В области поэзии мы имеем такую эпопею, как поэма Безыменского «Комсомолия». Это — вещь, равной которой нет в русской поэзии последних лет. Такой галлереи революционных типов, такого грандиозного захвата конкретной революционной обстановки не заключалось ни в одном из стихотворных произведений последнего периода. Подробно об этой поэме говорится в другой статье настоящего номера.

Еще более богаты беллетристические итоги пролетарской литературы. В области беллетристики даже «космическая» «Кузница» дала несколько полотен, ярких и ценных. Отрывки из повести Дорохова «Колчаковщина», при всех своих недостатках, при бедности и бледности языка, при некоторой газетности изложения являются первой попыткой художественно выявить сибирскую контр-революцию. Весьма значительна книга Федора Гладкова «Пучина». Крупнейшая вещь этой книги — «Огненный конь». Это — крупное литературное явление, позволяющее нам прощупать биение пульса революции, это повесть, опаляющая нас не бенгальским огнем ложно-классического пафоса Филиппченко, а подлинным раскаленным дыханием «огненного коня» Октября. Правдивая, живая обрисовка типов, великолепный украинский язык, мощный подлинно-революционный пафос, — все это резко отличает повесть Гладкова от попутнических писаний о мужиках.

Значительна повесть покойного А. Неверова «Ташкент — город хлебный», о которой в этом номере пишет тов. Ингулов.

Образностью, меткостью и поистине матросской соленостью отличается язык сколков с романа «Реки огненные» Артема Веселого. Стихийная, бунтарская, забубенная сторона революции показана в этих отрывках великолепно. Артему придется не мало поработать над собой, чтобы так же талантливо показать и пролетарскую организующую сторону революционного процесса, восстановив таким образом правильную перспективу.

Зато Дмитрию Фурманову в его книге «Чапаев» удалось превосходно вскрыть действительное соотношение классов в русской революции, художественно показав, как в грозе и огне гражданской войны пролетарский авангард подчиняет своему руководству слепую крестьянскую стихию. Эта книга — не роман, не повесть, это, собственно говоря, — историческая работа. Но в то же время по рельефности характеристик, по динамичности и красочности изложения, по убедительности и увлекательности она бесспорно принадлежит к художественной литературе.

Одним из наиболее интересных произведений 1923 г. является и повесть Ю. Либединского «Завтра». В. Правдухин обрушил на нее в «Красной Нови» громы и молнии своего негодования. В «Завтра», действительно есть недочеты, — но не в тех словесных приемах, которыми на досуге занялся «глубокомысленный» Правдухин, а в основном построении вещи. Рисуя перелом, происходящий в Советской Республике при вести о германской революции, он совершенно упустил из виду вопрос об отношении к этому деревни и тем самым создал неполную, одностороннюю картину (этого основного дефекта Правдухин, со свойственной ему «проницательностью», не заметил). Замысел, таким образом, оказался выше выполнения. Но вместе с тем «Завтра» дало поистине величавую картину бодрого пробуждения пролетариата при первых ударах европейской революции, дало ряд замечательно живых сцен (арест чекистом нэпманов и хозяйственников, сцены на заводе и т. д.), дало образцовую галлерею типов (Файвушев, Винокуров, Ванда, Громов и др.). При всех своих недостатках, эта повесть стоит многих и многих попутнических томов.

Но пролетарской крупнейшей новинкой истекшего года является повесть маститого А. Серафимовича «Железный поток». Уже самая тема ее привлекает внимание. Она посвящена знаменитому походу Таманской армии, этому сказочному и кошмарному походу огромной массы вооруженных людей с женщинами и детьми, пробившейся сквозь степи и горы, сквозь голод и белые банды на соединение с Красной Армией. О повести Серафимовича, которая останется одним из крупнейших литературных памятников эпохи, мы поговорим особо в следующем номере журнала. Серафимович показал беспримерные подвиги и показал их просто, без ходуль, без фальши, без выспренных фраз, заставил поверить им. Серафимович показал нам ужасы мести и показал без Вересаевских причитаний, без вегетарианских сантиментов, заставил понять их. Серафимович показал разгул партизанщины и показал без Ивановского захлебывания, без каррикатурности. Читатель чувствует, как железная воля вождя Кожуха овладевает партизанской стихией и направляет ее по тому руслу, которое ведет к победе революции. Повесть Серафимовича — монументальная несравненная эпопея гражданской войны.

