— Пойдём? — донёсся сзади голос Лартаяу.

— Ho… где ты? Откуда? Каким образом? — в недоумении обернулся Джантар: голос прозвучал не со стороны калитки… Но Лартаяу стоял во дворе у изгороди, отгибая руками ветви, будто и в самом деле протиснулся сквозь неё.

— Здесь проход, — объяснил он. — Снаружи почти не видно, но пройти можно. Правда, не знаю, рискнёшь ли попробовать…

— Ты же прошёл… — без особой уверенности согласился Джантар.

— Так пойдём, — Лартаяу скрылся в переплетении веток, сквозь которое под углом к самой изгороди куда-то вёл узкий проход. Решившись, Джантар последовал за ним в полумрак этого прохода, отводя упругие ветки с гладкими жёсткими листьями — но сделал неверное движение, ветка резко хлестнула по лицу, в глазах вспыхнули искры, и он почувствовал, что теряет равновесие. Правда, и падать было некуда — со всех сторон были ветки — да и головокружение быстро прошло, и он выбрался из прохода будто в коридор между двумя стенами высоких пирамидальных папоротников, перевитых лианами разных видов, где лишь по малозаметным проёмам угадывались калитки. Улочка была так узка, что казалось возможным, раскинув руки, коснуться деревьев с обеих сторон.

— Ну и проход, — вырвалось у Джантара. — Зачем было идти здесь?

— Так дорога короче, — объяснил Лартаяу. — Да, если ещё не знаешь: переулки тут называются просто по номерам. Это мы вышли — во Второй, а дальше из него сразу попадаем в Четвёртый. И не надо обходить целый квартал вдоль шоссе, — Лартаяу провёл в воздухе широкую петлеобразную кривую, показывая, как пришлось бы идти. — А так сначала прямо, потом налево…

Миновав перекрёсток с таким же переулком (Лартаяу сказал, что это — Третий), они сразу свернули в Четвёртый, что начинался здесь же, образуя биссектрису прямого угла между их короткими тупиковыми продолжениями. Здесь изгородь состояла уже их других видов папоротника — но как и прежде, сквозь густые зеленовато-бурые эллипсоиды крон, ещё гуще перевитые лианами, ничего нельзя было разглядеть… Сам Четвёртый переулок скоро стал казаться ведущим также в тупик — но Лартаяу уверенно шёл вперёд, не сворачивая ни в одну из калиток. Джантар не мог понять, куда они идут — пока у самого тупика вдруг не открылся поворот направо, но Лартаяу свернул налево, в калитку прямо в створе видимо, уже Пятого переулка, примыкающего здесь к Четвёртому.

Посреди двора, напротив калитки — начиналась широкая лестница к двери на втором этаже дома, под самой крышей, увенчанной четырёхгранным шпилем с параболически вогнутыми гранями и рёбрами (что сразу удивило Джантара, ожидавшего увидеть привычный полусферический купол). Необычны были и узкие «ленточные» окна второго этажа, также под самой крышей… А во дворе — на скамейке, и у круглого каменного столика на массивной колонне — их уже ждали остальные. Итагаро, Донот и Фиар, разложив на столике листы бумаги, рассматривали их и что-то обсуждали — но, едва Лартаяу со стуком закрыл калитку, все обернулись в их сторону, и Итагаро стал складывать бумаги.

— Все в сборе, пойдём наверх, — предложил Герм.

— А там будет удобно? — спросила Фиар. — Нет, комната большая — но девяти стульев там нет…

— Зато есть кровать, — ответил Герм. — Я же и сплю в этой комнате. И лестница к телескопу ведёт оттуда…

— Мне трудно представить, где тут телескоп, — признался Джантар. — Если в шпиле — не понимаю, как помещается…

— Как-то помещается, — подтвердил Герм. — А сам шпиль поворачивается на подшипниках, и одна грань — открывается как дверь. Правда, не знаю, кто тут жил раньше, и зачем это устроил, если вообще место для обсерватории неудачное: под склоном горы… Но пришлось соглашаться на это. В Кильтуме, помнишь, вблизи — кварталы по десять этажей…

— А дом в Тарнале, со специально построенным куполом, — вспомнила Фиар, — пришлось оставить из-за чего… В Тарнале — тоже когда-то хафтонгском научном, культурном центре…

— Как и Кераф, — добавил Джантар. — Пусть и не были чисто хафтонгские города… Но теперь — уже весь перешеек как бы не наш. И с чем связано это вытеснение одних народов и культур другими… В теории чётко и ясно: рождаемость, миграция, исторические циклы, ритмы, периоды — а попробуй приложить к практике… Одним — куда-то девать прирост населения, другие спасаются автономиями, чтобы сохранить свою культypу, а что делать нам?

— И в Риэланте — уже сколько чужих чиновников, видите на что способных, — печально согласился Донот. — Иначе не пришлось бы нам с Минакри уезжать оттуда. И то хорошо: сюда, а не куда-то ещё…

— Ну, уж свою столицу мы им отдать не должны, — ответил Талир, открывая дверь. — Не нравимся такими, как есть — но это наша столица, а не их деревня…

— Но почему наши с ними пути так разошлись… — добавил Донот, входя следом. — Чем общие идеалы и цели перестали их устраивать…

За дверью оказался короткий коридор, освещённый лишь через края «ленточных» окон в углах стены. В нём было ещё три двери: в торец, влево и вправо. Герм свернул к правой, жестом приглашая следовать за ним.

Комната была освещена лучше, хотя и тут были лишь «ленточные» окна по верху двух из четырёх стен: правой, фасадной со стороны двора, и дальней от входа, обращённой к склону горы. У левой стены стоял рабочий стол с компьютерным терминалом, на котором, кроме того, лежал отдельный расчётный блок и несколько раскрытых книг и звёздных карт, а чуть дальше была приоткрыта узкая дверь (за ней, как сразу понял Джантар, и начиналась лестница наверх, к телескопу). В центре стоял ещё простой стол со стульями, а в углу под окнами — кровать. За стол сразу уселись Ратона, Итагаро, Лартаяу и Минакри (переставив стулья полукругом, лицом к столу с терминалом, за который сел Герм), а Джантар расположился на кровати, вместе с Донотом, Фиар и Талиром.

— Я сразу не успел убрать, а потом забыл, — объяснил Герм, поспешно складывая книги и сворачивая провод расчётного блока. — Видите, дом большой для двоих человек — но просторной комнаты, чтобы собираться вдевятером, нет. Там, в конце коридора, — Герм указал направление, — фотолаборатория, за дверью напротив — библиотека, и внизу не такая большая комната…

— А мы из своей домашней библиотеки сколько всего не смогли сохранить, — с досадой ответил Итагаро. — Знать бы, что такое возможно — вряд ли связались бы с этой Моараланой. Кто-то решил облагодетельствовать племена низкой ступени развития, не дошедшие своим умом до технической цивилизации, построили в пустыне рядом с ними целый город с заводами и институтами общегосударственного значения, люди поверили, что это — надёжно и долговременно, приехали жить и работать со всей Лоруаны, и вдруг — такой бунт, что бессильны армия с полицией, и беги, схватив, что успеешь… И кто захочет понять, что образованному человеку нужно большее, чем «простому»? Поселили на дальней окраине, в бывшем временном жилье рабочих какого-то закрытого завода, с одним компьютером на несколько комнат, так что пользуемся по очереди — при том, что из литературы, даже нужной родителям для работы, многого не осталось! Правда, нам обещали найти на месте, если что сохранилось из семейных архивов и библиотек, и переслать сюда — но когда это было… А так как родители — ценные специалисты, сотрудники уже тисаюмских секретных институтов — прямо в доме пост охраны! Видели же какие у нас соседи… Общежития с полуграмотным сбродом со всей Лоруаны, которому в большинстве и делать тут нечего после того, как закрылись заводы — но торчат неизвестно зачем и, видите ли, бедствуют без работы. На наркотики, правда, денег хватает. А пнуть так, чтобы понесло до той же Моараланы…

— Родители, конечно, ценные специалисты, — так же горестно согласился Талир. — А мы сами? Это потом разобрались, кто чьи дети — а сразу… Видят, что в подвале одни, без взрослых — и тащат, толкают в спину, будто наркоманов из притона… А на самом деле — дмугильцы взорвали химический завод, целый район города накрыло облаком газов! В глазах рябит, в горле — резь, сухость, голова кружится, идти трудно… Но взрослые даже тут сначала взрослые, а уже потом — люди! И в санитарном поезде довезли только до Ветафомиси — а это почти та же Дмугилия. Разместили в детской больнице вперемежку с кем попало: настоящими наркоманами, выжившими самоубийцами… А к ним то местная полиция ходит в чём-то разбираться, то что-то тайком передают снаружи, то опять же вражда группировок разных палат — а мы и языка их не знаем! Но это ещё что… Представь, — обратился Талир к Джантару (должно быть, собираясь сказать то, что уже знали остальные). — Утром с больничного двора — барабанный бой, потом молитвенное пение, и вдруг — такой дикий крик, что сразу проснулась вся палата. С перепугу думали всякое: оперируют без наркоза, в морге по ошибке вскрыли живого… А это просто вожди местного племени решили провести над подростками обряд посвящения во взрослые мужчины — а состоит он в нанесении шрамов на живот! В больнице, скальпелем, но по обычаю — под открытым небом и без наркоза! И главное: тот, кто не выдержал и закричал, как будто уже до старости не сможет считаться взрослым! Другого шанса доказать свою мужскую доблесть обычай не предусматривает — по крайней мере, так нам сказали. Один раз не выдержал — всё…

— И… тоже как-то оформлено по местным законам? — потрясённо переспросил Джантар. В столь дикое — невозможно было поверить сразу

— Даже не представляю, как тут на практике, — ответил Талир. — За пределами Дмугилии — всё равно формально взрослый, местные дмугильские законы на него там не распространяются. Но как он туда попадёт — вечный ребёнок, которого любой взрослый может схватить за руку и привести обратно? И что со всё-таки положенными по возрасту документами — не знаю…

— И их же, племенных старейшин, в их собственной молодости никто ни во что подобное не посвящал… — гневно дрогнул голос Итагаро. — А сами решили, что им это позволено с другими? Хотя почему тогда не устроить и им посвящение в пожилой возраст? Тоже под барабанный бой и без наркоза отрезать органы, в этом возрасте уже как будто не нужные для воспроизводства потомства — и кто выжил, стало быть, достоин жить дальше? Хотя борода без этих желёз расти не будет — но и шрамы здоровому человеку в принципе не нужны!

— К чему мы вообще придём, если доходит до такого? — продолжал Талир. — И зачем нужно «местное» своеобразие такой ценой, когда человек уже просто теряет свои законные права? А тут ещё, представьте: оказаться в эвакуации — когда такие проблемы со здоровьем, что их никто не понимает, и в возрасте, когда тебя не примут всерьёз! Вот чуть и не угодил в интернат для слепых…

— Но это… как же? — не понял Джантар. — И даже без согласия родителей? Или как было?

— Выписывать меня куда-то надо было, а они — ещё без сознания, их спросить не могли. Они на заводе попали в самый центр облака — это я был там, где прошло краем… А у чиновников какая логика: если особый режим по зрению — пока определить в интернат для слепых! И я, представьте, не сообразил: слышал это только телепатически, вслух мне никто не говорил — вот и спросил: почему так? Они забеспокоились, стали выяснять, кто о чём проговорился — и выписку отложили. А назавтра опять услышал чью-то мысль: будто меня хотят уже не выписывать, а отправить на какое-то специальное обследование — и тоже сразу спросил, и они опять переполошились, стали изворачиваться: будто у меня подозрительные данные анализов, дают основание предполагать какую-то болезнь в скрытой стадии развития, но пытаться объяснить мне суть дела бесполезно, всё равно не пойму, а родители — в таком состоянии, что нельзя беспокоить ещё этим… Я, конечно, пытался перевести разговор на профессиональный уровень, но вижу — смотрят как на сумасшедшего, который вообразил себя гением! И вообще, как-то очень им хотелось, чтобы я оказался в их полном распоряжении, даже без посредничества родителей. Хотя против того, чтобы дать знать брату в Колараафу, уже ничего не могли сказать. Нo всё равно — было так подозрительно, что решил действовать сам… В общем: дежурный по этажу с моей помощью забыл запереть на ночь обе двери между палатой и аппаратом связи в коридоре, и я ещё взял его кредитную карту, чтобы оплатить разговор… А что делать: речь о моём здоровье, но взрослые что-то недоговаривают, и у меня нет права обратиться куда-то законным путём? Будто больные дети — не люди, а какой-то скот, ничего ни в чём не понимают! Правда, те тоже связывались с братом, назавтра он прибыл за нами формально по их вызову, и с анализами оказалась просто ошибка, сбой в компьютере, где хранились… Но с моих слов, получается, выяснить было нельзя, надо было ему лететь через полстраны? И вообще: что я должен был думать, чего ждать? Зачем хотят обследовать, на что при этом могут пойти?..

