Маски сорваны

На третий день, прежде чем идти в поселок, Павел чуть было не забросил карабин в реку, но тут же сообразил; у нас нынче лайнеры захватывают, а чего стоит приземлить ведомственный вертолетик! Врочем, если бы капитан Витек или Мандарин его сдали, шмон в поселке и вокруг него начался бы на второй же день. Из чего, однако, не следует, что в поселке нет засады. Береженого, Бог бережет. И все-таки, было много шансов за то, что его не ждет в поселке засада. В наше время изысканиями может занимать очень уж не хилая фирма, а не хилые фирмы нынче уже не позволяют посторонним совать нос на свою территорию.

Как только шумные, прокаленные северными ветрами, мужики расселись по засаленным креслам, и зарокотал винт, на свет появились бутылки — мужикам не терпелось отпраздновать окончание вахты до прибытия под зоркие очи женушек. Некоторое время Павел пытался решить вопрос, откуда у них взялись бутылки, коли в поселке имеет место быть сухой закон? Но иного пути не было, кроме как решить, что это левая статья дохода господ пилотов. Некоторое время ему удавалось уворачиваться от гуляющих по салону кружек, пока мужики всерьез не обиделись. Тогда он достал свою флягу с настоечкой, разлил то, что там еще оставалось, — вторая, непочатая фляга, покоилась на дне рюкзака, — от настоечки мужики пришли в буйный восторг, после чего уворачиваться стало проще, но все же две дозы они в Павла влили. Правда, вскоре мужики перестали обращать на него внимание; занялись какими-то своими застарелыми разборками.

Прикинув время, Павел сообразил, что град Красноярск вот-вот должен появиться на горизонте. Вывернув шею и прижавшись виском к стеклу, он принялся высматривать город. Ага, а вот и он — в голубоватой дымке скопище домов и заводских труб. А что это там под вертолетом? Внизу тянулся бледно-голубой Батюшка Енисей. Павел воровато поглядел на дверь в пилотскую кабину, вытащил кусок капронового шнура, связал его концы двойным узлом, и, прихватив карабин, завернутый в плащевку, подобрался к двери. Один конец петли шнура, он захлестнул за скобу на стене салона, второй — накинул на задрайку двери. Он не знал, что может приключиться при открывании двери на такой скорости. Однако ничего особенного не приключилось; дверь порядочно рвануло, и Павел быстренько выкинул в образовавшуюся щель сверток, в который были заблаговременно завернуты и все патроны. Закрыв дверь, он сдернул шнур, сунул в карман, и уселся на свое место. Мужики, похоже, даже не заметили неслабого вихря, промчавшегося по салону. Из пилотской кабины выскочил второй пилот, заорал:

— Эй, кто тут дверью балуется?!

Кто-то выдал реплику:

— А это Санек Огородников сошел. Очень уж ему не терпится с молодой женой встретиться…

Все дружно заржали. Видимо Санек был местной знаменитостью, который недавно женился, не без романтической истории предшествовавшей этому.

Из-за спинки кресла поднялась всклокоченная голова, с сонной физиономией, спросила:

— Че, уже прилетели?.. — что только добавило веселья.

Летун подбежал к двери, потрогал задрайку, плюнул, демонстративно пересчитал всех по головам, еще раз плюнул и скрылся в кабине.

Ведомственные вертолеты приземлялись вдалеке от аэровокзала, а потому вахтовикам подавали ведомственные же автобусы. Шумная компания загрузилась в автобус, в котором еще добавили, и Павел под шумок выскользнул из автобуса как раз напротив вокзала. Никто и не заметил, где он сошел, и вряд ли кто вспомнит, что с вахтовиками летел кто-то посторонний.

На вокзале в обменном пункте, он обменял последние доллары на рубли. Это весьма запоминающаяся примета, когда бородатый, пропахший дымом костров турист, покупает за доллары билет на поезд, или электричку. Ему повезло, электричка до Мариинска отправлялась через два часа. Купив билет, он вышел на перрон, поглядел вправо, влево и узрел густые заросли, каких полно возле сибирских вокзалов. Спрыгнув с края платформы, прошел вдоль путей к зарослям и устроился в тенечке, ни с какой стороны не видимый, зато ему хорошо был виден перрон. Если бы был объявлен какой-нибудь план; перехват или ухват, то сейчас бы по перрону слонялись парочками сержанты и проверяли документы у каждого третьего. По перрону слонялась парочка сержантов, но ни к кому не приставала.

