Мартен старался ничего не упустить. От долгого рассказа у него пересохло в горле, зато появилось ощущение, что он наконец-то сумел взглянуть на дело не как на более или менее случайную последовательность событий, поступков и реакций, а как на нечто цельное.

— Если ты прав и им движет ненависть, — сказала Марион, — необходимо узнать, почему он ненавидит эту женщину.

— Тонко подмечено, — отозвался Мартен. — Проблема только в том, что причину этой ненависти мы узнаем не раньше, чем поймаем этого человека. Или узнаем, кто эта женщина.

Изабель молчала, погруженная в свои мысли.

— Не знаю, — наконец произнесла она.

— Чего ты не знаешь? — не понял Мартен.

— Чтобы кого-то возненавидеть, необязательно иметь причину, — сказала она. — Вернее, это может быть причина, которая нам покажется бредовой. Все-таки этот тип — психопат. Может, он ненавидит ее просто за то, что она существует.

Повисло молчание.

— А я думаю, что какая-то причина у него должна быть, — подала голос Марион. — Не обязательно простая, но все-таки причина. Что-то не столь очевидное, как «она мне изменила» или «она мне жить не дает», но какой-то реальный мотив. Может, он влюбился в нее по уши, а она послала его куда подальше, и с тех пор он затаил на нее злобу… Или она знает о нем что-то ужасное. На самом деле очень важно установить, кто такая эта женщина — мать, просто знакомая или, например, жена.

— Лично я склоняюсь к версии жены, — сказала Изабель. — Если он убивает других женщин, чтобы отомстить этой, значит, они должны быть на нее похожи. Следовательно, она не может быть пожилой. Кроме того, мне кажется, что их должны связывать довольно близкие отношения.

— Думаю, ты права, — поддержала ее Марион. — Он уже напал на двух женщин. Готова спорить, что следующей жертвой станет та, которую он задумал убить с самого начала. Тут вы его и поймаете.

Чуть позже, когда Мартен уже лежал в постели, к нему под бочок забралась Марион.

— Как мне нравится твоя дочь, — прошептала она. — У меня никогда не было толпы подружек, но мне кажется, с ней я могла бы по-настоящему подружиться.

Мартен прижал ее к себе. Она сунула колено ему между ног и взобралась на него.

— Изабель — отважная девочка. Не всякая на ее месте решилась бы оставить ребенка. Я в ее возрасте, наверное, сделала бы аборт.

— Ты ей об этом сказала?

Она тихонько засмеялась:

— За кого ты меня принимаешь? Что, мысли об убийце не дают покоя?

— Да.

— Тебе хоть чуточку помогло наше обсуждение?

— Возможно. Пока не знаю. Чего-то в этой схеме не хватает, какого-то ключевого элемента. И самое плохое, что я даже не представляю, где его искать.

— Тебе надо расслабиться. Ненадолго выбросить все это из головы. Ты слишком глубоко увяз в этом деле.

— Как я могу? Он ведь уже подбирает себе новую мишень. Попробуй тут забудь.

— Ты перестал ходить в качалку.

— Некогда.

— А зря. Может, тебе как раз и нужно переключиться на что-то другое. Чтобы мозги прочистились.

— По-твоему, я потерял форму?

Она хихикнула:

— Ладно. Постараюсь тебе помочь. Ты не против?

Говоря это, она терлась о него всем телом, и он, несмотря на усталость, почувствовал, что оживает. Она заметила это, довольно хрюкнула и оседлала его.

— Только не кричи, — шепнул он. — Не хочу, чтобы Иза нас слышала.

Вместо ответа она ткнула его кулаком в ребра, и на сей раз хрюкнул уже он.

Мириам лежала в постели с Реми в своей просторной квартире. Они только что занимались любовью. Он был внимательным и нежным, но она не сумела настроиться на нужную волну.

Ее мысли занимала Розелина. А делиться ими с Реми ей не хотелось — она хорошо помнила, как он отреагировал, когда она впервые заговорила с ним о проблеме своей сотрудницы.

