С испугом пялит старый Смольный Глаза своих несчетных ламп. Глядят с усмешкой недовольной Ряды вельмож из старых рам. Бурлит в каналах коридоров, Как океан, людской хаос, И мерит всех сверлящим взором Застывший часовой-матрос. И кто-то, дряблый и сутулый, К окну угрюмому прильнув, Внимает пушечному гулу И ловит залпов трескотню. И вспышкой взгляда раздвигая Людское море пред собой, Герольд невиданного рая И зачинатель мировой, — Гранитен, светел неизменен, Как рулевой средь бурных вод, Еще вчера опальный Ленин К трибуне медленно идет.

Немая тьма октябрьской ночи Сквозь окна силится вползти, Но Смольный пламенный клокочет, Гудит, волнуется, блестит. Присев в сторонке на кушетке. Обдумывает сложный план, — Как волк, бессильный в прочной клетке, — Трепещущий и бледный Дан. И, отстегнув шинели ворот, С приказом срочным в рукаве Несется посланец с «Авроры» Назад — к надувшейся Неве. А рядом, львиною прической К стеклу оконному склонясь, В минутном обмороке — Троцкий, Три ночи не смыкавший глаз. Под окнами, пугая вышкой — Усталый сгорбленный старик, — Страдая гулкою одышкой, Хрипит угрюмый броневик. И вдаль по телеграфным струнам Летит известье в вышине: «Сегодня красная коммуна Родилась в буре и огне».