Мама оттаяла, мама весело щебетала и подкладывала на тарелки, а Юра чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Далеко не каждого мама привечала в своем доме и за своим столом, мамин привет следовало заслужить. Будучи провинциальной дамой, мама обросла в столице всеми привычками и ухватками верхней части московского мещанства. Она умела, была и любила быть совершенно невыносимой, чему Юра тысячу раз был свидетелем, приводя к ней в дом своих знакомых из числа “шоу-ноу”-деятелей с растопыренными клешнями и пытаясь ими похвастаться. Но под корой столичного мещанства и провинциального аристократизма в ней таилось железное ядро, закаленное в войне, голоде и тяжком труде на благо двоих детей, которым она проламывала скорлупу “новых русских” в багровых пиджаках или костюмах от Диора, и они уходили от нее красные, как круто сваренные раки и с опустившимися щупальцами. Теперь, в присутствии этого типа из Синепупинска с подбитым глазом, виденного ею в последний раз пацаном и сидевшего по правую руку от нее, ощутимо припахивая водкой, она вдруг стала мамой, какой бывала в своем домашнем кругу, лет тридцать назад: с лучистыми глазами, округлыми движениями и звонким смехом. Юра диву давался и уже слегка ревновал. Впрочем, и родственник был на высоте. Оказавшись в центре внимания, он нисколько не смущался, аккуратно и вкусно ел, шутил, пришепетывая выбитым зубом и поражая сразу отмеченным всеми присутствующими сходством с Брюсом Уиллисом, производил впечатление вполне светского человека на своем месте. Даже несмотря на черную майку с надписью “ROCK” и сапоги поддельной крокодиловой кожи.
Никто никого особо не приглашал, но как-то так получилось, что поглазеть на приезжего собралась почти вся Юрина родня. И сейчас Юра только изумленно качал головой, глядя, как они непринужденно общаются с дальним родственником, о существовании которого большинство из них ничего не знало еще полчаса назад. Хотя, конечно, стоило принимать в расчет, что возникший из Синепупинска был теперь писателем, отхватившим огромный гонорар, а большинство Юриных родственников так или иначе подвизались на литературной ниве или рядом с ней.
Среди московской родни, довольно блеклой, выделялась Юрина сестра Елена - умная, красивая и совершенно аморальная девка сорока лет, которая, несмотря на присутствие у плеча вялого альфонса по имени Павел, называемого ею Савл, уже прикидывала, поигрывая круглыми коленями, а не откинуть ли ей вообще любую степень родства, могущую помешать завести с Брюсом Уиллисом необременительную шашню.
- И что же вы собираетесь делать дальше? - спросила она.
- Как что? - изумился дальний родственник. - Навеки поселиться. Куплю хатынку. Павлина заведу. Что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость?
- Жена, - сказала мама.
- У меня уже есть две, - мягко возразил родственник, - я вынужден был стать великим писателем, чтобы от них избавиться. Это был труд всей моей жизни. Я им глубоко благодарен за то, что они стимулировали мое творчество своей курвостью. Но у меня уже времени не хватит избавиться от третьей.
- В Москве другой темп жизни, - заметила Елена, глядя в сторону.
- Вот я и собираюсь испить сладость, пока этот темп меня не износил, - сказал родственник. - Я твердо решил погрязнуть в роскоши.
- Тебе не надолго хватит твоих денег, - сказала мама. - Ты купишь квартиру и будешь в ней голодать.
- А что значит “долго”? - с любопытством спросил родственник. - Вся жизнь временна. А в чемодане у меня лежит курица, завернутая в одну из моих рукописей одной из моих жен. Закончится курица, начнется рукопись, и шнур моей жизни не прервется. От голода.
- Первый успех еще не гарантия второго, - сказал Юра.
- А какие вообще могут быть гарантии? - родственник развел руками. - Вот я добрался сюда, и поезд не перевернулся. Так что же мне теперь, над златом чахнуть, не. имея маленького счастья в жизни? Может, он перевернется в следующий раз? И хищники будут пировать над моим златом?
- Они и так будут пировать, - вяло усмехнулся Павел-Савл, - никаких денег не хватит, чтобы погрязать в роскоши в Москве.
- Это зависит не от количества денег, а от качества ума, - родственник поучительно поднял палец. - Уверяю вас, мне приходилось кайфовать как султану на пару миллионов карбованцев времен первой украинской Рады. Стоивших, вместе с Радой, не более пятерки в долларах или меньше. Вам никогда не пировать, если вы не научились голодать. Чтобы человек научился чему-то, его надо загнать в тупик. Нужда учит. А с жиру - бесятся.
- Вот и не взбесись, - сказала мама. - Вон у тебя вся борода уже седая.
- И зубов нет, - с готовностью ответил родственник. - Я их потерял, борясь за правду. А бородою поседел от присущего мне козлизма. Но я обрею бороду, отращу хвост, сделаю себе из ребра маленькую, но половозрелую Еву и вставлю зубы, чтобы жевать ими трюфели. И скажу вам, что это хорошо.
