выглаженная одежда в шкафу, свежая постель в спальне. Вся она, вся её личность словно спрятались в некий невидимый, но очень прочный кокон.

А Борис, с присущим ему эгоизмом, вместо того чтобы попытаться поговорить с женой и хотя бы выяснить, что же всё-таки происходит, встал в позу обиженного ребёнка. Приходя домой, он, насупившись, молчал, раздражённо швыряя посуду в раковину или вещи – на диван. А то и вовсе возвращался, когда все уже спали.

Если бы его спросили, чего он ждёт, он вряд ли смог бы ответить вразумительно. Он искренне считал, что с ним обходятся несправедливо, а задуматься о том, нет ли в чём-то его вины, ему и в голову не приходило.

А дальше события развивались как в дурном сне. За несколько дней до Нового года, придя домой, вместо голосов жены и сына и горячего ужина он обнаружил безмолвную квартиру и холодную кухонную плиту. Марта подала на развод, и они с Мишей переехали к её родителям.

И вот уже три недели как Борис вёл этакую холостяцкую жизнь. Правда, на поверку оказалось, что в настоящей холостяцкой жизни для него не так уж много плюсов. Неубранная квартира выглядела неприветливо и производила впечатление чужой, готовая еда из магазина быстро стала казаться одинаково безвкусной, а порой докучавших ему своей болтовнёй жену и сына сменила гулкая тишина, какая наступает после ухода шумной толпы гостей.

Дни стали какими-то пресными. Всё, что раньше заполняло их и приносило удовлетворение или удовольствие, – работа, спортзал, встречи с друзьями или шашни с женщинами, телевизор – вдруг потеряли привлекательность. Главным и незаменимым компонентом, благодаря которому он чувствовал себя так комфортно, была его жена и тот надёжный тыл, который она создавала своими любовью и заботой.

Он никак не мог осознать, что жена ушла от него – настолько внезапно всё произошло. Он даже не сказал ничего своим родителям – он просто-напросто не представлял, что станет отвечать им, ошарашенным новостью, на расспросы. Он по-прежнему не мог решиться откровенно поговорить с Мартой – он боялся, что она назовёт ему список причин, по которым, по её мнению, их брак больше не может существовать, но даже это было не главное.

Мысль о том, что жена могла встретить другого мужчину, приводила его в ужас. Он старался рассуждать трезво, сам себе перечисляя доказательства того, что это невозможно, – ведь Марта всё свободное время посвящала семье. Но кто разберёт этих женщин! Они могут внушить себе, что влюбились в едва знакомого человека, – чуть ли не в первого встречного, – что это и есть любовь их жизни и, не моргнув глазом, разрушить всё, что имели до этого.

Как и многие мужчины, Борис внутренне весь содрогался от одного сознания того, что кто-то ещё мог обладать его женщиной, – не говоря уже о том, что для неё самой этот факт был настолько важен, что она решилась на расставание.

Трель телефонного звонка разорвала тишину. Это была Арина. Несколько дней назад она вернулась из весьма продолжительного новогоднего путешествия. По традиции по возвращении она приезжала с гостинцами к родителям, и Борис с Мартой присоединялись к компании, чтобы послушать новые впечатления сестры да и просто всем вместе поболтать за бокалом вина. Бориса не особенно занимали рассказы Арины, но Марта слушала золовку с жадным вниманием, время от времени обращая к мужу молящий взор: «Давай, и мы туда поедем?».

– Что происходит? – сестра, не успев поздороваться, бросилась в атаку. – Родители сказали, вы не встречали с ними Новый год и вообще не приезжали! – И она продолжила взволнованно перечислять всё то, что выглядело сейчас, как улики, неопровержимо обрисовывающие свершившееся преступление. Где преступник – это он.

Старшая сестра всегда, несмотря на свою любовь к нему, вызывала какой-то страх своей проницательностью, умением видеть его насквозь. Он никогда не мог и не умел скрывать от неё правду – ни в детстве, ни потом: что бы он ни пытался плести, под её пристальным взглядом не оставалось ничего другого, как говорить правду.

Часто она потом сама выгораживала его перед родителями, что-то для них сочиняла или умело скрывала проступок брата, но сама Арина всегда знала о нём всё.

– Марта ушла… – Он сам удивился, какой болью отозвались эти два слова. И по внезапной тишине на том конце телефонного провода понял, что то, как они были произнесены, уже сказало сестре многое.

