В геенне своей совести горя, То празднично, то тихо, то незримо, Я странствую путями пилигрима И волею Небесного Царя. По грязи – от ворот и до ворот, Сквозь ветер и туман, грозу и стужу Шагаю из тех мест, где я не нужен Туда, где меня, может, кто-то ждет. На лошади, покрытой чепраком, И рыцарским мечом перепоясан, То в рубище, то в платье из атласа, То просто с длинной палкою пешком. И тем, кто свои двери распахнет, Зовя меня к огню из мрака ночи, Я счастье и удачу напророчу, И с плеч сниму потерь тяжелый гнет. Листая лики сморщенных страниц, Словами, что внушает мне Создатель, Я правду говорю совсем некстати И подданных учу не падать ниц. Соратник и соперник королей, Я вечный их слуга и вечный странник, И рыцарь, и торговец, и карманник, И гордый раб Того, кто всех светлей. Неправда, что я смерти не боюсь! Я знаю, что бывает непокорным. И все же я смотрю, как пустят корни, Те книги, что я знаю наизусть. Ни плаха, ни стрела, ни свист клинка В душе не вызывают удивленья, Я в Вечность проскользну привычной тенью, Как дым уходит ввысь от камелька. В геенне своей совести горя, Я снова прохожу блаженства мимо, И странствую путями пилигрима И волею Небесного Царя.

Ни бархат, ни парча и ни дамаст, Ни жемчуг, ни сапфиры, ни рубины… Мне нужен только друг, что не предаст, Мне нужен только плащ и ветер в спину. Тропинкою лесною, налегке, Пойду навстречу нежности закатной, И будущее сжато в кулаке, И кажется оно невероятным. Под яростью ветров горит лицо, И плащ плывет за мною точно крылья, Я стану сам собой в конце концов, И сам себя в войне с собой осилю. Я руку опускаю на эфес, Таинственный в ветвях заслышав шорох, И тени мне скользят наперерез, И гномы исчезают в темных норах. Любители лесов и быстрых рек Не смеют оборвать моей молитвы. Я больше, чем святой. Я – человек, Который выбирает поле битвы. Насмешник, предсказатель, пилигрим И воин, что клинок готовым держит, Я скоро стану всем вокруг своим И солнце через тучи вам забрезжит. Почтительной моя не будет речь, Я знаю, как вельмож ужалить словом, Но им бы свои головы сберечь, А не готовить для меня оковы. Ни землями, ни златом, ни казной Меня не подкупить, ни званьем громким, Нет нового под солнцем и луной, Одни и те же грустные потемки. Мне все равно, что думает король И сколькими коронами гордится, Я сам себе назначил эту роль И с ней ему придется согласиться. Чащобы яркой охрой опалив, Нас осень обожжет и обескровит, Я чувствую вращение Земли, А меньшее меня не беспокоит. Я чувствую дыхание комет, Галактик отдаленных трепетанье, Я знаю даже то, что нас всех нет: Лишь мысли, лишь сомненья, лишь желанья. И брызги полетят из-под копыт, И солнце стрелам цели обозначит, Я столько раз уже бывал убит, Что, Господи, пусть будет все иначе! Труба гортанным голосом зовет, И дело явно близится к финалу, Мне снится пышный зал и бархат алый, Который год.

Мне говорят, я Бога позабыл, И долг, и короля, и герб фамильный, Но веет черной плесенью могильной От ваших с кровью смешанных чернил. Мне говорят, послушай, кровь – вода, Господь не одобряет полумеры. Вот только, отчего же запах серы У трона лезет в ноздри иногда? Мне говорят, король не скор на гнев, Не любит он темниц и слово смерти. Ну что ж, его пером играют черти, Немало в этом деле преуспев. Мне говорят, да ты сошел с ума! Мы, люди, не сильнее насекомых. Вернись в свой скромный дом, к делам знакомым, Но дом мой – мир и в доме том чума. Мне говорят, но ты идешь ко дну, В огне горишь, как воск, блуждаешь в чаще! Не я иду ко дну – ваш мир пропащий, И с ним я заодно не утону. Мне говорят, тебе не повезло, Ты сам себе сейчас построил плаху, Но я уже устал бояться страха… Остались только шпага да седло. Накидка с капюшоном, плеск волны, Да полночь, чтоб во мраке раствориться. Когда мне доведется возвратиться Вы будете жалеть, что рождены.

