Пикник, как средство укрепления семьи

Проснулся Павел от назойливо звеневшего телефонного звонка. С трудом разлепив веки, вылез из постели, мельком глянул на часы, было уже одиннадцать, но он явно не выспался; голова побаливала, а в глаза, будто песка насыпали.

Взяв трубку, он недовольно спросил:

– Кого Бог послал в такую рань?

– Здорово, Паша! – послышался жизнерадостный голос Димыча. – Это для тебя рань?! Когда я уже полдня на работе?.. Хотел бы я тоже быть писателем…

– Хочешь быть писателем, будь им! – проворчал Павел. – Чего звонишь-то, что-нибудь случилось?

– Ну что может еще случиться, к тому, что уже случилось? – оптимистично воскликнул Димыч. – Паша, мне пришла идея прошерстить "Беркута" вдоль, поперек и сверху донизу…

– А начальство потом тебе клизму вставит… За то, что без достаточных на то оснований столпов рыночной экономики сокрушаешь.

– Паша, а ты не забыл ту хохму?

– Какую еще хохму?

– Ну, ты же сам предлагал, мероприятия для профилактики заказных убийств в городе…

– Черт! Совсем из головы вылетело…

– Давай, быстренько подъезжай к городскому управлению, я тебе продиктую текст заявления, и прямо сегодня, с отрядом ОМОНа пройдемся по "Беркуту", как Александр Филиппович по Персии, так что перья полетят…

– Ладно, только маленько подкреплюсь…

Положив трубку, Павел выскочил во двор, открыл кран колонки и прилег на прохладные кирпичи. Долго ворочался под прохладной струей, взвизгивая и фыркая. Пока растирался полотенцем, смотрел на своих детей. Денис что-то строил возле сарая, а рядом топталась Ксения на своих толстых крепких ножках, одетая только в трусики и панамку. Вздохнул, подумал, что пока крутится эта катавасия с его то ли убийством, то ли похищением, неплохо бы куда-нибудь спрятать семью. Может, в Урман отправить? Да нет уж; Урман совсем рядом, запросто достать могут, к тому же, там они вовсе без защиты будут…

Поев поплотнее, он выпил пару кружек крепчайшего чаю и поехал к Димычу. Дежурный у входа в городское управление настороженно уставился на него. И здесь приметы нового времени; на дежурном бронежилет, на плече автомат. Павел мимоходом пожалел его: бедный, как тебе в такую жару в бронежилете?.. Подойдя, представился:

– Лоскутов. К майору Астахову.

Дежурный, видимо, был предупрежден заранее, посторонился, сказал предупредительно:

– Третий этаж, кабинет триста двенадцатый…

– Я знаю… – обронил Павел и прошел к лестнице.

В городском управлении он никогда не бывал, а потому с любопытством осматривался по сторонам; коридоры чистые, застелены линолеумом, со строгим геометрическим узором, стены забраны деревянными лакированными панелями, лестница чистейшая, хоть на каждой ступеньке посиделки устраивай в белых брюках.

Без стука, открыв дверь, Павел воскликнул:

– Вот, значит, как живут милицейские майоры в наше время!

– Паша, это ж городское управление, – укоризненно протянул Димыч. – Ладно, не будем терять время. Ты и так припозднился… Вот бумага, авторучка, я думаю, у тебя есть.

– Есть, конечно, но не надолго. Получу следующий гонорар, куплю компьютер, и буду, как белый человек работать, а не как Лев Толстой…

– Пиши! Толстый Лев…

Димыч принялся размеренно диктовать. Вскоре Павла начал разбирать смех. Кое-как выводя жуткие канцелярские обороты, он выговорил, похохатывая:

– Наверное, так же писали письмо турецкому султану запорожские казаки…

Димыч, сохраняя полнейшую серьезность, додиктовал текст, после чего приколол листок скрепкой к целой пачке каких-то других бумаг и вышел из кабинета. Отсутствовал он целый час, Павел успел разложить тетрадь и написал парочку страниц своего романа. Пару раз заглядывали какие-то подполковники, один из них поинтересовался:

– Чистосердечное пишешь?..

– Ага… – безмятежно откликнулся Павел.

– А чего ж в тетради?

– Дак ведь листов получится целая пачка, можно перепутать…

– Что, так много грехов?!

– Ага, и грехов, и преступлений…

– Расколол, значит, тебя Димыч… – злорадно ухмыльнулся подполковник.

– Расколо-ол… – тяжело вздохнул Павел.

– Он это может… Ну, пиши, писатель… – дверь закрылась, а Павел долго хохотал, прикидывая, как будет смотреться этот диалог в его новом криминальном романе.

Наконец открылась дверь, влетел радостный Димыч, заорал с порога:

– Пашка, ты бы видел начальника!.. Когда он прочитал бумаги, чуть из кресла не выпал, а когда подписывал, еле сдерживался, чтобы откровенно не заржать. Потом спросил меня, сам я до этого додумался, или подсказал кто? Мне честно пришлось признаться, что знакомый писатель криминального жанра подсказал… После этой хохмы штаб долго не будет присылать нам всяких идиотов, со всякими идиотскими предложениями. Главное, прокуратура все претензии обязана будет предъявить штабу! А мы тут и ни при чем; просто, точно выполняли приказ вышестоящего начальства. Скоро ржачка начнется, та еще… Все, поехали!

Он достал из шкафа бронежилет, напялил на себя. И снова стал похож на солдата удачи. Выскочил из кабинета, Павел еле поспевал за ним. Димыч сунулся в какой-то кабинет, заорал:

– По коням, орлы! Щас веселу-уха будет… Броники не забудьте… – и помчался дальше.

У дежурной части затормозил, крикнул:

– Степаныч! Бронежилет клиенту!..

О чем-то разговаривавший с подполковником майор, вскочил, кинулся в другую комнату. Подполковник повернулся, спросил злорадно:

– Что, клиент выразил горячее желание сотрудничать со следствием?

Димыч ошалело уставился на него, весь уже погруженный в азарт охоты, Павел отрешенно смотрел в сторону. Положение спас майор, выскочивший с бронежилетом в руках. Пока Павел неумело надевал бронежилет, сверху по лестнице с топотом ссыпалось четверо молодых парней в бронежилетах. Без задержки высыпали на улицу, тут же с трудом втиснулись в "Волгу". Димыч сел за руль, хищно щерясь, и понеслись, не обращая внимания на светофоры. Вскоре пристроились в хвост небольшому автобусу, набитому парнями в бронежилетах, масках и с автоматами. Димыч посигналил, обогнал автобус, и тот послушно пристроился в хвост к "Волге".

Димыч затормозил возле старинного особнячка, окруженного густым садом. Сад явно был посажен недавно, потому как Павел помнил, что здесь располагался детский садик когда-то, и двор был гол, если не считать стандартных домиков и беседок, положенных детским садикам. В городе вообще осталось меньше половины детских садиков, с тех пор как содержать в них детей родителям стало не по карману. Омоновцы вмиг высыпали из своего автобуса, не утруждая себя ожиданием, когда откроются ворота, перемахнули через высокую ограду из толстых металлических прутьев, мгновенно скрутили привратника, открыли ворота. Пока Димыч подруливал к крыльцу, омоновцы уже вовсю шуровали в здании, из открытых дверей слышались вопли, яростный мат, громогласные заверения "урыть всех козлов". Димыч не спеша, вылез из машины, поднялся на крыльцо, за ним вереницей двигались его парни, деликатно позволившие Павлу идти сразу вслед за Димычем. В здании уже был полный порядок; по коридорам и кабинетам носом в пол валялись сотрудники частного охранно-сыскного агентства "Беркут", только для нескольких симпатичных девчонок и одной пожилой матроны омоновцы сделали исключение, согнали их в угол, и двое плечистых парней притиснули их своими широкими спинами.

Димыч целеустремленно прошагал на второй этаж, сделал широкий жест:

– Приступайте к шмону, господа сыскари!

Его команда проворно разбежалась по кабинетам, а сам Димыч шагнул в роскошную, из какого-то заморского полированного дерева, дверь. Хозяин, естественно, сидел в своем кабинете со скованными позади спинки кресла руками. Из такого положения не сбежишь, даже имея силу Геракла, кресло просто не даст возможности ногами перебирать.

Вениамин Аркадьич, козел наемный, заорал, на взгляд Павла с неописуемой наглостью:

– Что за набег, майор?! Начальство давно клизму с патефонными иголками не вставляло?

– Это ж надо, он еще и плагиатор… – грустно сказал Павел.

– Давай ордер, давай санкции, а иначе завтра же вылетишь на пенсию… – орал атаман легальной шайки.

Димыч подошел к нему, смерил презрительным взглядом сверху вниз, сказал веско:

– Я с тобой на брудершафт не пил, козел этакий, так что, изволь мне больше не тыкать, а не то я тебя сдам в какое-нибудь районное угро, и до понедельника забуду в камере, а сержантам шепну, чтоб забавлялись с тобой по всей программе. Знаешь ведь, что с сержантов никакого спроса не будет… А если будет, они будут твердить все в один голос, что приняли тебя за сексуального маньяка, которого уже два года ловят.

Спесь была сбита молниеносно и качественно. Сбавив тон, новорусский Шерлок Холмс просяще заговорил:

– Ну, майор, давайте как-нибудь договоримся…

– А чего договариваться? – Димыч разложил перед ним бумаги.

При одном взгляде на них, у пленника мгновенно отвисла челюсть. Хриплым шепотом он осведомился:

– Как вам удалось их получить?

Димыч таинственно указал в потолок, и произнес веско:

– Указание сверху…

– Из областного?..

– Да ты что, милый?! – откровенно расхохотался Димыч. – Бери выше…

Железный сыскарь побелел на глазах. Видимо перед его мысленным взором пронеслись все противозаконные, преступные деяния.

– Ладно, ты пока сиди, сочиняй чистосердечное признание, но такое, чтобы мне не пришлось редактировать, и тогда, возможно, отделаешься только двадцаткой, а мы тут со свидетелем проведем экстренное опознание.

– Послушайте, майор! – Вдруг заорал Вениамин Аркадьич. – Не далее как вчера, этот ваш свидетель пытал электрическим током моего сотрудника.

Димыч величественно повернулся к Павлу:

– Павел Яковлевич, вы заявление о злостной клевете писать будете? Свидетелей достаточно…

– Разумеется, напишу! Меня, российского писателя и последовательного сторонника демократии, обозвали одновременно гестаповцем и бериевским палачом?!

Когда они с Димычем вышли в коридор, все сотрудники уже были выстроены в одну шеренгу вдоль стены. Пройдя вдоль шеренги, Павел вмиг опознал несколько топтунов, ходивших за ним. Но второго, того, кому меньше всего досталось, из двоих, напавших на него во вторник, не было. Вполне возможно, он был на задании.

Димыч тихо проговорил:

– Никого из тех, кто сидел в "джипе", тоже нет…

– Может, они на задании?

– Может, все может быть… Засаду здесь устраивать бессмысленно, наверняка у него есть какая-то тревожная кнопка. Ну, ничего, до понедельника мы их продержим, и попрессуем как следует.

– Димыч, мы ж в воскресенье на пикник собирались?..

– Мероприятие не отменяется. Думаешь, без меня, их прессовать некому? Ты представить не можешь, как эти козлы достали даже районных оперов!..

Шмон в здании продолжался, а к крыльцу вдруг подкатило аж три фургончика, из которых посыпались парни, увешанные телекамерами, и девушки, хищно разматывая провода микрофонов, как ковбои при виде ничейного мустанга разматывали лассо.

Димыч картинно возвышался на самой верхней ступеньке крыльца, уперев одну руку в бок, другую, положив на кобуру. Репортеры робко приблизились, видимо привычно ожидая получить безапелляционное: – "Никаких комментариев!" Но Димыч стоял и благожелательно улыбался, разглядывая стройные ножки одной из корреспонденток, выглядывавшие из-под джинсовой юбки, которую легко можно было принять за широкий пояс. Корреспондентка, будто притянутая откровенным взглядом Димыча, первая вспорхнула на крыльцо, ее оператор из-за торопливости споткнулся и чуть не расколотил камеру. Девушка, даже не заметив конфуза, подскочила к Димычу, и азартно глядя снизу вверх, задала первый вопрос:

– Скажите, товарищ полковник, что здесь происходит?

– Димыч обаятельно улыбнулся и ласково сказал:

– Милая девушка, я вовсе не полковник, а всего лишь майор. А происходит здесь стандартное мероприятие, в рамках объявленной Министерством Внутренних Дел борьбы с организованной преступностью. В частности, тут происходят профилактические мероприятия в целях предотвращения заказных убийств.

– Ка-ак?! Но ведь это же охранно-сыскное агентство…

– Исходя из своего опыта, смею вас заверить, что сплошь и рядом под крышами подобных респектабельных фирм скрываются матерые преступники, ловко избегающие уголовной ответственности с помощью денег и продажных адвокатов. К нам обратился гражданин, у которого возникло стойкое убеждение, что его хотят убить. Более того, его уже раз пытались убить; попытались примитивно утопить, когда он купался в реке. В результате оперативных мероприятий, мы выяснили, что гоняются за гражданином сотрудники именно этого агентства. Свидетель опознал всех соглядатаев, которые за ним ходили на протяжении четырех дней.

Речь Димыча текла без сучка, без задоринки, будто он каждый день давал интервью. На сколько Павел помнил из прочитанных детективных романов, за эту речь Димычу грозили, по меньшей мере, взыскание от родной конторы, а от клиентов – судебный иск. Но, видимо, он знал, что делал.

– А вот и наш свидетель, – Димыч широким жестом повел рукой в сторону Павла. – Разумеется, в интересах следствия его фамилию я назвать не могу…

Павел вышел вперед, ощутив какую-то непривычную робость. В него еще ни разу в жизни не целились телекамерами. Хотя, за последние три-четыре месяца ему уже несколько раз говорили знакомые писатели, что репортеры и с телевидения, и из газет все телефоны оборвали в Союзе писателей, с требованиями немедленно выдать им адрес и телефон Павла Лоскутова. Но ответственный секретарь Союза писателей России ни адреса, ни телефона, естественно, не знал. А у Союза российских писателей еще не было ни штаб-квартиры, ни телефона. Многочисленные знакомые Павла из молодых, свежеиспеченных членов Союза, адреса его тоже не знали.

Стеснительно кашлянув, он заговорил:

– Видите ли, во вторник я вдруг ощутил, что за мной следят. Когда я шел на работу, за мной шел парень, я его сразу заприметил. На работе я пробыл не долго, и поехал на пляж. Когда шел к берегу, обнаружил, что к первому топтуну присоединился второй, и они нахально шли за мной.

– Может быть, это простое совпадение? Ваш сосед, которого вы не знали в лицо, тоже решил искупаться? В такую жару, желание вполне естественное…

– Какое там совпадение! Я пошел поплавать, а плаваю я всегда за буйками, эти двое пошли за мной и в воде набросились. Мне удалось вырваться, а там и честные российские граждане вступились за меня. Так что, киллеры остались ни с чем. Но со вторника, и по сей день, я видел за собой неустанную слежку… – Павла так и подмывало, назвать свою фамилию, но он сдержался, не пришло еще время.

– Послушайте, а вы не могли бы дать развернутое интервью, каково это оказаться в шкуре человека, за которым гоняются киллеры? И еще, у вас нет никаких соображений, почему вас "заказали"?

– Разумеется, есть. Мне известны некоторые криминальные факты из бурной молодости одного весьма высокопоставленного жителя нашего города. Я уверен, это он пожелал себя полностью обезопасить, заткнув мне рот навсегда. А насчет развернутого интервью?.. Я это устрою, и даже раньше, чем вы предполагаете. Вашу визитную карточку, сударыня?

Девушка аж зарделась от удовольствия, и тут же из кармашка своей чисто символической юбочки выхватила картонный прямоугольник. Но на эксклюзивное интервью у нее было не больше прав, чем у других, а потому они тоже насовали Павлу карточек. Впрочем, без особой надежды. Потому как ясно видели, что взгляд Павла то и дело самопроизвольно опускался и скользил до самой земли по стройным ножкам.

Димыч потащил Павла к машине, говоря при этом:

– Поехали, нам здесь делать нечего, мои парни сами справятся. Да и шмон чисто символический. Что не говори, Веня хоть и сволочь, но отчетливый профессионал, и китайские тэтэшники в конторе хранить не станет. В тех заказных, следы с которых сюда вели, фигурировали как раз китайские тэтэшки. Да и в половине других, за последние пять лет, они же фигурировали… – Димыч безнадежно махнул рукой. – Сидит этакий паук, и никакими дустами его не изведешь. У него подвязки и наверху, и среди авторитетов… Так что, Паша, он не успокоится.

– Я знаю… – Павел тяжко вздохнул. – Опять самому придется мочить козлов… От вас помощи ждать…

– Паша! Да ты что?!

– Ну, извини, Димыч… Это я от безысходности… Ольгу с детьми, куда бы спрятать?..

– Эт, мы устроим. В санаторий МВД под Новороссийском. Там спокойно. И главное, никакая мафия не достанет.

Высадив Павла на мосту, Димыч высунулся из окна, напомнил:

– Не забудь затариться водкой и вином, пивом Генка запасется. Мы к тебе домой заедем в девять.

Павел постоял на солнцепеке, подумал, что не мешало бы на пляж сходить, но хотелось есть и спать, и вообще в теле была какая-то странная, непривычная вялость.

– Ох, хо-хо… – протянул он. – С вами, козлами, и интерес к жизни пропадет… Не слишком ли много на меня одного?

