В руках сердюков дымились смоляные факелы. В шапках со шлыками, в шитых золотом жупанах, они застыли у створок распахнутых ворот, каждый при сабле. Неуверенно улыбаясь, Юра прошел внутрь, за его спиной таксист, раскрыв рот, все никак не мог тронуться с места.

Посреди двора пылала жаром куча углей, над ней висела туша, величиной с трехлетнего бычка. Рядом стоял дальний родственник, в волчьей шубе, наброшенной на плечи, и радушно протягивал руки, алые сполохи бегали по его свежевыбритой лысине, Серебряная Снегурочка улыбалась у его плеча.

- Что это? - спросил Юра, высвободившись из его волчьих объятий и кивая на тушу.

- Молодой лось, - ответил родственник. - А старый потеряет свои рога вскорости, а пока за ним присматривает егерь.

- Понятия не имел, что здесь есть лоси, - удивился Юра.

- Их и не было, - пояснил родственник, - пока не привезли.

- Ну и что это за охота? - недовольно сказал Юра. - Это бойня, а не охота.

- Конечно, бойня, - кивнул родственник. - А разве стрелять в беззащитное животное, при любых обстоятельствах, это не бойня? Но людям это нравится. А еще больше им нравится охотиться на других людей, ты не заметил?

- А зачем ты обрядил парней в эти костюмы? - спросил Юра.

- Им нравится, - ухмыльнулся родственник. - А еще - чтобы впечатлить тебя. Ты впечатлен?

- Напоминает кадры из фильма “Пан Володыевский”, - сказал Юра. - Это же сколько надо водки, чтобы сожрать такую тушу? - он кивнул на несчастного лося, которого в этот момент поворачивали над огнем.

- Горилки, - поправил родственник. - Жизнь без игры теряет смысл, а без правил смысл теряет игра. Я терпеть не могу горилку и сало. Но делаю вид, что люблю, пока на сцене. Пошли, у меня есть настоящий сухой абсент, пока никто не видит.

В доме им навстречу поднялся Павел, уже слегка поддатый, Елена осталась сидеть, помахав рукой. Родственник сбросил на пол свою волчью шкуру и плеснул в бокалы пахучего спирту.

- Ты жертвуешь имиджем настоящего украинского хулигана ради французских изысков, - укорил его Юра.

- Ничем я не жертвую, кроме своих жертв, - отмахнулся родственник, выдохнув облако полынного аромата. – Жизнь - это игра, а игра - это творчество. А творчество - это творение того, чего нет. Это обман, который может стать истиной. Если ты не владеешь искусством блефа, ты никогда не выиграешь и ничего не создашь.

- Ты ничего не получишь, если ничем не пожертвуешь, - усмехнулся Юра, пригубляя абсент.

- Единственное, чем стоит жертвовать, это твоей претензией на знание хорошего и плохого, - сказал родственник. - Сознанием греха. Из которого проистекают все виды человеческого несчастья - страх, ненависть, вина и депрессия. Это груз проигравших, который превращает весь мир в бойню.

- Ну, хватит уже, хватит оправдывать свою бессовестность, - лениво вмешалась Елена. - Мы тут все такие, не надо проповеди читать.

- Поэтому вы и тут, - ухмыльнулся родственник.

- А кто еще будет? - спросил Юра.

- Анархисты должны быть,- ответил родственник. - Еще какие-то друзья Павла. Лимонова, кажется, звали…

- Да ты что? - заволновался Юра. - Как мы будем выглядеть?

- Можно подумать, ты сейчас выглядишь, как мать Тереза, - насмешливо сказал родственник.

- Твои казаки с ними за стол не сядут, - сказал Юра.

- Они такие же казаки, как мы с тобой, - отрезал родственник. - Ребятам нравится играть здесь в “ангелов ада”, вот и все. Играют они всерьез, а как же иначе? Но это не значит, что у них нет мозгов.

- Ты описывал их в совершенно ином свете, - изумился Юра.

- А тогда освещение было иным, - пояснил родственник.

У ворот раздалось рычание моторов, заорали разбуженные вороны в лесу, по окнам ударил свет фар, и засигналили машины - целый кортеж, судя по звукам.

- Ну вот, гости прибыли, - сказал хозяин. - Пошли встречать.

Быстрый аперитив приняли прямо во дворе, сгрудившись вокруг лосиной туши над горою жарких углей и, притопывая и причмокивая, и смеясь, обглодали ее до костей, запивая ледяной водкой, после чего хозяин пригласил в дом - к цивилизованному застолью.