Но беспокоило ее не только это. Стоило ей задуматься о Розелине, как на ум приходил Мартен. Неужели ее озабоченность делами бухгалтерши вызвана… чем? Интересом к Мартену, принявшим извращенную форму? Неужели она его ревнует? И не значит ли это, что она до сих пор любит его гораздо сильнее, чем готова признаться в этом самой себе?

Третья проблема, занимавшая ее, не шла ни в какое сравнение с судьбой Розелины, но все-таки Мириам твердо решилась обсудить ее с Реми. Потому что эта проблема касалась его напрямую.

Она повернулась к нему.

— Есть одна вещь, которой я не понимаю, — сказала она.

— Что за вещь, любовь моя? — нежно спросил он, проводя тыльной стороной ладони по ее животу и груди.

Она сжала его руку. Нет уж, она не позволит себя отвлечь.

— Где ты собираешься брать деньги на квартиру в Марэ?

— Да что ты волнуешься? Не такие уж большие там деньги…

— Четыреста пятьдесят тысяч евро? Три миллиона франков… Для большинства людей это очень значительная сумма.

Он засмеялся:

— Для меня тоже. Но, если уж хочешь знать правду, у меня есть друг, который мне очень обязан. Он будет счастлив одолжить мне эти деньги наличными без процентов. Для него это практически пустяк.

Она ждала продолжения, но он молчал.

— А ты не боишься неприятностей от налоговиков? Если к тебе придет проверка, они могут заинтересоваться, откуда у тебя столько наличных. К тому же ты чиновник.

— Ну и что? Моя мать родом из Рима, ты же знаешь. Так что мой друг переведет деньги в отделение римского банка на имя моей матери, а я скажу, что она дала мне их в долг. Уверяю тебя, никаких проблем не возникнет.

Она замолчала. Значит, одной заботой меньше.

— Надеюсь, ты не сомневаешься в законности этой операции? — насмешливо спросил он.

— В общем-то нет.

— А мне кажется, что да.

— Меня это не касается.

— Очень даже касается. Но сейчас я тебя успокою. Ты понимаешь, в чем разница между культурными ценностями и национальным достоянием?

Она отрицательно мотнула головой, удивленная вопросом.

— Допустим, у тебя имеется какая-то картина. Скажем, Матисс. Твоя семья владеет этой картиной на протяжении одного-двух поколений. Картина прошла все мыслимые экспертизы, ее подлинность точно установлена, и она внесена в официальный реестр. И вдруг тебе срочно понадобились деньги. Или законный владелец умер, оставив картину в наследство детям, а они хотят продать ее, чтобы поделить деньги поровну. К ним приезжает представитель «Сотбис» или «Кристис». Выставив картину на аукцион в Лондоне, твоя семья получит в пять — десять раз больше, чем если предложит ее государственному музею или частному коллекционеру во Франции. Однако, в соответствии с законом от тридцать первого декабря девяносто второго года и с учетом поправок от десятого июля двухтысячного года, произведение искусства, оцениваемое в сумму выше ста пятидесяти тысяч евро — если речь идет о картине, — не может быть вывезено за границу без специального сертификата.

Мириам смотрела на него не отрываясь. Он говорил с горящими от возбуждения глазами. В эту минуту он действительно был очень красив.

— Если картина отнесена к категории культурных ценностей, но не считается национальным достоянием, все просто. Ее везут в Лондон и продают какому-нибудь американцу или японцу. Но если власть решит, что речь идет о национальном достоянии, то картину не пропустит ни одна таможня. В этом случае придется переоформлять сертификат, а это может занять долгие годы. И зарубежный коллекционер может передумать. Если владелец картины хочет продать ее побыстрее, у него нет выхода. Вот и все.

— А кто решает, к какой категории относится та или иная картина? — спросила Мириам, уже догадываясь, каким будет ответ.

— Специальная комиссия в составе нескольких человек. Я тоже в нее вхожу. Мы выносим свое суждение на основании ряда критериев. Если, например, картина представляет собой ключевой этап в истории искусства, то, разумеется, мы объявляем ее национальным достоянием. Допустим, «Завтрак на траве».

