- Ты оставил у меня в варьете мешок фальшивых баксов, - сказал Юра.
- Ничего подобного, - возразил родственник. - Там были и настояшие. Все, как в жизни. Зато на фальшивых был мой подлинный портрет. Скоро такие сотни станут раритетом и пойдут за штуку. Драка была?
Несколько мгновений Юра пытался сдерживаться, потом не выдержал и расхохотался:
- Была. Скромненькая такая драчка, интеллигентная, но была. Баксы-то почти идентичные, кроме портрета, пока разобрались - поотдавили друг другу ноги и губную помаду.
- Ты там у себя объявление повесь, - сказал родственник, - что у пострадавших через целование моих портретов я готов их выкупить по номиналу. Конечно, меня не будет дома, но пусть знают наших. Непострадавшим на пиво и так хватит, если ума хватило не выплеснуть его вместе с ребенком.
- А если нашелся такой умный, что уже пришел? - меланхолично спросил Павел, доставая из кармана объемистый пакет, - и принес с собой все, что удалось сгрести с полу? Что ему делать со своим счастьем?
- Да,- встряла Елена. - Почему у всех счастье, а у меня нет? А кто тебе подал идею насчет варьете?
- Продал, - грустно сказал родственник, глядя на знакомый черный пакет. - Раскрутишься тут с вами...
Этот поучительный разговор происходил в третьем часу ночи после бенефиса в варьете, на даче Городецкого. В большой, пустой комнате стояли кресла для присутствующих и густой дым их сигарет. Серебряная змея свернулась на коленях у хозяина - это было единственное, что принадлежало ему в этом холодном доме. Огонь камина, бросая отблески на серебро, не мог согреть его, здесь можно было согреться, как на кладбище зимой - только водкой. Или работой, если ты не покойник.
- Ну, ты змей, Павел, - сказал родственник.
- Научишься тут крутиться, под пятой, - вздохнул Павел. - У меня тут двести штук твоих портретов, что не унесли на сувениры. На штуку согласен. Три сотни я себе уже отлистнул, в моей пачке затесались. Итого, с тебя семьсот баксов. И автограф, - он вытащил из другого кармана книжицу в ядовито-зеленой обложке, - по-родственному. Ты становишься знаменитым, поверь моему нюху.
- Вот, жизнь, - сказал родственник, доставая из кармана пачку долларов и отсчитывая семь бумажек в руку Павла, - за собственный автограф приходится платить.
- Такая жизнь, - кивнул Юра, - правду иначе не продашь.
- Она приходит в одеждах лжи, - сказала Елена, отбирая деньги у Павла, - чтобы не ходить с голой жопой.
- Ты фетишистка, - заныл Павел, - ты любишь грязные деньги.
- Ты не имеешь на них морального права, - строго сказала Елена, - ты только что выдурил их у порядочного человека.
- Я буду жаловаться, - сказал Павел.
- Жалуйся мне, - сказала Елена, - я же никому не скажу, какая ты сволочь в постели. И никто не узнает, что у тебя встает, только когда ты кусаешь меня за ягодицу.
- Да это ложь! - завопил Павел. - Это у меня вся жопа в синяках от твоей любви, могу показать!
- А будешь гавкать, - сказала Елена, - так будешь и дальше кусать себя за задницу, голыми деснами. Протезы, гад, отберу.
- Где же правду искать? - горько спросил Павел.
- В жопе, - сообщил родственник. - Именно оттуда исходят все наши понятия о правде и лжи, о добре и зле после того, как мы переварили плод познания. И мы гадим и гадим этим на собственную голову, полагая, что это процесс мышления.
- Ну, ни фига себе, - восхитилась Елена, - это ж надо быть таким умным.
- А когда мы думаем, что придумали что-то новое, то всегда находим это в какой-нибудь пыльной книжке, которой вытирали задницу еще наши прабабки, - усмехнулся родственник.
- А прадедки что, не вытирали? - поинтересовалась Елена.
- Женщина - это другое существо. Настолько другое, что с ним нельзя гадить на одном гектаре, - пояснил родственник.
- Вот именно, - внушительно подтвердил Павел.
- Чтобы научиться толком мыслить, надо избавиться от влияния других людей, - сказал родственник, - а ни один мужчина не способен влиять на мужчину так, как влияет женщина, самим фактом своего присутствия в этом мире. Адам был Богом в своем раю, создавшим женщину из своего ребра. Когда Адам любит Еву - он любит себя. Когда Адам ненавидит Еву - он ненавидит себя. Но когда женщина любит или ненавидит мужчину - она любит или ненавидит мужчину. Его. Поэтому и любовь и ненависть ее тяжела.