— И правда, не странно ли… — согласился Герм. — То уже готовы тащить на обследование, операцию — а то задний ход: ошибка вышла! А не задай им лишнего вопроса — до последнего момента не спохватились бы? Что-то не то… Тем более, со мной это второй раз: в очень раннем детстве чуть не сделали той ошибки — а психопат увидел в моих документах запись, и понял по-своему…

— Кто решает наши судьбы… — всё так же горестно ответил Талир. — Имеет доступ к нашим документам… А сами хотят, чтобы дети были честны с ними, не нарушали правил, законов…

— И где бы мы все были теперь с такой честностью? — согласился Итагаро. — В любой момент могут повести себя как скоты — а ты живи и действуй по закону? Нас тоже разместили в палаточном лагере как попало: младших со старшими, здоровых с ранеными, других раненых — с больными из инфекционного интерната, и даже потерявших всю семью — с подонками, которые и там собрались в банды, стали промышлять грабежом! Только палатку с несколькими дмугильцами — отдельно под особой охраной, чтобы их вообще не разорвали на куски… И что ни скажи взрослым, в ответ: «У всех горе, а чем ты лучше?» А когда я пытался организовать отпор этим подонкам — тоже кто-то донёс, будто уже я провоцирую беспорядки, сразу потащили к какому-то офицеру, стали угрожать интернатом для малолетних преступников! Им же что нужно: видимость порядка и контроля над ситуацией! А тут в их власти оказались дети… Что делать: я настроился на терминал в их палатке, вывел ложный сигнал тревоги — и они все вдруг забегали, стали выстраивать оцепление по периметру лагеря, забыли и про охрану самой палатки, и про меня, оставшегося в ней! А я ещё послал запрос в адресную службу на имя родителей, чтобы им дали знать, где я… Само начальство лагеря, потом оказалось, и не думало это делать! Но откуда я мог знать, что они действительно ждали подхода какой-то племенной банды? И вдруг как раз решили, что банда уже рядом — и принялись срочно переформировывать лагерь, собирать отдельно здоровых, отдельно больных, даже не обращая внимания, что опять раненые попадают с заразными, а младшие со старшими… А наутро приехали родители, мои и ещё некоторых — и были где-то рядом, но говорю же, им никто не сообщил, где мы! — и мы проснулись, и смотрим: лагеря нет, стоят всего четыре или пять палаток безо всякой охраны! Хорошо ещё, они были со своим транспортом — а то как бы мы оттуда выбрались, не представляю. Если поблизости была какая-то банда… А там эти банды — обычное дело. Угоняют одни у других скот, грабят дома… Но мы никого такого по дороге не встретили. Ехали до самого Ветафомиси своей автоколонной, без охраны, оружия — и уже там присоединились к остальным… Ho теперь всё думаю: а если бы я не вывел ложный сигнал тревоги — ничего бы этого не было? Но тогда, что, должен был позволить сдать себя в интернат?

— Но если и так ждали подхода банды… — ответила Фиар. — И всё равно готовы жертвовать тобой и такими, как ты… В чём твоя вина?

— До Ветафомиси… — повторил Джантар. — Оттуда, почти через всю Дмутилию…

— А что было делать? — переспросил Итагаро. — Где нас оставили, оттуда и пришлось… А сейчас идёт разбирательство, как и почему случилось — но уж я наверняка следов не оставил. Клавиатуры не касался, сам их кодовый адрес знать не мог. И тот офицер видел, как сигнал тревоги возник на экране без моего участия. И потом никто не спрашивал: где я был в такой-то момент, что делал — тем более, сами оставили палатку без охраны. А всё равно неспокойно — хотя лишь пытался защитить себя, как умел…

— А с чего эти беспорядки там начались? — спросил Джантар.

— Не знаю, поверишь ли… По местным законам в дмугильских школах ввели телесные наказания — и как раз в одной сразу несколько учеников попались на чём-то соответствующем. А директором почему-то был лоруанец, и не знал, что по местным обычаям старшего школьника, у которого уже растёт борода, можно сечь только через одежду! Других вывели голыми перед строем младших групп — ничего, а этого — оскорбление всему роду! Те возмутились, пошли по улицам с криком, что совершено святотатство, стали собирать толпы… Будто каждый нормальный человек сразу может понять, что правильно, а что нет — когда такое стало нормой закона! А результат… Кварталы сгоревших домов, разгромленные учреждения, куски разорванных взрывами трупов прямо посреди мостовой, и даже говорят: похищенные старые бактериальные боеприпасы не могут найти до сих пор! Целых десять бомб — представляете? И что же, в конце, концов, лоруанцы — как народ и государство? Чего им не хватило, чтобы дать отпор? Заявить: в деревнях живите по-своему, но город не только ваш? Мало того, что набрали из этих деревень столько вспомогательного персонала, ещё дали право распространять свои законы и обычаи на город! А если те на заводах, в институтах сводят кровные счёты, устраивая аварии, где гибнут невинные — спрос не с кого-то конкретно, а с цивилизации вообще? Что не сумела адаптировать к себе такую мразь?..

— А я какое отношение имею к тем местным законам? — тут же начал Минакри. — И вдруг меня отправляют отсюда, с Каймира, в монастырь какой-то элбинской секты — и даже не столько из-за взрыва в подвале, где никакая моя вина не доказана, сколько просто «по воле отца», о котором я и думать забыл! А он, оказывается, спустя столько лет обрёл элбинскую веру — и хочет, чтобы я её тоже принял, и получил соответствующее религиозное образование в её верховном центре — так называемом Алаофско-Горском монастыре! И эта его воля находит меня здесь, на Каймире! Даже как какая-то большая честь, особенно для правонарушителя! В таком качестве отправили туда — хотя говорю, ничего реально против меня у них нет…

— Но что хоть за монастырь? — спросил Джантар. — И что за секта, что собой представляет?

— Как тебе объяснить… Если коротко — что-то чудовищное. Но ладно бы плод деятельности каких-то психопатов, а то — официально существующая организация, куда можно отправить человека, во всяком случае, подростка — для перевоспитания и религиозного образования! И перед тем даже с матерью увидеться не дали: вот, мол, родительская воля, ясно изложенная… Я не представлял, что такое возможно! Он, не знаю где, обрёл по тем местным законам веру, и это решает мою судьбу на другом конце страны! И было бы хоть из-за чего обретать — а то монастырь совершенно не похоже на наши жреческие школы! Обстановка покорности, страха, тупости, даже не все всё понимают: язык священных тeкcтов, молитв — нвеклало-дмугильский, многие его не знают, только кое-как могут объясниться между собой по-лоруански! Там же не все — дмугильцы, а те — не все из Нвеклала, есть лоруанцы, уиртэклэдцы, из Приполярья, из автономий Средней Лоруаны, только каймирцем я там был единственным… А уж что мне объяснили, и как я понял — до сих пор не знаю: не подшутили ли, пользуясь, что я слабо помню их язык? Может ли быть такая вера, да ещё с центральным монастырём в столице государства — что по ней человек уже исходно рождается с каким-то грехом, в искуплении которого — смысл всей жизни? Не карма в нашем понимании — какой-то «грех ниоткуда», из ничего? Даже понять трудно… И во искупление — некоторые прямо-таки постятся помоями, которые хранят в особой ёмкости в специальном унитазе, причём он же используется для обычных унитазных нужд! И так и называется: «святые» помои, «святой» унитаз… Можете представить такое?

— Я же говорил: злая шутка, — ответил Итагаро. — Как над новым человеком в школе, в армии, на заводе, в институте: что-то не так поймёт, сделает — а всем смешно. Даже где от шутки недалеко до трагедии… И чуть ли не у всех народов и рас — кроме нашей… Каково при переездах: каждый раз новая школа, и — такое начало? Если не особорежимник — но и стал я им не сразу!. А насмотрелся аварий из-за этого — не удивляйтесь, что мало рассказываю. Все годы — сплошная цепь расследований несчастных случаев. Кто-то соврал о значении технического термина, «под секретом» поведал, как можно нарушить какую инструкцию, результат — кровь, пламя, трупы. Сколько я этого видел…

— Но и я видел там в огромном, больше обычного, унитазе какой-то мешок, — продолжал Минакри. — И говорили они это даже в испуге, на шутку похоже не было. И ещё видел на них цепи, кандалы, ошейники, рясы, сшитые так, что непонятно, как их надеть и как в них ходить, и что-то вроде перекошенных военных шлемов, затрудняющих обзор… Поклонятся страшным уродливым статуям, символизирующим, как я понял, человеческие пороки, хотя тоже непонятно: неужели по их вере человек так низок, что и порокам надо поклоняться? И туда меня отправил не кто-нибудь — полиция лоруанского государства! Не подумав, что я слабо знаю сам язык, не говоря о вере и обычаях! Несколько дней я делал вид, что участвую в церемониях — совершенно без понятия, что к чему, с одной мыслью: как вырваться оттуда? — Минакри едва не сорвался на крик, но овладел собой. — И когда на девятый день настоятель зачем-то вызвал меня к себе, запер дверь изнутри и стал снимать с себя всю одежду — я тоже не знал, что делать. А тут ещё кто-то постучал в дверь, он, набросив рясу на голое тело, пошёл открывать, они долго говорили — а я всё ждал… А знаете же, как стыдливы дмугильцы насчёт одежды! И что я должен был делать: тоже раздеваться, или как? А если да — насколько и зачем?.. И наконец со мной случился какой-то шок — не помню, что было дальше… Потом уже кто-то остановил меня в коридоре, и что-то спрашивал через другого монаха как переводчика — а то сам и по-лоруански понимал слабо. В общем, я понял: кто-то оглушил настоятеля ударом сзади, сорвал с него рясу, побежал к «святому» унитазу, и так заткнул рясой трубу, что весь «ад» затопило — вот и выясняют, кто это мог быть…

— Какой «ад»? — Джантару показалось: уж тут он наверняка ослышался.

— Так называется подвал, куда запирают в чём-то согрешивших монахов, — объяснил Минакри. — Будто оборудован соответственно аду по их вере. А наверху есть и «рай» для в чём-то отличившихся… И вообще, говорю: столько непонятного… Компрессор для всасывания подношений или жертвоприношений; какие-то «святые слёзы» — как я понял, обыкновенная вода, но хранится в особой ёмкости; какая-то огромная солонка; какое-то «отверстие небесное» — прямо в потолке главного зала их храма… Но дело в том, что этот их «ад» действительно стало затапливать, те, кто там были — подняли тревогу, другие бросились проверять водопровод, увидели, что дверь к «святому» унитазу заперта изнутри, недолго думая, взломали, а там — ряса. И кто-то подтвердил: настоятель снимал её при мне… Меня и повели через зал молитв — так, кажется, называется — ко входу в этот их «ад». А там — воды чуть не по колено, кто-то в мокрой рясе выбирается наверх по лестнице, и плавает какой-то предмет: вроде бы кукла, но снизу заканчивается метлой… Но для них — ничего смешного, наоборот, святотатство, что и представить страшно! Хотя тут я сообразил: что-то не так, ведь унитаз этажом выше, а в зале молитв сухо, значит, вода текла в самом «аду» — но попробуй им объяснить! После попыток сослаться на законы физики понял — бесполезно… И вот стоят вокруг, требуют признания в чём-то, да с такой ненавистью, угрозой — а я не знаю, как с ними говорить. В переносном, а то и прямом смысле — на разных языках… С трудом сумел объяснить: я там не по своей воле, многого не понимаю, веры и обычаев не знаю совершенно, и вовсе к ней отношения не имею — так что и не знаю, что должен был делать вместе с голым настоятелем, а кто к нему приходил, даже не видел — а момент шока, естественно, скрыл, да они особо и не вникали. Тем более, как раз нашли течь в самом «аду» — но остался же ещё случай с рясой. И конечно, вопрос: как я туда попал, и что там делаю, если я — не их веры? И тут уже кто-то додумался найти в их писаниях: само присутствие иноверца может спровоцировать демонические чудеса! И в общем получалось: меня как иноверца то ли должны передать «светским властям» для решения моей судьбы, то ли я должен отречься от прежней веры, быть принятым в эту, и остаться там — но тогда ещё принести покаяние за историю с рясой, если в ней будет доказана моя вина. А это точно не шутка: могло означать — тот же «ад», кандалы, ошейник, опять-таки розги… Но они не смогли определить, в какой вере я был раньше, чтобы от неё отречься — и до выяснения всех обстоятельств просто заперли под надзором монаха, который, правда, был в соседней комнате за решёткой. И приходил ещё другой, назвался новым настоятелем — прежнего, получается, успели сместить — снова обо всём переспрашивал, и наконец взял с меня слово, что я где-то перед кем-то буду готов это подтвердить… А когда тот ушёл, и этот, за решёткой, задремал — я увидел узкое окошко под самым потолком, и меня как подтолкнуло: надо бежать! Я тихо, чтобы он не слышал, взобрался наверх, сумел перелезть в соседнее помещение — то самое, со «святым» унитазом… А там такая высота, что в другой ситуации я бы и не решился. Это надо уметь левитировать по-настоящему… И уже оттуда — вышел в коридор. И только тут понял: дальше у меня — никакого плана, и знаю я не весь монастырь, а он ещё обнесён стеной такой высоты и толщины, что как сбежишь… А уже темно, все легли спать, но свет в коридоре почему-то не выключен, хоть видно, куда иду — но разве знал, куда надо? Пошёл почему-то опять в сторону комнаты настоятеля… И вдруг слышу оттуда, из комнаты, голоса. Прислушался: говорят будто обо мне, но что говорят! Кто-то сказал: для всех лучше, чтобы «он» — то есть я — просто исчез. Мне стало по-настоящему страшно… Но другой ответил: он всё равно ничего не понял, не проговорится. А третий: так это вообще не тот Манагр Гманод, его взяли сюда по ошибке! Воля отца того — на этого не распространяется… И я сообразил то, что должен был вспомнить с самого начала! Мне же сразу, в 6 лет, так переписали биографию, будто я — не тот кем был раньше, не сын своего отца! Тот Манагр Гманод — как меня звали до тех пор — будто пропал без вести, его так и не нашли, а я — Минакри Арафо, сам по себе неизвестного происхождения, и только усыновлён из детдома матерью того Манагра Гманода — то есть и ей уже как бы не родной сын! Мне всегда надо это помнить — а я почти всегда забываю!.. И вот стою там и слышу, как они совещаются — и приходят к выводу: меня надо срочно вернуть домой! То есть лучше бы и не пытался бежать… Пришлось войти туда, к ним — это действительно были новый настоятель и двое полицейских — признаться в попытке побега, сказать, будто слышал только самый конец разговора, подтвердить, что я не тот Манагр Гманод, вообще не помню своего детства до 6 или 7 лет — такая у меня официальная легенда — и так, прямо среди ночи, эти полицейские меня забрали… И опять везли целые сутки в фургоне, как и по дороге туда, но хорошо хоть — снова одного. А приехал — узнал от матери: ей предложили срочный переезд в Тисаюм. А что за тайны коснулся, чего в ней не понял — не знаю до сих пор… Сделают для общественного мнения убийцей, а потом — скрывайся, меняй адрес… И кто мог думать, что такое возможно по каким бы то ни было законам? Вовсе иногда кажется — было в бреду… Но это — организация, с которой всерьёз считаются «светские власти», с их соизволения там даже вершится свой суд…

— А… что всё-таки было с тобой в 6 лет? — вырвалось у Джантара.