Застолье оказалось сверхцивилизованным, то есть - застойным. Есть то, что щедрой рукой было навалено на столах, предполагалось стоя, не сходя с ног или скользя по залу с тарелкой под подбородком. Тонкую практичность хозяйского замысла Юра оценил сразу - если бы всю эту разношерстную и малознакомую между собой публику усадить рядком, как на сельских поминках, то веселье утонуло бы в гробовом молчании, не имея шансов переплыть море водки.

Вешалки, на манер театрального гардероба расставленные вдоль одной из стен, быстро обросли шубами, шапками и расхристанными пальто, разгоряченные аперитивом гости ринулись к столам, как татарская конница в четвертом акте “Князя Аскольда” - лосенок оказался совсем маленьким. А за окнами метались лучи фар - народ продолжал прибывать.

Юра оглянулся вокруг. Женщин было немного, и таких ослепительных, что их принадлежность к племени наемниц из модельных агентств почти не вызывала сомнений. Они были поддельными леди и поддельными подругами, купленными за деньги, - но красота-то была настоящей, - как бриллиант на пальце нувориша. И Юре взгрустнулось от того очевидного факта, что красоту, имеющую спасти мир, уже поимел лабазник, оставив миру дырку от бублика - в качестве спасательного круга.

- Ты чего это грустишь? - спросил у его плеча родственник. - Ты это, не грусти. Ты у меня благодетель и меценат, и веселиться должен на моем празднике жизни.

- Я буду веселиться и за него тоже, - радостно встрял подошедший Павел.

- Смотри, не довеселись до цугундера, как всегда, - Елена дернула Павла за локоть, едва не расплескав бокал с шампанским в его руке.

- О, Боже!.. - вдруг простонал Юра, глядя остановившимся взглядом в зал. - Ну зачем, зачем ты притащил сюда этого абортмахера!

К ним приближался странно одетый и необъятной толщины мужчина в сопровождении ослепительно красивой блондинки.

- Да не тащил я его! - возмутился родственник. - Я вообще понятия не имею, кто это такой.

- Это Матвей Курапольский, - ответил Юра, - известный в узких кругах, как “Курвапольский”. Считает себя журналистом и философом. Способен поломать, заболтать и заплевать любой кайф.

- Это твои проделки, Павел? - злобно прошипела Елена.

- Мои, - Павел невинно улыбнулся. - Хозяин поручил мне кастинг, это же все нужные люди.

Матвей продвигался, мерзкая ухмылка, как жирная глиста, свисала с его мокрых губ, и он помахивал ею направо и налево, приветствуя знакомых, миазмы его огромного жирного тела двигались впереди него, раздвигая толпу, как бетонная стена, а запах его ног, упакованных в грязные бурки, ощущался даже взглядом.

- Шикозный перстень! - закричал он, хватая хозяина за руку и тряся ее. - Душевно рад познакомиться!

Освободившись, хозяин тут же сорвал перстень и вложил его в лапищу Матвея:

- Прошу принять, как сувенир о сегодняшнем вечере.

Матвей тут же обернулся и насадил перстень на указательный палец своей блондинке.

- Это единственный из моих пальцев, который подходит для такой дырки, - пояснил он.

- Мог бы хоть “спасибо” сказать, - заметила Елена.

- Скажи “спасибо”,  деточка, - немедленно потребовал Матвей.

- Спасибо, - блондинка мило улыбнулась и даже сделала намек на книксен.

- Вот! - воскликнул Матвей, воздевая сарделечный палец. - Кто-то должен приседать за меня, не могу сам. Ленив, знаете ли, и меланхолик, пока не выпью. Но моя леность - это высшая форма познания необходимости. “Данная гению меланхолия покоится на том, что воля к жизни тем явственней воспринимает нищету своего состояния, чем более светлым интеллектом она озарена”. Артур Шопенгауэр. А воля есть “веревка, протянутая над сценой человеческого мира, на которой марионетки висят на незаметных нитях”, как изволил выразиться тот же автор. Если натяжение ослабевает, марионетка получает свободу маневра, которой не может воспользоваться - у нее подкашиваются ноги. Сплин, меланхолия, склонность к суициду, человек ищет ссоры с самим собой и окружающим миром, чтобы убить себя. Эрго: если хочешь шагать по жизни без поводка, ищи стержень в самом себе, найди дорогу между Эросом и Танатасом. Как я. У меня нет воли к жизни и нет воли к смерти, я безволен, ленив и вполне счастлив. Теперь я праздно шатаюсь туда-сюда, я сорвался с поводка и гуляю сам по себе, как птица небесная и как кот, охочусь сам на себя.

- О, Гос-с-споди! - пробормотала - Елена, закатывая глаза. - Пошли отсюда, Павел.