— Понятно.

Он повернулся к ней и усмехнулся:

— На мой взгляд, эта система — верх нелепости. Существует только одно достояние — достояние человечества.

— Именно так ты и заявил, когда твою кандидатуру выдвинули в состав комиссии? — спросила Мириам чуть суше, чем ей хотелось.

Он слегка покраснел.

— Во всяком случае, эта идея легла в основу моей диссертации. Если они ее не поняли, значит, они просто дураки.

Он вытянулся в постели и испустил блаженный вздох.

— Я рассказал тебе об этом, любовь моя, потому что один человек, которому я оказал небольшую услугу, — кстати, он не американец и не японец, а француз, правда живущий в Америке, — согласился в знак дружбы предоставить мне скромный заем. Ты разве не знала, что выходишь замуж за авантюриста?

Мириам не ответила. Никакой это не заем. Это взятка. И не то чтобы ее сильно смущал весь этот шахер-махер — занимаясь куплей-продажей недвижимости, она всякого навидалась. Просто, будучи человеком приверженным порядку, она терпеть не могла двойную игру. В конце каждого месяца Реми получал вполне приличную зарплату. Хотел он того или нет, но его назначили на должность специалиста, призванного оберегать национальное достояние страны. А он мошенничал. И, поскольку он отличался большим умом и избегал малейшего риска, свое мошенничество он наверняка обставил так, что к нему не подкопаешься. Вот это-то ей и не нравилось.

— А что будет, если я тебя выдам? — спросила она.

Он засмеялся:

— Ничего. Вот что самое забавное. В худшем случае назначат коллегию экспертов. Половина из них меня поддержит, а вторая воздержится. Мы ведь имеем дело с абсолютно субъективными материями. И такое происходит у нас сплошь и рядом.

— А хранители государственных музеев? Они разве не могут на тебя настучать?

Он фыркнул:

— Можешь не беспокоиться. У них других забот полно. Они из кожи вон лезут, чтобы доказать подлинность некоторых сомнительных полотен и тем самым повысить ценность своих собраний. А эта работа отнимает массу времени.

— Ты хочешь сказать, что в наших музеях выставлены одни фальшивки?

— Разумеется, нет. В смысле, не одни фальшивки. Но в последнее время появились алхимики, которые прямо-таки чудеса творят. И картины, написанные в мастерской великого художника, превращаются в полотна, созданные рукой самого художника. Заметь, при всеобщем молчаливом одобрении. Хуже всего то, что все без исключения находят здесь свою выгоду. Кроме публики, пожалуй, но кого интересует публика?

Он повернулся и поцеловал ее сначала в шею, а затем в губы, нежно поглаживая рукой. Она почувствовала дрожь. Он прав. Это не мошенничество. Он просто с умом использовал подвернувшуюся возможность. Сохранять в данных обстоятель ствах честность значило бы проявлять наивность. Она на его месте поступила бы точно так же.

Она ответила на его поцелуй и прижалась к нему.

К возвращению Розелины он уже закончил работу.

Она остановилась возле калитки. В крошечном палисаднике шириной не больше семи метров никогда не было особого порядка, но сейчас он превратился в настоящую свалку. На пожелтевшей траве валялись ржавая механическая газонокосилка, подаренная ей отцом, старая стиральная машина, пустые банки из-под краски, обрезки толя, бетонные блоки, ржавые металлические трубы, принесенные мужем со стройки, — когда-то он собирался соорудить из них беседку, но потом передумал, — обломки радиаторной решетки, детали моторов, заплесневелый рулон напольного покрытия и еще целая куча каких-то железяк и прочей трудноопределимой дряни. Он выволок во двор все, что прежде хранилось в гараже. Но зачем?

Вот и ее жизнь была такой же грудой мусора. Бесполезной, уродливой, унылой и грязной. И такой же громоздкой. Но ничего, скоро она от нее избавится. Еще пара недель — и все это канет в небытие.