— Тоже страшно вспомнить… Вдруг оказалось: в отношении семьи отца закончилась кровная месть — кто-то кого-то за что-то убил. И он решил взять новую жену, наша семья — уже не нужна… А я и не знал, что до 6 лет жил под угрозой кровной мести, и вообще мы нужны были ему в качестве потенциальных жертв!.. И вот бракоразводный процесс по только что введённым местным законам: «потомство мужского пола» в обязательном порядке остаётся с отцом, мнение самого «потомства» никого не интересует — а бывшую жену, по обычаям, отсылают в родительский дом! А я насчёт родительского дома — тогда, в 6 лет — понял буквально. А буквально означало: домой к родителям матери, в Риэлант! Представьте расстояние — откуда, из деревни под Нмарвагом! Но я, повторяю, в 6 лет — действительно подумал, что её срочно отправляют ближайшим авиарейсом! И решил во что бы то ни стало пробраться в тот же самолёт! А это и не один, это три авиарейса: от местного аэропорта в соседней деревне до Нмарвага, а уже оттуда — до Алаофы, и от Алаофы — до Риэланта. И надо нигде не перепутать нужный рейс, и нигде не попасться — одному, в 6 лет! И добраться ещё до самой деревни с местным аэропортом через горы… Конечно, те выродки думали: не смогу. Не найду дороги, не запомню рейсы, просто не хватит сил — и останусь в их распоряжении, просто как вещь, — Минакри перевёл дыхание. — А мне удалось… Не знаю, за счёт каких механизмов подсознания, глубинной памяти, а возможно, помощи из астрального мира — удалось. Сначала — в чьём-то автомобиле до той деревни, а потом — теми тремя авиарейсами. Там в багажном отсеке при желании можно спрятаться, никто не заметит… Обратили на меня внимание уже только в Риэланте — когда в аэропорту искал её и не мог найти среди пассажиров того рейса… Её же не думали никуда отправлять, она была в Нмарваге, и сама не знала, где я! И как туда сообщили, даже не знаю. И до сих пор не знаю, как документально оформлено: её переезд к нам в Риэлант, моё усыновление… Но подожди, Джантар, ты ещё не знаешь истории Лартаяу…

— Да, и я теперь живу с не совсем подлинной биографией, — не дав Джантару опомниться, подтвердил Лартаяу. — А некоторое время жил просто с чужой. Вернее, пришлось меньше чем за год сменить три имени и биографии. И тоже не знаю: просто по нелепой случайности, или тут большая политика, учитывая фамилию…

— Но как, ведь ты не из тех Аларифаи… — глухо вырвалось у Джантара. — От них по прямой линии потомства не осталось… При чём же тут ты?

— Так считается, — ответил Лартаяу. — Будто во времена династического кризиса тот наследник умер, не оставив потомства. А на самом деле потомство было, но уже без прав на престол: дальше были браки с лоруанцами незнатного происхождения, потом — и с каймирцами… И теперь Аларифаи — просто фамилия, без титула. Которую я и наследую по женской линии, как у нас на Каймире, а не по мужской, как требовалось для престолонаследия. И всё же я — из тех Аларифаи, по прямой линии… Но это мы с вами понимаем, что в нынешнюю эпоху престолонаследие — абсурд, а вот представьте: к нашей семье стали иметь дело какие-то люди, пытаясь выяснить, как родители настроены насчёт монархической идеи! Хотя как будто мирно разошлись с нами, ничего не добившись… Но потом — взрыв у гостиницы. Да, и в моём случае всё решил взрыв…

— Значит, слух об аварии… — только и смог ответить Джантар, ошеломлённый всем услышанным. — В которую будто бы попал последний потомок рода…

— Как видишь, не попал — хотя авария была страшная… Мы всей семьёй ехали из Кильтума домой в Амариоли, остановились на одну ночь в Колараафе — а наутро… Только я выходил из дверей гостиницы — в столб у стоянки рядом с нашим автомобилем врезалась цистерна. Сразу — взрыв, всё исчезло в пламени… — Лартаяу судорожно вдохнул. — А я думал, все уже там — даже показалось, кто-то открывал багажник. А потом… То ли взрывной волной отбросило назад в коридор гостиницы, и дальше через окно в противоположной стене во двор, то ли не обошлось без телепортации — нашли меня уже днём, в полушоковом состоянии, далеко за гостиницей. А со стороны фасада — весь двор, часть автостоянки, даже комнаты верхних этажей, включая нашу — выгорело полностью. Во всяком случае — так казалось, когда меня везли оттуда, а я и был как в тумане… И кстати, нашли без серьёзных травм: травмы были потом, когда меня где-то заперли с подонками, сбежавшими из дома от скуки, а в больницу попал — уже оттуда. И оформили сначала просто как неизвестного: когда назвал себя, подумали — бред, мания величия. А что я сделаю, если — такое имя? И только спустя несколько дней, поняв, что не бред и не шутка, объяснили: официально я, оказывается, считаюсь погибшим — под этим именем похоронен кто-то другой, кто найден на месте взрыва и опознан как я! А остальных членов семьи вообще не нашли — но они «объявлены умершими», поскольку и как живые не дали о себе знать! И так как брат тоже несколько дней как пропал из военной части в Приполярье, где работал — уже всей семьи как бы не существует! Остаётся только вопрос, кто теперь я сам… Хотя я всё равно не мог до конца поверить — тем более, стал вспоминать: тому, кто открывал багажник, крыша автомобиля была до плеча, это не мог быть никто из них. А так — ни опознанных тел, ни могил: просто «объявлены умершими». И «пропал» — ещё не значит «погиб»… Но всё равно мне сказали: придётся тебе начать совсем новую жизнь под другим именем, видишь — такую фамилию носить опасно. Я сразу только и сообразил: хоть домой вернуться можно? И мне ответили: дом частично разграблен фанатиками-монархистами в поисках исторических реликвий, из того, что осталось — многое, в том числе весь семейный архив, сдано на хранение в спецслужбы, в особый фонд. А сам дом уже после этого сгорел при невыясненных обстоятельствах, и место, где он был, готовится под новую стройку. Получалось, я потерял всё: семью, дом, прошлое, даже имя… И даже на вопрос о доступе к семейному архиву, чтобы сохранить какую-то память о семье — ответили: всё равно серьёзный риск, лучше совсем отказаться от своего прошлого. Потом, правда, уклончиво пообещали: возможно, после 20 лет смогу получить какие-то фотокопии, но и то — не раскрывая, кто я… А пока, получалось — меня надо определить в новую семью. Я, конечно, пытался объяснять, что могу жить самостоятельно, чужая семья мне не нужна, и вообще, если можно сделать меня человеком с другим именем и биографией, почему сразу не предоставить какие-то «взрослые» права — но знаете же, как на это смотрят… И ещё какое-то время ждал в больнице, пока найдут «подходящую семью» — надеясь, хоть действительно подходящую по образованию, культуре. Думал, не могли же не видеть, кто мне подходит, а кто нет…

— А приходили к тебе даже из государственной полиции, — напомнил Минакри.

— Да, явно кроме тех, кто просто ведают судьбами детей, оставшихся без родителей — ещё откуда-то, в чьей компетенции исторические тайны и государственные преступления. Так я понял… И вот представили мне эту «подходящую семью»: офицер, опять же в форме каких-то войск или спецслужб, его нигде не работающая жена, и их сын — такой, что сразу стало ясно: с ним говорить не о чем. С теми, впрочем, тоже… А мне — жить с ними под именем пропавшего без вести племянника того офицера… — Лартаяу не сдержал тяжёлый вздох. — Причём ложь началась сразу: сказали, что живут в Гаталаяри — а оказался пригород, фактически настоящая деревня. И хотели использовать меня на своей деревенской работе по дому — а я ничего подобного делать не умею! Не то чтобы не умел работать в саду — но у нас в Амариоли дом с садом был городской, современный, с соответствующим техническим оснащением, а там буквально древнее крестьянское хозяйство: всё дощатое, покосившееся, запах какой-то гнили… И сразу дали понять: в доме мне ни к чему свободного доступа нет! «Не трогай, не твоё, ты на это не заработал…» То есть всё равно не свой, не равный в их семье. Или как работать на них — свой, а чем-то воспользоваться — нет… Правда, и чем — если сравнить, что имел дома? И сам присутствием в доме их только раздражаю: «Что тут сидишь, иди на двор, играй с детьми»… А с какой стати, что у меня там с кем общего? Да ещё стали требовать, чтобы и одевался как те дети — так, как привык, их, видите ли, позорю. Они там и летом ходят в лохмотьях с головы до ног… Даже заявили: «Ещё раз так выйдешь — в школу весь год будешь так ходить». А я подумал: и буду — если к тому времени останусь здесь! Думали, испугаюсь? «Корни и истоки человечества»… Будто оно вышло не из стремления к совершенству, а из их гнили и вони… И только потом спохватился: как — весь год? А особый режим у меня не переоформлен! Я же пропустил обследование, пока был в той больнице! И в школу идти не поздней осенью, как привык, а представьте — послезавтра! И ходить в неё всё полугодие! Но что началось, когда сказал, что был на особом режиме, и главное — почему! Сразу стали заявлять: прежние родители меня распустили, а вот теперь они перевоспитают — не стесняясь даже, что я был уверен в гибели своей семьи! Будто попал в плен, можно уже не считаться, как с человеком. И даже когда спросил: зачем я вам нужен, зачем взяли к себе, если не подхожу? — пообещали «заняться мной по-настоящему»…

— Вот они, люди в форме, — не выдержал Итагаро. — В реальном бою — пустое место, а против детей — «настоящие мужчины». Хотя тоже странно: что за офицер-крестьянин, не из тех ли «возродителей своеобразия»… Да, но если бы действительно пришлось идти в деревенскую школу? Или у тебя был какой-то план?

