#6

В порядке исключения для столь важной операции следует предусмотреть добавление всплывающих окон, они сделают рекламу более эффективной – реклама, не надо забывать, должна помогать пользователю интернета.

Тридцатипятилетний Стефан Риньо, два с лишним года работающий в рекламном агентстве, на миг прервал свою речь и посмотрел на Кристофа – убедиться, что тот улавливает всю исключительную тонкость сказанного. Но ровно в этот момент Кристоф, нимало не восхищенный, вертел свой телефон на стеклянном столике переговорной комнаты и говорил себе, что если этот кретин еще раз скажет “всплывающее окно”, он пошлет его вместе с его сраными рекламными идеями по всем известному адресу.

Кристоф поднял голову.

– Да, конечно, помогать пользователю. Но я вам уже говорил: всплывающие окна отпугивают посетителей. Человек заходит на сайт, видит это и уходит; ничего хорошего ни для нас, ни для бренда. Такая реклама дает противоположный эффект. Я бы предпочел, чтобы вы предложили не всплывающие окна, а что-то другое.

– С учетом средств, которые бренд готов вложить в эту операцию, и числа кликов, которые создает система всплывающих окон, нам это представляется наилучшим решением.

– Люди будут кликать вашу рекламу, это верно. Но по ошибке. Они кликают статью, собираясь ее прочесть, и ровно в эту секунду вылезает ваше всплывающее окно и их заносит на сайт бренда. В результате они злятся и уходят с сайта.

– Случаи отмены действия при всплывающих окнах действительно имеются, но их количество ограниченно.

Кристоф, сам того не замечая, снова начал вертеть телефон. Но под обиженным взглядом Стефана Риньо, служащего рекламного агентства, оставил его в покое.

– Хорошо, я бы предложил вам, Стефан, чтобы мы оба, каждый со своей стороны, еще подумали, как нам иначе решить этот вопрос. Уверен, можно найти какую-то новую форму, которая устроит бренд и не будет бесить пользователей.

Он пожал руку Стефану Риньо и вышел из стеклянного бокса. Наконец-то можно послать эсэмэску Клер, спросить, водила ли она малышку к педиатру. Хлоя сегодня утром опять жаловалась, что у нее болит живот. Напрасно Кристоф уговаривал себя, что вряд ли речь идет о предменструальных болях, ведь девочке едва исполнилось восемь лет, – эта мысль не выходила у него из головы. С той химической гадостью, какую они поглощают в товарных количествах, все возможно. В прошлом месяце он, к несчастью, повесил статью о росте числа детей с преждевременным половым созреванием. Средний возраст первых месячных понизился с 14 до 11 лет. Он прекрасно сознавал всю очевидную абсурдность своей гипотезы; поэтому, кстати, и Клер ничего не сказал, в полной уверенности, что она пошлет его далеко и надолго. Но с тех пор, как дочь стала жаловаться на боли в животе, его неотступно преследовал образ Лины Медины, перуанки, которая родила в пять с половиной лет от роду. Фото девочки с изуродованным беременностью тельцем, случайно попавшееся на глаза в гугле, надолго выбило его из колеи. Разумеется, он прочел достаточно дурацких книжек по психологии, чтобы задаться вопросом, не означает ли эта тревога еще и его собственного бессознательного сексуального влечения к дочери. Тем самым к страху преждевременного пубертата добавлялся страх оказаться одержимым подавленной педофилией.

Снова усевшись за свой письменный стол, он безотчетно взглянул на гигантский телеэкран, высившийся посреди опен-спейса и беспрерывно крутивший новости BFM. Звук был отключен, но в его мозгу отпечаталась бегущая строка: “Полемика, вызванная заявлением статс-секретаря…”, из чего следовало, что он не пропустил ни единой новости за те сорок пять минут, что длилась их встреча со Стефаном Риньо.

– Кристоф, мне надо с тобой поговорить.

Он поднял голову и посмотрел на Ванессу. Год стажировки и три временных контракта, прежде чем ему удалось взять ее на работу как журналиста. Иными словами, Ванесса была девушка упорная. Ему она очень нравилась. Серьезная, строгая, знающая. Но в данный момент она торчала у его стола с видом человека, решившего ни на миллиметр не сдвинуться с места, пока ее просьбу не выслушают.

– Ок. Угостить тебя кофе?

Четыре года назад, заняв место главного редактора Infos, нового сайта, запуска которого наконец добился от Жан-Марка Де Лассаля, он категорически отказался от собственного кабинета, отдельного от остальной редакции. Он должен был иметь возможность общаться со всеми без необходимости всякий раз вставать из-за стола и тащиться по коридору в опен-спейс. В этом был только один недостаток: когда он хотел переговорить с кем-то наедине, возможностей имелось всего две. Если встреча была важной, он направлялся в переговорную; во всех прочих случаях довольствовался коридором, где стояли кофейные автоматы. Несмотря на жесткое лицо Ванессы, эту встречу он счел “не очень важной”.

– Ну? Что стряслось? – спросил он, протягивая ей двойной капучино без сахара.

Кофейные вкусы каждого из своих сотрудников он знал наизусть.

– Я по поводу Томб . Конечно, он отличный веб-мастер, но он до сих пор не выложил мою инфографику о реальных затратах на одного иммигранта. Я пахала как проклятая, искала и перепроверяла все цифры, чтобы сделать ее как можно быстрее, и вот, приехали. Я должна ждать, когда месье соблаговолит ею заняться. Пойми, я так больше работать не могу. Либо он, либо я. Выбирай.

Драматическая банальность. Разработчики сайта загружены выше головы, ему бы надо нанять еще двоих. Простое уравнение: чтобы набрать новых людей, сайт должен приносить больше денег, а чтобы сайт приносил больше денег, надо набрать еще людей. Он уже сталкивался с этой проблемой в те далекие времена, когда работал в Vox. Но сегодня четверг, всем уже все осточертело, его команду две недели подряд заставляли работать над дико нудными темами, и напряжение сказывалось. Он решил применить план А в четырех этапах.

Этап первый: дать почувствовать, что прекрасно понимаешь масштабы проблемы:

– Понимаю, ты нервничаешь…

Этап второй: выбить собеседника из равновесия:

– …но на самом деле это моя вина. Злиться надо не на Тома. Я велел ему срочно решить проблему загрузки страниц в мобильной версии сайта. Это действительно срочно, я потребовал заняться этим в первую очередь.

Этап третий: покаяться:

– Забыл, что надо выложить твою инфографику. Прости.

Этап четвертый: оправдаться:

– Ты прекрасно понимаешь, что мы все сейчас перегружены. Делаем все, что можем, все уладится, когда стихнет эта полемика вокруг убийства. А пока я попрошу Тома после обеда заняться твоей инфографикой.

Ванесса удовлетворенно улыбнулась, решив, что одержала победу, и Кристоф смог наконец вернуться на рабочее место. Половина одиннадцатого, он уже провел две абсолютно бессмысленные встречи, пора приниматься за дело. Он подключился к чату IRC. В такое время друзья, наверно, уже встали. Подождал десять секунд и понял, что ответ будет: “или не встали”. Он надел наушники, чтобы слышать уведомления чата, пока будет читать статьи. Посмотрел, что творится на других сайтах по поводу убийства этих подлых бедняков, хапающих деньги общества, чтобы накупать себе “кроссовок и винища”, как заявила сегодня утром по радио статс-секретарь. В одиннадцать часов в наушниках блямкнуло, и он вернулся на страницу IRC.

*Марианна подключилась к каналу #lesamis

< Марианна > Оу, народ в поле!

< Кристоф > Хелло, ты только встала?

< Марианна > Чувак, щас четверг и всего 11.10.

< Кристоф > И что?

< Марианна > Ну естественно я только встала. Когда ты фрилансер и горбатишься за деньги изо дня в день и пристаешь к людям, чтобы они тебе заплатили, ты дольше ковер пылесосишь, чем работаешь. Короче, ты бедняк, но бедняк выспавшийся.

< Кристоф > Надеюсь, по крайней мере, что ты в кроссовках, заляпанных вином.

< Марианна > А… Я опять проворонила какую-то заяву нашей блистательной статс-секретарши, да?

(Блям)

*Поль подключился к каналу #lesamis

< Поль > Yo

< Кристоф > Ага, вот и второй социальный инвалид.

< Поль > Не нарывайся с утра пораньше. Я еще кофе не пил

< Марианна > Дай угадаю: ты еще не встал, просто у тебя ноут стоял у кровати?

< Поль > Ну примерно. Разве что ноут был прямо в кровати

< Марианна > Девица твоя небось тащится…

< Поль > Она знает, что это табу и что между нею и им я выберу его

< Марианна > То есть ты ее до сих пор не бросил

< Поль > Скажешь тоже… Дверца холодильника, и та болтливее ее

< Кристоф > Ну вы даете… И что вы делать будете, когда придется ходить на работу от звонка до звонка?

< Марианна > Когда что?

< Поль > О чем это папик?

< Марианна > Мы ничего не достигли в обществе, мы даже не знаем, какие у нас права, мы крепостные в чужой власти, в том числе по выходным, нам платят, ТОЛЬКО когда мы работаем. Так прекрати плевать в представителей того, что, по всей видимости, станет будущим трудового мира.

< Кристоф > Ок, люмпен-пролетарии, встающие в 11 утра. Ну а я возвращаюсь на собрание.

< Поль > Гнусный начальничек. Когда тебя выпотрошат, сделаю из твоих внутренностей секс-игрушки

< Кристоф > Ах-ах. Чмоки. До скорого.

*Кристоф отключился от канала #lesamis

Он схватил телефон, пришла эсэмэска.

Педиатр не знает, почему болит живот. Возможно, нервное. Подержу ее дома до полудня, потом отведу в школу.

Нервное… Или педиатру не пришло в голову подумать о предменструальных болях. Надо бы спросить у Марианны, а он забыл. Он вернулся на страницу IRC, но перешел в приватный чат.

<Кристоф> Ты тут?

<Марианна> Да. А что это ты в приватный чат залез?

<Кристоф> Ты, наверно, удивишься, но ты помнишь свои первые месячные?

<Марианна> Решил обсудить гинекологические проблемы, пока я завтракаю? Мило. Что стряслось-то? Живот прихватило? Чувствуешь всякое такое?

<Кристоф> Именно. То есть у тебя перед первыми месячными долго болел живот? За месяцы до?

<Марианна> Уже не помню. Все-таки пятнадцать лет прошло. Давно дело было. Помню только, жутко хотелось трахаться.

<Кристоф> Кажется, пора прекращать разговор.

<Марианна> …

<Кристоф> …

<Марианна> ТОЛЬКО НЕ ГОВОРИ, что ты из-за дочки волнуешься, психопат!

<Кристоф> А как ты догадалась?

<Марианна> Чувак, ты больной. Ей 7 лет.

<Кристоф> почти 8

<Марианна> Совсем спятил. Иди уже на свое собрание и оставь в покое малышку с ее желудком.

Следующее собрание было этажом выше, в дирекции. У Кристофа, когда он шагал по коридору к кабинету Де Лассаля, до сих пор порой мелькала мысль о его прежнем “я”, о том, каким он был во времена, когда пятнадцать минут прятался в туалете, прежде чем отказаться от золотой работы. И о том, каким он был несколько недель спустя, об отце семейства, который самым жалким образом вернулся проситься обратно. Лассаль проявил изрядную деликатность. Он не только не прогнал его, но и снова предложил то же место в журнале. Кристоф решил не считать это личным поражением, потому что отныне у него была цель. Все годы, проведенные в журнале, он всячески убеждал патрона доверить ему запуск новостного сайта, чтобы заполучить собственный сайт. Разумеется, Infos куда серьезнее Vox, но здесь он волен делать практически все, что хочет. Приступ ностальгии внезапно прервало появление вдали какой-то фигуры, движущейся навстречу. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы узнать этого мерзавца, Луи Домейла. Как и всякий раз, когда случаю угодно было их свести, то есть примерно раз в полгода, Луи встретил его открытой доброжелательной улыбкой, на которую Кристоф ответил кивком и жестом, означающим “опаздываю, виноват, занят и вообще тебя ненавижу”. Какого черта Луи сюда таскается? Интересный вопрос, которым Кристофу все некогда было заняться. Он вошел в кабинет директора и извинился за опоздание. Главный заговорил:

– Раз в жизни наше собрание посвящено положительным новостям. Сегодня после полудня обнародованы рейтинги посещаемости разнотематических информационных сайтов. И мне хочется сообщить вам, что Infos переместился на пятую позицию. Это огромный успех, которым мы обязаны высокому качеству работы команды и нашему стратегическому выбору. Отныне мы можем спокойнее смотреть в будущее.

Кристоф вытаращил глаза. Они поднялись с девятого места на пятое. По меньшей мере, впечатляющий прогресс. Он, конечно, заметил, что посещаемость высокая, но не настолько, чтобы обскакать всех остальных. Хотя… Тексты, которые он в последнее время читал на других сайтах, были весьма посредственными. Так или иначе, эта цифра меняла весь расклад. Сайт переходил в высшую весовую категорию. Пока шло собрание, Кристоф бил копытом от нетерпения. Начальство непременно желало распить по этому поводу бутылочку шампанского, но он, сославшись на загруженность новостной повестки, вернулся на рабочее место. Ему хотелось сообщить новость своей команде, сказать, что они не зря пахали как проклятые. Вечером они устроят выпивон. А уже завтра он попросит взять еще одного айтишника.

Когда он вернулся в опен-спейс, звук у телевизора снова был включен:

…Чей представитель ответил статс-секретарю, что ей лучше было бы поинтересоваться богатеями, которые хапают деньги мелких вкладчиков, чтобы покупать себе дорогие костюмы и шампанское.

Когда Кристоф объявил новость команде, весь опен-спейс зааплодировал, и он краем глаза заметил, как Тома и Ванесса чмокнули друг друга в щечку. Рейтинги вывесили сразу после полудня, и коллеги завалили Кристофа поздравлениями. Между главными редакторами французских новостных сайтов существовала какая-то парадоксальная форма солидарности. Несмотря на конкуренцию, их сплачивал общий выбор – работа в сети во времена, когда в нее никто не верил. Все они начинали свою карьеру под дурацкие разговоры типа “интернет сроду не заработает”, и им до сих пор случалось сталкиваться с презрительным отношением коллег из бумажного сектора, считавших веб-журналистику второстепенным жанром с уровнем ниже плинтуса. Хоть они и любили лаяться между собой, в этот день атмосфера была праздничной. Тем более что Infos был сайтом добропорядочным и старался ни к кому особо не цепляться.

Депутат от Аквитании ответила, что заявление статс-секретаря недостойно члена правительства, и потребовала ее отставки. – Статистика посещений сайтов: большой успех Infos.fr , его главный редактор благодарит команду за отличную работу.

Он дал несколько интервью специализированным СМИ, каждый раз делая упор на роль своей редакции. Кристоф был не способен приписать успех Infos только себе. Во-первых, потому, что в нем глубоко укоренилось убеждение: хороший сайт можно сделать только с хорошей командой. Во-вторых, потому, что на самом деле не считал Infos таким уж замечательным. Он полагал, что сайт просто менее плох, чем многие другие. И в глубине души задавался вопросом, не возникает ли блестящая журналистика лишь в стране, где уровень политиков тоже повыше.

В метро, по дороге домой, он все-таки позволил себе пару секунд посмаковать победу. Под вечер Поль заметил ему: “Ну что, лютеранин, не хочешь порадоваться и сказать об этом?” Верное замечание. Но стоило ему чуть-чуть расслабиться, как на горизонте сразу начинало маячить темное пятно. Луи Домейл. В глазах Кристофа одного его присутствия было довольно, чтобы омрачить любое торжество. Если бы Луи присутствовал при открытии вакцины против рака, Кристоф бы радовался открытию меньше. Нет, даже не так. Если бы Луи находился в комнате в момент открытия вакцины против рака, вакцина бы разрушилась сама собой. Кристоф сдвинулся в глубину вагона, давая войти другим пассажирам. Тем же утром, попозже, он узнал, что Луи, для начала превратив Vox в дерьмовый сайт, печатавший одни пресс-релизы М. Покоры и “Эндемол”, открыл собственное “консалтинговое” бюро и подрядился заняться поисковой оптимизацией Infos. Его не слишком радовало, что никто не удосужился поставить его в известность, пусть даже это полностью отвечало изначальной договоренности: он занимается только редакционной политикой сайта, а начальство – всем остальным. Договор давал Кристофу определенную свободу и, судя по посещаемости, работал скорее неплохо. Но он не мог избавиться от мысли, что присутствие Луи – дурной знак. Он посмотрел, который час, на телефоне стоявшей рядом женщины, она посылала эсэмэску “Дорогой, ты купил хлеба?” 19.45. Он рассчитывал вернуться с работы раньше. Он еще не поделился новостью с Клер, хотел рассказать ей лично, а не по телефону. Можно зайти купить вина, они уложат детей и проведут вечер вдвоем.

Завернув по дороге в супермаркет, Кристоф пришел домой. В дверях, еще не сняв куртку, он остановился и прислушался к воплям, доносившимся из гостиной. Похоже, страшное дело – сын кричит дочери “ты вообще шуток не понимаешь”, а дочь обзывает сына тупым дебилом.

Клер вышла из кухни и подошла его поцеловать.

– Как день прошел, хорошо?

Он кивнул.

– Ты не забыл, что я вечером ухожу? У меня бизнес-коктейль. Ты немного задержался, мне уже пора. – Она надела пальто, поцеловала его еще раз, просунула голову в гостиную: – Разбойники, я ухожу, папа вернулся.

Кристоф хотел что-нибудь ей сказать, все равно что, просто чтобы она пока не уходила, выгадать несколько секунд, но подбежала дочь и повисла у него на руке:

– Папа, Люк такой злюка, он сказал, что я мымра.

Клер улыбнулась ему, произнесла одними губами “держись”, шагнула за порог и исчезла.

Разочарование Кристофа было очень болезненным, но дочь ничего не заметила. Он хотел взять ее на руки, но обнаружил, что до сих пор стоит с бутылкой. Пошел на кухню, положил куртку на стул. Несколько секунд стоял посреди кухни как дурак. Ему хотелось быть с Клер, хотелось рассказать, как прошел день. Он чувствовал себя потерянным. Обернувшись, он увидел, что дочь стоит рядом.

– Как дела, дорогая? Живот еще болит?

– Люк сказал, что я мымра, – повторила она со слезами в голосе.

– Брат просто тебя дразнит. Ты прелесть.

– Нет, я уродина.

Кристоф подумал: умаление себя = предменструальный синдром. Он подтянул стул, сел и обнял Хлою.

– Ты потрясающая девочка. Честное слово.

Внезапно его посетило довольно неприятное чувство. Он задумался, а нормально ли для восьмилетнего ребенка беспокоиться, красивый он или нет. У Люка никогда не было подобных кризисов. Потом он вспомнил собственную мать и сказал себе: она бы точно не одобрила, что он обсуждает с внучкой ее физическую красоту вместо того, чтобы вдалбливать ей, как важно развивать свой ум. На него навалилась огромная усталость.

– Вы ужинали?

Хлоя утвердительно кивнула.

– Ты мне не ответила, у тебя живот болит?

– Как когда. Иногда вдруг схватывает. А можно я поиграю в планшет? Мама сказала, что можно.

Не дожидаясь ответа, она поскакала в гостиную.

Перепады настроения = предменструальный синдром? Он подумал, не открыть ли бутылку, но в конце концов убрал ее в буфет. Ужин себе он тем более готовить не будет. Положив кусок сыра между двумя ломтями хлеба с маслом, он пошел в гостиную к разбойникам. Оба влипли в экраны. Люк на телеэкране вел войска в наступление. Кристоф уселся на диван с мыслью, полезно ли десятилетнему мальчику играть в такие гиперреалистичные игры, но скоро настолько увлекся графикой и анимацией, что невольно ругнулся, заметив, что кусочек масла вывалился из бутерброда и шлепнулся на белую диванную кожу. Он вытер его рукавом, но жирное пятно осталось. Он вздохнул. Иногда он с тоской вспоминал их прежний коричневый грязнущий диван. С тех пор как они купили этот, Клер превратилась в маньячку. Главная проблема дорогих вещей: они заставляют вас менять свои привычки. Он подумал было встать и сходить на кухню за губкой, но вместо этого предложил сыну взять второй геймпад.

– Ага! Класс!

Двадцать минут Кристоф крошил зомби, с торжеством любуясь, как их внутренности весьма реалистично заляпывают экран, потом решил поинтересоваться, во что играет Хлоя. Когда он увидел пестреющий всеми оттенками розового экран, у него чуть не вытекли глаза. В жизни не видел такой уродской штуки. Краски расплываются, рисунки чудовищные. Он спросил Хлою, что надо делать.

– Сначала надо одеть героиню как можно красивее, чтобы она нашла работу. Потом зарабатываешь денег и идешь по магазинам, потом идешь на вечеринку, и тебе надо выйти замуж за мальчика, который одет красивее всех, но тебе тоже надо быть одетой красивее всех. А потом надо собрать самое лучшее платье для невесты, и если получится, тогда ты выиграл.

Он смотрел, как дочь на экране механически смахивает пальцем десяток одинаковых мини-юбок. Взгляд у нее был скучающий.

– А это не скучно?

Она подняла на него пустые глаза:

– Да, немножко.

– А игры брата не лучше?

– Лучше, но это игры для мальчиков.

Люк, не отрываясь от своих зомби, заметил:

– Девчачьи игрушки вообще гадость. Кроме той, с розовым котенком, который мячики кидает.

– Завтра, если хочешь, поищу тебе другие игры, не такие нудные. А сейчас пора спать.

А главное, завтра он поручит кому-нибудь из внештатников написать о сексизме в компьютерных технологиях. Сами по себе ценности так называемых мальчишечьих и девчачьих игр были равно дурацкими. Либо мочить зомби, либо выходить замуж. Но что его повергало в настоящий шок, это разница в техническом качестве. Если игру про зомби явно разрабатывала команда дизайнеров и инженеров, игру про телку точно рисовал какой-то криворукий. После такой игры ни одна девочка уж точно не захочет стать программистом.

Уложив детей, он включил телевизор и уселся на диване с ноутбуком на коленях. Посмотрел в интернете, какую программу обсуждают больше всего, и включил этот канал, но без звука. Он чувствовал, что нервничает. Слишком много всего вертелось в голове. Пришла новая порция мейлов с поздравлениями по случаю цифр посещаемости Infos. Теперь, когда с сайтом все в порядке, можно наконец передохнуть и выделить время для общения с семьей. Именно поэтому ему хотелось поделиться новостью с Клер. За четыре года, что он руководит Infos, ей постоянно приходилось идти на жертвы. Она молча соглашалась с тем, что Кристоф вынужден пахать по вечерам и в выходные, что с ним никуда нельзя сходить. Несколько раз упрекала, но в целом была очень терпелива. Он немного злился на себя. Всякий раз, когда кто-то из детей заболевал, отгул брала она. Как сегодня утром с Хлоей. А ведь согласно странному закону мироздания, нормальное состояние ребенка – это болезнь. То есть это негативно сказывалось на ее карьере. Он это знал. К тому же за годы работы пресс-атташе она устала. Но быть может, в этом и состоит изначальная справедливость. Порочный круг. Если бы она могла больше времени отдавать работе, перед ней бы открылись более заманчивые возможности. Как получилось с ним самим. Пора восстанавливать равновесие вещей. Быть в семье. Прежде всего ради Хлои. Ее куда-то не туда заносит. На экране ноута он выбрал опцию “Новый документ” и стал печатать.

Дорогая Матерь-природа,

хорошо бы ты объяснила мне свои нынешние блуждания

Дорогая сельскохозяйственная промышленность,

хорошо бы ты мне объяснила, по какой причине ты упорно отравляешь нашу пищу разными химическими веществами, которые, как показали научные исследования, являются эндокринными разрушителями и расстраивают гормональную систему наших детей. Неужто изготавливать консервные банки и жестянки для напитков без фенола – такой уж бред? Знаю, вы мне ответите, что соблюдаете установленные законом пороговые значения, но в законе пока сложно определить понятие вредного воздействия применительно к материи. Что такое порог вредного воздействия – то, от чего человек заболевает, или просто то, что негативно сказывается на телесном развитии?

Он кликнул на “Сохранить”, выбрал папку “Моя переписка”, и текст добавился к доброй сотне документов, среди которых попадались вперемешку письма с названиями “Дорогая компания Газ Франции”, “Дорогая Марго”, “Дорогой долбоеб с 4-го этажа”, “Дорогой банкир”, “Дорогой Жан-Поль”, “Дорогой Франс-Телеком”, “Дорогой 1-й канал” (1), “Дорогой 1-й канал” (2), “Дорогой месье Рюмильи”, “Дорогой 1-й канал” (3), “Дорогой препод математики”, “Дорогие все”, “Дорогой Жан-Мари Ле Пен”, “Дорогая учительница”, “Дорогой шеф”, “Дорогая гребаная налоговая служба”.

Страсть писать черновики гневных писем развилась у Кристофа после предательства Луи Подонка Домейла.

Дорогой Луи Домейл,

не знаю, найду ли я подходящие слова, чтобы выразить полноту своей ненависти к тебе и ко всему, что ты олицетворяешь. Мы встретились во времена, когда во Франции, надо признать, мало кто хотел работать в интернете, и я решил, что у нас общая страсть к сети, общее желание новизны, общее восхищение этим новым пространством. Мне понадобилось немало времени, чтобы понять: единственная твоя истинная страсть – это бабло. По возможности грязное и вонючее. Как ты можешь смотреться в зеркало после того, что сделал со мной? Лишить меня сайта, который я создал своими руками, в который вложил все свои мысли и энергию и к которому ты присосался, как зловредная пиявка. Тля. Грязный ублюдок. Однажды ты заплатишь мне за то, что сделал со мной, и за то, что сделал с Марианной Маларе. Я тебя предупредил, мелкий гнилой говнюк.

Отосланное письмо ни на йоту не уменьшило его гнев. С тех пор они время от времени пересекались, и Луи всякий раз обращался к Кристофу так, словно они еще друзья, отчего тот всегда злился. В первое время гнусность Луи доходила до того, что он бросал на него жалостливые взоры. Мир навыворот. И в глазах людей, ничего не знавших, Кристоф выглядел моральным уродом. Он отказался объяснять кому бы то ни было, из-за чего они поссорились: стыдился, считал, что над ним будут смеяться как над недоумком. Пусть лучше считают его невоспитанным мудаком.

Поскольку письмо не принесло никакого результата, Кристоф взял в привычку сохранять сотни черновиков в отдельную папку, не отсылая адресатам. Но видел в них не предохранительный клапан в своей стратегии ухода от конфликтов, а скорее признак того, что ему трудно выражать свои чувства. Затруднение это выглядело отчасти социальным изъяном – ведь жил он во времена, когда все только и делали, что выворачивались наизнанку. Прежде всего, участники реалити-шоу, но и звезды и политики. Не говоря уж о пользователях соцсетей почти в полном составе, доходивших до описания собственного настроения. Великое излияние чувств. На этой ярмарке пафоса Кристоф ощущал себя человеком без сердца.

Мысли его снова вернулись к Клер. Он слишком редко говорил ей, что любит ее. Невеликая, наверно, сложность это сказать, особенно после двенадцати лет совместной жизни. Но когда он все-таки решался на изъявление чувств, ему все время казалось, что он говорит не те слова. Или не то, что она надеялась услышать. Пусть она его и не упрекала, он не сомневался, что она ждет какой-то четкой последовательности фраз. Проблема в том, что он понятия не имел, какие это могли быть фразы.

Приходилось признать очевидное: признаваться в любви он не умел совсем.

Любой выход за пределы “я тебя люблю” немедленно приводил к нехватке горючего. На ум приходили одни тяжеловесные, потные, пошлые клише. В любви он не добрался даже до уровня Барбары Картленд. В утешение он говорил себе, что важны не слова, а поступки. И тут он ей докажет, что любит ее. Скоро он наконец скажет ей, что он снова здесь, рядом. Повторяя “я здесь, рядом”, он уснул.

Клер посмотрела на него как-то странно. Был уже первый час ночи, они лежали в постели. Горел ночник, тот, что слева. Вернувшись домой, Клер обнаружила его храпящим на диване и разбудила, чтобы он перелег в кровать. Так что под одеяло он залез полусонным и в том же полусне рассказал ей о хороших новостях и о своем решении.

– Ты не рада? – спросил он, беря ее за руку.

– Нет, конечно рада. Просто такое впечатление, будто ты сообщаешь, что уходишь с работы.

– Нет. – Он отпустил ее руку и поудобнее устроился на подушке. – Просто я приторможу. В общем… буду работать в нормальном ритме. Постараюсь пораньше приходить домой по вечерам. А по выходным не буду полдня просиживать за компом.

На сей раз в ее глазах мелькнуло сомнение.

– Ты как будто сомневаешься.

– А я и сомневаюсь. Новости есть всегда, всегда происходит что-то важное или неважное, из-за чего тебе непременно надо открыть компьютер. Поток новостей не замедлится от того, что ты решил дать себе передышку.

– Обещаю. Честное слово. Переброшу на кого-нибудь другого. Потому что мне так хочется. Вот увидишь.

Она уснула, прижавшись к нему. Давным-давно она не засыпала вот так, положив голову ему на плечо.

В эту ночь оргазма у Марианны не случилось даже в проекте. По всей линии горизонта удовольствия даже в бинокль ничего не углядишь. Опять мимо. Да почему же так трудно добиться наслаждения с мужчиной? Проклята она, что ли? Господь не велит? И сказал Бог: “С членом не познаешь наслаждения”, и женщины не познавали наслаждения.

– Все в порядке?

Она повернулась и прижалась к Максу:

– Да.

– Хорошо было, правда?

– Да. Просто супер.

У нее был выбор: сказать ему “послушай, было неплохо, но тебе надо научиться пользоваться пальцами. У меня никогда не будет оргазма так сразу, от одного твоего члена, тебе надо кое-что проделать с моим клитором. Но сперва я тебе объясню, как устроен клитор. Жать на него бесполезно и т. п.” – или ответить, как 100 % женщин: “просто супер”. Был час ночи, они уже две недели кадрились по интернету и теперь вот первый раз переспали, атмосфера была вполне приятная, на честность у нее не хватало мужества.

И сказал Бог: “Ты солжешь”.

Она раздумывала. Остаться с ним, поваляться в постели или вернуться домой? Поздно, но она не устала. Ей хотелось домашнего покоя, но, с другой стороны, при мысли, что придется на холоде ловить такси, всякое желание пропадало. К тому же она не знала, хватит ли ей наличных денег или для начала придется идти искать банкомат. В последнем случае такси наверняка подвернется раньше банка, и тогда она опять окажется перед выбором – то ли сперва забрать деньги, рискуя не сразу найти другое такси, то ли сесть в то, что подвернется, и просить остановиться, чтобы добыть денег, а это всегда противно.

Напрашивался единственный вывод – остаться в тепле, но минуту спустя она уже стояла рядом с матрасом и натягивала джинсы. Носки она, по счастью, бросила рядом с обувью. Иногда один носок куда-то заваливался, тогда приходилось просить партнера встать с постели, трясти одеяло и вытаскивать комочек из какой-нибудь складки. Еще одна говенная засада.

В Марианнином уме рубрика “говенный” вмещала много всего.

Она попрощалась с Максом, тот попытался поймать ее и повалить обратно на кровать, но она вырвалась и ушла. На улице при мысли о том, что удалось принять решение, ей сразу стало лучше, она сняла с карты деньги, нашла такси и добралась до пассажа, где обитала последние три месяца. Набирая код, она испытывала противоречивые чувства: радовалась, что все-таки дома, и тревожилась, что не сможет уснуть.

Взобравшись по многовековой лестнице, она наконец вошла в свою прелестную трехкомнатную квартирку. В комнатах царила тьма, но все равно виден был окружающий бардак: в углу гостиной свалены неразобранные коробки, на раскладном диване разбросана куча шмоток, повсюду валяются книжки. На секунду она задумалась, стоит ли снимать пальто, учитывая температуру в доме. Она недавно перебралась в эту квартиру, куда более дешевую, чем ее предыдущая. Если отвлечься от того, что в Париже в самый разгар кризиса недвижимости по сходной цене можно снять разве что развалюху. Поскольку теплоизоляция в означенном жилище нулевая, пытаться его протопить равнозначно тому, чтобы поставить обогреватель на улице. От идеи включить радиаторы она отказалась сразу. Невезуха вполне предсказуемая, все соседи приняли аналогичные меры, и потому холод в здании стоял, как в леднике. Но если бы это было единственное неудобство, она бы смирилась. Главная беда заключалась в том, что дом был с привидениями.