– Ты… она узнала что-то о твоих?.. – Арина не договорила, напряжение повисло на кончиках её слов.

– Не знаю…

– То есть как это – не знаешь? Вы разговаривали? Как она объяснила это?

– Она просто ушла… молча… может, что-то и знает… мне кажется, она меня больше не любит…

Недели одиночества и молчания, помноженные на выпитый виски, вдруг прорвались жалостью к себе, обидой на то, что судьба так несправедливо обошлась с ним.

– А сам-то ты любишь её? – голос Арины звучал спокойно и как-то грустно.

– Да что ты такое говоришь?! Кого же мне ещё любить, как не её?

Сестра молчала, но даже несмотря на то, что их разделяли километры и он не мог видеть её лица, Борис понял, что сейчас она смотрит на него тем самым взглядом, что и в детстве, заставлявшим враз замолчать, когда он, пытаясь в очередной раз скрыть от неё какую-то шалость, напускал на себя невинный вид и сочинял какие-то объяснения.

Он хотел сказать, что все эти женщины, с которыми у него были романы, ничего для него не значат, что Марта – единственная, кого он любит, что связи на стороне необходимы мужчине, чтобы ценить свой брак, – словом, всю ту чушь, что принято нести в подобных случаях, когда тебя поймали с поличным. Но разница была в том, что сейчас он говорил не с женой, которую можно было бы легко убедить в том, во что она и сама хотела бы верить, а с лицом незаинтересованным. Кроме того, несколько лет назад Арине и самой пришлось пережить измену мужа, которого она любила всей душой. Тогда, даже несмотря на всю её силу духа и умение держать себя в руках, сестра не могла скрыть, как тяжело переживает она всё происходящее, и Борис, будучи свидетелем, мог только догадываться, что же на самом деле происходит у неё в сердце.

Внезапно ему стало жаль не только себя, но и сестру, и даже Марту; он подумал, что их сын теперь будет лишён семьи, – и сразу же решил, что не отдаст его. Пары алкоголя мешали объективно смотреть на вещи; о том, что прежде всем, что касалось Миши, занималась, в основном, жена, он даже не подумал. Чувство вины смешалось с обидой и с тоской.

Арина тоже не знала, что ещё сказать. Если бы Марта хлопнула дверью после ссоры, если бы хоть что-то сказала мужу перед своим уходом – но она просто исчезла, бесшумно, как солнечный зайчик, – и остался только серый день. Если человек, прежде чем уйти, не высказывает претензий, не задаёт вопросов, ничего не выясняет, значит, он уже и так всё для себя решил; ведь если ответ на вопрос ничего не изменит, каким бы он ни был – есть ли смысл его задавать? А учитывая, что от Марты не было вестей уже почти три недели, становилось очевидно, что ничего обсуждать она не собирается. Но в голосе брата звучали такая непривычная горечь, столь несвойственная ему неуверенность в себе и даже какой-то страх, что вместо этого Арина произнесла:

– Но может быть, ты всё-таки попробуешь поговорить с ней? Если ты даже не знаешь из-за чего она ушла… Всегда можно что-то исправить.

Она тут же мысленно выругала себя за последнюю фразу. Что за бред она несёт? Увы, слишком часто в её жизни возникали такие ситуации, когда уже ничего нельзя было ни изменить, ни поправить, ни вернуть.

И похоже, у брата сейчас дело складывается именно таким образом. Тишина на том конце телефонного провода дала ей понять, что и Борис – пусть смутно, неосознанно – тоже чувствует это.

– Я не знаю, что сказать ей… А если она… что-то знает и теперь злится и не может простить?

Арина подумала, что если бы проблема заключалась только в этом, можно было бы только порадоваться и не волноваться по поводу прочности семейного союза младшего брата.

– Вот и поговори с ней, – подбодрила она. – Вы же взрослые люди, неужели нельзя спокойно всё обсудить?

Арина снова почувствовала, что говорит не то, – но в конце концов, когда пытаешься успокоить человека, какое имеет значение, правду ты говоришь или нет, – а Борис явно совсем расклеился.

– Ох… Ариш, а может, ты с ней поговоришь?

