Он проводил глазами плешивую ищейку, пометившую его территорию, и, усмехнувшись, отступил в тень от амбразурного окна — пусть ищет, поганая у него работа. Сейчас, наверняка, поедет пить пиво, отполирует водочкой, к вечеру, нализавшись, доберется до дому, где у него сидит злобная жена, завалится спать, утром продерет глаза и снова поползет по своему мусорнику — и так каждый день.

Он прислушался к себе, пытаясь нащупать неприязнь к этому типу, но неприязни не было. Голос молчал, что слегка удивило его. Обычно неприязнь возникала легко и легко переходила в ненависть, а от ненависти до убийства был один шаг. Ему нравилось ненавидеть, ненависть обостряла его, как допинг, и он входил в состояние убийства, как жало, и наслаждался им. Он научился этой штуке на войне. долго учился и тошнотно, но учение стоило того. Поначалу ему требовалось чувство правоты, чтобы убивать легко. Но правота требовала обоснований, а где их взять на войне, на которую ты приперся с другого конца света и куда тебя никто не звал? Ненависть же не нуждалась в обоснованиях и ненавидимый легко становился неправым. А если что-то получается легко, то от этого начинаешь получать удовольствие, вот он и научился получать удовольствие, делая других неправыми навсегда. Он много раз видел, как поселок под бомбами — женщины, старики, дети — превращается в груду мяса, перемешанного с камнем. Чем это можно было обосновать? Он понял, что любая правда — крива и зависит от точки прицеливания. Он научился смеяться над болтающими о правде, не разжимая губ, чтобы не сбить прицел. Он понял, что вина — груз виноватых, а невиновный — всегда нрав. Он обрел ненависть, испепеляющую любую неправоту, — тогда пришел Голос и пророс на почве, удобренной дерьмом, в которое превратилась его совесть.

Он начал спускаться по железной лестнице, переходя из света в тень, окна, похожие на амбразуры, были только на самом верху башни, по мере нисхождения тени становилось все больше, и ему это нравилось — он провел так много времени под сжигающим и слепящим солнцем, что полюбил мрак, — в самом низу был лабиринт цокольных помещений, в котором он жил.

Герта уже ждала его у подножия лестницы, лабиринте, как в лисьей норе, было несколько проходов наружу, через которые они могли двигаться в любое время и в любом направлении, на бетонной крыше башни всегда лежала бухта прочного нейлонового троса для аварийного спуска вниз.

Доставая из рефрижератора мясо для Герты, он обнаружил, что пора пополнить припасы. Он делал это не чаще раза в неделю — в здании «Плюса» был еще один холодильник и электрогенератор на случай перебоев с электроэнергией, что случалось постоянно. С удовольствием понаблюдав, как собака, чавкая, заглотала куски говядины, он вывел во двор мотоцикл — мощный и надежный, как бульдозер, «Урал», оснащенный двумя дополнительными багажниками по бокам рамы. В бетонном заборе, отделявшем территорию от заброшенного поля, была неприметная калитка, через которую он выбрался на тянувшуюся вдоль забора в сторону города тропу, протоптанную шакалами, промышлявшими в промзоне. На нем были линялые джинсы, ковбойка, рабочие ботинки и потертый шлем, советского образца — он ничем не отличался от жителя полусельского пригорода, приехавшего на базар по своим делам, и Воронцов, сидевший под драным зонтом у входа в забегаловку с кружкой пива в руке, скользнул по нему безучастным взглядом.