Здешняя жизнь весьма напоминала Марианне лучшие передачи в духе “Тайны-ТВ” или недавние дурацкие репортажи о паранормальных явлениях на NRJ 12.

Когда краны в ванной в первый раз открылись посреди ночи и ее разбудил грохот льющейся воды, она встала, перекрыла воду и вызвала слесаря. Тот, допивая сваренный ею кофе, сказал, что сантехнику тут поменять невозможно, проще снести дом. Во второй раз она, завернув краны, полезла в интернет, откуда после долгих поисков вынесла, что живет, конечно, в развалюхе, но в развалюхе исторической.

Пассаж Королевы Венгерской существовал с 1700-х годов. В конце XVIII века здесь жила некая Жюли Бешёр, которую за красоту прозвали Майской Розой: торговка-зеленщица, работавшая на базаре Ле-Аль, на Рыночной площади. Она возглавляла делегацию “рыночных торговок”, отправившуюся в Версаль жаловаться на свои невзгоды. Мария-Антуанетта, увидев ее, поразилась ее сходству с собственной матерью, Марией Терезией, эрцгерцогиней Австрии и королевой Венгрии, поэтому делегация получила не только все, о чем просила, но и приглашение отобедать за королевским столом. Мария-Антуанетта даже поцеловала Майскую Розу, а той это настолько польстило, что в Ле-Аль она вернулась, лопаясь от гордости и неизлечимой роялисткой – весьма несвоевременные взгляды для атмосферы 1775 года. В издевку ее прозвали Королевой Венгерской, а в 1792 году заточили в монастырь Мадлоннет, служивший тюрьмой. Как сказано в тюремной книге, “Жюли Бешёр, по прозванию Майская Роза, именовавшаяся прежде Королевой Венгерской, обвиняется в преклонении перед бывшим Королем и супругой Капета”. Ее гильотинировали. С тех пор, по рассказам, в пассаже, где она жила, то есть в пассаже Королевы Венгерской, регулярно происходили сверхъестественные вещи – непреложные свидетельства того, что призрак обезглавленной до сих пор бродит по земле. Марианна могла ощутить многие из этих вещей на собственном опыте: сами собой открывающиеся и хлопающие двери и окна, внезапно включающиеся краны и целое созвездие ночных шумов и потрескиваний более или менее пугающего свойства.

Марианна не знала про историю зеленщицы / Королевы Венгерской / мстительницы, когда брала в поднаем у приятеля это помещение. Она только проверила, что поднаем законен, если владелец не сдает жилье дороже, чем сам за него платит. Тем не менее жилье было сказочное – по причине, заставлявшей всех парижан пускать слюни от зависти: “жилье до 1948 года”. Об этом понятии говорили со звездным сиянием в глазах, штука была настолько редкая, что превратилась в миф. А если конкретно – жилье стоило шестьсот восемьдесят евро вместо тысячи шестисот.

Переезд стал краеугольным камнем ее новой жизненной политики – бюджетной жизни.

Марианна посчитала, что ей надо сократить расходы минимум на 3/5. Дабы найти волшебную формулу, позволяющую добиться подобной цели, она составила список. В левом столбце – статьи расходов того времени, когда она была богата, в правом – их бюджетные варианты.

Переезд

Аквабайк 45 евро/час → шведская гимнастика 10 евро/час

Спа-процедуры → домашние средства биокосметики (найти)

Еда на дом → зарегиться на сайте, где жрет соседка

Косметичка → дома, купить восковые полоски

Аперитив в барах люксовых гостиниц → замены нет по определению

Шмотки → смотреть стоки, распродажи

Ночное такси → найти мужиков, живущих неподалеку

Газ, электричество → не включать отопление Энергосберегающие лампы. Завести только штуки, которые можно выключить полностью (никаких теликов в режиме ожидания)

Транспорт → записаться в страховую кассу зайцев, стоимость 7 евро/мес.

Отказаться от подписки на кино и телеканалы → скачивать с торрентов

Продукты → в “Монопри” ни ногой. Отказаться от доставки. Покупать минимум. Не есть/ меньше есть?

Первый вывод, напрашивавшийся при взгляде на этот список и вытекающие из него приоритеты: за последние месяцы, дописывая диссертацию, которую мучила долгие годы, она хоть и поглощала в огромных количествах сложнейшие ученые труды, хоть и упивалась Делёзом и Дебором, ни один мыслитель не сумел уменьшить в ее глазах значение увлажняющих кремов. Притягательная сила косметики разносила в пух и прах всю постструктуралистскую мысль ХХ века. Единственное существенное различие между ней и любой другой любительницей средств ухода за лицом и телом заключалось в том, что, спуская все деньги на эстетику кажимости – то есть на заоблачные кремы, обещавшие вам красоту, молодость и динамику, – она это сознавала и испытывала чувство вины. Но считать это настоящим философским прогрессом у нее не особо получалось.

Стоя на кассе с очередной баночкой молодости и динамики в руках, она могла сколько угодно твердить про себя отрывки из “Общества потребления”: “Стрaтегическое знaчение и хитроумие реклaмы проявляются именно в следующем: онa хочет дойти до кaждого в его отношении к другим, в его стремлении к овеществленному социaльному стaтусу. Реклама никогда не обращается к одинокому человеку, она рассматривает его в разнообразных отношениях, и даже тогда, когда она как будто касается его “глубинных” мотиваций, она всегда делает это зрелищно, то есть она всегда приглашает близких, группу, все иерархизированное общество в процесс восприятия и интерпретации, в начатый ею процесс производства желания”. Все равно она размахивала кредиткой с таким чувством, будто обрела косметический Святой Грааль.

Она приводила саму себя в отчаяние.

Неприятное чувство; чтобы утешиться, приходилось записываться на сеанс спа.

Но новая политика бюджетной жизни предоставляла идеальную возможность умерить свою склонность к потреблению, пусть даже в ее основе лежал простейший финансовый императив, а именно тот факт, что Марианне в самом скором времени предстояло оказаться в нищете.

Летом она приняла радикальное решение. Она развяжется с Penissimo и Maxipenis. Слишком долго она жила на доходы от обоих сайтов: боязнь Поля удаляться больше чем на километр от своего жилья с тех пор только усилилась. Конечно, ездить каждый месяц в Брюссель – вполне приятная перспектива, но ей с самого начала было не по себе в этой роли. А с недавнего времени ее стали постоянно мучить кошмарные сны, в которых ее допрашивали на границе. Марианна просто кожей чувствовала, что с 2006 года ситуация изменилась. С тех пор все общество заинтересовалось интернетом – все, в том числе налоговые службы и следственные органы.

Была и другая причина. Становилось все сложнее объяснять дочери, кем она работает. И хотя Леони было всего четыре года, Марианна чувствовала, что пора выбирать более традиционный образ жизни.

Однако решение сводилось к тому, чтобы бросить свою “работу” без выходного пособия и остаться без гроша. Тогда она составила продуманный список способов сократить расходы на свой образ жизни и начала с переезда. Чтобы перевернуть страницу, оставалось сделать две вещи: найти другой источник дохода и объявить Полю, что она завязывает.

На следующее утро, около половины восьмого, когда Клер в пижаме вошла на кухню, Кристоф протянул ей чашку кофе и поцеловал в шею. Она улыбнулась. Люк презрительно фыркнул, а по радио вещали о том, как “спрут крупного финансового капитала своими щупальцами душит народы один за другим”. Кристоф на глазок прикинул, что процент недоверчивости в улыбке жены снизился с сорока восьми до тридцати двух: существенное продвижение вперед по пути супружеского счастья. Придя на работу, он первым делом послал ей мейл.

Кому: [email protected]

Нежная моя,

Повторяю, как торжественный обет – так ты сможешь предъявить мне этот мейл в случае каких-нибудь проблем: с сегодняшнего дня меньше работы, больше нас. Вечером я буду дома в 19.15.

Целую.

Он сказал себе, что “нежная моя” – это славно. Пошлятина, конечно, но ничего другого в голову не пришло. За двенадцать лет он так и не сумел найти ни единого любовного прозвища для Клер. Ничтожество.

Кому: [email protected]

Смотри, а то я в конце концов поверю.

До вечера, дорогой.

Ну вот. А когда она пишет “дорогой”, звучит совершенно естественно.

В общем, утро обещало быть светлым и радостным, вплоть до 9.05: именно в это время на сайте Mediapart появилась статья под названием “Как подтасовывали цифры посещаемости сайтов”. В 9.05, то есть когда все уже в сети. Каков сволочизм! Увидев статью, Кристоф сразу, еще даже не кликнув на нее, покрылся холодным потом. Когда же он ее прочел, то почувствовал, как кровь бьет в виски с такой силой, что у него, казалось, помутилось в глазах. Дисплей компьютера плавал в тумане, но Кристоф был не в силах поднять голову, оторвать взгляд от написанных слов.

Журналист Патрис Реве объяснял, что рейтинг, официально опубликованный накануне, был сфабрикован, то есть сайты, отказавшиеся мошенничать ради улучшения статистики, оказались ущемлены. Надувательство заключалось в том, что сайтам весьма задорого продавались советы, принимавшие форму простого листа бумаги формата А4. Иначе говоря, фиктивная услуга, в обмен на которую позиция соответствующего сайта в официальном рейтинге “пересматривалась”. Простейшая махинация, имевшая, однако, весьма серьезные финансовые последствия, поскольку на основе этого рейтинга как раз и рассчитывались размеры рекламных бюджетов.

В подтверждение Mediapart приводил пример впечатляющего взлета в рейтинге Infos и связывал его с тем фактом, что Infos как раз недавно заказывал некоей организации, занимающейся повышением посещаемости, весьма дорогостоящее исследование. Неназванный источник в этой организации подтвердил факт незаконных действий.

Первой реакцией Кристофа было возмущение: почему кто-то не верит, что Infos работает без обмана, по-настоящему? Это же явная зависть. Он решил прояснить ситуацию.

Кому: [email protected]

Привет,

объясни, пожалуйста, что это за статья сегодня утром? Что это значит? Если все, что ты пишешь, подтверждено источниками и проверено, ты мог, по крайней мере, предупредить меня и спросить мое мнение.

Кому: [email protected]

Мы всегда связываемся с заинтересованными сторонами. Я обращался за комментарием к твоему патрону Де Лассалю и к директору по стратегическому развитию. Они не удостоили нас ответом. Но давай, объясни, как ты мог согласиться участвовать в такой афере. Право на ответ есть у любого, даже у вора, мы всегда готовы его опубликовать.

Кому: [email protected]

А ты уверен в том, что пишешь? Что Infos в самом деле купил себе место в рейтинге?

Отказываюсь понимать, как ты мог поверить, будто я был в курсе и поддержал эту систему. Ты не хуже меня знаешь, что я занимаюсь только редакционной политикой, а всем остальным занимается начальство.

Кому: [email protected]

Я к тебе прекрасно отношусь, Кристоф, но ты же не будешь меня убеждать, что вообще не был в курсе? Ты главный редактор сайта, мне-то не заливай. Ты не мог не знать.

В самом деле, невозможно поверить, что его, главного редактора, не поставили в известность о манипуляции. Невозможно, потому что это подразумевает две вещи: 1) что начальство считает его полным идиотом; 2) что он настолько самодоволен, что полагает, будто его сайт бьет рекорды посещаемости исключительно из-за качества контента. Вдвойне мудак. Двойной тулуп унижения.

И теперь ему придется давать комментарии в сети. Что он может сказать? Никто не поверит, что он такой лох и ничего не видит прямо у себя под носом. Либо он честный, но полный дурак, либо умный, но подонок. А в уме его никто не сомневался.

Тут он наконец понял, что в опен-спейсе стоит полная тишина. Он поднял голову. Все прилипли к экранам, но пальцы стучат по клавиатуре с удвоенной скоростью. Наверняка все в чате и обсуждают это дело.

Во всех сетях от него требовали комментариев, все слали ему ссылки на статью Mediapart – как будто он уже не прочел ее двадцать раз.

Громкая полемика в интернете вокруг разоблачения мошенничества в замерах посещаемости сайтов. Один из депутатов заявил: “Прекрасно, что пресса при каждом удобном случае преподает нам уроки прозрачности”. Министр цифровых технологий созвал для консультаций совет по сетевому нейтралитету.

Он встал и пошел к лифтам. На этот раз он на них наорет. Скажет им, что это недопустимо. Пошлет их далеко и надолго.

Он вышел из лифта и ринулся к секретарше.

– Скажите ему, что я хочу его видеть, немедленно.

– Он еще не приехал. Но я ему передам.

И он, поджав хвост, поплелся назад, каким-то иррациональным образом восприняв отсутствие шефа как еще один знак презрения по отношению к себе.

Вернувшись в опен-спейс, он не сел на свое место. Ему очень хотелось спрятаться под стол, но он главный, он должен взять на себя ответственность и управлять кризисной ситуацией. Он похлопал в ладоши, привлекая общее внимание, хотя все глаза и так были устремлены на него. Они ждали от него слов. Ждали объяснений. Он снова подумал: хочу немедленно исчезнуть.

– Думаю, все прочли статью на “Медиапарте”. Мне хотелось бы заверить вас, что все это чушь, но на самом деле я не знаю. И жду разговора с дирекцией, чтобы выяснить. А пока прошу всех продолжать работать. Я не знаю, куплено наше место в рейтинге или нет, но одно знаю точно: мы делаем очень хорошую работу. Есть вопросы?

Ванесса подняла руку:

– Что отвечать читателям, которые задают нам вопросы?

– Что редакция увидела эту статью одновременно с ними. Что мы ждем объяснений со стороны дирекции. И что мы шокированы не меньше всех остальных. Что если факт манипуляций подтвердится, это очень серьезно.

Он сел за свой компьютер. IRC открылся снова, Марианна и Поль пять минут как вошли в сеть.

< Марианна > Блин… Как дела, я тебя не спрашиваю…

< Марианна > Так… Тебя нет… Ясно.

< Поль > Привет, а я здесь, но меня ты за говно считаешь

< Марианна > Прекрати. Я за него беспокоюсь. То, что он сейчас переживает, это блядский кошмар.

< Поль > Да все мухлюют, это нормально. Просто “Медиапарт” обосрался от зависти, раз такое выкатил

< Марианна > Э-э… Ну вообще-то это серьезно.

< Поль > ничего подобного! Вся система прогнила. Настоящей сенсацией было бы, если б рейтинг оказался настоящий. Хреново только, что побочной жертвой стал Кристоф

< Кристоф > Привет.

< Марианна > Так я тебя опять не спрашиваю, как дела?

< Кристоф > Нет.

< Марианна > Ок

< Поль > хочешь, положим сервера медиапарта?

< Кристоф > спасибо, но нет.

За невозможностью испариться с поверхности земли Кристофу хотелось работать, как будто ничего не случилось, но ему пришлось бесконечно копипастить свое “официальное” заявление всем, кто к нему обращался. “Не в курсе”, “очень серьезно”, “шокирован”, “жду объяснений от дирекции”.

К обеденному перерыву от дирекции по-прежнему не было никаких новостей. Он остался за столом, идти есть не было сил. Он мог согласиться с мыслью, что он бесчувственный урод, что он слегка протух в любви, но если штука, ради которой он пожертвовал семейной жизнью, штука, из которой он, в общем и целом, мог бы извлечь некое подобие гордости, оказалась гнилой и продажной, ему оставалось только раствориться в воздухе. Он решил послать мейл Клер.

Кому: [email protected]

Привет, прости, что гружу всякой дрянью, но это катастрофа. Прочти статью на Mediapart.

Она ответила ему в чате:

< Клер > Ок… Если Mediapart такое пишет, думаю, у них есть доказательства?

< Кристоф > зная их, да.

< Клер > видел начальство?

< Кристоф > нет, жду пока. Даже не знаю, что им сказать. Они меня держат за идиота, а ославят продажной скотиной.

< Клер > тебе надо откреститься от всего этого дерьма.

< Кристоф > ровно это я и начал делать, сказал, что редакция ни о чем не знала. А по-твоему, что мне сказать шефам?

< Клер > Зависит от того, с чем ты готов согласиться. Если, на твой взгляд, это слишком некрасиво и ты держишься за свое честное имя, ты увольняешься. Если нет, остаешься.

< Кристоф > Гм… Не вижу другого достойного выхода, кроме как уходить. Но тогда мы будем в дерьме. И я и ты.

< Клер > выкрутимся. Полагаю, что к 19.15 тебя не ждать…

< Кристоф > Наоборот. Одного хочу – вернуться домой.

Только в два часа дня ему позвонила секретарша и сказала, что большой босс ждет его у себя кабинете прямо сейчас. Он поднялся с места, но пока ждал лифта, к нему подошла Ванесса:

– Можно тебя на минутку?

– Сейчас не время. Иду улаживать это дело.

– Именно поэтому. Я поговорила с остальными, и все мы боимся только одного. Что ты нас бросишь.

– В смысле?

– Что ты уволишься. Ты не можешь с нами так поступить. Это ты брал нас на работу, мы все пришли работать с тобой. Это ты даешь жизнь сайту. Если ты уйдешь, все умрет.

Кристоф терпеть не мог конфликты, но на сей раз он знал, что конфликта не избежать. Дирекция не только держала его за идиота, но еще и сорвала всю работу, которую его команда и он сам проделали, чтобы заниматься хорошей журналистикой. Качество текстов, требовательность – все было непоправимо испорчено жульничеством. Придется им извиняться. Теперь они в мышеловке, как крысы. Небось паникуют.

Образ растерянного начальства, убитого собственноручно состряпанной катастрофой, испарился, едва он вошел в кабинет, и сменился вполне реальной фигурой разгневанного Де Лассаля, который шагал взад-вперед по ту сторону стола.

– Черт возьми, Кристоф, ну и вляпались!

– Да. Вляпались в дерьмо, которое вы сами и наложили. Можете объяснить как?

– Надо же, первый раз заинтересовался нашей стратегией развития… Вообще-то ситуация предельно проста. Мы ведем себя точно так же, как все. Те, кто замеряет посещаемость, – банда продажных подонков, они обирают нас всех. Повторяю: всех без исключения. Вот только именно нас взяли и кинули. – Он остановился, потом спросил: – Кстати, парни из “Медиапарта”, они ведь твои дружки, нет?

– Я… – Кристоф был застигнут врасплох. – Не дружки, интернет-знакомые.

– Так вот, передай своим знакомым, что они сукины дети. Естественно, кидают нас, а не более раскрученные сайты. Конечно, им легче всего бить середнячков. Нет, ну что за чушь! Расплачиваемся за всех. А теперь надо действовать.

Он снова зашагал вдоль четырехметровой стены кабинета.

– Кстати, твой официальный комментарий был очень разумным. Просто отлично. Уволим Лорана, бросим им кость. Вообще-то, в сущности, наплевать. Устаканится. Главная проблема в том, что изменится вся система. Если теперь трафик сайта нельзя накручивать, придется его реально повышать.

– Что?

Шеф остановился перед ошарашенным Кристофом, который по-прежнему стоял столбом.

– Если мы останемся на уровне наших теперешних реальных цифр, то потеряем рекламные бюджеты, которые так нам нужны. И придется сокращать людей. Ты способен выбрать, кого из твоей команды надо уволить? Нет? Ага, вот и я тоже. В конце концов, черт их раздери, сайт работает просто суперски. Нам нужны все. Значит, есть только один выход. Надо, чтобы к следующему рейтингу трафик вырос. Мы все обдумали, и на самом деле это удобный случай опробовать один вариант, который мы уже некоторое время имеем в виду. Ты ведь знаешь Луи Домейла, он твой друг, по-моему?

– Э-э… Нет, просто знакомый.

– А, а я думал. Он сказал, что вы давние друзья. – Лассаль опять остановился у стола. – Блестящий малый. К слову сказать, дружил бы ты лучше с ним, а не с теми ублюдками. Короче. Он какое-то время назад предложил просто отличную идею. Дать нам в помощь консультантку по контент-маркетингу.

– Кого?

– Консультантку по контент-маркетингу. Она поможет нам повысить трафик сайта. Всего на несколько месяцев. Предложит инновационные методы.

Тут босс наклонился над столом, опершись на него ладонями, и добавил, улыбнувшись первый раз за весь день:

– Она, похоже, умеет угадывать, про что будут шуметь, на две недели вперед.

 

#7

Поль сидел за столом, то есть за барной стойкой, отделяющей в его двухкомнатной квартире гостиную от кухни. Съехав от родителей, он нашел себе жилье в Маре – с паркетом, камином и лепниной – и с тех пор так там и жил. Педантично обставил его в соответствии с каталогом фирмы Habitat, отчего приходилось регулярно обновлять меблировку: евангелие от Хабитата переписывалось каждый год. Единственным пятном, портившим этот интерьер, идеал хорошего вкуса, был он сам, развалившийся в компьютерном кресле, облаченный только в замызганную футболку, без трусов – в своем излюбленном наряде, пусть даже сейчас, в солнечном, но холодном октябре, из-за этого приходилось включать отопление, растапливать арктические льды ради удовольствия держать член в тепле. Но ему было плевать. Он вообще сроду не любил белых медведей.

Рядом с компьютером стояла чашка черного кофе и тарелка с горкой круассанов. Один из них он в эту минуту чуть не выплюнул в экран. Прокрутил назад переписку, проверил, все ли правильно понял.

< Марианна > Привет

< Поль > привет, а чего это ты отдельный чат сделала? Решила наконец пересмотреть свое абсурдное решение никогда со мной не спать?

Пока все шло хорошо. Он, как всегда, весьма удачно острил.

< Марианна > Не совсем. К сексу это относится, только наоборот. Слушай, только не нервничай, а. Оно того не стоит. Я завязываю с Penissimo. Не хочу больше. Пойми, мне страшно неудобно каждый месяц мотаться за деньгами.

Перечитав, Поль еще яснее ощутил, что ему между лопаток вонзили ржавый нож. Первым его желанием было натянуть штаны и ботинки, отправиться к Марианне и придушить ее собственными руками, но потом он вспомнил, что живет она за пределами магического круга с радиусом пятьсот метров от его дома, а его фобия дальних прогулок не позволяет преодолеть эту незримую стену. А значит, Марианна не может, НЕ МОЖЕТ, в бога душу мать, его взять и бросить. Это что ж получается? Деньги будут скапливаться на банковском счету, а он должен подыхать с голоду в Париже?

Марианна, видя, сколько времени Поль молчит, уже представляла себе, как он точит топор, чтобы заявиться к ней и отрубить ей голову. Может, он уже в пути. Она залпом проглотила чашку чаю и в ожидании палача укрылась в туалете, по дороге натянув вторую пару носков и свитер. Снова усевшись за компьютер, она увидела, что мигает сигнал видеовызова. Кликнула “принять”. В открывшемся окне ей предстало лицо Поля, искаженное совместным воздействием его воплей и плохо отрегулированной веб-камеры. Он едва не утыкался в камеру лицом, видимо, чтобы орать еще громче. Она не решалась включить звук. В любом случае она прекрасно знала, что он говорит. “Это невозможно, ты не можешь завязать, ты не отдаешь себе отчет, бла-бла-бла”. Она решила все-таки попробовать и включила динамик.

– …не отдаешь себе отчет, это совершенно иррациональное решение, ты не можешь так со мной поступить, Марианна, мы партнеры. ПАРТНЕРЫ. Дело идет о нашем шедевре. Дело идет о Maxipenis. О лучшей в мире идее по извлечению бабла.

Марианна пожала плечами и увидела себя, пожимающую плечами, в окошке снимавшей ее веб-камеры.

– Я больше не хочу этим заниматься. Когда мне надо ехать забирать деньги, как вчера, я просто заболеваю от страха. И потом. Ты прекрасно знал, что так не может продолжаться до бесконечности. Но это не значит, конечно, что и ты должен завязать.

Лицо Поля превратилось в большой красный шар из пикселей.

– Ну да, конечно. Только я болен. Не могу выезжать из Парижа, у меня паника.

– Из Парижа? Скорее ты от дома на полкилометра боишься отойти.

Поль откинулся на спинку кресла, он явно бесился, но продолжал пристально смотреть в камеру. За его спиной виднелся диван и окно гостиной. Хорошо устроился, ублюдок, окнами на юг. Минута прошла в молчании. Марианна встала и пошла на кухню за чашкой кофе. Пока закипала вода, она сказала себе, что ее бесит, когда он так себя ведет. Она яростно швырнула в мусорку пустой стаканчик из-под йогурта. Это как по телефону или когда разговариваешь наедине: другой злится, а ты не решаешься уйти или повесить трубку, потому что знаешь, что будет еще хуже. Ладно, ей хоть по квартире можно передвигаться сколько угодно. С полной чашкой в руках она уселась обратно за стол. Поль сидел в той же позиции. В глубине души она надеялась, что он отключился. Но нет, этот так просто не отвяжется. С него станется торчать вот так, неподвижно, до завтрашнего утра. Марианна не выдержала:

– Да блин, скажи уже что-нибудь.

Поль словно врос в кресло в своей футболке, заляпанной загадочными пятнами, и по-прежнему неодобрительно созерцал камеру.

– Нечего со мной в гляделки играть. Иначе я отключусь. Мне есть чем заняться.

Она увидела, как он стукнул кулаком по столу рядом с компом.

– Ну ни фига себе, ты мне ломаешь жизнь и на меня же и злишься?

– Я не ломаю тебе жизнь, я завязываю с максипенисом, вот и все. Мы на нем годы сидели, очень было хорошо.

– Ты права. Если однажды ты выиграешь в лотерею, то через какое-то время пойдешь в “Лото Франции” возвращать бабки и объяснишь, что попользовалась и хватит.

– Не передергивай…

– Милая моя Марианночка, позволь задать тебе один вопрос. – Поль выпрямился и наклонился вперед, снова приблизив лицо к веб-камере, отчего оно расплылось окончательно. – Скажи, пожалуйста, как ты надумала деньги зарабатывать?

– Как все.

– Ах-ах-ах… Только не говори, пожалуйста, что ты собралась… работать?

– А почему нет?

– Потому что работа – это смерть.

– Ок. Согласна. Я тоже ненавижу работу. Для меня работа – это отчуждение.

– Марианна, позволь тебе напомнить, что ты не хочешь (он поднял один палец) “сидеть от звонка до звонка” (теперь он махал перед камерой двумя пальцами) и “работать с другими людьми в опен-спейсе”.

– Мне не в чем оправдываться. Я делаю то, что хочу. И нечего разговаривать со мной как начальничек-патерналист, притом что ты меня на пять лет младше. И вообще, с тех пор как мы открыли Maxipenis, ты больше ничем другим не занимаешься. Ты вроде собирался писать сценарий. Ну и где он, твой сценарий? Из-за этого максипениса в тебе заглох двигатель. Тебе больше не нужно отрывать задницу от стула, чтобы что-то сделать. А мне это помогало написать диссер. Да… это заняло на несколько лет больше, чем я думала, но я дописала. И мне надо переходить к чему-то другому. И тебе тоже.

– Про меня не будем, хотя многие университетские деятели считают, что это самая завлекательная тема на свете. Поговорим о тебе, Марианна, о твоей ситуации. Следует ли мне тебе напомнить, что у тебя чудесная пятилетняя дочка и ее надо кормить?

– Ей четыре. И даже не думай превращать ее в аргумент. Дочь мою оставь в покое. Честно говоря, меня уже задрало оплачивать ее обеды, продавая методику удлинения члена.

Поль потащил с тарелки новый круассан: видимо, это означало, что он начинает успокаиваться.

– По-моему, ты не понимаешь. Мы же помогаем людям. Тебе не понять, у тебя нет члена. Но член, – продолжал он, размахивая волглым круассаном перед камерой, – штука для мужчины драгоценная. Мы помогаем людям раскрыть свой потенциал, примириться с собой, со своим телом, ну и наверно со своей телкой тоже. Это что, не считается?

– Но мы же какую-то херню продаем. Ты сам свою методику даже не опробовал.

На его лице мелькнула самодовольная улыбка.

– А я не могу. Я и так оборудован, как жеребец. Если у меня член подрастет на три сантиметра, он у моих партнерш изо рта вылезет.

– Блин… Каким же ты иногда бываешь мудилой… В общем, хватит мне пудрить мозги своими жалкими доводами, я остаюсь при своем мнении. Попроси кого-нибудь другого.

– Кого-нибудь другого?! – Он возвел глаза к небу, затем продолжал, как бы обращаясь к невидимой публике: – Она мне будет говорить про “кого-нибудь другого”. Но ведь нужен кто-то, кому я должен полностью доверять, с кем я не буду ссориться, кто меня не предаст. Короче, нужен друг. А ты ведь, стерва такая, прекрасно знаешь, что ты моя единственная подруга.

Сигнал IRC дал Марианне возможность отвести глаза.

*Кристоф подключился к каналу #lesamis

< Кристоф > Вы где? Опять спите, что ли?

< Поль > Эта сучка Марианна прямо сейчас ломает мне жизнь

Марианна подняла глаза к окошку веб-камеры. Поль глядел на нее с насмешливой улыбкой.

< Кристоф > Вот блин… Фигня какая. Норм, она вообще сперва спит с мужиком, а потом устраивает ему катастрофу.

< Марианна > Ок. Мило. Не пойти ли вам обоим нах, господа. Пока.

*Марианна отключилась от канала #lesamis

Ее довольно сильно задела шутка Кристофа, и она подыскивала подходящий ответ, но тут зазвонил телефон. На дисплее высветился номер “Напасти и проблемы”: неизвестный номер.

– Алло?

– Мадам Маларе? – спросил женский голос.

– Да…

– Говорят из школы вашей дочери. Леони упала во дворе, на перемене. Похоже на перелом. Скорая уже в пути, не могли бы вы подъехать прямо сейчас?

– Да, конечно, еду.

Она была еще в пижаме, но, к счастью, пижама состояла из топа, толстовки с капюшоном и спортивных штанов. Завязывая кроссовки, она подумала, не стоит ли потерять лишнюю минуту и надеть бюстгальтер, но в итоге отбросила эту идею. Вместо этого натянула кожаную куртку и вылетела из дому. После родов она почти сразу поняла одну вещь: дети – это вечные проблемы. То у них режутся зубки, то они плохо едят или их тошнит, то они кашляют, или температурят, или падают, или у них очередной кризис (боязнь темноты, страх расставания, кризис двухлеток и пр., и пр.). Короче, иметь ребенка значит постоянно нарываться на очередную напасть, которая перевернет все ваши планы на день.

Через пять минут она входила в школу. Консьержка отвела ее к Леони, лежащей во внутреннем дворе; едва та заметила мать, как ее мужественные стоны превратились в отчаянные вопли. “Маа-мааа… Боооль-но…” Марианна села рядом, обняла ее, погладила по голове. Заодно сняла жуткую красную эластичную ленту, которую ее папаша надел поутру на дочь, видимо решив, что так красиво. Несколько минут они просидели в обнимку, потом появились накачанные санитары в облаке мужских запахов и попросили ее отойти.

В ту же секунду из холла донесся голос Оливье: “Где моя дочь, черт бы вас всех подрал?!”

Он бегом вылетел на улицу; Марианна перехватила его на краю внутреннего двора и успокоила. Малышка упала, сейчас ею занимается скорая, не надо мешать. Учительница Леони, красивая брюнетка одних лет с Марианной, но вполне успевшая накраситься, надеть лифчик, пуловер и джинсы, воспользовалась моментом и отвела их в сторону.

– Как хорошо, что я могу поговорить с вами обоими. Я как раз собиралась предложить вам встретиться. Когда вам удобно?

– Когда удобно вам, мадам, – ответил Оливье таким тоном, словно проглотил банку меда. Марианна терпеть не могла его манеру лизать задницу любому представителю власти, хоть полицейскому, хоть врачу, все едино. Вот непременно надо встать на уши: месье, мадам, мы же взрослые просвещенные люди, просто карикатура на родителя трудного ребенка. В роддоме, после ее родов, это был просто тихий ужас. Ее разбивал паралич от эпидуральной анестезии, а он расшаркивался с акушерками. Марианне казалось, что ее он изначально исключает из взрослой беседы. Она спросила учительницу, о чем та хотела поговорить.

