Буря налетела, как свирепый зверь. Ветер неистово метался по Раданару. Островные земли дрожали под его напором. Потемневшее море швыряло черные волны на крутые берега, словно хотело слизнуть острова в свою пучину. Тяжелые тучи нависли своим брюхом над Троегорьем, готовые пролиться дождем.

Такой бури тут давно не видели. А, началось все с вечера, когда привычный ласковый южный ветер сменился на своего северного собрата. Народ спешил спрятать коней в стойла, пока налетевшие вихри не разогнали их по полям. В домах, на толстые засовы закрывались двери, детей уводили в самые дальние комнаты, а кто-то предпочел спрятаться в подполе. Буря будто ждала чего то, прежде чем нанести свой главный удар. Молнии метались над низкими крышами домов.

Только один человек не боялся разгулявшейся стихии. Он стоял у порога своего дома и глядел на небо. Ветер бил его по лицу, трепал рыжие волосы, но он и не думал от него закрываться. Карие глаза мужчины с хмурой мольбой смотрели на тучи. У его ног, как на ладони, лежал весь Раданар. Крутобокие дома, напоминавшие бочки, рассыпались по низким холмам и равнине. Тут не было улиц и заборов. Вольный народ не признавал этого деления, ровно, как и правил, тут властвовало только слово вожака, и вожак этот сейчас мог его лишиться.

— Буря…буря… — шептал он.

Волна холодной влаги ударила, едва не сбив Хорана с ног. Гигантским валом она вмяла траву в раскисшую грязь, заставив дома стонать под ее напором. За спиной мужчины гудели его собственные стены. Дубовая дверь трещала, как жалкая щепка. Тучи вздулись и вслед за громом, по крышам забарабанил ливень. Темные потоки воды хлестали по телу Хорана. Эта буря не была частью природы, скорее служила ее бичом. Она пришла извне и жила сама по себе. Ливень бил со всей силы, а Хоран, подставив лицо под его удары, взывал к тем, кого уже давно в этом мире не существовало. В его доме горел всего один слабый огонек, а в сердце вожака тлела последняя надежда. Он ждал наследника долгие двадцать лет, ждал того, кому мог бы передать свой народ, как его отец, когда-то передал ему. И теперь в его доме вершилось таинство, при котором ему быть не положено. Старая ведунья позовет его в должное время, пока же ему оставалось только ждать.

В Раданаре не так встречали новорожденных. Каждое рождение отмечали праздником, на котором происходило наречение детей. Хоран сам много раз присутствовал на всех этих плясках.

Было и другое, то, о чем мало кто сказывал, и случалось это раз в сто лет, в такие вот грозовые ночи. Рождались другие дети, не похожие ни на мать, ни на отца. По старому завету предков, их относили за горы, к морю, где вода вершила их судьбу. Делали это молча, и, ослушаться, никто не смел. Черноволосые, как их называли, были давним проклятием раданарцев. Шло это издревле, от первого правителя. Дела давно минувших дней никто не любил ворошить. В роду Хорана черноволосых никогда не рождалось. Сейчас он повторял это про себя, как некое заклинание, глядя в самое сердце бури. Удары ливня и ветер только усилились ему в ответ. Время тянулось слишком медленно. Ожидание разрывало Хорана. Сквозь пелену воды, он увидел, как в одном из окон, мелькнуло лицо любопытного человека. Его люди видели, как он стоит один, у своего дома, даже советники оставили его одного и винить их вожак не мог. Горе надлежало встретить ему самому.

Ливень хлестал его без пощады, он вымок до последней нитки. Вода текла по нему ручьем, ветер пронизывал, а Хоран этого и не замечал. Он обратился весь в слух, в ожидании заветных шагов за дверями.

Но прежде, он услышал первый крик младенца, и, чуть тот успел затихнуть, раздался второй. Весь грохот бури для него вмиг стал неслышен. Он рванул запертую дверь и за ней, наконец, зашаркали неспешные шаги.