Шевельнувшееся в душе любопытство заставило ее заглянуть в гараж. В нем было пусто и чисто. Он даже пол подмел. Неужели собирается держать в нем машину?

Она вышла и еще раз оглядела свалку старья. На глаза навернулись слезы. Какое он имеет право заваливать ее этой пакостью? Он терпеть не мог выбрасывать старые вещи, даже сломанные и ни на что не пригодные, и ей не позволял. Радиоприемники, тостеры, пылесосы — он все складывал в гараже, повторяя, что у них нет лишних денег, а он все это когда-нибудь починит.

Она позвонила в мэрию, но трубку никто не снял, — рабочий день давно кончился. Куда же девать весь этот хлам? Она проверила по календарю: машина, собирающая крупногабаритный мусор, появится здесь не раньше чем через месяц. К тому времени ее уже не будет в живых. Значит, ей до конца своей жизни придется созерцать эту отвратительную помойку.

Впервые за много дней она обошла дом. Открыла шкафы и обнаружила, что накануне он надевал свой свадебный костюм, — между прочим, единственный и с самого дня свадьбы так и провисевший на вешалке. Что еще он задумал?

В его спальне ничего не изменилось. Похоже, он в ней не ночевал. Уже хорошо.

Зато она уловила едва ощутимый аромат духов. Он приводил в дом женщину? Когда? Этой ночью? Сейчас она вспомнила, что, кажется, слышала сквозь сон голоса… Хотя утром ничего такого не заметила. Подтверждение своим подозрениям она получила, когда зашла в ванную и нашла длинный белокурый волос. Ее передернуло от отвращения. Она не испытывала ни ревности, ни обиды — только страх за незнакомку, которая сама не понимала, чем рискует. Как бы ее предупредить?

На ужин она съела два стаканчика йогурта и отправилась под душ. Стоя перед зеркалом, она вдруг обратила внимание на то, как похудела. Даже ноги, которыми она всегда гордилась, потеряли форму. Бедра ввалились, ключицы выпирали, грудь усохла, а ребра напоминали стиральную доску.

Придется умирать уродиной, с улыбкой подумала она. Может, оно и к лучшему.

Мысль о собственной худобе вызвала в памяти образ ее начальницы. Вот уж кто был ее полной противоположностью. Сильная, крепко сбитая, она излучала почти осязаемую энергию.

Перед смертью она напишет ей письмо, в котором расскажет, во что превратилась ее жизнь и почему она решила с ней покончить. Она чувствовала, что обязана это сделать.

Он приехал за пять минут до закрытия интернет-кафе. Увидев его на противоположной стороне улицы, Диана улыбнулась до ушей. Он повел ее к машине.

Открыл ей дверцу, и она восхищенно присвистнула.

Усевшись, легонько провела пальцами по приборной доске и кнопкам.

На них не было ни пылинки — он за этим следил. Она перенесла руку ему на бедро.

— Тебе идет эта машина, — сказала она. — Она похожа на тебя.

Он расслабился. Она в очередной раз высказала очень правильную мысль, даже если сам он никогда не формулировал ее так.

— А где же твой мотоцикл? — спросила она.

— Мотор барахлит.

Ему не хотелось врать ей, но он не собирался отвечать на ее бесконечные вопросы. Время правды придет, но позже. Возможно. Если она и дальше будет вести себя так же достойно.

— Куда ты хочешь поехать?

Она поерзала, удобнее устраиваясь на сиденье.

— До чего здорово! Устала я сегодня. С девяти утра до восьми вечера в режиме нон-стоп. Так что мне вообще никуда не хочется.

Он засмеялся и повернул ключ зажигания.

Загорелись циферблаты, и мотор тихо заурчал.

Она откинулась на сиденье, удовлетворенно вздохнула и прикрыла глаза. Он тронул автомобиль с места.

Он впервые вез в своей машине другого человека. Он купил ее, когда Розелина была беременна.