– Сейчас, наверное, не очень уместно, – заметила учительница, бросив взгляд на группу санитаров, стоявших поодаль на коленях. – Но я немного беспокоюсь за Леони.

Марианна и Оливье обменялись паническим взглядом. Ну вот, мелькнуло в голове у Марианны, ее травят в школе. Так бывает, она наверняка не сама упала, кто-то из детей нарочно сломал ей руку. Но учительница успокаивающе улыбнулась:

– Нет-нет, ничего страшного. Она ведет себя совершенно нормально. Но на днях детям предложили нарисовать свою семью, и то, что получилось у Леони, наводит меня на мысль, что она, возможно, дезориентирована. Мне бы хотелось, чтобы мы нашли время и поговорили об этом.

– А что она нарисовала? – спросил Оливье; сахара в его голосе заметно убавилось.

– Ну… – учительница провела рукой по волосам, – ну, она нарисовала маму, папу и Жюльена, папиного друга.

– Да, и что? – недоуменно спросила Марианна.

– Ну… это довольно своеобразно, согласитесь, – игриво отозвалась учительница.

– Не вижу ничего своеобразного, – отрезал Оливье, на сей раз без капли учтивости.

– Не обижайтесь. Я просто хочу понять, в каком семейном окружении растет Леони, чтобы ей помочь.

Марианна выворачивала шею в надежде увидеть дочь за спинами санитаров, но видела только кусок ее красного пальто.

– Она ни в какой помощи не нуждается, – огрызнулся Оливье.

– Значит, Жюльен – это ваш сожитель, с тех пор как вы расстались?

– Да, – ответил Оливье.

А Марианна уточнила:

– На самом деле нет. Мы с Оливье никогда не жили вместе.

– А-а… То есть Леони – это результат случайности?

– Ничего подобного! Мы вместе приняли решение зачать Леони.

– Но, месье… Вы тогда еще не сознавали… свою ориентацию?

– Я гей с рождения, мадам.

Учительница озадаченно смотрела на них. Потом в ее глазах вспыхнул огонек понимания, и она повернулась к Марианне.

– А-а, мадам, значит, вы были суррогатной матерью?

– Что?! Вы с ума сошли? Леони – моя дочь. И дочь Оливье. По-моему, ничего сложного.

– Прекрасно, тогда начнем сначала. Леони живет неделю с матерью-одиночкой, неделю с отцом и его сожителем, по очереди, так?

– Именно так.

– И как вам кажется, она справляется с этой ситуацией? – спросила учительница, кивнув в знак того, что понимает и сочувствует.

– Ей не с чем справляться, – отрезал Оливье. – Это просто ее жизнь. Она так живет с рождения. Проблемы, похоже, это вызывает скорее у вас.

Учительница подняла ладони в знак несогласия.

– Вы неправы, месье. Я вам не судья, ни в коей мере. Но вы же должны сознавать, что реакция других детей… что сравнение с другими моделями семьи может задеть Леони.

– Если другие дети – идиоты и консерваторы, то мы здесь ни при чем.

– Все дети консерваторы, как вы говорите. Им нравится норма. Кажется, вас не слишком интересует, как Леони может переживать эту ситуацию в школе.

– Никакой проблемы здесь нет. Вы сами сказали, что с ней все в порядке. И создать проблему, заклеймив Леони, рискуете именно вы.

– Я просто хочу сказать, что стоит внимательнее относиться к тому, как она переживает ситуацию. Именно поэтому мне хотелось с вами поговорить. Теперь я лучше понимаю ситуацию в вашей семье.

Марианна решила вмешаться, и учительница сразу повернулась к ней. Магия материнской роли.

– Вы правы, нужно быть внимательнее, и мы вам благодарны за ваше внимание. Оливье иногда склонен всюду видеть гомофобов. Согласна, мы должны за этим следить вместе. Но на данный момент, похоже, все идет хорошо. Леони понимает, что существует множество разных моделей семьи. И что ее семья, в сущности, не лучше и не хуже, чем любая другая, просто встречается реже. К тому же она это прекрасно видит в рассказах, которые ей читают, или в мультфильмах. И по-моему, пока это не вызывает у нее никаких затруднений. Она с рождения живет в стабильном окружении. Кроме того, она очень привязана к Жюльену, спутнику отца. Короче, все хорошо. Но конечно, если вам покажется, что начинается какая-то фигня… то есть что-то вызывает у нее проблемы, обязательно сообщите нам.

Марианна, улыбаясь, смотрела на учительницу. Учительница, улыбаясь, смотрела на Марианну. И Марианна чувствовала, что Оливье смотрит на нее, а его зрачки похожи на дула автоматов.

Подошел врач и сказал, что у малышки, судя по всему, перелом руки. Они должны отвезти ее в больницу на обследование. И хотя на этой неделе Леони жила у отца, Оливье надо было возвращаться на работу. Марианна спросила, можно ли ей тоже сесть в машину и поехать с ними в больницу. Пока санитары переносили Леони в фургон, Оливье схватил Марианну за локоть.

– Оливье склонен всюду видеть гомофобов? Блин, Марианна, ты что, тупая? Эта дрянь объясняет нам, что у нас дерьмовая модель семьи, что у Леони травма, а ты ей поддакиваешь?

– Кончай, я же сказала, что с ней все отлично. Но лаяться с училкой тоже не стоит. Совершенно незачем.

– Незачем? НЕЗАЧЕМ? Нет, есть зачем. Когда перед тобой глупость и мерзость, надо возмущаться.

– Не такую уж глупость она сказала. Ты же знаешь, мы с тобой об этом говорили. Ты извращаешь ее слова.

– Ах да, ведь я же параноик. Я и забыл. Ты меня предала, Марианна. Впрочем, ты уже давно от всего отошла.

– Это ты о чем?

– Ни о чем. Проехали.

Он развернулся и, не попрощавшись, ушел. В машине Леони, похоже, совсем забыла про свою боль: она была в полном восторге от того, что вокруг нее такие сильные мужчины и все говорят, какая она храбрая и какие у нее красивые волосы.

В детской больнице Некер Марианну попросили подождать, пока дочери сделают рентген. Коридор освещали только неоновые лампы, поэтому казалось, что вокруг глубокая ночь. Она со вздохом упала на стул. До ее слуха со всех сторон доносились крики невидимых детей. Отопление жарило так, что было душно. Она расстегнула куртку и толстовку. Подумаешь, кусок сиськи будет торчать из топа, в больнице и не такое видели.

Сегодня она собиралась поискать идеи для статей, чтобы предложить их в разные газеты. А тут дело гиблое, разве что продать текст в “Официальный журнал стульев в зале ожидания”. Они с Оливье с самого начала условились, что сидеть с дочерью будут по очереди, но Марианна была свободнее на случай всякого форс-мажора. Зарабатывать деньги, не ходя на работу, – величайшее преимущество. Можно без помех заниматься дочерью. Она спрашивала себя, как Кристоф прежде умудрялся работать дома с Люком. Отчасти по привычке запечатлевать любой, самомалейший момент своей жизни, отчасти от нечего делать или из желания поныть она сфотографировала стенку напротив и выложила в интернет.

Какая-то женщина села рядом и тихо сказала: “Мы же не животные”, потом встала и ушла.

Марианна застегнула молнию на толстовке, устроилась поудобнее на стуле, подняла голову и стала разглядывать потолок. На какое-то мгновение ей вспомнилась загадочная фраза Оливье. Интересно, это он о чем? “Ты уже давно от всего отошла”. Она задумалась, что бы это значило, и пришла к выводу, что Оливье в приступе гнева вообще любит делать широковещательные безапелляционные заявления, сам не вполне понимая, что имеет в виду. Подтверждение ее новой теории: хоть они никогда не были парой, воспитывать общего ребенка, оставаясь друзьями, оказалось невозможно. Ребенок убивал любую дружбу, потому что вынуждал каждого вмешиваться в жизнь другого, а в вопросах воспитания никто никогда ни с кем не согласен. Раньше надо было думать. Слишком поздно Марианна это поняла. Заиметь ребенка от одного из своих лучших друзей казалось идеальным выходом для ее жажды материнства, но только в теории. На деле они ругались совершенно так же, как любая разведенная пара.

Оливье все время твердил одно и то же. Ему не нравилось, что Марианна живет одна, он считал, что это нездорово, что она замыкается с Леони в семейной рутине. Что Леони как бы заменяет для нее мужчину. Черт-те что. Да, Марианна действительно уже несколько лет ни с кем не жила. Собственно, после Готье. Но ее начинало бесить, что люди считают это чем-то ненормальным. Они не желают видеть правду, может, потому, что эта правда их шокирует: дело не в том, что Марианна никого не встретила. У нее просто не было ни малейшего желания жить с кем-то. Осознав это, она тем не менее не сумела понять, почему отказ от семейной жизни непременно должен означать отказ от материнства. В конце концов, все разведенные пары отделяют любовь от родительских обязанностей. Они с Оливье просто слегка забежали вперед, избавили себя от этапа совместной жизни, а заодно и от ссор, расставания и разрыва.

И спасибо, ее холостяцкая жизнь вполне устраивает. Неделю она целиком посвящала себя Леони, а в следующую – гуляла с друзьями, засиживалась допоздна в интернете, заводила любовников. Спокойствие и безмятежность. Принцип минимальных траблов. Она не видела в своей жизни ни единого момента, когда бы ей не хватало присутствия другого. Леони считает ее красивее всех принцесс на свете и всячески ласкается, с друзьями она веселится и разделяет их заботы, а ее сексуальная жизнь явно активнее, чем у большинства семейных пар. Так чего ради расшибаться в лепешку, чтобы уложить кого-то в свою постель? Единственная стоящая причина – влюбиться. Но сколько семейных пар до сих пор любят друг друга?

Для большинства людей семья, пара – не одна из опций жизни, а ее конечная цель; те, кто не укладывается в это правило, автоматически попадают под подозрение. Как у Оливье, который с годами становился все большим реакционером. Одинокая женщина вызывала у него тревогу. Это ненормально, это не в порядке вещей. Естественно, модель, которую они предлагают Леони, можно свести к матери – стороннице позиции “можно прекрасно прожить и без мужчины” и отцу, утверждающему “мне в жизни нужен мужчина”. Ну и ладно. Ничем не гаже, чем другие модели родителей – “мы вместе, потому что боимся одиночества, боимся остаться без денег, боимся разочаровать окружающих и т. д.”. Да, ее дом – гинекей, но пока это еще не запрещено.

Она никак не могла понять, почему Поль, прекрасно живший холостяком долгие годы, обходясь романчиками средней продолжительностью месяца в два, вот уже полгода упорно остается с бабой, у которой, по его собственным словам, извилин не больше, чем у апельсина. Марианна считала это одной из форм трусливого конформизма. Он каждый день твердил, что выставит ее вон, – и ничего. Ему не хватало смелости, а чем дольше он тянет, тем труднее будет разойтись.

Но в одном Поль не ошибался. Перед Марианной стояла проблема денег – или проблема морали. За неимением места научного сотрудника, которое ей не светило, практически все места, где она могла бы зарабатывать, противоречили ее принципам. Она могла бы, к примеру, стать редактором-фрилансером в рекламном агентстве. Но реклама – это смерть. В самом прямом смысле. Вихрь, высасывающий из человека все его содержание и заменяющий его совокупностью фантасмагорических образов.

Она задумалась, приемлем ли, согласно ее логике, сам факт зарабатывания денег. Не являются ли деньги мерзостью сами по себе. К несчастью, жизнь в самоуправляемой коммуне ее тоже не устраивала. Она не любила работать, но любила тратить бабло. У нее было сознание рантье, зажатое в тисках противоречий. Любовь к увлажняющим кремам вступала в конфликт с ее принципами.

Она еще внимательнее вперилась в потолок.

Она будет предлагать свои материалы каким-нибудь журналам. Найти настоящее место маловероятно, но если набрать побольше заказов, то, скорее всего, она выкрутится. Ей уже несколько раз предлагали вести под псевдонимом блог о сексе на женском сайте. Одно из немногих преимуществ того, что она стала героиней первого французского порноролика и первого случая “порномести”, как это потом окрестили.

Поль между тем пребывал в полнейшем пищевом помрачении сознания. Когда он нервничал, он всегда ел. А судя по его полноте, нервничал он часто. Годами Поль играл роль дежурного кощея, которого все время спрашивают с беспокойством, не болен ли он, но теперь потолстел. Вернее, его разнесло. И ему очень нравился статус толстяка. Во-первых, он занимал больше пространства в реальной жизни. Во-вторых, видел в набранном весе сразу две причины для гордости. Выставляя напоказ округлившийся живот, он слал далеко и надолго общество с его требованиями худобы и мускулатуры. Ага, я толстяк и тем не менее валяюсь с симпатичными телками. А кроме того, показывал кукиш матери, вечно жаловавшейся на чрезмерную худобу сына. Его круглые щеки словно говорили: “Это ты не умела меня кормить”. Полнота имела только одно неудобство: член казался меньше. Но он и тут нашел выход – брил лобок, и ему казалось, что тем самым, благодаря оптическому эффекту, обнаженный член представал во всей своей мощи.

К несчастью, в тот день в холодильнике Поля почти ничего не осталось. За неимением жратвы он решил зайти в твиттер и слегка постебать Надин Морано.

@nadinemorano Скажите, вы долго работали над собой, чтобы достичь подобного уровня тупости?

Через несколько секунд пришел ответ:

Паучья слюна не пятнает белую голубку.

Поль возликовал. Надин была совершенно не способна избегать расставленных для нее сетей провокации. Она так и не усвоила, что самым действенным оружием было бы не отвечать Полю, преследовавшему ее уже несколько месяцев. Он продолжал ее оскорблять, потому что она подставлялась. “Сударыня, знайте, что любой тролль живет за счет того, кто ему отвечает, этот урок точно стоит злобного твита”. Но мозгов в голове у Надин было не больше, чем у курицы, и усвоить урок она не могла. Наверно, не понимала, что такое тролль. В интернете, да и в жизни, роль Поля заключалась в том, чтобы говорить жуткие гадости, портить любой разговор, паразитировать на любой речи. Надин Морано могла бы понять его, как никто другой, потому что сама только тем и занималась в политическом пространстве. Несла ахинею, готова была подобрать весь мусор и гадость мира, нападая на своих врагов. Собственно, Поль в основном поэтому и превратил ее в любимую мишень. Чем запредельнее были ее речи, тем сильнее он ее доставал.

Он ответил: “а у меня есть такая же, но со свиной спермой”. Обычно перепалка с Надин прибавляла ему сил. Но не сегодня. На самом деле ему становилось все хуже. Сначала он взбесился от заявления Марианны, как голодная гиена, а теперь начинал осознавать масштаб катастрофы. Марианна его уволила. Сделала его безработным. И как теперь выпутываться? В ближайшие годы он рассчитывал заниматься Penissimo. А может, и всю жизнь. Он завелся, а есть нечего. Надо сходить в магазин, слегка проветриться. К тому же он страстно любил покупать еду. Когда Марианна рассказывала про свою любовь к увлажняющим кремам, он говорил себе, что у него та же страстная зависимость от колбасы. Блин… Марианна. Его лучший друг. Бессердечная мерзкая шлюха. Он натянул куртку и взял ключи. Не хотелось думать о неизбежном дерьме, в которое превратится его жизнь.

Купив хамона в своем любимом магазине деликатесов (с которым конкурировала кулинария на углу и все окрестные рестораны), он решился переступить порог ближайшего “Франпри”.

Любовь Поля к хорошей жрачке возрастала прямо пропорционально ненависти к супермаркетам. По счастью, он спасался доставкой из интернет-магазинов – за исключением тех дней, когда, как сегодня, неожиданно кончалась туалетная бумага. Раньше проблему решал араб-бакалейщик, но полгода назад он закрыл магазин, и теперь на его месте был суши-бар. Мужество, с которым Поль вступил во врата ада, коим являлся “Франпри”, зиждилось на надежде, что сейчас, во второй половине дня, он проведет внутри не больше десяти минут.

Он решительно зашагал вдоль стеллажей, стараясь не смотреть на окружавшие его пирамиды еды. Взял упаковку бумажных рулонов в глубине магазина и вернулся к единственной открытой кассе. Стоявшая перед ним пожилая дама с трудом извлекала из хозяйственной сумки свои покупки, одну за другой. Он почувствовал легкую тошноту. Боковым зрением он видел бесконечные ряды продуктов, расставленных друг на друга в строгом геометрическом порядке: специи, макаронные изделия, замороженные полуфабрикаты… Тонны и тонны жрачки, громоздящиеся от пола до потолка, небоскребы потребления. Вся эта жратва, все эти штуки предназначались для того, чтобы их пережевывали, смешивали со слюной, глотали, переваривали и, наконец, извергали в унитаз. Только представьте, в каких коричневых упаковках будут красоваться экскременты, которые вы произведете, переварив эти восхитительные брусочки мерлана. От сверхизобилия фальшивой еды его мутило. На висках выступил холодный пот. Старушка перед ним болтала с кассиршей про артрит. Поль старался контролировать дыхание, но голова у него кружилась, а по спине, бросая в дрожь, стекали струйки пота. И последний удар: чертова бабка никак не найдет банковскую карту. А кассирше приходит в голову худшая из идей, она предлагает заплатить чеком. Чеком… блядь. Три часа она достает чековую книжку, потом отрывает чек, та сует его в кассовый аппарат, потом просит предъявить удостоверение личности, а старуха его ищет, а потом кассирша ищет ручку, чтобы переписать номер. За спиной стояла Смерть. Поль был уверен, что если обернется, то увидит в очереди, прямо за собой, скелет с косой, который дружески помашет ему рукой: приветик! В стеклянной двери “Франпри” отражались стеллажи магазина. Все эти формы, горшки, краски, тубы, коробки, пластиковые бутылки, а внутри одно и то же месиво, хоть в порошке, хоть в жидкости, в креме или в заморозке, хоть для стирки, хоть на десерт, хоть для чистки туалета или для приправы макарон. На него сошло прозрение: точно, в них один и тот же продукт, с одной и той же химической формулой. Одна и та же штука, пригодная и для борьбы с известковым налетом, и для кормления новорожденного.

Он больше не мог, это было выше его сил. Он бросил туалетную бумагу и бегом выскочил из супермаркета, борясь с приступом тошноты. Дома он растянулся на диване и включил телевизор, ожидая, когда приступ пройдет. Постарался сосредоточиться на фильме, там кто-то говорил: “Я не сошла с ума, я знаю, что она умерла, но мне надо, чтобы так было и дальше”. Блин, мне плохо, мне плохо, мне плохо. Он схватил телефон и послал Софии эсэмэску.

Можешь вечером купить туалетную бумагу?

Я сейчас сдохну, я сейчас сдохну, я сейчас сдохну. Она ответила:

Тебе нехорошо? Приступ паники?

Да.

Ок, еду.

Когда София приехала, Полю стало немного лучше. В отличие от Марианны и Кристофа, она ничего не понимала во всяких кризисах, сотрясавших больной мозг Поля. И, в отличие от них, ей удавалось эти кризисы снимать. Наверно, потому, что она спускала его с небес на твердую рациональную землю. Ближе к вечеру он с удивлением спросил, как ей удалось так быстро уйти из офиса в разгар рабочего дня. Она работала в довольно известном коммуникационном агентстве. Она весело улыбнулась.

– Я сказала, что у меня сын заболел. – И, видя изумленную физиономию Поля, объяснила: – Я с самого начала сказала в агентстве, что у меня ребенок, просто чтобы время от времени уходить, когда мне удобно. А поскольку они хотят быть суперсовременными и супермилыми, то никогда не прикапываются, если я говорю, что у меня дома неприятности. Я даже в компьютере на рабочий стол поставила фотку трехлетнего мальчика, чтобы было правдоподобнее. Практично, а потом, мне нравится, есть о чем поболтать с коллегами.

Это признание, сделанное самым небрежным тоном, подтвердило вещь, которая уже какое-то время назад пришла Полю в голову: София – женщина его жизни. Та, что суждена ему свыше.

Ему нравилось, что она всегда в хорошем настроении, особенно по сравнению с той атмосферой невротического нигилизма, в которой вечно барахтался он сам. Ему нравилось, что она красива. Нравилось, что она хорошо одета. И пусть он сам ходил зимой в черном свитере и синих джинсах, а летом – в черной майке и синих джинсах, ему это не мешало внимательно следить за модой. Он прилежно читал Elle, Grazia и Vogue. И ему нравилось, что София приходит домой разодетая так, словно собирается провести всю ночь на светской вечеринке.

Но до сих пор их главной точкой соприкосновения была способность весь вечер вместе торчать у плиты. Они оба обожали готовить. Хоть София и жаловалась, что из 42-го размера перелезла в 46-й.

Он не мог открыть друзьям ужасную правду, это слишком бездарно, банально, глупо, недостаточно цинично или забавно. Он – и влюблен! Угу. Кошмар. Катастрофа. Это шло вразрез со всеми его жизненными принципами, с его неповторимой индивидуальностью, но он ничего не мог поделать. Ему хорошо с Софией. Она его успокаивает.

Проблема состояла в том, что он не мог сказать об этом Марианне. Хуже того, едва всплывала эта тема, он считал своим долгом поносить Софию. Сначала потому, что боялся разорвать их негласный уговор, согласно которому пара, семейная жизнь – это понятие, с помощью которого люди маскируют свои страхи и неудовлетворенность. Но он знал, что Марианна способна его понять. Истинным препятствием была сама София. Она воплощала в себе все, от чего Марианну тошнило. Работа в агентстве, болтовня о тряпках, легкость, беззаботность. Даже представить невозможно, о чем они могли бы говорить. Тем более что Поль прекрасно понимал: София – отнюдь не звезда. Ему самому на это плевать. Если Мир это шокирует, тем хуже для Мира, а ему не требуется от подружки глубоких мыслей. Для всяких умных разговоров у него есть приятели. Но он знал, что не может познакомить Софию с Марианной, это будет чудовищный фейл, а Марианна сочтет его либо гнусным мачо, либо полным идиотом. И в обоих случаях будет разочарована. А ему ни за что на свете не хотелось бы ее разочаровать, хоть он никогда бы в этом не признался. Она была первым человеком, доверявшим ему целиком и полностью, она стала его, как принято говорить, лучшей – а на самом деле единственной подругой. Поэтому перед Марианной он издевался над Софией и тем самым предавал их обеих.

В тот вечер, когда София уснула, Поль сдвинулся на край кровати и подхватил стоящий на полу ноутбук. Помимо прочих своих достоинств, София спала как убитая и засыпала за десять минут, тогда как Поль мог только рухнуть от изнеможения перед монитором.

*Поль подключился к каналу #lesamis

< Поль > прив, вы тут?

< Марго > да, но мне надо кончить одну работу. До скорого.

*Марго отключилась от канала #lesamis

< Кристоф > Так, ну вот, мы и в одиночестве.

< Поль > Блин… Марго бесится из-за Марианны, да?

< Кристоф > Да. Ты же знаешь, какие они. Задел одну, значит, задел и другую.

< Поль > сраная женская солидарность. А у тебя как, получше?

< Кристоф > нет. За исключением того, что весь интернет считает меня жуликом, ничего не в порядке.

< Поль > тебя еще дергают из-за этого ДЕЛА?

< Кристоф > милые люди пишут мне сообщения и хотят, чтобы я оправдывался. Все прочие ограничиваются оскорбленным молчанием. А ты как?

< Поль > примерно так же. Все плохо. У тебя хоть работа осталась. А мне придется искать что-то другое. Задолбало

< Кристоф > Но у тебя проблема только с деньгами. А у меня все не слава богу.

< Поль >?

< Кристоф > Да нет, ты не поймешь.

< Поль > Попробуй все-таки. Я стажируюсь в эмпатии и понимании рода человеческого.

< Кристоф > Я из-за девочки волнуюсь.

< Поль > У ТЕБЯ ЕСТЬ ДЕВОЧКА?

< Кристоф > …

< Поль > шучу. Я знаю, что у тебя дочка. Только не помню ни как ее зовут, ни сколько ей лет. Но в принципе знаю. И что с ней такое?

< Кристоф > ты меня полоумным будешь считать.

< Поль >…Тебе известно, что ты говоришь с чуваком, который не может отойти больше чем на полкилометра от дома?

< Кристоф > Ок. Уговорил. Волнуюсь, потому что боюсь, у нее преждевременное половое созревание. Из-за всего того говна, какое мы едим и каким дышим.

< Поль > Ну да! Абсолютно понимаю. Всякая говядина с гормонами и все такое

< Кристоф > Именно.

< Поль > Как раз про это думал сегодня в супермаркете, какой кошмар в себя пихаем

< Кристоф > опять приступ паники?

< Поль > Угу. Похоже, все хуже и хуже. Ровно поэтому Марианна меня просто с говном смешивает. Не пойму даже, откуда в следующем месяце бабло на квартиру брать

< Кристоф > у тебя никаких сбережений?

< Поль > неа, это противно моей философии. Я все бабосы за месяц спускаю. Блин… Стремно-то как. И чего делать?

< Кристоф > сайты-то работают, деньги капают. Тебе просто надо их забрать.

< Поль > не могу. Я не могу туда поехать, правда. А бабки эти мне действительно нужны. Я не успею новую штуку придумать

< Кристоф > а почему ты телку свою не попросишь?

< Поль > а… ну да… На самом деле, если я скажу Софии, она меня бросит. Подумает, что это жульничество, а у нее с этим проблема на генетическом уровне

< Кристоф > Погоди, а сейчас ты ей что сказал, на какие шиши ты живешь?

< Поль > что одна кинокомпания мне платит, чтобы я сочинил сценарий

< Кристоф > Ясно. А что это за проблема на генетическом уровне?

< Поль > ну, у Софии папаша был мелкий жулик. По-моему, просто гений. Придумал одну махинацию. Предлагал людям лотерею, по 10 евро. Если народу хватало, на эти деньги строил хату и устраивал розыгрыш, кому она достанется

< Кристоф > ничего незаконного.

< Поль > кроме того, что в двух случаях из трех никакого дома не было, он просто выдумывал чувака, которому достался выигрыш, и прибирал денежку себе в карман. Я же говорю, гений. Но его сцапали, теперь нары греет. Не сказать, чтобы Софию это сильно радовало

< Кристоф > Ой-ёй-ёй… И она связалась с тобой?! Бедняжка…

< Поль > да уж, не то чтобы весело

< Кристоф > сочувствую. И не могу не отметить, что уходить от нее ты абсолютно не хочешь.

< Поль > no comment…

Назавтра Поль сделал над собой усилие и встал одновременно с Софией, чтобы с ней позавтракать, а потом улегся обратно. Целый день он валялся в постели, злясь на себя, на весь свет, на деньги и на Марианну. Вечером в баре по соседству была вечеринка, где собиралось немало, так сказать, интернет-деятелей, то есть журналистов и блогеров. В шесть вечера он решил предложить Софии там встретиться. Отчасти потому, что ему хотелось ее видеть, а еще чтобы вставить Марианне, показать ей, что она не единственное существо женского пола в его жизни. А это вечеринка, больше трех фраз девицы друг другу сказать не успеют.

Дойдя до конца улицы, он увидел перед баром гудящую толпу курильщиков и чуть не повернул обратно. Десять минут пешком, и он дома. Но если он вернется, то в следующий раз раньше чем через месяц уже не выйдет. Он сделал глубокий вдох и с улыбкой подошел к группе.

– Хай, привет, как дела?

– Хай, Поль! Ты явился без Надин Морано?

Марианна не совсем поняла, когда это случилось, но в какой-то момент она психологически выпала из праздника и осознала, какой гомон стоит в баре, как толкают ее все эти люди. Краем глаза она наблюдала за Максом. Размышляла, как бы так устроить, чтобы они провели ночь вместе. Может, если напиться в стельку, у нее случится оргазм? Но тогда назавтра она уже ничего не вспомнит. Отсюда вытекала еще одна гипотеза: может, у нее уже случался оргазм, просто она так надиралась, что все забыла? Короче, ей хотелось секса. Хотелось, чтобы кто-нибудь отнес ее в кровать. Но Макс разговаривал с девицей, которой явно тоже хотелось, чтобы ее отнесли в кровать. Надо было собраться, подойти к ним, одержать победу. Но она устала. Слишком много выпила, слишком быстро напилась. Ей нужен был стакан воды, но протискиваться к бару? Она быстро поняла, что миссия невыполнима. И протолкалась к выходу.

На улице ей стало получше. Она увидела Кристофа, он одиноко сидел перед баром на капоте чьей-то машины. Не говоря ни слова, она уместилась рядом. Черты у него заострились, лицо восковое. Вокруг рта появились новые морщинки, только непонятно, от старости или от забот. Куст шатеновых волос, казалось, увял. Похоже, он давно не ходил к парикмахеру. Она подумала, что, общаясь по интернету, таких вещей все-таки не замечаешь.

– У тебя усталый вид.

Он улыбнулся.

– Посоветуешь мне какой-нибудь крем?

– Вообще-то да. Только ты его все равно не купишь, я же знаю.

Голова у нее опять кружилась. Она положила ее на плечо Кристофу, а он обнял ее за плечи.

– Ты слишком много выпила.

– Знаю. Не хочешь мне сказать, что у тебя не в порядке?

Он не ответил.

– Опять на работе?

– На работе все в порядке. Обычный ад.

Через стекло она увидела, как Макс в баре целует другую девицу. И почувствовала себя совсем разбитой.

– Явилась эта баба по контент-маркетингу?

– Ага. Это кошмар. Ее зовут Палома. Совершенный суккуб, у которого одна цель – изгадить мне жизнь.

Ей хотелось что-то сказать, но она не знала, что именно.

– Хочется что-то тебе сказать, но не знаю что.

– Ты слишком много выпила, Марианна. Ты всегда слишком много пьешь по вечерам, а потом невесть что творишь.

Каждый раз, когда кто-нибудь входил или выходил, из открытой двери бара до них с удвоенной силой доносилась музыка.

– Все еще тревожишься из-за дочки?

– Да. У меня от страха просто ком в животе. Умом я понимаю, что нет у нее никакого преждевременного созревания, но избавиться от страха все равно не выходит.

Марианна выпрямилась и повернулась к нему:

– Хочешь, попробую объяснить, почему ты так зациклился на месячных дочки? Предложу гипотезу?

Кристофу внезапно захотелось исчезнуть. Ему совершенно не хотелось, чтобы она рассуждала про вытесненную педофилию, но он никак не мог придумать, как бы половчее сменить тему. И предпочел промолчать, не отрывая глаз от огромных окон бара. Но когда Марианна напивалась, тормоза у нее отказывали совсем.

– Время уходит. Вот в чем причина. Ты винишь себя, что редко бываешь рядом, что упускаешь кучу вещей, которые с ней связаны. Ты пашешь и пашешь без остановки, а когда не пашешь, все равно не отрываешься от компа или телефона. Надо смотреть на вещи здраво. На данный момент мы для детей – центр жизни. Но это в конечном счете ненадолго. Потом они вырастают, и ты уже только один из спутников в их вселенной. Предположим, наши дети доживут до ста лет, предположим, что их повседневная жизнь вертится вокруг нас до десяти лет. Значит, у нас есть только одна десятая их жизни. И эта одна десятая невосполнима. И ты знаешь, что проходишь мимо. И злишься на себя. И винишь себя настолько, что не можешь примириться с тем, что скоро она повзрослеет, перестанет быть ребенком и для тебя уже станет слишком поздно.

Кристоф почувствовал облегчение. Да, точно. Именно так.

– Да, точно. Именно так, – произнес он.

Марианна могла бы еще глубже вогнать гвоздь, продолжить свой монолог, но она умолкла, положила голову Кристофу на плечо, и они несколько минут сидели, не говоря ни слова.

– Нельзя так напиваться. Тебе надо пить почаще, чтобы привыкнуть.

Дверь бара открылась, музыка зазвучала громче. Они увидели, как из бара вышел Поль. Кристоф уже не помнил, рассорились они с Марианной или нет. Он слегка запутался в их еженедельных сварах.

Постояв секунду в нерешительности, Поль заметил их, подошел и выстроился перед ними.

– Блин, я только что говорил с менеджером по работе с интернет-сообществами, нет, это правда такая работа? И вакансии такие бывают?

– И за нее, похоже, даже нехило платят, – ответила Марианна, но вдруг осознала, что Поль обращается только к Кристофу. А ее как будто вообще не существует.

