Газеты сообщили о трагедии на улице Бабулинас, и на телевидении мелькнул сюжет о пожаре, унесшем жизнь американского гражданина. Старое четырехэтажное здание, построенное сто лет назад в стиле “греческий ампир”, занялось от неизвестных причин и выгорело дотла, жертв могло бы быть намного больше, но, к счастью, нижние три этажа оказались нежилыми. Зато четвертый, который занимал американец, провалился сквозь деревянные перекрытия в геенну огненную, в которую превратилась каменная коробка, и вылетел в ночное небо, как в печную трубу - от насельника не осталось ничего. Нашлись, однако, люди, которые усомнились в том, что мистер Дзампо исчез бесследно, растворившись в небе над Грецией, и взяли на себя труд докопаться до истины - в буквальном смысле слова. У мистера Дзампо оказалось застрахованным буквально все: не только его драгоценные жизнь и здоровье, и не только его недвижимость, его банковские вклады и проценты на вклады, но и каждая часть тела в отдельности, включая не стоящий упоминания детородный орган, а также его чемоданы крокодиловой кожи, тряпки, набитые в чемоданы, перстень, который он носил на пальце, часы, запонки, зубные протезы и мемуары, которые он повсюду таскал с собой - все на очень крупную сумму. Но мистер Дзампо был один, как перст в этом мире, и вся сладостность его предусмотрительности вкупе с медом по капле накопленного капитала и в соответствий с завещанием доставалась страховой компании, при условии, что означенная компания, с которой мистера Дзампо связывали некие особые узы, гарантирует ему страховой полис в посмертное существование. Где бы тяжкая рука смерти, ни прихлопнула бегущего в поисках вечной молодости мистера Дзампо, страховщики и душеприказчики обязаны были разыскать, по велению души и в соответствии с заключенным договором, его тело или то, что от него осталось, чтобы поместить бренные останки в специально подготовленный для этой цели мавзолей и запечатать оный в соответствии с разработанной мистером Дзампо технологией.. Вот почему уже на следующий день после того, как посольство получило известие о трагической гибели американского гражданина, в Афины прибыли детективы страховой фирмы “Гриззл, Гиббон энд Проктитт” - чтобы получить лакомые деньги, требовалось найти хоть кусочек от беспокойного мистера Дзампо.

- Что-то здесь нечисто, - сказал мистер Вич перепачканному пеплом мистеру Гриззлу-младшему, опираясь на лопату, которой ковырялся в обгорелых головешках, и вытирая с залысого лба  черный пот, - Хоть что-то должно было остаться в любом случае. - Что-то и осталось, - заметил Гриззл-младший, - Полиция нашла его зубные протезы, перстень с монограммой и оправу от очков. - Если он инсценировал смерть с целью получить страховку на подставное лицо, о котором мы пока еще ничего не знаем, - менторским тоном произнес мистер Вич, - То он должен был подбросить что-то, чтобы не оставалось сомнений в его смерти. Но это что-то не дает нам оснований предъявить свои права на наследство, согласно завещанию, - мы должны предъявить тело или фрагмент тела. В противном случае, мы распрощаемся исо страховой премией, которую заберут Соединенные Штаты Америки, если старый хитрец Дзампо не унаследует ее через внезапно возникшую племянницу. - Мы безрезультатно долбаемся здесь уже четвертый час, - вздохнул Гриззл-младший, оставляя еще одну грязную полосу на своем потном подбородке, - А температура не могла быть такой, чтобы сжечь даже остатки его зубов. Его не могли похитить? - Могли, - кивнул мистер Вич, - Если только старый козел сам не похитил себя. Согласно заключенному с ним договору, мы обязаны заплатить выкуп, не втягивая в это дело полицию. Выкуп заменяет страховую премию и служит запасным вариантом в том случае, если номер с самосожжением не проходит. Старая гадина может легко воскреснуть, став вдвое богаче. - А если не может? - Тогда, мы найдем кость, исключим оба варианта и станем богатыми. - А если не найдем? - Тогда, - мистер Вич оскалился, - Мы будем искать того черта, который унес нашего дорогого мистера Дзампо и его кости.