— Не было… — признался Лартаяу. — Не успел придумать, как тем же вечером к ним явились ещё люди в той форме, привели местных подростков старше меня — и пошло пиршество с наркотиками в другой комнате. Потом вспомнили обо мне, потащили туда, я, конечно, не хотел участвовать — и они навалились на меня и привязали к кровати, снова пообещав заняться мной позже. И я уже только слышал, как делились впечатлениями о каких-то кражах, грабежах — насколько понял, там половина слов были нецензурными… Потом кто-то полез в бумаги, достал что-то вроде сводки, как какие-то изверги «воспитывали» своих детей, и они по очереди читали вслух, будто возбуждали себя… Я уже понял, к кому попал, и пытался освободиться — но попробуй перетереть верёвку круглой ножкой кровати! А там пошли уже крики, вопли, похоже на драку, с кого-то стаскивали одежду — всего и предполагать не берусь… Представляете обстановку? У «простых людей» называется: «сбрасывать напряжение». Будто не могут время от времени не превращаться в скотов… Ссорились, обвиняли друг друга — а я вдруг понял, что перестаю ощущать связанные руки! И понимаю, чем грозит — но звать этих психопатов, чтобы развязали, тоже страшно! И дотянуться, чтобы перегрызть верёвку, не могу — ноги тоже связаны. И какой телекинез — со связанными руками… Хотел собраться с силами и вырвать ножку кровати — но тут обо мне и вспомнили. Не затем, чтобы развязать — начали хлестать чем-то по ногам. Все подряд, по очереди… Ещё спрашивали один другого: встану я через два дня, чтобы идти в школу, или нет? Правда, потом спохватились: всё-таки встать должен… И как потом, когда ушли, руки у меня оказались свободны — не знаю. Не до того было, чтобы проверять: развязана верёвка, разорвана, разрезана, или каким-то образом снята целой? И вообще был в шоке… Помню только: увидел, как они там засыпают вповалку прямо один на другом, выбрался из дома, наверно, всё-таки посредством телекинеза открыл гараж — и представьте, собрался ехать в Колараафу, чтобы найти тех чиновников и рассказать, что за «подходящая семья»! Даже не подумал, что беру чужой автомобиль, и формально в этом возрасте не должен уметь им управлять — зато сообразил чем-то обмотать ноги в несколько слоёв, чтобы на сиденье не было следов крови, да ещё вызвал туда полицию — ничем, правда, не рискуя: пока доберутся до деревни… Но что сказал, зачем конкретно вызвал — не помню. И вообще страшно вспомнить, как гнал автомобиль по ночной дороге, временами впадая в транс… Вот как и пишут в газетах: «человек на грани потери контроля над техникой». Хотя зачем до этого доводить… Ехал сначала прямо в Колараафу — но на полдороге сообразил: могу ехать и через Амариоли, это совсем ненамного дальше, но хоть увижу, что осталось от дома! Доехал до поворота, свернул на другую дорогу, там ехал уже внимательнее — не такая она прямая и широкая, как та — наконец подъезжаю к Амариоли со стороны как раз нашей окраины, смотрю… а дом целый! Свет в окнах, незнакомые голоса — что всё же странно глубокой ночью… То есть — те чиновники солгали, в бывшем моём доме просто живут другие люди? И лучше уж к ним не ехать, а что-то выяснить у соседей?.. Дождался, пока те в моём доме лягут спать, потом уже под утро встали соседи — сперва, конечно, перепугались, но когда я объяснил, что к чему, рассказали… Родителям предъявили будто бы достоверно опознанные части моего тела с места взрыва, и они решили: лоруанское государство не в силах оградить их от тайных обществ, надо срочно уезжать — и предположительно, как понял со слов соседей, почему-то в Гимрунт! И ни в какое секретное хранилище наш семейный архив не сдан, они просто взяли всё с собой — и исчезновение брата из армии наверняка объясняется тем же… Видите, как быстро могут организовать это взрослым, если надо? А мне не сочли нужным сказать правду — я должен верить в ложь, которая кому-то удобнее? И не могу пытаться что-то выяснять без риска повредить семье… С одной стороны — бегство от политических преследований, организовано по глубоко секретным каналам спецслужб, втайне и от многих официальных организаций, включая «обычную» армию, а с другой — за побег из армии сами понимаете что грозит…

— Хотя давно уже и не та старая армия, — ответил Итагаро. — Многие ничему и не обучены как солдаты. По воинской специальности: плотники, портные, переплётчики… А спрос, если что, как с солдата старых времён — потому что какой-то подонок или дурак у власти не желает менять старые законы! Ладно, давай дальше…

— А дальше, пока я у бывших соседей проспал почти до вечера — по телевидению в сводке раскрытых преступлений прошло сообщение: там, когда по моему вызову прибыл наряд полиции, кто-то с перепугу проговорился, где в огороде закопан труп — и в трупе опознали их пропавшего племянника, под чьим именем я жил! Тоже, потерявшего родителей, взяли к себе — а через несколько дней нашли мёртвым после такой оргии, вот и спрятали труп! Такая «подходящая семья»… Но главное: опять же, кто я сам — после того, как несколько дней жил под именем покойника, с легендой, будто перед тем провёл два года в психбольнице с потерей памяти? И в той передаче так и сказали: «полиция разыскивает неизвестного подростка, выдававшего себя за Apтapay Архaпаро» — ну то есть того, убитого? Будто я сам выдал себя за него, а не те чиновники придумали мне такую легенду! А тут ещё угнал чужой автомобиль — зато мой дом отдан чужим людям, и нет возможности предъявить права на него! Я же официально — никто, человек без имени, биографии, адреса! И у тех соседей остаться не могу — да там и автомобиль спрятать негде, он весь день стоял прямо на улице! А это самый край города у выезда на шоссе, кто ни проедет — увидит!.. Хорошо ещё, они сами смогли предложить выход: как стемнеет, я всё же еду в Колараафу, там в университете наложу таких-то студентов — назвали имена, приблизительные приметы, где конкретно искать, но чтобы не ссылался, кто и откуда меня направил — и они сводят меня с другими, которые уже где-то кого-то прятали, и те на первое время помогут мне с укрытием и избавлением от угнанного автомобиля, а там уж самому решать, что дальше… И куда деваться — согласился. Знал уже, каково надеяться на тех, кто говорит и действует от имени государства и закона… Доехал до Колараафы, оставил автомобиль в лесной роще на самой окраине, не без труда нашёл университет, дождался конца занятий, рискнул обратиться в толпе к тем, кого узнал по приметам — сразу очень повезло, оказались действительно они, и не подозрительные, как опасался, вполне нормальные люди — они тут же пошли ещё за кем-то, все вместе повели меня через потайную дверь в подвал университетского здания, а там — в какую-то дальнюю комнату, сказали — пока буду жить там, и ещё долго совещались: каких частей внутренней обстановки автомобиля я мог касаться, и что поэтому лучше сразу заменить… Тут мне совсем стало не по себе: думал, такое в мирное время обсуждают только воры или шпионы. Правда, автомобиль в указанном мной месте они не нашли: кто-то успел повторно угнать до них… А я остался жить там в подвале, и они мне даже организовали самостоятельный заработок: готовить за кого-то студенческие работы по физике, химии… И тоже странно: для меня простые, а кому-то не по силам…

— И те не интересовались, кто это за них делает? — спросил Итагаро.

— Не в их интересах было задавать лишние вопросы! Кто-то взял на себя их трудности — и ладно. А что нехорошо, нечестно — так с чьей стороны? Тех, кто принял их туда, учил их так — или кто поставил меня в такое положение?

— А автомобиль? — спохватился Джантар. — Если полиция потом нашла его? А там твои отпечатки, ворсинки с твоей одежды…

— Как раз на водительском месте, хотя я формально не должен уметь им управлять, — повторил Лартаяу. — Вот и придумал сначала версию, будто просто лежал там спящим — а потом развил в целую легенду: сидел в полубеспамятстве на водительском месте — на буксире за другим автомобилем; потом шёл с кем-то через лес; потом — много дней провёл в незнакомом доме, где мне с едой, возможно, давали препарат, подавляющий волю, чтобы поддерживать это полубеспамятство и безразличие ко всему, так что и не задумывался, где я, почему, и надолго ли; потом — снова куда-то шёл, но уже один, тоже не знаю, откуда и куда; наконец — очнулся рано утром на скамейке во дворе одного из зданий Колараафского университета… Ужасно, если бы на самой деле? Но мне надо было иметь версию, где я провёл это время! Да и сколько мог нелегально жить в подвале? Вот и пришлось рассказать всё это как свою историю, когда те студенты по своим каналам свели меня с Лумаорой Ияту… Независимый исследователь, физик, согласился усыновить меня на действительно достойных условиях, — объяснил Лартаяу для Джантара. — И тут уже пришлось восстанавливать подлинную биографию, особый режим — конечно, делая вид, будто я уверен в гибели всей семьи, и не помню тех наркоманов из пригорода Гаталаяри. Хорошо хоть, и они меня не очень помнили, так что потом не опознали — да и чиновники не смогли подтвердить, куда кого отдали. Наверно, самим было что скрывать… И что делать: пришлось согласиться на все эти загадки, неувязки, неточности, которые как бы дополнили собой легенду на пять месяцев моей жизни. Но само опознание — это был ужас. Представьте: войдут, увидят, узнают — что тогда? Но не узнали… Зато тех, которые оформляли усыновление — знаете, что больше всего удивило в этой версии? Что я вот так, как есть сейчас, шёл поздней осенью через лес, и не обморозился! Даже полуофициально поставили Лумаоре Ияту условие обо мне: пусть пока так без обуви и ходит до особого распоряжения. Сможет — значит, не врёт, так и было… А попробуй пойми эти шутки и полуофициальные слова людей, облечённых властью! Не знаешь же: насколько это всерьёз, как себя правильно повести, даже — не понять ли наоборот, а то будет хуже… А он — независимый, непризнанный исследователь, на свои средства строит дома экспериментальные установки для проверки фундаментальных физических констант, разных малоизвестных гипотез, связанных с энергетическими полями; и я уже взялся помогать ему в этом, а попутно фактически осваиваю полный университетский курс физики — так что лишний конфликт позволить себе не можем. Хотя без обуви — я и сам не против. Давно обратил внимание, что могу — и по снегу, в мороз. И если кто-то будет удивляться — всегда можно сослаться, кто так распорядился. Но вообще — эти договорённости при усыновлении: что запретить детям, куда их не пускать, как наказывать… И даже: покажите, как это будет… Или так — только с теми, кого считают ненормальными? Нет, но чтобы… прямо там же, ни за что, просто для пробы, демонстрации, проверки реакции на это… А я и так всегда удивлялся: по кодексу Зонгумада Третьего — было страшным позором для взрослых, они даже вешались, считалось — после такого вообще стыдно жить. А тут, детей — запросто! Я представить не мог… Легко отделались, что хоть ему не пришлось «демонстрировать» на мне такое. Без того — как в плену побывал… Но вот — казалось бы, всё устроилось… И вдруг — несчастный случай с одной из его установок. И надо срочно соглашаться — чтобы уже другой независимый исследователь, Сириола Убалури, взял меня к себе. Но этот — не более, чем пародия на того. Не серьёзный учёный, а беглец в бредовые идеи, которые отстаивает с упорством фанатика… Ладно хоть, живёт неподалёку… И опять же, куда деваться: делаю вид, будто соглашаюсь с его «великой мудростью», а сам мало что понимаю в физике. А то, если буду откровенен с ним на уровне моих действительных знаний — то просто не нужен ему как ученик и ассистент! И он ещё покончит с собой — поняв крах дела всей жизни, или захочет просто жениться, завести семью, детей — кто ему тогда я? Не родственник, не единомышленник… Но мне надо где-то жить! Хотя есть целый дом, который наследую к 20 годам от Лумаоры Ияту — но в том-то и дело: к 20 годам. А пока он как бы ничей, вернее, им тоже распоряжается Сириола Убалури. И тоже хочет строить там свои установки — но на таких бредовых принципах, что боюсь остаться снова и без имени, и без дома… Да и тяжело смотреть, как человек сходит с ума — но чем поможешь? Пока уговорили сдать дом вам на лето, — Лартаяу повернулся к Джантару, — но что дальше…

— Так вот чей дом… — вырвалось у Джантара. — И всё это меньше, чем за год… И ты ничего не знаешь о своей семье?

— Я пробовал искать по картам, — ответил Ратона. — Всякий раз откликается квартал посольств в столице Гимрунта. До Чхаино-Тмефанхии так и не добрались…

— И мне их так не хватает, — сказал Лартаяу, и от его вздоха у Джантара что-то сжалось внутри. — Но тут большая политика — а что в ней отдельная личность? Непонятно откуда взявшаяся старорежимная мразь ломает тебе жизнь за то, чей ты потомок в 13-м поколении, а сделать ничего нельзя…

— И по компьютерной сети не пошлёшь сообщение, — добавил Итагаро. — Неизвестно же — куда, на чьё теперь имя. А искать в сверхсекретных сетях — уже конфликт с законом, с международным правом. Вот положение…

— Но взрослому наверняка нашли бы возможность, — сказала Фиар. — А тут и непонятно: чего вправе требовать подросток, и что насколько нормально или ненормально по мнению самих взрослых? Если мы для них — не личности, а сырой человеческий материал, который можно доделывать как угодно: в любой семье, школе, интернате, приюте? Или… нас с нашим ранним развитием так смущает то, что для других в их детстве было в порядке вещей? И они никуда не бежали, никого не искали — просто смирялись с тем, как кто-то решал их судьбы?