Мимо, постукивая и скрипя на стрелках, тащился длинный и нудный, как жизнь сантехника, товарняк. Павел с минуту разглядывал его, наконец, вскочил, вскинул рюкзак на плечо, и, пробормотав под нос: — Береженого, Бог бережет… — размашисто зашагал через рельсы.

Вагоны были сплошь апломбированы, а любимые места его детских железнодорожных странствий, — тормозные площадки, — давно исчезли. Однако попалась углярка, груженая непонятно чем. Запрыгнув на подножку, он вскарабкался по скобам на борт, и спрыгнул вниз, на сверкающую пирамиду алюминиевых чушек. Маневр проделал так быстро, что вряд ли кто заметил, куда делся шедший вдоль путей человек.

Устроившись на нагретых солнцем чушках, он вытащил из рюкзака упаковку ветчины, размочил в котелке сухари и принялся за еду. Поезд, тем временем, пробравшись, наконец, к выходному светофору, быстро разгонялся. Поев, Павел убрал котелок и откинулся на спину, но долго не улежал: вагон уже так колотило на стыках, что, казалось, вот-вот кишки перемешаются.

Тогда он встал, прислонился плечом к торцовой двери, — голова как раз торчала над бортом вагона, — и принялся смотреть на бегущие по сторонам полотна леса и поля. Он усмехнулся, вдруг сообразив, что ни в одном из многочисленных прочитанных им детективных романов, вкупе со шпионскими, беглец не отрывался на товарняке. А ведь беглеца, отрывающегося на товарняке, абсолютно невозможно поймать. Самое большое преимущество, это нет попутчиков, некому шепнуть погоне, на какой остановке он соскочил.

Поезд грохотал без остановок аж полтора часа. Великолепное везенье! На первом перегоне электричка товарняк уж никак не обгонит, а если будет шмон в электричке, то его проведут как раз на первом перегоне. Поезд резко сбросил ход, и, уже не торопясь, вполз в невеликую деревеньку, как бусинка, висящую на Великом Сибирском пути, и остановился на запасном пути.

Павел торопливо подтянулся, перевалился через борт и соскользнул на зарокотавший под ногами гравий полотна. Не спеша, шагая к деревянному строеницу, покрашенному бурой краской, подумал: — "Только глядя на подобный сарай среди степи или тайги, в голову влезут десятки сюжетов романов… Буранный полустанок… Таежный полустанок…" Возле стены строеньица стояла единственная лавочка. Павел сел, положил рюкзак рядом, откинулся на шершавую спинку, и тут почувствовал себя под шапкой-невидимкой. Но быстро сообразил, что товарняк остановили для пропуска пассажирского поезда. Подхватив рюкзак, он обошел полустанционное строение, и оказался на лужайке, заросшей высокой травой. В ней-то он и разлегся, положив голову на рюкзак. Вскоре прогрохотал, шипя и свистя, фирменный пассажирский, потом уполз товарняк, электричка появилась уже в сумерках. Павел влез в полупустой вагон, прошел в середину, сел, развернувшись в четверть оборота и прислонившись спиной к оконной раме, так, что мог держать в поле зрения обе двери, не вертя головой. Однако в ночной электричке было сонно и скучно; не ходили подозрительные личности с шарящими по сторонам глазами, даже никто билеты не проверял.

Мариинский вокзал поголовно спал. Спала даже кассирша, когда Павел подошел к кассе.

Сладко зевнув, она спросила:

— Куда вам?..

— А до Тюмени, — проговорил Павел, просовывая в окошечко рубли. — На самый, что ни на есть, ближайший…

Ближайшим оказался фирменный скорый, и проходил он как раз через полчаса. Вскоре Павел уже блаженно растянулся на влажных простынях. В купе, кроме него, никого не было. И вообще славненько. Если поменьше из купе выходить, так и просквозишь невидимкой до родного города. Правда, в Тайге к Павлу подселили женщину с маленьким ребенком, но она проспала до полудня следующего дня, а потом Павел пересказал ей все свои запасы охотничьих рассказов, процентов на девяносто вымышленных, то и дело восторгаясь красотами Байкала, по берегам которого, якобы, бродил аж полтора месяца.

