Всю дорогу до Риджентс-парк Джеймс молчал. Легкий весенний ветерок шевелил его черные волосы, а он глядел в полуоткрытое окно на людные улицы, не видя ни спешащих людей, ни магазинов и деловых зданий, ни машин. Мысли были заняты сидящей рядом девушкой, ее маленькими руками, твердо и уверенно управляющими машиной. Вот уже сколько дней она не выходит у него из головы, ее четкий образ преобладает над всеми мыслями, а остальное поблекло, как сумеречные тени. О чем же он думал до встречи с ней? Как проводил свои дни? Вспомнить оказалось трудно, но он точно знал, что его прошлая жизнь не имела большого значения.

— Перестаньте дуться на меня! — сказала вдруг она, и он, вздрогнув, одарил ее холодным взглядом.

— С чего вы взяли?

Почему она разговаривает с ним, как с ребенком? Женщины обожают покровительствовать. Наверное, потому, что это они рожают детей, воспитывают их, ведут домашнее хозяйство. Они всегда уверены, что правы во всем.

— Конечно, дуетесь. Вы уже десять минут сидите с мрачным видом и кипите от возмущения. Если ваше настроение не переменится, хорошенький нас ждет обед.

Мечтательное настроение исчезло немедленно. Он не мог сказать, насколько она ошибается, не мог открыть своих истинных чувств, а потому яростно контратаковал:

— Пытаетесь избежать обеда со мной, верно? Чисто по-женски. Вы ищете оправданий своему отказу пообедать со мной и потому пытаетесь обвинить во всем меня.

Она затормозила у светофора на Свис-коттедж. Положив руки на руль, повернулась к нему:

— Не у меня сейчас гадкое настроение.

— Если я злюсь, то лишь потому, что вы обвинили меня в приглашении на обед с целью затащить вас в постель.

— А чего вы ожидали после вчерашнего? Я ведь пришла только для того, чтобы сказать, что ваша мать очень больна. Менее всего я могла ожидать, что вы на меня наброситесь. А у мужчин на уме только секс.

Он был слишком зол, чтобы позволить себе вступить в перепалку. Оставалось отвернуться и стиснуть зубы. Но лучше бы он этого не делал. Блондинка в остановившейся рядом голубой спортивной машине, очевидно, слышала их разговор и теперь заговорщически подмигнула Джеймсу.

Джеймс ответил ей возмущенным взглядом и снова повернулся к Пейшенс. Она видела его обмен взглядами с блондинкой в голубой машине. Джеймс не верил своим глазам: Пейшенс подмигнула в ответ.

Женщины! — горько подумал он. Дочери Евы. Обожают заговоры против мужчин, всегда готовы втайне посмеяться, сыграв над нами очередную шутку. Не удивительно, что их называют противоположным полом — женщины всегда против мужчин. Раньше, когда миром правили мужчины, женщинам приходилось скрывать это, но теперь, когда феминизм изменил мир, женщины вступили с мужчинами в открытую конфронтацию. Им нужна теперь война, а не любовь.

Зажегся зеленый свет, и они тронулись.

— Так что же мы решаем? — спросила Пейшенс.

Он вздрогнул, очнувшись от своих мрачных мыслей.

— О чем вы?

— Обедать или не обедать? Вы и дальше намерены терзаться из-за моих слов и дуться?

— Я всегда вежлив с гостями, — сказал он. Даже с гостьями, которые не прочь подшутить над ним с другими женщинами.

— Я знаю, каким вы умеете быть холодным. Это может совершенно лишить меня аппетита.

Они уже были на Риджентс-парк и двигались по окружающему парк круговороту улиц. Сегодня здесь было много народу. Люди наслаждались солнцем и теплой весенней погодой на зеленых лужайках, кормили хлебными крошками уток в каналах или шли в знаменитый лондонский зоопарк. Впереди родителей бежали вприпрыжку ребята. Влюбленные сидели, держась за руки, под деревьями или целовались на траве.

В зимние месяцы на тропинках парка появлялись только редкие прохожие, сокращающие путь на работу, да хозяева с собаками. Влюбленные в холодную погоду предпочитают целоваться в других местах. Но лишь только начинается весна, лондонцы, как ласточки, возвращаются в парк. Джеймс со смешанным чувством зависти и отвращения наблюдал за одной из пар. По тому, как они приникли друг к другу, заглядывая в глаза, видно было, что эта юная пара охвачена страстью. Он никогда не лежал вот так на траве в парке. Образование и происхождение не позволяли забываться.

Он представил, как они с Пейшенс гуляют, взявшись за руки, под этими плакучими ивами, останавливаясь под зеленым шатром ветвей, чтобы поцеловаться, и совсем расстроился. Никогда этого не будет, как бы сильно он ни хотел.

— Вы хоть слушаете? — возмутилась Пейшенс. Сверкнув глазами, Джеймс повернулся к ней.

— А разве у меня есть выбор? Когда вы начинаете пилить, от вас никуда не денешься. Со стороны можно подумать, что мы женаты! Чего вы от меня хотите? Чтобы я умолял вас пообедать со мной? В таком случае вам не повезло. Я не намерен падать на колени ни перед вами, ни перед какой-либо другой женщиной.

Причиной грубости было лихорадочное желание поцеловать ее, погладить по щеке, пропустить сквозь пальцы рыжие кудри, но она не должна была это знать.

Она подъехала к его дому и повернулась к Джеймсу.