– Да Поль, твою ж мать! Когда ты наконец соизволишь снова начать со мной разговаривать?

Поль улыбнулся странной улыбкой. Вытащил телефон, нажал на кнопку и протянул Марианне. Механический голос произнес по слогам: “Поль-отклю-чил-ся-от-канала-друж-бы-в-реаль-ной-жизни”.

Его рот растянулся от уха до уха.

Марианна затопала ногами:

– Горд собой, да? Вот так и вижу, как ты дома, перед вечеринкой, готовишь эту штуку.

Улыбка Поля стала еще шире. Он нажал на другую кнопку, и голос бесстрастно произнес: “Мари-анна-мы-с-тобой-не-зна-комы”. Марианна выпрямилась, а ее голос сорвался на визг:

– Больной на всю голову! Ну, раз ты так, я пойду и сама починю нашу дружбу!

Кристоф смотрел, как Марианна, шатаясь, направляется к бару.

– Слушай, чувак, по-моему, ты заигрался.

Поль пожал плечами:

– Так ведь смешно, разве нет?

– Она перепилась. Она сейчас натворит бог знает что. Иди догони ее и поговори.

– Ты у нас ее подружка, а не я. – Он замялся. – Я хотел с тобой поговорить об одном деле… Ты бы не согласился один раз, только в будущем месяце, съездить в Брюссель за моими деньгами?

Кристоф резко повернулся к Полю:

– Может, отвяжешься наконец? Даже не заговаривай. У меня и без того забот полно.

– Не, ну ведь всего на один день. Возьми с собой Клер, съездите в романтическое путешествие. Могу оплатить вам суперский отель, если хочешь.

– Эй, по-моему, что-то стряслось, – оборвал его Кристоф.

Поль обернулся посмотреть, на что уставился Кристоф. Внутри бара возникла какая-то сумятица, дверь рывком распахнулась, и он увидел… Софию? Да, София вылетела оттуда как фурия. Подбежала к нему и влепила такую звучную пощечину, что у него чуть голова не слетела с шеи.

– Сраный ублюдок!! – со всхлипом выкрикнула она, развернулась и исчезла.

Ошарашенный Поль застыл столбом. Потом понял, что с десяток человек молча пялятся на него, ожидая развития событий. Крикнул им:

– Ну-ну, валяйте, доставьте себе удовольствие, напишите в твиттере.

А затем увидел Марианну; она с довольным видом протолкалась к нему и заявила:

– Ну вот. Я тебя от нее избавила. Мы снова друзья.

Поль почувствовал, как краска схлынула с его лица.

– Ты что сделала?

– Э, ну то, что ты хотел, чтобы я сделала. У тебя не получалось ее выставить, я это сделала за тебя.

– Нет, но что ты сделала-то?

– Да ничего особенного. Сказала ей, что ты ей с самого начала изменял. Желание и дальше тебя доставать у нее, похоже, пропало.

– Ты совсем больная, женщина?! – Он обернулся к Кристофу. – Нет, ну правда, она больная? То есть она вообще с дуба рухнула, твоя подружка. Ну знаешь, бля, таких отмороженных еще поискать.

Марианна была слишком потрясена его реакцией, чтобы что-то ответить.

– Чтобы починить нашу дружбу, ты решила искорежить мне жизнь, вот твоя логика, да? Да отвечай же, Марианна, твою мать!

– Не знаю. Ничего не понимаю…

– Чего ты не понимаешь? Что ты дурища дефективная?

Кристоф понял, что Марианна сейчас расплачется, и решил вмешаться:

– Поль, иди догони Софию и разберись с ней. Это сейчас важнее всего.

– А ты пока отправь эту полоумную в психушку.

 

#8

Споявлением в Infos Паломы жизнь Кристофа превратилась в фильм ужасов. В карнавал тысячи пыток. В фейерверк кошмаров.

Кристоф возненавидел ее еще до их знакомства и теперь считал этот факт ярким примером собственной объективности. Его тошнило от одного названия ее функций – “контент-маркетинг”. Какое отношение имеет маркетинг к работе журналиста? Журналистика – это расследование, проверка, анализ реальности, то есть нечто прямо противоположное маркетингу, единственная цель которого, в его понимании, состоит в извращении реальных вещей с целью сделать их заманчивыми. Взгляды этой дамы на интернет (машина по выкачиванию денег), на журналистику (машина по выкачиванию денег) и вообще на жизнь были ему омерзительны. Личная встреча с Паломой лишь подтвердила его опасения и неприязнь. Не успел Лассаль представить их друг другу, как Кристоф возненавидел ее за энергичное рукопожатие и сопровождающую его фразу: “Мы с вами отлично сработаемся”.

Мало того что само ее присутствие было невыносимым, так она еще устроилась со своим компьютером в переговорной. А посему, стоило Кристофу поднять голову, или подойти к кому-то в редакции, или направиться в туалет либо к кофейному автомату, как он ее видел.

Все в ней его отталкивало. Любая мелочь в ее внешности, словах, жестах выводила его из себя. И материнский тон, в котором она общалась с журналистами, и ее манера преувеличенно громко смеяться любой шутке, запрокинув голову и разинув пошире рот, дабы усилить звуковую волну своего клохтанья.

Блондинка – натуральная или крашеная, Кристоф так и не понял, – его ровесница, с обширным бюстом в кокетливом декольте, которое она выставляла напоказ, что (вот на этот счет он не сомневался) было стратегическим приемом по отношению к собеседникам. Когда-то Марианна говорила, что в Сорбонне все дамы из комиссии по стипендиям носят глубочайшие декольте, дабы выводить из равновесия жаждущих денег студентов. Кристоф был уверен, что Палома прибегала к той же тактике. Он всегда выступал за полнейшее равенство в работе, за то, чтобы женщины занимали руководящие посты на предприятиях, но когда в результате они использовали свое положение для демонстрации собственной обольстительной молочной кухни, он относился к этому куда прохладнее.

Но хуже всего, наверно, было то, что она давала указания Кристофу таким тоном, словно предлагала ему кусок пирога, и повторяла, что сидит здесь только затем, чтобы ему помочь. Как будто спешила на помощь ребенку, который никак не научится сам кататься на велосипеде. Как будто что-то понимала в журналистике, в новостях, в сети.

Каждое утро между ними разыгрывалась одна и та же неизменная сцена. От нее приходил традиционный мейл с просьбой зайти. Обычно у Кристофа в это время лежала на читке какая-нибудь статья про ядерный потенциал Ирана или про газовые конфликты с Россией, короче, на тему, требующую предельной сосредоточенности. Но он покорно вставал и тащился в переговорную. За стеклянной дверью виднелась она, вернее сказать, ее весьма откровенное декольте. С чего бы ей так вызывающе одеваться, если не затем, чтобы все взоры немедленно упирались в ее вываливающийся бюст? На шее она носила длиннющую цепочку с кулоном, разглядеть который не было никакой возможности, ибо он свисал точно промеж грудей. Еще один способ сосредоточить все внимание собеседника на своем декольте.

Едва переступив порог переговорной, он оказывался в облаке отвратительного запаха ее духов с пачулями; им, казалось, заражена в комнате каждая молекула кислорода, словно вирусом бубонной чумы. Она с улыбкой указывала ему на стул рядом с собой, а он всякий раз добросовестно оставлял сиденье пустым и усаживался подальше.

– Как дела, Кристоф? У тебя усталый вид…

– Все в порядке. Но у меня сегодня много текстов на редактуру. Что ты мне хотела сказать?

– Я тут кое-чего намолола.

Этот диалог повторялся каждое утро, и каждое утро, когда она произносила “намолола”, ему хотелось размозжить ей башку об стеклянный стол. Под этим словом, описывающим труд ремесленника, вращающего жернова, она имела в виду работу волшебной программы, которая якобы предсказывала темы громких споров на ближайшие часы или дни. Если совсем точно, дамочка попросту нажимала на клавишу Enter. И ровно за это ей платили. Но при слове “намолола” прямо-таки создавалось впечатление, будто слышишь, как тема всплывает из глубин интернета, журчит на серверах и, наконец, выныривает на поверхность компьютерного дисплея этой дуры.

Палома глядела на него с сияющим видом.

– Так вот, сегодняшний победитель лотереи – это… Это столовая в начальной школе, где убрали из меню свинину.

– И что? – спросил Кристоф, делая вид, будто не понимает.

– И то, что вокруг этой темы скоро поднимется большой шум. Значит, мы должны первыми ее застолбить.

– По-моему, такие истории случаются примерно раз в полгода.

– Возможно. Но сейчас это зацепит. Наверно, это вопрос контекста, попадания в новости. Понятия не имею. А машинка, она знает. Машинка никогда не ошибается.

Кристоф со вздохом отвел глаза. Она была права. За три недели, что она тут сидела, машина не ошиблась ни разу. Но он спрашивал себя, не является ли это предсказание в какой-то степени перформативным. Машина искала в недрах сети темы, начинавшие всплывать на поверхность, но еще не появившиеся на мониторах СМИ. Другое дело, что, не будь машины, эти темы, возможно, так и остались бы погребенными в бездне. Именно потому, что Infos сделает из них текст, а этот текст, благодаря зазывной теме, породит клики, другие медиа, в погоне за властью над новостями, тоже сочтут своим долгом отреагировать, а затем политики обозначат свои позиции и т. д.

Палома провела рукой по своему декольте, словно проверяя, на месте ли цепочка. Если только не затем, чтобы отвлечь Кристофа от размышлений и вернуть к сексуальной прозе жизни.

Убедившись, что его взгляд прикован к ее грудям, она заговорила снова:

– Вот список ключевых слов, которые должны присутствовать в материале.

Она протянула ему листок, и он с отвращением его взял.

“Мусульманский – арабы – свинина – свинья (врезка: Почему мусульмане не едят свинины) – французский – столовая – Республика – светский – играть на руку – равенство – дети – скандал – исламизация”.

Проблема была не в словах, а в том, что ему вообще задают некий список. Что какая-то программа решает, какова должна быть работа журналиста-человека. Он все больше убеждался, что главное неравенство в современном обществе – это неравенство между теми, кто дает команды машинам, и теми, кто повинуется командам машин. Отныне, при этом новом режиме, Кристоф относился ко второй категории. Ну… пусть даже косвенно, поскольку у него нет доступа к самой программе и он получает распоряжения от Паломы, олицетворяющей ее человеческий и сисястый интерфейс. К счастью, у него еще оставалась известная свобода маневра. На основе одного и того же списка он мог сочинять прямо противоположные тексты – вплоть до того момента, когда программа научится считывать коннотации слов и построение фразы. Но пока математическая формула не может расшифровать иронию, у него еще остается толика покоя.

Дабы не сдаваться сразу, он предупредил Палому:

– Как ты понимаешь, я не стану писать про “еще один скандал, республиканская школа охвачена ползучей исламизацией”. Я сделаю ровно наоборот. Напишу статью про то, что никакого скандала нет. Сильно подозреваю, что, если поговорить с директором школы, выяснится, что причиной его решения стало урезание бюджета. Вообще-то настоящий скандал – это влияние бюджетных сокращений на питание наших детей.

Она улыбнулась терпеливой, понимающей улыбкой:

– Что касается ракурса, тут у тебя полная свобода рук. Это уже не моя поляна. Все, что мне нужно, это чтобы статья была на сайте к часу дня и содержала ключевые слова. А твоя редакторская политика, тон, подача – это все меня не касается. Ты же знаешь, я не диктатор.

Выходя из переговорной, он обвел взглядом редакцию. На кого навесить это ярмо? Он старался быть беспристрастным, но видел, что журналисты в шоке от новой рабочей методы. На данный момент машина диктовала им всего два текста в день, но что будет, если объем обязаловки возрастет? Что случится в тот день, когда вместо планерки они станут проводить языческую церемонию, простираясь по очереди перед компьютером Паломы и получая ежедневные директивы? Наверно, все уйдут работать в другие места, но ведь в конечном счете сайтов, не отравленных этими достижениями, просто не останется.

Он потряс головой. Он на дне пропасти. И каждое утро, просыпаясь, убеждается, что все больше вползает в депрессию. В те редкие минуты, когда они пересекались с Клер, она упрекала его за отвратительное настроение. К тому же не отпускает какая-то нутряная головная боль. Он потер виски и направился к Ванессе. Она все поняла, едва он подошел. Посмотрела на него с выражением юной девственницы, назначенной в жертвы на празднестве солнцеворота. И молча взяла у него протянутый листок.

Он вернулся к письменному столу.

…Перенос предприятия на новое место повлечет за собой сокращение 350 рабочих мест на заводе Севера. Профсоюзы заявляют, что не отступят от своих требований.

Он даже не проверил IRC. С тех пор как Поль не разговаривал с Марианной, чат напоминал выжженную равнину с проносившимися на экране пыльными смерчами. У него не было даже друга, которому можно поплакаться. Полное одиночество. Конечно, он знал, что в этом дивном офисном мире ненависть к одному из коллег – довольно частое явление. Мир труда с его тонкой смесью силовых отношений, соперничества и скученности порождал этот вид нездоровых, извращенных связей. Но на сей раз Кристофа не покидало чувство, что он съеден заживо. Не только самой Паломой, но и собственным негативом по отношению к ней. В нем не осталось ничего, кроме желчи и подавляемого бешенства.

Марианна отвела Леони в школу, вернулась домой и уселась за стол. Сегодня ей предстояло заняться единственным делом: искать работу. Но этот императив вгонял ее в такой ступор, что для начала она решила пополнить свой блог “Гугл-знает-все”.

Она принадлежала к первому поколению сетевых родителей. Не только к первому поколению родителей с болтающимися в интернете порнороликами – Марианна боялась даже вообразить, какую травму получит дочь, если на них наткнется, – но и к поколению, для которого сеть стала излюбленным собеседником на тему того, что на сайтах именовалось parenting. С момента зачатия Леони она обращалась за советом главным образом к гуглу. Именно благодаря ему они с Оливье нашли доморощенные центры ведения беременности, где имелись шприцы для бесконтактного зачатия: Оливье оказался совершенно не способен к половому акту с Марианной.

Во время самой беременности ее настоящего гинеколога звали Doctissimo. У него было огромное преимущество перед “обычным” врачом: он мог ответить на любые ее вопросы в течение минуты. Что бы она ни искала, этот форум всплывал в выдаче гугла под номером один: “прозрачные выделения беременность”, “внутриматочное видео плода 5 месяцев”, “спорт беременность риски?”, “запор беременность”, “массаж беременная”. И по мере того, как приближался срок родов: “количество мертворожденных детей”, “перидуральная анестезия опасность”, “кесарево сечение без анестезии?”, “пуповина риски”, “отдать пуповину стволовые клетки”, “отказ реанимировать”. Позже она вбивала в поисковик: “новорожденный как кормить по ночам?”, “младенец кошмары в каком возрасте”, “ребенок отказывается есть”, “ребенок ходить на горшок в каком возрасте?”, “бесплатные игры маленький ребенок ipad”, “если ребенок бьет”, “ветрянка высыпания картинки”.

На седьмом месяце беременности, когда она валялась пластом на диване, ей пришло в голову завести блог со своими ежедневными запросами в гугл, как есть, без всякого анализа. Оказалось, что гугл в рамках широкого движения за доступность данных щедро делится с желающими доступом к их поисковой истории. С первого же дня на экране возник впечатляющий портрет ее жизни. “Пролежни долгое лежание”, “TF1 повтор”, “дополнительное расследование повтор”, “программа детский сад повтор”, “забастовка роддом Лила”, “отказ от эпизиотомии?”, “Миллениум том 2”.

Все это было точным отражением ее самой – беременной женщины, которой страшно до посинения.

Она поняла, что, раскрывая свою поисковую историю, мы узнаем многое о себе, о своих интересах (“субтитры игра престолов”), своих страхах (“папилломавирусная инфекция передается инкубационный период”), своих надеждах (“секс-игрушки лело”), своих заботах (“плагины freebox отсутствие синхронизации”). Сетевые поиски рисовали нашу жизнь импрессионистическими точками, получалось что-то вроде компьютерного Моне. Ей хотелось показать читателям все наши черточки, накопленные гуглом. И она продолжала публичное разоблачение своей поисковой истории; это ежедневное упражнение отнимало всего несколько минут. В какой-то момент ей даже приходило в голову написать роман, сюжет которого выстраивался бы только из сетевых запросов, но потом она разозлилась на саму идею писать концептуальный роман.

И уж во всяком случае, сочинять роман – не равноценная замена поиску работы. Она обнаружила в кармане спортивных штанов резинку и стянула волосы. Хватит уже рассусоливать. Надо хотя бы связаться с людьми, которые могут помочь ей устроиться на службу.

Она смотрела в компьютерный экран.

Долго.

Потом вспомнила, что надо решить еще одну неотложную проблему. После того как Леони сломала руку, она с изумлением обнаружила, что ее страховая компания больше не желает оплачивать расходы. Притом что, забеременев, она заключила самый лучший договор, “все включено”. Следующие двадцать минут ушли на поиски номера телефона страховщиков.

Закинув ноги в трениках на письменный стол, она глядела в потолок и слушала звонки, звучавшие, судя по всему, в пустом офисе. Созерцание покрытого трещинами потолка внушало глубокую тревогу. Правильнее всего было бы заработать денег и съехать отсюда, пока дом не рухнул.

– Добрый день, – раздался в трубке женский голос.

Марианна срочно выпрямилась.

– Да, здравствуйте. Я вот по какому вопросу…

– Сначала назовите, пожалуйста, номер вашего счета.

– Э-э, да, конечно.

Продиктовав бесконечную вереницу цифр, Марианна вернулась к делу.

– Я не понимаю, почему мне не возместили расходы на лечение моей дочери.

– Подождите минутку, сейчас проверю. – После паузы голос раздался снова: – Да, действительно, ваша дочь больше не охвачена страхованием.

– Почему?

– Потому что вы сами больше не охвачены страхованием по договору.

– Что? Но почему?

– Потому что вы исключены из списков.

– ЧТО? Я же каждый месяц плачу!

– Вам должно было прийти заказное письмо с уведомлением об изменении вашего статуса.

– Нет. Правда, я только что переехала… А… Но… – Марианна судорожно пыталась собраться с мыслями. – В общем… Нет, я не понимаю. Как меня могли исключить из списков?

– По нашей оценке, вы являетесь ненадежным клиентом, и мы отказываемся оплачивать ваши расходы.

– Но на каком основании?

– Эту информацию я не имею права вам сообщить.

– Ок, – Марианна сделала глубокий вдох. – В таком случае можете вы мне объяснить, что такое ненадежные клиенты?

В трубке помолчали, затем голос монотонно произнес:

– Ненадежные клиенты – это клиенты, чье прошлое или образ жизни заставляет предполагать, что они представляют большую степень страхового риска, нежели другие.

– Ок. Раз уж вы мне читаете свою инструкцию, так прочтите ее целиком.

Снова пауза.

– Я сообщаю вам только те сведения, которые могут быть вам полезны.

– Пффф… Хотите поиграть в эту игру? Отлично! Так какие дополнительные риски представляют такие клиенты?

– Они профилированы как клиенты, сопряженные с потенциальным риском.

– Профилированы? Мне казалось, что профилируют обычно серийных убийц, нет?

Молчание.

Марианна сказала себе, что не отпустит просто так этот голос, что уж день-то ей изгадит, как только можно, но потом поняла, что звонки на этот номер страшно дорогие и в дерьме окажется она сама. Она нажала на отбой и чуть не запустила телефоном об стену. Но потом опомнилась.

Ненадежный клиент. Каким образом ее, симпатичную тридцатилетнюю женщину, которая из дому-то почти не выходит, могли профилировать как носителя риска для такой громадной конторы? Она почти не болела и использовала свой полис только в самом крайнем случае. Была небось одной из самых рентабельных клиенток этого заведения. Она почувствовала, как в ней просыпается тревога. А вдруг они разнюхали про Penissimo? Но откуда? А если налоговики ведут расследование и передали информацию в страховую? Ей надо срочно переговорить с Полем.

Но после того вечера Поль наотрез отказался с ней разговаривать, даже если у нее будет рак в последней стадии. Она снова зашла на сайт компании, поискала раздел “критерии” или “риски”, но ничего не нашла. Стала искать по всему интернету, перепробовала разные сочетания ключевых слов и в конце концов набрела на веб-конференции страховщиков по этой теме. После трех часов, проведенных над тезисами докладов экспертов по страхованию, ей пришлось признать очевидное: она опять нашла способ не искать работу, а заниматься чем-то другим.

*Марианна подключилась к каналу #lesamis

< Марианна > Кристоф? Ты тут?

< Кристоф > Ага, как всегда. Я старый пень, торчу на месте.

< Марианна > У меня проблема. Меня вычеркнули из списков застрахованных.

< Кристоф > вот блин

< Марианна > они отнесли меня к категории ненадежных клиентов. Ты не знаешь, как у них это устроено?

< Кристоф > без понятия

< Марианна > судя по тому, что я раскопала, они собирают все сведения из сети.

< Кристоф > Любопытно.

< Марианна > Думаешь, есть материал для статьи?

< Кристоф > Зависит от того, что ты нароешь. Но почему бы нет. Ты знаешь, как они собирают данные?

< Марианна > Сейчас как раз ищу, но это сложно. Мне нужна помощь.

< Кристоф > тебе нужен Поль.

< Марианна > да. Но он не ответил ни на один мой мейл с извинениями.

< Кристоф > он очень зол. Но все утрясется. Он все-таки помирился с Софией.

Может, она и не совсем попусту потратила время, если сумеет соорудить из всего этого расследование для Infos. Только непонятно, с какого конца браться за дело. По-быстрому приняв душ, она оделась и отправилась к Полю.

В квартиру она позвонила около двух часов дня. Знала, что он дома, потому что он почти всегда был дома. Через несколько секунд дверь открылась. Она с удивлением обнаружила, что он до сих пор в футболке и трусах. Они поглядели друг на друга, и когда она поставила ногу в дверной проем, он просто развернулся и пошел в комнату, оставив дверь приоткрытой.

Она пошла за ним. Он уселся за свою стойку с компьютером, подчеркнуто держась к ней спиной; она, ни слова не говоря, улеглась на диван, старательно свесив обутые ноги за край, чтобы его не испачкать. Слева на стене висел единственный неизменный элемент квартиры: постер 2001: A Space Odyssey, an epic drama of adventure and exploration. Сколько вечеров провела она здесь, глядя на эту самую афишу “Космической одиссеи”?

В послеобеденной тишине, тишине безработных, фрилансеров и пенсионеров, она слышала, как он стучит пальцами по клавиатуре. Каждый человек печатает в своем собственном, только ему присущем ритме, у каждого своя манера нажимать на клавиши, создающая неповторимую, сугубо личную музыку. Она знала, что он не заговорит – слишком рано, несмотря на все ее бесконечные мейлы с извинениями, – но чувствовала себя избранницей уже потому, что могла валяться на его диване.

< Поль > разлеглась на моем диване, теперь вообще не уйдет

< Кристоф > Ах-ах… В ее духе. Ты с ней говорил?

< Поль > Лучше сдохнуть. Хочу проверить, на сколько ее хватит валяться как бревно

< Кристоф > Она даже без компа?

< Поль > Без, но, по-моему, вытащила телефон. Ну и геморройная баба

< Кристоф > Да ладно. Она твой лучший друг.

< Поль > И что теперь? Она мне расхерачила и деловую жизнь, и личную. Пусть скажет спасибо, что я ей пальцы не раскрошил молотком

< Кристоф > Она хотела как лучше.

< Поль > Да куда она лезет? Объясни, пожалуйста, что за потребность у некоторых баб мешаться в чужую жизнь? Она себя вела точно как моя мамаша. Исключительно потому, что ревнует. Никак не может пережить, что у меня другая баба есть

< Кристоф > Кончай фигню пороть.

< Поль > Нет, я серьезно. Ее же прям корежит, что другие ведут себя не так, как она, не по Закону Святой Марианны. А это, скажу тебе, чисто бабское. Фашистка. Бенито Муссолини с увлажняющими кремами и золотыми волосами

< Кристоф > Она тебя к себе в дом пустила, когда ты оказался на улице, притом что вообще тебя не знала.

< Поль > Помню. Вот поэтому молоток пока в ящике лежит

< Кристоф > У тебя есть ящик для инструментов? Серьезно?

< Поль > Это ментальный ящик. А ты как? Утряслось с Паломой?

< Кристоф > Ненавижу. Блевать хочется. Прямо ей в пасть.

< Поль > А! Вот чего! Ты ее трахнуть хочешь. Вот в чем все дело

< Кристоф > Кретин. Эта тетка убивает сетевую журналистику. Все, что ее интересует, это позиция в гугле и шум в соцсетях. У нее это называется “уровень читательских инвестиций”.

< Поль > Добро пожаловать в новый интернет. Я же тебе всегда говорил: день, когда все подключатся к сети, станет концом веба

Кристоф откинулся в кресле. Поль был прав. Если бы вокруг текстов про Сирию поднимался шум в интернете, Палома требовала бы их, еще и еще. А если проблема не в Паломе, а в людях? А если… о господи… а если люди идиоты? Он потряс головой. Нельзя смотреть на вещи с такой точки зрения. Это совсем на него не похоже. Кристоф любил людей и считал это скорее симпатичной чертой своего характера, пусть даже иногда она приводила к неверным оценкам.

Он увидел, что пришел мейл от Марианны. Ну что за детский сад эта парочка. Пока он чатился с Полем, Марианна писала ему с дивана Поля. Он спросил себя, случайно ли два его лучших друга настолько похожи на детей. Голова по-прежнему болела, как будто гудело между мозгом и глазами. Он сильно ущипнул себя за переносицу в надежде, что боль утихнет. Наверно, он слишком подолгу сидит за компьютером.

Мейл от Марианны был короткий.

Я тут пошарила насчет Паломы, ни за что не догадаешься, что я нашла.

Отправлено с iPhone.

Он ответил:

Точно.

Марианна:

Палома встречается с Луи Домейлом. С каких-то пор явно с ним живет. Самые старые их фотки, что я нашла, двухгодичной давности. Охренеть, да? Чувак, которого ты ненавидишь больше всего на свете, живет с чувихой, которую ты ненавидишь больше всего на свете. Прям поэма.

Кристоф смотрел на экран в полном ступоре. В голове неотвязно крутилась невесть откуда всплывшая фраза: “монстры с монстрихами”. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы реальность наконец продралась через его затуманенный мозг. Он работает с Паломой. Палома живет с этим Луи-подонком-Домейлом. То есть между ним и этим скотом как будто снова рабочие отношения. Как будто после всех этих лет Луи опять собирается пустить псу под хвост все, что Кристоф восстанавливал своим трудом. Всю жизнь Домейл будет его преследовать, поджидать в темноте, когда подвернется случай разнести вдребезги самые дорогие для него планы.

Одна мысль о том, что Палома по вечерам повествует Луи про Infos – партнеры всегда друг другу рассказывают, как прошел рабочий день, – сводила его с ума. Он поднял голову, и его взгляд уперся аккурат в Палому, по-прежнему восседающую в своей стеклянной зале; она одарила его лицемерной улыбкой. Так вот каких баб любит Домейл? Белобрысая мать семейства с пышными грудями? Этакая мамаша Нутелла? Он не знал, что написано у него на лице, но Палома отвела взгляд вроде бы в некоторой тревоге. Теперь он не просто ее ненавидел. Ему хотелось ее убить.

Всю неделю Марианна после обеда молча лежала у Поля на диване. Являлась около часа дня, он открывал, не глядя на нее, и уходил обратно к компу; когда через три часа она наконец поднималась и уходила, он даже не поворачивал головы. Но она безропотно сносила это наказание: ведь если есть наказание, значит, по логике, все должно кончиться прощением и примирением. Поэтому она, как истинная кающаяся грешница, приходила каждый день; к тому же это позволяло ей вздремнуть днем и подумать о своей ситуации. Тем не менее она по-прежнему считала, что изначально виноват именно Поль. Разумеется, она бы никогда не стала так себя вести, если бы знала, что он любит Софию. Но ее беспокоили причины, заставившие Поля молчать, хуже того, лгать про их отношения. Неужели это значит, что она не оставила ему места для признания? Что она чудовище, которому страшно сказать правду? Или же – куда более соблазнительная гипотеза – Поль сам знал, что их с Софией отношения не слишком радужны, и стыдился этого? Наверно, отчасти и то и другое.

А между ними стоял Кристоф, пытаясь донести до каждого голос другого. Марианне он повторял, что нечего лезть в чужую жизнь, а еще, что неплохо бы признать, что пить ей вредно.

Другим источником Марианниной заботы была ее страховка. Ее оскорбило, что организация, клиенткой которой она себя считала, согласно аксиоме “клиент всегда прав”, взяла и вычеркнула ее из списков. Как системе удалось настолько извратить положение вещей, что теперь клиентам надо умолять фирмы их принять? Ей это напоминало очереди перед магазинами Apple при выходе каждого нового продукта. Если раньше бренды гонялись за потребителями, то теперь этот логичный порядок перевернут с ног на голову и люди сами умоляют забрать у них деньги.

Мысль написать статью для Кристофа была хорошей морковкой, она видела в этом чуть ли не обещание взять ее на работу. Ну… на фриланс. Поэтому она пустилась на поиски, пытаясь понять, как вообще работает система обработки личных данных.

Демократизация доступа в интернет привела к тому, что объем данных, которые человек ежедневно оставлял в сети – в первую очередь, конечно, в социальных сетях, – рос лавинообразно. Но профилирование шло гораздо дальше. Многие сайты встраивали “жучки” в браузеры пользователей. Несколько кликов – и у вас оказывалась не одна сотня этих cookies, а вы и не замечали. Куки фиксировали все прочие сайты, какие вы посещали, время, проведенное на каждой странице, ее название, модель вашего компьютера и версию вашего браузера. Например, если обнаруживалось, что у вас шикарный компьютер, некоторые туристические сайты предлагали вам гостиничные номера подороже.

Но и этим дело не ограничивалось. Настоящий переворот состоял в том, что вся эта информация могла пересекаться с вашей повседневной, офлайновой жизнью. Скажем, через карты постоянного покупателя, которые вам предлагал любой заштатный магазинчик. До сих пор Марианна считала, что эти карты служат только для удержания клиента – благодаря обещанной двадцатипроцентной скидке после десятка покупок. На самом деле стратегический интерес заключался в сборе персонализированной информации. Имя, адрес, возраст, семейное положение, список покупок, сделанных при каждом подходе к кассе, частота покупок, средняя цена чека. В соответствии с этими признаками создавался ваш профиль, соотнесенный с профилем сетевым. Процесс стремительно развивался благодаря всяким приложениям и подключенным к интернету гаджетам. И весь этот склад данных, бомба замедленного действия, взрывался именно в сфере медицины. Напольные весы и прочие примочки передавали фирмам весьма подробные данные об изменениях в состоянии вашего здоровья. К тому же Марианна давно пользовалась приложением, отслеживающим ее менструальный цикл.

Каждая фирма, владеющая такого рода информацией, могла перепродавать личные дела клиентов. И все это учинила поразительная монада – французское государство. С сентября 2011 года министерство внутренних дел пустило в свободную продажу имена, адреса, номера телефонов, марки автомобилей новых обладателей техпаспортов. За один год это принесло три миллиона евро – и породило немалое число нежелательных звонков потребителям от производителей машин.

Вот это все и было пресловутым Big Data. Настоящей информационной манной небесной, “современной нефтью”, оказавшейся в распоряжении фирм, которые пока только начинали задумываться, какое применение ей найти; об этом свидетельствовали специальные подборки на сайте stratйgies.fr (Big Data, big deal), lesechos.fr (“Big Data: как превратить массив необработанных данных в выигрышные стратегии”), e-marketing.fr (Big Data = big challenge = big opportunity), L’Argus de l’assurance (“Big Data, чудодейственное решение?”).

Но все это никак не объясняло, почему Марианна отныне должна сама нести все расходы на лечение дочери.