Когда поезд подполз к вокзалу родного города, женщина спала, умаявшаяся за столь долгий день, прикорнув на полке рядом с ребенком. Павел осторожно взял рюкзак и бесшумно выскользнул из купе. Проводница не обратила на него внимания, занятая проверкой билетов новых пассажиров.

Отойдя подальше от вокзала, Павел поймал такси, и вскоре входил в свой двор, пройдя через двор соседа. За время его отсутствия здесь ничего не изменилось, разве что помидоры вымахали по пояс и буйно цвели. Поливавшая огород Анна Сергеевна, бросила шланг, заохала, запричитала:

— Ой, Паша, я тебя и ждать уже перестала… Сейчас ужин приготовлю… — и торопливо засеменила к дому.

Павел прошел вслед за ней в дом, устало опустил рюкзак на пол в прихожке, Анна Сергеевна суетилась на кухне. Поняв, что это надолго, он разделся до трусов, и, прихватив полотенце, вышел во двор. Бочка оказалась полной воды, которая нагрелась на солнце до самого приятного состояния. Павел стоял под душем, пока не вытекла вся вода. Обтеревшись, посидел в шезлонге, пока Анна Сергеевна не позвала ужинать.

На столе была и картошечка, и огурчики, и помидорчики, еще из прошлогодних запасов, и любимая Павлом ветчина. Графинчик малиновки играл рубиновым блеском. Сообразив, что шапка-невидимка будет действовать до тех пор, пока он не вылезет в город, Павел достал из рюкзака непочатую флягу настойки, налил рюмки, поднял свою, сказал:

— За мое возвращение, и чтобы вся эта хренатень поскорее кончилась…

Выпив, Анна Сергеевна проговорила:

— Что это, Паша? Неужели коньяк?

— Да нет, Анна Сергевна, это лучше коньяка… — усмехнулся Павел, прилаживая на тоненький кусочек хлеба, толстенный шмат ветчины.

Так и сидели они, в вечерней тишине, попивая малиновку, иллюстрируя многочисленные анекдоты о теще и тесте.

Всю ночь он проспал спокойно. Видимо чувство опасности настолько притупилось, что его уже не будили звуки мотора на улице и пьяные вопли. Не спеша, позавтракав, он прошел через двор соседа, и отправился к Димычу. Дежурный, перекинувшись парой слов по телефону с Димычем, беспрепятственно пропустил.

Лишь только Павел вошел в кабинет, Димыч ринулся ему навстречу с криком:

— Здорово, старатель! Ну как, нашел?

Похлопав Димыча по спине, Павел проворчал:

— Экие нежности… Нашел, конечно…

Он прошел к столу, на ходу доставая из кармана пакетик с алмазами. Сел на стул, высыпал алмазы на стол. Димыч осторожно поворошил кучку пальцем, проговорил задумчиво:

— Ну вот, и замкнулся один круг твоей жизни. Возможно, самый широкий…

— Да нет, Димыч, не круг… Знаешь? Знак бесконечности… Восьмерка, положенная на бок? Вот я и прошел по обеим петлям. А алмазы — место перехлеста петель… Димыч, ты вот что, скажи поскорее; нашел ты Валерию?

— Нашел, конечно… Неделю искал, как сквозь землю провалилась, пока не додумался заглянуть на ту квартирку, где вы так романтично укрывались от бандитов…

— Ну?! — и тут Павел, будто в ослепляющей вспышке, все понял, и содрогнулся от лютой тоски и омерзения.

— А вот те и загну!.. — Димыч откровенно заржал. — Не похищал ее никто! По твоей роже вижу, ты сам уже все понял… — Димыч согнал с физиономии дурацкую ухмылку, сочувственно проговорил: — Романтическая и благородная душа ты, Паша… Подробностями-то поинтересуешься?..

— Ну, давай, подробности… — без энтузиазма обронил Павел.

— Мне ее даже и колоть не пришлось, она сама все выложила, как только я ей объяснил, что Герка Шнифт вовсе не самый главный авторитет, а шестерка при Степаныче. Всем Степаныч заправляет, и ей ничего не достанется, кроме пули в затылок…

— Погоди, Димыч, ты давай по порядку. С чего началось?