- В нормальном государстве, Матвей, сидеть бы тебе в сумасшедшем доме, как лилия полевая, - сказал Юра.

- А нормальное государство это и есть хороший сумасшедший дом, - живо ответил Курапольский. - Там пациентов держат взаперти, но хорошо кормят. А вот когда врачей выбирают из среды психов, а психи от власти впадают в буйство - жди беды. Америка и Китай хорошие государства, и там и здесь управляет элита, пациентов зря не обижают и дают поиграть в демократию. Старая же Европа давно закатилась, как глаз покойника, там нет уже ни врачей, ни врачуемых, только несколько усталых сторожей бродят из палаты в палату, подметая прах сгоревших идеологий. Но на перекрестке Европы и Азии сидит некий Соловей-разбойник и пыжится и пыхтит, примеряя на себя то звезду, то свастику, нет у него ни элиты, ни подгузников, ноги хоругвями обмотаны, как портянками, морда красная, скверно ругается, пальцы в перстнях нарисованных - за каждую кровавую баню - вот как сунет их в пасть, да как свистнет, тогда, может, и падут стены, может, и появится шанс у человечества стать человеком, - Матвей поскреб в затылке. - А может, и не свистнет, может, и засохнет там, на своей ветке, может, и не Соловей это вовсе, а так, ворона, посидит себе да и полетит - падаль искать. Пойду-ка и я, поищу чего-нибудь пожрать, - с этими словами Курапольский удалился, волоча свою подругу за руку, украшенную аметистовым перстнем.

Выдержав курс на столик с едой и напитками, Юра с родственником неожиданно наткнулись там на священника в рясе. Тот живо что-то жевал, активно двигая жидкой бороденкой, и запивал, успевая объяснять что-то двум скучающим “зайкам” с фарфоровыми глазами и почти без юбок.

- Откуда тут поп? - удивился Юра.

- Откуда я знаю? - пожал плечами родственник. - Из церкви, наверное.

- Проще надо жить, проще, - частил поп, - банальней, я бы сказал...

- Да сама жизнь банальна, отче, - встрял хозяин, чтобы освободить “заек” для более важных дел, и взял бокал шампанского. - Банальный человек смотрит на небо и говорит: “Кажется, дождь собирается”. А не банальный садится и пишет: “Буря мглою небо кроет…” Банальный человек смотрит па кусок мрамора и видит банальный камень. А не банальный извлекает из этого камня Аполлона Бельведерского. Жизнь - это камень. Извлечь из камня Аполлона, совершить акт творчества - вот что делает человека подобным Богу.

- Аполлон - это языческий бог, - зловеще произнес священник.

- Не имеет значения, ЧТО есть Аполлон и есть ли он вообще, - усмехнулся хозяин. - Он станет быть, если его сделать. Бога нет без человека. Человек извлекает Бога из несуществования, чтобы Бог мог создать мир и человека. Кто может гарантировать, что этот мир существовал мгновение назад? Прошлое не существует нигде, кроме как в сознании человека, создающего себя и мир в каждое мгновение своего существования. Время не существует без человека, человек - это и есть Время, змея, кусающая себя за хвост. Если все время вашей жизни вы точите одну и ту же гайку - вы будете жить в мире гаек. Если вы не создаете ничего, кроме дерьма из поглощаемой вами пищи - вы будете жить в канализационной трубе. Вот что такое банальность и вот что такое Бог.

- Вот что такое богохульство, - угрожающе сказал священник. - Сатана тоже полагал себя равным Богу, и что из этого вышло…

- Человек вышел, святой отец, - весело сказал родственник. - Как только “пал о землю Утренняя Звезда, Сын Зари”. Разве не изгнал Бог человека из Рая? Куда? Разве создавал Господь “тьму кромешную и скрежет зубов”? Ничего не сказано о творении такого места. Однако там и родился “гомо сапиенс” - в самом кратере тьмы. Так кто же их создал - мир и человека - в скрежете соб-

ственных зубов, если не Князь мира сего? Ведь сказано в Писании, что Царство Божие - не от мира сего. Так кого же вы благодарите за хлеб насущный в ваших церквах?

- Это Содомогнозис, старая, как мир, гностическая ересь, - сквозь зубы сказал священник. - Давно осужденная.