Подумал, что не мешало бы спросить у Димыча, не пропадали ли милиционеры в последнее время? Но рано еще. Да и что-нибудь надо придумать, чтобы Димыч не догадался, кто причастен к исчезновению парочки сержантов. Впрочем, много шансов за то, что это были вовсе и не милиционеры.

Идя к дому, он не забывал проверяться на предмет хвоста, но так никого и не заметил; по случаю жары, улица была пустынна и невыносимо скучна.

Ольга на огородике поливала недавно высаженные в грунт из рассадника помидоры. Одета она была в купальник и широкополую шляпу. Павел невольно залюбовался ею. Потом вздохнул, и проворчал под нос:

– Видимо, красота, и правда, должна быть холодноватой…

Подойдя к ней, Павел спросил:

– Денис где?

Глянув из-под широких полей шляпы, она ответила:

– С друзьями на реку поехал… А что, это опасно?

– Не знаю пока… – медленно выговорил он. – Пока они за мной охотятся. Они ж думают, что меня взять легко, а потому пока заложники им не нужны. Ладно, завтра на пикник поедем.

– С кем?! – она выпрямилась, опустив лейку.

– С друзьями, естественно. Кто ж с врагами на пикники ездит?..

– Так, мне приготовить, наверное, что-то надо?

– Ничего не надо готовить. Будем есть шашлыки "по-астаховски" и пить водку с пивом.

– Ты обедать будешь?

– Конечно, только сначала за водкой и вином схожу в фирменный магазин…

Прихватив сумку, Павел вышел через калитку. Пока шел до магазина, несколько раз проверился. Что за черт! Нет хвоста! Ну что ж, это прекрасно укладывается в версию, что его Гонтарь заказал Венечке. Ладно, прошлый раз Павел Гонтарю физиономию не набил, видимо из чувства субординации; как же, аспирант доктору наук разве может в морду дать? А вот знаменитый писатель, профессору, членкору, ректору – запросто. Надолго откладывать не будем, в понедельник и отмудохаем. Павел аж засмеялся от предвкушения. Он прекрасно знал творчество Джека Лондона, и отлично помнил один рассказик… Вряд ли его кто из ментов читал. Так что, хохма та еще будет…

Помня прошлую неудачу, Павел на сей раз купил четыре бутылки водки и шесть бутылок вина, из них только две белого. Но потом подумал, что в прошлый-то раз они были с девками, а теперь едут с женами, совсем другой коленкор, однако было поздно, не возвращаться же… На обратном пути опять пару раз проверился, хвоста не было.

Пообедав, Павел вышел во двор в плавках. Был уже шестой час, но солнце пекло качественно. Сев в шезлонг, Павел приготовил авторучку, но никак не мог вывести первую фразу, в мозгу колыхался какой-то туман, и навалилась непонятная апатия. Он отложил тетрадь вместе с фанеркой, откинулся на низкую спинку своего шезлонга и прикрыл глаза.

Вот такая же апатия его посетила в больнице, когда он понял, что у него парализованы ноги. Впрочем, это оказалось не так опасно, как он думал. После того, как его на вертолете доставили в родной город, в клинике положили на какую-то странную койку, пристегнули ремнями, и нейрохирург самолично принялся вертеть блестящий маховик. Павла растянуло так, что он вздохнуть боялся. Потом его вместе с койкой сунули в ванну с теплой водой, и оставили в покое, только медсестра сидела в изголовье на табуретке и бдительно наблюдала за ним. Чувствительность в ноги вернулась на другой же день. Но врач скептически качал головой и предрекал пожизненную инвалидность.

Что же он мог забыть такого, чего, по прошествии полутора десятков лет, Гонтарь мог испугаться? Попытаться что ли еще раз повспоминать? Как врач говорил, амнезия штука коварная. Что-нибудь может напрочь выпасть из памяти, будто и не было.

Итак, он шел по осиновому мелколесью. После ссоры с шофером до самого вечера без остановки продирался сквозь заросли. Весь мокрый от пота, с ног до головы облепленный паутиной, он шел и шел, пока не выбрался к водораздельному болоту. Из кочкарника, поросшего сфагнами, медленно сочился крошечный ручеек. Мутноватая, с коричневым отливом, вода была холодна и свежа на вкус. Павел знал, что в воде сфагновых болот не бывает никакой гадости, она почти стерильна. Сейчас, по прошествии стольких лет, он отчетливо помнил и ручеек, и каждое отклонение от азимута на маршруте. Ходьба по азимуту по черной тайге, занятие настолько муторное, что поневоле каждый градус будешь помнить.

На бережку ручья нашлось возвышенное местечко. Когда загорелся костер, явился Вагай. Он со вкусом облизывался, разбойник видимо успел подкрепиться без хозяйского дозволения. После ужина, от которого Вагай, естественно, отказался, легли спать. Как обычно в таких случаях; Павел одним боком к костру, c другого – к нему привалился теплым боком Вагай. В костре, уютно потрескивая, ровно тлели три полусырых бревешка. В тех экспедициях, в которых Павел бывал с Гонтарем, все обставлялось с наивозможным комфортом. Были и импортные палатки, и невесомые, тоже импортные, спальные мешки. У них бывали и рации, чтобы в любой момент можно было вызвать вертолет. Короче говоря, по прошествии многих лет, Павел понял, что экспедиции для Гонтаря были всего лишь пикниками на природе.

В тот раз, когда Павел впервые поругался с Гонтарем, экспедиция была не ахти какой трудности; работали в заповеднике, в котором уже много лет вели исследования ученые Университета, и обжили его, как дом родной.

С центральной усадьбы долго добирались до отдаленного кордона на разбитом вездеходе. Дорога вилась сначала по берегу озера, у подножия гор, потом свернула на берег быстрой, прозрачной речки. Долго ехали по ее берегу, переезжая многочисленные ручейки по бревенчатым мостикам. Наконец доехали. Просторный крестовый дом, при нем сараи, баня, вымощенный листвяжными плахами двор, крытый драночной крышей, большой огород, все это органично вписалось в окружающий пейзаж. Лес, стеной поднимающийся по краям обширной поляны, склоны гор, круто вздымающиеся за ним в небо, берег речки… И небо… Глубокое синее небо…

На шум мотора вышла девушка лет шестнадцати или больше в мешковатых рабочих штанах из синей хлопчатобумажной ткани и просторной клетчатой рубашке мужского покроя. На вежливое приветствие Гонтаря она солидно, по-деревенски, подала руку и, когда тот пожал ее, радушно предложила:

– Разгружайтесь, располагайтесь. Мы вас не ждали, а то отец не ушел бы. Он уже дня три по тайге бродит, но сегодня должен вернуться, баню затопим… Вы как, Евгений Михайлович, как в прошлый раз, в палатках устроитесь?

– Конечно в палатках. Что за экспедиция без палаток?.. Вон там, у леса, на бережку и расположимся.

Из калитки вышла моложавая, стройная женщина. Гонтарь принялся с ней галантно раскланиваться, неведомо откуда в руках у него появился объемистый пакет:

– А это вам, Ольга Филипповна, городские гостинцы. Андрей Степанович не очень-то балует вас поездками в город…

– И не говорите, все по тайге бродит. Я уж и привыкла, по хозяйству все вожусь, а еще и пчелок завела…

– Вот видите, совсем устроились. А то, помнится, ворчали; зачем, мол, такая жизнь, в глуши…

– И-и… Чего вспомнили! Вы же, Евгений Михалыч, тогда молоденьким аспирантом были. А теперь, гляди, никак это аспирант с вами?

Она подала Павлу руку:

– Ну, будем знакомы?

Павел представился.

Гонтарь протянул:

– Да-а, идет времечко… Это не первый мой аспирант, и даже не десятый. И я давно уже доктор… У вас вон и дочка уже невеста. Так и выросла в глуши?

– Да какая теперь глушь? Мой-то, глядите, чего учудил… – она махнула рукой на крышу, там солидно вращал лопастями ветряк. – Теперь и радио, и телевизор, совсем как в городе. Да и Леночка только летом у нас живет, а так все у бабушки, на центральной усадьбе. Школу в этом году закончила, отличница, никакого сладу не стало: тоже, говорит, хочу в заповеднике работать. Кем, только?.. А вы, наверное, в последний раз к нам на машине проехали. Мой говорит: осенью пожгу все мостики через ручьи, чтобы браконьерам труднее было в заповедник добираться. На лодках-то хуже; бензину много надо, – хозяйка всплеснула руками. – Что это я заболталась с вами в дверях? Идите в дом.

Рассмеявшись, Гонтарь спросил:

– Ольга Филипповна, какая первая заповедь таежника?

– Какая заповедь? – она недоуменно пожала плечами. – Перво-наперво, гостя – к столу.

– Э-э, нет. Мы сюда работать приехали. Так что, сначала лагерь устроим, а уж потом ждите в гости.

– Отдохнули бы сначала с дороги…

– Устроимся – отдохнем. Через пару часов ждите, – и Гонтарь, вскочив на подножку машины, махнул шоферу рукой в сторону леса.

Дружно взялись за разгрузку. Гонтарь с шутками и прибаутками первым подставлял плечо под самый тяжелый тюк или ящик. Видавшая виды ковбойка пропиталась потом. Павел знал, что Гонтарь, как и все в студенческие годы, занимался спортом, да и сейчас похаживал раза три в неделю в университетский спортзал. На четвертом курсе, было дело, выиграл первенство города по боксу среди средневесов, а это означало, что был он не менее чем кандидат в мастера спорта. Он весело покрикивал на студентов, в его руках все так и горело. Легко, элегантно поигрывая топором, за считанные минуты вытесал колышки для палаток. Павел впервые в жизни видел такие палатки; легкая, тонкая, но невероятно прочная синтетика. Четырехместная палатка легко умещалась в боковом кармане рюкзака. Гонтарь проверил растяжки, сходил за косой, ловко накосил травы для подстилок, бросил студентам:

– Пусть подсохнет до заката… – и направился в дом.

Вскоре появился с топором у поленницы, сложенной у задней стены сарая, и принялся колоть дрова. Суковатые листвяги легко разлетались от его ударов. Студенты восторженно любовались своим до предела демократичным профессором.

Лагерь был устроен, оборудование и снаряжение сложено под навесом, студенты разлеглись на солнцепеке, подставляя свои еще совсем белые спины солнцу. Павел сидел на чурбаке и по карте намечал маршрут к хребту. Вдруг он почувствовал, что по лесу идет человек, идет совершенно бесшумно, как ходят все, давно перешедшие с тайгой на "ты". Вот он остановился за густой елочкой, и рассматривает лагерь, наконец, ступил на опушку:

– Добрый день. А Евгений Михалыч по обыкновению корчит из себя демократа?

Студенты подскочили от неожиданности, а Павел спокойно ответил:

– Здравствуйте. Он хозяйке помогает.

– Ну-ну, – хозяин кордона протянул руку. – Будем знакомы, Андрей Степанович.

– Павел…

– А по батюшке?

– Яковлевич…

– У Евгения Михалыча в аспирантах?

– Ага…

– Сочувствую… – и, повернувшись к студентам, сказал: – Пошли в дом, пацаны, гостям всегда рады. Пообедаем, а там и банька приспеет.

Все двинулись к дому. От поленницы, широко улыбаясь, шел Гонтарь. С Андреем Степановичем они встретились, как старые друзья, долго жали друг другу руки, обменивались обычными в таких случаях фразами. Но Павел вдруг почувствовал какую-то натянутость между ними. На крыльцо вышла Ольга Филипповна, проговорила:

– Обед на столе, а они еще и рук не помыли…

Дочь хозяев Гонтарь усадил рядом с собой. Стеснительно помявшись, студенты расселись у противоположного конца стола. Трудная дорога здорово их протрясла, а потому смущались они не долго, вскоре налегли на таежные деликатесы.

Гонтарь больше говорил, чем ел. Он был в ударе. Шутки и всевозможные истории так и сыпались из него. Выглядел он весьма эффектно; подчеркнутая небрежность в одежде, – заношенная рубаха, выцветшие до белизны джинсы, – странно контрастировали с тонким, интеллигентным лицом, аккуратной бородкой, и благородной проседью в черных волосах. И все же, несмотря на седину, он выглядел на десяток лет моложе своего возраста. Павел заметил, что, разговаривая, он вроде бы обращается ко всем, а на самом деле – к одной хозяйской дочке. Похоже, не врут сплетники, что у него в каждой экспедиции случаются скоротечные романы то со студентками, то с таежными красавицами. Хозяин тоже заметил столь недвусмысленный интерес Гонтаря к своей дочке, а потому все больше и больше хмурился. Наконец он решил оборвать светскую болтовню:

– Ты, Евгений Михалыч, куда маршруты направишь?

– Куда-нибудь направлю, – беззаботно протянул Гонтарь. Мозолить глаза тебе здесь не будем. Завтра отдохнем денек, осмотримся, и вперед, по горам, по долам… Леночка вот обещала маралов показать завтра. Неужели так близко к кордону подходят? Как, Леночка, маралы наверняка будут?

– Я же говорю, покажу, значит покажу…

Она вскинула огромные глазищи с чуть заметной раскосинкой, и Павел впервые разглядел ее лицо, будто выхваченное из темноты светом глаз. Он поразился необычной ее красоте. Широкий, чистый лоб, тонкий, прямой носик, нежные детские губы и маленький острый подбородок. Из-за широко расставленных глаз лицо казалось детски наивным и милым. Такие лица не подвержены годам. Женщины с такого типа лицами даже в преклонном возрасте выглядят юными девушками.

– Ну, кто первый в баню? – весело осведомился Андрей Степанович?

Это вывело Павла из ступора, в котором он пребывал несколько минут. Оказывается, он не слышал, о чем шла речь после маралов, все это время он смотрел на Лену.

– А мы, старики, да Павел Яковлевич, и двинем, – воскликнул Гонтарь. – Мальчишки ведь не понимают толка в хорошей русской бане…

Солнце закатывалось за хребты, студенты пели у костра под гитару мужественные песни, Гонтарь куда-то исчез, а Павлу вдруг стало тоскливо. Он поднялся с травы и побрел по берегу речки, грустно размышляя о своей жизни. Совсем незаметное детство, с нуждой, с зарабатыванием денег во время каникул на одежонку к школе. Разве что в Сыпчугуре было весело и ярко, да еще в Курае, но Курай помнился плохо. Где он только не подрабатывал! И на ошкуривании бревен на лесоскладе, и на кирпичном заводе. Лучше всего было в орсе, там было сытно, кроме денег за разгрузку, кладовщицы еще и продуктов давали за ударный воскресный труд. Потому как те вагоны, которые приходили в субботу и воскресенье, разгружать было некому; штатные орсовские грузчики обычно до понедельника теряли способность ориентироваться во времени и пространстве. Их заменяли старший брат Павла с двумя друзьями, да Павел, которого поначалу брать не хотели, но вскоре поняли, что он, пятнадцатилетний парнишка, по силе чуть ли не превосходит девятнадцатилетних парней. К тому времени у него был уже богатый опыт занятий с гирями и гантелями, и он уже сделал пару кругов возле городского спорткомплекса. Проще говоря, спортзала, пристроившегося с краешку к стадиону. Однако уставал Павел на разгрузке так, что с трудом добирался до постели. Ненужная ему учеба в техникуме, где его преследовал постоянный страх лишиться двадцатирублевой стипендии, которую назначал в конце каждого месяца классный руководитель по итогам прошедшего месяца. Наверное, потому Павел и учился хорошо. Потом армия. Два тусклых и никчемных года, проведенных в заштатной роте ПВО, среди древней радиотехники. Там он впервые чуть не убил человека, от злости, от обиды, и оттого, что ничего этому человеку не сделал, но он почему-то прицепился именно к нему, к Павлу. Издевался и унижал, самоутверждаясь за счет безответного первогодка… Потом целый год операций и бесконечной, изнуряющей боли. И, наконец, Университет. Мечта детства, вернее, с начала восьмого класса он начал подумывать о биофаке Университета, прикинув со всех сторон, какая работа может позволить бродить по лесам. Однако родителям было наплевать на его мечту, не смог он их убедить, что он, троечник, сможет поступить в Университет. Действительно, в школе он учился плохо, видимо потому, что прочитал все три городские библиотеки. В восьмом классе он взялся за учебу, и интеллект быстро восполнил пробелы в знаниях. К тому времени и брат, и старшая сестра уже учились в вузах, и на Павла навалились все четверо, уговаривая, что главное специальность получить, а потом и о высшем образовании можно подумать. Его упорно запихивали в ПТУ. И он сдался. Но когда пошел сдавать документы, назло всем свернул в техникум. К удивлению и отца, и матери, вступительные экзамены сдал на пятерки. Только за изложение получил тройку. Вот так его мечта и отодвинулась на четыре года. В Университете времени хватало только на учебу и тренировки. В аспирантах у Гонтаря, тоже бесконечная работа. Время для тренировок в спортзале теперь приходилось отрывать от сна. Слава богу, что спортзал собственный, никто не спрашивает, кто это там гремит железом в полночь? Он чувствовал, что давно идет по краю, нервы натянуты до предела, того и гляди, грянет нервное истощение, и снова болезнь, немощь. Экспедиция для него – отдых. И вот, темно-синие глаза с чуть заметной раскосинкой… Оказалось, он совсем не разбирается в женщинах, он даже не знает, как и о чем с ними говорить. Те три или четыре раскованные студентки, которые его откровенно соблазнили, когда он еще жил в общаге, ничему его не научили, получили от него то, что хотели, да и оставили в покое, ничему не научив, разве что разным изощренным позам. Одна, правда, упорно набивалась потом в жены, но Павел представил свою жизнь рядом с ней, и ему сразу стало тухло.