Покаяние Марианны вновь пробудило к жизни садистские наклонности Поля. Чувство, что она здесь, у него за спиной, неподвижно лежит на диване, наполняло его ликованием. Отец наверняка бы заявил, что так выражается его подавленное сексуальное влечение. Очередная громадная чушь. Поль всегда вполне четко сознавал, что ему хочется переспать с Марианной. На худой конец держать ее в плену и покорности на диване, что приносило ему полное удовлетворение. К тому же Марианна уходила в 16.00, видимо, забирать дочку из школы, и тем самым избегала столь же досадной, сколь и нежелательной встречи с Софией. Ему оставалось только проветрить гостиную, чтобы выветрить запах духов одной до прихода другой – ибо он, естественно, не поставил Софию в известность об этих ежедневных визитах. У нее явно был зуб на Марианну. К тому же Поль, выгораживая себя после этого адского вечера, слегка приврал. Может, ввернул, просто так, к слову, что Марианна – девица славная, но “с приветом” или даже “вообще с катушек съехавшая”, что после жуткой истории с порнороликом, оказавшимся в сети, она слегка не в себе. Что они с Кристофом пытались помочь ей встать на ноги, но, увы, не вышло. И непонятно, что сделает Марианна, если про это узнает, – то ли посмеется, то ли подожжет его квартиру. Поэтому он был весьма заинтересован в том, чтобы Марианна с Софией встречались как можно реже.

Набеги Марианны имели и еще одно немаловажное преимущество: они заставляли его хоть немножко работать. Не займи она его диван, он бы сам уместил на него свою задницу и целый день смотрел фильмы. А так приходилось делать вид, что он работает за компом. Для начала надо навести порядок в своих делах, а потом искать новый способ добывать пропитание. В разговоре с Кристофом он слегка преувеличил свои финансовые проблемы. У него оставалось еще немало налички, припрятанной на кухне в коробке из-под печенья: мания, унаследованная от бабушки. Но он отнюдь не собирался менять образ жизни, экономить и переходить на дерьмо made in Franprix. К тому же он почти безгранично верил в свои умственные способности и не сомневался, что, когда окажется в полной жопе, его мозг произведет на свет еще одну гениальную идею и вытащит его из безденежья.

Поскольку момент этот пока не настал, он занялся бухгалтерской отчетностью PenisInc. Ему хотелось выяснить точно, сколько денег он заработал с самого начала. Он чуть ли не сладострастно выстраивал колонки цифр, Penissimo, Maxipenis, расход, доход, деньги, выплаченные Кристофу в начале этой авантюры, а потом, ежемесячно – Марианне. Купил себе в канцелярском магазине настоящую книгу бухгалтерского учета и каждый день после обеда переписывал туда цифры, пока Марианна размышляла о смысле жизни или еще какой-нибудь своей обычной херне.

Подсчеты перемежались выходами в интернет. Поскольку Марианна лежала у него на диване, он мог спокойно чатиться с Кристофом по IRC.

Еще он подолгу сидел в Фейсбуке и в других соцсетях в поисках новой гениальной идеи. Придумать надо было какое-нибудь приложение для смартфона. Но, обнаружив, что существует даже приложение, подсказывающее, где можно пописать, он говорил себе, что все идеи уже расхватаны. Без всякого интереса просматривая статусы – то ли люди теперь делились исключительно статьями, то ли Фейсбук выдавал ему одни нудные и серьезные статьи, – он вдруг заметил сбоку рекламную вставку:

Хочешь новых встреч?

Наклониться к экрану его заставило вовсе не это обещание, а рекламное фото. Маленькое квадратное фото с улыбающимся лицом блондинки.

Девица как две капли воды походила на чмошницу, развалившуюся на диване у него за спиной.

Марианна крупным планом, одна сплошная чарующая, застенчивая улыбка. Кажется, он даже смутно помнил это фото. Похоже, старая фотография, которую она в прежние годы ставила на аватарку в соцсетях.

Он выпрямился. Ему до смерти хотелось обернуться и взглянуть на лицо Марианны, но об этом не могло быть и речи. Вместо этого он стал искать в гугл-картинках фотографии Марианны. И в конце концов нашел точную копию изображения. Кликнув, он попал на статью 2007 года с какого-то сайта необычных новостей, где рассказывалось про порноролик и выступление Марианны против Фредерика Лефевра. Он проверил связанные с текстом ключевые слова: “девушка, секси, секс, любовь, интернет”. Вот и объяснение. Он знал, что такую рекламу генерируют боты, роботы, копающиеся в базах данных фотографий и выискивающие те, что подходят под заданные в объявлении критерии. Если программист дал роботу задание найти фото сексуальной девицы, отвечающее всем прочим критериям, вполне логично, что робот взял фото Марианны и привязал его к сайту про “новые встречи”. Скандалов в подобном духе случалось уже немало. Фото одной канадской девочки-подростка, покончившей с собой из-за дела о порноролике, уже после ее смерти оказалось на рекламе “Найди любовь в Канаде”.

Ладно, не конец света; но он не знал, как отреагирует Марианна на свое вдруг всплывшее прошлое порнозвезды. К тому же спросить значило вступить с ней в контакт. А она всего дней десять подыхала у него на диване и вполне заслуживала еще нескольких недель покаяния. Но сделать вид, что он вообще не видел эту рекламу, тоже нельзя. Он откашлялся и немедленно почувствовал, что Марианна села. Не поворачиваясь, он знаком поманил ее к экрану. Она вскочила и встала рядом. Он пальцем показал ей на рекламу.

– Ох, блин… – выдохнула она. – Это еще что за херотень?

Поль вздохнул и стал объяснять, как работает агрегатор картинок. Когда он умолк, она смотрела на него с легкой довольной улыбкой. За время своей речи он, сам того не сознавая, повернулся к ней лицом.

– Ок, – сказала она, – и что мне делать, чтобы это убрать?

– Извиняюсь, но положить Фейсбук я не могу. Тебе надо написать чувакам, повесившим рекламу, и в службу поддержки французского Фейсбука, чтобы они убрали картинку с тобой.

– Блин, до чего ж заколебало… Когда только кончится эта хрень, – она обернулась к нему, – думаешь, у Готье те же проблемы?

– Не-а. Он не связан с ключевым словом “сексуальный парень”. Он связан с маленьким членом.

– Уже нет.

Несколько лет назад Готье оплатил услуги фирмы, занимающейся сетевой репутацией, чтобы они очистили его имя в интернете. Чистильщикам не удалось стереть “Готье Сандос + micropenis”, но они сгенерировали достаточное число других интернет-страниц о своем клиенте, и страницы, связанные с сексуальной проблемой, ушли в самые глубины выдачи гугла.

– Это какую же прорву времени займет связываться со всеми этими людьми…

– Ну конечно, ты же сейчас невесть как занята…

– Представь себе, да, занята. Я для Кристофа делаю расследование по Big Data. Меня вычеркнули из списков страховой компании, потому что я, по их мнению, ненадежный клиент, и я пытаюсь понять, как эта система функционирует.

Она вдруг умолкла на полуслове и ткнула пальцем в экран Поля:

– То есть ты говоришь, моя картинка связана с этими ключевыми словами?

Поль кивнул.

– Значит, и имя мое может быть с ними связано?

– Ну да. Конечно. Тоже мне открытие.

– Конечно. Но раньше все, что было в интернете, там и оставалось. А с Big Data и с пересечением всех этих данных с историей с порнороликом меня вполне могли профилировать как ненадежную клиентку…

– Ну да. Не исключено.

– А если так, значит, моя дочь больше не обеспечена страховкой опять из-за этого мудака Готье?!

– Интернет ничего не забывает, ты же знаешь.

– Знаю. Но раньше сеть была отрезана от реальной жизни, – она изобразила руками кавычки, обозначая, с какими оговорками следует использовать это выражение.

– Ты прямо как Кристоф. Я же вам говорил, что нашу сеть изгадят, а вы не хотели меня слушать. Интернет умер. Он превратился в копию реала.

– В симулякр.

– Если тебе непременно надо швыряться своими умными словечками, то да.

К величайшему ужасу Поля, на глаза Марианны навернулись слезы.

– Блядь, нет! Только не реви! Ты же знаешь, я этого не выношу.

Она всхлипнула, вытерла глаза тыльной стороной руки и просипела “нет”.

– Просто и история эта опять выплыла, и ты на меня дуешься, и с деньгами проблемы, и интернет умер, это уже чересчур.

Она чуть-чуть шмыгала носом.

Поль потрепал ее по плечу:

– Ты хоть не повесишься?

– Да нет. С чего бы? Ты считаешь, что у меня уж настолько отчаянная ситуация?

– Нет, но куча девиц уже повесилась из-за всплывающих порнороликов.

– Спасибо, утешил…

– Просто чтоб ты знала.

– Иногда мне кажется, что ты меня считаешь буйнопомешанной.

– Да нет… Ты просто… эм-м… слегка прибабахнутая.

 

#9

Порой Кристоф спрашивал себя, что стало катализатором – фраза Поля “на самом деле ты просто хочешь с ней переспать”? Или все пошло с Марианны, раскрывшей связь Луи и Паломы? Ясно было одно: ему страшно.

Сначала он просто заметил, не придав этому особого значения, что с некоторых пор искал на Youporn главным образом видео блондинок с волосами как пакля, большими сиськами и болезненным цветом лица. В итоге он для краткости ограничился опцией “германский тип”. Разумеется, чем больше они походили на Палому, тем больше он возбуждался. Но решил, что пару раз подрочит и все пройдет.

Спустя три недели ему пришлось признать, что их тесное соседство пробудило в глубине его души чудовище, нечто ужасное и отвратительное, нездоровые приступы ненависти, пожирающие, словно фагоциты, все его дни и ночи. Эта дрянь стала для него самым настоящим наваждением. На работе и дома он старался держаться как обычно, но скрывать собственную низость требовало огромных усилий, и от этого он сам себе казался еще гаже. Человек-слон навыворот. Монстр с человеческим лицом. От “германский тип” он перешел к “германский тип анальное пленение”. А потом, очень скоро, ролики перестали его удовлетворять. Начались пугающе бурные сеансы мастурбации. Он чуть не расплющил член об стену, только чтобы успокоиться. Дрочил, не просто представляя себя с ней в постели. Это был бы слишком легкий способ совладать со своим иудео-христианским чувством вины. Нет, он воображал, что рвет ей анус, что содомизирует ее, словно год не трахавшийся дикарь, – что тоже отчасти было правдой, учитывая, что с Клер он спал очень редко. Он порол ее, до крови хлестал по грудям.

Он чувствовал себя грязным. И все из-за нее. Она вымазала грязью его работу, его жизнь, его психику.

Ему хотелось взять нож и изрезать ей груди. Она будет орать от ужаса, а он – смотреть, как стекает кровь, капля за каплей. Такой жажды насилия он не ощущал за всю свою жизнь. И она не иссякала. Казалось, ей не будет конца. Чем больше он ненавидел Палому, тем дальше заходили его порнографические фантасмагории, преодолевая все новые границы сексуальной жестокости. Кристофа всерьез пугало то нутряное насилие, какое эта баба сумела пробудить в нем, человеке спокойном и склонном к компромиссам. И все из-за этой шлюхи, которая гадила ему каждый день, а потом небось шла в какой-нибудь мерзкий клуб свингеров, где ее держали в анальном плену Луи и его подонки-дружки.

Наваждение пожирало каждую его минуту. Хоть ему и удавалось скрывать свою ужасную тайну, но он стал раздражительным и на работе, и дома, что отнюдь не улучшало отношений с Клер.

Проблема была не в том, что он больше ее не хотел; просто сама мысль заняться с ней любовью повергала его в ужас. Он боялся, что не сможет контролировать свою сексуальную ненависть. Боялся сделать ей больно. Или того, что она все прочтет в его глазах. В последний раз, когда они занимались любовью, образ Паломы внезапно всплыл в его мозгу, и Клер подскочила: он слишком сильно сжал ей запястье. В придачу даже Марианна что-то почувствовала. На днях, когда он в энный раз распространялся в чате про то, какой ад ему устроила Палома, она ответила: “ок, она сука. Но ты, похоже, в таком бешенстве… Я уже начинаю думать, что на самом деле проблема для тебя в том, что она женщина”. Если уж Марианна заподозрила, то почему бы не понять Клер, знавшей его, как никто другой? Лучше он сдохнет, чем даст ей почувствовать, какое море дерьма плещется у него в голове. И, чтобы не рисковать, он предпочел оставить их брак тихо умирать в абстиненции. Он избегал любого физического контакта с ней, опасаясь, что не сможет сдержаться или что в ней вдруг откроется телепатический дар.

Надо было срочно выбираться из этой мерзости. Но как? К психиатру он пойти не мог: не дай бог откроется его истинное состояние – состояние, которое сам он считал разновидностью садомазохистского психического расстройства.

Но судьба, словно ему и без того мало не казалось, упорно подвергала его нервы испытанию. Однажды после обеда к его рабочему столу подошла Ванесса.

– Мы можем поговорить?

С тех пор как Палома заняла переговорную, у Кристофа не оставалось выбора: всем, кто хотел с ним побеседовать, он предлагал прогуляться к кофейному автомату. Но когда они подошли к машине, Ванесса спросила:

– А можно пойти в другое место?

Он огляделся, не понимая, где можно найти это “другое место”. Она уточнила:

– Вниз, на улицу, в любое кафе.

Черт. Похоже, дело совсем серьезно.

Путь до кафешки на углу они проделали молча. Стоял конец октября, холодало все сильнее, свет был тусклый и унылый. Витрины уже начинали украшать к Рождеству. Они сели за столик, и, глядя в окно кафе, Кристоф вспомнил, что именно здесь первый раз встретился с Марианной. Летом, в середине августа. На ней была белая маечка. Люк, тогда совсем еще младенец, спал в коляске. Кристоф вздохнул. Как хорошо было в те времена, когда он целые дни напролет проводил с сыном. Как хорошо было летом, когда Клер забеременела, они сидели в жопе, но все казалось возможным. Они были беззаботны, вместе смеялись над проблемами. Совсем другая жизнь. Им было тридцать. А теперь, в сорок, он задыхался под бременем ответственности, от того, что каждую минуту надо что-то решать. Никакой легкости, ни в чем. Даже в сексе. Все стало неподъемным. Сложным. Утомительным. Он тряхнул головой. Нечего приукрашивать прошлое. В те годы он пахал, как раб на галерах. Сидел без гроша. Теперь, по крайней мере, может осуществить тогдашнюю заветную мечту – обеспечить семье достойную жизнь.

Отхлебнув “долгого” эспрессо, Ванесса заговорила – жестким тоном, за которым сквозила неуверенность.

– Кристоф, прости, что я тебе это говорю, но у нас проблема. Вся редакция взбудоражена.

Он снова вздохнул, но постарался придать своему голосу толику бодрости.

– Отлично… Ну давай, рассказывай.

Она скрестила руки и сделала глубокий вдох.

– Мы перестали понимать, как работает сайт. Кто у нас главный. Большинство сотрудников пришли сюда работать с тобой, потому что мы бесконечно уважаем тебя и как журналиста, и как начальника.

Ах ты ж, блин, подумал Кристоф. Действует по моей методе: сперва комплименты, потом неожиданный удар.

– И в чем проблема?

– В Паломе.

Он откинулся на спинку стула. Естественно, в Паломе. Палома – вообще эпицентр всех проблем на свете.

– Палома – это моя проблема, – солгал он. – Пусть она вас не заботит.

– К сожалению, и наша тоже. Она уже несколько раз слала мейлы журналистам, которым было поручено писать ее… кхм… статьи, потому что была недовольна результатом.

Кристоф нахмурился:

– То есть как?

– Например, вчера ты попросил меня сделать новость дня про розового дельфина. Я сделала. Слова не сказала. Но потом она прислала мне мейл и велела переделать, чтобы получилась более “позитивная” версия. Потому что читатель хочет читать “позитив” и делиться им с друзьями.

– Ок. Очень хорошо, что ты мне сказала. Я с ней разберусь. Я думал, она понимает, что о том, чтобы давать вам указания, не может быть и речи.

Вопреки надеждам Кристофа, Ванесса не выглядела вполне успокоенной; она нервно вертела в руках пустой пакетик из-под сахара.

– Проблема в том, что это проявление более глубокой тревоги. Мы боимся, что ты постепенно выпускаешь из рук контент сайта. Знаешь, после той истории с фальсификацией рейтинга… Может, ты просто в меньшинстве в дирекции. Мы хотим тебя поддержать, но не знаем как. Мы не знаем, что ты сам намерен делать. – Она посмотрела Кристофу прямо в глаза. – Ты не ищешь другую работу?

Кристоф покачнулся. Это еще что за история?

– Нет, конечно нет! Почему ты так подумала?

– Из-за твоей пассивности. Ты же не реагируешь, вот мы и решили, что у тебя наготове запасной аэродром.

Прострация сменилась жгучим стыдом. Значит, вот что он должен был делать? Пытаться решить проблему, а не продолжать делать вид, будто ничего не происходит и все уладится само собой.

– Нет, ну погоди, – ответил он со спокойной уверенностью, – Палома здесь временно. У нее задание, она его выполняет. Выполнит и уйдет.

– А, круто! А когда кончается срок ее задания?

Он понял, что не имеет об этом никакого представления. Вроде шла речь о полугоде, но на самом деле не знал. Блин, да чем он занимался все это время? Почему двадцатипятилетняя журналистка яснее представляет себе ситуацию, чем он?

– Точно не знаю. На самом деле это зависит от посещаемости сайта.

– Ну знаешь, я что-то не пойму. Если посещаемость не повысится, они скажут, что ей надо поработать еще немножко. А если вырастет, они скажут, что все благодаря ей и ей надо остаться. Разве нет?

“Разве нет?” Ванесса добавила просто для проформы. Она оттолкнула чашку с кофе и заговорила снова:

– Если она напрямую вмешивается в содержание статей, требует от нас внести изменения, это значит что? Что она главред? Или помощница? Если она помощница, тогда почему это ты ходишь каждое утро к ней в стекляшку? Почему вообще она сидит в нашей общей стекляшке и целыми днями шпионит? А если она не помощница, значит, она главред и тебя задвинули? – Она перегнулась через стол, поправила пальцем очки и торжественно возвестила: – Если ты хочешь, чтобы мы прекратили работу, мы пойдем за тобой. Мы все голосовали, все согласны начать забастовку поддержки, чтобы надавить на дирекцию.

О господи… подумал Кристоф. Вот сейчас обернусь, а за спиной стоят делегаты “Всеобщей конфедерации труда – Рабочей силы” из группы поддержки и готовы пожать мне руку. Ситуация выходила из-под контроля, но до сих пор он считал, что потерял лицо только перед Паломой, что было, конечно, позором, но позором тайным, а теперь вдруг выясняется, что он потерял контроль и над собственной редакцией. Он огляделся, тщетно пытаясь подобрать подобающий ответ. Ванесса глядела на него, как бравый лейтенант на поле битвы, ожидающий приказа от генерала.

Он почувствовал, что головная боль усиливается, и потер висок.

– Послушай, это очень мило с вашей стороны. Принимаю твое предложение, но пока хочу попробовать сам все уладить с дирекцией. Ок?

– Ок. Только держи нас, пожалуйста, в курсе, как дело двигается, чтобы мы знали, как нам быть.

Казалось, она слегка разочарована.

Какое дело должно двигаться? Что он должен им сказать? Что еще за новое дерьмо? Голова готова была взорваться. Когда они встали из-за стола, у него перед глазами из-за перепада давления закружились белые точки.

Вернувшись на рабочее место, он кожей ощутил нетерпеливые взгляды остальной редакции. Тома поднял кулак в знак солидарности, и Кристофу на миг показалось, что сейчас они все встанут с поднятым кулаком и запоют “Интернационал”. Комментарии журналистов BFM создавали неприятный шумовой фон.

Правительство находится в затруднительном положении. Оно не может действовать без сплоченного большинства. Ситуация в экономике требует срочных мер. Главная проблема нашей страны – это инвестиции.

Надо бы с силой нажать на лоб, но нельзя, пока все на него смотрят; он постарался напустить на себя непроницаемый вид. Хотел было зайти в IRC, рассказать обо всем Марианне и Полю, которые наконец помирились, но не совсем понимал, как двое… даже не фрилансеров… двое безработных, безбашенных подростков по сути, сумеют понять безвыходность его положения. Опять придется грузить Клер служебными проблемами.

В тот день Марианна приводила в порядок накопившиеся выписки к своему расследованию о Big Data. У нее по этой теме набиралось страниц сорок, то есть, как она подозревала, несколько чересчур для обычной статьи. Она взяла интервью у трех специалистов. До тех пор она в своих поисках наталкивалась в основном на восторженные статьи представителей делового мира, видевших в Big Data всего лишь способ повысить продажи в интересах клиентов. С точки зрения ученых, сбор всех данных на планете позволит в итоге излечивать любые болезни. Но ее новые собеседники занимали позицию, прямо противоположную позиции этого мира, выставлявшего Big Data черным золотом столетия.

Сначала она пила кофе с Джереми Циммерманом из “Квадратуры сети”, старым приятелем из тех времен, когда Поль собирался ввязаться в борьбу за свободный интернет и еще не пришел к выводу, что это дохлое дело. Циммерман считал, что на кону стоит выбор между свободным обществом и обществом, подчиненным экономическим и политическим интересам крупных игроков. Большие данные, Big Data, шли рука об руку с обществом тотального надзора, отменяющим все индивидуальные свободы. Но самое ужасное он усматривал в том, что подобный контроль основан на отсечении граждан от этого знания. По его мнению, решение проблемы должно быть политическим (защита прав и свобод), социальным (чтобы люди поняли, насколько критичен этот выбор) и техническим – разработка безопасных, децентрализованных и доступных технических средств. “Свободное программное обеспечение, шифрование и т. п.”, – вещал он.

Оливье Эрцшейд, профессор, специалист по данной тематике, скорее склонялся к компромиссу. “Только когда разразилась санитарная катастрофа с коровьим бешенством, стало ясно, насколько важно иметь возможность проследить происхождение каждого рубленого бифштекса. Если в самом скором времени не случится радикальных изменений в способах отслеживать наши данные, Big Data с их шлейфом подключенных к интернету гаджетов приведут нас прямиком к крупнейшему технологическому кризису, связанному с “взбесившимися данными”. Все наши данные собрать нельзя, ни у кого нет места для их хранения, кроме транснациональных компаний. Но мы должны добиться прозрачности. Настоятельно необходимо уметь по-настоящему отслеживать данные, чтобы пользователь был вправе их стереть, изменить или переместить на другие службы. В общем и целом, вернуть нам не наши данные, они слишком объемны, чтобы в них разобраться, а контроль за ними”.

В кафе неподалеку от Пантеона она расспрашивала Мишеля Серра, с которым несколько раз встречалась, когда писала диссертацию, и который вставил пару дружеских намеков на нее в свою книгу “Поколение Дюймовочки”. В Big Data он видел философскую проблему. В конечном счете система искала возможность на основании наших данных предсказывать наше поведение. Тогда мы станем уже не личностями, наделенными свободной волей, но профилями. После превращения гражданина в потребителя тот, в свою очередь, превращался в профиль. Но, что самое тревожное, создан искусственный интеллект, оценить логику которого человеческий ум уже не в состоянии и потому может лишь слепо ему повиноваться. Истинная власть – это власть компьютерных программ, которые скоро никто не сможет ни понимать, ни контролировать. Машина превзойдет человека, а потом полностью подчинит его своим алгоритмам, задавая ему жизненный выбор вместо него самого. Перечитайте “Процесс” Кафки в свете этого грядущего переворота. Бюрократия будет алгоритмической, или ее не будет вовсе. Еще он рассказал историю из “Автостопом по галактике”. Самый мощный компьютер всех времен попросили ответить на главный вопрос о жизни, вселенной и всем остальном. Машина думала семь миллионов лет, а потом ответила: “42”. “Я провел самую тщательную проверку, – сказал компьютер, – и это безусловно единственный точный ответ. Говоря откровенно, думаю, проблема в неверной формулировке вопроса”. И ученые немедленно бросились делать новый компьютер, чтобы найти правильный вопрос.

Все трое сходились в одном: мы на пороге революции, которая определит наше будущее и природу общества, в котором нам предстоит жить. Интернет перестал быть привычным прогулочным двориком и превратился в поле сражения – с неведомым исходом – между государствами, транснациональными компаниями и отдельными людьми, стремящимися защитить свою частную жизнь и права от принудительного контроля со стороны первых двух акторов.

Она вздохнула так, что чуть не сдула дисплей, и закрыла заметки. Все это крайне познавательно, она теперь может диссертацию сочинить про эпистемологические смыслы Big Data, но это ни в коей мере не объясняло, почему страховая компания вычеркнула ее из списков. Если это было отправной точкой статьи, значит, в конце, после длинного отступления про разные (экономические, социальные, юридические, философские) смыслы Big Data, ей надо вернуться к своей страховке и своей дочери.

О, черт… Блин, выдохнула она, бросив взгляд на компьютерные часы. 16.35. Она опаздывала забрать Леони из школы. Вспыхнув от стыда, что наполовину забыла про дочь – как я могла вообще забыть о ее существовании? – она пулей вылетела из дому.

По дороге ее вдруг охватил иррациональный страх. А если с Леони что-то случилось? Вдруг она решила сама перейти улицу, чтобы вернуться домой? Вдруг ее похитили? Она подумала, что, в конце концов, наверно, снабдит ее GPS-маяком, на случай если… Можно зашить его под подкладку пальто, тогда она будет знать в реальном времени, где та находится.

Через несколько минут она увидела вдалеке дочку: крохотный человечек в съехавшей на глаза шапке и криво застегнутом красном пальто стоял перед школой посреди тротуара и пристально озирался. Рядом высилась школьная привратница, приглядывавшая за детьми, про которых родители или няни, возможно, забыли. Марианне хотелось, чтобы разделявшие их двести метров сгинули. Невыносимо видеть дочку и не иметь пока возможности ее обнять.

Заметив фигуру матери, Леони просияла и, не утратив еще детской привычки комментировать любую неожиданность в своей жизни, закричала “мама!”. Прижав к себе дочь, Марианна наконец опомнилась. Все в порядке. Хватит уже паниковать, это смешно. Она покаянно улыбнулась привратнице, взяла Леони за руку, и они пошли домой; по дороге Марианна извинялась:

– Прости, сокровище мое, я не посмотрела, который час.

– А что ты делала? – спросила Леони, вытирая нос рукавом.

Марианна остановилась и присела перед ней на корточки, держа в руке старый носовой платок, оказавшийся в кармане ее кожаной куртки.

– Высморкайся. Я работала.

Леони вытаращила глаза, и Марианна сперва решила, что это она силится правильно прочистить нос, но дочь снова спросила:

– У тебя работа? А это что?

– Ну… Пишу статью для Кристофа.

– О-о…

Они пошли дальше. Марианна смотрела на щиколотки дочки, на ней были жуткие сползшие розовые колготки – судя по складкам, на два размера больше, чем надо. Она вспомнила собственные детские неудобные колготки, они кусались, и их надо было все время подтягивать, изворачиваясь всем телом.

– А почему ты работаешь? Я думала, есть бабушкина сестра…

Марианна прикусила губу. Ешкин кот… Она так и не сказала Леони: “Мама добывает деньги, торгуя методикой увеличения пиписьки у взрослых дядей, она каждый месяц ездит за деньгами в другую страну, чтобы ее не арестовали. Мама то, что называется “мул”. Она предпочла поэтическое объяснение про “мамину тетушку, которая очень ее любила и дала ей денег, чтобы она могла жить, не очень много работая”. И что теперь отвечать?

– Ну… знаешь, работать все-таки важно, чтобы зарабатывать собственные деньги. И потом, я работаю потому, что это интересная работа.

Она с беспокойством взглянула в лицо дочери и увидела, что та с вожделением смотрит куда-то вперед. Леони потянула ее за руку, закричала “побежали!” и через три метра, когда Марианна, стараясь не отставать, чуть не вывихнула себе плечо, скакнула обеими ногами в громадную коричневую лужу, забрызгав и розовые колготки, и пальто. Она смотрела на Марианну снизу вверх и хохотала.

Они зашли в булочную, купили, как обычно, булочки с шоколадом, вернулись домой и разлеглись перед телевизором. Только этим Марианне и хотелось заниматься в жизни. Смотреть мультики, прижав к себе дочку и поедая всякие сласти.

За ужином, когда они ели макароны-ракушки за журнальным столиком, Леони отложила ложку и вдруг сделалась очень серьезной.

– Мама?

– Да?

Блин… Сейчас опять про деньги заговорит. Просто минное поле какое-то…

– А почему люди перестают друг друга любить?

– А? – Вилка Марианны зависла между тарелкой и ртом. Бах-трах, мина взорвалась, подумала Марианна. – А почему ты спрашиваешь?

– Потому что папа сказал, что больше не любит Жюльена.

– Что?!

Нет, это не мина, это атомная бомба.

– Да. Грустно, правда?

Известие застигло Марианну врасплох. Последнее, что она знала, – это что парни живут вместе и все хорошо. Но Леони, похоже, известно куда больше.

– Что папа тебе сказал?

– Он сказал, что больше не любит Жюльена. Что люди иногда перестают любить друг друга. Но что у него есть новая возлюбленная. Ее зовут Каролина.

Нет, это уже какая-то инопланетная бомба. Каролина? Какого мужика могут звать Каролина? Не тот человек Оливье, чтобы клеить любителей дрэг-квина.

– Дорогая, ты, наверно, не так поняла. Папа предпочитает любить мальчиков.

– Нет. Он сказал, что любимых не выбирают. Иногда любят мальчика, иногда девочку. Каролина – девочка.

Уложив Леони спать, она заперлась в ванной и уселась на плиточный пол, прислонившись к сидячей ванне и положив телефон на зеленый банный коврик. Отсюда были видны черные полосы в углах между стеной и полом, какие-то грибы, разросшиеся на белой замазке, волосы, висевшие под раковиной, ее запылившиеся весы и сваленная в углу куча шмоток на стирку. Она взяла телефон и уставилась в экран. Надо позвонить Оливье, выяснить, что это за история, но в свете их последних разговоров не очень понятно, как это сделать. С недавнего времени в его отношении к ней появилась какая-то пассивная агрессия, и она чувствовала, что дело не только в их обычных разногласиях по вопросам воспитания. Он как будто злился на нее лично, имел к ней какие-то претензии, но ограничивался недомолвками. От этого ощущения недосказанности и подспудной угрозы ей становилось не по себе. Поэтому она и сама не могла разговаривать с ним нормально. Но на этот раз она в своем праве. Если они с Жюльеном разошлись, он должен был ее предупредить заранее, чтобы Леони не застала ее врасплох. А что до этой (уже) поблядушки Каролины, то, наверно, Леони чего-то недопоняла. Кому, как не ей, знать, что Оливье не способен переспать с женщиной.

– Алло?

– Привет, добрый вечер, не помешала?

Зачем она так перестраховывается?

– Нет. Леони в порядке?

– Да, конечно. Но она мне только что сказала странную вещь.

– А, рассказала про перемены в моей личной жизни.

– Э-э… Ну да. Назовем это так. То есть вы с Жюльеном разошлись?

Она начала нервно вытягивать нитку, торчавшую из банного коврика.

– Именно.

– А ты не мог мне пораньше сказать, нет?

– Вообще-то мы это довольно быстро решили. Знаешь, хотя нет, ты не знаешь, такие вещи не всегда можно предвидеть и планировать.

– Ты вот этим что хочешь сказать?

– Ничего. То есть ты звонишь за подтверждением?

– Прости, но это все-таки огромная перемена в жизни нашей дочери. Она всегда имела дело с Жюльеном.

– Знаю. У нас с ней был долгий разговор, и если будет нужно, я поговорю еще и еще. Но она уже достаточно большая, и для нее это не стало потрясением.

– Это тебе так кажется.

– Вот скажи честно, Марианна, тебе кажется, что у нее травма? Нет. И потом, она узнает, что жизнь – она такая, состоит из перемен.

– Ок. И Каролина – это тоже нехилая перемена…

– Да.

Она оторвала нитку. Он явно выигрывал.

– И что, это все?! Блин, ты педик или где?!

– Привет, гестапо, как поживаете? В общем, я не собираюсь сейчас читать тебе лекцию про сексуальную ориентацию, просто знай, что она задана не раз и навсегда. И так случилось, что я встретил женщину. А до нее был с мужчиной. Вот. И точка!

Он ставил точку. Это раздражало еще больше.

– Но… Да ешкин крот, как ты так можешь! Ты всегда твердил, что ты пидор, сам же говорил! Ты совсем недавно срывался на училку, бил себя в грудь и заявлял, что ты педераст с рождения. Только не говори, что все поменялось за пару недель. Это ни в какие ворота не лезет.