- Трудно быть богом. В вашем-то возрасте, - сказала Бутто, троюродная внучка Елены и очень известная телеведущая, называвшая себя в честь египетской крылатой кобры, незатейливо изображенной на ее широком плече.
Родственник смерил кобру кошачьим взглядом.
- В жизненной гонке побеждает тот, кто приходит к финишу последним.
- Имея доходу тысяч пятьсот в месяц, можно быть богом на любом этапе. И зубы сразу вырастут, и рога, и ребра не надо ломать, - высказалась о наболевшем Варвара, кому-то золовка, свояченница или деверь, страдавшая избытком и веса и возраста.
- Это заблуждение, которым тешатся богатые, старые козлы, - крикнула с другого конца стола Аня, чья-то тоненькая и голубоглазенькая девочка лет 15-ти на вид.
- Когда тебя предает собственный член, кому остается верить? - горько произнес Павел-Савл.
- У тебя и вера меньше горчичного зерна, - бросила ему Елена.
Разговор перемещался в обществе от борта к борту, как биллиардный шар, неизменно, хитрыми карамболями возвращаясь к дальнему родственнику.
- Мы не можем двигать горами не оттого, что мало верим, - сказал он, - а оттого, что верим в невозможность этого. Я отказываюсь верить, что уйду отсюда трезвым. Прошу наполнять бокалы.
И под внимательным взглядом мамы плеснул себе в рюмку коньяку.
Как-то так получилось, что часа через четыре, когда большая часть собрания, помыв посуду, интеллигентно разошлась, Елена с Павлом-Савлом оказались в гостиничном номере у дальнего родственника.
- Рыбак рыбака видит издалека, - сказал Павел, отщелкивая лакированным ногтем двойное дно портсигара с зеркальной крышкой и чувственно шевеля ноздрями.
- В пятнах красного света ты томно стоишь у камина,
Замерев грациозно в алмазной броне наготы.
Твои губы алы, только звездная пыль кокаина
На щеке твоей бледной таинственно чертит следы, -
завывающим голосом сказал дальний родственник.
- Это кто? - удивилась Елена.
- Это я, - ответил родственник. - Кто тут еще может быть, в моем номере?
- А вот ща постучатся в дверь, - зловеще произнес Павел, - да и спросют...
- Стучите, стучите, - ухмыльнулся родственник, - и вам таки откроют. Чтобы дать пинок в зад. И просите, так и разденут до трусов. Если не успеете сами штаны снять, перед тем, как стучаться.
- Звучит очень жизнеутверждающе, - меланхолично кивнул Павел. - Сразу видно гуманиста.
- Верю в людей, есть грех, - откликнулся родственник. - Они еще и не на то способны.
- У меня есть уместный случай, из жизни, - сказал Павел. - Произошел в селе, где я родился. Одну старую и подслеповатую бабку оставили дома одну, с внучком четырех лет. Внучок присел покакать в уборной, как взрослый. А бабке тоже приспичило. И она, заранее приготовившись и сняв рейтузы, поперла на очко. А внучок с перепугу укусил ее в зад. Бабка выскочила и упала с инфарктом. Так ее и нашли - с инфарктом и укусом на сморщенной ягодице.
- Это анекдот? - отсмеявшись, спросила Елена.
- Я сам был тем мальчонкой, - печально сказал Павел. - А бабка выжила, но мозгами поехала. Со страху.
- Смешно, - сказал родственник.
- Дьявольски смешно, - подтвердил Павел. - С тех пор я уже не мог уверовать в бабкиного доброго Бога. И когда видел распятие, всегда пытался заглянуть Богу под юбку, нет ли у него на жопе следов от зубов. Но у Бога нет жопы, вот какие дела. Вам не кажется это странным?
- Кажется, - кивнул родственник. - Бог предпочитает поворачиваться к нам одним ликом. А второй предлагает Дьяволу.
- Нюхнули.
- Как это тонко, как многозначительно, - поморщилась Елена.
- У кого-нибудь есть другое толкование? - живо поинтересовался Павел. - У Бога, как и у Дьявола, нет спины, с чего бы это?
- С креста, - с готовностью ответил родственник. - Этих двоих не додумались распять валетом. Вот и приходится вращаться, не покладая рук, чтобы не потерять лицо, или как лучше сказать?
- Хлебло, - вежливо подсказал Павел.
- Во-во, - радостно закивал родственник, - светить хлеблом миру, помавать им. И хлеб наш насущный даждь нам днесь. Лет на десять с конфискацией и по рогам.
- Вы думаете, наверное, что все это очень остроумно и весело, - сказала Елена.
- Это глупо и грустно, - ответил Павел, - но что это за мир, в котором бабка едет крышей от того, что внук укусил ее в задницу? Для чего он создан, если не для смеха?