И Борис принялся уговаривать сестру. Он ни за что не признался бы в этом себе, но он боялся встречи с женой. То, как она ушла, было красноречивее любых слов и, не желая убедиться в своих худших опасениях, он просто прятал голову в песок, как страус, который при этом полагает, что если он не видит опасности, то значит, её и не существует. Он хотел, чтобы всё снова стало, как было. Как и большинство людей, оказавшихся в подобной ситуации, он не понимал, что его потому и оставили, что то, как это было, перестало устраивать инициатора разрыва. И сейчас Борис ухватился за возможность вернуть в своей жизни всё на свои места через посредничество сестры, как утопающий – за пресловутую соломинку.

– Что ж, – вздохнула та после долгих уговоров, – по крайней мере, я буду знать, что сделала для тебя всё, что могла.

 

20

Мелкий и колючий снег сеялся из серого неба, превращаясь в серую слякоть на тротуаре. Сырой, промозглый день уже начинал растворяться в раннем зимнем вечере. Марта поправила шарф, словно желая спрятаться в него от непогоды, и зашагала быстрее.

Она шла на встречу с Ариной. Несколько дней назад, к её великому удивлению, золовка позвонила ей и сказала, что хотела бы встретиться и просто поговорить. Несмотря на то, что женщины всегда были в прекрасных отношениях, они никогда не были близки. Не было задушевных бесед на кухне или посиделок на даче, когда все уже легли спать и только две подруги, вдыхая напоённую ароматами ночь, всё не могут наговориться. Да и общих тем для обсуждения у них почти не было.

Марте всегда казалось, что они очень разные. Громкий голос и шумные манеры Арины, – о её появлении становилось известно ещё до того, как она показывалась, – казались ей грубоватыми. Марта не понимала и образа жизни мужниной сестры, вмещавшего в себя постоянное посещение всевозможных мероприятий и общественных заведений. Ей, привыкшей к однообразию, где сценарий каждого следующего дня ничем не отличается от предыдущего, в водовороте событий, в котором вертелась Арина, виделась какая-то бессмысленная суета. Да и бурная личная жизнь, в последние годы ставшая, к тому же, общественным достоянием, заставляла её лишь мысленно пожимать плечами в недоумении.

Разумеется, ей было очевидно, что дело не в желании соскучившейся подруги свидеться. Арина подчёркнула, что хочет просто пообщаться, но Марта не сомневалась, что речь пойдёт об их разрыве с Борисом. Тон золовки был, как всегда, дружелюбным, да Марта и сама чувствовала, что не должна отказывать в этой просьбе.

Она толкнула дверь кафе. По иронии судьбы, это оказалось то самое заведение, где она ждала звонка Марка в день открытия выставки, – видимо, Арина выбрала его, поскольку это было недалеко от места её работы. В тепле освещённого зала Марте сразу стало как-то спокойнее.

Арина уже ждала её. Молодая женщина сидела за лучшим столиком у окна в дальнем конце зала… «И как она умудрилась заполучить его?»… держа в длинных пальцах тонкую дымящуюся сигарету. Завидев Марту, она, широко улыбаясь, помахала ей свободной рукой.

– Симпатичное местечко, правда? Иногда захожу сюда по дороге из галереи. Здесь и рабочие вопросы как-то проще решаются. Я всегда говорю: хороший кофе – уже половина успешной встречи! – Она по-прежнему улыбалась, но в глубине её внимательных глаз улавливалось некоторое напряжение.

– Да, особенно в такую погоду, – Марта кивнула в сторону оконного стекла, за которым снег уже наполовину смешался с дождём. «Какой мудрец сказал, что люди должны быть благодарны переменам погоды за неиссякаемую возможность начать с чего-то разговор?»

Они сделали заказ, обменялись ещё несколькими ничего не значащими фразами. Обе знали, зачем они встретились. Марта ждала, когда золовка заговорит о главном. Она успела обдумать возможные варианты этой беседы и понимала, что уже ничьи слова, никакие доводы не изменят её решения. В том месте её души, где столько лет жила любовь к Борису, сейчас зияла серая пустота. Не рана и не пепелище – лишь ровное безжизненное пространство, где словно никогда и не существовало ничего. И эта определённость сейчас придавала ей спокойствия.