— А проблемы таких, как мы — не должны понимать и в инспекциях, что созданы специально для решения детских проблем? — ответил Ратона. — Даже когда речь о здоровье и жизни? Вот и я: вдруг оказался не нужен с аллергией второй жене отца, и только тут узнал, что я ей — не родной сын; зато есть прадед со стороны родной матери, оказывается, умершей при родах — и меня отдают ему! А многие, кого до тех пор знал как родственников — чужие люди… Что, не шок — узнать такое? А потом, после смерти прадеда — опять вопрос, с кем жить… И отправили не к родителям матери, как надеялся, а уже к третьей жене отца, и главное, куда — в Арахаге! С такой аллергией — в Приполярье, где набедренной повязкой не обойдёшься! И была это даже не семья в обычном понимании… Он вообразил, что его священный, религиозный долг — собрать детей-сирот и воспитывать их. Получилось вроде целого приюта — как режимное, подневольное учреждение. Обстановка насильственного благочестия, перед едой читают молитвы, взрослые следят, чтобы никто ничего не получал больше других — а рост и вес тела у всех разный, так что младшие перекормлены, а старшие почти голодают — и ни компьютера, ни телевизора, ни каких-то серьёзных книг, можно просто отупеть… И тоже: почему высокомерно ведёшь себя с другими, которым, как и тебе, не повезло в жизни? А они в свои 7–8 лет — на уровне моих трёх-четырёх! Мало того: зная мою проблему, нарочно норовят коснуться какими-то тряпками, чтобы проверить, будет у меня реакция или нет! И даже спать привыкли в одежде, и всё, как нарочно, обито какой-то тканью, а у меня — отдельный крохотный отсек из голых досок, как у какого-то отверженного… Как таким людям доверяют чужих детей? Наконец его жена сама не выдержала — но дом был её… Он решил объединить свой приют ещё с другим, в Милирао — и пришлось с ними всеми ехать туда, к его уже четвёртой жене. А та вообще думала: аллергия — это блажь, от которой можно элементарно перевоспитать… Подговорила своих старших дураков, опутали меня какой-то тканью так, что не вырваться, и говорит: увидишь, с тобой ничего не будет. А ткань по цвету — точно как была школьная форма, наверно, тот же краситель! И началось: зуд, жжение по всему телу, поднялась температура… Я понял: пока до них дойдёт, что делают, всё будет кончено, — Ратона сделал короткую паузу. — А они стоят и смотрят. Нет, это не передать… Только успел им сказать: я перед отъездом отправил бабушке в Тисаюм письмо с вашим и старым, и новым адресом, так что вас найдут… — Ратона снова тяжело вздохнул. — А потом — вспышка света, тоннель… И там, на том конце, я увидел обоих прадедов: того, у которого жил раньше, и другого — и был ещё чей-то голос: если срочно не вернуть его назад, все его 90 лет выпадут из будущего, а это не только его годы… Во всяком случае, так помню. Хотя не знаю: 90 — это все вместе, от рождения, или уже от того момента… А очнулся — увидел над собой руку со скальпелем: уже собирались вскрывать в морге! Поняли, что живой, всё выронили, отскочили в стороны, стоят у стен и трясутся… А я тоже с перепугу и говорю: вы, что, живого покойника никогда раньше не видели? Оказалось — нет, такое чудо у них впервые, раньше покойники только мёртвые попадались. Хотя действительно, весь в этой сыпи, выглядел — вспомнить страшно… И прямо таким поехал уже сюда, в Тисаюм — а тех больше не видел, да честно скажу, и не интересовался. Но уж, надеюсь, никакую новую веру нигде за меня не обретут…

— Так то был не препарат от аллергии… — снова вырвалось у Джантара.

— Я не знал, как сказать вам всю правду, — признался Ратона. — Хотя и с препаратами бывало всякое. «Общественно значимый феномен»… И кому человек мешает тем, какой есть, почему надо насильно переделать, чтобы не смущал других? Что такого в коже, которую опасно раздражать одеждой? И чего хотели добиться — инъекциями, после которых тошнило, рвало, ломило в суставах? Чтобы мог ходить «как все» — в школу, где мне просто уже нечего делать? А что и насколько нормально по понятиям взрослых… Разве мы знаем, когда они неправы с нами даже по закону? И это же на почве собственного детства так решают, кто чего достоин из нас…

— Для них детство — обязательно дворовые банды, поднадзорное стадо одинаковых человеческих единиц, невозможность решать что-то самому, унизительная зависимость от старших, — согласился Минакри. — И даже если наших проблем и переживаний не способны понять сами — всё равно с наглой тупой малограмотностью во всём правее нас…

— Вот вам и единое человечество, — ответила Фиар. — Только для одинаковых, стандартных, готовых быть униженными…

— Благодеяние — только «простым» за счёт образованных, одинаковым за счёт отличающихся, — добавил Итaгapо. — Так уж свойственно лоруанской идеологии, истории, культуре…

— Помочь только тому, кто примитивен или нравственно пал, — согласился Лартаяу. — А не пал, сохранил достоинство — как бы тебе ни было плохо, скажут: «Ты и так всё имел». Понимания достоин дебил, наркоман, вор — а подросток с чувством собственного достоинства только раздражает…

— И под кого хотят сравнять всех нас, — ответил Итагаро. — Чтобы каждый был малограмотен, запуган, просил о какой-то милости…

— А это «местное своеобразие»? — голос Минакри напряжённо дрогнул. — Возрождается только худшее, низменное — и служит для оправдания пороков и изуверств! Ведь что так входит в современную жизнь: эти шрамы на животе, публичная порка, племенные суды, фактически узаконена кровная месть, перепродажа бывших жён с дочерьми… — Минакри запнулся, будто преодолевая мысленную преграду. — И даже древние судебные испытания…

— На самом деле? — у Джантара внутри что-то как перевернулось от услышанного. — Сейчас, в 79-м веке?

— Сейчас… — подтвердил Минакри. — То есть ещё сразу, в 32-м году… И на самом деле огнехождение — редкий феномен, чаще всего врождённый! А они додумались, согласно древним легендам, погнать по горячим углям людей, заподозренных в колдовстве или оскорблении чего-то священного! Рассыпали эти угли дорожкой, сами стали всей деревней по обе стороны, чтобы никто не мог отскочить… Но это в легендах всё проходит так гладко: у кого сильнее ожоги, тот больше виноват! А на самом деле — просто падали от боли на угли, на них вспыхивала одежда… — Минакри вновь едва не сорвался на крик. — Такое «местное своеобразие»! Цивилизация кому-то плоха, а это — хорошо…

— И… ты это видел? — вырвалось у Джантара помимо воли.

— И уж вряд ли кто-то пошутил над моим незнанием местных обычаев, или я не так понял… Я же сам видел эту дорожку из углей, по ней что-то двигалось, потом — страшный крик, мечущийся сгусток пламени… А я тоже что-то не так сказал этим старейшинам! В 6 лет, в шоке отрыва от матери… И когда кто-то подошёл ко мне — думал: и меня сейчас поведут туда! Не знай я раньше про феномен огнехождения — наверно, сошёл бы с ума… Но когда-то уже было: схватил горячее, и не обжёгся. И всё равно, такого никому не пожелаешь… Хотя они сами обмерли, когда я ступил на угли — будто вправду не ждали. А я не сразу и понял, что иду по горячему, но такому, что идти можно — и только взглянув вниз, увидел: уже угли! И тоже не знаю, что со мной сделалось — стал хватать эти угли руками, и бросать куда попало — в толпу, в дома! А у них одежда и дома — из таких материалов, что только поднеси искру… Представьте, что там было. В той панике я и укрылся в автомобиле… кого-то из той соседней деревни, — со страшным, пронзительным взглядом продолжал Минакри. — Они меня там в куче каких-то вещей даже не заметили. И потом, в аэропорту, своим рассказом об этом подняли такой переполох, что помогло мне укрыться и в самолёте… С двумя другими самолётами, правда, было сложнее — но тоже обошлось. Хотя надо же было, никого ни о чём не спросив, ничего не перепутать — оба раза дождаться своего рейса, незамеченным взобраться на борт… Особенно — в Алаофе: ночь, аэропорт огромный, гул самолётов, машины, прожектора… А главное, любой взрослый заметил бы — что тогда? Но как-то обошлось. И вот наконец вы знаете всю мою тайну… А сам не уверен: действительно они собирались, не дрогнув, послать на такое судебное испытание ребёнка 6 лет от роду — или было что-то другое, решили поиграть на моём страхе — а в результате я сжёг чуть не всю их деревню? И теперь, как понимаете, если я тот самый Манагр Гманод — значит, и совершил такое сверхсвятотатство или сверхколдовство. От чего и скрываюсь за легендой о неизвестном происхождении, усыновлении, а тут ещё — взрыв в подвале, монастырь! Когда без того страшно касаться такого прошлого…

— И тоже, в чём ты виноват… — прорвался сквозь оцепенелую тишину голос Фиар. — Что, они думают, детская психика должна сносить всё?

— Но зато какие у нас у всех тайны, что приходится скрывать… — ещё с дрожью в голосе ответил Минакри. — На чём держится наш особый режим, и сама наша свобода. И велика ли надежда, что кто-то поймёт: каково пришлось, чем рисковали…

— Мальчики, но не притягиваем мы к себе эти случаи… или не создаёт их нам кто-то специально, искусственно? — вдруг предположила Фиар. — Раз не можем быть «как все»? А к таким — какое отношение: объели планету, хотим слишком многого, не знали чьих-то трудностей, лишений… Даже за особые проблемы — какая-то тупая ненависть…

— Это, наверно, уже слишком, — ответил Минакри. — Просто с нами поступают, как, по их мнению, и надо — с детьми. Мы не знаем, что лучше, а что хуже, с нами нельзя вести дела честно, можно строить всё на лжи, подлости — для себя оправдываясь, что когда-то поймём, и будем им благодарны. И их самих, мол, тоже так воспитывали, и только этим сделали из них людей. Здоровых, выносливых, тупых, с этой примитивностью, бедностью интересов, готовностью приспособиться к чему угодно, презрением ко всякой необычности… А наши истории — ещё в пределах той ненормальности, что считается нормой. Ты же говоришь: другие просто смирились…

— Нет, правда, — не согласился Итагаро. — У нас у всех необычные свойства, способности — за которые, хотя формально не преследуют, но как относятся… А если это ещё у «незрелой», по их мнению, личности…

— Но я почти никому не рассказывал о своём ясновидении, — с внезапной тревогой ответил Джантар. — По сути, кроме своей семьи и вас — никому…

— И я о себе — почти никому, — признался Итагаро. — Как-то удавалось скрывать… Но если кто-то догадался?.. Или — результат общей враждебности к «слишком умным», не подходящим под стандарт?

— Мальчики, но тогда совсем страшно, — ответила Фиар. — Что же, нас, таких, специально «вылавливают» в обществе, чтобы внешне законно ломать наши судьбы?

— Ну, а если… Общество мечется в поисках «иных ценностей», людей тормошат чем-то невнятным, ничего толком не предлагая, они просто сходят с ума… — продолжал Итагаро. — Думают: такие, как мы — действительно враги слабых и неудачников, готовы выдернуть из-под старшего поколения последние ресурсы планеты… И вдруг — конкретный вопрос связан с человеком, что подходит под «образ врага»! Уже подсознательно включается злоба, ненависть… Да — фактически месть за возраст, способности, надежды! Что хочешь полноценно жить, а не догнивать с ними, чувствуешь в себе силы, когда полагается источать трупный смрад из «высокоморальных» соображений: кто-то «не имеет необходимого» — мучайтесь виной и пропадайте все…

— И опять вопрос: что происходит с обществом? — ответил Лартаяу. — Отнимают одни цели, не предлагают взамен других — только бейся непонятно над чем. А кто не похож на унылый полутруп, кому не очевиден кризис, упадок, тот — враг. И обществу указывают: какой расы, возраста этот «враг», какие у него интересы, к чему стремится… Безнравственно — вести наблюдения звёзд, развивать способности к целительству, когда кто-то «не имеет необходимого»; безнравственно — быть не бедным, не глупым, не падшим, не униженным, не отсталым…

— Да, мальчики, к чему идём… — сказала Фиар после недолгого общего молчания.

— Вот… — подтвердил Итагаро. — Кто-то не имеет необходимого, и на этом кончается всё. Можно только упереться в тупик — и рыдать. Сохранять надежду, искать выход — кощунство… И «очищают» заблудших — погружением в чужую примитивность, неустроенность, сводят «зарвавшихся» к тому, что считают нормой жизни! А что для них норма — сами видите… Только понять бы: почему безнравственно искать выход, но нравственно — смириться с крахом цивилизации?

— И ни из каких исторических ритмов, циклов — это как будто не следует, — ответил Джантар (подумав: так, возможно, удастся от тяжёлых воспоминаний перейти к интеллектуальной дискуссии). — Тем более, там какая основная идея — четырёхчленность любого временного периода: утро-день-вечер-ночь, весна-лето-осень-зима… То есть общая логика такая: проект — осуществление — использование результатов — отдых и накопление сил для нового цикла! Так построены циклы разной продолжительности: сутки, неделя, месяц, год, и далее — периоды по 4, 12, 36 лет… Но в любом случае — имеется наложение разных ритмов и их суммирование. Внутри подъёма есть свои спады, внутри спада — свои подъёмы. И нет такого — тем более, длиной в десятилетия или века — чтобы его составлял одновременный спад всех ритмов! Не должно быть и поколений, чья жизнь уходит в сплошной спад, лишающий надежды на что бы то ни было… И вообще: цикличность, ритмика — только форма, огибающая суммарной кривой, образуемой наложением ритмов, а конкретное содержание вкладывают в неё своей деятельностью сами люди! Хотя есть и долговременные ритмы, определяемые периодами внешних планет системы Эяна, и их взаимной коррекцией до целых чисел в годах Фархелема — так как сами по себе периоды обращений планет несоизмеримы — но и тут в итоге люди решают: на какие дела отдать свою энергию, во что воплотить! А это — будто нагнетаются пустые метания и раздражённо-безразличное отношение ко всему. Кому-то плохо — должно быть плохо всем; чего не хочет кто-то — должны не хотеть все; и все виноваты, что кто-то «не имеет необходимого» — но невозможно понять, кто и чего. А уж что получается, если обратится к так называемой теории потребностей… — вдруг решился Джантар высказать то, о чём думал давно. (Тетрадь с этими размышлениями и лежала на столе в то утро, когда он решил подняться на стройку.) — Если коротко: выделяют, как правило, четыре уровня потребностей живых организмов, которые появляются на разных стадиях эволюции… Первый — чисто биологические: в пище, воде, воздухе, иногда сюда относят и самосохранение. Они свойственны уже самым примитивным организмам, которые способны только элементарно реагировать на физические и химические раздражители. Второй — продолжение рода, забота о потомстве, ну и наверно, самосохранение надо отнести сюда же. Ведь тут недостаточно элементарных реакций — нужна нервная система, внутренний образ себя и внешнего мира, способность целенаправленно реагировать на раздражители, анализировать информацию об изменениях в себе и окружающей обстановке, принимать адекватные решения. Так что — уровень организмов посложнее: членистых, моллюсков, вторично-радиальных… Третий уровень — эволюционное приобретение существ достаточно высокоорганизованных, чтобы осознавать себя частью группы себе подобных, и связаны именно с этим: признанием группой как «своего», занятием возможно более высокого положения в группе; сюда же относится потребность верить во что-то, объединяющее группу, как бы общую цель и высший смысл — например, это может быть совместная борьба против общего врага… И наконец, четвёртый уровень — мотивации исключительно разумных: познание себя и мира, своего места в нём, цели и смысла жизни, вопросы переустройства окружающей реальности соответственно своим целям… Но получается — нам предлагают отвергнуть потребности четвёртого уровня, как якобы ведущие в тупик, и ограничиться… мотивациями третьего? Более высоким положением в группе, междоусобной борьбой групп, как в дикой природе — и только?

