Следующее утро, первое утро на острове, он встретил с проблесками оптимизма и начал чаем. Не было настоящей, грызущей нужды в опохмелке. Накануне ему удалось не насосаться вусмерть. Он размеренно принял грамм триста, что в сочетании с капельными вливаниями в течение дня обеспечило его нормальным сном без кошмаров.

Да, конечно, прошедшие месяцы не прошли даром. Руки дрожали, была сухость во рту и ощущалась некоторая общая муторность. Но все это было ерунда по сравнению с настоящим зверским бодуном. Он не обманывал себя и, вне всякого сомнения, знал, что во второй половине дня станет хуже, а к вечеру придется накатить. Он решил держаться, сколько сможет и первый накат осуществить не ранее трех часов пополудни, как настоящий английский джентльмен, а в оставшееся время попробовать поискать каких-нибудь пахучих или углеводосодержащих растений, первых – для готового продукта, вторых – для браги. Как и всякий алкоголик, он мерз, боялся высоты и не чувствовал настоящей уверенности в себе, которая требовалась для толкового осмотре острова, поэтому решил ограничиться на сегодня простой прогулкой.

Чаша острова была ориентирована на восток, и восходящее солнце ослепило его, когда он вышел из башни. Стояла поздняя осень, дул пронизывающий ветер, но день оказался солнечным и ясным, остро пахло солью и водорослями.

Прежде всего, он отошел к кромке воды и оттуда окинул взглядом странное место, в котором оказался.

В основании чаши лежала подковообразная терраса, высотой метров в семь, по верху которой, исчезая где-то за склонами бетонной горы, шла дорога. Сама чаша состояла из черно-зеленых бетонных глыб, не наваленных беспорядочно, как на волноломах, но и не уложенных так, как укладывают стенку. Блоки были уложены под разными, неравномерно повторяющимися углами, как если бы ими играл огромный ребенок. Сооружение имело некоторый уклон назад и метров тридцать в высоту в высшей своей точке. Совершенно непонятно было, каким образом вся затея была осуществлена технически, если только тут не использовался рабский труд, как при строительстве пирамид. Края чаши понижались по мере приближения к воде, переходя в волноломы, охватывающие бухту, как клешни рака. Внутри этого творения сумасшедшего кубиста находилась башня маяка, сложенная из дикого камня и несколько вполне прозаических бетонных коробок бывшего научного комплекса. Прямо над ними, на уровне террасы, в стене было трое мощных железных ворот, выкрашенных серой флотской краской – видимо, те самые боксы, которые поминал Дима.

Он пошел вдоль линии прибоя, приглядываясь ко всякой всячине, выброшенной морем, пока не уперся в волнолом. Кряхтя, он забрался наверх. Отсюда стало видно, что дорога спускается с террасы в виде пандуса и, отворачивая от моря, уходит в глубь острова. Не очень-то ему хотелось, но надо было подвигаться, надо было подышать свежим воздухом, надо было протянуть как-то до трех часов и уйти подальше от фляг со спиртом, поэтому, он сполз с волнолома, вышел на дорогу и побрел, куда глаза глядят, огибая бок горы, ощетинившийся бетонными глыбами.

Он шел не менее получаса, постоянно имея по левую руку унылый солончак, тянувшийся вплоть до моря, которое было везде, пока не оказался в тылу циклопической чаши.

Господи ты, Боже мой! Он стоял в сюрреалистической тишине, нарушаемой только звоном какой-то одуревшей цикады, запрокинув к небу голову и отвесив челюсть. Отсюда эта штука выглядела, как настоящая пирамида, как спина чудовищного крокодила, как черт знает что. Здесь не было террасы, отчего сооружение выглядело еще выше, но кладка была такой же, только с большим уклоном. Сколько же тысяч кубометров бетона сюда уложили? Да здесь же была половина Ассуанской плотины, ее наверняка было видно из космоса. И если здесь находился военный объект, то какого дьявола они так светились? На вершине сооружения была триангуляционная вышка, что значило, что на территории острова были еще какие-то постройки, которые как-то привязывали к местности. Но он больше ничего не видел. Не занятая пирамидой часть острова представляла собой, как и говорил капитан, большой заросшее камышом болото. Дальше начиналось море, и вода в том направлении была светлее, чем окружающая, видимо, там было мелко. Вдали просматривалась береговая линия, которая, несмотря на ясный, солнечный день, казалась смутной и затянутой испарениями. Наверное, то и был проклятый Бокатер.

Он побродил вдоль кромки болота, нашел и сорвал там несколько стеблей тысячелистника. Он знал, что корни камышей можно использовать в качестве крахмалистого субстрата для сусла, но сейчас был не в том состоянии, чтобы ковыряться в грязи. Барабаны начинали стучать, но был всего лишь полдень. Не рискуя и не имея желания огибать пирамиду с противоположной стороны, он закурил вонючую «памирину», которой снабдила его контора и, стараясь не ускорять шаг, побрел назад той же дорогой.

Он свернул с дороги в том месте, где она ближе всего подходила к морю, и направился, было, к воде, чтобы ополоснуть лицо и руки, но, увидев, что море мотает волной мертвого детеныша дельфина, плюнул и полез на волнолом.

Как ни тянул он резину, но было всего лишь тринадцать тридцать, а барабаны стучали все сильнее и сильнее. Его уже не интересовало ничего – ни циклопические постройки, ни таинственные боксы, его интересовала только выпивка. И, швырнув в песок окурок, он почти побежал к башне.

На кухне, облизывая пересохшие губы, он дрожащими руками смешал в стакане водку и выпил залпом. По жилам растекся огонь.