Кто-то скажет, что мы беглецы, Что нам всем не достанет отваги, Но коней мы ведем под уздцы, И у бедер качаются шпаги. Под шуршание веток и трав, Мы, как лисы, скользим через полночь, Отщепенцы, лишенные прав На любую посильную помощь. Обнажая клинки, как клыки, Мы бедны, как церковные мыши, И как звезды от всех далеки, Но Господь нас, конечно, услышит. Я делю с вами хлеб и беду, И луну над привалом холодным, Мы сегодня живем, как в аду, Но как в царстве небесном – свободно. Нас не бьет королевская трость, И лакей не бросает приказы, Мы не ждем, как заветную кость, Должностей, затмевающих разум. Ни монет, ни мехов, не земель… Только небо да пение птичье. И не слушаем мы пустомель, Прославляющих чье-то величье. Пусть бубнят они – Боже, прости Им такие в бреду разговоры — Что свобода у нас не в чести, И что воры, конечно, не воры. Что корона – бесспорный мандат Посылать на бесчестье и плаху, Они много чего говорят Перед тем, как рассыпаться прахом. Я уже ничего не боюсь, И другим посоветую то же. Только серая липкая грусть, Как в лесу, паутина на коже. Небо светит и в души глядит, Наклоняясь печально над нами, Небо знает, у нас впереди Только выстрелы, порох и пламя. За туманом и бледным дождем Город ждет, как замерзшая птица, Мы немного еще подождем И коней повернем на столицу. Мы возьмем ее на абордаж И по улицам шумным проедем, Этот город до трещинки наш, Наши жены, друзья и соседи. Наши церкви и наши дома, И могилы, и даже сараи, Но его охватила чума В алой мантии из горностая. Я в душе своей Бога ищу, И в бессмертие верю, и в чудо, Но уже никогда не прощу, И уже ничего не забуду. Мы шатались от ран и утрат, Заменяя поминками свадьбы, Мы спускались в чудовищный ад, Как Господь, поборовший распятье. Острый ветер сжимает гортань, Как змеиное жгучее жало. И смогу ли я вымолвить «Встань!» Оскверненному трупу державы!?

Мосты, дороги, бледный дым И солнце с блеском сумасшедшим, Мы удивляем всех пришедших Высокомерием своим. Мы не из тех, кто ценит спесь И корчит знатность в разговоре, Но души наши, словно море, В котором волн не перечесть. Мы пьем вино и жжем костры, И сталь целуем перед боем, И кровь в сердцах гудит прибоем, И мысли рваные остры. Накрыв мерцающим плащом Ночных небес тела и души, Мы презираем равнодушных И их признания не ждем. Пускай в тиши своих домов Они грустят о невозможном, Мы просто делаем, что можем, Препоручив им жен и кров. Не наше дело бить в набат И забивать в мушкеты пули, Но нас так грубо обманули, Что больше нет пути назад. Мы протоптали сто дорог И сто камзолов износили, И все исхоженные мили Легли победами у ног.

…Мы все смогли. Мы мучились не зря. Пусть время наши кости обглодало, Мы сделали такое, что земля С минуты сотворенья не видала. Мы вышли в дамки. Мы прорвали фронт И ужаса, и мрака, и гордыни. Змеею отползает горизонт И корчится закат багрянцем линий. Все замки и мосты все сожжены, И нет уже для нас пути обратно. Я не герой. Я муж своей жены И друг своих друзей невероятных. Мы вечность не расстанемся теперь, Несут нас сквозь судьбу ветра и кони, Как крылья за спиною, мрак потерь, Но нас с тобой уже никто не тронет. И глядя на пожар твоих кудрей На твой горячий рот, на образ чистый, Я знаю, я богаче всех царей, Всех рыцарей, всех лордов, всех министров. Ты рядом. Ты спокойна. Ты честна, Как ангел, что присел на край постели, И сдержанно прекрасна, как весна Та самая, что кисти Боттичелли. В глазах твоих вдвойне отражена, Луна еще лежит в ночных объятьях, А ноги уже ищут стремена, И пальцы, разомлев, шнуруют платье. И снова ветра плач, и гул подков, Под гнетом облаков, под кровом мглистым. И к черту всех святош и дураков, И к черту подлецов и карьеристов! Пусть кровью новых ран горит восток, А пули, словно псы, летят по следу. Я сдержан. Рядом ты. На небе Бог, Тот самый, что подарит нам победу.