— Обождать нельзя?! — заскрипел голос старухи.

Нарочито медленно, ее сухие руки подняли засов и отворили дверь. Внутрь Хоран не попал. Старческие пальцы с не женской силой, уперлись ему в грудь, и он увидел глаза, которые сказали ему о многом. Ведунья долго прожигала его взглядом, словно душу хотела вынуть. Черные угольки так и сверкали, только блеск у них не возвещал о радости.

— Иди за мной и молчи! — бросила она вожаку.

Хоран, сдержав все свои порывы, кивнул. С ведуньей не спорили. Она знала гораздо больше, чем рассказывала, а имя свое всегда скрывала, как и возраст. Если говорила она, то молчал даже Хоран и его советники.

Оставляя мокрые следы, он, под стук собственного сердца, пошел за ней. В темноте, старуха больше напоминала ворону, чем человека. У двери комнаты она остановилась и оглянулась. Взгляд кольнул больнее, чем острое железо. В комнату они вошли все так же, молча. Реадна, жена Хорана, мирно спала на деревянной кушетке. На полу, возле ее головы, курились в плошке горькие травы. Ведунья резко перехватила руку вожака, когда тот потянулся к ней. Потом она отошла к столу, взяла с него два свертка и подала новоиспеченному отцу. Младенцы, завернутые в чистые простыни, уставились на него широко распахнутыми зелеными глазами, яркими, как молодая трава. Их взгляд заворожил Хорана настолько, что черноту их волос он заметил не сразу, а когда увидел, то окаменел. Он не мог даже вдохнуть, а ноги упрямо не желали двигаться. Как прикованный, он глядел на детей, которых предстояло отдать морю. Сердце у него похолодело и сжалось в комок. Боль заполнила все без остатка и вдруг весь мир будто бы исчез. Хоран видел только глаза, огромные и глубокие. Его руки дрогнули и прижали младенцев к груди.

Старуха, все это время наблюдавшая за ним, развернулась к окну и плотнее задернула ткань на них. В той буре, что сейчас металась по Раданару, она видела гораздо больше, чем просто ветер и дождь.

— У тебя больше не будет детей, — тихо, но веско проговорила она, возвращая мысли Хорана в дом. — Ни у тебя, ни у жены. Думаю, я понятно говорю.

Тот молчал. В его ушах стоял шум моря и жуткий, смертоносный прибой на острых скалах.

— На твоем народе достаточно крови, — будто читая его мысли, сказала старая ведунья. — Задумаешь рыбам скормить, один пойдешь. Пеший. Кони туда не ходят, даже под плетью. Решай сейчас.

Ее глаза впились в вожака. Куда только подевалось его величие и стать. Широкие плечи согнулись, как у древнего старика, голова опустилась на грудь. Холодные капли с его лба, упали на младенцев, а те только улыбнулись, даже гроза по странному делу, стихла. Ливень и тот перестал бить по крышам и окнам. Снаружи сделалось тихо, только кони ржали, все еще напуганные бурей.

Хоран смотрел, и ничего не видел, кроме кровавого прибоя. Дурное видение было ему чуждо, он уже знал, что не сможет этого сделать. Лучше уж самому кинуться в море. Его грудь шумно поднялась, и он заговорил осипшим голосом.

— Не отдам! — выдохнул он. — Мои дети и я им отец! А если кто против моего слова скажет…

— Не скажет, — оборвала его ведунья. — Сын у тебя и дочь. Крепенькие. Черноту их я скрыть могу. Не колдовством, конечно же. Травами. Жена твоя деток еще не видела, ей знать не нужно. Раз ты их оставить решил, скажу еще немного. Ты не отец им, а она не мать. У них родители другие были. Сказ о предке твоем, Хармороге, правдив…

— Мои они! — гаркнул на нее Хоран, придя в себя. — И воспитаю я их…как родных, сына и дочь. А если и будет за то месть моего предка, от слов своих все равно не откажусь.