— Но почему потребность в вере относится к третьему уровню? — спросил Ратона. — Нет, конечно, примитивная религиозность далека от познания и самопознания, но разве и это — не чисто человеческое? Разве подобное есть в дикой природе?

— Сложный вопрос, — попытался ответить Джантар. — Речь, собственно, о групповых идеалах и необходимости верить во что-то, не проверяя постоянными сомнениями — а не о высшем духовном поиске. Вера в то, что объединяет группу, противостоящую кому-то… И именно — одинаковых против отличающихся. Хотя и странно, как задумаешься: принято считать, вера — нечто высшее, духовное… А фактически корень такой веры и идеалов — выбраковка отличающихся от стандарта в дикой природе. Что, может быть, там и целесообразно — но среди людей вырождается в бессмысленную ненависть к тем, кто непохож на большинство…

— Да, но мы — люди! — не выдержал Лартаяу. — И должны понимать, что не суть важно, какого размера группа: двор против двора, или армия против армии! Важно, что разумным нечего делить так, как диким хищникам — они выше этого, у них — иное, более достойное предназначение! А теперь это предназначение предлагается отнять, и чтобы мы жили, руководствуясь дикими инстинктами? «Местное своеобразие» — территориальный инстинкт, переусложнённая, ненужная ни для какого дела, служебная иерархия — ранговый, и тому подобное? И это — те самые «иные ценности»? К ним нас хотят вернуть, как к высшей простой правде, что не испорчена цивилизацией?

— А у нас, чхаино-каймирской расы, исходно и была единая общность… — напомнила Фиар. — Одна большая страна одной культуры. А у других различие родов, племён, вер — какая-то роковая грань. И потом так же поделили нашу единую страну на клочки своих исключительных интересов… Раньше человеку было достаточно, что он человек — а тут уже вопрос: чей подданный, свободен ли лично? Дикий для нас — но естественный для них, кого не смущало, что разумный может быть лично несвободен. Нo так приходишь к совсем пугающим выводам: одни народы, одни расы — ближе к дикой пpиpоде, к инстинктивному мышлению, чем другие… Кому-то ближе цивилизация, кому-то — дикость…

— Не хотелось бы так думать… — неуверенно ответил Лартаяу спустя несколько мгновений тишины. — Но почему-то одни народы создают великие культуры — а другие, даже соприкасаясь с ними, продолжают оставаться в дикости! И ещё уверены: те что-то должны им на их бедность? Хотя не скажешь, что как люди слабее и глупее тex… Наверно, дело в законах и обычаях: у одних — благоприятствуют личности, а у других — подавляют… Но вопрос: откуда сами разные законы, обычаи? И что заставляет цепляться за худшие, зная, что есть лучшие?

— Свобода — ещё и бремя выбора, — ответил Ратона. — А так — готовые ответы на все случаи жизни, правда, в привычных условиях. А в непривычных готового ответа нет — и начинается истерика: любой ценой удержать старое…

— Это могут позволить себе примитивные, малообразованные люди, — не согласился Лартаяу. — А не те, кто у власти, или разрабатывает прогнозы и анализы в секретных институтах. Но если и они только способны констатировать ожидаемый крах цивилизации… И им нечего нам предложить — и безразлично даже, каким станет мир ко времени их возвращения в него…

— Они и это всерьёз не принимают, — напомнил Талир. — У них иной взгляд: отбыл, отслужил своё детство — всё, он высшее существо, низшими пусть будут другие. Дальше собственного пожилого возраста не заглядывают. Чем мы тоже отличаемся от всех остальных культур…

— Но я говорю о тех, кто по роду работы должен адекватно воспринимать реальность, — повторил Лартаяу, — Или они тоже думают: на наш век хватит — а дальше пропадайте? И не возникает мыслей о каком-то другом собственном детстве — в условиях, которые сами закладывают сейчас? Или уже и им настолько всё безразлично?

— Похоже, — ответил Ратона. — И нам внушают: смиритесь, надеяться не на что, впереди — худшее из того, что уже было…

— Да, но право на введение местных законов… — вспомнил Минакри. — Ещё до всего этого, даже до той экспедиции, и сразу ничем не обоснованное — но как потом сошлось с остальным! Вот что не могу понять…

— Наверно, сперва подразумевалось иное, — вдруг понял Джантар. — А потом сообразили, как можно использовать в новых условиях — и пошло…

— А что подразумевалось? — переспросил Минакри. — И зачем могло быть нужно? А получилось — будто кто-то заранее заложил очень тонко рассчитанную мину под всё общество, ход его развития! Ведь сразу вопрос: как определить, чьи и какие интересы требуют защиты? И на практике под защитой — тот, кто в равных, честных условиях заведомо проигрывает! Значит — такой расчёт был сразу?

— Давайте рассуждать так, — предложил Итагаро. — Какая идея была провозглашена ещё раньше? Дать каждому всё нужное для раскрытия его способностей, и устранить все внешние препятствия к этому? И остались только внутренние, связанные с личным несовершенством самого человека! И никаких оправданий теми, внешними! Наоборот, получалось: создали все условия — а ничего в себе не раскрыл, так как нечего раскрывать! Слишком очевидно предстал со своей неприкрытой неполноценностью! И понадобилось благовидное оправдание: почему таким нечего дать на общие цели единого человечества? Объяснить: чем ущемлены те, кто не ущемлены ничем?

— Подожди, но разве идея дать каждому всё была реализована на практике? — возразила Фиар. — Её только провозгласили — а практически воплощённой никто не думал объявлять!

— Я и объясняю, почему опасно было доводить до практического воплощения! И как раз подвернулась идея ущемлённых малых групп — и вспомнили о праве вводить местные законы! И как раз тут получилось: кто-то не хуже остальных, он просто другой! Это если, наоборот, превосходишь средний уровень, больше хочешь и можешь — найдут, в чём ты хуже кого-то, и права на своеобразие не будет… Но и то показалось мало — и пошла в ход идея «нормального ребёнка», «простого человека», которому не осилить современный уровень знаний…

— И как раз тут — никакого своеобразия, — согласилась Фиар. — Зато сколько абсурда… Программа учёбы так расписана по неделям и полугодиям, человек — будто на конвейере. Не может изучать то, что интересно сейчас, должен — что требуется по программе… Хотя что-то ещё неинтересно, непонятно, не возникло вопросов — а уже называют готовые ответы на них! И постоянно переключаться на то, о чём в данный момент не думал, запоминать то, что не интересует — хотя возможно, сам увлёкся бы год спустя… Почему-то всем хотят дать те же знания к тому же возрасту! А мы с вами и забыли — потому что можем учиться, как в старых жреческих школах: знакомясь с литературой по ходу возникающих вопросов! Но то — мы, из числа немногих… Большинству — сначала определили минимум, который должны усвоить все, а там — и чисто профессиональные навыки, не всем нужные, и то, что не соответствует индивидуальным особенностям мышления… Ученик сразу видит на чертеже все соотношения, мгновенно срабатывает интуиция — но так нельзя, он должен логически вывести и доказать учителю так, будто тот сам не смыслит очевидного! Или у кого микроскопическая точность движений — заставляют таскать тяжести. А у другого как раз не очень — но должен учиться шить или паять… А потом: этот минимум всем не осилить — всех и ограничим, введём более узкий минимум. Как раз там, где кто-то — не худший, а другой…

— А как ещё формируют заведомо примитивные или ложные представления? — добавил Лартаяу. — Хотя проблема с чертежами и задачами мне знакома… Сразу, мгновенно чувствую вывод или результат — а учителю разложи по отдельным шагам! Всё равно, что здоровому человеку — заново учиться ходить, обдумывая каждое движение! И атомы в молекулах сперва учат комбинировать как абстракции, у которых ни формы, ни размера — на основе одних формально, примитивно понятых валентностей, а потом реальной химии человек не может усвоить, это для него — мистика! Комплексные соединения, поляризуемость молекул, форма орбиталей — за пределами понимания! Или по физике формируют убеждение: скорости тел в любом случае складываются арифметически — а дойдя до теории Лутаири, ученик старшей группы не может понять: как это движению тел сопротивляется пространство, да ещё искривлённое? И тела от движения укорачиваются, а само время идёт медленнее?.. Потому, что не дают сразу представления о самом глубинном: полях, частицах, атомах! Идут исключительно от наглядного, макроскопического, боясь, что иначе не поймёт самый тупой! Хотя тупой всё равно вылетает с полпути, не освоив то, что не вызубришь за счёт одной выносливости — но у других остаются искажённые понятия! А тут, наверно, разобраться бы: действительно кто-то не в состоянии понять — или не так учат? А не развиты мозговые структуры — какие конкретно, за что отвечающие? За способность усвоить знания — или мотивации такого-то уровня? Возможно, проблема не в интеллектуальных функциях, которые в пределах нормы — а именно в сфере целей, интересов, жизненных установок, мировоззрения? Им просто чего-то не хочется, что-то не интересует, ничего для них не значит? Тем более, у кого и третий уровень не развит: бродяги, нищие… Как тут выглядит вина перед ними остального человечества?

— Да, истощение ресурсов планеты тут ни при чём, — не сразу ответил Талир.

— А с истощением — тоже… — продолжал Лартаяу. — Непонятно толком, действительно конкретные ресурсы исчерпываются — или нам предлгают мысленный эксперимент: что делать цивилизации, у которой таких-то ресурсов нет? Будто дразнят, насмехается над человечеством… И как быть нам? Браться за исследования, как выжить цивилизации при нехватке таких-то ресурсов? Или просто валяют дурака, истинная подоплёка — иная? Но странно: только выяснилось, что «нормальному ребёнку» школьная программа не по силам, и не по тупости рутины, именно по объёму информации — подоспело «местное своеобразие», проблема с ресурсами… И путь Чхаино-Тмефанхии: максимально безотходной экономики, свободы доступа к информации, без принудительных повинностей — странным образом не подходит. Хотя там и проблемы «слабых» и «ущемлённых» нет: каждый — такой как есть, его путь не сверяют с путём другого, не ищут, чем он хуже! Есть право на свою судьбу, а не долг ломать её из-за неудач и несовершенств другого! А здесь… «Крепкая семья» — только если кто-то подавлен чужой волей, от умения детей обращаться со сложной техникой падает авторитет родителей, если те — «из низов»… Авторитет малограмотного взрослого — выше и важнее судьбы человечества? Пусть пропадают все, если он не «главнее» своих детей, а современный дом не похож на тот, что в деревне? И так — везде тупик: то нельзя, это нельзя, то безнравственно, это неприемлемо… И с Западного континента ничем воспользоваться — нельзя…

— А мы и хотели все вместе обсудить, что знаем о той экспедиции, — напомнила Фиар. — Да, мальчики — у кого бумаги?