Арина зажгла ещё одну сигарету, затянулась. Движения её были изящными и какими-то выверено точными. Неброский, продуманный макияж, крупные часы, матово поблёскивающие на запястье драгоценным металлом, тонкая кашемировая водолазка – всё это в совокупности создавало элегантный и невероятно гармоничный образ. В который раз Марта ощутила лёгкий укол зависти: ну почему она так не умеет? Ведь золовка не отличается красотой, а выглядит при этом – как модель с обложки дорогого журнала. И тут же она вспомнила слова Марка о том, что женщина сама в первую очередь должна чувствовать себя красивой; о том, что окружающие воспринимают только её самоощущение – и больше ничего. Вспомнила его слова о том, что сама она не должна забывать об этом, и тут же – о своём обещании помнить. Как обычно при мысли о мужчине, от страсти по которому она уже который месяц сходила с ума, у неё сжалось сердце, и она поспешно опустила глаза.

– Что там мой братец натворил?

Тон Арины был каким-то грустным, а глаза смотрели так внимательно, словно хотели прочесть все мысли собеседника. И поскольку Марта молчала, Арина продолжила:

– Я, конечно, понимаю, что лучше, чем вы сами между собой, никто не разберётся, но раз уж Борис свалял такого дурака, что до сих пор не поговорил с тобой обо всём откровенно, приходится старшей сестре выступать посредником. Прямо как в школе, – вздохнув, добавила она с улыбкой, стараясь немного погасить тем самым серьёзность момента.

Повисла пауза. Арина продолжала курить, не отводя испытующего взгляда от Марты, а та, в свою очередь, смотрела так, словно обдумывала услышанное. Наконец Марта произнесла:

– Скажи, с тобой когда-нибудь было так, что ты вдруг понимаешь, что тебя больше ничего не связывает с человеком, а сам факт, что ещё недавно он был самым близким и родным, кажется нелепостью? – она словно размышляла вслух.

– Почему же не было – было… – Арина будто осторожно делала ответный ход в шахматной партии, отвечая на вопрос ровно столько, сколько достаточно для того, чтобы сказать «да» или «нет».

– Когда понимаешь, что вам совершенно нечего сказать друг другу, что вы просто проводите вечера в одном помещении. И когда осознаёшь, что одиночество – это и в самом деле — состояние, не имеющее отношения к физическому присутствию других людей.

– И давно ты так чувствуешь? – в тоне Арины слышалось некоторое недоверие: не то чтобы она сомневалась в правдивости собеседника, но как будто услышанное казалось ей нереальным.

– Не очень.

Помолчали. Арина неторопливо принялась за принесённый салат, Марта помешивала сахар в кофейной чашке.

– Но всё-таки… Не хочу, чтобы это выглядело, как будто я лезу не в своё дело, но если бы люди разводились из-за каждого кризиса или охлаждения в отношениях… У всего есть причина, которую можно хотя бы попробовать устранить… Ведь что-то произошло, не так ли?

От проницательного взгляда умной женщины не укрылось, как на последней фразе в лице Марты что-то дрогнуло, но будучи заранее настроена, что всё дело – во вдруг выплывшей одной из историй брата, она неверно истолковала этот жест и продолжала:

– Все мы несовершенны, и Борис – тоже. Я знаю – как бы заезженно ни звучала эта фраза – ты всегда была идеальной женой. Увы, мужчины – они не такие, как мы. Часто не понимают, чего хотят, не думают о последствиях своих поступков, да и само понятие «любовь» у них не похоже на наше… Но и, в отличие от нас, они не разрушают семью под влиянием порыва.

Она подумала, что, в отличие от женщин, мужчины и создают семью гораздо реже под влиянием порыва; дольше обдумывают этот шаг, взвешивают все «за» и «против» и решаются на брак, только будучи уверенными, что построенный корабль продержится на плаву десятилетия, а не один сезон. Правда, исторически сложилось так, что общество выставляло им гораздо меньше условностей в этом отношении, и быть холостяком никогда не считалось зазорным; тогда как ещё до недавних пор женщине, чтобы стать более-менее полноценным членом общества, было просто необходимо выйти замуж.

Арина удержалась от ироничной усмешки – она и сама давно потеряла веру в идеалы, к которым сейчас взывала, – и снова обратилась к Марте:

– Вы ведь всегда прекрасно ладили. И любили друг друга. И Мише нужны вы оба. Если ты по какой-то причине не можешь поговорить с Борисом, может, я могу как-то помочь в этом?

– Зачем? Всё кончено.

