Дорогой друг!Окситоцинично Ваш Честер Джи Корморан.
Ради чистоты эксперимента мне не следовало бы ничего объяснять, потому что Вы являетесь его объектом. Но, если позволительно так сказать, Вы не обычный объект, до некоторой степени это Ваша профессия, и морские свинки с дипломом психиатра на дороге не валяются. (Возможно, генная инженерия готовит нам такой сюрприз — хомячков с усовершенствованным мозгом, которые станут хорошими и к тому же недорогими психотерапевтами.)
Как вам известно, ведется много исследований биологии любви, причем я рискну утверждать, что нахожусь на самом их острие. А вот где застряли остальные, все эти тормозы.
Их весьма интересуют два природных нейропередатчика — окситоцин и допамин. Предполагается, что окситоцин производится нашим мозгом в ключевые моменты, душевной и физической близости к другому существу: у матери, кормящей грудью младенца, у того, кто занимается любовью с любимым или любимой или просто обнимает такого человека, и даже у вполне обычных людей, которым показывают младенцев или симпатичных детенышей животных. Это гормон нежности и привязанности.
Есть такая маленькая крыса, обитающая в полях, у которой в мозгу имеется большое количество рецепторов окситоцина. Так вот, самец этой крысы привязывается к самке и сохраняет верность ей на протяжении всей жизни.
И напротив, его живущий в горах сородич, в мозгу которого значительно меньше таких рецепторов, тот еще бабник. Так вот, если лишить первого рецепторов окситоцина и напичкать этим гормоном второго, то они станут вести себя ровно наоборот. (Заметьте: никто не интересовался реакцией самок на метаморфозу их возлюбленных, а ведь такие данные могли бы оказаться весьма полезными для семейного консультирования.)
После нежного окситоцина выпустим на сцену стервозный допамин. Его действие проявляется всякий раз, как мы испытываем приятное ощущение. Это резерв системы вознаграждений, имеющейся в нашем мозгу. Производство допамина стимулируется главным образом новизной, это гормон «все больше и больше», «все новее и новее». В начале любви узнавание нового партнера заливает нас потоками допамина. Но проблема в том, что со временем наши рецепторы понемногу теряют чувствительность к нему и потому, если верить некоторым авторам-занудам, любовная страсть исчезает где-то между восемнадцатым и тридцать шестым месяцами совместной жизни. И если ласковый окситоцин, создающий сильную привязанность, не придет к этому моменту ему на смену, допамин начнет подталкивать нас к поискам новизны, словно блудливых кобелей.
Если поднять это обсуждение на более возвышенный уровень (не представляете, как мне приятно делать это с Вами, дорогой друг!), я сравнил бы окситоцин со святой, а допамин — со стервой. (Обратите внимание, я не говорю «потаскуха», потому что и среди падших женщин встречаются святые, например святая Мария Магдалина, единственная женщина-проповедница, верная одному-единственному мужчине и одной-единственной идее.) Окситоцин — гормон иудеохристианский или даже буддийский, если хотите: любовь к ближнему, верность, желание защитить другого человека и принести ему счастье — его заслуга. Тогда как допамин, безусловно, гормон дьявола и соблазна, толкающий нас на разрыв нежных уз ради получения удовольствия и злоупотребления разными ядовитыми веществами. Но в то же время он заставляет нас искать что-то новое, открывать неизвестные континенты, создавать нечто доселе невиданное, возводить Вавилонскую башню, вместо того чтобы спокойно сидеть дома и любить друг друга, питаясь козьим сыром. Да ладно, любой философ накатает сотни малопонятных страниц по поводу этой дуальности, но главное я уже сказал, подчеркну со всей скромностью.
Кроме того, существуют и другие вещества, которые участвуют в зарождении желания, но я остановлюсь на этой информации, поскольку данное послание будет прочитано сами знаете кем, а я не намерен облегчать им задачу.
В настоящее время все мои исследования сводятся к изучению и доработке модифицированных форм этих веществ, чтобы, они приобрели длительный эффект без десенсибилизации рецепторов. У меня был хороший химик, но его, к сожалению, погубила передозировка — уж очень ему хотелось без устали удовлетворять пылкие желания своей юной, на двадцать лет моложе его, ассистентки. Тщеславие, увы, вечное тщеславие.
Ну вот, дорогой друг, мне уже стало скучно, и Вам, вероятно, тоже. Надоело объяснять то, что я знаю наизусть, к тому же допамин не перестает подстегивать меня.
Гектор вынужден был с грустью записать:
Цветочек № 12. Страстная любовь сохраняется от восемнадцати до тридцати шести месяцев совместной жизни.
Ему тут же вспомнились пылкие романы, которые длились годами, если не десятилетиями, когда любящие не имели возможности часто встречаться. (Один или одна из двоих, например, состоял (а) в браке.) Если удается встретиться только для того, чтобы заняться любовью и поговорить, требуются годы для достижения эквивалента восемнадцати или тридцати шести месяцев совместной жизни. С другой стороны, это до некоторой степени нечестно по отношению к супругу, рядом с которым просыпаешься каждое утро и который утратил для тебя очарование. В этот момент перед внутренним взглядом Гектора прошли все любовные истории, о которых он слышал или которые пережил сам, и он записал:
Цветочек № 13. Страстная любовь зачастую бывает ужасно несправедливой.