Сквозь легкий ропот речного течения Павел уловил тихий разговор. Машинально сделав еще шаг, увидел Гонтаря и Лену. Что-то остро кольнуло в груди. Гонтарь был похож на напыжевшегося петуха, обхаживающего курочку. Павел повернулся, и торопливо зашагал прочь, скорее, чтобы не видеть. Лучше бы и не знать ничего… В палатке, раздеваясь и заползая в спальный мешок, рычал в полголоса:

– Тоже мне, Ромео… Развезло старого пня… – он тогда еще и предположить не мог к а к его развезет при виде Люсеньки.

Наверное, и правда, нервное истощение в сочетании с хор-рошим ударом головой о бревно, сделали его писателем и форменным влюбленным Ромео?

Павел уже засыпал, когда пришел Гонтарь. Повздыхав, повозившись, Гонтарь окликнул его:

– Павел Яковлевич, разбудите меня перед рассветом, хорошо? Вы же лучше будильника…

– Разбужу… – буркнул Павел.

Ему невыносимо хотелось схватить Гонтарая, и вместе со спальным мешком швырнуть в речку. А тот еще и продолжал:

– Идемте тоже смотреть маралов, – и чему-то засмеялся.

Павел вдруг подумал, что проще всего не попасть в унизительное положение, это не требовать от судьбы больше того, что тебе положено по статусу. И тут же успокоился. Просто, надо повысить свой статус, и преспокойно забрать, что тебе причитается… Приказав себе проснуться в три часа, он заставил себя уснуть.

Проснувшись как от толчка в заданное время, осторожно выполз из палатки. Гонтарь спал, сладко почмокивая губами, и совсем не походил на строгого университетского профессора. Павел прислушался к своим ощущениям. От вчерашнего наваждения осталась какая-то пульсирующая боль в груди, как от вскрытого нарыва. Он глубоко вздохнул, стремясь с выдохом выдохнуть и боль эту, но боль не ушла, только затаилась где-то под сердцем, холодя его и заставляя как-то странно замирать время от времени.

Заря размахнулась от хребта до хребта. На замерших в ожидании утреннего ветерка деревьях и травах налетом серебристой пыли оседала роса. Павел потянулся, напряг до звона в ушах все мышцы, расслабился, тихонько прошептал:

– Все хорошо… Все хорошо… Просто отлично, – и побежал, легко, бесшумно, к речке.

Когда, искупавшись, вытираясь на ходу, он возвращался, у палатки увидел Лену. Смеясь, она говорила в полголоса:

– Вставайте, сони, маралов проспите…

Из палатки послышался сонный голос Гонтаря:

– Павел Яковлевич, я же просил разбудить меня на рассвете…

– А я и иду вас будить…

Лена резко обернулась, скользнула по нему взглядом, и на лице ее появился неописуемый ужас. Павел не понял, что именно вызвало в ней ужас; могучие мышцы, или жуткие шрамы, превратившие с одного боку эти мышцы в безобразные узлы, бугры, стяжки. Смутившись оттого, что стоит перед ней в одних плавках, проворно нырнул в палатку.

Через несколько минут они уже торопливо шагали по тропинке. На плече Гонтаря висел девятимиллиметровый охотничий карабин "Барс" с оптическим прицелом. Павел нес фотоаппарат. Лена легким шагом спешила вперед, и Павел отметил, что ходить по тайге она умеет. Гонтарь, тоже неплохой ходок, еле поспевал за ней. Она вдруг сделала предостерегающий жест и низко пригнулась. Дальше они шли на манер индейской цепочки, согнувшись так, что руки чуть не касались земли, бесконечно медленно отводя ветви, а потом, бесшумно отпуская их за собой, стараясь не произвести ни малейшего шелеста. Наконец Лена опустилась на корточки и замерла. Вытянув назад руку, детским жестом, кистью руки с растопыренными пальцами, поманила их. Они подобрались к Лене и сквозь переплетение ветвей увидели зверей. Несколько маралих с малышами, три или четыре прошлогодних подростка преспокойно паслись на поляне. Неподалеку от кустов стоял огромный красавец бык с роскошными ветвистыми рогами и настороженно прислушивался, наставив подвижные уши прямо на кусты. Вскоре он успокоился и потянулся к траве. Павел, было дело, разок охотился на марала. Но это было ночью, на солонцах, а вот так вблизи не видел ни разу. Павел осторожно просунул сквозь кусты толстенную трубу телеобъектива. На чуть слышный щелчок затвора фотоаппарата бык вскинул красивую голову и громко фыркнул. Маралихи перестали пастись, тоже насторожились. Вдруг по ушам хлестнул резкий выстрел карабина. Марал прыгнул в сторону, взвившись высоко над землей в красивом прыжке, но когда копыта коснулись земли, сухие точеные ноги его подломились, и он рухнул в росистую траву, глубоко вспоров дернину рогами. Стадо сорвалось с места и, ныряя в кустах подлеска, как в морских волнах, исчезло в лесу.

– Превосходный экземпляр! – воскликнул Гонтарь, выбираясь на поляну и расстегивая на ходу сумку с препаровальными инструментами. – Скорее, Павел Яковлевич, надо обмерить и взять пробы.

Положив карабин на землю, он торопливо раскладывал инструменты. Павел смотрел на оленя. В синем оленьем глазу медленно тускнело опрокинутое небо, тускнела золотая заря, тускнели горы… Павел подумал, что для того и нужны заповедники, чтобы не перевелись этакие красавцы. Но зачем их еще и по заповедникам стрелять?..

Лена не смотрела на оленя, она смотрела на Гонтаря, и глаза ее так же тускнели, как глаза убитого оленя. Она подцепила носком кеда карабин за ствол, брезгливо отбросила его, как отбрасывают с дороги дохлую змею, и, все ускоряя шаг, пошла прочь.

– Павел Яковлевич! Да что же вы?! Быстрее… – Гонтарь старался перевернуть оленя.

Павел принялся помогать Гонтарю, хотя ему этого совсем не хотелось, наверное, брала свое многолетняя привычка подчиняться.

Солнце стояло высоко, когда они закончили. Над кучами внутренностей гудели рои жирных зеленых мух. Гонтарь обтер о траву руки, сказал:

– Ну что, Павел Яковлевич? Нельзя дать пропасть мясу. Идите-ка в лагерь и пришлите студентов, а я пока череп отпрепарирую.

– Зря вы его убили… – тихо проговорил Павел.

– Э-э, бросьте. Поглядите, какой превосходный череп для коллекции!

Гонтарь сам взялся готовить мясо по какому-то особому рецепту в двух больших ведрах. Вокруг костра уже распространился одуряющий аромат, когда подошел Андрей Степанович. Поглядел на олений череп, по языческому обычаю повешенный Гонтарем на ближайшее дерево, сказал хмуро:

– Ваську, значит, подстрелил… Ну-ну…

– Ты что же, Степаныч, всем оленям в заповеднике клички дал? – смеясь, спросил Гонтарь.

– Да нет, не всем, самым заметным разве… Васька хоть и молодой самец, второй год стадо водил, а при нем ни одной глупой потери не случилось. Зимой тут залетная стая волков побывала, в других стадах до половины потерь, а у Васьки одну лишь самку зарезали. Хороший вожак был. Почти ручной, за солью ко мне приходил…

– Ну, Степаныч, брось ты сокрушаться! Другой бык его место займет, у них это быстро…

– Быстро-то быстро, но не так, чтобы очень… Зачем выбивать зверя не по делу?

– Как это не по делу?! – Гонтарь подобрался. – Наука – это тебе не по делу?..

– А-а… Старый спор… – Андрей Степанович махнул рукой. – Будто у тебя усыпляющих пуль нет… С умом брать надо, коли мяса захотелось. Целого быка мы не съедим, пропадет в такую жару. Засолим, конечно, да ведь солонина хуже заводской тушенки. Что ни говори, Михалыч, но природу и для научных целей беречь надо.

– Так ведь, чтобы беречь, знать надо. Тайга, если хорошо изучить, это же неисчерпаемые ресурсы.

– Да нет, тут ты ошибаешься, Тайга – не неисчерпаемый ресурс.

– Когда еще было сказано: – Российское могущество прирастать будет Сибирью.

– Давно было сказано, да много воды с тех пор утекло. Чтобы оно прирастало, беречь природу надо, прислушиваться к ней, а ну что не так? И не палить в зверя, если ты у него всего-навсего пробу крови хочешь взять.

– Мы не можем ждать милостей от природы, взять их – наша задача, – со смешком выговорил Гонтарь.

Андрей Степанович насмешливо прищурился:

– Михайло Ломоносов с Тимирязевым умные мужики были. А ты сам, Михалыч, что думаешь?

– То же самое и думаю, – пожал плечами Гонтарь. – Неблагодарное это дело, с корифеями спорить…

– Давно они корифеями были, с тех пор и человек, и природа изменились. И спорить с ними, оно конечно, ни к чему; гораздо выгоднее петь с ними в один голос, даже если они несут бредятину и демагогию к своей выгоде…

– Это ты про что? – насторожился Гонтарь.

– А хотя бы про твоего батюшку… Когда Лысенко кверху полез, твой батюшка первым ему плечо подставил. А потом, как он вертелся при Никитке, когда нормальные ученые Лысенке руки не подавали, а заодно и твоему батюшке…

– По-моему, это бестактность… – пробормотал Гонтарь, покосившись на студентов.

– А чего мне с тобой интеллигентничать? Я человек простой, в Университет не рвусь, так и проживу тут жизнь. Я ведь вижу, что ты все больше и больше стал походить на своего батюшку…

– Я, конечно, не оправдываю своего отца, – примирительно заговорил Гонтарь, – но надо помнить, какое время было. Те, кто пытался свою правоту отстаивать, куда они делись?..

– Не мне это слышать… Все знают, как Лысенко избавлялся от своих оппонентов. Человек должен всегда оставаться человеком, а не поленницей дров…

– Это как?

– А так. Когда все дрова из поленницы спалишь, что остается?

– Ну-ну, и что же остается?

– Проплешина жухлой травы остается.

– Не понял?..

– Человек, за которого великие думают, а сам он только цитатами бросается, на поленницу дров и похож. Кончатся цитаты, что останется?.. – Андрей Степанович замолчал, посмотрел на костер, вздохнул: – Снимай свежатину-то, как бы не перепрела, а то весь дух потеряет. Помянем уж друга моего Ваську. Пусть пухом будут ему ваши утробы…

– Да брось ты, Степаныч! – Вскричал Гонтарь. – Будто ты не охотишься…

– Охочусь. Как же в тайге без охоты? Но я ж как волк, беру, что поплоше. А убивать совсем ручного зверя – последнее дело…

– Кто ж знал, что он ручной…

– Спросить надо было! Так ведь ты же барин, а мы холуи…

Наверное, Андрей Степанович намеренно испортил всем аппетит, хоть и ел вместе со всеми. Даже студенты, оголодавшие за зиму на мизерных стипендиях, жевали мясо без энтузиазма. А Андрей Степанович еще и наблюдал исподтишка за тем, кто как ест, видимо изучал, ученый доморощенный, как студенты отнеслись к его лекции об охране природы от науки.

Когда ведро опустело, он обратился к Павлу:

– Ты, Павел Яковлевич, вроде бы в хребты собирался?

– Да, завтра с утра…

– И надолго?

– Недели на три.

– Вот и хорошо. Ленку возьмешь с собой?

Павел чуть не поперхнулся, спросил изумленно:

– Это зачем же?..

– Да ты не бойся, обузой тебе не будет; еды приготовит и за лагерем присмотрит. Травки пособирать надо. Одну-то отпускать боязно, хоть она и говорит, что не нужны ей няньки, а сам идти не могу – дела. Ну, так как?..

– Пусть идет. Только… – Павел смущенно замялся.

– Да ладно, – усмехнулся Андрей Степанович. – Она девка с пониманием, да и ты мужик серьезный. К тому же холостой… А в горах напарник нужен. Ты не смотри, что девчонка еще, горы она не хуже меня знает…

Андрей Степанович поднялся и пошел в лес, и будто растворился в нем; ни шелеста, ни треска валежника. Павел подумал, что и сам так же может, но только после городских асфальтов надо осваиваться дня три. Павел поднялся, чувствуя приятную тяжесть в животе. Хоть и жалко было до слез ручного Ваську, но непоправимое уже случилось. А к Гонтарю Павел начал испытывать какое-то брезгливое чувство, будто прознал про его тайный грех, вроде того, что он любит кошек мучить… Еще подходя к воротам усадьбы, Павел ощутил запах ароматного дыма. Ольга Филипповна суетилась возле коптильни, в которой уже были подвешены куски маральего мяса. Тут же стоял деревянный бочонок. Павел постоял с минуту, понаблюдал за тем, как ловко жена таежного отшельника управляется с коптильней, спросил:

– А ледника у вас нету, что ли?

– Да вот, мой чего-то не рассчитал, и к концу июня весь лед тает в леднике-то. Углублять надо, или еще что, да все руки не доходят…

– А Лена где?

– Да в своей комнате, с утра сидит. Дверь, напротив горнишной…

Войдя в просторную горницу, Павел увидел в противоположной стене дверь, по деревенскому обычаю с веселыми ситцевыми занавесками. Толкнув ее, он оказался в узеньком коридорчике, из которого вели три двери в какие-то другие комнаты. Поколебавшись, он потянул на себя одну из дверей и оказался… То, что он там увидел, он меньше всего ожидал увидеть в доме лесника. Довольно просторная комната была сплошь заставлена стеллажами с книгами. У окна стоял большой самодельный письменный стол, добротно и аккуратно сколоченный из кедровых досок. Самодельная полировка хорошо прорисовывала красивую текстуру дерева. Не сразу Павел заметил диван в углу, на котором с книгой в руках полулежала, опершись на локоть, Лена. Она, как и утром, было одета в свой мешковатый рабочий костюм, только кеды сняла. Положив открытую книгу корешком вверх, она села на диване, выжидательно посмотрела на Павла.

Он изумленно спросил, обводя рукой стеллажи:

– Откуда это?..

– А вам какое дело?! – она не старалась скрыть неприязни.

– Да, действительно… Лена, отец сказал, что ты пойдешь со мной…

– Меня Виленой зовут… Если отец сказал, значит пойду.

Павел понимал, что надо уходить, но повернуться и выйти, почему-то не мог. Ему казалось, что он должен ей что-то объяснить, попросить прощения. Что-то еще сделать… Он нерешительно топтался у двери, тщетно пытаясь отыскать в мозгу хотя бы самую завалященькую мыслишку.

Может, что-то отразилось на его лице, но только она, вдруг смягчившись, спросила:

– А студенты идут с вами?

– Нет, я не люблю, когда лишний народ; это мешает наблюдениям, живность беспокоится, а мне надо, чтобы она чувствовала себя естественно, и не меняла своего поведения. Да и не положены мне еще студенты, я ж еще аспирант…

– Ну и хорошо. Терпеть не могу этих задавал. Мнят из себя…

По всему следовало, надо уходить. Он еще раз оглядел стеллажи. Книги были разные, много старых, солидно блестевших золотом корешков, были и современные издания классиков, было много поэзии. В основном имена, которых он даже не слышал. На полках, что стояли ближе к столу, Павел разглядел знакомые корешки академических изданий; монографии по ботанике, зоологии, экологии. На столе, прикрытая чехлом, стояла пишущая машинка.

– Он у меня хлеб из рук брал, а вы!.. – задыхающийся голос Вилены звенел на последней ноте отчаянной ненависти. – Он почуял нас, но стадо не увел. Он же не боялся людей!

Павел понял, наконец, самое лучшее, это поскорее уйти отсюда, если он еще надеется завоевать расположение Вилены.

Солнце еще не поднялось над горами, а они уже шагали по тропе, вьющейся меж колонн кедровых стволов. Кроны деревьев сплошным покровом закрывали небо. Было сумрачно, прохладно и влажно от росы. Тишина стояла такая, что казалось, упади сейчас хвоинка, и лес отзовется эхом. Павел никогда не бывал в церквах, но, наверное, так же должно быть и в храме, когда там нет людей, а один лишь Бог…

Вилена, легкая, гибкая, быстрая, шагала впереди. На плечах она несла небольшую понягу, которая нисколько не стесняла ее движений. Павел пожалел, что до сих пор не завел себе такую же, или не выкроил денег на импортный станковый рюкзак. Все ж таки с ними не в пример удобнее ходить по тайге. У него на спине болтался рюкзак, а в рюкзаке лежал прибор, так называемый "ТЗК", и жесткими углами своими больно упирался в спину. Не помогала даже плащ-палатка, сложенная в несколько раз и уложенная между прибором и спиной. Павел не помнил, как расшифровывается аббревиатура, но, видимо, эти три буквы что-то обозначали. Два спаренных толстенных объектива обладали такой светосилой, что через прибор было отлично видно и в полной темноте, при свете звезд, а при наличии луны, так и вообще было видно, как днем. Да и увеличение у прибора было раз в десять больше, чем у самого мощного бинокля. Поэтому-то Павел и мирился с громоздкостью прибора и таскал его с собой вместо бинокля и прибора ночного видения. Впрочем, допотопные приборы ночного видения, которыми была оснащена кафедра биологии Университета, почти нисколько не уступали размерами "ТЗК".

Еще в лагере, когда он взваливал на плечи рюкзак, Вилена с неописуемым презрением посмотрела на него, и спросила:

– Что, на все три недели запаслись?

– Ага. Идешь в тайгу на день, бери запасов на три. Так что, на все два с половиной месяца запасся, – весело подмигнув, ответил он.