– Тогда уже поменялось. Но эта дура меня бесила. И мои слова были заявлением активиста.

Она намотала нитку на левый указательный палец, точно на складки у фаланги. Получилось что-то вроде мини-сосиски, разбухающей в духовке.

– Вау… А Леони что теперь говорить, если ей всю жизнь объясняли, что папа любит мальчиков?

– Я с ней уже поговорил. И она прекрасно все поняла.

– Но ты не отдаешь себе отчета, насколько это может вывести ее из равновесия.

– Погоди, ты сейчас мне хочешь сказать, что иметь отца, состоящего в гетеросексуальной связи, – это неадекватно?

– Для нее – да.

– Ок, все ясно. На самом деле, Марианна, и ты это знаешь, проблема в другом: тебе невыносима мысль, что в ее жизни может быть какая-то женщина, кроме тебя.

Это было правдой. Если она решила завести ребенка с лучшим другом-геем, то отнюдь не затем, чтобы Леони в итоге оказалась с мачехой. Но честностью от Оливье ничего не добьешься. Нельзя уступать ему ни пяди.

– Неправда. На мои настроения глубоко плевать. Важно только то, что семейные условия Леони перевернулись с ног на голову.

– Ай-яй-яй, какой ужас! Значит, она узнает, что жизнь – не застывший кокон, в котором сидят взаперти, и не живут, и ни с кем не вступают в отношения.

– Мне начинают надоедать твои намеки. Если хочешь мне что-то сказать, давай уже разродись.

– Ты правда хочешь, чтобы я разродился? И готова это выслушать? У тебя нет своей жизни. Ты не живешь. Ты соорудила себе совершенно железобетонную жизнь и хочешь быть уверена, что с тобой больше никогда ничего не случится. Знаю, история с Готье принесла тебе много боли. Сначала я себе говорил, что это нормально, что ты так реагируешь, что ты закрылась в броне, но сейчас уже столько лет прошло и это уже стремно. Тебе же не семьдесят лет, Марианна. К тому же даже семидесятилетние бабки знают, что еще живы. Ты меня попрекаешь тем, что я баламучу Леони, а ты не думаешь, что ты со своей душной атмосферой, запертая на все замки, для нее смертельна? Ты не думаешь, что сидеть с ней вдвоем, отвергая мужчин, любовные истории, жизнь, – это нездорово? А я учу ее не бояться других людей, не бояться перемен.

Марианну пригвоздило к полу. Она не могла ничего ответить. Она бы на веки вечные превратилась в статую, если бы не почувствовала, что горло у нее сжимается.

– Я… Тогда… – Она изо всех сил старалась, чтобы голос ее не выдал. – Значит, вот что ты обо мне думаешь? Так я в твоих глазах выгляжу?

– Только реветь не начинай.

Поль сказал ей то же самое. Да что с ними всеми такое? Они ведут себя с ней как последние свиньи, и притом отказывают ей в законном праве на эмоции?

– Знаю, я грубовато выразился, но да, я так думаю. И говорю тебе это не только для блага Леони, но и для твоего собственного.

– Я не понимаю… – Теперь она уже плакала в голос. – Что я такого сделала, что ты так обо мне думаешь?

– Ничего. Именно что ничего. Марианна, ты уже сколько лет живешь одна?

– Но имею же я право выбрать одиночество!

– Это нездорово.

– И потом, я сплю с мужиками!

– Но похоже, только из гигиенических соображений. Не будешь же ты говорить, что в твоем возрасте и при твоей внешности восемь лет сидеть в одиночестве – это норма?!

– Тут нет никакой нормы. Это не значит, что это ненормально.

– И то, что ты не работаешь, тоже делу не помогает.

– Вот с этим согласна. Впрочем, я как раз ищу место.

– Тебе надо понемножку выходить из своей крепости. Мы уже давно собирались тебе сказать.

– Мы? – переспросила она с внезапным подозрением.

– Не я один так думаю, да.

– А кто?

– Перестань.

– КТО? Я хочу знать кто!

– Ох… Я. Жюльен. Марго. Однажды я немножко об этом поговорил с Полем и Кристофом, у тебя тогда был очень неважный вид, мы за тебя беспокоились.

Она нажала на отбой раньше, чем подумала об этом. Палец сам последовал порыву нажать на иконку “конец вызова”, как будто тело, не советуясь с разумом, решило избавить ее от дальнейших откровений.

Глаза застилали слезы, и ванной она больше не видела. Потом почувствовала пульсирующую боль в пальце. Опустила глаза и обнаружила, что затянула нитку до упора. Фаланга налилась нехорошим фиолетовым цветом. Она размотала нитку.

За все годы одиночества она ни разу не чувствовала себя такой отчаянно одинокой, как в этот вечер. Ей было наплевать на отсутствие партнера, пока у нее есть друзья. Но, обнаружив, что отношения с ними не так ясны и прозрачны, как ей представлялось, она словно оказалась простертой на кромке пустынного пляжа, куда буря выбросила ее после кораблекрушения.

Кто она для них? Буйнопомешанная, с которой невозможно нормально разговаривать? Обуза? Подружка, которая сама не понимает, что с ней все плохо, что она тонет, а они смущенно за этим наблюдают?

Она сползла ниже, растянулась на грязном кафеле и закрыла глаза. Она хотела написать статью, рассказать, как свободный, открытый интернет ее юности превратился в замкнутое, полное шпионов пространство, и тут вдруг ей заявляют, что то же самое случилось и с ее собственной жизнью. Да, она живет затворницей и избегает любых опасностей, но если она при этом счастлива? Она пробормотала: “Я – женщина-интернет”, и голос ее прозвучал странно.

В ту же ночь в жизни Поля произошло великое событие. Как обычно, София после работы приехала к нему. На улице было холодно, она появилась, уткнув нос в воротник черного пальто, с меховым капюшоном на голове. Щеки у нее раскраснелись, она походила на румяную булочку. Едва она переступила порог, они оба испытали одну и ту же радость встречи, радость от возможности прикоснуться, прижаться друг к другу. Готовя ужин, выпили вина из одного стакана, с улыбкой передавая его друг другу под звуки включенного телевизора. Поев, посмотрели два эпизода “Игры престолов”. Поль сказал, что героиня, кхалиси, похожа на Софию; та расхохоталась. Она была такой же яркой брюнеткой, как кхалиси – яркой блондинкой, почти альбиносом. Но в ее смехе слышалась нотка удовольствия. “Игра престолов” была единственным сериалом, где саспенс захватывал настолько, что им удавалось досмотреть эпизод до конца, не начав заниматься любовью, пусть даже в половине сцен обнаженные женщины с идеальным бюстом трясли им под носом мужчины. Еще не кончились титры, а Поль уже начал раздевать Софию. Они занялись любовью, быть может, немного нежнее обычного.

Потом они лежали на кровати, голые, отбросив одеяло в ноги. На потолке мигал отблеск зеленой аптечной вывески: аптека сегодня работала круглосуточно. Голова Софии покоилась у Поля под мышкой. Ему очень хотелось знать, что она об этом думает, понравилось ли ей. Ему казалось, что куннилингус у него стал получаться лучше, и хотел знать ее мнение по данному вопросу, но чувствовал, что сейчас не время оценивать свои сексуальные достижения. Поэтому он помалкивал и ждал, пока пройдут отведенные приличием несколько минут, после которых уже можно спросить, как ей больше нравится – чтобы он только поглаживал ее клитор или же в какой-то момент надо действовать откровеннее. София несколько раз вздохнула, но как толковать этот знак, он не понял. Может, ей уже надоело и тоже хочется поговорить? Или ей просто хорошо вот так немного полежать в тишине? Сложно все-таки с бабами. Вернее, не бабы сложные, а эта штука, которая называется близостью. Ага, точно, подумал он, я переживаю минуты взаимной близости. Блин… как все-таки круто. И пока он предавался этим глубоким размышлениям, София, не шевельнувшись, так что даже не видно было ее головы, выдохнула: “Я тебя люблю”.

На миг он застыл. Он понимал, что отвечать на это признание надо сразу, очень быстро. Подыскивая нужную реакцию, он прокрутил в уме с максимальным ускорением все подходящие к ситуации сцены из фильмов и сериалов. В конце концов, чуть повернув голову, он поцеловал ее волосы и сказал: “Я тоже тебя люблю”. Судя по движению Софии, теснее прижавшейся к нему головой, ответ оказался удачным.

Вау…

Первый раз в жизни девушка сказала, что любит его. Быть может, вообще первый раз в жизни человеческое существо произносило в его адрес эти слова, которые все вокруг считают заурядными, пошлыми, лживыми. Кажется, Марианна однажды вечером сказала ему что-то подобное, когда перепилась, но алкоголь превращал ее в психопатку с диссоциативным расстройством, а потом, с приятелями это не совсем считается. Он не помнил, чтобы мать когда-нибудь говорила, что любит его. Хотя такое наверняка случалось, но тонуло в море попреков. “Ты мой сын, и я тебя люблю, но я не потерплю, чтобы ты разговаривал со мной в таком тоне, чтобы ты разбрасывал свою обувь по всему коридору, чтобы ты не выносил мусор, чтобы ты не звонил дедушке”. Всякое “я тебя люблю” оборачивалось отрицанием, служило лишь прелюдией к обвинительным речам. Это было родительское “я тебя люблю”, родители обязаны любить своих детей или, по крайней мере, говорить, что любят. Но до сегодняшнего вечера никто и никогда не говорил ему “я тебя люблю”, чтобы сказать: “Я люблю тебя таким, какой ты есть”.

До сих пор он не сознавал, что ему этого не хватает. Но слышать это из уст Софии, пережить наконец этот главный, исключительный киношный момент, было полным кайфом.

Девушка любила его. Он чувствовал невероятное возбуждение, словно назавтра после Рождества, когда просыпался с трудом, с затуманенной головой, но с ощущением, что в жизни появилось что-то новое и чудесное, а потом вспоминал, что точно, у него теперь есть “лего” из “Звездных войн”, дорогущий ограниченный выпуск.

Вытянувшись на кровати, Поль на миг совершенно отчетливо представил себе ближайшее будущее. Он предложит Софии переехать к нему. К ней домой они никогда не ходили, потому что она жила в XV округе, то есть слишком далеко от зоны комфорта Поля. Здесь им более чем хватит места для обоих. Ему двадцать семь лет, вполне подходящий возраст, чтобы попробовать жить вдвоем. А, да, вот только… Вот только громадная проблема бабосов никуда не делась. Он должен найти способ зарабатывать деньги. Естественно, у него не мелькнуло даже намека на мысль найти “настоящую” работу. Он хотел найти не место, а способ пополнять банковский счет, дабы удовлетворять свои потребности. Совершенно разные вещи, хотя, похоже, большинство людей их путают. Но ведь если София будет вносить половину платы за жилье, то и расходы его значительно сократятся. Все было прекрасно. Он поцеловал ее в лоб. Похоронить в своей душе РenisInc ему так и не удалось. Где-то в глубине он по-прежнему пытался придумать, как спасти свой бизнес. И сказал себе, что именно так мыслят все великие предприниматели.

Но в данную минуту ему на все это было глубоко наплевать. У него есть девушка, и она его любит.

Несколькими часами раньше Кристоф стоял в вагоне метро, покачиваясь в его ухабистом ритме, казавшемся одновременно и тряским, и жутко замедленным. Ему неудержимо хотелось запустить оба кулака в глазницы. Мигрень день ото дня усиливалась, боль была уже почти совсем невыносима, хотя он перепробовал все таблетки. Парацетамол, дафалган, аспежик, нурофен, нурофен флеш, мигралгин. Он теперь не ложился спать, а рушился в постель, раздавленный болью. Худшим моментом дня был как раз вот этот: путь с работы домой на метро. Скрежет рельсов, звонки на каждой станции, приглушенная музыка, доносящаяся из наушников стоящего рядом подростка. Когда в вагон входил бродячий музыкант и, извинившись за доставленные неудобства, заводил очередное бесконечное преступное издевательство над “Жизнью в розовом свете”, ему приходилось выходить и ждать следующего поезда.

Он говорил себе, что слишком много времени проводит перед экраном, что его постоянно облучает новостной поток. Это начиналось утром, с утреннего выпуска на радио “Франс Интер”, звучавшего на кухне; потом – просмотр новостной ленты на телефоне в метро, звуковые уведомления Monde.fr, а в офисе – постоянно работающий BFM посреди опен-спейса. Одна радость: его либидо растворилось в перманентной мигрени, и теперь Палома казалась ему не более невыносимой, чем все прочее визуальное и звуковое окружение. Его отвращение к ней распространилось на весь офис. Тем не менее он по-прежнему читал одни статьи и заказывал другие, хоть и сам не мог понять, откуда в нем берутся силы для выполнения всех этих задач. Ему необходимо взять отпуск на несколько дней. Две последних недели он весь уикенд пролежал в кровати в темноте, только время от времени делал над собой усилие и провожал детей в гости к приятелям. Клер начинала волноваться, но он говорил, что ему просто надо передохнуть. Проблема была в том, что редакция находилась на грани взрыва, и он не мог позволить себе исчезнуть. Сначала надо разрулить ситуацию. Но как это сделать, если обруч на голове с каждым днем сжимается все туже? Иногда ему казалось, что из-за внутричерепного давления глаза выскакивают из орбит.

Добравшись до дому, он с облегчением обнаружил, что там все спокойно. Никто не кричит, никто не ссорится. Клер готовила ужин, Люк в своей комнате доделывал уроки, а Хлоя, сидя в гостиной на диване, играла с материным телефоном. Он снял куртку, повесил на вешалку в прихожей, с трудом доплелся до кухни и поцеловал Клер в макушку. Она вздрогнула и с улыбкой оглянулась, но, увидев серое лицо Кристофа, сразу перестала улыбаться и потрогала рукой его лоб:

– Не лучше?

– Нет.

– Надо с этим что-то делать. Сходи к врачу.

Он рухнул на стул у рабочего стола:

– Не идти же к эскулапу из-за какой-то мигрени.

Она заложила за ухо прядь волос. Он обожал, когда она так делала. Он пристально посмотрел на нее.

– Ты чего?

– Знаешь, а ты все такая же красивая.

Она улыбнулась:

– Нет. Я старая. В лучшем случае можно сказать, что неплохо ношу свои морщины. Ты говорил с Ванессой? Уже знаешь, что будешь делать?

– Нет. Надо будет завтра этим заняться, – ответил он отсутствующим тоном, вертя в руках забытую на столе ложку. Он по-прежнему не знал, в чем, собственно, могло заключаться это “занятие”.

– А что ты готовишь?

– Люк просил спагетти болоньезе. Можешь сходить посмотреть, как там его уроки? Ему надо подготовиться к контрольной по математике, а он, по-моему, не особо усердствует.

Кристоф со вздохом поднялся. Каждое движение требовало концентрации всех сил. Он прошел по коридору, пересек гостиную и постучал в дверь комнаты сына.

– Сын? – позвал он, приоткрыв дверь.

– А?

– Ты подготовился к своей контрольной?

– Да, почти.

Кристоф на миг замешкался. Он знал, что родительский долг велит ему проверить, хорошо ли сын знает урок, но сегодня вечером это выше его сил. Он ограничился трусливым:

– Хочешь, расскажи мне, я проверю?

На что Люк ответил без всякого удивления:

– Да не, не стоит.

Он закрыл дверь с преступным облегчением, вернулся в гостиную и сел рядом с дочерью. Надо бы спросить, разрешила ли Клер играть с ее телефоном, но он был слишком рад, что она нашла себе тихое занятие. Вытащил собственный телефон, проверил твиттер. По счастью, ничего. Не тот был вечер, право, чтобы какой-нибудь народ решился выйти на улицу и свергнуть своего диктатора, или чтобы умер известный актер, или чтобы какой-то террорист нажал на кнопку на поясе шахида. И тем не менее, подумал Кристоф, возможно, именно это происходит сейчас где-то в мире, а значит, через несколько секунд событие появится на экране его телефона. От этих смутных мыслей его отвлекла Хлоя, вцепившаяся ему в руку с паническим шепотом: “Папа!”

– Да, дорогая?

– У меня игра остановилась, я какую-то глупость сделала? – Она протягивала ему телефон.

Он взял его в руки, увидел окошко “новое сообщение” и машинально нажал “читать”. На экране высветилось:

Я хочу тебя еще, прямо сейчас.

Несколько секунд он смотрел, ничего не понимая. Потом движением большого пальца отмотал переписку назад. Обмен сообщениями с некоей Сесиль. Сообщения короткие, безличные, нейтральные: время и адреса.

В том же месте, что в прошлый раз, в 9 вечера.

Кристоф немедленно понял – у него есть всего несколько минут, чтобы сохранить в памяти всю эту информацию, размышлять о содержании нет времени. Он взял свой телефон и сфотографировал экран телефона Клер – несколько снимков, чтобы попали все эсэмэски.

– Папа? Я сломала мамин телефон? Не говори ей, пожалуйста! Она мне никогда не хочет его давать…

Он улыбнулся дочери, не глядя на нее:

– Нет, не волнуйся, сейчас починю, и мы ей ничего не скажем. Иди к себе в комнату.

Самое старое сообщение появилось полгода назад. Всего одно слово: “красивая”. Приглядевшись внимательнее, Кристоф заметил среди назначенных свиданий сообщения более личного свойства, “до скорого, красавица”. Но такого, как последнее, “я хочу тебя еще, прямо сейчас”, больше не было.

Клер позвала из кухни, и сердце у него подпрыгнуло. Куда девать орудие преступления? Клер редко теряла телефон. Тут он заметил на кресле ее открытую сумку. Наверняка Хлоя его оттуда и взяла. Но если он положит его как есть, Клер узнает, что последнее сообщение уже прочитано.

– Кристоф! Дети!

Он нажал на “удалить сообщение” и сунул телефон в сумку в тот самый момент, когда Хлоя снова появилась в гостиной. Она бросила на него встревоженный взгляд, и он ободряюще ей подмигнул.

Они ужинали вчетвером и болтали. Кристоф вдруг понял, что больше не чувствует головной боли. Как под анестезией. Его ум встал на паузу в ожидании нескольких минут покоя, чтобы проанализировать ситуацию. Поэтому обман давался ему без всяких усилий. Но когда, убирая со стола, он увидел, как Клер нервно шарит по карманам джинсов, его ум заработал снова. Невинный жест приобретал совершенное иное измерение. Эта ее манера с напускной беспечностью ощупывать каждый карман…

– Ты что-то потеряла? – спросил он.

– Нет. Наверно, оставила телефон в сумке, – ответила она самым естественным тоном. И пошла в гостиную.

Оставшись один на кухне, Кристоф вытащил свой смартфон и просмотрел снимки. Если бы не эти фото, он бы наверняка убедил себя, что из-за головной боли пал жертвой галлюцинации.

Сесиль:

Я хочу тебя еще, прямо сейчас.

И наконец, очевидное предстало ему во всей красе. Он рогат. Клер, его жена, его дорогая, нежная супруга, которую он любил больше всего на свете, умащала свою киску с кем-то другим. Но с женщиной? Странно. Разве что она записала контакт под вымышленным именем. Эту гипотезу, казалось, подтверждал тот факт, что она стерла все компрометирующие сообщения. Просмотрев переписку, он убедился, что в некоторых разговорах не хватало конца.

Глаза его были устремлены на неоновую лампу над раковиной, но сам он был не здесь. По крайней мере, это значит, что она не хотела спалиться. В каком-то смысле ее скрытность доказывала, что она по-прежнему его любит, иначе обошлась бы без этих предосторожностей. Он вернулся в гостиную и обнаружил всю семью перед телевизором. Сегодня вечером они, как всегда, должны были смотреть энный выпуск телеконкурса певцов, вышучивая кандидатов. Клер подняла голову и похлопала по дивану, приглашая его сесть с ними. Он остался стоять в дверном проеме. Посмотрел на нее – и внезапно весь его мир рухнул. Он видел ее во всех возрастах сразу, видел их первый совместный отпуск в Таиланде, видел ее в родильной палате, видел ее лежащей на кровати, в стельку пьяной после их свадьбы, с потекшим макияжем. А теперь он ее потерял. Невыносимо. Ну не могла она пустить псу под хвост их роман, просто так, когда она нужна ему, чтобы жить. Глаза его налились слезами, приближающаяся фигура Клер размылась и превратилась в светящуюся тень посреди черного экрана – а потом исчезла совсем. Кристоф, наверно, всю жизнь будет вспоминать эту минуту потрясения. Потом его будут просить рассказать, что он видел, но он не сможет толком объяснить. Поле зрения сужалось, контуры изображения становились все более размытыми, а потом – светящаяся точка в центре, и все погружается в полную пустоту.

Он почувствовал ладонь Клер на своей руке и услышал ее панический голос: она спрашивала, что случилось. Но ничего этого больше не было. Перед глазами была только пелена, ни черная, ни белая, ничто. У него закружилась голова, и он неловко протянул руку, которую она сразу схватила.

– Скажи, что с тобой?

– Я ничего не вижу, – проговорил он бесцветным голосом.

Она отвела его к дивану. Он не представлял, где сейчас дети. Кажется, справа послышался голос Люка: “Папа? У тебя инсульт?” Потом снова голос Клер: “Помолчи, Люк! Оставайтесь с папой, я позвоню в скорую, они скажут, что надо делать”.

Он чувствовал запах детей рядом, но был отрезан от мира. В телевизоре зазвучала заставка передачи, и Клер рявкнула:

– Выключите звук, немедленно! – Потом: – Кристоф, ты ничего не видишь? Опиши мне, пожалуйста. Ты видишь черную пелену? Белую? Вспышку? У тебя что-то болит? Рука? Опять голова?

Но жизнь словно продолжалась где-то в другом месте, без него. Его словно стерли из семейной сцены, разворачивавшейся в парижской гостиной. Он почувствовал, что его легко похлопали по щеке.

– Пожалуйста, ответь, ты должен. Сделай усилие. Тебе больно говорить?

Паника в голосе Клер все нарастала. Он сделал усилие.

– Нет, у меня ничего не болит. Я ничего не вижу. Ни черного, ни белого. Ничего.

Он слышал, как она повторяет:

– Он говорит, что у него ничего не болит. Это случилось внезапно. Он потерял зрение. Десять минут назад. А потом у него сразу закружилась голова. У него уже несколько дней была мигрень.

Кристоф знал, что думает Клер. Разрыв аневризмы. Поэтому и паникует.

Он неподвижно лежал на диване. Ну то есть… ему казалось, что он выглядит лежащим на диване, но на самом деле он не имел ни малейшего представления о том, как он выглядит. Ему не было страшно. Он чувствовал себя чуждым всему. Его все же посетило смутное ощущение тревоги, когда он вытащил телефон и понял, что теперь не сможет им пользоваться. Но он тут же успокоился и убрал его в карман.

Приехала бригада, наверно, скорой помощи. Молодой человек, явно съевший кебаб перед вызовом, быстро осмотрел его и заявил, что лучше отвезти его в больницу и сделать сканирование. Кристофу хотелось сказать, что в этом нет смысла. Что он просто пережил эмоциональное потрясение. Но объясняться в присутствии Клер не мог. Она сходила к соседям снизу, попросила подняться и посидеть с детьми, пока их не будет, а врач уже вел его в машину скорой помощи. Или, во всяком случае, в довольно просторную машину, где стояли носилки, на которые его и уложили. Он надеялся, что Клер где-то здесь, рядом. Но когда она взяла его за руку, ему захотелось ее отдернуть. Ее прикосновение было нестерпимо. Он стиснул зубы и потерял сознание.

 

#10

В больнице Кристоф утратил понятие о времени. Ему приходилось вслушиваться в шумы, чтобы представить себе окружающее пространство и конфигурацию людей вокруг, – в озабоченные голоса рядом, в женские крики вдалеке, в звук быстрых шагов, наверно, по коридору. Клер старалась все ему объяснять.

– Сейчас тебя везут на сканер, мы поедем на лифте.

Идти прямо без пространственных ориентиров оказалось невероятно трудно. Все, что он узнавал, – это запах духов и голос Клер:

– Я тебя провожу в туалет, обопрись на меня и садись.

Каждому врачу – а может, она без конца приставала к одному и тому же – она твердила:

– Он работает как вол, он уже не первый месяц гробит здоровье. На работе он испытывает сильнейшее давление. И жалуется на постоянную головную боль.

Она говорила вместо него, и в нем росло ощущение, что он исчез, превратился всего лишь в атом окружающего воздуха. Ощущение отчасти даже приятное. И хотя временами ему хотелось, чтобы она ушла, ее голос был единственной привычной соломинкой, за которую можно было уцепиться.

Сканирование, как он и подозревал, не показало ровно ничего. Теперь врач мог успокоить Клер: разрыв аневризмы исключен. В разговорах все время повторялся термин burnout, выгорание. Но в его голове вертелась одна-единственная фраза: любовь ослепляет. Старый дурацкий афоризм, но Кристоф не сомневался, что в нем – ключ ко всему, что с ним происходит. Он отказался смотреть в лицо реальности – прежде чем вернуться домой и готовить спагетти болоньезе, Клер трахалась с другим; он отверг все очевидные приметы – когда он поцеловал ее в макушку, по ее телу пробежала дрожь, но дрожь чего? Отвращения, которое он ей внушал? Или страха, что он почувствует чужой запах на ее коже? Ему хотелось еще раз перечитать эсэмэски. Проверить то, что он увидел. Понять, с какого времени это продолжается. И с кем. Ни один мужчина из окружения Клер не вызывал в нем особой ревности. Но наверно, он был невнимателен. Его погруженный в небытие мозг работал в полную силу. Он хотел видеть Клер, бросить ей в лицо ее ложь, заорать на нее, схватить за плечи, чтобы прочесть правду в ее глазах. Но не мог. Он превратился в ничто.

Его оставили на ночь в больнице, и он настоял, чтобы Клер ночевала дома: надо успокоить детей, они наверняка в некотором шоке. Оставшись наконец один, в незнакомой постели, он хотел еще подумать, но провалился в сон. Теперь никакой свет ему не помеха. Он проспал как сурок до утра, до той минуты, когда в палату вошла медсестра с завтраком. Спросить у нее, который час, он забыл, и после ее ухода убедился, что никакой другой возможности это выяснить у него нет; разве что позвать звонком другую медсестру. Растянувшись на кровати, он в конце концов дождался появления еще одного врача, сообщившего, что сейчас десять часов. Это был психиатр, судя по голосу, молодой. Может, интерн по психиатрии? Интересно, есть такое? С тех пор как Кристоф потерял зрение, его жизнь превратилась в череду анекдотических вопросов без ответа. Какая погода на улице, который теперь час, как он сам выглядит, в каком помещении находится. Все утро он пытался угадать, есть ли в палате кто-нибудь, кроме него. Может, рядом лежит другой больной? Но если так, то сосед, наверно, в глубокой коме.

Голос у молодого психиатра был приятный, а за разговором он перелистывал какие-то страницы. Наверно, карту Кристофа, но с равным успехом это мог быть и спортивный журнал, на слух не различишь. От этой мысли Кристоф развеселился.

– Результаты обследования у вас нормальные. Кроме явной проблемы с давлением. Ваша супруга сказала, что вы испытываете огромное напряжение на работе.

Кристоф кивнул.

– Вы журналист, верно?

– Главный редактор. Руковожу новостным сайтом.

– А! – Новость явно обрадовала интерна. – И сколько часов в день вы работаете?

– Понятия не имею. Понимаете, онлайн-новости не останавливаются никогда. Даже уйдя с работы, я должен следить за новостями.

– На выходных тоже?

– Конечно.

– То есть у вас никогда не бывает чувства, что вы полностью отключились от работы?

– Э-э… – Кристоф на секунду замялся. Что за дурацкий вопрос. Хорошо делать его работу можно только при условии, что никогда не отключаешься от новостей. Это не пагубное следствие его занятия, а сама его сущность.

– Не бывает, в самом деле. Понимаю, наверно, я слегка злоупотреблял в последнее время разными экранами. Вы не знаете, сколько понадобится времени, чтобы зрение ко мне вернулось?

Повисла пауза.

– Я вам скажу честно, месье Гонне. Вам повезло, в нашей клинике работает лучший специалист по выгоранию, вызванному чрезмерным потреблением интернета. И он вас примет вне очереди, после обеда.

– Не уверен, что в этом есть большая необходимость. Я прежде всего хочу знать, что у меня происходит с глазами.

– Видите ли, глаза – это зеркало души.

Ок, он дебил, подумал Кристоф. Придется ждать встречи со специалистом по выгоранию, может, он окажется достойным собеседником. Он услышал, как где-то рядом завибрировал его телефон. Наверняка на прикроватном столике. Но кто бы ни звонил – с работы или Клер, – разговаривать у него не было никакого желания. В конце концов, он слепой и лежит в больнице, имеет он право не отвечать на звонки?

После ланча, наверно, около двух часов дня, его препроводили в кресле-каталке к светилу. Он сказал было медсестре, что может идти сам, но понял, что у нее нет времени тащить его на ощупь по коридорам.

Светило представилось очень тепло и приветливо и пожало ему руку.

– Ален Гедж, психиатр. Рад с вами познакомиться, месье Гонне.

Имя было Кристофу смутно знакомо. Наверно, читал где-нибудь интервью с ним.

– Представляю, каким потрясением стала для вас нынешняя слепота.

– На самом деле нет. Не настолько, – беззаботно отозвался Кристоф.

– А, любопытно. Почему же?

– Не знаю. Я чувствую… облегчение.

– Вам кажется, что вы наконец отчасти избавились от окружавшего давления?

– Наверно, да.

Внушительный голос профессора действовал на него словно глас всезнающего и незримого божества.

– Вы знакомы с понятием выгорания?

– Я несколько раз занимался опросами по этой теме, да.

– И вы чувствуете, что эта тема касается и вас?

– Нет. Я и вправду слишком много работал в последнее время, но я отнюдь не в том же состоянии, как рабочие на грани самоубийства. Как в “Оранже” или в “Рено”.

– Отлично. Позвольте, я вам прочту несколько описаний выгорания, а вы мне скажете, похожи ли они на ваш случай или по-прежнему нет. Сосредоточьтесь.

Ощущение, что он знает этого человека, хотя лично никогда с ним не встречался, становилось все сильнее. Если бы он только мог увидеть его лицо… Может, это психиатр из телевизионного реалити-шоу?

– “Наибольший риск несут в себе профессии, связанные с ответственностью перед другими людьми”. Это ваш случай?

– Да.

– Это профессии, где перед вами ставят все более труднодостижимые цели.

– Да, в каком-то смысле. На меня давят, чтобы я добился нужной посещаемости сайта, но эти цели вполне достижимы. На самом деле проблема в том, каким образом от меня требуют их достичь. То есть, собственно, ответ – нет.

– Прекрасно. Имеет место сильная диспропорция между целями, которых следует достичь, и способами их достижения.

– Конечно, я жалуюсь, что не могу взять на работу больше журналистов. Но это проблема всех главредов, никто из-за этого не выгорает.

– Что ж, тогда займемся вашей личностью. Быть может, окажется, что вы обладаете повышенной чувствительностью к этим императивам. Выгоранию подвержены люди с высокими идеалами эффективности и успешности.

– Нет.

– Нет?

– Нет, – еще раз подтвердил Кристоф. Откровенно говоря, на данном этапе он никак не мог сказать, что имеет какие-то высокие профессиональные идеалы.

– Люди, для которых самоуважение связано с их профессиональными успехами.

– Да, ок.

– Которые одержимы работой.

– Это точно.

– Которые ищут в работе убежища, избегая прочих аспектов своей жизни.

Кристоф снял ногу с колена. На сей раз не затем, чтобы держаться увереннее, а просто потому, что затекла ляжка.

– Послушайте. Я знаю, что со мной случилось. Вчера вечером я обнаружил, что жена мне изменяет.

Молчание. Кристоф настойчиво продолжал:

– Я всегда безумно ее любил. Знаю, в последнее время меня почти не бывало дома. А вчера, обнаружив такое, я посмотрел на нее, и это было… это было, как будто я больше не могу смотреть ей в лицо. Или как будто не могу ее больше видеть, потому что мне кажется, что я ее больше не знаю. Как в этом дурацком выражении, “любовь ослепляет”, вот я и думаю об этом со вчерашнего дня. Я из-за этого ничего не вижу. И мне бы очень хотелось, чтобы вы помогли мне справиться с этой травмой, чтобы я снова стал видеть. И снова начал жить.