- Ох, тяжела, - вздохнул Павел.
- Женщина - это бес человека, созданный им самим, - сказал родственник, - о чем сказано во всех древних, ветхих, тысячу раз оплеванных Святых Писаниях мира.
- Глупый, ветхий мужской шовинизм, - фыркнула Елена.
- Да почему моя вера в себя так оскорбляет тебя? - удивился родственник. - Я безгранично верю в себя и исполняю все свои желания. А тебе что мешает? Твоя разделенность мешает. Рай женщины - разделенность с мужчиной, перманентная война с ним, при помощи любви или ненависти. Женщина целостна изначально, она - ребро. А мужчине, чтобы обрести целостность, нужно прекратить войну с собой, перестать быть левым и правым и быть правым всегда.
- Очень удобная позиция, - заметил Юра, - для карманных воров.
- Мне нравится, - умиротворенно сказал Павел.
- А мне не нравится, - сказала Елена, - когда мужчины меняют ориентацию. Пусть они уж лучше руки меняют.
- Это не имеет ничего общего с сексуальными эксцессами, это психический процесс, - сказал родственник. - Изгнать беса, значит, вернуть его на место. В ребро. А не в жопу.
- А когда уже бес в ребро, так на фига тебе вообще какие-то эксцессы? - пожала плечами Елена, - тогда уже все равно, за красных ты или за голубых.
- Ты озвучила классическую позицию женщины - раком, - ухмыльнулся родственник. - Позицию нужности кому-то еще. А целостный человек самодостаточен, ему никто не нужен.
- Как в нужнике, - поддакнул Юра.
- Это поразительно, - сказал родственник, - когда пытаешься объяснить очевидные вещи философскими терминами, никто ни хрена не понимает. Но как только заговоришь о говне, нужнике и жопе - все становится понятным. Вы можете мне объяснить, почему это так? Или мне это только кажется, с моей очковой точки зрения?
- Не кажется, - серьезно сказала Елена, - мы все такие. Только мы молчим об этом. И ты не болтай, пока живешь в мире женщин. Женщина тебя всегда поймет - и использует понятое тебе во вред. Ты умный, у тебя есть баба, которая тебя охраняет. Твой бес. Так полагайся на нее, пока тебе не повыламывали ребра. Потому что в одной бабской глупости ума больше, чем во всем твоем уме.
- Как сказал по такому случаю поэт, - мстительно вмешался Павел, -
Все выпито мое бухло,
И унося мое бабло,
Все бабы сгинули, заразы.
И только стоны унитаза,
Его ночное бормотло.
- Какие бабы? - удивилась Елена. - Какое бабло, Павел? Откуда оно у тебя?
- Да отцепись ты от человека, - вступился Юра, - ведь берет же за душу. Хорошие стихи, лирические. Только теперь уже и унитазы не бормочут в ночи. Они молчат, экономя воду. Такая жизнь.
- У меня еще не все унесли, - сказал родственник.
- Так я ж на что и тонко намекаю, - сказал Юра. - Пора бы уже и выставить мне магарыч. Холодно тут.
Родственник достал из какого-то ящика бутылку водки, охлаждения ей не требовалось, она и так была ледяная.
– Причем тут водка? - сварливо спросила Елена. - Почему меня всегда принимают за извозчика? Павел, я что, похожа на извозчика?
- Нет, - ответил мстительный Павел, - ты похожа на извозчичью лошадь.
Родственник вернулся к своему ящику и достал из него коньяк, шампанское и абсент.
- Так что будем пить?
- Конечно, водку, - сказала Елена, - раз у тебя нет лимонада для дамы.
- Только не говори, что у тебя есть лимонад, - предупредил Павел, - а то она скажет, что дамы пьют только сперму колибри.
- Если ты имеешь в виду себя, так ты размечтался, - сказала Елена.
- Хватит, - сказал Юра, - пейте вы хоть из унитаза, а мне нужен стакан и хоть что-нибудь закусить. Я с утра ничего не ел.
Мгновенно появилось замороженное сало, фиолетовый крымский лук и черный хлеб. И все пошло великолепно, пока Павел не начал прыгать по комнате, изображая колибри, приветствующего восход солнца. После этого все, уже засыпающие, как летучие мыши, загрузились в черный джип с угрюмым водителем, знающим по-русски только слово “блин, дороги”, загрузили Павла, которому родственник сунул в бесчувственный карман пятьсот баксов без своего портрета, и отправились по домам спать.
Так занялся первый день после бенефиса - из искры уже возгоралось пламя.