Хотя в рюкзаке, кроме прибора, лежал еще небольшой "НЗ" из консервов, и тщательно отмеренные на двадцать один день гречка и сухари.

После кедрача начался подъем к хребту. Солнце стояло уже высоко, было жарко. Из-за тяжелого рюкзака Павлу приходилось низко сгибаться, иногда он даже помогал себе руками. Изредка в поле зрения попадали рубчатые подошвы кед Вилены. Она размашисто шагала впереди, будто танцуя, вспрыгивала на камни, легко сбегала в ложбинки, время от времени попадавшиеся на пути. В такие минуты Павел любовался ею, с удовольствием отмечая, что в ней совсем не замечается усталости, хотя за спиной осталось уже много километров трудной тропы.

Только в полдень сделали привал. Скинув свою понягу, Вилена весело предложила:

– Ну, доставайте свои консервы.

Павел засмеялся, с удовольствием разглядывая ее оживленное лицо, раскрасневшееся, в капельках пота, сказал:

– А там у меня только небольшой "НЗ", да крупа…

– А почему такой большой мешок?

– Там у меня прибор…

– Поня-ятно… А чем питаться собираетесь?

– Чем Бог пошлет…

– Ну что ж, идите к речке, может, он вам рыбки пошлет, а я пока салатик приготовлю.

Павел впервые был на Алтае, а потому не знал, ловится ли в здешних речках рыба под названием хариус. Но, горные речки, они везде горные речки… Срезав длинный прут на удилище, размотал одну из своих удочек, специально приготовленную без грузила и поплавка, хлопнул слепня, упорно кружившегося вокруг, и, наконец, решившегося усесться на ногу. Только муха запрыгала по бурунчикам, как вдруг что-то стремительное выскочило из воды, рвануло леску… Всегда, когда Павел ловил таким способом хариусов, молниеносная хватка быстрой, сильной рыбы заставляла его вздрагивать, как от удара током, у него даже мурашки пробегали по спине, как от сильнейшего страха. Но потом он испытывал сожаление, что ловкие, сильные рыбы так глупо попадаются, хватая скачущую по бурунчикам муху. Разглядев рыбину, пожал плечами; на первый взгляд ничем не отличается от оленгуйского хариуса, или, он уже забыл, как тот выглядит?

Наловив и на ужин рыбы, он вернулся к тому месту, где оставил рюкзак. Там уже горел костер, и Вилена разбирала груду корешков и стебельков.

– Ого! А вам Бог кое-что посылает… Сходите-ка за дровами…

Когда он вернулся, волоча огромную валежину, над костром уже висел котелок, и в нем закипала вода. Вилена как раз ловко сбрасывала туда выпотрошенную рыбу. Сказала:

– Эту рыбешку лучше всего есть сырой, но вы, видать, непривычны…

– Ну почему же… – пожал Павел плечами, – на Байкале я ел так называемую расколотку. Мороженый омуль, слегка расколоченный на деревяшке… Очень даже ничего…

– Ну, уха тоже ничего…

Вилена дождалась, когда вода с рыбой вновь закипела, набросала в котелок каких-то мелко нарезанных стебельков, корешков, высыпала горстку крупы, достала пару сухарей, вопросительно посмотрела на Павла:

– Или вы предпочитаете сухари грызть?

– Чем грызть-то?.. – улыбнулся он, демонстрируя богатый набор вставных зубов.

Нужда в детстве и почти полное отсутствие овощей и фруктов зимами, в первую очередь сказываются на зубах. Эх, знал бы он в детстве, почему у чукчей и эвенков зубы крепкие, так постоянно бы ел зимами сырую рыбу…

Через пятнадцать минут Вилена сняла котелок с рогулек, пристроила на плоском камне, спросила:

– А почему вы ружье не взяли?

Он изумленно приподнял брови:

– Так ведь, начало июля… На кого охотиться? Вся живность детенышей выращивает…

– Ну, в тайге ведь звери… – она невозмутимо смотрела на него, ожидая, что он на это скажет.

Он кивнул на котелок:

– Ешь, а то я один все вычищу. Во мне весу, чуть поменьше центнера, так что я великий обжора…

– Ну уж, скажете… Будто я обжор не видела… – она замолчала и принялась неторопливо, деликатно хлебать уху из котелка, терпеливо дожидаясь, чтобы он успевал зачерпнуть два раза.

Павел рыцарски собрался помыть котелок, но она решительно отобрала у него посудину и ушла к речке.

Вилена хорошо выбрала и место, и время обеденного привала, дальше тропа полезла на такую крутизну, что они ежеминутно рисковали сорваться. Но зато, когда, наконец, взобрались, прошли по узкой террасе под скальной стеной, потом немного по берегу бешеного ручья, в который, видимо, превратилась речка, оказались в травяных джунглях. Травы поднимали свои цветоносы на такую высоту, что Павел не мог дотянуться до цветков. Веяло прохладой от недалеких уже гольцев, ветерок холодил лица, сушил на них капли пота. Павел повел плечами; прохлада коснулась его груди через распахнутый ворот штормовки, поползла к ключицам, мокрая от пота рубашка захолодела, и неприятно льнула к телу. Он огляделся, сказал озабоченно:

– Зря с террасы поднялись, там хоть какие-никакие деревца росли, дрова для костра были… На ночлег пора останавливаться…

Вилена встрепенулась, оторвала взгляд от распахнувшихся далей, куда смотрела, повернувшись спиной к холодящему ветерку, сказала:

– Каждый раз, когда поднимаюсь в эти луга, глаз оторвать не могу ни от лугов, ни от той картины, что внизу расстилается… А дрова? Чуть выше по ручью долинка, а там роща…

Они уже привыкли быть вместе. Молча каждый занялся своим делом. Павел первым делом притащил вывороченное с корнем дерево, быстро нарубил дров, и пошел на берег ручья, как раз должен быть хороший вечерний клев. И, правда, хариусы, или алтайская форель, ловились, как сумасшедшие. Павлу было неудобно спрашивать у Вилены, как называется рыба, а потому про себя прозвал хариусами, по привычке. Все же он был больше ботаником, нежели ихтиологом, или зоологом.

Когда он вернулся к костру, уха почти сварилась, распространяла вокруг одуряющий аромат. Не теряя времени, потому как уже смеркалось, Павел натянул оба полога, свою плащ-палатку и полог Вилены, сориентировав их так, чтобы ночной ветерок, поднимавшийся снизу, сдувал дым костра в сторону. Когда Вилена сняла котелок с костра, Павел тут же приволок бревно, и положил его серединой на костер. Вилена заметила равнодушно:

– Могли бы, и разрубить пополам, получилась бы классическая нодья…

– Зачем? И так будет гореть всю ночь.

Уха оказалась густой, наваристой. Только за едой Павел понял, как он устал, при его-то тренированности… А что говорить о Вилене? Глаза слипались, сил, казалось, не было даже на то, чтобы поднять ложку, но от первой же ложки у него пробудился зверский аппетит. Потом они пили чай. Павел подозревал, что это какая-то невообразимая смесь настоящего чая, травы левзеи сафлоровидной, травы родиолы розовой, и их корней, и чего-то еще. От первых же глотков наступил необыкновенный прилив бодрости. Ну и напарница ему досталась; чистейшей воды ведьма.

Павлу вдруг захотелось пересесть поближе к Вилене, привлечь ее к себе и обнять, крепко-крепко… Но тут же спохватился, глянув на себя будто со стороны: огромный, матерый мужичина и девушка, почти девочка, вчерашняя школьница…

В то время он еще был невероятно робок с женщинами, и всех девушек, которым было меньше двадцати пяти лет, считал слишком маленькими, и что к ним надо относиться очень бережно. Только много лет спустя Люська помогла ему понять, что многим женщинам частенько зверски хочется мужчину, так же как мужчинам женщин…

Вилена лукаво глянула на него, и тихо сказала:

– А я знаю, о чем вы сейчас подумали…

– Не важно, о чем человек думает, важно, что он делает… – хмуро проворчал он.

Утром он проснулся оттого, что по другую сторону костра зашевелилась Вилена. Подняв голову, он поглядел на нее. Она улыбнулась, сказала:

– Спите, рано еще, – сунув босые ноги в кеды, пошла к ручью.

Павел поднялся, подвинул огарок бревна в костер. Пламя выползло из груды углей, подернутых белым пеплом, начало суетливо карабкаться на пересушенные за ночь бока бревна. Достав карту, Павел стал прикидывать, куда направиться в поисках подходящего района для своих экологических исследований. Ему нужен был не любой кусок гор и тайги, а именно такой, где бы субальпийский луг как можно ближе подступал к краю лесной зоны, и чтобы лесной массив был не очень большим.

Пришла Вилена. Мокрые волосы ее были собраны на затылке. В это время из-за склона горы показалось солнце. Лучи его упали на лицо Вилены и вызвали ответный нежный, прозрачно розовый отсвет. Это было странно и непостижимо – розовый отсвет юности, здоровья, свежести сквозь густой загар! Солнечные лучи преломились и сверкнули таинственным блеском в темных ее глазах. Наверное, она уловила его взгляд, и прочла в нем все, потому что сейчас же с преувеличенным усердием принялась рыться в своей поняге. А он продолжал разглядывать ее маленькое, аккуратное ушко, вдруг ставшее ярко алым.

Он швырнул карту под свой полог и торопливо зашагал к ручью, пытаясь унять расходившееся воображение, с помощью которого уже успел отвести Вилене порядочное пространство своей жизни.

Наловив рыбы на завтрак, а заодно и на обед, потому что клев был просто замечательный, муха едва успевала коснуться воды, как оттуда вылетала стремительная рыба и хватала ее, чуть ли не на лету, Павел решил искупаться. Но сначала для разогрева поворочал валуны, выбрал один, на полцентнера, покидал его, вверх, ловя и снова подбрасывая, через голову назад, как можно дальше, и, когда тело задышало теплом, вошел в ручей и лег у берега в быструю, бурливую, насыщенную пузырьками воздуха струю, с замиранием сердца чувствуя на коже ледяные ласки снеговой воды. Дыхание сперло так, что он долго не мог вздохнуть.

Выбравшись из воды и растираясь шерстяным свитером, вдруг сообразил, что когда Вилена вернулась к костру, волосы ее были мокрыми. Неужели она купалась в этой воде?! Подобное настолько не вязалось с ее обликом, обликом нежной, не броской красоты, что он не поверил своей догадке. Но тут же подумал, что он сам создал этот облик в своем воображении из-за увиденных в ее доме книжек неведомых ему поэтов.

К ручью с котелком в руке сбежала Вилена. Увидев кукан с рыбой, воскликнула:

– А у вас никак блат в небесной канцелярии. Вам так исправно рыбку Он посылает, что мы можем и растолстеть на таких харчах… – набрав воды и, вытащив кукан из воды, она задержалась, глядя на Павла, проговорила с восхищением: – А вы здоровый… Ну, прямо, как… – она замялась, подыскивая сравнение, – как снежный барс!

– Ну уж, скорее, как старый буйвол…

Кивнув на шрамы, спросила сочувственно:

– Кто это вас? Похоже, медведь драл… Я видела у одного мужика такие…

– Да нет, в армии это меня… В аварию попал… – ему почему-то не хотелось говорить об армейском раздолбайстве, пусть думает, что краснознаменная и легендарная по-прежнему надежно защищает ее покой.

– Вам было очень больно?

– Не знаю, – улыбнулся он. – Я две недели без сознания провалялся…

После завтрака они двинулись дальше. Идти по лугу было труднее, чем по лесу без тропы. Высокие травы скрывали с головой, путались в ногах. Изредка они выбирались на склон, и Павел разглядывал его в "ТЗК". Но ничего подходящего не находил. Лес был далеко внизу, а между ним и лугом – крутые каменистые склоны. Вообще-то, идти по субальпийскому лугу летом довольно опасно; на нем полно лесного народа летом кормится, можно и мишку встретить, а потому Павел то и дело звякал по котелку рукояткой ножа. На что Вилена одобрительно заметила:

– А вы, похоже, старый таежник, и в наших местах бывали…

– Да нет, в ваших местах я впервые. Просто, свои действия привык сверять со здравым смыслом.

Наконец они выбрались на склон отрога. Павел навел свой огромный зрительный прибор на соседний отрог, поднимавшийся из долины, заполненной густым лесом, и увидел там то, что искал. Лес поднимался по ложбинам и языками вклинивался в луг.

– Нам надо туда, – проговорил он, не отрывая глаз от окуляров.

– Там даже отец всего два раза был. Дальше, до самой границы, больше нет ни единого села. Правда, бывалые охотники говорят, что там есть две деревни, в которых сектанты живут: в одной – одни бабы, в другой – одни мужики. Только раз, или два в год встречаются на какие-то праздники… Смешно… Единственная тропа вон там, под самыми гольцами, из долины никак не пройти…

– Ну что ж, пойдем по единственной тропе.

Павел прикинул расстояние. Выходило не менее двух дней карабкаться по скалам. Он с сомнением оглядел Вилену. Уловив его взгляд, она насупилась:

– Мне тринадцать лет было, когда мы с отцом туда ходили…

Ночевали они у начала тропы, и чуть свет уже лезли на склон. Тяжело было только забраться под голец, дальше пошло легче, но стало опаснее. Тропа шла по карнизу, с одного бока – стена, с другого – обрыв. Вилена уверенно шагала впереди, Павел решил помалкивать о привале; дождаться, когда она сама предложит передохнуть. Ему почему-то захотелось узнать предел ее выносливости. Время перевалило за полдень, когда они вышли на небольшую скальную террасу. Вилена остановилась, скинула понягу, и с блаженным стоном растянулась на скудной траве. Он уселся рядом, разглядывая ее. Похоже, что она остановилась на привал потому, что пришло время, по ее виду можно было заключить – она способна шагать и шагать до самого вечера. Да, подумал он, в этом мире еще можно встретить чудо…

– А мы сваляли большого дурака… – вдруг проговорила она.

– В каком смысле?

– Обедать в сухомятку будем?

– Это почему же? Воды нет?

– Вода-то есть, – улыбнулась она, – кипятить не на чем. Надо было немножко дров с собой прихватить. Теперь до самого конца тропы не будет ни единого кустика.

– Беги за водой, – проговорил он. – Все предусмотрено. Я ж предполагал, что в зоне гольцев может не оказаться дров. Сегодня шиковать не будем: тушенка и чай с сухарями…

Он вытащил из рюкзака крошечную печку, склепанную из медных листов, свое изобретение. В ней можно было жечь сухое горючее, парафин, керосин, смолу, короче говоря, все, что горит. Чайник на ней закипал минут за десять.

За водой пришлось лезть почти по отвесной стене, на следующую террасу. Из-под осыпи сочился крошечный родничок, сбегал в обложенную плитняком выемку. Переливаясь через край этой явно рукотворной чаши, он буквально в нескольких метрах от нее терялся без следа.

Осторожно наполняя чайник, Вилена произнесла с гордостью:

– Мы с отцом нашли его. Я эту ямку выкопала и плитками обложила. Здесь больше воды нигде нет. Ручьи с гольцев на обе стороны сбегают, а в этот тупик почему-то не попадают. Теперь тут стадо горных баранов поселилось, а раньше их не было, далеко на водопой ходить…

Обедали молча. Внизу раскинулась целая страна, и не хотелось тревожить своими голосами огромное пустое пространство, начинающееся прямо от площадки, и бесконечно простирающееся вверх, вниз и в стороны.

Сразу после еды, они пошли дальше. И шагали, как заведенные, пока солнце не скрылось за склон горы. Темно-фиолетовое небо стало пустым и глубоким. Было страшно. Казалось, вот-вот они сорвутся и упадут в это бездонное пространство, и будут падать бесконечно, проносясь мимо выступов гор, покрытых лесами, мимо дальних синих вершин гольцев. Не привычный к горам, Павел никак не мог отделаться от ощущения, что идет по самому краю мира, и на всей Земле остались только он, да Вилена, что ими все кончается, но с них же и начнется. Ощущение пустоты не подавляло, а наоборот, вызывало восторг ответственности за свою жизнь, и жизнь огромного мира, начинающегося этим карнизом над Вселенной.

Где-то там, за склоном, солнце уходило за горизонт, воздух стал кристально прозрачен, холоден и неподвижен, как вода в колодце. Это вызывало в душе еще большую жуть, будто Павел шагнул прямо в космос без скафандра. Похоже, Вилена испытывала те же чувства, она несколько раз обернулась, как бы удостоверяясь, что она не один на один с этой жутью.

К действительности, к земному, Павла вернул запах. Он вдруг явственно почувствовал резкий запах свежей кошачьей метки. Остановившись, он тихо сказал:

– Вилена, стой… – она остановилась, прислонилась понягой к скале, поглядела на него, вопросительно и чуть испуганно. – Чувствуешь?..

Она улыбнулась, чуть-чуть, уголками губ, пожала одним плечом:

– Ну и что? Ничего особенного, снежный барс прошел…

– Переждем… – Павел скинул рюкзак, сел прямо на тропе, прислонясь к скале, ощущая разгоряченной спиной холод камня.

Опускаясь рядом, Вилена заметила:

– А вы трусоват…

– Лучше быть живым трусом, чем мертвым дураком, – усмехнулся он, любуясь ею. – Ты разве не знаешь, что крупные кошки, почувствовав, что по их следу кто-то идет, садятся в засаду и могут напасть…

В предвечернем полусвете лицо Вилены стало взрослее, строже, а глаза налились загадочным мраком.