— У меня, — ответил Итагаро, доставая откуда-то несколько листов и раскладывая на столе. — Но я не знаю: всё это, что есть в архиве общего доступа, или нет — я же и туда отправил запрос телепатически. Без кода от правителя, как бы из-за сбоя в сети — команда переслать данные по такому-то адресу, хотя там никто не запрашивал… Не хотел рисковать — обычным путём. А теперь что сделано, то сделано… Так, вот схема перелёта через океан, — Итагаро протянул лист Ратоне, а тот, несколько мгновений подержав в руках, передал его Минакри. — И отдельно, на врезке — часть континента, карты которой составлены по данным экспедиции. Но тоже — схема, а не подробная карта… А тут, — Итагаро взял ещё два листа, — уже текстовая информация. Список участников экспедиции — почему-то неполный, хроника полёта, краткое изложение выводов комиссии по расследованию причин катастрофы…

— Да, судя по объёму, немного, — сказал Донот. — И в каком там плане? Во дворе мы не успели прочесть — только просмотрели…

— «…Международная комплексная экспедиция по исследованию горных и внутренних районов Западного континента…», — начал Минакри с листа, который был у него в руках. — «…Организована при совместном участии четырёх государств: Соединённой Лоруаны, Аухары, Гимрунта и Чхаино-Тмефанхии… Основные цели состояли в картировании и исследовании дистанционными геофизическими методами части территории Западного континента с борта дирижабля, а также — проведении исследований на местности с высадкой части состава экспедиции в районах континента, которые будут определены как представляющие особый интерес для более подробного изучения…» Дальше — много общих слов, всё, что мы и так знаем… А вот — состав экспедиции. Но не весь… Кто оставались на борту дирижабля, даже не перечисляются, список только посадочного отряда. «…От Лоруаны: командир отряда, он же командир… вертолёта…»? — удивлённо переспросил Минакри. — Видите, я даже не знал, что с дирижабля они десантировались на вертолёте… Итак: «…командир вертолёта — Лимавиреу Феринкоатле, бортовой техник — Туанга Рамаяау, и второй врач экспедиции — Сафареме Лурима…» Это, я уже говорил — от Лоруаны. Теперь дальше: «…от Гимрунта — штурман Сириола Уатафа, от Аухары — второй пилот, он же геолог, Зералиту Дейрени…» Странно, но читаю, как сказано: «второй пилот, он же геолог». И, наконец, «…от Чхаино-Тмефанхии — микробиолог Инал Юкар, и специалист по физике атмосферы, он же телеоператор и оператор связи, Мхейн Фатл…» Да, странное совмещение должностей. И это: «командир отряда», «командир вертолёта» — как в армии… Будто не научная, а военная экспедиция. И не мало ли для комплексных исследований — всего семеро? Хотя это не все, лишь посадочный отряд — но всё же…

— А я помню, сперва планировался гораздо больший состав, — вспомнил Итагаро. — Причём именно для исследований на местности: говорили, от 20 до 30 человек будут сброшены десантом с самолёта. А потом, чтобы обойтись меньшим числом, совместили должности. Средств на большее не хватило, что ли…

— И вообще, тут всё только о посадочном отряде, — добавил Ратона. — Кто оставался на борту дирижабля — о тех практически ничего…

— Наверно, я так сформулировал запрос, — предположил Итагаро. (Тут первые листы, передаваемые по рyкaм, наконец дошли до Джантара — и он, пробежав их глазами, с удивлением понял: да, одни общие фразы! И карта с указаниями мест посадок вертолёта и предлагаемой аварии — была скорее схемой…) — Но всё равно странно: такая скудная информация… А помните слухи, будто у всех в посадочном отряде были ещё тайные вторые и даже третьи специальности? — вспомнил Итагаро. — Кто-то был ещё лингвистом, прошёл подготовку по международному праву, кто-то — в совсем малоизвестных областях знаний! А тут даже биографий нет…

— Да, и я помню подобное, — подтвердил Талир. — Кажется, про Уатафу: «известен как учёный-любитель в области…» Хотя в какой, не помню: биологии, геологии? Но это уже не просто слух — было в газете. И даже что-то — про возраст Инал Юкар…

— И я будто помню, — подтвердил и Лартаяу. — Хотя как попало в открытую печать… И вообще же незаконно: совершеннолетие по возрасту «физического coзpeвaния»! Формально должно быть — со дня окончания школы, а принято — со среднестатистического возраста появления каких-то «половых признаков» у людей данной расы! Для дмугильской и экваториальной — 16 лет, а мы, так как у нас эти признаки вообще не появляются, ждём до 20-ти! А Инал Юкар было всего 19…

— И чтобы попасть в такую экспедицию, мало быть просто выпускником института, — добавил Донот. — Надо успеть проявить себя в науке. И в Чхаино-Тмефанхии к 19 годам — возможно. А тут в 20 — первые, элементарные шаги в самостоятельной жизни…

— А получить эту вторую специальность… — добавил и Ратона. — Если сколько уже будет, пока получишь хоть первую? А «по особым, секретным каналам» — вовсе… Лет до 30, если не 40 — почти как в монастыре! И думаете — они могли пройти такое? Те же Феринкоатле, Уатафа?

— Не знаю, — ответил Итагаро. — И зачем лингвисты и юристы-международники — если с самого начала не рассчитывали найти там поселения людей? Ну, кроме научных станций и общин по периметру… И что делить по международному праву — если экспедиция организована объединяющимся человечеством? Но ходят слухи — и как проверить? Разве что из самой хроники экспедиции узнаем…

— Вот она, хроника, — Минакри взял очередной лист. — Итак, «…отправление дирижабля со всем составом экспедиции на борту состоялось 8 радана 7835 года из города Кутанхара на восточном побережье Чхаинии… 17 радана после перелёта через Восточный океан дирижабль достиг побережья Западного континента в точке…» с такими-то координатами. «…Затем был продолжен полёт вдоль побережья на север, с целью поисков входа в известную ранее но данным аэрофотосъёмок с самолёта межгорную долину, выходящую на внутреннее равнинное плато континента, и на всём своём протяжении расположенную ниже максимально допустимой высоты полёта дирижабля…» Но какие же там высоты? — Минакри недоуменно поднял взгляд.

— Получается: запредельные для вертолёта, и близки к предельным — для дирижабля, несущего вертолёт… — ответил Итагаро. — Так определили по данным аэрофотосъёмок… А мы и не знаем точных цифр — карты с их указанием нигде не опубликованы. И здесь нет… А на опубликованных картах — нет даже тех хребтов и долин, что схематически показаны здесь. Странно…

— А если бы высоты были известны с большой ошибкой? — переспросила Фиар. — Ведь собственно этим проходом никто раньше не летал! И сразу послали туда дирижабль!

— Значит, были уверены, — ответил Итагаро. — И что там дальше?

— Дальше ссылка на схему где показаны эти долины, — продолжал Минакри. — И потом так: «…После нескольких неудачных попыток утром 20 радана был обнаружен вход в упомянутую долину, и дирижабль, войдя в неё, продолжил полёт в сторону внутренних районов Западного континента приблизительно вдоль 30-го градуса северной широты…» Но — как понять эти «неудачные попытки»? Они, что, несколько раз возвращались к побережью из других, выше расположенных горных проходов? Ладно, читаю дальше: «…За время пролёта через долину производилась картографическая съёмка местности, геофизические исследования дистанционными методами…» Всё без подробностей. Действительно — минимум информации. Так, дальше: «…21 радана после выхода дирижабля из межгорной долины на внутреннее плато континента, поверхность которого в этом районе оказалась расположений на высоте около 3 киамов…» Уже — хоть какая-то определённая цифра! «…с борта дирижабля был десантирован вертолёт с посадочным отрядом экспедиции на борту…» Но не сказано, до какой высоты снижался для этого сам дирижабль. «…Были проведены всесторонние геологические и микробиологические исследования грунта: как непосредственно на местности, так и взятых на борт дирижабля его образцов… В итоге проведённых исследований установлено практически полное отсутствие как самой биологической жизни, так и следов её наличия когда-либо в обозримом прошлом, в материалах местного грунта… В пробах воздуха были обнаружены только микроорганизмы атмосферного происхождения, аналогичные тем, которые встречаются на соответствующих высотах над другими районами планеты…»

— Но каких «соответствующих»? — не поняла Фиар. — Которых достигают хребты по периметру? То есть — ниже которых микроорганизмы не попадают туда с атмосферными течениями? Или — тех же 3 киамов?

— Непонятно… — согласился Итагаро. — Но в любом случае их в грунте не нашли — только в атмосфере. Мы сомневались — а получается, так и есть?

— Но кто мог думать о таких высотах по периметру… — ответила Фиар. — Хотя и сейчас знаем только высоту плато. Но могли бы догадаться: зная, что там миллионы лет не шёл дождь. Или… Подождите… Горное оледенение! Должно быть на таких высотах…

— Должно, но и о нём, кажется, ничего, — перебирая листы, ответил Минакри. — Разве что воздух теряет влагу раньше, где высоты недостаточны для образования ледников — а дальше доходит сухим, и оледенение не образуется… Так, что ещё: «…Проводились также исследования циркуляции атмосферы над внутренним плато континента…» Но тоже никаких подробностей — а интересно же представить эту циркуляцию…

— Тем более, такая долина — не обладает ли свойствами аэродинамической трубы? — сообразил Итагаро. — Смотрите, какая она на схеме узкая и прямая! И представьте, с какой площади соберутся в неё воздушные массы при ветре на восток!.. Как они там летели? Но катастрофа произошла над внутренним плато…

— И про ветры в долине ничего не сказано, — продолжал Минакри. — Так, дальше: «…Проводились измерения фона космических излучений и радиоактивности грунта, исследования его химического и минералогического состава… По предварительным результатам этих исследований не нашла подтверждения гипотеза астероидного происхождения внутреннего плато Западного континента. Было установлено, что верхние слои грунта сложены обломочным материалом, состоящим из континентальных пород планетарной коры, и сформированным в основном процессами физического и химического выветривания…» Опять — лишь выводы, без подробностей. И дальше тоже: такого-то числа совершён перелёт в район с такими-то координатами, и по всем районам — в общем то же самое. Правда, вот ещё: «…обнаружены выходы на поверхность глубинных пород, характерные для пустынных форм выветривания… Ни в одном из исследованных районов не было выявлено наличия горизонтов грунтовых вод, или хотя бы следов водной эрозии грунта когда-либо в прошлом…»

— И всё? — с недоумением спросил Донот. — Ничего даже: были ли выявлены дистанционными методами рудные ископаемые? Хотя бы при пролёте через долину? Такие данные — в компьютерном архиве?

— Действительно, похоже на итог неудачной цензуры журнальной статьи, — согласился Минакри. — Кто-то наспех стирал информацию, не думая, как будет выглядеть оставшаяся. А с грунтовыми водами вовсе непонятно. Они есть в любой другой пустыне планеты…

— А там нет, — ответила Фиар. — Хотя вывод — по данным одной экспедиции, обследовавшей несколько ограниченных районов…

— Вот именно: грунтовые воды! — согласился Донот. — И ещё ледники. Всё-таки странно… Куда девается атмосферная влага по пути от океана к плато — чтобы даже во внутреннем горном поясе её уже не хватало для конденсации снега и льда? Или внешние горные цепи сразу задерживают все облака?

— Но если cpазy — высоты, уже недоступные дирижаблю… — начала Фиар. — И рядом — ещё влажный морской воздух… Ледники должны быть.

— Или всё дело в холодном течении у побережья? — предположил Минакри. — Так что воздух уже над морем содержит немного влаги… Правда, то — у западного побережья, у восточного, наоборот, течение тёплое, но они и летели с запада. Однако на восточных склонах должны быть ледники. Только, наверно, из-за особенностей рельефа весь сток идёт наружу, в океан…

— Но прямо и не сказано, что нет горного оледенения, — ответил Герм. — Это мы предположили по отсутствию грунтовых вод.

— И всё равно не понимаю, как может не быть, — сказал Ратона. — В любой другой пустыне есть водоносные горизонты. Я даже знаю, как над ними в руке вращается проволока…

— Давайте подумаем, как это возможно, — предложил Донот. — Тем более, во внешнем поясе гор есть жизнь — хотя на западном побережье, в зоне расхождения атмосферных потоков, действительно очень скудная… А потом к центру континента горы постепенно повышаются, до каждого следующего хребта доходит всё меньше влаги… Правда, горы восточного побережья никакой экспедицией не обследованы — только берега и предгорья в окрестностях научных станций. Зато в учебниках — так уверенно приводят фотографии с явными формами обрушения безжизненных по виду гор. Но это — сбросовые деформации, характерные для зон растяжения коры, а там идёт сжатие при столкновении плит! Значит — ученик должен запомнить именно фотографию огромного сброса на горном склоне? Такого, что страшно представить, какой сейсмический толчок мог его породить! То есть… должно сложиться впечатление полной безжизненности, чрезвычайной сейсмичности, и вообще бесперспективности для человечества всего Западного континента — причём важно, что бывшим астероидом он тоже не является?

— Нет смысла искать также материал астероидного происхождения! — поняла Фиар. — В общем: ничего интересного, изучать нечего!

— А есть о чём задуматься… — продолжал Донот. — Например: сколько миллионов лет продолжается там сжатие плит, и соответственно, существует кольцевая горная страна? Ведь нынешних молодых гор недавно — в планетарном масштабе времени, конечно — не было! И ничто не мешало атмосферной влаге достигать континента, состоявшего лишь из внутреннего плато! Почему не нашли следов жизни хотя бы тех времён? А плато с обломочным материалом и формами выветривания — наверняка старше самих гор!

— Если только само — не бывшая горная страна, — предположил Талир. — И вообще горы не растут постепенно, ряд за рядом, уже сотнями миллионов лет. Хотя тоже трудно представить такой долгий напор плит в одну точку…

— Но чтобы за сотни миллионов лет — никаких следов жизни, — повторил Донот. — Будто с самого момента выхода жизни на сушу — оно было каким-то высотным нагорьем, выше пояса вечных снегов…

— Даже выше, чем могут достигать дождевые облака, — уточнил Талир. — Хотя сколько же это тогда…

— 15–16 киамов, — ответил Донот. — А у нас на планете вообще нет гор намного выше девяти. Сама гравитация Фархелема не позволяет…

— Должно быть иное объяснение, каким образом пустыня остаётся такой сухой полмиллиарда лет, — продолжал Талир. — А нам будто лишь внушают: не ищите там ничего! И это на фоне разговоров о нехватке ресурсов, грядущем крахе цивилизации…

— Да, а — как насчёт ресурсов самой экспедиции? — вдруг спросила Фиар. — В смысле — продовольственных? Если там на месте их нечем пополнить — надо было иметь с собой на всё время? И сколько это по весу? Какой груз продовольствия должен был нести дирижабль? И сколько нёс вертолёт в каждом рейсе на поверхность? А тут, между прочим, и о рейсах на борт дирижабля и обратно — не сказано! Будто только перелетали там с места на место…

— Но у них были сублимированные продукты… — не совсем уверенно напомнил Лартаяу.