Едва он произнес эти слова, как случилось нечто чудесное: перед его глазами появилось светлое пятно. Он по-прежнему ничего не видел, но возник какой-то туманный, расплывчатый светлый ореол. Высшее доказательство того, что диагноз он себе поставил правильный. Проблема в Клер. Вот говорят, что психоанализ “ерунда”, а поди ж ты, отлично действует.

Он почувствовал облегчение, но с оттенком разочарования. С ним даже ничего серьезного не случилось. Всего-навсего психологический сбой. Не исключено, что уже завтра он будет отлично видеть. Так или иначе, беседа с психиатром оказалась в итоге неплохой идеей. Гедж заговорил раньше, чем Кристоф успел сообщить ему о явном улучшении своего состояния.

– Вам знакомо понятие информационной перегрузки? По-моему, эта история с вашей женой – всего лишь ошибка, иллюзия и скрывает более глубокую проблему, связанную с вашей профессией. Ведь, согласитесь, супружеская неверность – вещь вполне обычная. Зато зрение люди теряют явно реже. Вы работаете в интернете, верно? А значит, страдаете от многозадачности, то есть от того, что вы постоянно вынуждены решать разные задачи одновременно. Читать статью, и в то же время отвечать на мейл, и в то же время следить за социальными сетями. К тому же вы журналист, эта работа делает вас идеальной мишенью для информационной перегрузки. Я уже несколько лет работаю над этим понятием.

Кристоф прекрасно понимал, о чем говорит Гедж, но где же он слышал его имя?

– Разумеется, все это влияет на мое состояние. Я это прекрасно понимаю. Но не уверен, что в данном случае проблема именно в этом.

– Когда вы отключаетесь? Когда отрываетесь от своего компьютера, телефона, планшета, телевизора, чтобы почувствовать настоящее, данную минуту? Готов поспорить, вы и в туалет ходите с телефоном, разве нет? Англосаксы называют это FOMO, fear of missing out. Неконтролируемый страх что-то упустить, если отключиться от сети.

Кристоф кивнул. Он встречал это понятие и знал, что это его случай. Постоянный поток информации создавал впечатление, что он там, где все происходит, что он ничего не упустил. К тому же по роду своей деятельности он активно участвовал в общей шумихе, в перманентной истерии. Но разве это все не создавало иллюзию реальности, как сказала бы Марианна? Новый мир, мир средств массовой информации. Он ничего не упускал, но, по логичной иронии судьбы, прошел мимо самого важного для себя: мимо измен Клер.

– Проблема не в вашей жене. Проблема в интернете. Он понемногу убивает вас. Я знаю, о чем говорю, я сам едва не потерял сына, он попал в зависимость от сети. Между прочим, я описал этот трагический опыт в одной своей работе, “Как я спас своего ребенка от интернета”. Я бы охотно вам ее подарил, но… в общем… в вашем нынешнем состоянии она вряд ли будет вам полезна.

О господи, наконец-то дошло до Кристофа. Это он… Это… отец Поля. Он вспомнил, как несколько лет назад Поль решил прервать всякие отношения с отцом, потому что “этот ублюдок использует меня для своей дебильной теории и превращает в клинический случай, притом что он просто говенный отец”. Поль метал громы и молнии все время, пока шла раскрутка книги, получившей широкий отклик в СМИ. Кристоф все собирался ее прочесть, но так и не выкроил время. Зато он прекрасно помнил, по разным интервью, пафосное описание Поля, окрещенного в книге Франсуа: неприкаянный подросток, который отключился от реальности и укрылся в виртуальном мире. Папаша Гедж с напускной стыдливостью повествовал о насильственной ломке, которой подверг сына, о долгих бессонных ночах, когда следил за ним, о приступах абстиненции у Поля/Франсуа, переворачивавшего вверх дном весь дом. О том, чего, разумеется, никогда не было – за исключением разве что стакана, брошенного однажды на пол. Кристоф пожалел, что рассказал этому человеку об изменах Клер.

Гедж заговорил снова:

– Месье Гонне, хочу предложить вам в ближайшие недели продолжить наши встречи. Ни я, ни мои коллеги из неотложной помощи не видят противопоказаний к тому, чтобы вы, если хотите, вернулись домой, при условии, что несколько раз в неделю будете приходить к нам на дополнительные обследования. Но возможно, лучше было бы поместить вас в санаторий, чтобы обеспечить оптимальное медицинское наблюдение. Я сам курирую одно подобное заведение, разумеется, без вайфая.

Кристоф предпочитал вернуться домой. Однако его беспокоили две проблемы: не займет ли Палома окончательно его место, пока он будет на больничном? И как ему, слепому, шпионить за Клер?

После убийственного телефонного звонка Оливье Марианна доползла до постели и попыталась уснуть. Но в час ночи ей пришлось сдаться. Убедившись, что в сети нет даже Поля, она, вздохнув, снова принялась за свой текст о Big Data. Это был единственный способ перестать думать о собственной жизни. Сидя по-турецки в компьютерном кресле, закутавшись в пуловер и свитер, натянув на ноги две пары носков, а на руки – митенки, позволявшие одновременно и греть руки, и печатать, она включила настольную лампу и перечитала свои заметки. В результате новых разысканий в интернете она в конце концов наткнулась на название одной компании, Dataxiom, – “брокера данных”, занимающегося сбором и перепродажей персональных данных пользователей интернета. К его услугам прибегали и страховщики.

Мы способны выделить кодовый сегмент для каждого клиента. Главный интерес данного кода заключается в том, что он основан не только на внутренних данных фирмы, но на общих данных, относящихся к каждой отдельной семье; привязка к сегменту регулярно обновляется, —

объяснял в интервью Арман Лаплие, исполнительный содиректор Dataxiom France. Регулярное обновление происходило за счет других клиентов, среди которых числились Фейсбук, ряд супермаркетов, интернет-сайтов, банков. Тем самым благодаря логике сбора и сопоставления данных, которые осуществлял Dataxiom, банк Марианны, ее страховая компания, ее супермаркет могли свести вместе все данные о ней – притом что она ни о чем не подозревала и тешилась иллюзией, что каждый ее счет никак не связан с другими.

Ясно, что в ее случае сетевая репутация, сведенная к ключевым словам и сопоставленная с семьюдесятью типовыми профилями Dataxiom, давала на выходе ярлык “ненадежная клиентка”, а не “храбрая молодая женщина, публично выступившая в защиту свободного интернета”. Профиль не учитывал контексты и нюансы. Механизм, призванный уничтожить дискриминацию, на самом деле ее усугублял. В Соединенных Штатах банки при рассмотрении некоторых кредитных заявок изучали ваших друзей на Фейсбуке: если кто-то из них оказывался неплательщиком, из этого следовало, что и вы можете им оказаться, и в кредите вам отказывали. Big Data усиливали любые формы дискриминации, замыкая вас в разработанные компьютером схемы. И самые уязвимые в конечном счете в очередной раз оказывались в черном списке.

Когда Марианна встретила Поля и Кристофа, они хотели защищать право на анонимность перед лицом политической власти. Но для запрета анонимности нового закона не потребовалось. Все они, будучи пользователями интернета, сами предоставили свои личные данные. Власть, которой в те времена обладали частные фирмы, теперь стала абсолютной. Причем власть такая, какой граждане никогда бы не наделили государство.

Величайший абсурд этой системы состоял в том, что она лажала. Dataxiom признавал, что 30 % данных могут быть неверными. Марианна входила в эти 30 % ошибок. Она не соответствовала профилю, который к ней привязали, но системе на это наплевать, и вернуться в свою страховую компанию у нее нет никакой возможности. Ей придется платить дороже за менее эффективное страховое покрытие, потому что так решила машина.

Но если отвлечься от ее частного случая, могла ли вообще эта система сработать верно? С помощью профиля людей превращали в механизмы – как будто неповторимую индивидуальность каждого, его человеческую особость можно выразить математической формулой. “Индивидуальные профили” – семантический нонсенс. По Бодрийяру, различие между копией и симулякром состояло в том, что последний не отсылает ни к какой реальности.

Она подняла голову и обнаружила, что уже семь утра. Скоро проснется Леони. Она уснула за компьютером, и теперь у нее болел затылок. Она встала и пошла в душ. Может, потому, что она оказалась в ванной, как накануне вечером, но в ее памяти снова всплыли слова Оливье. Стягивая шмотки, слой за слоем, она читала себе нотацию. Не нужно с ходу отметать все, что он наговорил. Она шагнула в ванну и, держа в руках головку душа, секунду постояла в стороне, дожидаясь, пока нагреется вода. Он был неправ, потому что говорил с ней жестоко, но ей хотелось отрешиться от собственной ярости по его адресу и рассмотреть его упреки вполне объективно. В глубине души ее потрясла нарисованная им картина. Она повесила душ на крепление и скользнула под теплую струю. Неужто у нее в самом деле настолько говенная жизнь? А по каким критериям оценивают жизнь, свою собственную жизнь? Если просто по степени благополучия, то Марианну ее мирное существование вполне устраивало. Но может, ее довольство проистекало из дурных причин, из чистого невроза? Можно ли считать признаком успешной жизни, если человек настолько комфортно вживается в свои неврозы, что даже находит в них удовлетворение? Да, верно, она редко бывает на людях. Она мало с кем встречается, а если встречается, то это встречи на одну ночь, которым она не придает никакого значения. Нет, вот что ее действительно задело (и в этом Оливье был прав), это что она предлагает ту же модель жизни Леони. Мать-одиночка, которая почти не выходит из дому и живет в полной автаркии. Марианна не хотела, чтобы дочь была похожа на нее; возможно, это знак того, что она на самом деле думает про свое существование.

Она взяла гель для душа и на секунду сосредоточилась на синтетическом запахе ванили. Понятно, что со стороны это выглядит просто убийственно. С тех пор как родилась Леони, она никому не позволяла встать между ними. Больше того, даже не хотела заводить второго ребенка, невольно представляя его себе чужаком, который нарушит их уединение. Ок, наверно, это не очень здорово. Но что теперь делать? В одном она была уверена: ей нужно работать. Вот в чем настоящая проблема. Она поняла это, когда ходила на интервью. Ей полезно выходить из дому, общаться в реале с новыми людьми. В ее случае все просто: проблема включала в себя решение. Penissimo стал ловушкой, замкнувшей ее в изоляции и в бездействии. Причем ловушкой двоякой, поскольку, даже выбравшись из нее, она оказывалась при зияющей бреши в своем CV и безнадежно отставшей от других в профессиональной карьере.

Она замкнулась в себе, как интернет. Вообще-то странно, она взрослела вместе с сетью, они развивались параллельно. Десять лет назад оба были молодые и безбашенные, открытые миру, готовые невесть на что, бегущие во все стороны сразу. А потом, со временем, они замкнулись. Захотели все контролировать. Изнемогали под бременем ответственности. Первоначальная легкость пропала. Сеть становилась все тяжелее и грузнее. Превратилась из школьного двора в громадную частную фирму.

Она вылезла из душа, вытерлась и машинально протянула руку к тюбику с кремом, обещавшим неизменную стройность и ангельскую мягкость ее ляжкам. Тюбик был почти пуст. Придется покупать новый. Все эти кремы обходились в целое состояние, притом что оценить их действие она не могла. Задолбало. Да еще так некстати. Внезапно она подняла голову и увидела собственное отражение в зеркале над раковиной. За каким она мажется этими кремами, если никогда не выходит из дому? Последний раз обещанная брендом “вуаль шелковистой нежности” пригодилась ей с Максом. С тех пор она ходила только на интернет-вечеринку с Кристофом и Полем. И с кучей шмоток, которые она упорно покупала, то же самое. На кой черт они ей, если она целыми днями сидит дома в спортивных штанах?

Выйдя из ванной, опять в двух свитерах и в трениках, она обнаружила, что Леони дожидается ее на диване, скрючившись под одеялом. Они позавтракали, и Марианна отвела ее в школу. Вернувшись в квартиру, сущий ледник, она снова уселась за компьютер с чашкой кофе. Надо написать этот текст. Сама не зная почему, она чувствовала, что, несмотря на всю его безличность и оторванность от жизни, он что-то ей говорил. Объяснял, во что превратился интернет. Что-то она должна была узнать из этого расследования. Полчаса спустя, то есть в 9.21, она глядела на экран, не веря своим глазам, спрашивая себя, как, ёкарный бабай, ей вылезать из только что обнаруженной новой кучи дерьма, и тут зазвонил телефон.

– Алло? Марианна? Это Клер. Надеюсь, я тебе не помешала?

– Нет. А что случилось?

– Сама не очень понимаю, – голос Клер звучал нарочито ровно, но Марианна различила в нем тревожное вибрато. – Кристофа сегодня ночью увезли в больницу.

– Что?!

– Не волнуйся. Вроде бы врачи говорят, что ничего серьезного, но вчера вечером он потерял зрение.

Известие показалось Марианне совершенно несуразным. Может, она ослышалась? Может, Клер сказала, что у него несварение?

– Да, потерял зрение. Внезапный приступ слепоты. Думаю, это связано с работой. Слишком сильное давление. Врачи говорят, что это временно и связано с выгоранием.

– Блин…

– Да уж. Поскольку никаким экраном он пользоваться не может, я решила сама тебя предупредить.

– Правильно сделала. Можно его навестить?

– Да. Его положили в Туре. Сегодня вечером должны выписать.

Она позвонила Кристофу на мобильный, но он не ответил. Около полудня она попыталась связаться с ним через больничный коммутатор, они наверняка могут переключить ее на палату, но ей ответили, что он на обследовании. Она отправила эсэмэс Полю, прекрасно понимая, что он с ней не поедет: ему пришлось бы добираться на метро, а на такие вещи он уже давно не способен.

Марианна отправилась в больницу, решив, что на месте так или иначе сумеет повидать Кристофа. Но в метро ее одолели сомнения. Она боялась, вдруг ее опять обвинят в том, что она вмешивается в жизнь друзей. А потом они все соберутся и будут друг другу жаловаться, что она ведет себя как ненормальная. Из-за разноса, устроенного Оливье, у нее больше не получалось держаться с друзьями непринужденно. Она все время чувствовала, что ее оценивают – и осуждают. Даже если намерения у нее самые похвальные. Но сейчас имел место форс-мажор, неотложный медицинский случай.

В американских сериалах проникновение в больничную палату представлялось невыполнимой миссией – в последнюю минуту, когда вы уже держитесь за ручку двери, вас неизменно настигает чернокожая медсестра и спрашивает, куда это вы направились; но в Туре, к удивлению Марианны, можно было совершенно спокойно бродить по коридорам. Она без всякого труда узнала номер палаты месье Гонне, а потом еще дважды спрашивала дорогу у редких встречных. Постучав в дверь 112-й палаты, она почувствовала, что слегка нервничает. Мало ли в каком состоянии она найдет Кристофа. Войдя и обнаружив, что он полулежит в кровати, она осознала, что ожидала увидеть его интубированным, как после тяжелейшего ДТП.

– Привет, это Марианна, – тихонько произнесла она, подходя к кровати. Он повернул к ней голову. Выглядит скорее неплохо.

– С виду ты ничего.

Он пожал плечами:

– Да все в порядке. Отлично выспался.

Она взяла огромное оранжевое пластиковое кресло и с неприятным скрежетом подтащила к кровати.

– Как ты себя чувствуешь?

Она старалась смотреть ему в глаза, как будто хотела разглядеть в них слепоту, но он казался совершенно нормальным. Может, просто слегка как в тумане, но ничего особенно не заметно.

– Хорошо. Пустяки это все. Просто сильно перепугался.

– А что врачи говорят? Клер упомянула про выгорание.

При этих словах Кристоф как-то странно поморщился. Она спросила себя, не ляпнула ли что-нибудь не то.

– Никакое это не выгорание. Очень устал, вот и все. Не волнуйся. И можешь разговаривать со мной нормально. Не шепчи. На самом деле я жду, когда мне принесут на подпись бумаги, и я отсюда выйду.

– Да? Уже?

– Неутешительно, правда? Даже какую-нибудь серьезную хрень и то не заполучил.

– Они знают, сколько понадобится времени, чтобы ты опять начал видеть?

– Нет, – он, казалось, на секунду замялся, но ничего не добавил.

Марианна чувствовала себя неловко. Что-то шло не так, но она не знала, что именно.

– Я тебе помешала своим приходом? Ты на меня сердишься?

– Мисс Паранойя, – с улыбкой ответил он. – Нет. Я рад. Мне тут скучно до чертиков. А у тебя как? Все в порядке?

– Ох! – Она уместилась поглубже в кресло и заложила руки за голову. – Я разругалась с Оливье, он мне наговорил всяких ужасов. Вроде бы я живу как мертвец, и это вредно для Леони. По-моему, мне надо начать новую жизнь. Ты что об этом думаешь?

– Что мы с тобой находимся в одной и той же точке. Мне тоже надо начать новую жизнь. Ты что будешь делать?

– Во-первых, я буду работать.

Он расхохотался.

– Как там подвигается твоя статья про страховку?

– Ну-у… Да, подвигается… Но давай поговорим про это в другой раз.

– Нет, давай, расскажи сейчас, я хоть отвлекусь.

Она коротко пересказала ему то, что узнала о функциях Dataxiom. Кристоф согласился, что тема важная, и сказал, что ей надо специализироваться по этой тематике. Он был убежден, что в ближайшие лет двадцать главные споры в обществе развернутся вокруг того, как интернет намечает новые модальности жизни. Все началось с полемики вокруг пиратского распространения музыки, но разойдется гораздо шире. Она предпочла заговорить о другом.

– А твоя перемена в жизни, это будет что?

– Не знаю пока. На самом деле…

Она ободряюще улыбнулась, но он в итоге всего лишь молча пожал плечами.

– Считаешь, что я слишком навязываюсь?

– Нет. Если мне трудно изливать душу, это еще не значит, что ты назойливая.

Ей сразу стало гораздо легче.

В конце концов он сказал, что ему надо отдохнуть.

Он ничего не сказал Марианне про потрясения в своей личной жизни – во-первых, потому, что не желал наделять хоть какой-то состоятельностью измену Клер, а во-вторых, потому, что начинал рассматривать вариант не убивать их обоих, ее с ее подонком любовником, а, наоборот, продолжать жить так, словно ничего не случилось. Больше того: он станет бороться за то, чтобы ее удержать, используя свое стратегическое преимущество – информацию. Нужно выяснить максимум подробностей про ее адюльтер, а параллельно завоевать ее заново. Он уничтожит этого чувака обходным маневром. Сделает так, что Клер сама положит конец этой связи. Зато если они заведут честный и откровенный разговор на эту тему, в общем, если он ей скажет, что все знает, их любовь может и не оправиться от такого удара. В глубине души он до смерти боялся, что она его бросит. А поставив Клер лицом к лицу с ее адюльтером, он даст ей возможность обдумать вариант с уходом. Значит, надо перетерпеть, сдержаться – и выиграть. Он провалился в сон, и перед его глазами стоял образ сияющей, смеющейся Клер, которая бросалась к нему на шею.

Когда он проснулся, она сидела у кровати, склонившись над телефоном. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать смысл непреложного факта: он ее видит. Не совсем, конечно, но если Марианна выглядела всего лишь размытым силуэтом, то фигура Клер обрисовывалась гораздо более четко. Если так и дальше пойдет, завтра он будет здоров. Он почувствовал разочарование. У него украли болезнь. Он пал жертвой дурацкого розыгрыша. И злился на себя. Значит, несколько часов слепоты, только всего? Как-то заурядно, ничего серьезного. Как и его жизнь, в общем. Несправедливо, что зрение вернулось так быстро, ведь он перенес такое психологическое потрясение; вся его жизнь пошла насмарку. Клер подняла голову и улыбнулась ему:

– Получше?

Он кивнул.

– Врачи говорят, что ты можешь вернуться домой, раз тебе так хочется.

– А ты? Тебе хочется, чтобы я остался здесь?

Клер явно удивилась:

– Нет, конечно. Погоди… Ты что, собрался каяться, что заболел, и исполнить мне арию “не хочу быть тебе обузой”?

Ну нет, таких арий он исполнять не собирался.

Она уже озаботилась всеми бумажками, и они могли двигаться домой. Кристоф получал извращенное удовольствие, притворяясь слепым, чтобы она взяла его за руку и повела за собой. Он решил, что с учетом той груды лжи, какая уже разъедала их семью, от еще одного обмана хуже не станет. Пусть даже, из тошнотворной привычки к честности, чувствовал себя виноватым, что скрыл от нее свое выздоровление, – да, чувствовал себя виноватым, с ума сойти! Но он хотел дать себе несколько дней отсрочки в надежде, что она в какой-то момент наверняка утратит бдительность и тогда он получит доступ к ее телефону и начнет слежку. Это входило в план завоевания. К тому же, пока он выздоравливает, они наверняка проведут много времени вместе. Работа больше не будет стоять между ними.

Они добрались до дому, Клер отвела его к дивану и вышла сварить ему чашку кофе. Пользуясь ее отсутствием, Кристоф достал телефон и заново просмотрел фото, чуть ли не удивившись, что они по-прежнему существуют. Значит, ему не приснилось. Жизнь больше не будет прежней, нормальной.

Клер на кухне размышляла. Наверно, кофе – не лучшая идея, учитывая стрессовое состояние Кристофа. Она нашла в буфете какой-то успокоительный травяной чай и вернулась в гостиную спросить, не лучше ли будет заварить его. Увидев, что Кристоф уткнулся в телефон, она не сразу поняла, что происходит. Но когда он поднял голову с выражением виноватого испуга – спалился! – она растерялась. Значит, он видит, что она на него смотрит.

– Ты меня видишь?

– Нет. Ну, то есть, вижу какие-то очертания.

Но тут он совершил роковую ошибку: вгляделся в лицо Клер, чтобы понять, поверила она или нет. И осознал свой промах, когда она, изменившись в лице, спросила ледяным тоном:

– И давно ты видишь?

– Сегодня с утра немного получше, но не то чтобы сильно…

– Ты меня обманул? Ты притворялся больным?

Она подошла к нему, отшвырнула картонный стаканчик с чаем и стукнула его кулаком в плечо. Она пыталась кричать, но голос звучал глухо.

– Так ты болен или нет? Что с тобой? Я с ума схожу от беспокойства, а ты притворяешься слепым? ЗАЧЕМ?

– Уж не тебе меня попрекать ложью, – само собой вырвалось у Кристофа.

Он сразу осекся. Не надо больше ничего говорить. Слишком рано, он еще не готов. Но Клер была не такой, как он. Она стояла перед ним с вызывающим видом, скрестив на груди руки.

– А почему нет? Что это значит?

Кристоф был готов на все, чтобы прекратить этот разговор, пока он не зашел слишком далеко.

– Ничего. Я… Мне очень жаль. Просто растерялся. Мне плохо. Надо было тебе сказать, что наметилось какое-то улучшение.

Он чуть ли не просил прощения. Плевать на гордость и всякое самолюбие. Он любит ее и не хочет потерять. Вот и все.

Казалось, она успокаивается. Несколько долгих, очень долгих секунд они смотрели друг на друга. Она стояла, он сидел, глядя на нее снизу вверх. Этот разговор больше не повторится никогда, решил Кристоф. Он никогда не скажет ей, что знает. Слишком опасно. Слишком многое можно потерять. Лучше иметь хотя бы часть Клер, чем не иметь ее вовсе. Он станет притворяться. Постарается понять. А потом снова соблазнит ее, и все вернется на круги своя. Но подрагивающие ноздри Клер явно намекали на другой путь.

– Что происходит, Кристоф? Что с тобой?

– Ничего. У меня… ну ты знаешь, у меня выгорание. Я все это прекращу, и все наладится, – он совершенно не понимал, что хочет этим сказать, просто выбрасывал в воздух вереницу бессодержательных слов. – Я все брошу, и у нас опять будет время друг для друга.

Она засмеялась жестоким смехом, но глаза ее налились слезами.

– Ну да, конечно. Все как ты мне говорил в начале года. С меня довольно. – На лице ее было странное выражение, как будто она осознавала вещи, проговаривая их. – Хочешь, я тебе скажу? Я устала от этой гребаной жизни. Да, вот именно. Меня задолбала наша жизнь. – Она сделала рукой широкий жест, словно охватывающий телевизор, диван, да и самого Кристофа.

– Блин… – пробормотал он. – Я годами пашу как проклятый только для того, чтобы обеспечить тебе жизнь, какую ты хотела. Какую мы хотели, – уточнил он, увидев оскорбленное лицо Клер.

Она шагнула к нему и ударила ногой прямо под дых. Боль доставила ему чуть ли не облегчение.

– Ты издеваешься? Ты за кого меня принимаешь? За бабу, которая только и ждет, чтобы мужик ее содержал? Ты что, в самом деле считаешь, что для меня важнее всего обзавестись большой квартирой? Ты меня вообще не знаешь?

Он хотел было что-то возразить, но она жестом остановила его.

– Я всегда тебе говорила: мне наплевать, что мы без гроша. Наплевать, что я пашу за двоих. Покуда ты был… Ну… раньше ты был крутой. Ты был бедный, мы ели равиоли из коробки на нашем старом раздолбанном диване, но нам было плевать. Ты был такой чудный, заботливый, увлеченный. А потом ТЫ решил стать успешным. – Она зашагала взад-вперед по гостиной. – ТЫ решил, что зарабатывать деньги важнее всего. Ты стал именно тем, что мы ненавидели.

– Перестань… – взмолился он, обхватив голову руками. – Ты несправедлива. Я сделал этот выбор, когда ты забеременела Хлоей. Ты хотела второго ребенка, и я хотел, вернее, я хотел всего, что может сделать тебя счастливой. Не я главный злодей в этой истории. Я взял на себя ответственность, чтобы разгрузить тебя. Если бы я этого не сделал, ты бы от меня ушла много лет назад.

Она застыла на месте, глядя на него, и произнесла:

– Так вот, ты мне больше нравился тридцатилетним птенцом, чем сорокалетним нытиком.

Фраза прозвучала как реплика в спектакле. Отрепетированная. Наверняка ей случалось произносить ее раньше, Кристоф не сомневался. Подружкам, точно. Небось несколько месяцев им твердила: “Знаете, Кристоф мне больше нравился тридцатилетним птенцом, чем сорокалетним нытиком”. Но она лукавила. Подменяла роли. Вовсе не он пустил псу под хвост их договор о взаимном доверии.

– Если так, почему ты мне раньше ничего не говорила, а?

Казалось, этот вопрос застиг ее врасплох. Она опустила руки и рухнула на диван рядом с ним. Кристоф облегченно вздохнул. Она села, она пока по-прежнему здесь, с ним. Она не уходит. Смотрит на погашенный экран телевизора перед ними. И он может наконец спокойно рассматривать ее профиль.

– Потому что… – Она провела рукой по глазам, потом продолжила: – Сначала ты выглядел таким возбужденным, когда сменил работу. Ну и потом, то, как обошелся с тобой Луи в Vox, это был такой ужас… Я радовалась, что ты так здорово справился. Начал все сначала. А потом все постепенно пошло хуже и хуже. – Она замолчала. Повисла мучительная пауза. Левым указательным пальцем она скребла покрытый красным лаком ноготь большого, по-прежнему устремив взгляд в пустоту. – Работы у тебя становилось все больше и больше. Мы все реже и реже виделись, но я по-прежнему говорила себе, что это временно, это переходный период. Что скоро все образуется. И потом, было столько всяких дел… Дети, быт… Я решила, пусть идет, как идет. А ты как будто вообще ничего не замечал. Казалось, тебя не напрягает, что мы больше почти не видимся. И тогда… я разочаровалась. И обиделась. А потом, примерно год-полтора назад, решила, что мне осточертело. – Она опустила глаза и стала яростно сдирать трескающийся лак. – Что у меня тоже есть своя жизнь, хоть и не похоже, чтобы ты хотел ее со мной разделить.

Кристоф помертвел. Всего за одну минуту диван стал втрое длиннее и движущаяся камера отдалила его от Клер. Она говорила так, словно их семья умерла. И они оба об этом знали. Как же так? А она продолжала:

– Мы стареем. Я не хотела превращаться в желчную старуху. Мне хотелось пожить еще. Еще раз, еще немножко. – Она вытерла слезу со щеки. – Ну и несколько месяцев назад я завела роман.

Кристоф до последнего надеялся, что она скажет “я пошла к психотерапевту”, “села на диету без глютена”, “подсела на крэк” или что угодно еще. Что она будет яростно отрицать, если он ее уличит. Она не должна ему это рассказывать. Она должна хотеть спасти их семью. Но она, сидя сгорбившись на диване, на их сраном белом диване, без всякого труда признавалась в том, что ее трахает другой, и выглядела так, словно уже давным-давно ушла от него. Он сжал кулаки и прошептал:

– Замолчи, бля… Замолчи, умоляю.

Она изумленно повернулась к нему, и несколько секунд они в молчании смотрели друг на друга; потом она нахмурилась:

– Ты знал?

– Забудем. Не будем об этом говорить. Никогда не будем. Обещай мне.

Но тело Клер внезапно напряглось, он словно воочию видел каждый ее мускул и связку. Она резко встала:

– Ты ЗНАЛ? И ничего не сказал? Сраный сукин сын!! – заорала она, поднимая руку, а потом изо всех сил влепила ему три пощечины.

От внезапной боли, огнем обжегшей щеки, он остолбенел, а одновременно почувствовал, как где-то внутри, в темных недрах яичек, рождается почти неодолимое желание швырнуть ее на пол и трахнуть. Он хотел ее, как не хотел уже долгие месяцы. Ему стоило огромных усилий сдержаться.

– Ты знал и продолжал себя вести как ни в чем не бывало??? Да елки зеленые, Кристоф, если бы ты меня любил, ты бы на меня наорал, надавал бы мне по морде. Ты бы с ума спятил! Блин… Будь ты мужиком с яйцами хоть раз в жизни!

Он был оглушен. Он не хотел ее бить. Он хотел, чтобы она его обняла.

– Ой-ёй-ёй… Да, я это сказала. Сказала “мужик с яйцами”. Сказала “тресни меня”. Да, это сексизм. Но мне это нужно. Нужна твоя реакция. Последний раз ты вел себя как мужик – когда это было? Восемь лет назад? Когда ушел из Vox, защищая Марианну. Но я хочу, чтобы ты и ради меня сделал что-нибудь такое! – Голос у нее сорвался, и она с рыданиями упала на пол. – Меня задолбало быть твоей консультанткой по профориентации. Я хочу, чтобы кто-то мчался через весь Париж, только чтобы тайком повидаться со мной на десять минут в подъезде. Хочу, чтобы кто-то меня преследовал, потому что не может и мысли допустить, чтобы меня коснулся другой. Хочу, чтобы кто-то чахнул по мне. А не… А не труса, который согласен на все, лишь бы не трогали его жалкую уютную жизнь. Убедиться, что работа и интернет тебя волнуют больше, чем я, уже унизительно, но ты представить не можешь, каково мне сейчас. Ты докатился до того, что готов принять мою измену.

Он встал, сел на пол и прижался к ней. Он ощущал ее запах, ее волосы, ему казалось, что если он сию минуту ее не трахнет, то сдохнет на месте.

– Ты ошибаешься. Все потому, что я люблю тебя.

– Нет. Это не любовь, это трусость. Ты превратился в труса. Готового на любые компромиссы. Как на работе, где ты согласен терпеть хрен знает что от своих гондонов начальников, лишь бы сохранить пост главреда.

– Клер… – взмолился он плачущим голосом. – Ведь я вчера ничего не видел именно потому, что был в шоке. Ты… Ты понятия не имеешь, насколько я тебя люблю. Ты так и не поняла. Я так боюсь тебя потерять, я не могу жить без тебя, да, я готов быть трусом, лишь бы тебя удержать. Правда – вот она. Я говно, но только потому, что не могу представить себя без тебя. Я не могу рисковать потерять тебя. Даже если придется мучиться, представляя тебя с другим. И да, мне хочется надавать тебе по щекам. Мне даже очень хочется тебя трахнуть прямо здесь и сейчас. Но если я это сделаю, ты уйдешь.

Она повернула к нему заплаканное лицо.