Виновник причины загадочного исчезновения дорогого мистера Дзампо, в это

время занимался изысканной любовью с причиной вины - в шезлонге, торчащем посреди безлюдного пляжа на острове Кос. Особое изящество их камасутрической позиции состояло в том, что шезлонг к тому времени уже давно перевернулся, и ноги Алеши торчали в том же направлении, что и ножки шезлонга, в то время как Афро, опираясь спиной о сиденье, вбивала Алешу в песок вместе с шезлонговой спинкой. Предполагалось, что Афро ненавязчиво присядет на колени к Алеше таким образом, чтобы их невинные шалости не бросались в глаза с палубы яхты, стоящей в трехстах футах от берега, но когда шезлонг сменил позицию, стало еще лучше - теперь мама и Калликандзаридис могли видеть только взлетающую в воздух, гриву волос Афро и Алешины пятки. Особо тонкий слух мог бы различить через шум волн и крики чаек, сдавленные вопли, которыми сопровождались прыжки Афро, а особо опытный глаз мог бы уловить тонкий налет сюрреализма в общей картине, поскольку забинтованные руки любовников, левая - Афро и правая - Алеши, торчали из картины, соответственно, в зенит и на юго-восток.. Но Калликандзаридис был занят созерцанием своей очаровательной пассажирки, которая созерцала заходящее солнце, через бокал рубиново-красного вина, а пассажирка наслаждалась легким перебором гитарных струн, которым услаждал ее слух капитан. Однако, когда огненный шар солнца коснулся зеленого горизонта, выбив из него изумрудный луч, сдавленный вопль взлетел к небу через шум волн вместе с гитарным аккордом и, взглянув в сторону берега, они увидели, как Алеша и Афро выкатываются из обломков шезлонга, путаясь в полосатой парусине, подобно потерпевшим кораблекрушение.

Ночью они сидели у костра из смолистых сучьев приморской сосны. - да, - сказал Калликандзаридис и надолго замолчал. - Что? - спросила мама, минуты через три. - Небо, - Калликандзаридис двинул бровями вверх, - Оно меня изумляет. - Чем тебя изумляет небо, Марко? - спросила мама. - Когда я смотрю в ночное небо, - сказал Калликандзаридис, - Мне ничто не кажется невероятным. - Ничто не существует в соответствии с твоим неверием, Марко, - сказала мама, - Оно существует в соответствии с твоей верой. - Почему же мне не воздается по моей вере? - вздохнул Калликандзаридис, - Я хочу быть богатым, а я беден. - Ты беден? - изумилась мама, - У тебя есть дом, лодка, море, молодые девчонки смотрят на тебя, ты никогда не голодал и ни от кого не зависишь, чего тебе еще надо? - Не знаю, - честно ответил Калликандзаридис. - “Не знаю” нельзя купить за деньги. “Не знаю” - не продается, - сказала мама, - Вот когда ты будешьточно знать, что тебе надо и получишь это, тогда ты будешь бедным. - А если я точно знаю, что мне надо, - хитро прищурился Калликандзаридис, - Но не могу получить этого, пока живу, и не стану богатым, если получу - что это? - Это смерть, - ответила мама. - Правильно, - изумленно ответил Калликандзаридис, - Что толку в счастливой жизни, если покидаешь ее в слезах и тоске? Что надо делать, чтобы не покинуть эту жизнь в слезах и тоске? - Надо не быть богатым, надо не быть нищим духом, не быть трусом, не быть подлецом, а после этого, - мама улыбнулась, - Надо ждать смерть, как невесту и быть ей верным, пока жизнь не разлучит вас. - Яне могу понять тебя своими мозгами, женщина, - ухмыльнулся Калликандзаридис, - Но я понимаю тебя своими яйцами. Ты очень мудра. Моя теща говорит, что ты - ведьма, а она сама ведьма и знает в этом толк. - Калликандзаридис повернулся к Алеше, - Твоя мать - ведьма, Алексис, бойся ее. Если ты не будешь послушным, она превратит тебя в лягушку или, не к ночи будь сказано - в женщину. Тогда, может быть, ты перестанешь ломать мои шезлонги. - Это не я, - кем бы ни был Алеша, но краснеть он не разучился. - Я знаю, - кивнул Калликандзаридис, - Если бы Афро села на колени мне, я бы сломал не только шезлонг, я бы сломал палубу своей яхты, я бы пробил ее дно и дно Эгейского моря и выпал бы где-нибудь возле Эйфелевой башни с ней в обнимку. - С башней? - хихикнула Афро. - Ты еще не знаешь, что такое настоящая башня, девчонка, - угрожающе произнес Калликандзаридис. - А ты не знаешь географию, капитан, - расхохоталась Алешина мама, - Вы бы выпали где-нибудь возле статуи Свободы, вместе с твоей башней. - Ни в коем случае, -