Он покосился на Диану. Его охватило странное ощущение. С одной стороны, она вторглась на его территорию. Но в то же время она не производила впечатления чужой. Как будто ее место действительно было здесь, возле него. Она заслуживала того, чтобы находиться с ним рядом. Он похлопал ее по коленке и провел рукой по ноге, поднимаясь к бедру. Она чуть раздвинула ноги и издала горловой звук.

— Если заедем ко мне, — сказала она, — я быстро приму душ и переоденусь. На все про все мне понадобится десять минут. А ты пока посидишь в гостиной на диване и выпьешь холодного пива. Как тебе такая идея?

Он молча кивнул в знак согласия.

Часом позже они снова ехали в машине. Она сменила джинсы и майку на короткую кожаную юбку и обтягивающий кардиган, подчеркивавший форму груди. Ее еще влажные длинные светлые волосы были тщательно расчесаны. Он попросил ее не краситься, сказав, что она нравится ему и так, без всякого макияжа. Она не стала спорить. Он заметил у нее на щеках розоватые следы плохо залеченной угревой сыпи, но это ничуть его не смущало.

Он остановился на парковке перед лесочком к северу от Парижа.

Здесь находилось еще несколько машин, но людей видно не было. Они вышли из БМВ и немного прошлись. Она взяла его за руку и подняла к нему лицо.

— Хочешь, пойдем туда? — кивнула она на лесок. — Я уже немножко отдохнула.

— Не знаю. Я сегодня тоже устал.

Это была чистая правда. Он не просто устал. Он вымотался. Руки и спина еще ныли после возни в гараже, но это бы еще ничего. Он устал морально. Они подобрались к нему гораздо ближе, чем он предполагал. Вот что его мучило. Ему даже трахаться не хотелось. Хотелось совсем другого: лечь и спокойно уснуть, и чтобы она охраняла его сон. Его так и подмывало рассказать ей обо всем, но разве он мог? Или все-таки рискнуть? Возможно, ей хватит ума его понять.

Она вгляделась в него чуть пристальней.

— Я что, тебе больше не нравлюсь? — обеспокоенно спросила она.

Он посмотрел на нее. Его раздирали противоречивые чувства. Может он ей доверять или нет?

— Устал сегодня просто жутко, — ответил он.

— Я знаю несколько способов, чтобы снять усталость.

Она провела языком себе по губам и слегка покачала бедрами. Он почувствовал, как в нем закипает гнев. Он был готов поделиться с ней своей тайной, довериться ей, а у нее все мысли об одном — как бы трахнуться. Всему свое время, в конце-то концов. Неужели она не видит, что у него нет ни малейшего желания скакать на ней. Как же можно быть настолько слепой? Он притащился за ней на работу, он возил ее в машине, куда не пускал ни одного постороннего человека. А все, что ей нужно, это улечься под кустом и раздвинуть перед ним ноги. А ему сейчас требуется совсем другое!

— Ты что, не понимаешь? Я устал, — повторил он. — Я не хочу трахаться.

Она машинально выпустила его руку, удивленная тем, как переменился его тон.

— Что я тебе сделала? — спросила она.

Что я тебе сделала. Я. Они. Все они были из одного теста — брюнетки, блондинки, высокие или маленькие. Они привыкли все всегда сводить к себе, думать только о себе. Я. Пуп земли. Каждая из них считала себя пупом земли.

— Если я тебе надоела, зачем ты меня сюда привез? — презрительно спросила она.

Я. Меня. Снова-здорово. У него сами собой сжались кулаки. Нет. Нельзя. В лесу могут быть люди. Свидетели. Он не должен терять осторожность.

— Я тоже устала, — сказала она. — Разругалась с управляющим. Тот еще говнюк. А все почему? Потому что не разрешила себя лапать. Представляешь?

Он посмотрел на нее. Может, и не врет. Но ему на это плевать. Если у кого и есть проблемы, так это у него. Серьезные проблемы. А у нее что? Пустяки.

Я уже замочил трех сикух, и меня ищет полиция, чуть было не ляпнул он.

— Ну ладно, — выдавил он из себя. — Пошли в лес. Поищем местечко поспокойней.

— Может, лучше в отель? — предложила она.