Безразличным тоном, глядя вперед, на тропу, она произнесла:

– А Евгений Михалыч сейчас зарядил бы ружье пулями и спокойно пошел вперед…

Павел тоже поглядел вперед. Невдалеке над тропой нависали угрюмые скалы, а сама тропа истончалась и жалась к самому их подножию.

– Ну, еще бы! Евгений Михалыч смел и отважен, и пушка у него двенадцатого калибра, меньшего он не признает.

– Нет, правда, Павел Яковлевич, мы тут сидим, труса празднуем, а скоро ведь темнеть начнет…

Павел, наконец, понял, что она испытывает его с какой-то неведомой ему целью, может быть даже изучает, как представителя пока неизвестного ей вида живых существ. Она прекрасно знает, почему им нельзя идти дальше. Наверняка она уже догадалась, что там, на нависающих скалах притаился снежный барс. И вдруг он понял, что она сделала первый шаг к тому, чтобы поломать холодное отчуждение, которое возникло между ними с самого начала. Она попросту легонько кокетничала с ним, стараясь приблизить его к себе, или самой подняться со ступеньки девчонки-школьницы, до взрослой женщины.

Поняв это, он перепугался. В его мозгу возникло видение ужасной сцены. Мрак и безысходность, бессвязные объяснения с Андреем Степановичем… Мгновенно проиграв все это в мозгу, он напустил на себя непробиваемую холодность, и менторским тоном заговорил:

– Мы этого зверя стронули с дневки, наверное, еще в полдень. И с тех самых пор он идет впереди нас. Кто его знает, почему он не хочет лезть на скалы? Может, объелся и не желает растрястись… Он честно предупредил нас, что тут его владения, и если мы будем дальше идти по его следу, он расценит это как охоту на него… – Павел замолчал, и стал смотреть на горы, уже налившиеся густым фиолетовым цветом.

Вилена, как ни в чем не бывало, проговорила:

– Знаете, а нам незачем идти дальше. Впереди чуть меньше половины пути, и площадок на тропе уже не будет, так что ночевать негде. Давайте заночуем здесь? К тому же, тут есть одно местечко… Утром слазаем, хорошо?

– Ни дров, ни воды нет… – хмуро проворчал он

– А их теперь до самого конца тропы не будет. Зря, что ли, я посоветовала взять как можно больше воды? Попьем чаю с кедровым жмыхом, да и шоколад у нас есть. Можно и тушенки пожевать…

Пока Вилена готовила ужин, Павел накосил ножом травы, жесткой, как проволока, наскреб мха по расщелинам. Подстилка получилась скудной, все не на голой земле. Прилаживать полог было не на чем. Ночью на такой высоте наверняка холодно. У Вилены, как и у него спального мешка не было, она довольствовалась большим куском шинельного сукна, заворачиваясь в него с головой.

Молча поужинали. Пустота перед ними мало-помалу заполнялась чернотой, черноту прокололи лучи звезд. Ощущение земли исчезло окончательно, явилось чувство взвешенности, оторванности от земли, космичности всего окружающего. Ему пришла на ум мысль, что они космические путешественники, оставшиеся в живых после катастрофы, и нашедшие приют на астероиде…

С реальностью их связывал лишь красный огонек, мерцавший в печке. Но парафин догорел, исчез и этот огонек, последняя связь с земной реальностью.

Силуэт Вилены на фоне неба шевельнулся, она тихонько кашлянула, робко спросила:

– Спать, наверное, пора?..

– Да-да, ложись… – поспешно откликнулся он, со страхом услышав свой изменившийся голос, ставший хриплым, натянутым, напряженным.

Вилена отстегнула от поняги свое одеяло, завернутое в полог из плащевки, развернула все это, спросила:

– А вы как?..

Он поспешно откликнулся:

– Ты спи, а я посижу немножко… Да мне и так хорошо…

Ему уже давно не было хорошо. Тепло, напитавшее тело после чая, уходило под пронизывающим ветерком, потянувшим с гольцев. Непросохшая от пота одежда неприятно льнула к телу, холодя кожу, вызывая озноб.

– Не валяйте дурака! – вдруг произнесла она холодным деловым тоном. – Завтра знаете, какая предстоит дорога?.. Хороши же вы будете после бессонной ночи. К тому же на этом ветерке недолго схватить воспаление легких. Так что, бросьте всякие церемонии, и ложитесь рядом. А главное, не бойтесь, не буду я вас совращать, – и она тихонько засмеялась.

Павел разозлился. Действительно, глупо корчить из себя английского аристократа… Он улегся на подстилку, Вилена прижалась спиной к его спине, смеясь, проговорила:

– Ну вот, а вы меня боялись… Теплее же обоим будет…

Они укрылись еще и пологом, и затихли. Но он чувствовал, что Вилена не спит, спина ее была напряжена. И он, чувствуя сквозь одежду женственное тепло и мягкость ее тела, подумал, что теперь-то уж точно ему ни за что не уснуть. Однако он все же попытался отрешиться оттого, что рядом с ним лежит весьма симпатичная женщина… В сущности, она еще и не женщина, а ребенок, и даже не ребенок, а его товарищ по экспедиции. Пока он над всем этим раздумывал, согрелся, и усталость взяла свое…

Он проснулся сразу. От колючего ощущения близкой опасности. Лежал не шевелясь, чутко прислушиваясь. Вилена тоже проснулась, он это почувствовал по ее напрягшейся спине. Над тропой на скалах тихо простучали камешки осыпи. Вилена шепнула одними губами:

– Ирбис… Надо огонь зажечь… Почему он нас не боится? Почему ходит вокруг?

– Либо он очень стар, либо проверяет, есть ли у нас огнестрельное оружие. Они ж, черти, запаха пороха в основном боятся…

Павел поднял голову и принялся вглядываться в гребень обрыва, чуть прорисовывающийся на фоне неба. Прямо над ним вдруг зажглись два зеленых огонька. Тут уж стало не до шуток. Если зверь их не боится, значит, на уме у него что-то нехорошее… Павел впился взглядом в зеленые огоньки, другого ничего не оставалось, достаточно большой огонь развести было не из чего. Он напрягся, переливая во взгляд тяжелую угрозу готового к борьбе человека, изгоняя из своего сознания даже тень страха перед зверем. Почувствовав, что его увидели и не боятся, ирбис утробно то ли мяукнул, то ли рявкнул. Павел негромко, со спокойной угрозой выговорил:

– Иди своей дорогой, мы тебя не тронем.

Зеленые огоньки погасли. Барс уходил по скалам, почти не таясь, то и дело роняя камни. Вилена долго вслушивалась в ночь, сторожко подняв голову, наконец, сказала с коротким, нервным смешком:

– Ну, вы, прямо, как Дерсу Узала…

– Ничего особенного; просто, знание психологии животных… – он тут же смутился, потому как это смахивало на рисовку перед ней, проговорил другим тоном: – Давай досыпать… Он наверняка больше не вернется…

Он проснулся на рассвете. На его плече покоилась головка Вилены, а рука лежала на его груди. Девушка трогательно посапывала ему в грудь. От ее волос пахло дымом костров, хвоей, чем-то еще, неуловимым и приятным. Павел лежал, боясь пошевелиться, моля Бога, чтобы блаженство это никогда не кончилось. Но все кончается. Она вздрогнула, широко открыла глаза, глянула на него, тут же покраснела и вскочила.

Чтобы поскорее побороть неловкость, он тоже вылез из-под одеяла, вылил в чайник остатки воды из фляг, разжег огонь. Запас парафина быстро таял, но можно на обратный путь набрать смолы, горит еще лучше, и больше жару дает…

Пока пили чай, неловкость растворилась, как легкая туманная дымка внизу под лучами солнца.

Она спросила, как ни в чем не бывало:

– Ну что, слазаем на скалы?

– А что, полезли… – пожал он плечами.

Она достала из поняги жестяную баночку, маленький металлический скребок, сунула все это в карман и прошла немного вперед по тропе. Тут начиналась широкая расщелина, по которой с трудом, но можно было вскарабкаться наверх. И они полезли. Расщелина все сужалась, становилась все глубже, стало как-то мрачно и тревожно, откуда-то наносило неприятный запах, похожий на запах нефти, на стенах появились черные и коричневые подтеки. Вилена принялась старательно соскребать их в баночку.

– Это что, мумие?.. – благоговейно прошептал Павел.

– Оно самое… – беззаботно откликнулась Вилена. – Я и на вашу долю наберу. Вам не мешает попить, при ваших-то увечьях…

…Павел с Виленой остановилась на берегу ручья. Для долговременного лагеря места лучше и не придумаешь. Неподалеку ручей разливался в широкую и глубокую заводь с кристально чистой водой. Наверняка рыбу из этой заводи не вычерпать, она будет подниматься сюда с низовьев и скатываться с верховьев.

Оглядывая местность, Павел довольным голосом протянул:

– А ведь мы в самом центре охотничьих угодий барса… Очень удачно получилось, для полноты экологической картины – барс.

Устроившись, сразу принялись за работу. Павел уходил из лагеря на несколько суток, проходил маршрутный ход, возвращался, ночевал ночь, и снова уходил по другому маршрутному ходу. Так, раз за разом, он обходил лесной массив, луг, поднимался к самым гольцам. Каждый раз, возвращаясь, он заставал Вилену за работой. В первый раз неподалеку от лагеря появился навес из веток, под ним были натянуты куски белой тонкой бязи. Потом на этой ткани сушились груды трав. Вилена резала траву на широкой плахе, ссыпала в мешочки, надписывала химическим карандашом названия. Всякий раз Павел поражался ее знанием трав и их свойств. Она знала такое, о чем он, ученый-ботаник, даже не подозревал. Сотни видов она помнила по названиям, могла определить с одного взгляда, не пользуясь определителями растений. Совсем она его доконала, когда выяснилось, что она знает и латинские названия растений. Она, так же как и отец, умела ходить по лесу совершенно бесшумно, и, как лесная птица, вставала с зарей.

Каким-то образом она угадывала, когда вернется из маршрута Павел. К его приходу в садке у берега ручья плескалась рыба, а в тенечке под деревом лежала кучка трав и кореньев для салата. Оказалось, что она не хуже Павла умела ловить рыбу, просто, не любила это занятие.

Разговаривали они мало. Пока варилась уха, Павел наскоро разбирал свои коллекции, записи. Потом они ужинали, и он заваливался спать, а утром вновь уходил в трехсуточный маршрут. Так, почти незаметно, промелькнули три недели. Пора было возвращаться. В последний день Павел приводил в порядок свои записи, сортировал коллекции. Вилена укладывала маленькие мешочки с травой в большие. Оказывается, не всякую траву можно класть с другой, даже если они в мешочках. Павел спросил:

– Как же ты потащишь такой груз?

– А они не тяжелые, – безмятежно откликнулась она, – да и вы поможете…

Он засмеялся:

– Ну, ты и лиса-а…

– А что, вы вон какой здоровенный, грех не воспользоваться оказией…

– Слушай, а может тебе поступить в мединститут, на факультет фармакологии?

– Зачем… – Вилена чуть брезгливо покривилась. – Это мать травами лечит, у нее это семейная традиция. А мне не нравится. Люди о своем здоровье не заботятся, угробят его, а потом идут, слезы льют – лечи их. Смотреть противно. Отцу моему за шестьдесят перевалило, а он всю зиму в полынье купается, и пройти ему за день полста километров ничего не стоит.

– Ну, не все же специально здоровье гробят…

– Да все я понимаю… Но я тайгу люблю. Не желаю я в аптеке сидеть, и все тут. И потом, вы же сами себя и опровергаете.

– Это как? – Удивился Павел.

– А ваши увечия. Любой другой сидел бы дома на инвалидности, и чах помаленьку. А вы не только на ноги поднялись, но и такое себе здоровье накачали, смотреть страшно! Я же вижу, как вы по утрам камни швыряете. Такие камешки двум здоровым мужикам не поднять, а вы на пять шагов кидаете…

– Ну уж, так и на пять… – смутился Павел, и, стараясь перевести разговор со свей персоны на другое, спросил: – Ты куда нибудь поступать собираешься? У тебя, вроде, медаль?..

– Ага… Золотая… – она на секунду задумалась, взвешивая на руке туго набитый мешок с травами, потом проговорила: – Да вот, хотела как отец, в заповеднике лесником работать.

– А что, леснику знания не нужны?

– Нужны… У отца-то, высшее образование. И я буду поступать… – она помедлила, будто принимая окончательное решение. – В Университет. Раньше не хотела, думала там все такие, как Гонтарь. Ну, и как остальные…

– Кто, остальные?

– Да эти, ученые…Только и разговоров; как диссертацию сделать, да как потом устроиться на хорошее место. Гонтарю вообще лучше на дороге не попадайся – затопчет.

– Вот как?! И откуда знаешь?

– Знаю… – уклончиво обронила она.

– А теперь что, думаешь, не все такие?

– Вы вот, другой.

– Это какой же, другой? У меня ведь тоже цель, диссертацию написать, а потом устроиться…

– Это не цель у вас, а средство…

– Вообще, верно… – протянул он потрясенно. – Ты что же, ведьма?

– Ага, – обронила она безмятежно, – это у нас семейное. По вас же сразу видно, вы тайгу любите, потому и ясно, что диссертация для вас средство. У вас же без диссертации, и не человек вроде… Мой отец уже полторы сотни статей опубликовал в научных журналах, и никто ему кандидатскую степень присваивать не собирается. А другой кандидат наук, кроме никому не нужной диссертации за всю жизнь ничего не напишет, и ничего нового науке не даст, но до самой пенсии деньги за кандидатство получает.

– А что твой отец заканчивал?

– Охотоведческий факультет. И то заочно.

– А Гонтарь знает, что твой отец наукой занимается?

– Еще бы! И даже частенько у него идеи и темы ворует…

Павел протянул:

– А я все голову ломаю, откуда на таежном кордоне такая библиотека…

– Ну, библиотека-то в основном от дедушки осталась… Отцовы книги все больше научные.

– А кто был твой дедушка?

Вилена вскинула голову, с вызовом бросила:

– Врагом народа!

Павел хмуро проворчал:

– Будто я не знаю, кто были враги народа…

Вилена опустила голову, пригорюнилась:

– Он был профессором филологии… А просидел в лагере семнадцать лет. Они с бабушкой в Ленинграде жили, революцию дедушка с восторгом встретил. Но потом, чем дальше, тем больше, понимал, что простому народу, да и интеллигенции, стало хуже, чем при царе. Ну и где-то, кому-то высказал свои соображения… Хорошо хоть не расстреляли… Бабушка за ним в Сибирь поехала, старалась держаться поближе к лагерям, в которых он сидел, все ждала, что на поселение отпустят. В деревенских школах детишек учила. Может, оно и к лучшему так получилось, а то бы в блокаду с голоду умерла вместе с родителями своими… Дедушку только по амнистии освободили, в пятьдесят шестом. В Ленинград они с бабушкой так и не вернулись, поселились на Алтае, понравились почему-то ему эти места. Преподавали в сельских школах. Бабушка у меня до сих пор жива. И дедушка бы жил, если бы не лагеря… Он до конца своих дней считал, что Сталин извратил учение Ленина, и что коммунизм – единственно верный путь развития человечества.

– А почему у тебя такое странное имя? – спросил Павел.

Вилена пожала плечами:

– Бабушка говорит, что меня так дед назвал. Ну, Вилена – Вэ И Ленин, созвучно. А потом оказалось, что это старинное русское имя, только редкое. А мать с отцом меня Ленкой зовут, им так привычнее. Отец тоже верит, что наши государственные деятели рано или поздно вспомнят Ленина не только на словах…

– Ну, знаешь!.. – и Павел не нашелся, что к этому добавить.

Она насмешливо глянула на него:

– А вы что, с луны свалились? Это у вас в Университете анекдоты травят по курилкам и про Ленина со Сталиным, и про Брежнева, а на людях на полном серьезе "Малую землю" с "Целиной" конспектируют. Но вот в наших местах многие в коммунизм верят. Отец однажды чуть вертолет не сбил из карабина…

– А при чем тут коммунизм?.. – ошарашено спросил Павел, ничего не понимая.

– При том… Браконьеры прилетали на охоту. Вы ж понимаете, что простые браконьеры на вертолетах не летают. Отец писал куда-то, директору заповедника говорил, что если опять прилетит, то непременно его собьет. Так директор его чуть из заповедника не выгнал. Хорошо, отца тут каждый знает, да и дедушку помнят. Вот и скажите мне, что это за социализм такой, если для кого-то законы есть, а для кого-то не писаны? И так везде и всюду. И попробуй, где скажи, или напиши в газету. Обвинят черт те в чем: в антисоветизме, оппортунизме, низкопоклонстве… Все по Марксу. Он еще в своем "Манифесте" писал, что для бюрократа все государство в личной собственности. И бюрократ всякую критику в свой адрес воспринимает, как посягательство на свою личную собственность, то есть – на государство. Каково? – она выжидательно поглядела на Павла.

А тот с ужасом понял, что ничего этого не помнит, хоть и сдавал кандидатский минимум. Вот так таежная деваха!

Назад шли нагруженные мешками с травой. Коллекции Павла занимали только один мешок, а тащить пришлось целых три. Он приторочил их к рюкзаку, и со стороны, наверное, сам казался мешком на ногах.

До кордона осталось день пути, солнце клонилось к закату. Павел, как робот, шагая за Виленой, спросил:

– Не пора ли на ночлег устраиваться?

Она коротко бросила через плечо:

– Рано еще…

Павлу показалось, что она с нетерпением посматривает вперед, а вскоре и выяснилась причина ее нетерпения; из-за поворота тропы показался человек, и Павел тут же узнал Андрея Степановича. А Вилена радостно воскликнула:

– Вот теперь пора и на ночлег устраиваться!