– Если бы ты меня так любил, ты возвращался бы вечерами пораньше, потому что подыхал бы от желания меня видеть. Но твоей любви довольно уверенности, что меня можно увидеть. Тебе нужно не проводить со мной время, а просто знать, что я тут, на случай, если вдруг.

Он сжал ее в объятиях. Она вырывалась, но он держал крепко. А потом почувствовал, как на него наваливается бремя усталости, гася сексуальные позывы. Помолчав несколько минут, он спросил:

– Тогда почему ты от меня не ушла, а? Только не говори про детей, я запрещаю.

– Потому что… Потому что я привязалась к тебе. Потому что… потому что мы команда. Партнеры.

– Ты его любишь?

Он не видел ее лица, но заметил, что она на миг задержала дыхание перед тем, как ответить:

– Я буду с тобой откровенна. Не знаю. Не знаю, люблю я его или попросту люблю то, что он меня любит.

Он снова сжал ее, но на сей раз не затем, чтобы ее утешить, а чтобы опереться на нее.

– Что делать будем?

– Не знаю. Скоро дети из школы придут.

– Надо нам было раньше поговорить. Намного раньше.

Они посидели молча, и в конце концов Кристоф спросил:

– Хочешь, я спущусь к китайцу, куплю чего-нибудь поесть на вечер?

Она пожала плечами:

– Можно. – Отстранилась от него, вытерла пальцами веки. – Надо еще лампочку купить в плафон на кухне.

– Заодно докуплю еще продуктов в супермаркете. Что-то еще нужно?

Она отозвалась с безнадежной улыбкой:

– Большой вопрос… – и добавила: – Вообще-то знаешь, этого маловато.

Он грустно посмотрел на нее:

– Знаю. Но в магазин-то все равно ходить надо. Так почему бы не сейчас.

Всякие микробы, штаммы, бактерии опасны. Отец, конечно, не зря предостерегал Поля, но, наверно, недостаточно упорно ему внушал, что обычное пищевое отравление может порой поломать всю жизнь.

Нэмы, заказанные в тот вечер на сайте alloresto, часов в десять вечера решили учинить эпическую битву с пищеварительной системой Поля, притом что китайская лапша с наполнителем вела себя по отношению к Софии вполне дружелюбно. А вечер этот – подобно всем вечерам с тех пор, как они официально были вместе, – так хорошо начинался. Они смотрели друг на друга не отрываясь, ослепленные своей любовью, а потом идиотски хихикали, стесняясь собственной глупости. Поль утешался тем, что никто не видит этих сцен: их слащавость шла в сравнение разве что со счастьем, какое он испытывал.

Громкое бурчание в животе почти не мешало их уединению – до тех пор, пока Поль не ринулся в туалет.

С этого момента вечер пошел наперекосяк. Туалет находился рядом со спальней, и Поль умолил Софию лечь спать на диване, подальше от разнообразных звуков, которыми сопровождалось мучительное исторжение зловредных нэмов. Она пыталась спорить, ее любовь вполне способна была устоять перед мощным поносом, но ей не хотелось еще больше смущать Поля. Она подумала, не поехать ли ночевать домой, но решила не бросать больного в одиночестве. Панический приступ может накрыть его в любую минуту, и ей лучше оставаться поблизости.

Перевернув вверх дном аптечку – вернее, служивший аптечкой полиэтиленовый мешок – в поисках пакетика смекты, она развела его в стакане воды и заставила Поля проглотить; потом уложила его в постель, подоткнула одеяло и, перебравшись в гостиную, удобно устроилась на диване с большим одеялом и подушкой. Но не успела лечь, как поняла, что спать ей уже не хочется. А хочется посмотреть телевизор, какую-нибудь тупую передачу, как когда она еще жила дома и проводила вечера в одиночестве. Поль терпеть не мог любые передачи, все эти ток-шоу, всё, что он считал вырождением телевидения и абсурдом, обреченным на исчезновение в эру сериалов HBO. Кстати, именно поэтому он не видел никакой необходимости в покупке телевизора. Сегодня вечер вторника, если повезет, она может наткнуться на передачу про релукинг (в широком смысле, поскольку канал М6 решил, что можно с равным успехом делать релук и своего жилья, и своей задницы) или, еще того лучше, на какую-нибудь политическую передачу на France-2, она ее убаюкает. Она отбросила одеяло, встала и взяла компьютер Поля, стоявший на столе. Ноги на полу мерзли. Она поскорей уселась обратно на диван с компом на коленях. Страшновато: вдруг она что-нибудь сломает в этой машине? Для нее оставалось загадкой, что Поль целыми днями с ним делал, но она подозревала, что он поставил кучу настроек, в которых она ничего не понимает и может их сбить. Экран был в спящем режиме и включился, едва она коснулась тачпада. Она поискала иконку интернета и кликнула на нее. Браузер открылся на какой-то неизвестной странице. Она робко набрала Google в строке поиска и оказалась наконец в привычной среде. Через несколько минут появилось окно с прямой трансляцией канала. Какие-то мужчины переругивались, сидя за необъятным круглым столом, а ведущий в очках воздевал руки и пытался их утихомирить: “Господа, господа, давайте дадим ответить статс-секретарю”. София устроилась в углу дивана и натянула одеяло до подбородка. От Поля не доносилось ни звука. Уснул, наверно. Через полчаса, конечно, проснется в панике, и она услышит, как он несется в туалет. Бедняга… но побыть немножко одной тоже совсем не плохо.

В начале их с Полем связи она могла поклясться только в одном: недели через три у него это пройдет. Поль был не красавец и даже откровенный жирдяй, а общих интересов у них почти не просматривалось. Вообще-то первый раз она с ним переспала, когда напилась. Дошла до той степени опьянения, в свете которой его попытки кадриться представали милыми и трогательными; эта его манера заявлять, несмотря на полноту, – я, мол, знаю, ты не сможешь устоять… В итоге вышло ужасно глупо: хватило некоторого количества водки и его фразы “ты со мной переспишь и поймешь, что это гениально”, и она уступила, отчасти из любопытства, отчасти потому, что самоуверенность придавала ему сексуального обаяния. А потом… А потом оказалось, что Поль только с виду толстый мудак, а на деле страшно уязвим. Как подросток. Она поняла, что он в нее влюблен, куда раньше, чем он сам это осознал. Он влюбился, как влюбляются только подростки. И она влюбилась сама. Он ее слегка завораживал. Но окончательно чувства Софии созрели из-за этой козы Марианны. Эту белобрысую куклу – что может быть безвкуснее блондинок? – она возненавидела сразу, как только Поль про нее рассказал. Ок, они друзья, но что это значит? В глубине души она знала, что Поль сроду не отказался бы перепихнуться с такой девицей, как Марианна. Значит, они дружат только потому, что Марианна считает, будто Поль для нее недостаточно хорош? Ну и сучка! От этой девки ее с самого начала тошнило. Эдакая дешевая романтическая героиня. Привет, я голубоглазая блондинка, я вся из себя хрупкая и нежная.

Но София готова была абстрагироваться от Марианны – вплоть до того самого вечера, когда та позволила себе вмешаться в их отношения и попыталась их разорвать. Может, она и не хотела Поля, но явно не могла перенести, что он связался с другой девушкой. В этот день София решила, 1) что сроду не встречала большего ничтожества, чем Марианна; 2) что будет ненавидеть ее всю жизнь; 3) что не позволит ей встать между нею и Полем; 4) что поскольку половинка Поля – это она, София, то Марианне пора отвалить. В этот день она поняла, что влюблена. Или, по крайней мере, что влюбилась.

Объяснить Полю, что Марианна – явно шизанутая и от нее надо держаться подальше, оказалось на удивление легко. Он сам страшно злился на Марианну и заявил, что больше не желает с ней разговаривать. Соперница исчезла с их любовного горизонта, и с тех пор они жили в совершенном счастье.

Она уже засыпала, как вдруг ее разбудило какое-то бряканье. Взглянув на дисплей компа и увидев новое окно: “Марианна: ты тут?”, она протерла глаза, села и кликнула на него. Окно увеличилось, и перед ней развернулся весь разговор. Переписка Марианны и Поля. Она стала читать и почувствовала, что ее бьет озноб. Похоже на долгое выяснение отношений, причем вовсе не Марианна норовила помириться с Полем, а скорее наоборот. Марианна казалась взвинченной и печальной, а Поль пытался ее утешать.

Ты гениальная баба, ты же знаешь. Кончай свой цирк. Просто ты немножко чокнутая. То есть, я имею в виду, совершенно стебанутая.

София перечитала эту фразу несколько раз. Гениальная. Но… Потом они объяснялись друг другу в вечной дружбе. Если бы в эту минуту кто-нибудь ей сказал, что Поль – серийный убийца и его уже пять лет разыскивает Интерпол, она бы испытала не больший шок. Мало того, при мысли, что он спит в соседней комнате, она почти испугалась.

И даже не скажешь, что он ее предал. Просто ей казалось, что до сих пор она его совсем не знала. Она-то ему доверилась – даже про отца своего рассказала, блин! – а он… Он манипулировал ею в свое удовольствие, высмеивал ее. У него хватало наглости говорить ей, что любит, и при этом, похоже, непрерывно врать. Этот “чат” оказался укромным чуланом, который она обнаружила в квартире, пресловутым шкафом в доме рогоносца, тайной комнатой Синей Бороды. Темным углом, где он прятал не только свои секреты, но и свою истинную натуру психопата.

Она свернулась клубком на диване. Что делать? Забрать свои вещи и бежать без оглядки из этой квартиры? Вернуться в спальню и швырнуть ему в лицо всю его низость? Оба выхода казались слишком мелкими по сравнению с бушевавшим в ее душе цунами. Она по горло сыта мужиками, которые всегда сумеют выкрутиться. Ну обругает она его, и что? Как будто раньше с Полем такого не случалось. Она закатит сцену, пошлет его подальше, и? Ему же на нее насрать… Недели не пройдет, подберет себе в койку другую дурочку и опять будет на коне. Ну нет. Она не позволит ему выкрутиться. Пускай помучится. Пускай почувствует, что его уничтожили, как ее саму. Что его предали. Ударили ножом в спину. Ей вспомнился постер, висевший у нее в комнате в лицее. Репродукция “Юдифи и Олоферна” Климта. Юдифь соблазнила Олоферна и, дождавшись удобного момента, обезглавила его и спасла свой народ. Она станет Юдифью. Хоть раз в своей любовной жизни перестанет быть послушной и все понимающей. Она отомстит. Оставалось найти способ, но она не сомневалась, что случай скоро представится.

 

#эпилог

<Поль > давненько мы все втроем не собирались

< Марианна > как в старые добрые времена, каждый валяется дома с компом. Но, честно говоря, мне кажется, надо шифровать наши разговоры. Вы не представляете, какая идет слежка за всей перепиской.

< Кристоф > да, Марианна. Безусловно. Мы стоим первым номером в списке АНБ.

< Поль > во всяком случае, я рад, что ты в итоге не слепец, уж очень это было бы хреново. Не были бы мы френдами

< Кристоф > как трогательно, вот и выяснилось, от чего зависит наша дружба…

< Поль > раз уж мы заговорили о разбитой дружбе, я нашел выход с Penissimo. Попросил Софию принять эстафету у Марианны

< Марианна > вот как?

< Кристоф > и она согласилась?

< Поль > ага. Страшно была довольна, что я ей все рассказал. Я хочу, чтобы у нас были здоровые отношения. Чтобы на доверии. И да, Марианна, это значит, что у нас все очень серьезно. Думаем вместе открыть кафе. Или кулинарию. Или кондитерскую

< Марианна > а когда лабрадора собираетесь заводить?

< Поль > сучка

< Марианна > Кристоф, ты когда на работу выходишь?

< Кристоф > через пару дней. Две недели не ходил, не знаю, в каком виде найду сайт. Да и место свое тоже.

< Марианна > да уж… Мне с тобой надо поговорить про мою статью.

< Кристоф > ты дописала?

< Марианна > да, просто есть небольшая проблемка. Я тебе объясню.

< Кристоф > не трудись. У меня проблем и так выше крыши.

< Марианна > по-моему, в последнее время с проблемами стало полегче. Вроде бы мы выползаем из этой кучи дерьма. Стараемся наладить нашу жизнь. Лишнее тому свидетельство – Поль стал сексуально активен.

< Поль > не то чтобы мне вас не хватало, честно говоря

< Марианна > я вот решила разобраться со своими траблами. Предложила бывшему научному руководителю собрать конференцию про язык и идентичность в цифровую эпоху. И потом, кое-куда хожу с Леони.

< Поль > БЛИН, ну это отстой. Ей же всего 4 года

< Марианна > у меня от твоего кретинизма буквы с клавы осыпаются. Я нас с ней записала во всякие кружки, приучаться к другим людям. Она в восторге.

< Кристоф > а Оливье?

< Марианна > обещал, что сколько-то месяцев не будет ее знакомить со своей лахудрой. За это время вернется на здоровую гомосексуальную стезю, не сомневаюсь. Так что все к лучшему.

Прочитав сообщение Марианны, Кристоф вслух произнес “угу”. “Все к лучшему”, при том что его собственная семья по-прежнему на грани развала, а ситуация на работе ничуть не стабильнее, – это все-таки некоторое преувеличение.

Он поправил подушку у подлокотника дивана, этого чертова белого дивана; насколько же удобнее была их коричневая рухлядь. Выйдя из больницы, он все ночи проводил на нем. Клер считала, что так “здоровее”. Ее “здоровее” не принимало в расчет того факта, что просыпаться, приклеившись рукой к кожаной обивке, входит в топ-10 самых неприятных ощущений на свете. В том же “более здоровом” духе она сегодня вечером ушла из дому и не сказала куда. Он понял, что вопросов лучше не задавать. Он даже не знал, готова ли она дать им еще один шанс. В ответ на его робкие попытки что-то выяснить она только трясла головой и повторяла: “Я не знаю, на каком я свете, мне нужно время и пространство”. Ворочаясь на диване, он надеялся, что ей одной в двуспальной кровати “пространства” хватает. Что до работы, то он хотел вернуться, оценить ситуацию и тогда уже решать, что делать дальше. То есть он, с присущим ему умением никогда не рубить сплеча, говорил себе это вплоть до недавнего вечера, когда Марианна прислала ему мейл, хотя они в это время общались в чате; это всегда было дурным знаком. В письмо она вложила текст своего расследования о Big Data. Блестящая статья. Марианна начинала с частного случая, с падения дочки и ее сломанной руки, а потом рассказывала, как постепенно разбиралась с Big Data. Он совершенно не понимал, в чем состоит пресловутая “проблемка”. И спросил ее по мейлу. Она ответила:

Вообще-то, когда я наводила справки о Dataxiom, то обнаружила, что Infos числится в списке новых клиентов этой конторы. Попросила старых приятелей Поля, хакеров, немножко покопаться в вашем сайте. Они обнаружили кучу жучков; на каждой странице Infos установлены куки, они встраиваются в браузер и регистрируют личные данные пользователей, причем такие, которые абсолютно для этого не предназначены. Вы не только не предупреждаете посетителей сайта, хотя обязаны, но и собираете слишком большой объем данных. При помощи Dataxiom, сопоставляющей файлы, вы вычисляете каждого, кто зашел на ваш сайт. И загоняете эту информацию рекламодателям, чтобы реклама была более адресной.

Но самая большая проблема в том, что среди партнеров Dataxiom есть политические партии. Поскольку вы новостной сайт, собранные вами данные о посетителях позволяют, помимо прочего, выяснить политические взгляды пользователей. Так что в зависимости от того, какие статьи человек у вас читает, Dataxiom может определить, отнести ли его к определенной левой или правой партии. Я плохо понимаю, как обойти это в статье, но мне не хочется разоблачать практики Infos на самом Infos. Думаю, однако, что это может представлять интерес для других изданий. Короче, если из-за этого ты окажешься в дерьме, я пока помолчу. В свое время ты ради меня пожертвовал Vox’ом. Так что я вполне могу придержать статью, если тебе так будет лучше.

Кристофу показалось, что глаза у него вылезают из орбит. Он сел, взял компьютер, лежавший на коленях (от идеи предохранять свои сперматозоиды он отказался сто лет назад), и переставил на журнальный столик; надо было перевести дух.

Я по уши в дерьме, была его первая мысль. За ней почти сразу пришла другая – я в океане дерьма. Ему не было нужды спрашивать Марианну, уверена ли она в том, что говорит. Во-первых, психоригидные люди вроде нее имеют то преимущество, что все по десять раз перепроверяют, а во-вторых, его это ни капли не удивило. Больше того, он готов был спалить свой компьютер, если выяснится, что идея подписать договор с Dataxiom исходила не от Луи с Паломой. Это повышало расценки на рекламу на сайте. Чем реклама более адресная, тем она дороже.

Но есть и положительный момент, подумал Кристоф: теперь ему уже не надо задаваться вопросом, что делать. Тирада Клер насчет его трусости, которую он считал совершенно незаслуженной применительно к семье, была вполне справедлива в том, что касалось его поведения в Infos в последнее время. Он должен был орать, ругаться, грозить уволиться, еще когда разразился скандал с накруткой посещаемости. Он этого не сделал – помимо прочего, чтобы сохранить жизнь, которую выстроили они с Клер и которой она его теперь попрекала, не замечая всей иронии ситуации. Он согласился со всем, что прежде ненавидел. Согласился с присутствием Паломы. Но теперь ему не отвертеться.

Он взял статью Марианны и начал править.

Два часа спустя, получив от нее седьмое письмо с вопросом, не злится ли он, он отослал ей “новый вариант, я позволил себе добавить туда несколько важных моментов, если ты не против, завтра выкладываю его на главной странице Infos”. Открыв документ, она увидела заголовок, и глаза у нее полезли на лоб:

На этом сайте мы воруем ваши данные

Все проведенное ею расследование осталось неизменным, но в начале и в конце он добавил разъяснения, как Infos и Dataxiom обращаются с данными пользователей.

Пока вы читаете эту статью, в ваш браузер встраивается жучок. Когда вы уйдете с сайта, он будет отслеживать все ваши действия, каждый сайт, который вы посетите; затем эти сведения совместятся с данными вашего банка, с данными, почерпнутыми с ваших карт постоянного покупателя, со всеми следами, которые вы оставили в сети и в офлайне.

Она написала:

Ты уверен? Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? И в том, что они по-любому сотрут твою статью, как только ее увидят?

Он ответил:

Не волнуйся, я ее выложу на зеркале сайта. И да, я знаю, что делаю. Хоть раз в жизни. В любом случае хуже быть уже не может.

Месяц спустя Поль вполне готов был присоединиться к этому утверждению. Хуже быть не может. Кристофа увольняли с работы за серьезную провинность. Он снискал уважение всех сетевых журналистов Франции, но Поль плохо понимал, на что годится это уважение. Даже задницу не подотрешь. Но по-настоящему Поля тревожило другое: от Софии уже три дня не было никаких вестей. Сперва он думал, что с ней что-то случилось. Уже собирался обзванивать больницы, но вдруг обнаружил, что она по-прежнему выкладывает в сеть свои фотки. То она опробует новый маникюр, то выходит от парикмахера, то поглощает блинчики с подружками. И не отвечает ни на звонки, ни на эсэмэски, ни на мейлы Поля. Он ничего не понимал. Только один раз, видимо устав от его преследований, она прислала короткое “для меня ты умер, ублюдок, ненавижу”. Он спросил у Марианны, что он опять такое натворил, но она вполне искренне не понимала, в чем дело.

Он лежал на кровати и без особого успеха пытался дрочить. На компе половину экрана занимал порноролик с какой-то азиаткой и тремя чернокожими, а другую половину – твиттер Софии. Он попытался сосредоточиться на постанываниях азиатки, но в каком-то уголке мозга все равно вертелся вопрос – почему? Раз в жизни он был классным с девицей, делал все, как надо, выкладывался, был влюбленным, и милым, и заботливым, а эта шлюшка вдруг – раз, и его не переваривает? Без всяких объяснений?

На звонок в дверь он сначала не обратил внимания. Одной рукой держа себя за член, другой он пытался писать на стене Софии в Фейсбуке. Пустая затея, ведь она удалила его из друзей и забанила. В дверь позвонили снова, уже настойчивее. Он пришел в себя. Наверняка это она. Он встал, натянул штаны и пошел открывать.

Когда один из трех стоящих перед ним мужчин вытащил заламинированное удостоверение со словами: “Полиция, мы пришли произвести обыск в вашей квартире”, он вспомнил фразу Кристофа: “Хуже быть уже не может”. Он был совершенно ошарашен.

– Позвольте войти, месье.

Он, как дурак, отступил назад, пропуская их, и смотрел, как трое мужиков, двое в кожаных куртках и один в парке, осматривают его гостиную. И только потом начал как-то реагировать.

– Да едрить вашу мамашу, вы кто? Какого хрена вы ко мне приперлись?

Один из так называемых полицейских протянул ему пачку бумаг:

– Обыск.

Четвертый, возникший неизвестно откуда и облаченный в черный плащ, подошел к нему:

– Вам знакомо название PenisInc?

Поль почувствовал, как кровь застыла в жилах. И выговорил:

– Нет.

Мужчина возвел глаза к небу со смертельно усталым видом:

– Нет, вы послушайте этого комика. Перестаньте валять дурака хоть на минуту. Если мы здесь, значит, нам все известно. Так что избавьте нас и себя от этого цирка.

Поль сосредоточенно думал: “Молчать, не кивать, ничем себя не выдать”.

– У вас есть ордер на обыск? – спросил он с наигранной решительностью.

Мужик в парке повернулся к Кожаной куртке № 1:

– Так, гони мои двадцать евро, я же говорил.

– Блин, – проворчал первый коп, шаря по карманам джинсов.

– Я же сказал, все просто, в восьмидесяти процентах случаев они считают, что попали в американский сериал.

Черный плащ с улыбкой объяснил Полю:

– Ордера на обыск существуют в Соединенных Штатах. Во Франции их нет. А вы все тем не менее их требуете.

– Ой, мы, кажется, помешали месье, скажите пожалуйста! – весело воскликнула Кожаная куртка № 2, войдя в гостиную с открытым ноутбуком Поля в руках; азиатку как раз имели с двух концов. Все дружно захихикали.

– А я нашел кое-что получше. Бухгалтерскую книгу.

Поль повернул голову. Мужик в парке рылся в папках на его столе и размахивал тетрадью, в которой Поль – какой же я долбодятел, подумал он, – старательно записывал все финансовые операции, связанные с PenisInc.

Полицейский в плаще приказал:

– Ок, изымаем. Комп тоже. И бумаги из банка не забудьте.

– Ага, я нашел договор на брюссельский счет.

Потом он обернулся к Полю:

– Давайте не будем попусту терять время, есть здесь еще что-нибудь, что забрать?

Поль не шевельнулся.

– А! Я нашел наличку! – воскликнул Парка, поднимая коробку из-под печенья, где Поль держал свою заначку.

– Э-э… Можно узнать, в чем меня обвиняют?

– Ни в чем. Вас подозревают в уклонении от уплаты налогов и в интернет-мошенничестве.

Поль чуть было не закричал, что его метод удлинения пениса – не мошенничество, ведь он работает, но сдержался.

– Подпишите, пожалуйста, протокол обыска.

Коп протянул ему бумаги и шариковую ручку. Но Поль ударился в амбицию. Вот, он нашел решение, сейчас он все это прекратит.

– Нет. Я отказываюсь.

Коп пожал плечами:

– Нико, с тебя еще пятнадцать евро.

Поль увидел, как он что-то помечает на листках.

– Вы что делаете?

– Как что, пишу, что вы отказались подписать.

– И?..

– И все. Теперь это значится в протоколе. Нет-нет, забрать ваши вещи это не помешает.

Марианна варила себе макароны на обед, когда в дверь постучали. Она пошла открывать и в изумлении застыла на пороге.

Перед ней был Поль.

Он пробормотал “прости меня” и разревелся на слове “меня”. Она обняла его, рыдающего, и втащила в квартиру.

– Позвони Кристофу, – всхлипнул он.

Одной рукой по-прежнему обнимая Поля за шею, другой она достала из кармана толстовки телефон и сказала Кристофу, чтобы волок свою задницу к ней, причем срочно.

Кристоф приехал через двадцать минут.

Марианна указала ему подбородком на Поля, скрючившегося на полу у самого дивана. Кристоф развел руками – ничего не понимаю.

– Сама не знаю, – ответила Марианна, – он ничего не сказал. Пришел, разревелся и вот уже минут пятнадцать валяется тут в полной прострации.

Поль поднял голову и посмотрел на них. Вернее, живой труп Поля словно привстал из гроба, где разлагался уже не первый год.

– Я… Я… Блин, простите…

Марианна с Кристофом уселись на пол рядом с ним.

– Вот… – Поль вздохнул. – Блин… вы меня возненавидите…

Марианна и Кристоф обменялись встревоженным взглядом. Поль, не отрываясь, глядел на свои ботинки и раскачивался взад-вперед.

– Сегодня утром ко мне заявились копы. Из-за PenisInc.

– О нет, – выдохнула Марианна.

– Да. Вынесли комп, бумаги из брюссельского банка и… мою бухгалтерскую книгу.

Кристоф схватил Поля за руку.

– Соберись и объясни все по порядку. Зачем они приходили?

– С обыском. Им уже все было известно. Они точно знали, что искать. Я влип.

– Поль, ответь, где упомянуто мое имя.

– Ну… В бухгалтерской книге я записал все суммы, которые тебе давал, и те бабки, что отдал Кристофу, в самом начале.

– С фамилиями? – уточнил Кристоф.

– Да.

Марианна повалилась на пол, навзничь.

Несмотря на полную тишину, которую нарушал только шум дождя, бившегося в шаткие окна гостиной, Кристоф поднял обе руки:

– Так, спокойствие. Без паники. Надо найти адвоката. Я знаю одного приятеля Клер, он может нам помочь. По-моему, мы ничем особо не рискуем, кроме налоговой проверки.

– И что это значит? – спросила Марианна, разглядывая трещину на потолке.

– Ну… Придется возместить не задекларированные в налоговой деньги и, наверно, штраф заплатить…

– Ок, то есть возмещать будем ближайшие лет тридцать. Нам крышка.

– По-моему, меня посадят, – сказал Поль.

После консультации по видеосвязи с адвокатом Кристоф спустился в бакалею и купил две бутылки рома. По его мнению, это была единственно адекватная реакция. Он предупредил Клер, что, скорее всего, вернется поздно. Она прислала эсэмэску, спросила, где он. Надо же, все-таки еще немножко интересуется его делами. Он снова, как и каждый день, повторил себе, что если бы ей суждено было от него уйти, она бы уже ушла.

Следующие три часа они провели за методичным распитием бутылок, чокаясь за все, что только можно.

Было еще не очень поздно, около десяти вечера, но если бы кто-то посторонний увидел, как они втроем валяются в гостиной – расхристанная Марианна на раскладном диване, а Поль и Кристоф просто на полу, среди разбросанных стаканов и чипсов, – он бы решил, что на дворе четыре часа утра.

– Будь лапочкой, потрудись дойти до туалета и блюй там, – попросила Марианна мутным голосом.

А потом стала декламировать стихи – как делала за последний час каждые десять минут:

Юность моя не была ли однажды ласковой, героической, сказочной, – на золотых страницах о ней бы писать, – о избыток удачи! Каким преступленьем, какою ошибкой заслужил я теперь эту слабость? Вы, утверждающие, что звери рыдают в печали, что больные предаются отчаянью, что мертвые видят недобрые сны, – попробуйте рассказать о моем паденье, рассказать о моих сновиденьях! А сам я теперь изъясняюсь не лучше последнего нищего с его бесконечными Pater и Ave Maria . Разучился я говорить! Однако сегодня мне верится, что завершилась повесть об аде. Это был настоящий ад, древний ад, тот, чьи двери отверз сын человеческий. Все в той же пустыне, все в той же ночи, всегда просыпается взор мой усталый при свете серебристой звезды, появленье которой совсем не волнует Властителей жизни, трех древних волхвов, – сердце, разум и душу. Когда же – через горы и через пески – мы пойдем приветствовать рождение мудрости новой, новый труд приветствовать, бегство тиранов и демонов злых, и конец суеверья; когда же – впервые! – мы будем праздновать Рождество на земле? Шествие народов! Песня небес!

Она выдержала мелодраматическую паузу и прошептала:

Рабы, не будем проклинать жизнь! [17]

– Офигенная какая штука, – пробормотал Поль.

– Ну так. Это Рембо. После этого он перестал писать и уехал.

– А… Только я что-то не догоняю. Это что значит?

Марианна сделала рукой какой-то малопонятный жест:

– Это значит, что я поступлю, как он. Завяжу с интернетом.

– И что делать будешь?

– Что-нибудь настоящее. Вроде лотарингских кишей. Лотарингский киш – это гиперреально.

– Угу… Реальность же сплошное дерьмо. И вообще, что это такое? Другие, с которыми вечно невозможно сойтись?

– Бессмысленные социальные коды.

– Нет, – отрезал Кристоф. – Реальность – это заполнить налоговую декларацию. Пора уже понять, Поль…

– Да пошла она в жопу, эта налоговая декларация. Срать я хотел на это общество, на его гребаных копов и говенные законы. Я ничего плохого не сделал.

Марианна издала негодующий звук:

– Спустись на землю, Поль. Мы проиграли. Праздник кончился. Интернет и общество сплавились воедино. Наше убежище от нас убежало. И ничего ты с этим не поделаешь. Остается только платить. – Она повернула голову к Кристофу. – А ты что будешь делать?

– Получил предложение от одной политической партии. Хотят использовать интернет для победы на выборах. Профилировать избирателей с помощью Big Data и вести более эффективные избирательные кампании.

– Я слишком набрался, ничего не понимаю, что за хрень вы несете, – сказал Поль.

– Ну, если ты напишешь в Фейсбуке, что на тебя напали на улице, тебе могут прислать сообщение на эту тему. – Кристоф наклонился и налил себе еще стакан. – Но поскольку это значит похоронить демократию, я как-то не уверен, что возьмусь за такую работу.

Несколько секунд они сидели в молчании.

– Как вы думаете, это хорошо, что мы все трое встретились? – Голос у Кристофа был очень серьезный. Почти трезвый.

– Здрасьте… Что это ты вдруг? – спросил Поль с некоторой досадой. – Ясное дело, хорошо.

– Я имел в виду… Нет, правда, у вас нет ощущения, что с тех пор, как мы все трое знакомы, мы друг другу не приносим ничего, кроме геморроя?

– Слушай, чувак, вот ты сейчас очень обидно сказал.

Марианна приподнялась на локте и свесилась с дивана, чтобы взглянуть Кристофу в лицо:

– Нет, ты что, серьезно? Ты в самом деле жалеешь, что с нами встретился? Мы для тебя такая обуза?

– Не сердитесь. Я про нас всех говорю.

– Во всяком случае, вопрос совершенно дурацкий. Поезд ушел.

– Ок, – согласился Кристоф. – Тогда представьте, что мы вернулись в август 2006 года. Вы только что получили от меня мейл. Но на сей раз вы знаете, что будет дальше. Что в итоге мы окажемся там, где оказались, то есть здесь. В нынешней ситуации. Вы бы мне все равно ответили?

Повисло гнетущее молчание.

– Ага! – воскликнул Кристоф. – Вот видите!

– Погоди, – оборвала его Марианна. – Я просто всерьез задумалась, хочу ответить тебе по-настоящему.

– Но это значит, что ответ вовсе не очевиден.

– Не гони, – уточнил Поль. – Просто мы только что узнали, что на годы засели по уши в долги перед налоговой. Тут задумаешься.

Они снова замолчали. Через несколько минут Поль обронил:

– И все-таки, согласитесь, славно порезвились…

– Да.

– Это точно.

– И потом, у вас что, другие друзья есть?

– Э-э… – Марианна кашлянула. – Вообще-то да. Есть несколько.

– У меня тоже, – подтвердил Кристоф.

– Нет, ну кончайте! Я хочу сказать, такие друзья, как мы трое. Мы связаны друг с другом, даже, можно сказать, друг другу суждены.

Кристоф глупо заржал, а Марианна ответила:

– Поль, это все очень мило, но надо называть вещи своими именами. Между нами вообще нет ничего общего.

– Вот потому я и говорю, что это судьба.

– В данном случае судьба носит имя “интернет”, – отозвался Кристоф.

– Пффф… Интернет – это просто компьютерные коды, которые чуть было не изменили к лучшему этот мир.