В отель. Тратить деньги, которые могут ему понадобиться на более серьезные вещи. Зарплата только в конце месяца, а он еще несколько дней пропустил по болезни, значит, получит меньше, чем обычно.

— Для того, что мы собираемся делать, — сказал он, — трава ничем не хуже постели. А потом я отвезу тебя домой.

Она вытаращила глаза. Ее лицо залила краска.

— Ты что, принимаешь меня за шлюху? Так, что ли?

Ее глаза наполнились слезами, но она яростным жестом смахнула их.

— Не удивляюсь, что жена послала тебя куда подальше. Мудила вонючий.

Она развернулась на каблуках, открыла левую дверцу автомобиля и села за руль.

Она выиграла. Он должен схватить ее за длинные белокурые волосы, выволочь из машины, дотащить до дальнего угла парковки и забить ногами до смерти. Даже Розелина никогда не позволяла себе столь откровенной и наглой глупости. Как он мог так ошибиться в ней? Его затопила волна ненависти. Как ему хотелось размазать ее по асфальту!

Нет. Нельзя поддаваться порыву. Он закрыл глаза и покачнулся, едва не потеряв равновесия. Но ему удалось собрать волю в кулак и заставить себя расслабиться.

Только почувствовав, что достаточно владеет собой, он открыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул, после чего медленно приблизился к машине.

Вымученно улыбнулся, но тут же понял, что никакими улыбками не вернет ее доброго расположения. Наоборот. Она смотрела на него так, будто видела в первый раз. Презрение в ее взгляде сменилось недоверием. Если не чем похуже.

— Уступи мне место, — тихо сказал он. — Я знаю, куда мы поедем.

Она без слов поднялась с водительского сиденья и поставила ногу на землю. Короткая юбка задралась, и он убедился, что она была без трусов. Но он не испытал ни малейшего желания.

— Сейчас ты отвезешь меня домой, — сказала она, — и уберешься прочь. Я больше не желаю тебя видеть. Я думала, ты настоящий мужик. А ты просто ничтожество. Понял, что я сказала? Ты — ничтожество.

Он сел за руль и подождал, пока она обойдет вокруг машины и тоже усядется. Она застегнула ремень и сложила руки на груди, глядя прямо перед собой и недовольно надув губы.

Удар обрушился на нее неожиданно. Он нанес его с такой силой, что услышал хруст. Что там сломалось, височная кость или какой-нибудь сустав, он не знал, да это его и не интересовало. Голова Дианы стукнулась о стекло и тут же свесилась ей на грудь. Из приоткрытого рта на кардиган стекла струйка слюны.

— За что боролась, на то и напоролась, — пробормотал он, проверяя, не осталось ли следов на стекле.

Он рванул машину с места — шины даже не взвизгнули — и поехал вперед. Через несколько километров показалась автозаправка, при которой располагалась просторная площадка для отдыха. Автозаправка была уже закрыта, но на парковке стояло с полдюжины грузовиков с полуприцепами.

Он остановился в самом ее конце, не просматриваемом с дороги, и выключил в салоне свет. Затем поднес указательный палец к ее горлу. Ничего не почувствовал и решил уже, что она готова, но тут она тихо застонала. Значит, просто потеряла сознание. Значит, жива.

Он задумался, рассеянно постукивая пальцами по рулю. Она чудовищно его разочаровала. И как скоро проявилась ее гнилая натура. Как он мог хоть на миг поверить, что она не такая, как другие? Только потому, что она не похожа на Розелину? Он засмеялся собственной глупости.

Что же теперь с ней делать? Ответ возник сам собой. Это же очевидно. Он улыбнулся. В конце концов, даже хорошо, что он с ней познакомился. Она ему здорово пригодится.

Он достал из бардачка моток электрического провода, оставшийся от установки автомагнитолы. Отрезав нужный кусок, он связал ей руки. Она еще не пришла в себя, но уже проявляла первые признаки жизни.

Слабо дернувшись, она открыла глаза.

— О-о-и-о-о? — прошептала она.