— А началось с того, что Валерия обратила внимание на чуть заметные дырочки, наколотые под буквами в своей библии…

— Ну да, видел я ту Библию… — протянул Павел. — Издана в Сан-Франциско в двадцатом году…

— Вот именно… А поскольку она большая любительница детективов, то быстренько выловила послание своего прадеда. Первое, что она сделала, это пошла искать самого большого авторитета в нашем городе, а напоролась на Герку Шнифта. Он ей умело впарил, что он, как раз, и есть самый большой авторитет. Она закрутила с ним бешеный роман, умело влюбила в себя, но вот беда, Герку надолго не хватает. Но ей и не нужно было, надолго. Лишь бы он ее от Комаревского прикрыл. После чего пошла к Комаревскому, с Библией, дура… Он ее, естественно, вульгарно кинул. Хорошо хоть не хлопнул. Практично оставил до проверки сообщения. А тут еще, один бывший мент из его окружения, подтвердил, что в нашем городе имела место история с алмазами из неизвестного месторождения. Тебя, как носителя информации, Комаревский тут же решил устранить, и послал группу по указанным в Библии координатам. И, пока она там крутилась, тут за тобой бегали киллеры. Валерия сообразила, что Комаревский ее не оставит в покое, и все рассказала Герке, а тот Степанычу. А Степаныч порылся в своей обширной памяти, и вспомнил, что к нему как-то приходил человек, и рассказывал про неизвестное властям месторождение алмазов. Но во времена совдепии, наладить тайную добычу алмазов, было совершенно невозможно. А в наше время — запросто! Но Степаныч-то практичнее Комаревского. Он для начала приказал выкрасть из архива все дела, где твое имя фигурирует, и пока шла проверка достоверности, приказал тебя охранять. Вокруг тебя та-акая война кипела! А тем временем группа Комаревского ни с чем из тайги вернулась. И тут роли переменились. Степаныч уже знал, что ему от тебя надо, а Комаревскому требовалось узнать, почему Степаныч к тебе прицепился? — Димыч замолчал, задумчиво вороша алмазы указательным пальцем.

Павел уныло проговорил:

— Хорошо хоть Валерия оказалась не мелкой шлюхой, которой все равно под кого за сотню лечь, что под паровоз, что под Герку… Все равно противно… Мне-то что делать?

— Да-а, Паша, ты та-акой жирный кусок, из та-аких зубастых пастей выдернул… — медленно выговорил Димыч.

— Эт, уж точно… Мне теперь придется вырыть на огороде блиндаж, купить пулемет, миномет, и несколько ящиков противопехотных мин… Слушай, Димыч, а если вокруг всего этого шум поднять? Может, отцепятся?..

Димыч несколько минут молча отделял из кучки самые крупные камни, откатывая их в сторону пальцем. Наконец спросил:

— А ты в тайге, много чего наворотил?

Павел конфузливо пожал плечами:

— Да всего штук пятнадцать завалил…

— Ну-у, Паша!.. А говорил — средней жестокости и кровавости… Тут уже тянет не на среднюю жестокость… Ты хоть карабин не привез?

— Нет, конечно… Он же засветился от мушки, до приклада. На прикладе, с одной стороны, зубы отпечатались во всех подробностях, на другой — височная кость. На дне Енисея лежит карабинчик, а жаль, надежный был, и бил метко…

— А бойцы Комаревского и Степаныча столкнулись на трубке?

— Похоже, что столкнулись… — протянул Павел раздумчиво. — Но на трубке взяли верх Степанычевы бойцы. Они потом с та-аким азартом за мной гонялись! Хотя, я им сразу дал понять, что голыми руками меня в тайге не возьмешь. Я ж в первый же день вертолет сбил…

Димыч расхохотался, протянул:

— Ну-у, Паша, тебя одного в Чечню отправить — и можно больше ни о чем не беспокоиться…

— Хотя, похоже, что сбил я вертолет Комаревского… — раздумчиво протянул Павел.

— Почему так думаешь?

— А потому, что последний маячок, от которого я избавился, был Степанычев…

Димыч проговорил раздумчиво:

— Похоже, они тебя зауважали. Если бы хотели свалить на тебя всю эту таежную бойню, то на тебя пришла бы точная ориентировка. А то приходила ориентировка на какого-то человека со шрамом на лбу, ни тебе примет, ни описания, ни возраста. Этих шрамов на лбах в наше время… Это ж самая характерная травма при дэ тэ пэ… Ладно, Паша, звони репортерам, назначай свидание на крыльце губернской управы на четырнадцать ноль-ноль, а я к генералу. Уж он-то убедит губернатора выйти к народу… — Димыч ссыпал крупные камни обратно в пакет, бросил Павлу, а остальные загреб в горсть.