В тоне Марты не было ни капли пафоса. Эти слова не были произнесены ни с видом страдальческим, ни с горделиво-упрямым. Никаких нарочитых эмоций, подчёркивающих отношение к ситуации и призывающих поговорить о ней. Арина подумала, что, видимо, золовка и в самом деле очень серьёзно относилась к мужу, если известие о его измене так отвратило её от него. Она вспомнила, как и сама когда-то оказалась в подобной ситуации. Нынешнее спокойствие Марты, почти безжизненное, утвердило её в первоначальной мысли, что уже ничего не исправить, и всё же она предприняла последнюю попытку, решив зайти с другой стороны – самой важной для женщины.

– Марта, скажи честно – можно не мне, не вслух – скажи себе: Борис тебя любит?

И ещё до того, как Марта это произнесла, Арина прочла эти слова у неё на лице:

– Нет, и не уверена, что всерьёз любил, но для меня это теперь совсем не важно, – грусть и разочарование звучали в её голосе… но – ничего больше. – Я действительно любила Бориса – всей душой… И мне кажется, это никогда не закончилось бы, если б я чувствовала, что нужна ему так же, как он мне, – Марта снова как будто размышляла вслух. – Я ухожу, потому что невозможно любить человека, в котором разочаровалась.

– Если ты думаешь, что я тебя не понимаю, то очень ошибаешься! – Арина взяла сахарницу, сжала её обеими руками, словно ища поддержки у неё, как у талисмана. – Но ты также ошибаешься, если думаешь, что ты будешь счастлива одна. Не пойми меня неправильно, но ты – из того большинства женщин, которым, чтобы нормально жить, просто необходима семья. Им не нужны ни карьера, ни увлечения, ни достижения – ничего их не радует, если рядом нет мужа и детей, – Арина уже откровенно увещевала золовку, в отчаянии находя всё новые аргументы. – Пойми, если ты уйдёшь от Бориса, ты не сможешь быть счастливой, даже если вдруг сделаешь головокружительную карьеру, объездишь весь мир, займёшься йогой, снимешься в кино – что угодно… Ты всё равно будешь искать мужа – не просто мужчину, а мужа, чтобы заботиться о нём и рожать ему детей!

– Что ж, возможно. И наверное, я сейчас ошибаюсь, когда говорю, что всё дело – в разочаровании. Быть может, я бы никогда к этому не пришла; так и продолжала бы существовать, приспособившись и примирившись с тем, что имею. Но – и я даже не боюсь сказать тебе об этом – я встретила другого мужчину. Я не хочу думать о том, что всё это может оказаться недолговечным, что его чувства ко мне остынут; не хочу вспоминать о том, что ломать – не строить. Мне непросто, мне страшно, но я всё же склонна полагать, что у меня, по крайней мере, ещё есть шанс что-то исправить в своей жизни. Ну а неверность Бориса я теперь, получается, должна простить, раз плачу ему той же монетой.

Как ни было Марте грустно в этот момент, как ни снедали её одиночество и тоска по любимому человеку, стоило заговорить о нём, как ни пугала в очередной раз заглянувшая в лицо неизвестность, она не удержалась от улыбки – такой обескураженный вид был у золовки. Арина хотела что-то сказать, но очевидно, решила, что это бессмысленно, и промолчала – только во взгляде у неё теперь читалась какая-то мудрая печаль провидца, который наперёд знает, чем всё закончится, пока другие вдохновенно строят планы.

Марте стало неловко и она, всё так же улыбаясь, нарочито энергично произнесла:

– В конце концов, как бы ни сложилось у меня в дальнейшем, я не думаю, что это такая уж катастрофа – жить без мужа. Ведь есть женщины, которые счастливы и сами по себе – ты, например. У тебя нет мужа, зато есть всё остальное. Почему же другие настолько ограничены, что у них свет клином сошёлся на диване с подушками?

Глаза Арины оставались печальными; где-то в глубине их мерцал то ли вопрос, то ли сомнение.

– Я другая, – медленно выговорила она. – Не подумай, что у меня какая-то мания величия или мания собственной исключительности, но это так. Возможно, сложись моя жизнь иначе с самого начала, я бы такой не была, но что случилось, то случилось, и на все эти вещи я теперь смотрю совершенно по-другому… А может, – Арина приподняла левую бровь с видом человека, которому вдруг пришла на ум неожиданная идея, – а может, моя жизнь именно потому так и сложилась?.. – Она на несколько секунд задумалась. – Не зря же говорят, что именно характер человека определяет его судьбу, а не наоборот.