— Смел ты, — ведунья улыбнулась ему пожелтевшими от времени зубами. — Детей мне на закате привезешь. Волосы им высветлю, не на всю жизнь конечно. В их крови сила, которой мир перевернуть можно. Чернота волос проглянется, но лет на двадцать хватит.

Пригладив свои седые волосы, она покинула дом главы Раданара. Многие глаза ее провожали. Ведунья видела их, тех, кто выглядывал в окошки. Людей мучило любопытство. За ней следили до самого ее дома. Старуха, не подавая вида, шлепала по лужам, подобрав полы колоры, одеяния поверх рубашки и штанов.

Дом ведуньи стоял ближе остальных к лесу. Его покрывали многолетние мхи, а пышнолапые ели укрывали от ветра. Хоть ведунья сама хозяйство не держала, нужды она ни в чем не знала. Раданарцы жаловали ее, и она это знала.

Стоило ей захлопнуть дверь, как селение замерло. Свет не горел ни в одном окне. Хоран, тоже затушив свечу, оставил жену спать, а окна закрыл грубой кожей. Реадну он не выпускал из комнаты весь следующий день, а вечером, спеленав сытых младенцев, собрался к ведунье.

Дождавшись заката, он сел на коня. Детей Хоран укрыл своим плащом и отправился в объезд селения, подальше от любопытных глаз. Над Раданаром все еще висело молчание, будто ни у кого не было никаких дел. Никто не решался заговорить о произошедшем.

К дому знахарки он подъехал со стороны леса. Привязав коня, Хоран тихо спешился и постучался в заднюю дверь, которая оказалась вполовину меньше его роста.

— Не стучи попусту! Открыто, — донеслось изнутри.

Согнувшись, он вошел. В руках у него была корзина с малышами. Ведунья стояла у стола, к нему спиной, возясь со своими травами.

— Поставь корзину в углу, — велела она.

— Ты не больно-то колдуй. Дети мне дороги, — сказал Хоран и огляделся по сторонам.

Внутри дома он оказался впервые. С опаской озираясь и косясь на тугие веники трав, он поставил корзину на указанное место. По его широкой спине прошелся холодок. Ведунья чудным образом очутилась у него под носом и схватила его за ворот распахнутой колоры.

— Не колдунья я! Сколько повторять? Знать слово и нужную траву — вот мое дело, — огрызнулась она. — А ты молчи, чтобы ты тут не увидел!

— Самого хозяина леса призовешь что ли? — Хоран хоть и не был обделен силой, а от старухи отшатнулся.

Та же загадочно подмигнула и отпустила его.

— И его ведаю, — кивнула она белой головой и, сняв с пояса трубку, набила ее табаком. — Он много о чем может рассказать. И о делах твоих предков тоже.

— Что было, то было, — недовольно отвернулся вожак. — Я не Харморог…

— Но кровь на всем твоем роду лежит за его дела, — напомнила старуха. — Он был скор на расправу. Твоя дочь узнает об этом сама, когда вырастет. У твоих детей знания в крови, как и сила.

— Пусть! Давно это было! В седые века. Сколько уже лет минуло?

— Больше десяти тысячелетий, Хоран, — ответила она. — Но земля помнит.

— Берись за дело, знахарка, — отрывисто произнес Хоран, и сел у низкого очага.

— А ты, глава, не торопись. Дело долгое, — ведунья вынула детей из корзины. — Чую я, в двадцать лет пути ваши разойдутся. У них своя дорога.

Положив младенцев на стол с травами, она подкинула сухих веток в огонь и потушила свечи. Запах трав дурманил. Рыжеволосый Хоран оказался сильным, и поддался не сразу. Он боялся за детей и следил за руками ведуньи, пока в глазах не стало все двоиться. Медленно, но сон сморил его. Тяжелая голова опустилась на грудь, и до ушей старухи донеслось мужское сопение. Довольно растянув губы, она взялась за детей.

— Отведи чужие глаза от деток, — прошептала она тени, что ненавязчиво стояла у нее за спиной. — Знаю, лесной хозяин, что пришел.