Павел изумленно спросил:

— Ты чего, Димыч?

— Хватит с них и мелочи, а ты должен ведь хоть какую-то компенсацию поиметь за риск… — и Димыч выкатился из кабинета.

Павел накрутил номер Криминального отдела Губернского канала, почти сразу же в трубке послышалось певучее:

— Ал-ле-у?..

— А как бы мне поговорить с Вероникой Осиповной? — осведомился Павел.

— Я слушаю?

— Здравствуйте, Вероника Осиповна, это вас Павел Яковлевич Лоскутов беспокоит…

Трубка несколько секунд молчала, наконец, Вероника нерешительно протянула:

— Простите, не припомню?..

Павел несколько смешался, промямлил, заикаясь:

— Ну, тот писатель, которого ректор избил…

— Ах, это вы?.. — неприязненно воскликнула Вероника. — На сей раз, вас, поди, сам губернатор избил?

Павел ухмыльнулся про себя, проговорил:

— Да нет, губернатор меня пока не избивал. Наоборот, у меня с ним сегодня встреча в два часа на крыльце губернской управы. Приезжайте, не пожалеете. Обещаю добротную сенсацию, не то, что с Гонтарем.

Трубка некоторое время молчала, наконец, Вероника нерешительно протянула:

— Хорошо, я приеду. Но сама решу, давать материал о вас в эфир, или не давать…

— Да ради Бога! — воскликнул Павел. — Губернатор вам фитиль вставил исключительно по наущению Гонтаря. Они ж большие кореша, с тех пор, как деткам губернатора пришла пора в Университет поступать. Наш губернатор — ба-альшой патриот! У других-то детки по Оксвордам, да Гарвардам…

Остальные репортеры, кто сразу вспоминал, кто такой Павел, кому приходилось растолковывать, но по тому, с энтузиазмом, или с неприязнью принимали они приглашение Павла, он моментально рассортировал, какие средства информации — про губернаторские, а какие — про мэрские.

…Павел стоял в окружении репортеров у крыльца губернской управы, и демонстрировал древесный скол с координатами кимберлитовой трубки. На крыльце картинно возвышался Димыч, в бронежилете и с автоматом, и непрерывно шарил взглядом по окрестным крышам и кронам деревьев. Он всерьез полагал, что тут последнее место, где Павла попытаются убрать. Павел уже успел в подробностях рассказать репортерам об алмазной эпопее, ни словом не поминая свое участие в таежной бойне, а губернатор все еще не шел. Видимо в его кабинете что-то происходило. Пришла пора использовать последнее средство. В кармане у Павла лежала горстка мелких алмазов, возвращенная им Димычем. Димыч убедил генерала, что именно Павел должен предъявить репортерам алмазы. Павел полез в карман, вытащил алмазы, раскрыл ладонь. Сейчас же на нее нацелились все объективы. Репортеры так наперли, что Павел чуть не поднялся на первую ступеньку, что ему категорически запретил Димыч. Голова Павла, ни при каких обстоятельствах, не должна была подняться над головами толпы.

И тут, наконец, вышел губернатор. Похоже, кто-то из репортеров гнал пресс-конференцию в прямой эфир. Губернатор ринулся к Палу, будто к родному брату, нежданно объявившемуся после долгих лет разлуки, схватил его руку своими мягкими, теплыми ладонями, и долго жал, тискал, при этом что-то говоря. Павел понимал отдельные слова, но смысл почему-то ускользал, он только кивал с умным видом, будто подтверждая слова губернатора…

…Павел сидел в своей слесарке, тупо уставясь в одну точку. Отопление уже включили, было жарко и душно, но выйти на галерею, он не решался. Уютно гудел насос. Только что он закончил закачку воды в бассейн, засыпал гипохлорид, и теперь оставалось только сидеть, и два часа ждать, пока вода обработается. Завтра уже начинаются занятия в бассейне… Делать было решительно нечего. Писать на работе, нужда отпала, когда в августе Павел купил, наконец, компьютер. Это оказалась палка о двух концах; работать Павел стал раз в пять быстрее, зато на работе занять себя было решительно нечем.