запротестовал Калликандзаридис, - Я бы сделал оверштаг, чтобы попасть в

Париж. Терпеть не могу американцев, они суют тебе свои вонючие доллары, а потом блюют и ссут на палубу, потому, что не могут попасть членом выше фальшборта. - А как поступают их женщины? - поинтересовалась Афро. - Женщины? - удивился капитан, - Я не видел никаких женщин. То, что они с собой привозят, похоже на пластиковых кукол из секс-шопа, и непременно выпадает за борт каждый раз, когда присаживается на корме. Пацаны с берега завидуют мне оттого, что я вижу этот товар, в чем он сошел с конвейера, но ей-богу, когда я смотрю, как он елозит своими голыми задницами по моей палубе, то начинаю думать, что моя жена не так уж и плоха, хотя она старше Акрополя и ядовитей, чем мурена. - Не лги, Маркос, - строго сказала Алешина мама, - Я точно знаю, что месяц назад ты набил морду торговцу на базаре, когда он сказал, что твоя жена орет, как ослица во время случки. - Да, набил, - вызывающе ответил Калликандзаридис, - Хотя, тот ишакоёб был совершенно прав, она именно так и орет. Он хорошо знает, как орут ослицы во время случки, но только я имею право знать, как орет во время случки моя жена. Он нюхал следы Коры еще когда ей было четырнадцать лет, мы выросли в одном квартале, и с тех пор я бью ему морду регулярно, на Покров и на Пасху - не могу же я нарушать традицию. - Конечно, нет, - согласилась Алешина мама, - Традиции, это то, что скрепляет наше общество и повышает его культуру. В России есть очень похожие народные обычаи. - Русские - братский народ, - кивнул Калликандзаридис, - Я чувствую это особенно остро, когда смотрю на Афро с Алексисом и на обломки моего шезлонга, который обошелся мне в четыре драхмы на барахолке. - Не лукавь, Марко, - улыбнулась Алешина мама, - Наверное, его забыл кто-то из туристов. - Туристов? - возмутился Калликандзаридис, - Американцы не забывают даже использованных гондонов - они просто выплевывают сперму в кок-пит, а русские не таскают с собой шезлонгов - они приходят со своим ящиком водки, на котором и сидят. Они не жадничают и всегда зовут меня выпить, но если их приезд, упаси господь, совпадает с каким-нибудь престольным праздником, то возникает массовое народное гуляние. В прошлый раз, мне выбили два зуба, наверное, какой-то брат, дай ему бог здоровья, взял их себе, в качестве сувенира со Святой земли. - Наверное, такой обычай, - серьезно заметила Афро, - Не могли же они взять гвозди из твоего креста. - Имслишком долго пришлось бы ждать, пока я дозрею до нужной степени святости, - ухмыльнулся Калликандзаридис, - А гвозди они могут купить за доллары возле любой церкви, вместе с церковью. У них на шее такие цепи, Афро, на которых можно якорь поднимать - они подняли бы и церковь с крестом, и тело на кресте, если бы попы его имели, чтобы продать. - Я поймала тебя на богохульстве, Марко - удивленно подняла брови Алешина мама. - Ты никогда не поймаешь меня на богохульстве, женщина, - ответил Калликандзаридис, - Ни у кого нет такой наживки, чтобы меня поймать. Никакая цепь не выдержит меру моей веры - я держу ее в сердце, а не на цепи, и нет такой хулы, которая не подошла бы по размеру нашим попам - это понимает даже моя жена, когда целует руку приходскому священнику. - И все же, она ее целует? - с любопытством спросила мама. - Целует, потому, что лучше целовать руку, чем жопу. Только жопа нам и остается, если вообще не ходить в церковь. Церковь - это опора. Пусть там сидит хоть черт - я почитаю сан, а не человека, и не черта. Мое почитание делает размалеванную доску, которую можно купить на базаре - Богом, который не продается. Если я способен на пафос дистанции между собой и тем, что выше моей головы - я человек. А если я не способен смотреть вверх, я - собака, которая ищет кость под своими ногами. Вот чего не понимаешь ты, при всей твоей мудрости, женщина. И вот, что понимаю я, - Калликандзаридис. - Да, - мама тихо покачала головой, - Потому, что ты - человек.