А наряду с этими широкими полотнами, мы видели и первые шаги некоторых начинающих пролетарских беллетристов, обещающие в будущем новые эпопеи. Достаточно назвать хотя бы Фадеева с его отличным рассказом «Против течения».

Таким образом, 1923 г. — это исторический, важнейший, плодотворнейший год. Это — год, в течение которого пролетарская литература стряхнула путы абстрактного «космизма», подошла к показу живого человека и конкретной революции и дала уже ряд широких эпических полотен. 1923 г. — это год, когда пролетарская литература всеми вещами доказала, что можно показывать действительность и смотреть на нее глазами пролетарского авангарда, а не глазами деклассированного интеллигента, скептического мещанина или, в лучшем случае, народолюбивого барина. И глубокое возмущение охватывает, когда читаешь жалобные итоговые строки тов. Воронского:

«Истекший год в литературе прошел под знаком несомненного затишья, если говорить о производстве вещей. Недостатка в художественных новинках собственно не было… Однако, в целом заметных художественных прибавлений, новых художественных открытий не сделано… В обратной пропорциональности ко всему этому и, прежде всего к „производству вещей“, стоит кружковая литературная дифференциация, дробление, полемические бои и схватки… Само по себе ни в этих чистках, ни в декларациях, ни в этих критических боях ничего дурного нет… Беда, однако, начинается тогда, когда вместо широкой подлинной политики начинается мелкое политиканство, когда литературная жизнь начинает засоряться нудными мелочами, дрязгами, суетой и возней, когда, наконец, это происходит и идет параллельно со штилем, а иногда и прямо с явным упадком в художественном творчестве и, главное, в общем жизненном тонусе. Так именно и обстоит дело сейчас». («Прожектор», N 22, за 1923 г. стр. 20).

Что можно ответить на эти слова? Не очевидно ли, что тов. Воронский просто не желает замечать факты, а о таких случаях еще Белинский когда-то сказал:

«С такими людьми нечего и спорить: они слепы от рождения; и зрячий никогда не уверит их, что на небе каждый день всходит красное солнышко и разгоняет темноту ночи, и что самые ночи часто освещаются красным месяцем» («Собран. сочинений». Т. I, стр. 417–418).

Мы не будем тратить время на эти действительно бесполезные споры. Факты, — упрямая вещь, и раньше или позже, а признать их все равно придется. Факты же истекшего литературного года настойчиво и неоспоримо говорят об одном: партия должна раз навсегда определить принципы своей литературной политики. Она должна сплотить силы пролетарской литературы, об'единить вокруг нее действительно революционных попутчиков и дать решительный отпор реакционной и мнимо-попутнической литературе. Пролетарская литература, стоящая на правильном пути, показала живого человека революции, выросла уже в такую силу, на которую вполне можно опереться и которая неуклонно идет вперед.

* * *

«Важно не наше мнение об искусстве. Важно также не то, что даст искусство нескольким сотням, даже нескольким тысячам общего количества населения, исчисляемого миллионами. Искусство принадлежит народу. Оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс. Оно должно быть понято этими массами и любимо ими. Оно должно об'единять чувство, мысль и волю этих масс, подымать их. Оно должно пробуждать в них художников и развивать их. Должны-ли мы небольшому меньшинству подносить сладкие утонченные бисквиты, тогда как рабочие и крестьянские массы нуждаются в черном хлебе? Я понимаю это, само собой разумеется, не только в буквальном смысле слова, но и фигурально, мы должны всегда иметь перед глазами рабочих и крестьян. Ради них мы должны научиться хозяйничать, считать. Это относится также к области искусства и культуры».

Н. Ленин.

1924