После знаменитой пресс-конференции его не тревожили ни допросами, ни расспросами. Видимо очень веский аргумент, — кимберлитовая трубка, — побил все другие аргументы, которые требовали привлечь Павла хоть к какой-нибудь ответственности…

Снаружи послышался звук мотора, замерший как раз напротив открытой двери. Павел схватил наган, лежавший перед ним на столе, изготовился. Но тут послышался жизнерадостный голос Димыча:

— Пашка-а! Не клацай затвором! Это мы, оба-двое…

— Павел встал со стула и вывернулся из-за шкафа, засовывая наган в сумку, которая привычно висела у него на правом плече. Димыч потрогал пальцем стальные листы, прислоненные к шкафу, проговорил уважительно:

— Соли-идно… Без пушки тут не обойдешься…

— Позади него возник Генка, сказал:

— Душно у тебя тут, Паша, пошли, на свежем воздухе посидим… Найди что-нибудь, типа стола… — захватив две табуретки, он вышел.

Павел проговорил боязливо:

— А если снайпер?..

— Не боись… — Димыч ухмыльнулся. — Мы с Генкой уже посетили Степаныча, и в доступной форме объяснили, что если с тобой что случится, мы в городе такую Варфоломейскую ночь устроим, что Карл девятый будет в могиле вертеться, как вертолет…

— Ба, Димыч… Откуда такие познания в истории? — изумился Павел.

— А у меня в кабинете телевизор стоит. Я исторические сериалы смотрю. Знаешь, способы преступлений нисколько не изменились с веками… — и он вышел вслед за Генкой.

Павел пошел в машинное отделение, где у него лежал большой фанерный ящик. Еще в прошлом году Павел подобрал его у магазина, но так и не нашел применения. Когда вернулся на галерею, Димыч с Генкой уже тащили от машины пакеты с закуской, водку, пиво… Споро расставили бутылки, нарезали лук, колбасу. Димыч порезал селедочку, выдавил на нее лимон. Обтерев руки клочком газеты, разлил по первой, бросил в свой стакан две крупных звездочки, Генка в свой стакан бросил три звездочки.

Павел хмуро проворчал:

— А мне что бросать?

— Да бросай алмазы… — ухмыльнулся Димыч. — Кстати, ты уже придумал, что с ними сделать?

Павел пожал плечами:

— Разве что продать, да Ольге шубу купить…

— Шубу Ольге ты и так можешь купить… Ты ей колье лучше подари.

— Да где ж я ювелира найду? У нас же не гранят алмазы…

Димыч задумчиво поболтал звездочками в стакане, проговорил медленно:

— Проходил у меня как-то свидетелем по убийству один мужичок интересный… Он как раз и гранил в нашем городе левые алмазы. Я тебе его найду. Он такое колье сварганит, что лучшие ювелиры Парижу и Амстердаму от зависти сдохнут, и сам Фаберже в могиле перевернется. Он тогда за мошенничество десятку получил… Вышел, поди, уже давно…

Они выпили, закусили колбасой. Прожевав, Димыч сказал:

— Звездочки нам кинули перед тем, как в отставку выкинуть…

— Может, не выкинут?… — уныло пробормотал Павел.

— Вы-ыкинут… — оптимистично протянул Димыч. — Я облаву, как битый и травленый волк, всей шкурой чую.

Он принялся разливать по второй. Разлил, поднял стакан, и тут послышалось:

— А вот сейчас я милицию вызову!

Павел аж вздрогнул от неожиданности, над парапетом торчала голова школьного завхоза, Аллы Викторовны. Взглядом она явно пыталась поджечь водку в стаканах. Димыч невозмутимо выдал:

— А мы уже тута… — и опрокинул стакан в рот.

Павел проговорил гостеприимно:

— Алла Викторовна, присаживайтесь к столу. Закуски много. Водки, правда, маловато, но мы сейчас за второй бутылкой сбегаем.

Она еще некоторое время сверлила Павла начальственным взором, потом хмуро бросила:

— Я не пью… — и пошла прочь.