Арина умолкла. Она снова достала сигарету и, сделав первую затяжку, взяла свой кофе. Перевела взгляд на оконное стекло, за которым ветер по-прежнему швырял туда-сюда мокрый снег. Можно было подумать, что она враз потеряла интерес к разговору. Несколько минут она пила ароматный горячий напиток, приправляя его вкусом табака, о чём-то размышляя. Потом снова обратила взгляд к Марте.

 

21

– Когда я выходила замуж в двадцать лет, мне казалось, что я выхожу за лучшего человека в мире. Я ни секунды не сомневалась, что это – на всю жизнь. Я, конечно, знала, что браки, заключённые в этом возрасте, как правило, непродолжительны, но я была уверена, что наш случай – особенный. Увы, двадцатилетние ещё не умеют разбираться ни в себе, ни в людях, ни в жизни. И когда спустя год в нашей молодой семье всё уже стало совсем не так, как в день свадьбы, поначалу я ничего не поняла. Влюблённость, которую мы по неопытности приняли за любовь, прошла, и на освободившемся пространстве обнаружились рядом два совершенно разных человека – с разными взглядами на всё вокруг, интересами, целями. И наши жизни, как встретившиеся поезда, прогрохотав друг мимо друга, стали стремительно разбегаться в разные стороны. Тогда я как раз начала активно участвовать в работах музеев и выставок; мир искусства, который я осознанно избрала своей профессией, поглотил меня окончательно. После занятий в университете я неслась то на подготовку очередного открытия, то на семинар, то в чью-то мастерскую – познакомиться с художником и тем, как он создаёт свои произведения. А вечером, переполненная впечатлениями и эмоциями, возвращаясь домой, находила там скучающего молодого человека, рассеянно глядевшего в телевизор или листавшего какой-то журнал. Мы садились ужинать и я восторженно изливала на него всё, что накопилось за день, даже не замечая, что он едва слушает меня. И вот в один из таких вечеров прямо посреди моей тирады он произнёс с оттенком раздражения: «Зачем ты всё это рассказываешь мне? Мне это совсем не интересно». Я помню, что больше всего тогда я удивилась собственной реакции. Ни обиды, ни боли, ни даже негодования. Только облегчение, как у внезапно прозревшего человека. Я вдруг осознала, что же было с нами не так последние полгода: мы стали чужими людьми, у которых нет совсем ничего общего. Разумеется, общего у нас и с самого начала было немного – просто мы были не в состоянии это заметить, сбитые с толку влюблённостью и юношеским максимализмом. Хотя сейчас я понимаю, что всё лежало на поверхности: моя увлечённость будущей профессией казалась ему глупостью; сам же он никуда, что называется, не рвался, – не удивлюсь, если он и сейчас работает там же, что и пятнадцать лет назад, и даже в той же должности. В свободное время ему никуда не хотелось идти – тогда как я не могла усидеть дома. И когда гормональные бури – или чему там приписывают всю эту эйфорию – улеглись, не осталось ничего. Спустя ещё пару месяцев мы развелись. О, не смотри так грустно, – засмеялась она в ответ на выражение лица Марты. – Тогда это вовсе не было ни трагедией, ни даже особенной неприятностью. Напротив, у меня появилось ощущение, что я просто перевернула страничку в жизни, как в книге, и стала жить дальше.

Арина выглядела довольной, погрузившись в воспоминания юности.

– Получив обратно свою свободу, я с удовольствием занялась работой и развлечениями. Об этом коротком браке вспоминала лишь как о недоразумении, простительном и безобидном. Жизнь расстилалась впереди мягким разноцветным ковром, и не было причин предполагать, что на пути не случится более интересных встреч. И они, разумеется, случались, – она снова улыбнулась. – И лёгкие увлечения, и глубокие чувства; и эйфория, и страдания – всего этого хватало. Замуж я особенно не спешила: второй раз, решила я, это уж точно будет обдуманно, взвешенно, по-настоящему – чтобы и в самом деле: и в горе, и в радости, «пока смерть не разлучит». И когда в очередной раз оказывалось, что я обозналась и это – не «мужчина моей мечты», я, как бы мне ни было на тот момент тяжело это осознавать, не унывала. Мне казалось, что во всём этом есть смысл. Что только наделав ошибок, познав разочарования, я смогу оценить того самого человека, которого – я в этом не сомневалась – судьба приберегает для меня.

Арина снова сделала паузу; взгляд её потемнел. А когда она снова заговорила, её голос, только что ещё звучавший игривым весельем, наполнился горечью.