Приподнялась и подняла руки, не понимая, что они связаны.

На виске у нее надувалась лиловая шишка. Она повернулась к нему:

— Что случилось? У меня все болит. Мы что, попали в аварию?

— Да, — ответил он.

— Больно, — повторила она. — Меня сейчас вырвет.

Он вышел из машины, вытащил ее и поставил на траву.

Только тут она заметила свои связанные руки.

— Зачем это? — слабым голосом спросила она.

— Затем, чтобы ты не смогла причинить мне зла, — объяснил он.

После чего размотал черный провод.

Она сделала несколько шагов и упала на колени. Все ее тело сотрясалось в спазмах.

Впустую. Из нее ничего не выходило.

Он нашел в машине рулон тряпки, которой вытирал пыль, оторвал три фрагмента и протянул ей.

Она вытерла рот и неуклюже поднялась на ноги.

— Мне очень плохо, — сказала она. — Отвези меня в больницу.

— Конечно, — сказал он. — Тебя больше не тошнит?

— Нет.

Он взял ее за локоть и усадил в машину.

— Больно, — повторила она, откидываясь головой назад. — Мне ужасно нехорошо.

Ее голова качнулась к нему. Он заметил, что она косит правым глазом. Глаз заплыл кровью, а оба зрачка сузились до чуть видных точек.

— Я плохо тебя вижу, — сказала она. — Темнота кругом. Почему ты не едешь? Машина сломалась?

Он завел мотор и тронулся с места:

— Все нормально.

Медленно вырулив с парковки, он выбрался на шоссе и поехал со скоростью не больше шестидесяти километров в час.

— Что ты обо мне думаешь? — спросил он.

Она не ответила. А ему позарез требовалось услышать ее ответ. Наконец-то рядом с ним появилось существо, которому он мог безбоязненно излить душу. Черт, должна же от нее быть хоть какая-то польза.

Он тронул ее за плечо и легонько потряс.

— Что ты обо мне думаешь? — повторил он свой вопрос.

— Мне плохо, — пробормотала она. — Очень больно.

— Блин! — взорвался он. — Смени пластинку! Я же везу тебя в больницу. Соберись! Ты что-нибудь слышала про убийцу с арбалетом?

Она медленно кивнула и застонала:

— Псих какой-то. Девчонки в кафе сегодня болтали…

— Ты меня удивляешь, — засмеялся он.

— Когда мы приедем в больницу?

— Скоро, — сказал он. — Представляешь, а я знаю этого парня. Даже очень хорошо знаю. И он никакой не псих. Просто ему надоело, что каждая встречная сука смотрит на него как на кусок говна.

В ней проснулось что-то вроде интереса. Она снова попыталась повернуться к нему:

— Какая сука?

Он качнул головой:

— Ну, сук вокруг хватает. А этот парень, он вздрючил всю полицию. Он их всех вздрючил. Он такой крутой, что они никогда его не поймают. Хочешь, скажу тебе, кто это? Это я. А еще могу рассказать, как я их мочил. Хочешь послушать?

Еще не договорив, он покосился на нее и увидел, как побелело ее лицо. Глаза закрылись. И она больше не дышала. Он приподнял ей веко, и на него уставился ее безжизненный глаз.

— Вот срань, — вполголоса произнес он. — Не могла подождать еще немного.

Он притормозил на обочине и выключил фары.

Затем быстро обошел вокруг машины, подхватил ее под мышки, вытащил наружу и усадил на дно придорожной канавы.

Еще раз убедился, что она умерла, для чего приложил ухо сначала к ее рту, а затем к груди. Она действительно не дышала. Ее тело еще издавало какие-то странные звуки, но сердце больше не билось. Должно быть, своим ударом он превратил ее мозги в кашу. Однажды ему пришлось наблюдать, как одному мужику упала на голову балка. Он умер очень скоро, точно таким же образом, и тоже перед смертью ненадолго пришел в сознание. Все вместе заняло не больше десяти минут. Эта продержалась дольше. Прямо удивительно для такой пигалицы.