Помогая Павлу освобождаться от поклажи, Андрей Степанович, посмеиваясь, говорил:

– Ну, вертихвостка, захомутала таки мужика…

– Ничего, мне не тяжело, – проговорил Павел, растирая плечи, нарезанные лямками рюкзака, – а помогла она мне здорово…

Привычно принялись готовить ночлег. Вилена, прихватив удочку, ушла к речке. Раскряжевывая в два топора сухостоину, Павел с лесником перекидывались ничего не значащими фразами, но что-то потянуло Павла за язык, он проговорил:

– Хоть и красавица дочь у тебя, Андрей Степанович, но и я с понятием. Да и староват я для нее…

– Дурак ты паря… – Андрей Степанович усмехнулся. – Это ты для Ленки староват? Не смеши… А Ленка, если влюбится, меня слушать не станет, по-своему поступит. Возраст тут ни при чем, любовь-то не выбирает… Гонтарь это наверняка знает, потому и начал вокруг нее как индюк вертеться. А ведь женат, и, говорит, жену свою любит. Ленка-то его сразу распознала. А услал я ее подальше, чтобы не выкинула чего.

– Так ведь я мог оказаться каким-нибудь эдаким…

– Не мог, – отрезал Андрей Степанович. – Человека, как и любого зверя, по повадке сразу видно. Я только заметил, как ты стараешься на муравья не наступить, так сразу про тебя все и понял…

Павел смутился. Он действительно, когда ходил, старался не наступать на всякую живность, копошащуюся под ногами. Думал, что этого никто не замечает. Эта странность в нем была с детства; он рыбачил, охотился, но еще ни единого живого существа не убил бессмысленно, просто так, или нечаянно.

– Ленка хоть и может постоять за себя, – продолжал Андрей Степанович, – но все равно страшно мне за нее. В мать она, такая же открытая и безоглядная… Встретит ли счастье свое? Мать-то ее с кровью выдрал из лап одного… А то так бы и зачахла…

– Так что же, Вилена не твоя?

– Моя. Только у Ольги еще двое есть, от первого мужа, в районе живут. Сюда редко, как на курорт, от родного папаши сбегают.

– А мне Ольга Филипповна совсем молодой показалась…

– Да она и есть молодая. Первого своего в семнадцать лет родила, второго – через полтора года. Ольга-то, меня любила, да я ее любовь за шутку принимал, тоже себя старым посчитал раньше времени. Вот сдуру и посмеялся над ее любовью… – Андрей Степанович задумался, глядя куда-то в пространство, чему-то усмехнулся, и с маху вогнав топор в кряж, поволок его к костру.

Лагерь был готов; потрескивая, разгорался костер, когда пришла Вилена, свежая, умытая. Пока она готовила уху, Андрей Степанович молча наблюдал за ней, явно любуясь. В вечернем воздухе поплыл сильный аромат, заставляя их всех троих поминутно сглатывать слюну и нетерпеливо поглядывать на котелок. Андрей Степанович притворно вздохнул:

– Эх, и дурак же Пашка. Бросал бы к черту свой Университет, и оставался у нас. Враз бы тебя за него выдал. Где он такую хозяйку еще найдет?

– Вот еще… Нужен мне, старый да увечный… Молодого, красивого найду! – и Вилена покосилась на Павла.

– Ишь, колючая… – Андрей Степанович засмеялся, потом снова вздохнул, уже не притворно. – Пропадешь ведь в тайге…

Она досадливо мотнула головой:

– Ты не пропал, а я тем более не пропаду.

Ели молча. Устали и проголодались все основательно. Но когда котелок опустел, а на костре уже фыркал и гремел крышкой чайник, настроение улучшилось, усталость отодвинулась.

Наливая в кружку чай, Андрей Степанович спросил:

– Дружок-то мой не задирал вас?

Павел усмехнулся, догадавшись, о ком речь:

– Как же, встречались… Вынюхивал со скалы, кто мы есть и имеется ли у нас оружие.

– Ишь ты, совсем обнаглел. Старый он уже…

– Андрей Степанович, а ирбис может стать людоедом?

– Людое-едом?.. – Андрей Степанович почесал в затылке. – Ну, если леопард может стать людоедом, то почему же ирбис не может? Это ж тот же самый леопард… Только, там, где он живет, людоедить некого; туда даже браконьеры не забираются, все равно добычу не вытащишь. И потом, как только ирбис силу потеряет, сразу гибнет. Ну, лето еще может кое-как перебиться, а как только холода настанут, тут же и конец. Ну, этот старикан сделал свое дело; тут кошка с двумя котятами поблизости объявилась… Значит, не кончится род, еще будут бродить по гольцам эти красавцы. Не зря, выходит, я его года два назад от Гонтаря спас. Тот уже и разрешение на отстрел выпросил; мол, старый ирбис, толку никакого. Две недели я Гонтаря по горам таскал, да не там, где ирбис мог появиться, так и убедил, что он за перевал ушел.

Андрей Степанович долго молчал, не торопясь, прихлебывая чай, потом снова заговорил:

– Когда же придет такое время, что перестанут люди смотреть на тайгу, как на бесплатную кормушку? Не пора ли пожалеть ее? Она ж не кормушка – кормилица… Да и не прокормит она всех-то, народу, гляди, сколько стало…

– Вообще, прав ты, Степаныч. Да как вот доказать, что нельзя больше природу эксплуатировать, она, бедная, еле-еле выдерживает само присутствие человека на планете, с его техникой. Не говоря уж о самом грабеже природы.

– Как? А ученые на что?

– Ты вот, Степаныч, тоже ученый. Только не скромничай, Вилена говорит у тебя полторы сотни публикаций. Ты прекрасно знаешь, что все работы ученых направлены на то, чтобы выяснить, где и сколько взять можно, да нельзя ли побольше. А что дальше будет, мало, кого интересует.

– Вот то-то и оно. Сейчас все говорят: перевести лесной промысел на промышленную основу. Да как его переведешь? Тайга – не поле, комбайн не пустишь, а без механизации, да автоматизации, какая же промышленная основа? Представь себе грибной комбайн? Представил? А теперь представь, что грибы, как пшеница растут. Что, не получается? Вот и будешь от одного гриба к другому на комбайне кататься. Красота…

– Ну, Степаныч, ты даешь… – засмеялся Павел.

– А что, не прав? Как ни крути, а в лесном промысле сплошной ручной труд и никакой тебе механизации. А при ручном труде, сам понимаешь, производительность такая, что самому добычи не хватит. Машинами можно убрать лишь то, что машинами же и посеял.

– И что же ты предлагаешь? – заинтересованно спросил Павел.

– Все, что надо, на полях выращивать. А в тайгу поменьше с промыслами соваться. Если надо, и лосей, и соболей, и глухарей на фермах разводить. А то для этой самой промышленной основы дороги нужны, под них можно полтайги занять, а что толку? Сейчас уже столько зря загублено…

– Может, и лес рубить не надо?

– Не надо!

– Но ведь древесина-то нужна…

– Нужна, кто спорит? Но высокосортной нужно очень мало, а рубят – будь здоров. Пока она по рекам плывет, да под открытым небом на лесоскладах валяется, мало того, что половина вообще сгнивает, остальная становится низкосортной. Я вот думаю, может, вместо того, чтобы по чертолому в тайге дорогостоящую технику бить, на бросовых землях тополь выращивать. Он, чертяка, за двадцать лет вымахивает так, как кедр или сосна за двести не вырастают. И древесина у него ничего, на деревоплиты, леса да опалубки пойдет.

– Эх, Степаныч! Я так же думаю, да рано. Людям есть, пить надо, да пожирнее и послаще. Жить тоже надо, да попросторнее.

– А я что, против? Только, понимаешь, природа не для одного брюха нужна; для души, наверное, нужнее. И не ухоженная, с асфальтовыми дорожками. И оленями за сеткой, а с бурелеомами, тиграми и бешеными реками. Представь, что не будет звезд на небе?..

– Не могу и представить…

– Ну, и это – то же самое. Я все, что тебе сейчас рассказал, в статье написал, в журнал посылал. Вернули, да с такой рецензией… Ты вот внимательно слушаешь, даже соглашаешься. А Гонтарь на меня глянул, как на малохольного, и по плечу эдак снисходительно похлопал. С тех пор у нас и начали портиться отношения, а сейчас вообще до края дошли, когда он Ваську убил… Моя бы воля, я бы его близко к заповеднику не подпускал. Да директор наш… Такие, как Гонтарь, крепко везде устраиваются, чтобы не дуло нигде. И уважением себя окружить умеют. Я вон, и то, через столько лет его раскусил… Беда тому, кто его покой попытается нарушить. Ты пробовал собаку гладить, когда она у печки лежит?

– Пробовал как-то в детстве…

– Ну и как?

– Хорошая была собака, добрая, а руки мне до крови искусала.

– То-то же. Вот и Гонтарь – собака у печки. И вся наука для него, только для престижа, для удобного существования…

Андрей Степанович замолчал, отставил пустую кружку, подбросил в костер дров и замер, глядя на огонь. Вилена сидела неподвижно, забыв о кружке чая в руке, тоже глядела на огонь. За кругом света костра ничего не было видно, чернота плотно обступила крошечный мирок. Глядя в стену черноты, Павел неожиданно подумал, что никогда она не вызывала у него тревожного чувства, такого, о котором он не раз читал в книгах. Он всегда знал, что за стеной добрый, приветливый лес, готовый накормить и напоить его. Даже в детстве, когда он только начал ходить в тайгу с ночевками, он не боялся ночного леса, безмятежно спал у костра, накрывшись телогрейкой. Может быть, и желание переделать природу – это отголосок инстинктивного страха перед ночным лесом, страха перед чем-то, что не нуждается в тебе, живет по своим законам, которым ты чужд? Вот у него, у Павла, нет ни малейшего желания переделывать, осваивать, окультуривать тайгу. Дикая, она ближе и роднее ему, чем дом родной.

Вилена шевельнулась, попробовала чай, сморщилась и принялась собирать посуду. Она пошла к речке, Павел двинулся за ней. Вилена выплеснула остывший чай в ручей, сбросала посуду в воду у берега. Здесь, в стороне от костра, ночь не казалась такой черной. Отблескивала вода в свете низкой луны, звезды светили так, что вокруг наиболее ярких голубели ореолы. Было таинственно и хорошо, и хотелось говорить о сокровенном.

Вилена плескала рукой воду, задумчиво глядя на разбегающиеся по поверхности круги, таинственно отсвечивающие блестящей чернотой в лунном свете. Она будто чего-то ждала, и Павел вдруг ощутил это ожидание, всеми нервами, всей кожей, и даже знал, чего она ждет, но опять чего-то испугался, суетливо задвигался, пробормотал:

– Давай я помогу…

Она вскинула голову, коротко глянула на него, проговорила тусклым голосом:

– Я сама… Тут и мыть-то нечего.

Она вырвала клок травы, быстро протерла травой с песком посуду, сполоснула и, сложив ее тут же на камень, пошла к костру. Павел потянулся за ней, чувствуя какую-то неловкость, или вину перед ней.

В костре тлели полусырые кряжи, Андрей Степанович спал, укрывшись штормовкой. Сапоги его торчали на колышках, тут же висели портянки.

…Хорошо после трудного маршрута напариться в баньке, а потом завалиться в спальный мешок и проспать часов десять кряду!

На следующее утро после возвращения Вилена села завтракать в легком изящном платьице, расставшись, наконец, со своим мешковатым рабочим костюмом. Студенты старательно делали вид, будто не смотрят на нее, но глаза их сами собой поворачивались в ее сторону. Гонтарь, как ни в чем не бывало, попытался заговорить с ней своим обычным светским тоном, но она молча уткнулась в тарелку. Тогда он насмешливо покосился на Павла и уже деловым тоном спросил:

– Леночка, а ты не поможешь мне?

– Никуда больше я вас не поведу! – раздельно выговорила она.

– Почему же? – Гонтарь насмешливо смотрел на нее.

– Потому что вы – убийца.

– Ах, вот оно что… – Гонтарь беззаботно рассмеялся и назидательно, менторским тоном, выговорил: – Леночка, я же тебе говорил; это жестоко, но необходимо… Для науки…

– Все понятно, – и разделяя слова, Вилена отчеканила: – Вы убийца в научных целях.

Студенты замерли, во все глаза уставясь на нее. Гонтарь посмотрел на Павла и покачал головой, с этакой легкой отеческой укоризной, потом фальшиво-будничным тоном спросил:

– Ну а вы, Павел Яковлевич, пойдете со мной? Признаться, мне сегодня нужна будет ваша помощь; предстоит брать анализы крови из сердца. Занятие, сами понимаете, не для слабонервных. Студенты не могут…

В другое время Павел мягко и ловко увильнул бы от этой темы, а потом сослался на занятость и отказался, но тут вдруг резко выпалил:

– Я, Евгений Михайлович, не вижу никакой необходимости в этих анализах из сердца. Ну, я понимаю, эпидемиологам не обойтись, но нам-то достаточно косвенных данных…

Гонтарь подобрался, принял официальный вид, и медленно выговорил:

– А вот это, Павел Яковлевич, не в вашей компетенции решать, какие мне методы использовать… – и снова перейдя на отечески снисходительный тон, продолжал: – Как я понял, вы не хотите мне помочь?..

Павел окончательно вышел из себя, и его понесло:

– Я не желаю по-идиотски губить животных!

Лицо Гонтаря выразило ироническое понимание, он покосился на Вилену. Павел еле справился с бешеным желанием перевернуть стол, а Гонтаря выкинуть в окно. Особенно Павла раздражали эти намекающие взгляды и ужимки, призванные показать всем окружающим, что корень зла в Вилене. Но Гонтарь снова сменил и тон, и выражение:

– Хорошо, я не настаиваю… – он равнодушно пожал плечами. – Чем вы намерены заняться?

Смяв в себе раздражение, Павел хмуро выговорил:

– Завтра опять пойду в хребты. Там обнаружилось интересное место, абсолютно не подвергшееся антропогенным факторам, – по опыту Павел знал, что Гонтарю страшно нравятся подобные заковыристые выражения.

Студенты торопливо доели завтрак, и смущенно переглядываясь, ушли.

Андрей Степанович задумчиво протянул:

– Не дай Бог услышать, как кричит лиса, когда ей в сердце втыкают иглу…

– Работнички!.. И ты туда же, Степаныч! Биологи… Тоже мне… Как изучать, если даже руками не трогать?! Как науку вперед двигать прикажете?..

Андрей Степанович поморщился, проговорил скучным голосом:

– Брось, Михалыч. Это ты студентам баки забивай, о необходимости двигать науку. Я тебя столько лет знаю… Не нужна науке эта твоя стрельба по заповедникам. Душонку ты свою тешишь, вот что…

– Ну, Степаныч, мы с тобой не первый год знакомы, потому и терплю от тебя всякое. Но скажи мне, как добывать материал, если никого не убивать и не отлавливать?

– Ты сам знаешь, методик полно. Но для тебя же не материал главное, а поохотиться, душу потешить.

– А что в этом плохого? Совмещение, так сказать, полезного с приятным.

– Я ничего не имею против охоты, если в том имеется необходимость, если кормиться охотой. Но если человеку приятно посмотреть, как умирает зверь, как хлещет кровь… По-моему, у такого человека не все ладно с психикой. И человека ему прикончить – раз плюнуть…

– Ну, это зависит от точки зрения… Вот про Павла Яковлевича рассказывают, что он на лабораторных работах по физиологии всячески уклонялся от того, чтобы препарировать лягушек. Наверное, считал, что этого никто не видит…

Павел слегка смутился. Действительно, он всегда считал, что ему удалось провести преподавателя физиологии животных. Ему жаль было лягушек, которые жалобно пищали, когда их живьем резали студенты. Вот те и бессловесная тварь… Павел вдруг ощутил злость, вскинув взгляд, раздельно выговорил:

– Да, мне жаль было резать лягушек, к тому же живьем! Но я ведь больше ботаник, а не физиолог.

Андрей Степанович хлопнул по столу ладонью:

– Вот что, Евгений Михалыч, мы уже столько лет толчем воду в ступе… Короче говоря, не езди больше ко мне с оружием. Приезжать, приезжай, в сборах материала помогу, но стрелять больше не позволю. Не обессудь… Я, между прочим, и сам в границах заповедника не охочусь; на то он и заповедник, чтобы зверью было, где спрятаться от таких, как ты.

Гонтарь резко поднялся, выговорил:

– Ну, на тебя, Степаныч, еще и директор имеется… А к тебе я и правда, больше не приеду. Другие кордоны есть… – и вышел из комнаты.

Ольга Филипповна принялась убирать посуду, Вилена взялась помогать ей. Павел пошел к двери, но на пороге остановился. Ему вдруг расхотелось отдыхать здесь до завтра.

– Вилена, я в хребты иду, сейчас… Ты не хочешь со мной?

Она вспыхнула, быстро зыркнула на мать, но тут же совладав с собой, спокойно произнесла:

– Хочу, Павел Яковлевич, но мне надо ехать…

– Куда, если не секрет? – натужно-равнодушным тоном выговорил он, чувствуя, как внутри все оборвалось.

– Поступать учиться.

– Ну что ж, молодец… – сообразил он ответить. – Счастливо сдать вступительные экзамены.

Павел и сам не заметил, как его приятные воспоминания о Вилене, и о первой поездке на Алтай, перетекли в крепкий сон. Вечернее солнце не пекло, а приятно грело, и он проснулся лишь тогда, когда склонившаяся над ним Ольга потрогала его за плечо. Она спросила:

– Ты ужинать-то будешь?