– И это случилось – я встретила его. К тридцати с лишним годам я уже научилась неплохо разбираться в людях, и понять, кто что собой представляет, не составляло большого труда. Но и, наученная горьким опытом, выводы я делать не торопилась. Присматривалась к нему, к его характеру, к складу ума; анализировала слова и поступки – словом, на ухаживания реагировала сдержанно… хотя, признаться, это стоило мне некоторых усилий. Устав ошибаться, я предпочитала подождать – и с оценкой его чувств ко мне, и со своими собственными. Я и раньше не особенно верила словам – только делам, поступкам. А все его поступки говорили только об одном: как важна, как дорога я ему. Что ему нетрудно поступиться ради моего удобства своим. Что ему хочется меня порадовать просто так. Что ему важно, чтобы у меня всё было в порядке. Ну и, разумеется, что ему очень хорошо со мной. И чем дольше я наблюдала, тем больше убеждалась, что на этот раз – всё по-настоящему. Что можно не бояться. Что я не зря пережила всё, что было до нашей встречи, потому что теперь могу отличить подделку от произведения искусства.

Марта попыталась вспомнить второго мужа Арины. Она почти совсем не знала его. Свадебного торжества не было – вместо этого молодожёны укатили куда-то то ли на Сейшелы, то ли на Мальдивы. Они виделись потом буквально несколько раз на семейных праздниках. Внешне он не особенно нравился ей – слишком тощий и смуглый, – Борис иногда подшучивал над сестрой, не на Кавказе ли та нашла себе мужа, – с резковатыми чертами лица – он не вписывался в её представления о мужской красоте. Но зато Андрей всегда производил впечатление человека, живущего в гармонии и с собой, и с окружающим миром. Улыбчивый, общительный, всегда находивший, что сказать собеседнику приятного. Марта также никогда не слышала, чтобы он хоть о ком-то отзывался плохо, – казалось, он умеет в каждом находить хорошее, как бы далеко оно ни было запрятано. И всё время, как бы ни проходило мероприятие, они с Ариной были рядом. Он то и дело обнимал её за плечи, а то и брал за руку; а их взгляды, обращённые друг к другу, были полны тепла и счастья. Однажды на даче Марта случайно увидела, как, незаметно сбежавшие от общего веселья, они, словно старшеклассники, целовались за деревом в саду. И когда спустя какое-то время Борис сказал ей, что сестра разводится, для неё это было почти что потрясением.

– Я была счастлива без малого два года, – продолжала Арина. – И даже, грешным делом, стала подумывать, не ошиблась ли я в своём призвании, и так ли уж нужна мне моя горячо любимая работа. Я старательно вживалась в роль образцовой жены. Домашние дела меня по-прежнему тяготили, но ради любимого мужа я готова была и стоять у плиты, и менять пелёнки младенцу – ведь он всё время твердил, как хочет ребёнка. Кошмар… – добавила она как бы про себя, покачав головой.

Марта не поняла, к чему именно относилось это определение – к женским ли обязанностям, к тому ли, что золовка поражалась, как ошибалась в себе, или же к ситуации со своим браком в целом, – но спрашивать не стала.

– Он уговорил меня бросить курить, – Арина снова достала сигарету. Было похоже, что воспоминания оказались для неё тяжелее, чем она сама того ожидала. – Переживал о моём здоровье… – Она затянулась; запрокинув голову, выдохнула дым. – И о здоровье нашего ребёнка. Словом, ничто, – я клянусь! – ничто не предвещало… Разумеется, отношения не могут оставаться одинаково страстными всё время, так что это я при всём желании считать за улику не могу…

Она говорила отрывисто, продолжая дымить сигаретой, а Марта смотрела во все глаза. Никогда золовка не делилась с ней своим сокровенным и никогда не давала повода хотя бы заподозрить, что у неё в жизни что-то неладно. Арина сейчас словно сняла с себя защитный панцирь и впервые Марта увидела, что та – такая же хрупкая и ранимая, как и любая женщина.

