Осинский сказал про Ахматову: «Особенно сильна она в изображении неудавшейся отвергнутой любви». Это верно, но не полно и не точно. Любовь Ахматовой проникнута болью и страданием не только и не столько потому, что она не встречает взаимности, сколько потому, что она насквозь пропитана надломом и неврастенией, — свойствами утонченной аристократки «конца века»:

1) Как соломинкой пьешь мою душу. Знаю, вкус ее горек и хмелен. Но я пытку мольбой не нарушу. О, покой мой многонеделен… [24] .
2) Ты пришел меня утешить, милый, Самый нежный, самый кроткий… От подушки приподняться нету силы. А на окнах частые решетки. Мертвой, думал, ты меня застанешь, И принес веночек неискусный. Как улыбкой сердце больно ранишь, Ласковый, насмешливый и грустный. Что теперь мне смертное томленье! Если ты еще со мной побудешь, Я у бога вымолю прощенье. И тебе, и всем, кого ты любишь… [25] .

Апофеозом такой «любви» может явиться следующее стихотворение:

Было душно от жгучего света, А взгляды его как лучи. Я только вздрогнула: этот Может меня приручить. Наклонился — он что-то скажет… От лица отхлынула кровь. Пусть камнем надгробным ляжет На жизни моей любовь. [26]

У Ахматовой даже любовь девочки, «что ходит в город продавать камсу», имеет много общего с «камнем надгробным»!

Щеки бледны, руки слабы, Истомленный взор глубок, Ноги ей щекочут крабы, Выползая на песок. Но она уже не ловит Их протянутой рукой, Все сильней биенье крови В теле, раненом тоской [27] .

Для Ахматовой характерна не только надрывность и неврастеничность любви, поэтесса не только подчеркивает болезненный страдальческий оттенок своих любовных эмоций, но и смакует эти страдания, упивается ими, славит их:

«Слава тебе, безысходная боль!» [28] .

Таким настроениям вполне соответствует и словарь поэтессы. Арватов, путем лексического анализа стихов Ахматовой, получил следующие результаты: «В книге «Четки» слово «смерть» и производные встречается 25 раз. Затем идут: тоска (7), печаль (7), томление (7), мука, боль, грусть, горе, скорбь, тяжесть, горький; любимый цвет Ахматовой — черный; вещи и улыбка — неживые; дальше наудачу: как невесело вместе нам, скорбные скрипки, горько вспоминаю, тяжкий день, горькая слава и т. д. и т. п.; из эпитетов особенно часты — тайный и странный («Молодая гвардия», N 4–5, стр. 150).

И как бы мучительна ни была любовь, как бы ни ложилась она на сердце «камнем надгробным», расстаться с ней еще страшней:

1) После ветра и мороза было Любо мне погреться у огня. Там за сердцем я не уследила, И его украли у меня. …………… Ах! не трудно угадать мне вора, Я его узнала по глазам. Только страшно так, что скоро, скоро Он вернет свою добычу сам. [29]
2) Ах, дверь не запирала я, Не зажигала свеч, Не знаешь, как усталая, Я не решалась лечь. Смотреть, как гаснут полосы В закатном мраке хвой, Пьянея звуком голоса Похожего на твой; И знать, что все потеряно, Что жизнь — проклятый ад. О, я была уверена, Что ты придешь назад [30] .
3) Ты всегда таинственный и новый, Я тебе послушней с каждым днем, Но любовь твоя, о, друг суровый, Испытание железом и огнем. Запрещаешь петь и улыбаться, А молиться запретил давно. Только б мне с тобою не растаться, Остальное все равно! [31] .

А если разрыв произойдет бесповоротно, тогда выход один:

Неужели ты обидишь Так, как в прошлый раз; Говоришь, что рук не видишь, Рук моих и глаз. У тебя светло и просто. Не гони меня туда, Где под душным сводом моста, Стынет грязная вода [32] .