— Так и вопрос: а разводить чем? В самой сухой пустыне на планете! Хотя вряд ли не было и устройств для конденсации атмосферной влаги — но они годятся для обычных пустынь, а там… Или сразу взяли и запас воды на всё время?

— Но сразу и не знали, что там такая сухая пустыня… — ещё более неуверенно ответил Лартаяу. — Правда, потом это не стало препятствием… Действительно, как же это? — он обвёл взглядом комнату, переглядываясь со всеми. — И нигде не говорится, как было на практике…

— Верно… — Итагаро тоже обвёл комнату взглядом. — Начнёшь искать — никаких конкретных подробностей. Вот и в компьютерном архиве — самый минимум информации, по ней не представишь, как было. И как подобрано: кто удовлетворён существующей версией — получит её подтверждение; кто хочет знать подробности — ничего не найдёт… И что там осталось — о самой катастрофе?

— Тоже самый минимум, — Минакри поднял последний лист. — Перечисление членов комиссии по расследованию со всеми титулами, и вывод: «…При попытке ввести в ангарный отсек дирижабля перегруженный вертолёт…» А чем перегруженный — не сказано. Геологическими образцами, что ли? «…произошло неожиданно резкое снижение дирижабля, которое не удалось скомпенсировать сбросом балласта. Затем под тяжестью вертолёта произошёл разрыв каркаса и оболочки, повлекший за собой взрыв газовой ёмкости и падение обломков с большой высоты…» И — стандартные траурно-героические формулировки. Тогда ещё не говорилось: что экспедиция была не нужна, подобные жертвы в принципе напрасны… Но чем сумели настолько перегрузить вертолёт? Или вообще… сразу — летали на пределе прочности дирижабля? А то представьте: вертолёт на его борту! И — с самого начала были обречены на такую аварию?

— И как установили, что всё было именно так? — спросила Фиар. — Если там потом никто не бывал, не осматривал места, обломки… И никто даже не пытался искать выживших! Другой вопрос — как скоро можно добраться… Но я имею в виду: откуда сама версия? Или в момент аварии с дирижабля действительно шла передача?

— Тут и об этом ни слова, — ответил Ратона. — И как могли узнать это даже в таком случае? Или пусть известно только: взрыв был в воздухе, на большой высоте, а остальное — предположения… Но мне трудно представить: где на борту дирижабля помещался вертолёт, как на него садился? И что за странная схема полёта…

— Наоборот, по-своему очень логичная, — не согласился Итагаро. — Если в долине высоты такие, что вертолёт не преодолеет своим ходом — а на плато дирижабль не посадишь… Но где мог быть ангарный отсек — мне тоже трудно понять. Не наверху же, над самой газовой ёмкостью… Хотя, если так — понятно бы, как перегрузка вертолёта привела к аварии. Но видите: здесь нет даже схемы дирижабля со всеми его отсеками…

— А ещё — частотный шифратор… — напомнил Герм. — Хотя кажется, к чему: в научной экспедиции объединяющегося человечества? Если… кто-то заранее не ждал найти там нечто, о чём нельзя знать всем! Заподозрив ещё по съёмкам с самолёта…

И тут, во вдруг наступившей паузе, Джантару показалось: рaзгoвор подошёл к какой-то грани прозрения, за которой уже трудно будет верить во что-то, легко и привычно воспринимавшееся прежде. И пусть это было лишь смутное чувство — что-то изменилось, им открывалось новое, незнакомое, пугающее…

— Нет, это уж точно слишком, — не сразу начал Итагаро. — Всё… лишь затем, чтобы кто-то не узнал некой тайны Западного континента? Вот эти поиски «иных ценностей», из-за которых можно завести всё человечество в тупик, оставить без элиты, без образованных людей… — Итагаро умолк, будто с одной его не успевшей оформиться мыслью столкнулась другая. — А правда… Кто может тайными путями узнать больше остальных — если не экстрасенс? И этим опаснее обычного человека, пусть «слишком умного»…

— Так… хочешь сказать, эти странные повороты наших судеб… — Фиар не решилась договорить.

— Вот именно! А мы и довольны, что уже все вместе оказались в Тисаюме, — потрясённо согласился Минакри. — Хотя само по себе хорошо, что вместе… Но Тисаюм — не только одна из двух исторических каймирских столиц, а ещё и город с особым статусом в составе Лоруаны! Крупная флотская база, множество военных объектов — где конечно, никто особо не разгуляется с «возрождением традиций», но и за нами самими, легче присматривать! Так-то человеку со странностями биографии — искали бы место где угодно, но не здесь… А у нас и вопросов не возникало! Хотя до вопросов ли: после монастыря, Моараланы…

— Но и не всё они о нас знают… — Джантар вновь ощутил смутную тревогу. — И чем опасно то, о чём знают: пирокинез, целительство, ночное зрение?

— За одной способностью иногда проявляется другая, — ответила Фиар. — Вот и опасаются… И откуда мы знаем: что и насколько им известно о нас?

— И эти попытки обследований, операций… — поддержал догадку Герм. — Подсунуть в мою семью полусумасшедшего чиновника…

— В общем, нельзя исключать такую возможность… — ещё ошеломлённо согласился Итагаро. — Вдруг мы не догадываемся, чем и насколько привлекаем внимание «обыкновенных» людей…

И Джантар ещё более почувствовал: назревают перемены. Если не в их судьбах — то в умах, в отношении к чему-то…

— А дело может быть серьёзное… — продолжал Итагаро. — И не было же попыток спасти оставшихся в живых! Хотя верно: пока снарядили бы второй дирижабль, пока долетел бы — спасать уже некого. А обычному самолёту негде сесть — нужна взлётно-посадочная полоса. Разве что — вертикального взлёта… Но откуда и на каких запасах топлива он долетел бы через океан? Или опять же: пришлось бы везти такой самолёт — на борту большого, транспортного? И потом — в воздухе принимать самолёт на борт самолёта? Да и трудно понять: как вертолёт, со всеми воздушными потоками от его винтов, принимали на борт дирижабля? Если всё же на верхнюю площадку над газовой ёмкостью — какой вес должен выдержать сам корпус? Или — совсем лёгкий вертолёт сажали на выдвижную палубу, а потом вдвигали внутрь… Не представляю. Хотя есть и морские корабли с палубной авиацией, и системы дозаправки в воздухе — но тут-то дирижабль! И — насколько всё было надёжно, продумано? А точных данных, технических характеристик — никаких… Все понаслышке знают эту историю, как символ роковой попытки человечества сунуться «не туда» — и только…

— Известная легенда, но запретная тема для серьёзного обсуждения, — согласился Лартаяу. — И обсуждают только: что будет, если на всех станет не хватать ресурсов, продовольствия, самого места на планете… А вдруг вправду кто-то вообразит: уже пора решать, кто больше достоин жизни, а кто меньше? И как раз школьная программа построена так, что у «физически развитого» дебила всё в порядке, он её успешно проходит — а особорежимнику как бы не по силам то, с чем справляется дебил? И выносливый дурак будет заседать в какой-то комиссии, определяя степень нашей неполноценности в плане выживания человечества, которое не может обеспечить всех? А опытом страны, успешно решающей эти проблемы, воспользоваться нельзя! Хотя подождите… — спохватился Лартаяу. — Чхаино-Тмефанхия тоже участвовала в проекте! Так… не тут ли причина: расхождения по поводу какой-то тайны Западного континента? Но что тогда за тайна — и кто на что способен пойти, чтобы тайны никто не коснулся?

И снова настала тишина — но уже будто зрело новое понимание чего-то, какая-то новая решимость…

Но… наяву, в реальной жизни? Из-за некой тайны Западного континента — вопреки всем историческим циклам, тенденциям развития человечества — из ничего придуман тупой, насильственный кризис, замаскированный под формально благие намерения: снисхождение к бедным, слабым, отсталым, каким-то меньшинствам? А истинная цель — лишь отвлечь внимание от тайны? Ради этого власти Лоруаны пошли на риск одичания целых поколений, лишив общество всякой перспективной цели, провоцируя взаимную неприязнь стран, народов? Что за тайна могла заставить пойти на такое? Что за «высшие» цели, идеи — важнее самой цивилизации, самого человечества Фархелема?..

— Да, это слишком серьёзно… — наконец услышал Джантар приглушённый голос Герма. — И надо всё хорошо продумать, проверить…

— Подождите… — Ратона что-то вспомнил. — Герм, где у тебя та книга? С намётками проектов будущего? Тогда будущим была и эта экспедиция — и там что-то есть о ней!

— Я понял, о какой книге речь, — ответил Герм, — Там, где и была, никуда не перекладывал…

Ратона быстро встал и вышел. Было слышно, как он открыл дверь в коридоре, что-то отодвинул уже в другой комнате — но не прошло нескольких мгновений, как он вернулся с книгой в тёмно-зелёной обложке.

— Вот, нашёл, — он протянул Герму книгу, уже раскрытую на нужной странице. — Хотя и тут об этом проекте совсем немного, но смотри: «…дополнительная газовая ёмкость будет предназначена для регулировки высоты полёта дирижабля посредством изменения температуры содержащегося в ней воздуха…»

— Ну, так — дополнительная, — ответил Герм. — Всё верно: она для регулировки подъёмной силы дирижабля, и соответственно, высоты полёта…

— Да, но это — воздушная ёмкость! А теперь взгляни сюда, — Ратона, склонившись над Гермом, указал место на странице. — «…Основную газовую ёмкость предполагается заполнить…» чем? Гелием! Так что взорвалось: воздух или гелий? Если именно газовая ёмкость — а не какой-то топливный бак?

— Но это был только проект… — без уверенности попытался возразить Герм. — Потом, на практике, могли найти иное решение. Например, заполнить ёмкость водородом — который и взорвался… Но раз уж мы вышли на эту проблему — давайте искать в литературе всё, что можно. Правда, что посоветовать тебе, — обратился Герм к Джантару, — на что настроиться… Портретов участников экспедиции — и то нигде нет…

— А пока быстрее смотрите распечатки, — напомнил Итагаро. — Или даже не буду брать их с собой, оставлю у тебя. Нам с Минакри и Талиром ехать на ту окраину…

Джантар спохватился, что видел ещё не все распечатки — и протянул руку, чтобы взять оставшиеся. Но и тут хватило нескольких беглых взглядов, чтобы понять: самое главное Минакри уже прочёл вслух. И Джантар отдал листы Фиар и Талиру…

— Да, пора идти, — Минакри тоже встал. — Подросток на вечерней улице — сами понимаете. Да ещё на такой окраине. Это раньше без страха ходили и ночью…

— И мне удобнее автобусом, с вами, — ответил Ратона, возвращаясь из соседней комнаты, куда успел отнести книгу. — Так подъезжаю к самому дому, а от вагона — идти через мост.

— А мне ближе от вагона, — встал и Донот. — В центр, по эту сторону моста. И всё-таки — неужели и нам нельзя сослаться на «своеобразие»? Почему терпим целые окраины такого сброда?

— Мы же не полноправный регион, только автономия… — вздохнул Итагаро. — Регион создаётся под что: определённую религиозную веру. А это обычаи, обряды, массовые действа, и главное — божество, которому поклоняются. Что можем представить в таком качестве мы — если сразу, изначально, имели понятие, что такое звёзды, планеты, физические поля, эволюция живой материи, а не выдумывали мифы? А легенды, как открывали свойства лекарственных растений, строили каменные обсерватории, прозревали умом на уровень атомов и молекул — не подходят. Как и знание о природных духах, память о «людях дальних миров»… Что, наскоро придумывать, например, какие-то молитвы, Мировому Пульсу, Красным и Голубым Лучам? Или мифологические сюжеты: как решили сложиться в Спираль Жизни четыре её звена, или воевали между собой армии фотонов и гравитонов, или белых и красных клеток крови, или Тарменех выходил замуж за Эян, но потом развёлся — и отсюда, каким-то образом, его фазы? Видите, не так представляем мир, как другие — и своеобразия нам не полагается… Что, пойдём?..

Герм лишь молча открыл дверь — и вышел в коридор. И никто больше не произнес ни слова. Все так же молча, в тишине, последовали за Гермом — а затем стали спускаться вниз. И Джантар вдруг подумал: спускаются они по этой лестнице уже другими, не теми, что поднимались по ней всего час назад. И даже не просто больше узнав друг о друге — прикоснулись к тайне, приоткрыв такое, что почти невозможно осмыслить сразу. Но и тревоги, страха почему-то не было — лишь чувство грани, порога, чего-то раскрывающегося, развёртывающегося перед ними. Тайна уже захватила, увлекла их…