Говоря о попутчиках, следует особо остановиться на литературных годовых итогах группы «Леф». В нашем журнале не мало говорилось об этой группе. Л. Авербах очень правильно заметил про нее, что она «находится в процессе коммунистического перерождения». «Лефы» совершают тяжелый переход из лагеря жонглеров декаданса в лагерь пролетарской литературы. И минувший год, поскольку речь идет о творчестве «Лефов», носил все черты переходного периода. Чрезвычайно характерна в этом отношении вышедшая в прошлом году книга Н. Асеева «Избрань». Вначале мы встречали в ней вряд ли осмысленные стихотворные упражнения, вроде:

Через подозрительный мистицизм «Радиовести» Асеев приходит к великолепному «Гастеву» с его искренним порывом к пролетарской революции, с его не менее искренним признанием:

Безусловно стоит, т. Асеев, безусловно стоит, ибо вне этого «нарезания эпохи на сердца» нет и не может быть теперь настоящего творчества! И книга Асеева это — яркий памятник тяжелого пути лучшей части русских футуристов от жонглерства и зауми к пролетарской литературе.

Не менее показательна и книжка Павла Незнамова «Пять столетий», где на ряду с достаточно бессмысленной «бряцальной словентой» мы встречаем такие прекрасные стихи, как «Дело было под Ачинском».

Крупнейшее произведение «лефов» за истекший год, — поэма Маяковского «Про это», неудачно. Маяковский выступил в этой поэме против старого быта, но выступил, не зацепившись за ростки нового быта, не зацепившись за ту общественную силу, которая одна может быть застрельщиком в переустройстве быта, — за пролетарский авангард. Маяковский вышел в бой, как одиночка. И, понятно, его поход закончился поражением. Вместо грозного бранного клича получился издерганный истерический вопль.

Наиболее отрадным явлением в литературном творчестве «Лефов» за истекший год следует признать пьесу Третьякова «Противогазы». С точки зрения сценической в ней есть недочеты. В частности, сам Третьяков совершенно справедливо считает «большим дефектом затянутую экспозицию». Но этот технический дефект совершенно стушевывается перед крупными достоинствами пьесы. Вместо ложно-классического, ходульного пафоса трагедий Волькенштейна, вместо абстрактно-символической революционности «Мистерии-Буфф», вместо стилизованно-хулиганского разгула «Стеньки Разина» мы получили пьесу, проникнутую подлинным драматизмом и, в то же время, дающую нам живой кусок нашей героической действительности, живых людей нашей революции. Третьяков показал нам подвиг рабочих, ценою собственного здоровья и жизни спасающих советский завод. Третьяков показал нам и переродившегося директора, и безвольного, пляшущего под его дудку предзавкома, и выдерживающего адскую борьбу рабкора, и ряд рабочих от станка, и комсомольцев, — показал их всех просто, правдиво и сквозь призму пролетарской идеологии. Как бы ни оправдывался сам Третьяков в том, что он совершил грех, — дал, видите ли, типы, а не стандарты, — именно в показе этих типов — главная заслуга пьесы. И чем скорее Третьяков отбросит предрассудки старого футуризма, чем скорее он поймет, что основная задача литературы сейчас — взглянуть на живого человека революции глазами пролетариата, а не высасывать из пальца стандарты, — тем будет лучше для него, как художника, тем будет лучше для нашего театра.

Таковы основные итоги литературного года, поскольку речь идет о творчестве попутчиков. Одни (главным образом, из числа закрепившихся в «Круге») стали отходить от революции, другие продолжали свое старое клеветническое дело без заметных изменений, третьи обнаружили некоторое приближение к точке зрения пролетариата. И наиболее сблизили свои пути с путями пролетарской литературы, закрепив это сближение оформленным соглашением с МАПП, представители революционной части «Лефа» («лефовское» охвостье в лице Каменских, Крученых и др.).