Тень шевельнулась. Еловый аромат быстро заполнил весь дом. Тот, кого боялись и на кого надеялись все охотники, медленно выпрямился. Тут он был только тенью. Не злой и не добрый, он хранил покой лесов.

* * *

Далеко от Раданара, на высокой башне, стояла другая фигура, облаченная в простой с виду серый плащ.

— Закрыл… — послышался разочарованный вздох из-под глубокого капюшона.

Лесной дух легким веянием прервал все тонкие чары мага, и видение, которое тот наблюдал, быстро исчезло.

— С кем ты речи ведешь, Иллигеас? — голос женщины вдруг возник среди тишины, и окружил его, как туман.

Из пустоты, из мелких пылинок, на белый камень, шагнула тонкая женская фигура. Ее голос ласкал слух ложной лаской. Вопреки Белому Ордену, одежда на ней отливала темно-лиловыми тонами. Мягкая ткань стелилась по полу, а неслышные шаги выученицы магистрата, скрывали многое от незнающих.

— Я слушаю ветер, — ответил ей тот, кого она именовала Иллигеасом.

Маг не оборачивался. Этиль Арад, город на заоблачной выси Эадорийских Гор, погружался в багрянец заката. Самоцветные шпили башен играли лучами на розовеющих облаках. Земли отсюда видно не было, но Иллигеас и так знал, что там происходит. Он знал и лесного хозяина. Мог видеть его глазами и без его разрешения, однако никогда этого не делал. Когда тот вытеснил его из своего сознания, огромного, как весь мир, маг только мысленно ответил ему благодарностью и отступил. Тонкие грани, которыми пренебрегали другие, он чтил.

Эллардис с пренебрежительной улыбкой обошла мага и встала сбоку от него, скрестив изящные руки за спиной. Точеное лицо, обрамленное густыми, темными локонами, обратилось к не желавшему поворачиваться собеседнику.

— Ты говоришь, как лесной дикарь, — ее губы дрогнули, лишь на миг, выдав раздражение. — Тебя не было на последнем совете. Архимаг это заметил.

— Ты опережаешь события, — глухо заметил тот. — Он еще не имеет должного сана.

— Разве не очевидно, что он Архимаг по праву? Завтра его наречение. Ты слишком долго держишь скорбь по Сарадориусу Светлому. Десять лет, по моим меркам, достаточный срок, — взгляд черных глаз, ловко, как у хищной кошки, скользнул по профилю Иллигеаса.

Тонкий укол, почти не ощутимый, коснулся его сознания. Эллардис не знала, чьи мысли она уже тысячу лет пытается посетить. Маг ничем не выдал, что эту попытку он заметил. Его лицо, как всегда, ничего не выражало. Ни один мускул не дрогнул. Его глаза, слишком не обычные для человека, смотрели вдаль. Взгляд, которым Эллардис гнула всех остальных, тут действия не возымел. Тем не менее, маг отлично видел ее, хоть и смотрел в совсем другом направлении. Пальцы молодой женщины, за спиной сжались от бессилия перед неподатливым камнем.

— Это не скорбь, Эллардис, — сказал Иллигеас тем голосом, от которого она, сама не замечая, вытянулась, как по струнке. — Я лишь храню память.

— Светлая ему память, — ее глаза широко раскрылись и впились в него. — И все-таки… Последние дни ты отдалился от всех. Я понимаю, что у нас разные Ордены, но есть и общие советы. Тебе, как помощнику главы, должно быть на них.

— Все Ордены равны, — напомнил он, болезненную для своей гостьи правду. — Я знаю все, о чем говорят на советах.

— Значит, я зря беспокоюсь о твоей неосведомленности, — она учтиво склонила голову.

— Я благодарю тебя за заботу, — Иллигеас поклонился ей в ответ.