– Однажды летом я проснулась необычно рано. Солнце уже взошло и его лучи заглядывали прямо к нам в окно. Вставать не хотелось, и я просто наслаждалась ясным утром без единой мысли в голове. Через некоторое время я решила взглянуть на часы, протянула, не глядя, руку к ночному столику и взяла телефон мужа. И как раз в этот момент его экран засветился – получено сообщение. Мне никогда в жизни не приходило в голову заглядывать в телефоны своих мужчин: я вообще никого никогда не проверяла, а уж Андрею и подавно – доверяла слепо. Сама не знаю, что руководило мной, моим пальцем, который нажал «посмотреть»… Я глазам своим не поверила. Это было сообщение, полное любви, нежности, заботы и тоски. Таких не пишут, будучи в мимолётной связи, поверхностных отношениях. Такое могла бы написать жена, которая ждёт мужа с войны, – не знаю, как объяснить… Я читала и перечитывала, не в силах поверить. Голову будто сдавил стальной обруч, дыхание перехватило – я оцепенела, так и застыла с этим телефоном в руке. Ничто, ничто не сходилось!.. Как, откуда, почему – вопросы сыпались и плясали в моем уме, как кубики «Тетрис», нагромождаясь в кучу, которую невозможно разобрать. Я смотрела на спящего рядом мужа, в ужасе осознавая, что вся моя жизнь с ним – совсем не то, что я себе представляла.

Некоторое время Арина молчала, словно собираясь с мыслями. Чувствовалось, что даже сейчас, спустя несколько лет, эту сцену она по-прежнему переживает почти так же остро. Успокоившись, она закончила свой рассказ:

– Он не стал ничего отрицать. Но и виноватым себя не считал. Говорил, что когда в семье несколько детей, это не значит, что родители не любят их всех одинаково, – и переносил эту теорию на всех остальных людей. Говорил, что не хочет делать мне больно, что любит меня. Этот взгляд, по-прежнему полный нежности, выворачивал мне душу наизнанку, но когда я думала, что точно так же он смотрит на другую, произносит те же слова… И что всю оставшуюся жизнь я буду терзаться мыслями, не дарит ли он счастье очередной прекрасной душе… Знаешь, – добавила Арина, – принято считать, что для того, чтобы ладились отношения с людьми, нужно всегда начинать с себя – и искать причину неудач в себе. Я честно пыталась сделать это. Но когда, перебрав все возможные варианты собственных ошибок и недостатков, причины я так и не нашла, я поняла, что схожу с ума. И что ничего не исправить, поскольку исправить другого человека – невозможно.

После короткой паузы она продолжила:

– И тут я осознала, что в очередной раз наступила на те же грабли. Что никакого «того самого», с которым вы созданы для того, чтобы оберегать друг друга от жизненных невзгод, просто-напросто не существует. И как будто что-то сломалось у меня внутри…

Вопреки сути прозвучавшего, сказано это было спокойным, будничным тоном. Арина не пыталась вызвать сочувствие или пробудить любопытство – просто констатировала свершившийся факт.

– И уже давно я отношусь к мужчинам, можно было бы сказать – потребительски, если бы не то обстоятельство, что материально я ни в чём не нуждаюсь. Но я больше не забиваю себе голову всякими возвышенными представлениями – просто беру то, что мне нравится, так сказать… ну если желания совпадают, конечно.

Обе женщины молча допивали по второй чашке кофе, задумчиво глядя друг на друга. Потом Марта с некоторой растерянностью спросила:

– Но зачем ты тратишь на них своё время, если ничего не чувствуешь?

Арина удивлённо подняла бровь:

– Я не трачу на них время. Я провожу его по своему усмотрению, только и всего. Получаю то, что они могут мне дать, зато больше не расходую силы в безуспешных попытках добиться того, на что они, как я поняла, не способны в принципе. – Она улыбнулась. – И сейчас мне хорошо. Это, разумеется, не так ярко, как любовь, но зато гораздо безопаснее для нервной системы!

И она звонко рассмеялась своим заразительным смехом; вместе с душевным равновесием жизнерадостность снова вернулась к ней.

– Но ты – что ты будешь делать? Он знает, что ты ушла от мужа? Предложил переехать к нему? – не любопытство, но беспокойство звучало в её низком голосе.

– Да, я скоро уеду к нему. Он ждёт меня. – И, отвечая на немой вопрос в глазах собеседницы, добавила: – Он ждёт меня в Париже, он там живёт.

Арине не понадобилось много времени, чтобы сложить два и два. Задав ещё несколько вопросов, она вздохнула:

– Что ж, не мне судить тебя – я и сама была неравнодушна к нему… правда, не позволила себе потерять голову. Непростой человек – талантливые люди редко бывают просты… – Она сделала знак официанту. – Я от души надеюсь, что тебе удастся приручить его.