А на земле безлюдно так, Как может быть лишь после боя. Твое оружие с тобою, Но спят вповалку друг и враг. И вечный сон их так хорош, Так неподвластен судьям бренным, Что ты от близости Вселенной Уже испытываешь дрожь. Ты победил – и что с того? Ты скажешь, правит добродетель. Но ты же видел, ты свидетель Ничтожность дела твоего. Кругом готический пейзаж, Горят огни, скрипят подводы, И ужас каждого ухода Смягчает общий антураж. А на земле безлюдно так, Как перед сменой эпохальной, Когда низвергнут враг опальный, Как сор в овраг. А дальше как? А дальше так. Квадрат окна. И тени – сталью заостренной — Сквозь мозг, сквозь сердце – поименно. Зачем мне эти имена? Зачем мне этот хоровод Бесплотных, павших и убитых? Их скорбный прах укрыли плиты. Который год, который год… А на земле безлюдно так, Как в миг конца. Молюсь ли, брежу? И воздух будто бы разрежен. Дышу ли, нет ли? Свет ли, мрак?

И осень у дверей, и ал закат, В аллеях, багровея, зябнут листья. Но можно ли свободу поверять Свободой совершенного убийства? Я сам ее смутил. Я подал знак. Я яд своей души плеснул ей в кубок. И вот она уже черна как мрак. В руке топор. У ног ее обрубок. Она стоит, смеясь, поддевши труп. Как смерть бледна. Падка на сладость лести. Сварлива, словно пес. А я был глуп, Свободу нарядив служанкой мести. Ей больше не до нас. Ей все равно. Она идет вперед легко и грозно. И крутится судьбы веретено, Которое ломать, похоже, поздно. Я сам уже не знаю, что творю. В оковах суеты, цепях амбиций На медленном огне судьбы горю, Как все, кто не сумел остановиться. И вертится Фортуны колесо. Я вовсе не хотел идти по трупам. То вниз лечу, то вверх под бой часов, И стрелки смотрят вслед темно и скупо. Послушай, мы запутались с тобой. Напрасно мы по звездам ворожили. Мы дали всем смертям на свете бой, А души наш триумф не пережили. Вино моих грехов крепко, как мед. С улыбкою присев у изголовья, Ты скажешь, что теперь не наш черед Бояться, умирать и харкать кровью. Ты скажешь, что никто виноват, Ты веских оправданий мастерица. Но совесть тянет в ад и бьет в набат, И прошлое мое ночами снится. Им хорошо, всем тем, кто пал в бою. А время все черней и безысходней. Они давно в раю. А я стою, Потерянный, у края преисподней. Бессильны и молитва, и клинок, И жар в моей груди, и образ светлый. Молчит на небе Бог. Ну как я мог Свободу, словно куш, пустить по ветру. Не лги себе. Я этого хотел. И осень, как лисица, у порога Вынюхивает след минувших дел. Я мелочен. Я зол. Побойся Бога.

Меняют звери пышные меха, А осень, золотиста и суха, Упала на ладонь кленовым сердцем. Ветрами ли, дождем придет зима, Безрадостно предчувствие ярма, Как пошлость на устах единоверца. В холодной тишине глотнешь вина: И правда не одна, и жизнь длинна, Но все же не забыть и не забыться. И память до сих пор палит костры, Где теплый пепел брата ли, сестры Развеет черный ветер инквизиций. Ты честен, но тошнит от ложных клятв, Как будто не Господь – весь мир распят, И гвозди до сих пор хрустят и ранят. Природа наша что ли нечиста, Когда, укрывшись именем Христа, Безвинных распинают христиане!? И мысль уже, конечно, не нова, Отправиться ли вдаль, на острова, У ног крестом дорог лежит Европа. А толку? Люди – там, и люди – здесь, Жемчужин больше нет, осталась взвесь, Которую легко снесет потопом. В оковы суеты наш мир одет. Ну как тут уследить, что тает свет, Что время, словно ветошь, износилось!? В короне и парче гуляет бес И льется к строгой готике небес Медовый свет свечи, не веря в милость.