- Кем осужденная? - насмешливо спросил родственник. - Кучкой Никейских хамов, которые драли друг друга за бороды, решая, что вставить в Святое Писание? А не богохульно ли, по-христиански - называть Бога своим отцом? Или полагать, что Он создал вас, персонально - по своему образу и подобию? Зачем Богу, который не от мира сего - ваши ноги, яйца и пищевод? Безграмотные компиляторы Книги Бытия так перепутали подлинный гностический текст с собственной ахинеей, что люди по сей день ломают друг другу головы. А разве не сказал Господь, что вкусивший от Древа Гнозиса станет “как один из Нас”? Быть богом или животным - это выбор человека, но вы извели свою пайку на дерьмо и гадите им людям на головы уже две тысячи лет.

Священник вскочил, возмущенно шурша своей шелковой ризой, и ушел, но недалеко - к столу, где мстительно схватился за бокал с шампанским. Опорожнив его, он вернулся по дуге в исходную позицию и значительно сказал, тряся пальцем под носом у хозяина:

- Бог все видит, на все воля Его!

- Человек может исполнить волю Бога, только нарушая ее, - сказал родственник.

- Что вы такое несете? — сморщился священник.

- Святое Писание, - скромно ответил родственник. - Немного образования никогда не повредит, святой отец. Разве не запретил Господь вкушать от древа познания Добра и Зла? Но как можно осознать запрет, не зная, о чем идет речь? Понятия запрета не существует там, где нет понимания хорошего и плохого. Как можно повиноваться Богу без вины и без осознания Добра и Зла?

- Незнание законов не освобождает от ответственности, - угрюмо сказал священник.

- Не освобождает, - кивнул родственник. - А знание освобождает. Теперь мы знаем, заплатили за это и Богу ничего не должны.

- Так полагают все изуверы, - свирепея, сказал священник.

- Откуда вы можете знать, что и куда полагают изуверы? - изумился родственник. - Вы-то верующий. Я тоже, хотя и не заключал никаких эксклюзивных обетов с Богом, могу показать. Отче мой, да невинные Адам и Ева разделали бы Вас, как червя, в своем детском саду, просто из любопытства. Именно на это им и указал Искуситель - что нельзя разделывать каждого встречного, а вы на него обижаетесь, уже две тысячи лет. На кого? Кто там выступил искусителем, насадив то древо посреди рая? И как можно было исполнить завет плодиться, не нарушив запрет на плод?

- Нельзя буквально толковать аллегории, - огрызнулся священник.

- Нельзя, - согласился родственник. - Но тогда и Бог - аллегория, зачем принимать его всерьез?

- Вы и не принимаете, - пожал плечами священник.

- Нет, принимаю, - с нажимом сказал родственник. - Я принимаю мир таким, каким его создал Бог, - двойственным. В каждом подарке Бога сидит червь - грех. Грех создал этот мир, пожирая его буквально, а не аллегорически. Это Машина Войны, отче. Здесь Бог, создавший человека по Своему образу и подобию, противоборствует с Самим Собой. И долг человека - соответствовать, а не уклоняться. Нет Бога кроме Бога и нет большей чести, чем противоборствовать Ему.

- Это позиция Антихриста, - сказал священник.

- А что вы знаете о Христе, отче? - усмехнулся родственник. - Он принес не мир, но меч, чтобы не остановилась Машина Войны. До Него язычники вяло воевали за золото и землю - Он принес новую лихорадку с небес, вдохнул Дух Божий в старую вражду, и начались войны, которых не знал мир.

- Это ложь, - сказал священник.

- Это правда, - сказал родственник, - и вы это знаете. И знаете, что в Святом Писании Господь звался : Аль-Шаддай, Господь Войны, пока вы не перевели Его аллегорически. Господь воплотился в Сыне Человеческом, чтобы искупить грех человека - кровью человека, но вы так ничего и не поняли. Каждый раз, когда на земле рождается человек - рождается Господь. Грех человека - в отказе от знания Добра и Зла, от бремени божественности. Он ни холоден, ни горяч, он желает жить, как животное - в Раю, не неся никакой ответственности. Он импотентен и в Добре и во Зле, поэтому Господь и страдает в нем, наказывая его, как наказывают животное - болью.

- Вы клевещете, - уверенно сказал священник.

- Нет, - ответил родственник, - и вы это знаете. В борении с Богом Моисей получил Откровение, в непосредственном, а не аллегорическом контакте с Гнозисом. И сказано это в Святом Писании, а не в собрании атеистов.

- Сатана тоже боролся, - сказал священник, глядя в сторону.

- Человек - это и есть Сатана, забывший о своем долге, - ответил родственник. - Поэтому его и приходится поднимать пинками, когда он валяется под забором, упившись портвейном, в который вы превратили кровь Бога.

- Это вы-то - поднимаете? - священник презрительно поднял брови.

- Я поднимаю, - кивнул родственник. - Своим писанием.