- Для игры, - серьезно сказал родственник. - Игра - это единственный смысл существования такого мира. Игра - это единственная вещь, которая имеет смысл в самой себе, не нуждаясь ни в какой цели. Бабка, вы говорите. Да совсем недавно мы отдали 20 миллионов жизней, чтобы не допустить Гитлера развалить Союз и уничтожить Советскую власть. А теперь тупо пялимся на памятники погибшим и уже не понимаем - кто мы такие? Герои, защитившие свое ярмо? Или стадо баранов, развалившее свою тюрьму народов и бегущее по светлому пути в будущее? Так по какому поводу салют, я вас спрашиваю? Никто уже не помнит, но все идут - к новым воротам. Так как же тут не смеяться? Если уж кто-то играет с нами в такие игры, то я предпочитаю захлебнуться от смеха, а не от слез.
- Истина в вине, - заметил Павел.
- Тоже неплохо, - согласился родственник, - но я уже пробовал, не получилось. Я выплыл, сбив ногами истину, и плюнул на нее. Теперь я решил расслабиться и получить удовольствие.
- Подставив жопу? - укусила Елена.
- Нет, я не люблю Бога, - пояснил родственник. - И хромосомно резистентен к любому контролю. Поэтому я решил не впускать Его в свою локальную вселенную, ни спереди, ни сзади, ни в душу Бога мать. Теперь я сам пишу свои роли. И никогда не плачу.
- Таких кузнецов своего счастья и до вас было, - сказала Елена. - Вот они и лежат под теми памятниками, которые вы так уместно упомянули. Родись вы чуть раньше, и первым легли бы на амбразуру. Со всем вашим цинизмом.
- Лег бы с цинизмом, - согласился родственник. - Раз уж все мы там будем, то не следует упускать случая уйти со сцены красиво. Но амбразуру я бы выбрал сам.
- Не существует правильных решений, только судьба, - меланхолично заметил Павел.
- Судьбу для миллионов всегда формируют Гитлер и Сталин, - фыркнула Елена.
- Любые режимы играют второстепенную роль в управлении людьми и их судьбами, - сказал родственник. - Намного важнее слова и представления, которые формируют семантическую среду. Я сам сочиняю свои романы и живу по ним. Значит, я уже научился быть великим писателем. Теперь мне остается только научиться делать из этого башли.
- Делай то, что лучше для тебя, и к черту остаток мира, - ухмыльнулся Павел.
- Честность - это худшая политика, - родственник погрозил ему пальцем. - Ты приобретаешь массу врагов и никогда не достигаешь своих целей. Говорить правду нелегко, неприятно и бесполезно.
- Говорят, лгать бессовестно, - сказала Елена.
- Трусость делает всех нас совестливыми, - ответил родственник. - И добрыми.
- Вы ненавидите людей, - сказала Елена.
- Я их знаю, - ответил родственник. - А зло - это знание. Быть добрым, значит, не знать. Надо ненавидеть, любя, и любя - ненавидеть. Только так можно жить среди людей. Тогда ты будешь силен и в любви и в ненависти. Иначе превратишься в слюнявого агнца или в мрачного дебила-параноика.
- Не надо нас агитировать, - едко сказала Елена.
- “Мы в Бога веруем”, - вяло усмехнулся Павел, - как на деньгах.
- Никакая вера, кроме веры в себя, не имеет никакого значения, - торжественно сказал родственник. - И в деньги. Я смотрю на Вселенную и, воспринимая ее, позволяю ей существовать. Как и деньгам. Прежде о деньгах не беспокоились, их либо имели, либо влезали в долги. Бог, как и банковский билет, это словесная конструкция, литература. Которая может быть вживлена в живой человеческий мозг и питаться им, как вампир. Станьте Богом сами, и никто не пострадает. Кроме ваших врагов.
- Бросьте вы эту бормотень, - скривилась Елена, - в провинцию езжайте самоохмуреж проповедовать.
- Я свет миру, - скромно сказал родственник, - я не могу похоронить себя в трущобах и дебрях Индостана.
- Я думала, вы из Донецка, - удивилась Елена.
- Я тоже так думал, - сказал родственник. - Пока не понял, что как только достигнута правильная конфигурация нейронов, устанавливаются реальные энергетические связи. Это наука, а не охмуреж, мадам. И эти связи могут существовать независимо от материальной базы, которая их породила. Так восходит Бог.
- Так восходит маразм, - сказала Елена.
- А кто такой Бог? - спросил родственник.
- Бог непознаваем.
- Тогда откуда вы можете знать, что в Вифлееме воплотился - Его сын? А не кого-то другого?
- Он Сам об этом сказал.
- Ах, сам сказал... Ну, тогда, конечно.
Так прошел, в лучах восходящего утра, в искрах морозной пыли, первый день вхождения дальнего родственника в Москву.