Опрокинув стакан, и закусив селедочкой с лучком, Павел проворчал:

— Завтра докладную накатает…

Димыч проговорил благодушно:

— Пусть катает… Строго говоря, ты не на работе пьешь. Во-первых, мы на улице сидим, а, во-вторых, рабочий день давно кончился, — и Димыч принялся разливать по третьей, подняв стакан, сказал: — Давайте выпьем за инертность нашего мира. Вот Пашка выдернул жирный кусок из одних пастей, но он тут же попал в другие. Так что, статус-кво сохранилось…

Павел проворчал:

— Те хоть не гонялись за мной по тайге, и по городу… Так что, заслужили…

Они сидели, попивали пивко, со смешком вспоминали перипетии бурного лета для Генки, оказавшемуся в стороне от схватки. Вечер был замечательно теплый, и даже пацаны, носящиеся по стадиону оравой за мячом, не мешали отдыху.

Вдруг Димыч, глядя поверх плеча Павла, проговорил тихо:

— Паша, у тебя наган при себе? Вечер визитов, что ли…

По аллее медленно плыл здоровый, как крейсер, "Мерседес". Вот он плавно подплыл, остановился, почти ткнувшись передним бампером в Генкин "жигуленок", открылась не дверца, но дверь, и оттуда вылез Комаревский, собственной персоной. Легко взбежал по ступенькам, и, забыв поздороваться, присел на парапет.

Димыч неприветливо проговорил:

— Водка кончилась, но мы можем и пивка налить…

— Спасибо… — машинально обронил Комаревский.

Димыч радостно вскричал:

— Брезгуют с нами плебеями, плебейское пивко пить!

Комаревский проворчал благодушно:

— Не хами, подполковник, я по делу…

— Ба, уже знает, что я подполковник… — протянул Димыч. — А ведь я только сегодня звездочки получил…

Павел радостно вскричал:

— Димыч, это он мне остальные девяносто тысяч привез!

Комаревский равнодушно пожал плечами, глядя в сторону, пережидая радостное оживление, вызванное своим появлением.

Димыч проговорил серьезно:

— Нет, Паша, это он приехал за теми десятью тысячами… Ну, и сквалыги же вы, комсомольцы! — горестно вскричал Димыч. — Паша честно выполнил свою часть работы, так если бы вы честно ему заплатили, вы бы не понесли таких убытков, и трубка бы у вас в зубах осталась. Нет, вы принялись гонять его по тайге, как валка позорного…

Павел резко выкрикнул:

— Не отдам! — и, привычно бросив руку вниз, выхватил из сумочки наган, повторил с нажимом: — Не отдам! Буду отстреливаться до последнего патрона…

Комаревский устало протянул:

— Паша, спрячь наган… Как дети малые… Ну, трубка и так у нас осталась. Мы, просто, губернатора в долю взяли. Правда, Паша, ты изрядно нам подгадил… Мы уже не получим тех прибылей, на которые рассчитывали, Де Бирсу козу заделать не сможем. Но это уже и не важно, зато мы теперь сможем надавить на правительство, и договор с Де Бирсом будет расторгнут.

Димыч проворчал саркастически:

— Видал, Паша, какие они крутые? Я ж тебе говорил…

Замполит продолжал:

— Губернатор сразу условие поставил, что тебя никто не тронет, и что мы предложим тебе работу. Он же тебя в герои области возвел. Ты ж теперь крупный козырь у него в борьбе за кресло на второй срок.

— И какую же работу вы мне предложите? — саркастически усмехаясь, спросил Павел. — Одноразового киллера?..

— Разовые особые поручения за хорошую оплату, а в промежутках ты сможешь сидеть, и свои романы писать…

— Это ж надо подумать, еще один Мавроди выискался… Может, ты не знаешь, но я единственный из нашей окололитературной тусовки, кто не оттащил свои скудные сбережения в МММ. Это ж надо быть идиотом, чтобы поверить тебе, после того, как ты не выполнил условия договора — не заплатил мне остальные девяносто тысяч…

Комаревский равнодушно пожал плечами, проговорил:

— Это компенсация за то, что ты столкнул нас со Степанычем. Убытки-то получились огромные. Да и наш вертолет ты сбил. Ты хваткий парень, Паша! Это ж надо, четырнадцать человек положил! И не хилых бойцов…

— Так что же, вы больше не растите на меня зуб? — осторожно спросил Павел.

— А смысл какой? — пожал плечами Комаревский. — Ради вульгарной мести? Так я же не Степаныч. Это он до сих пор планы мести лелеет…

— Послушай, замполит, — искательно затянул Димыч, — замолви за меня словечко, чтоб меня из органов не выгоняли? А я, так уж и быть, забуду, как ты летом резвился… Дело-то, еще не закрыто.

