УАЗ натужено выл загнанным двигателем и звякал промороженными железками на ухабах, внутри был почти такой же холод, как и снаружи – ветер свистел в дырявое днище и в щели расхлябанных дверей, печка не работала.

Вокруг простирались пространства, заваленные снегом тьмы, пробиваемой лишь слабыми лучами фар, злобные, острые снежинки косо летели в желтоватом свете, ветер нес по черному дорожному покрытию снежную пыль.

Он не знал, сколько часов или сколько километров уже едет по этой дороге, он не помнил, когда видел признаки человека и поэтому рефлекторно сбросил газ, когда впереди и справа на пределе досягаемости света фар появилось какое-то сооружение, похожее на бетонный навес над автобусной остановкой. Какие автобусы? Не было видно ни зги, ни движения, ничего, кроме черной дороги посреди белых снегов, придавленных тьмой.

Он медленно проехал мимо, остановился и, поразмыслив несколько секунд, сдал назад – ему показалось, что в углу полуразвалившегося сооружения кто-то сидит, его охватило странное чувство дежа-вю, он уже почти знал, что это такое.

Когда он вышел из машины, ледяной ветер пронзил его насквозь и захлопнул дверцу раньше, чем он успел это сделать сам.

То, что сидело там, сидело неподвижно на корточках рядом со сломанной скамейкой и было похоже на ребенка женского пола – из-под длинной куртки торчали голые ноги в сиротских войлочных сапогах, лицо было скрыто в тени капюшона.

Он подошел и постучал пальцем по опущенной на грудь голове, - Эй! – но ребенок не пошевелился. Тогда он отбросил капюшон. И увидел в желтом свете фары черное свиное рыльце.

В следующую секунду наваждение рассеялось – девочка молча смотрела на него блестящими, звериными глазами, ее грязное лицо наискось пересекал старый, уродливый шрам, нос был сломан и сплющен, из-под разорванной верхней губы торчали зубы.

- Вставай, - сказал он, со свистом выдохнув воздух, - Идем со мной, - он повернулся к машине, - Ты замерзнешь здесь насмерть.