Эллардис, понимая, что разговор закончен, медленно подняла острый подбородок на достойную высоту, готовясь уйти. Уже после первых дней обучения в магистрате, она перестала пользоваться обычными лестницами и дверьми. Многие не поощряли этого, но спорить с правой рукой Темного Ордена, никто не смел, никто кроме Иллигеаса. Он один не покорился никаким ее чарам, ни ласковым, ни жестким. С Белым Орденом, она мирилась только из-за него, Изумрудный же, не ставила даже во внимание.

Уже собираясь раствориться, Эллардис остановилась и обернулась вполоборота.

— Раз ты все знаешь… Этиль Арад ждет пополнения. Новый указ будущего Архимага. Кого же приведешь ты в ученики? — мелодичный голос содержал в себе яд, о котором Иллигеас знал. — Будущий Архимаг сам хочет увидеть учеников и их наставников. На игрищах.

— Не думал об этом, — прямо ответил тот.

Эллардис исчезла. Недовольство внешне она скрывала. Мысли ее Иллигеас читать мог. Не все, правда, но недовольство увидел. Другую часть сознания, та умело припрятала от всех чтений. Дождавшись ее ухода, он подошел к самому краю башни. Тут не было бортиков, или балконов, только колонны и купол. Внизу мягким ковром стелились облака. Каждый вечер хотелось ему слиться с ними, но человеческое тело, вот уже чуть больше тысячи лет, не позволяло этого сделать. Оставалось только наблюдать.

* * *

Сны, самые страшные, успели посетить Хорана, пока он дремал у жаркого очага. Снились ему и города за морем, и былые создатели. Дремота отпустила его тяжело. Шея затекла, а голова болела так, что он еле встал на ноги.

— Одурманила, старуха! — он схватился за лоб и застонал.

Ведунья, сидевшая напротив него, криво ухмыльнувшись, пустила дым ноздрями и отложила трубку.

— Ты сам утомился, я лишь помогла тебе заснуть, чтоб не мешал, — сказала она. — Зазорного тут нет. Зато детки твои с золотыми головками теперь. На время, не забудь.

Отмахнувшись от едких клубов, Хоран склонился над корзинкой. Малыши сладко спали. Их черные волосы стали пшенично-золотистыми.

— К железу их не пускай. К оружию всякому, — прервала ведунья его любование.

Она много знала. Ее глаза хитро блестели. Хоран, будто чувствуя не доброе, уложил детей и накрыл корзину. Сквозь дым, он смотрел на лицо знахарки, которое покрывали глубокие морщины.

— Отец должен выучить сына, обучить всему, — с гордостью пробасил он, на что та мотнула головой.

— Все они сами знают. От рождения. В зеркала им глядеться не давай, — крепкие клубы совсем скрыли ее. — Железо им, что хлебный мякиш, а вот зеркало…оно им вернет истинное обличие. Если кто узнает, не посмотрит, что ты вожак и глава…

— Хватит! Сама держи язык за зубами. Никто не узнает, — Хоран подхватил корзину и покинул дом.

Ведунья только зубы оскалила. Зла она не держала. Закрыв дверь, она уселась в глубокое кресло, обтянутое грубой кожей, и задымила пуще прежнего.

* * *

На следующий вечер назначили наречение. Люди собирались с опаской. Колыбель Хоран не показывал до последнего момента. За широкими длинными столами, выставленными на поляне, сошелся весь народ, и старые и молодые. Разные домыслы витали в воздухе, пока глава не вынул детей из колыбели. Увидев их светлые головы, народ успокоился.

— Нарекаю сына своего Аргелором, наследника своего, а дочь — Тирой! — голос его звучал гордо, громко и как то чуждо, будто говорил не он.

После этого, празднество быстро набрало силу. Под песни и пляски закат сменился ночью. Зажглись костры, и веселье продлилось до самого утра.

* * *

С того вечера, время для Хорана понеслось, как птица. Дети росли, и не было им равных в Раданаре. Два его советника, имея своих отпрысков, завидовали Хорану белой завистью. Раньше остальных, его сын и дочь сели в седло и кони к ним шли сами, без понуканий. Все, чему их учил отец, они схватывали на лету, без долгих объяснений. Каждое его слово, они знали наперед.