— Такие вопросы не я решаю… — отмахнулся Комаревский. — Да ты и так скоро все забудешь. Ладно, Паша, надумаешь — позвони… — и он легко сбежал с галереи, оставив на парапете белый прямоугольничек визитной карточки.

"Мерседес" медленно маневрировал на тесном пространстве, осторожно выруливая между тополями. Генка сказал:

— Мог бы и задним ходом выехать…

Вдруг Павел спохватился:

— Гена, а ты почему на равных с нами пьешь? Ты ж за рулем…

Генка беззаботно выхлебал полбутылки пива, проговорил:

— А щас Смертин приедет, он нас и развезет. Надо же напоследок попользоваться должностными привилегиями…

Павел тяжко вздохнул, сказал:

— Зря вы ввязались…

Димыч проворчал дружелюбно:

— А по уху?..

Павел пошарил в отделении сумочки, где у него лежали документы и записная книжка, извлек фотографию, протянул Димычу. Тот вгляделся, в наступающих сумерках, понимающе протянул:

— То самое распятье…

— Димыч, поскольку вас из-за меня из органов выгнать могут, я бы хотел компенсировать…

Генка встрепенулся:

— Что, еще кому координаты месторождения продать?

— Да нет, само распятье… Мне один знающий человек сказал, что на аукционе в Лондоне оно больших денег может стоить…

Димыч протянул:

— Ба-а… Паша, а ты совсем уже капитализировался. Художественные произведения за рубеж продаешь, так сказать, Родиной торгуешь…

— Ну, большевиков мне все равно не переплюнуть, — усмехнулся Павел.

— Это ж, такая находка, для любого музея… — раздумчиво протянул Димыч.

— Знаешь, Димыч! — Павел почему-то обозлился. — Пусть эта история останется для зажравшейся Европы, в которой гитлеровцы не особенно-то и зверствовали. Свои, всеж-таки, цивилизованные европейцы. Не то, что эти русские варвары… А моя история, всегда при мне. Мой дед девять месяцев в тюрьме просидел, только за то, что завхоза школы дураком обозвал. Он тогда директором школы в Урмане работал, как водится, засиживался на работе допоздна, а завхоз без спросу входил в его кабинет, и свет выключал. Ну, дед и рявкнул в сердцах, в очередной раз, ковыляя в темноте к выключателю… Ведь хлопнули бы, за просто так, да тут Ягоду шлепнули, ну и начали кое-кого выпускать для отмазки. Дед под руку и попался, даже в паритии восстановили… Так-то…

Они еще некоторое время сидели, попивали пиво, и молча думали, каждый о своем, пока не приехал Смертин.

Павел смотрел вслед отъехавшим машинам, когда краем глаза ухватил какое-то движение на стадионе; пацаны давно разошлись по домам. Он вгляделся — к галерее направлялась женская фигурка.

Павел пробормотал:

— Ба, неужели Люська?..

И тут сердце ухнуло вниз, он узнал Валерию. Она тихо, будто крадучись, взошла на галерею. Павел сидел, откинувшись на спинку стула, и разглядывал звезды, такие далекие и равнодушные. А ведь наверняка, где-нибудь, у дальней звезды, так же вот сидит мужчина, смотрит на звезды, и к нему пришла женщина, просить прощения.

Наконец, он все же нарушил затянувшееся молчание:

— У Герки узнала, где я работаю?

Она тихонько вскрикнула:

— Паша! Ну, прости меня, дуру! Надо было с самого начала тебе все рассказать…

— Чего так поздно пришла-то? Такси нынче дороги, в алмазах — только небо бывает…

— Да я сидела на лавочке, ждала, пока твои друзья уедут…

— Могла бы и подойти, сказать Димычу спасибо, за то, что он тебя от верной смерти спас. Степаныч тебе тоже, вместо ста тонн баксов, преподнес бы пулю на блюдечке с голубой каемочкой… Интеллигенция… Все еще верите в воровскую и бизнесменскую честь… — Павел замолчал, глядя в небо.

Она долго-долго стояла рядом, наконец, тихо выговорила:

— Самое ужасное, что ты, и правда, мой единственный мужчина…

Павел прошептал:

— Как представлю эту тупую, пузатую скотину… — и передернул плечами от омерзения.

Она медленно повернулась, и побрела прочь. А Павел долго еще сидел, запрокинув голову, и смотрел на звезды.