– А как же, – он сладко зевнул.

Его так разморило, что вставать не хотелось, и лишь Ольга отошла, как глаза сами собой закрылись. Но он пересилил себя, вылез из шезлонга и пошел под колонку. Вода была замечательно прохладной, и основательно взбодрила его, так что, ужинал он с обычным своим аппетитом. Поужинав, хотел, было, взяться за тетрадку с рукописью, но тут вдруг подумал, что, не пора ли решить раз и навсегда проблему отложенных черновиков. Дело в том, что, написав в тетрадках рассказ или повесть, он потом с большим трудом мог себя заставить их перепечатывать на машинке. А поскольку апатия еще не кончилась, и в мозгу не всплывало ни малейшей мыслишки о развитии сюжета, он прошел в спальню, снял чехол с пишущей машинки, заложил обычные три экземпляра, и принялся печатать свой роман о космических пиратах с первой страницы. Он моментально забыл об опасности, о форменной охоте, устроенной на него опять неизвестно кем. Если останется жив, он эти острые ощущения переживет заново, потому как постарается красиво описать все, что с ним происходит, и еще произойдет, в новом криминальном романе.

Когда пришла Ольга, он допечатывал четвертую страницу. Немного повозившись, она затихла на кровати. Когда он вытаскивал из каретки допечатанный лист, она вдруг сказала:

– Я прочитала твой роман…

– Ну и как? – спросил он рассеянно, зная, что Ольга терпеть не может приключенческие романы. А в его романе было больше боевика, нежели детектива.

– Паша, сколько в твоем романе вымысла? – спросила она серьезно.

Павел рассмеялся, вполне натурально, как ему показалось, и сказал:

– Видишь ли, все, что касается драк и криминала – это не вымысел. А вот Люська, и все прочее – не более чем мои сексуальные фантазии. Мне иногда жутко хочется, чтобы женщина проделывала со мной то же самое, что и Люська с героем романа. Но… – он постарался, как можно больше вложить сожаления в это "но". – Ладно, пойду, сполоснусь…

Он вышел в душистую летнюю ночь, рассмеялся. Интересно, а Ольга поверила бы, что женщина и правда может проделывать такие штучки, которые проделывает Люська?.. Постояв немного под струями теплой воды из бочки, он вернулся в дом, и только тут спохватился, что выходил ночью из дома не прихватив наган.

– Черт, неужели так привык к опасности, что даже бдительность потерял? – проговорил он, и тут же дал себе зарок даже днем не выходить без нагана. А еще лучше, надо бы его вообще при себе иметь постоянно.

Ольга уже спала. Он в который раз подивился ее способности мгновенно засыпать, и попытался заснуть. Однако ему долго пришлось лежать, расслабившись и думать о приятном, сон все не шел и не шел. Должно быть, он днем выспался. Думать о приятном было ужасно трудно; память то и дело возвращала его к последним годам научной карьеры. Это было так далеко, что казалось воспоминанием из прочитанного плохого фантастического романа о коммунистическом завтра. Неужели он когда-то всерьез думал о спасении дикой природы? Неужели, и правда, затратил несколько недель, чтобы рассчитать эффективность и рентабельность выращивания сельскохозяйственных растений в биотроне? Господи! Неужели это было с ним? Последние десять лет он только и делает, что как дикий зверь борется за свою жизнь. Куда уж там думать о дикой природе… Иногда только, когда в информационных программах промелькивали сообщения о браконьерах, тащивших через границу тигров целиком и мешки медвежьих лап, все внутри у Павла сжималось от боли. Это ж только представить, какую гору медведей надо перестрелять в тайге, чтобы набить их лапами мешок под завязку… И обиднее-то всего от того, что всякие эти китайские снадобья из усов и костей тигра, а также из медвежьих лап, не имеют никакого терапевтического эффекта. Он понимал, что и браконьеры-то идут в тайгу потому, что больше негде найти пропитание; не бросать же свои дома, чтобы перебраться в город? Без средств, без городской профессии одна дорога – бомжевать по теплотрассам… Прав был Батышев, когда однажды с ужасом высказал вслух свои соображения по поводу того, что если в России объявят нечто вроде НЭП(а). Нет у нас иммунитета ни от шальной свободы, ни от бешеных денег. Вот и началась стрельба из конца в конец по необъятной России, лучшие друзья в глотку вцепляются из-за червонца, а из-за сотни могут живьем шкуру содрать…

Наутро Павел встал вместе с Ольгой, позавтракал, и тут же засел за работу. Снова писалось легко, к тому же он торопился; сюжет нового его криминального романа слишком стремительно развивался, и надо было поскорее заканчивать фантастический роман, чтобы он не мешал писать новый боевик с натуры. Он то лежал на животе, подставляя солнцу спину, то усаживался в шезлонг, то и дело ложился под колонку. Солнце пекло немилосердно. В двенадцать часов пришла Ольга и принялась готовить обед. Потом подошла к нему, покачала головой:

– Ну, как ты в таких условиях можешь написать что-то стоящее?!

– Ничего себе!.. – изумился он притворно. – Полторы тысячи долларов – это что, жук плюнул?..

– Да я имею в виду то, что на века останется…

– Вот те раз! Кто ж сразу может решить, что останется, а что – нет? Конан Дойл много всяких романов написал, в том числе и научно-фантастических, а помнят только его рассказы про Шерлока Холмса. Войнич прожила, чуть ли не сто лет, за всю жизнь написала один весьма посредственный роман, а он в веках остался… Может от меня только один этот роман останется? А может, прошлый криминальный? Кто знает…

– Ты вечно на все ответ найдешь… И чего ж ты жаришься? Лето только началось, а ты уже как эфиоп. Через полчасика приходи обедать, – и она пошла обратно в дом.

Павел поглядел ей вслед, вздохнул; вот бы Ольга еще и в постели была как Люська… Чего еще желать от жизни? И он снова принялся строчить авторучкой фразу за фразой.

После обеда он вновь вернулся в свой литературный солярий, и проработал, пока не начало темнеть. Принимая душ, подумал злорадно: – Интересно, а что подумали топтуны, не видя его весь день? Но тут же вспомнил, что топтуны парятся в грязном и душном "телевизоре" какого-то районного отделения милиции, и на душе стало так приятно, будто выпил целую бутылку бальзама "Биттнер".

К девяти часам утра они уже были готовы. Павел вышел на звук мотора подъехавшей машины. От калитки шел Димыч, с любопытством оглядываясь по сторонам. Он весело воскликнул:

– Здорово, Паша! Я гляжу, ты опять живой.

– Стараемся, знаешь ли…

– А здорово у тебя тут… Жалко будет переезжать, когда квартиру купишь.

– А я не буду квартиру покупать, – тут вышли Ольга с Денисом, и Павел поспешно представил ее.

Димыч протянул руку, и еще поспешнее, чем Павел представлял ему Ольгу, представился сам:

– Валериан.

Ольга, пожимая его руку, сказала:

– По-моему, так звали какого-то римского императора…

– Вот именно… – помрачнев, проговорил Димыч. – Мой отец страшно любил историю, раза два поступал на исторический факультет, но так и не поступил, зато на мне отыгрался… Пойдемте скорее, пока прохладно, а то по жаре ехать – замучаешься…

Павел, поскольку был пошире Димыча, сел рядом с Генкой, а Димыч устроился рядом со своей женой, моложавой и симпатичной женщиной. И они поехали. На выезде из города, Генка тихо сказал:

– Погляди-ка в зеркало… Видишь белую восьмерку?

– Ну, если это восьмерка, то вижу. Я плохо в марках машин разбираюсь…

– Она едет за нами почти от самого твоего дома…

– Не может быть. Димыч ведь всех беркутов повязал. Это они за мной ходили…

– Выходит, не всех…

Они подъехали к своему излюбленному месту, восьмерка проехала дальше, и скрылась из глаз за прибрежными ивами.

Димыч проговорил, извлекая из холодильника кастрюлю с мясом:

– Видимо совпадение, тоже ехали отдыхать…

– Может быть… – Генка пожал плечами. – Может, разные были восьмерки… Их же, белых, до черта… Хотя, я с нее глаз не спускал. Точно, из переулка вывернулась и приклеилась.

Димыч проворчал:

– Поскольку, все мы тут оптимисты, и уверены, что будет еще значительно хуже, будем предполагать худшее. Только женщин не пугайте своими пушками… Держите их не на виду.

Павел сбросил одежду и пошел за дровами, а Димыч принялся колдовать над мангалом, потом принялся насаживать мясо на шампуры. Ольга хотела ему помочь, но Вера, жена Димыча, засмеялась и сказала:

– Оля, пойдем лучше купаться. То, что для мужиков отдых, для нас каждодневная работа. Да Димыч никого и не подпускает, когда он эдак вот священнодействует…

Павел притащил два толстых ствола ивы, а Генка взялся рубить дрова. Денис ушел обследовать окрестности. Павел тревожно принялся оглядываться по сторонам, но Генка коротко бросил сквозь зубы:

– Я держу его в поле зрения…

Успокоившись, Павел принялся разжигать огонь в мангале. Когда толстые поленья разгорелись, он спустился с берега и нырнул в протоку. Вдосталь наплававшись, он подплыл к берегу, сел на дно по плечи в теплой воде, и с наслаждением подставил лицо солнцу. К нему подошла Ольга, села рядом, сказала:

– Теперь понятно, почему тебя кто-то выслеживает… Связался с такими друзьями…

– С какими друзьями? – изумленно переспросил Павел. – Друзья, как друзья. Надежные, не то, что Колян с Алексеем…

– Да они же уголовники!

– С чего ты взяла?! – ошарашено уставился на нее Павел.

– Да они разговаривают между собой точь-в-точь, как в твоей книжке блатного жаргона. И Вера крутит, не хочет говорить, чем занимается ее муж. Хоть бы придумала что-нибудь правдоподобное…

Павел расхохотался. Выскочив из воды, хохоча, полез на берег. Ольга пошла за ним, недоумевая. Павел заорал, не доходя до костра:

– Мужики, вы знаете, за кого вас Ольга приняла?

– Естественно, за тех, кто мы есть… – ухмыльнулся Генка, иногда щеголявший своеобразным юмором.

– За уголовников!

Димыч полюбовался горой шампуров, ухмыльнулся и сказал:

– Паша, да погляди на нас внимательнее, и сам скажи, на кого мы похожи? На свою физиономию тоже глянь критически…

Генка вдруг подобрался, взял топор на "караул", даже прищелкнул босыми пятками и отчеканил:

– Подполковник милиции Дубовик!

Димыч вскакивать не стал, но тоже представился вполне официально:

– Майор милиции Астахов. Оля, вы совершенно правы; менты и бандиты – одна банда. Мы ж друг без друга не можем…

Ольга обескуражено улыбалась, не зная, что сказать. А Димыч продолжал:

– Я немножко виноват, я Вере еще в молодости объяснил, что о моей работе лучше всего ни с кем не разговаривать, безопаснее жить будет, вот у нее и вошло в привычку, всячески увиливать от вопросов о моей работе. Да и Паша вам почему-то о нас не рассказал.

Павел обескуражено пожал одним плечом, сказал:

– Мне показалось, так будет лучше… Чтобы поменьше народу знали, кто вы такие.

Димыч помахал фанеркой над мангалом, удовлетворенно хмыкнул, и принялся укладывать шампуры, после чего приказным тоном изрек:

– Ты, Пашка, уже накупался, так что помаши фанеркой, а мы с Генкой пойдем, заплывем пару раз.

Павел взял фанерку и усердно замахал над мангалом. Димыч с Генкой плескались в протоке, как стая китов. Они туда и женщин уволокли, и Дениса стащили с дерева и тоже закинули в протоку. Генка нахально волочился за Ольгой; то и дело вылавливал ее из воды, стискивал, а потом швырял вверх. Ольга потешно смущалась, но ей явно нравилось мужское внимание. Павел прекрасно сознавал, что все это не более чем шутки, но вдруг ощутил болезненный укол ревности. Самокритично подумал, что сам вечно связывается с законченными стервозами, а тут совести хватает Ольгу ревновать…

Когда все вылезли из воды и расположились греться на солнышке, Павел хмуро проговорил:

– Гена, а ты знаешь, почему Дантес Пушкина завалил?

Генка лениво отозвался:

– Ну-у… Пушкин у Дантеса жену увел…

Ольга расхохоталась так, как никогда в жизни не смеялась. Димыч даже фанеркой перестал махать, с изумлением глядя на Генку.

Тот привстал, спросил удивленно:

– Оля, ты чего так развеселилась?

Но она только рукой махнула, а Павел продолжал серьезно:

– Нет, это Дантес у Пушкина пытался жену увести, а у Александра Сергеевича ума хватило Дантеса на дуэль вызвать…

– А что, надо было труса спраздновать? Поэт крутым должен быть…

– Поэт одновременно и умным может быть… Я бы на месте Пушкина, дал бы Дантесу по морде…

– Фи, как вульгарно, Паша… – с невиданным прежде кокетством протянула Ольга.

– И вовсе не вульгарно, а умно. Дело в том, что Пушкин был очень силен физически, и был очень хорошим фехтовальщиком. Так что, будь он маленько поумнее, дал бы Дантесу в морду, тот, естественно, должен был бы теперь сам вызвать Пушкина на дуэль. Тогда за Александром Сергеевичем остался бы выбор оружия. Ну, он бы выбрал шпагу или саблю, и преспокойно порубал бы Дантеса в капусту, а у нас бы на пару томов прекрасных стихов добавилось.

Генка почесал в затылке, спросил:

– К чему это все?

Димыч откликнулся от мангала ехидно:

– Это к тому, Гена, что Пашка тебя на дуэль вызывать не будет, чтобы выбор оружия остался за ним. Он же не Александр Сергеевич, он невыносимо вульгарен, как любой детективщик…

Генка подскочил как ужаленный:

– Паша, да я же шутейно!.. Шибко уж у тебя жена красивая…

– Ага, красивая… Что теперь, делиться со всеми, кому красивые не достались?

Ольга округлила глаза:

– Ба, Паша… Ты меня ревнуешь?! – и тут же демонстративно одарила Генку таким взглядом, что тот в лице изменился.

Павел понял, что за сегодняшний день Ольга запросто сможет отыграться за все прошлые обиды. Она ж теперь нарочно будет кокетничать с Генкой! Павел довольно натурально рассмеялся, и проворчал:

– Да шучу я… Посмотри на себя. Казанова…

Димыч подал голос от мангала:

– Генка, тащи вино, шашлык готов. А вас, дамы, прошу к столу.

Генка поднялся с травы, кивнул Павлу:

– Пошли, поможешь…

Они отошли к машине, Генка открыл багажник, спросил тихонько:

– Ты вниз по течению поглядываешь?

– Да забыл, как-то…

– А ты не забывай. В той стороне время от времени в кустах стеклышки поблескивают. Пасут нас плотно, Паша.

– Господи… Не дай Бог, Денис отойдет далеко…

– Дениса я беру на себя. Он от меня ни на шаг не отойдет. Вы с Димычем хоть что-нибудь накопали?

– Вот только и накопали, что меня парни из "Беркута" пасли. И то пришлось топтуна электричеством пытать.

– Надеюсь, следов и свидетелей нет? – серьезно спросил Генка. – А то Веня, когда из кутузки вылезет, так тебя приложит с помощью Закона…

– Есть один свидетель, но она будет твердить то, что я ей скажу.

– Надежная свидетель?

– Очень. До тех пор, пока не трахну. Потом может сдать, продать, убить и зарезать…

Генка вытаращил глаза, но от вопроса воздержался, захватил пару бутылок, кивнул Павлу:

– Прихвати остальные. Женщинам виду не показывай, что мы чего-то опасаемся. Димыч в кои-то веки свою на пикник вывез… Может, образуется у них? Вера-то баба хорошая, только нищета ее доконала. Все однокашники Димыча уже в полковниках ходят, один даже генерал, а он в майорах сидит. А те, кто ушел из органов, заправляют службами безопасности нехилых банков и на "мерсах" рассекают.

Уплетая шашлык, Вера сказала:

– Димыч, ну почему ты дома не готовишь?

– Когда? По ночам, что ли? Ночью я спать хочу… – Димыч разлил по стаканам густое, багрово-красное вино, поднял свой стакан, полюбовался сквозь него на солнце, проговорил задумчиво: – Хорошо бы почаще выдавались такие дни…

– Отличный тост, – сказал Павел и отпил полстакана.

– Вера, а почему ты Валериана Димычем зовешь? – спросила Ольга.

Вера безмятежно засмеялась:

– А его все так зовут… И потом, вот только представь; двадцать лет называть – Валериан, Валериан… И в постели тоже…

Ольга рассмеялась:

– Действительно…

Димыч протяжно вздохнул и принялся за второй шампур.

Одну бутылку красного вина оставили для второй порции шашлыков, и решили перейти к водке. Димыч поднялся, кивнул Павлу:

– Пойдем, водку и пиво принесем.

Павел сговорчиво поднялся. Склонившись к багажнику, Димыч тихо проговорил:

– Ты поглядываешь в сторону той компании?

Павел засмеялся:

– Конспираторы хреновы… Генка меня уже просветил, что стеклышки поблескивают.

– Ну, если просветил, тогда так; сейчас бутылку прикончим и пойдем купаться. Ты сплыви вниз и погляди на этих курортников. Нож прихвати на всякий случай. Мало ли чего…

– Димыч, может не стоит всем вместе купаться? Может, для прикрытия кого-нибудь на берегу оставлять?

– Когда ты вниз поплывешь, это собьет их с толку, так что они повременят нападать.