Реадна же, напротив, общий язык с ними не нашла. У других матерей, дочери скоро осваивали домашнее хозяйство, перенимали мастерство шитья и выделки, тогда как в руках ее дочери, вся кухонная утварь ломалась и трескалась. Тира старалась учиться усердно, но дом будто выгонял ее прочь. За что бы она ни взялась, все обязательно ломалось, даже женские платья на ее плечах, превращались в лохмотья. Много раз Реадна пыталась причесать и ее волосы. Тяжелые, как из стали, прямые локоны, не желали лежать в косе, а все попытки их заплести, оканчивались кровавыми порезами. Пальцы от них, как ножом резало.

— Не моя ты дочь! — в сердцах крикнула однажды мать, когда ее подол окропили красные капли.

Глубокие порезы горели огнем и долго не заживали, а взгляд Тиры колол еще больнее. Два зеленых омута молча глядели на нее. Реадне казалось, что в них отражается весь мир разом.

Слова вылетели и затихли. Дочь, не по годам рослая, стояла напротив. Мгновение растянулось на целую вечность, а после она вышла из дома. Ее волосы не смел, трогать даже ветер, только брат. Его ладоням не делалось ничего. Хоран же, не желал думать об этом. Дети были ему в радость, не смотря на все роптания жены и слухи, которыми полнился Раданар.

В десять лет отец впервые взял их с собой на охоту, на оленей. Это было сложное дело. Тот, кто хотел на утро проснуться живым, никогда не убивал просто так. После всех долгих ритуалов, Хоран взял с собой крепкий лук и несколько стрел. Он с детьми и еще двое охотников, долго шли по кривым тропам в самую гущу леса, до небольшого ручья, со звонкими перекатами. Там, найдя покрытую мхом колоду, Хоран ловко скользнул ножом по своей ладони. Охотники встали кругом, озираясь по сторонам, пока кровь капала на зеленый мох.

— Зачем ты это сделал, отец? — спросила Тира.

— Я беру у леса, взамен отдаю ему. Таков закон, дочка, — тихо шепнул тот. — Я приношу свою жертву хозяину лесов. Тут его владения. Он пошлет нам добычу, и прежде, чем стрела в нее попадет, хозяин заберет ее жизнь.

— У хозяина норов сложен, — буркнул бородатый Мевор. — Не бей зверя без его ведома, не то ночью хозяин тебя навестит. Горло разорвет нерадивому охотнику…

В его волосах, медно-рыжих, уже пробивалась седина, как и у Хорана. Он сжал охотничий нож и припал на одно колено, ища следы в траве.

— Хозяин леса добрый, — вдруг проговорила Тира. — Вон он…

Ее рука указала в темную чащу, где высилась неясная фигура. Охотники дрогнули. Сам Хоран отступил на шаг назад, а дети его и бровью не повели. Сколько не пугал их лесной дух, меняя свои образы, Тира видела его истинную душу. Не испугалась она, и когда он подошел к ним. Не человек и не зверь, дух лесной, с ветвистыми рогами, как у оленя и горящими зелеными глазами. Его пальцы, с черными звериными когтями, коснулись волос Тиры. Отец ее замер, как каменный. Никто еще не видел хозяина леса так близко. От его вида у всех охотников кровь застыла в жилах.

— Уходи! — сумел выдавить из себя Хоран, нацелив на него лук. — Не тронь, и мы уйдем…

Хозяин вскинул рогатую голову. Его лицо не искажала ни ярость, ни злые мысли. Опустив когтистую лапищу, он в упор уставился на Хорана.

— Ты велик душою, человек. Не своих детей в дом принял. Будет вам добыча. Ступайте назад, — его голос шелестел, словно ветер в листве.

Хозяин растворился в чаще, а дрожащие руки Хорана, едва не выронили лук. Оба охотника молча, уставились на него.