– А может, наоборот, спровоцирует нападение?

Димыч немного подумал, потом сказал:

– Нет, мочить тебя при свидетелях они не станут. И наши лишние трупы им ни к чему. Да и мне сердце вещует, что разрабатывают тебя не потому, что хотят примитивно хлопнуть, а чего-то им от тебя надо… Но явно не чечены. Хотя, и чечены могут местных нанять. Эх, если бы Венечка раскололся! Так ведь не расколется, сученок. Хоть я и бутафорил во всю, такую ему туфту подсунул, что и самый прожженный мент принял бы за чистую монету.

Димыч налил водки и женщинам, но те решительно отказались, заявили, что в такую жару водку пить вредно, а мужчинам даже опасно. Потому как большинство тонет как раз оттого, что, выпив на жаре, прыгают в воду. Генка серьезно выговорил:

– Эт, да… Выпив на жаре, надо в воду входить не торопясь, и ни в коем случае сразу не нырять.

Потрясающе! Но и как в прошлый раз, после трех бутылок вина и бутылки водки у всех не было ни в одном глазу.

– Ну ладно, перед второй и пивом пойдемте, искупаемся, – проговорил Димыч и поднялся.

Денис, было, попытался исчезнуть за прибрежными ивами, но Генка ловко перехватил его, и заговорщицки что-то нашептал на ухо. После чего Денис от него не отходил ни на шаг. Но Павлу некогда было голову ломать, чем таким Генка мог привязать к себе непоседливого Дениса, рвавшегося обследовать окрестности. Когда Ольга последней спустилась к берегу, Павел быстренько достал из сумочки моток веревки, нож в ножнах, привесил ножны на веревку и обвязал вокруг талии. Сдвинув ножны на спину, беззаботно насвистывая, спустился с берега и вошел в воду. Он не боялся потерять нож в воде, ножны застегивались на тугую кнопку. С минуту, поплескавшись вместе со всеми, он встал у берега по плечи в воде, проделал гипервентиляцию на девять вздохов и нырнул. Хоть и мутная была вода, но ориентироваться было легко, время от времени, чуть касаясь мягкого песчаного дна. Благодаря своей тренированности, Павел мог держаться под водой больше двух минут. Когда-то, когда он был совсем юным и стройным, и занимался в основном гирями, бегом и плаванием, он мог держаться под водой три с половиной минуты. Но и за две минуты можно уплыть достаточно далеко вниз по течению. Если за ними наблюдают, тем более в бинокль, он наверняка выплыл из поля зрения.

Без плеска, всплыв на поверхность, он поплыл неторопливым размеренным брассом, осторожно косясь на берег. Вскоре поравнялся с компанией; трое парней непринужденно расположились вокруг куска полиэтилена заставленного пивными бутылками, чем-то еще, возможно покрепче. Павел окинул быстрым взглядом окрестности, больше никого не было видно. Черт, но в машине их сидело вроде бы четверо… Пока он разглядывал компанию, его заметили. Один из парней что-то сказал, и двое других медленно обернулись. Поглядев на Павла вроде бы равнодушно, они снова принялись за пиво. Проплыв еще немножко, Павел торопливо переплыл протоку, и вылез на острове. Перевалив узкий остров, заросший ивняком, он пошел вверх по течению по горячему белому песку.

Черт возьми! Жизнь почти наладилась; есть деньги на шашлыки и хорошее вино, живи, да наслаждайся солнышком, а тут какие-то уроды сидят и пялятся на тебя в бинокль! И ведь не подойдешь, не спросишь, чего им надо? А если спросишь, получишь в ответ: – "Ты, дядя, с какого хрена сорвался?"

Павел еще издали услышал вопли и смех, несущиеся из протоки. Веселье было в полном разгаре, Генка уже таскал Ольгу на руках, а Димыч на мелководье обучал Дениса рукопашному бою в воде. Одна Вера пыталась чинно плыть против течения. Павел переплыл протоку и вылез на берег. Незаметно сунув нож в сумку, подошел к машине и открыл багажник. Послышался голос Димыча:

– Девочки, вы маленько подогрейте шашлыки над углями, а мы сейчас решим, с чего начнем; с водочки или белого вина…

Они с Генкой с двух сторон обошли машину, склонились к багажнику, Димыч спросил:

– Ну, что?

– Трое. Сидят и пиво пьют. Одни парни.

– Ясненько… – протянул Димыч. – В машине их четверо было… Это что же, выходит мы и правда, не всех птичек переловили? Или, за тобой, Паша, охотятся две банды.

Они прихватили бутылку водки, побольше пива, и, пересмеиваясь, отпуская шуточки, пошли к достархану. Женщины уже сидели там, Денис чистил апельсин, от шашлыка он наотрез отказался, видимо объелся в самом начале. Димыч разлил водку, дамам налил белого вина и принялся говорить тост. Он мастерски копировал грузинский акцент, и тост был явно грузинский, но Павел уже забывал начало фразы, когда Димыч еще не добирался до ее конца.

Тост оказался таким длинным и цветистым, что дальше бутылку допивали уже без тостов. Удивительно, но и после второй Павел не чувствовал себя опьяневшим; так только, слегка отяжелевшим. Генка осушил бутылку пива, и они с Денисом, заговорщицки перешептываясь, направились к машине. Некоторое время постояли, склонившись над открытым багажником, потом хлопнула крышка багажника, и они направились на берег, а потом по берегу вниз по течению. Генка что-то нес перед собой.

Вот оно что, наконец, дошло до Павла, Генка пообещал Денису показать автомат, а может, и пострелять из него. Не зря же они пошли в сторону топтунов.

Димыч отошел немножко вверх по береговому откосу, сказав жене, что его что-то сморило, и ему надо вздремнуть. Павел сразу догадался, что он туда не дремать пошел. Просто, с того места было видно соседей. А поскольку Павлу никаких распоряжений не поступало, он лежал на солнышке, попивал пивко и наслаждался жизнью, как умеют наслаждаться жизнью закаленные солдаты между боями. Чуть заметный ветерок доносил разговор женщин. Они думали, что Павел ничего не слышит, но он отлично разбирал каждое слово.

Вера говорила:

– Это же невыносимо, каждую ночь, когда он задерживается, сидеть и ждать телефонного звонка, и известия, что он погиб, выполняя служебные обязанности…

– Ужасно, кто спорит, – откликнулась Ольга, – но если заставлять мужчину делать то, что ему несвойственно, он это будет делать спустя рукава и никогда не добьется успеха. И потом, это в тебе не более чем эгоизм говорит. А ты подойди с другого боку. Какая разница, если ты от него уйдешь, или его убьют? Никакой. Вы все равно расстанетесь. Только, если его убьют, ты будешь получать пожизненную пенсию…

Вера задумалась, потом рассмеялась:

– До чего ты мудрая женщина, Оля… А что, скажешь, и с его бабами мириться?

– Господи, Вера! Я ж тебе говорю, мужиков не переделаешь. Полмира живет по законам шариата, мы, русские, еще тысячу лет назад были язычниками и многоженцами. Видимо, в этом что-то есть… Видимо, природой предрасположено, чтобы мужчина имел несколько женщин…

– Тебе хорошо говорить… Твой-то всегда на виду, и не отговорится, что на оперативном мероприятии был…

Ольга рассмеялась:

– Ты бы слышала, какие он истории выдумывает, когда связывается со своей очередной поэтэской! Самое смешное, что он искренне в нее влюбляется, но и меня любит, вот и разрывается пополам. Нет, Вера, я бы на твоем месте Димыча ни на кого не променяла, разве что на Пашку… Надежные они. И ведь посмотри на них, их ведь так просто не убьешь, как тигры на охоте. Вроде отдыхают, водку пьют, а насторожены так, что отсюда слышно, как нервы звенят. Ты думаешь, Димыч там спит на солнышке? Куда там, за соседями наблюдает. И думаешь, почему у него все время рядом свернутое полотенце лежит? Да пистолет в него завернут. И у Пашки все время сумочка под рукой. Я точно знаю, что у него там нож и револьвер лежат.

– Оля, да ты что?! – Вера чуть было не подскочила.

– Понимаешь, за Пашей уже неделю какие-то люди следят, а во вторник даже утопить пытались. Позавчера он на рассвете явился в наручниках. Сказал, что какие-то люди возле дома скрутили и в подвал запихали, но ему сбежать удалось.

– Оля, надо уезжать отсюда! Ну его к черту, такой пикник…

– Успокойся, пожалуйста! – Ольга укоризненно покачала головой. – Наши мужики нас в обиду не дадут. Я, например, чувствую себя даже в большей безопасности, чем в городе. Просто, Вера, наберись терпения. Все будет. Только не мешай ему. Они ведь лучше знают, что делать. Если поехали на пикник, значит, считают, что это безопасно. Если твой Димыч не увольняется из органов, и не нанимается в холуи к какому-нибудь богатею, значит, так надо. Значит, иначе он не может. Мы ведь тоже столько лет жили в полнейшей нищете; года три вообще одной картошкой с постным маслом питались. Но ведь нашел Паша выход. И твой Димыч найдет, ты только потерпи…

Тут невдалеке раздалась длинная, на полмагазина, автоматная очередь. Вера вскочила, Ольга тоже машинально вскинулась на ноги. Павел проговорил назидательно:

– Когда поблизости раздаются выстрелы, первым делом надо распластаться на земле, а потом уж выяснять, кто стреляет и в кого…

Ольга тут же бросилась на землю, потянула за собой Веру.

Подал голос Димыч:

– Не бойтесь. Это Генка с Денисом забавляются.

Тут послышалась серия из коротких очередей.

Димыч сказал:

– А у Дениса получается…

– Так я же его из ружья учил стрелять, – проговорил Павел с гордостью.

Павел подошел к Димычу, поглядел, как Генка с Денисом в неглубокой лощинке о чем-то толкуют, вертя в руках автомат. Димыч сказал:

– Насторожились, козлы…

– А может, какие-нибудь совсем левые туристы? – тоскливо проговорил Павел.

– Ага. Компания извращенцев-фетишистов. Пялятся на нас по очереди в бинокль, и онанизмом занимаются… Паша, ты чего-нибудь надумал, по поводу того, из-за чего тебя в разработку взяли?

– Ничего, кроме того дела, с полковником Долматовым. Есть, правда, еще одно соображение…

– Ну-ка, ну-ка?

– Давно дело было, лет пятнадцать назад, преподавателя Университета с биофака, лось задрал…

– Ну да, помню это дело. Хоть им и занимались парни из областного угро. Но там все чисто: типичный несчастный случай. С молодым кандидатом наук нынешний ректор, а тогда зав кафедрой, пошли поохотиться на лося. Подранили его, а осенью лоси бешеные, и без повода могут на человека наброситься…

– В том-то и дело, что не все чисто. Я там был, все по следам прочел – типичное идеальное убийство, мастерски замаскированное под несчастный случай.

– Мотив?

– Женщина, конечно. Фирсов за женой Гонтаря ухлестывал, и не безуспешно. К тому же метил на место зав кафедрой. А Гонтарь хотел на второй срок остаться. Но это не главный мотив. Так только, последний толчок, спровоцировавший решительные действия.

– Ну и что? Это ж полтора десятка лет назад было. Чего бы ему сейчас спохватываться?

– Да очень просто! Раньше он думал, что я в дерьме утонул, и позиция у него была неприступной. Всегда мог сказать, мол, обиженная бездарность клевещет. А теперь, когда мои книги продаются во всех книжных магазинах города, мог и перетрусить…

Димыч задумчиво проговорил:

– Что ж, на безрыбье и лягушка рыба… Тоже версия, из-за отсутствия других. Я, пожалуй, запрошу из архива это дело… – он еще раз поглядел, прищурившись в сторону туристов. – Такое впечатление, будто они даже не предполагали, что у нас может быть оружие… Ладно, пошли вторую порцию шашлыка приготовим.

В лощине захлопали пистолетные выстрелы. Генка с Денисом забавлялись вовсю.

Павел спросил:

– Как он за патроны отчитается?

– Э-э… Генка может и бэтээр с пушкой раздобыть, а потом и за снаряды не отчитываться…

До вечера они прикончили оставшиеся две бутылки, выпили все вино и все пиво, и опять не было ни в одном глазу. Димыч тоскливо проговорил, когда отнес пустые бутылки в яму:

– Пить, что ли, придется бросать? Какой толк добро переводить, если ни в одном глазу…

– Ты это сержанту с трубочкой будешь объяснять… – засмеялась Вера.

Павел заметил к концу дня, что Вера все чаще и чаще стала льнуть к Димычу. Ну и ладненько. Девки девками, а жена надежнее…

Восьмерка с "американскими" наблюдателями выползла на дорогу вслед за ними. Димыч сказал:

– Явно не фирма, хоть и ведут себя нагло. Если бы была фирма, тут на подхвате нас бы ждала другая машина.

***

Вольнонаемный весело глядел на Гирю:

– Что, водяры захотел? Дак я ж не могу без бабок. Что я, этот, как его? Филитроп? Кореши тебе с воли давно перевода не присылали…

– Да нет, паря, на сей раз я тебе бабки кидаю. Десять кусков! Каково?

– Ты сдурел, Гиря?

– Нет, соскучился.

– Ты меня в свои дела не путай! Деньги тебе ношу, водку таскаю… За четверть переводов рискую!

– Зато на Губошлепе потери добираешь…

– Откуда знаешь? Губошлеп проболталася? Хрен ему теперь с маслом, а не деньги…

– Я и без Губошлепа все знаю. Твои делишки мне лет за семь известны. И на какие шиши ты каменные хоромы отгрохал, и катер на подводных крыльях купил, и водочку каждый день потребляешь…

– Ну и что? Сдать хочешь? Я лишнего не беру, кто вам еще деньги и водку будет таскать?

– Я кое-про-что другое знаю… Кто, например, двух расконвоированных на рудничного кассира навел… Заткнись и слушай. Я тебе даю десять кусков, а ты в надежное место положи ружье и патроны. Да жратвы не забудь…

– Да ты что, Гиря?! На ружье же номер… Я не хочу к вам угодить…

– Номер спилить можно. Да у вас тут и не регистрированного оружия хватает.

– Да и без номера… Сами расколетесь, когда попадетесь…

– Про тебя только я знаю. А я не расколюсь. Хватит базарить! Или ты кладешь в надежное место пушку с патронами, или вместе будем зону топтать…

– Гиря, не губи!

– Значит, договорились. Учти, если пушки на месте не будет, я ведь сюда вернусь…

– Ладно, давай деньги… – мужик со жгучей ненавистью глянул в глаза Гире, но тот лишь с превосходством ухмыльнулся.

– Тебе все мало. То, что ты людей обираешь – это ладно, это в понятии. Но ты же в блатные полез, тебе захотелось хороший куш сорвать. Да куда тебе… Падальщик ты. Вот, пять кусков. Остальные получишь, как сообщишь, что пушка на месте. Да, еще перевод Губошлепу придет, может и мне – себе оставь, не затребую.

– Ты что же, и Губошлепа с собой тащишь?! На что тебе этот сосунок? А-а… Коровой идет?

– Во-первых, для ясности: не я его тащу, он сам бежит, а во-вторых, у него папаша денежный, и пахана зоны башляет, и, в-третьих, мне и тут хорошо, да Крыня, тварь кровожадная, с собой тянет…

…Через пять дней в рабочей зоне между штабелями бревен Гиря собрал своих. Хмырь сидел в стороне, отрешенно глядя куда-то в просвет между штабелями. Крыня уселся верхом на толстое бревно. Лицо его было как-то по-особому напряжено, а глаза походили на рыбьи. Только во взгляде его, в отличие от рыбьего, отчетливо светилась безумная жестокость. Казалось, вот сейчас, в затуманенном мозгу его мелькнет мимолетное желание кого-нибудь убить, и он тут же достанет заточку и воткнет ее в глотку того, кто ближе всех окажется. Губошлеп старался держаться от него подальше, так, чтобы между ними всегда оказывался Гиря.

Глядя на Крыню, Гиря подумал, что с таким подельником ни единого удачного дела не провернешь, а если и провернешь, то тут же сядешь, к тому же за мокруху. Не-ет, этого психа надо оставить в тайге… Потянув носом, Гиря недовольно пробурчал:

– Опять ацетона нахлебался…

Крыня улыбнулся улыбкой дебила:

– Дак ведь, где водки взять? Бабки кончились…

– Чума болотная… Тебя с зоны выпускать нельзя, свинья…

– Ты не очень-то возбухай! – сипло, перехваченным злобой горлом, выдавил Крыня.

Рука его потянулась куда-то вниз, к сапогу.

Гиря примирительно проговорил:

– Ладно, ладно… Я к тому, что когда на дело идешь, башку надо светлую иметь… – он спохватился, вспомнив, что хотел уступить главенство Крыне. – Сегодня уходим. Все, что с собой берете, смотать и после обеда по очереди – в сортир. Там, свесишься в крайнюю справа дыру, увидишь – куда…

– Как, в сортир?! – Губошлеп гадливо покривился.

– А ты что, думал, тебе аэроплан подадут за пять кусков? Отсидимся дня три в яме, ночью уйдем. А чтобы вертухаи подумали, будто мы прямо с зоны ушли, на барже, которую досками грузят, тайники подготовят, – Гиря пошарил за пазухой, вытащил свернутый лист бумаги: – Это по твоей части, Хмырь; с военной карты скопировано.

Крыня встрепенулся, даже вместо рыбьего выражения лица у него появилось более близкое к человеческому, и в глазах мелькнуло что-то вроде мысли:

– А серьезный ты человек, Гиря; с тобой не пропадешь…