— Назад, — коротко бросил он им и повел детей за собой.

С тех пор покоя им не стало. Весть разлетелась быстро, а Реадна со своими порезами только добавила масла в огонь, который и без того разгорался буйным пламенем. Люди сторонились дома Хорана, но в открытую, говорить боялись. Даже верные советники перестали ходить к нему.

— Плохой глаз у твоих детей… Особенно, у твоего сына! — отговаривались они. — Да и не похожи они на наш род.

* * *

В этот раз, разговор о родстве зашел уже в серьез. Близилась ярмарка, которая случалась не часто, всего раз в пять лет и собирались на нее не только люди. Другие народы съезжались со своих земель в портовый город.

Мужчины, почти со всего Раданара собрались у огромного костра, чтобы обсудить поездку, а речь ушла совсем в другую сторону. Двадцать лет минуло с того времени, когда над островами бушевала гроза. Дети выросли, обогнав в росте самого Хорана на целую голову. Их ровесники успели обзавестись семьями, а отец с матерью — разменять шестой десяток. Жизнь людей была слишком скоротечна. Седовласый вожак уже должен был бы смениться своим приемником, только вот Аргелора, как и его сестру, не жаловали.

— Чужие они тут, или сам не видишь? — говорил Мевор. — Я помню слова хозяина… На девку свою посмотри! Ей только топором махать, а не тесто месить! Где это видано?

— Верно, он говорит, — подержали его.

— Не о том вы разговоры ведете! — Хоран встал и взялся за свой широкий пояс, на котором висел нож. — Не вам моих детей обсуждать! О ярмарке думайте! Коней поведем. Нечего тут языки распускать попусту!

Его рука невольно легла на нож и тут же скользнула с него вниз. Далекие события прошлых веков вмиг пронеслись у него перед глазами.

— О чем тут спор? — раздался сухой трескучий голос.

Ведунья вошла в круг мужчин, и как ни в чем не бывало, уселась подле Хорана. Ее век казался длиннее остальных. За двадцать лет на ее лице только немного морщинок прибавилось, да коса седая спустилась ниже пояса. Мужчины притихли, и только Мевор не потерял смелость.

— Беду на нас Хоран накликать хочет! — сказал он.

— Беду? — вздернула брови старуха. — Тебе ли, Мевор, не ведомо, что создателей нет в этом мире? Есть ли большая беда, или тебе Харморога напомнить? Его деяния? Руки в крови по самый локоть у нашего рода и беды большей нет!

— Если это драконьи отпрыски, мы все в огне погибнем, как тот самый Харморог и завещал! Мевор разошелся не на шутку, да быстро осел, увидев взгляд ведуньи.

— Своим языком ты скорее беду накличешь. Злые мысли у тебя, — прошипела она.

Пыхнув трубкой, она ушла. Оставшиеся кинули на Мевора хмурые взгляды. Он сам был не рад своим словам, но они выплеснулись сами. Хоран, считавший его другом, теперь укоризненно смотрел на него из-под бровей. Его грудь вздымалась, как у зверя перед броском.

— Отец? — из темноты появилась Тира.

Огонь бросал блики на ее правильное лицо и высокую фигуру, в мужской, светло-коричневой колоре. Взгляд, острый и колкий, прошелся по кругу, заставляя мужчин пригнуть головы, а дойдя до Хорана, он смягчился.

— Женщине не место здесь, — тихо выговорил тот.

— Прости, отец, — она кротко склонила голову. — Я слышала, что вы спорите.

— Знахарка уже старая. Память ее часто мысли путает, — Хоран плохо скрывал свое волнение под взглядом дочери.

— Ты дозволишь нам с братом ехать на ярмарку?

— Там тебе не место… Дорога долгая… И потом, женщин туда не берут.

— Я не сниму плаща. А кони с нами пойдут спокойнее и легче, — голос звучал убедительно и отец, будто против воли кивнул.

На том их совет и завершился.