— Видите? Мы еще не начали обедать, а уже кричим друг на друга. Я лучше не пойду. Извинитесь за меня перед поварихой. Надеюсь, я доставила ей не слишком много хлопот.

Отчаяние схватило его за горло. Он не должен отпустить ее. Как он может узнать ее лучше, если они никогда не остаются наедине? У нее дома слишком людно, слишком суматошно. Но он не станет унижаться ради того, чтобы она осталась. Самоуважение и чувство собственного достоинства не позволят. Подумай, твердил он себе, что ты можешь сказать ей такое, чтобы она осталась? Голова была в тумане. Он заставил себя сосредоточиться, и вдруг в мозгу промелькнула блестящая идея.

Стараясь казаться холодным и безразличным, он пожал плечами и небрежно произнес:

— Если вы настаиваете, я не буду спорить. Я только очень надеялся серьезно поговорить с вами о будущем матери. Мне показалось, для вас это важно и вы захотите обсудить, как быть с ней дальше. Но, разумеется, если я ошибся, давайте забудем.

Карие глаза впились в серые, выискивая там намек на скрытые намерения. Он ответил прямым взглядом, очень надеясь, что не выдаст ничего лишнего. Она, конечно, намного моложе его, но удивительно по-взрослому ведет себя в сложных ситуациях.

Пейшенс пришлось взрослеть очень быстро, когда умерли родители и на нее легла ответственность за младших братьев и сестру. Нельзя не восхититься тем, как она справилась с задачей.

Многие девушки ее возраста стремились бы к развлечениям, свиданиям, новым платьям, вечеринкам, пока молодость позволяет наслаждаться жизнью. Совсем немногие готовы посвятить себя тяжелому домашнему труду, стряпне, старикам, детям и животным. У Пейшенс остается так мало времени на себя! А раздражения, желания все бросить он не замечал.

— Конечно, я думаю о ней! — сказала девушка, нахмурившись.

— Хорошо. Тогда пойдемте и поговорим за обедом.

Джеймс открыл дверцу, не давая ей одуматься, спрыгнул с высокой подножки и обошел машину, чтобы помочь Пейшенс. Но она уже стояла на земле.

Она задержалась на дорожке, чтобы полюбоваться его садом.

— Ну не прелесть? — воскликнула она, восхищаясь розовыми цветами миндаля на голых черных ветвях. — А сколько у вас весенних цветов! Только посмотрите на эти нарциссы и гиацинты! Наш сад никогда не бывает в таком безупречном состоянии. Это просто невозможно, когда в доме столько детей и собак, не говоря уже о курах.

— Думаю, для вас дети и собаки важнее порядка в саду. А куры, наверное, приносят горы яиц, — сухо заметил Джеймс, и она рассмеялась, отчего в уголках рта появились маленькие ямочки.

— Да, конечно. Но все-таки красивого сада тоже хочется!

— А я бы предпочел ваш сад. У меня никогда не было своего тайного домика, как у Тома и Эмми. Я им завидую.

— А у меня в их возрасте был. Я проводила там многие часы и возвращалась домой вся в грязи и пятнах от травы.

Барни открыл дверь и стоял, пропуская их, с одобрением и даже облегчением на лице. Пейшенс улыбнулась ему.

— Здравствуйте, Барни, — сказала Пейшенс. — Как поживаете?

Он просиял.

— Очень хорошо, мисс, спасибо. Вы хорошо выглядите. Надеюсь, мадам лучше?

— Она спала. Нам придется заехать к ней еще раз попозже. Но врачи не находят ничего слишком серьезного, слава Богу.

— Добрая весть. Давайте сюда ваш пиджак. — Барни помог ей раздеться и аккуратно повесил пиджак себе на руку. — Обед будет на столе через десять минут, сэр. Подать напитки сначала?

— Я сам приготовлю, — сказал Джеймс с легким раздражением. От разговора Пейшенс с Барни у него осталось впечатление направленного против него заговора. Они так говорили о его матери, что становилось ясно: оба считали ее скорый переезд сюда делом решенным. Чья это жизнь? Его или их?

Он провел Пейшенс в гостиную, жестом указал на кресло.

— Что будете пить?

— Только минеральную воду, пожалуйста.

Он не удивился и не стал уговаривать. У Джеймса создалось впечатление, что она вообще мало пьет. За ужином у нее дома он заметил, что Пейшенс лишь пригубила красного вина. Воля у этой девушки была сильнее, чем у любой знакомой ему женщины, включая Фиону.

— Газированной?

Она кивнула, и Джеймс открыл бутылку газированной минеральной воды, налил в высокий стакан и помедлил со льдом в руках, вопросительно глядя на нее.

— Лед?

— Нет, спасибо, от него она делается пресной. Если можно, ломтик лимона.

Он отрезал кружочек и бросил в стакан, потом налил себе джина с тоником, добавил льда. Подав Пейшенс ее стакан, Джеймс сел в кресло напротив.

Она окинула взглядом комнату и остановилась на портрете его отца. Отец тогда был еще молод, но почему-то казалось, что он уже в годах. Художник изобразил его в кабинете, сидящим за покрытым зеленой кожей рабочим столом, за которым теперь каждый день работал Джеймс. На отце была обычная для Сити одежда: серый костюм, серый шелковый галстук, белая крахмальная рубашка. В окне за его спиной виднелись серые городские крыши и серое утреннее небо. От всей картины оставалось впечатление зимы, официальности, скованности.

Пейшенс перевела хмурый взгляд на Джеймса.

— Он всегда был таким холодным, как выглядит здесь?

— Всегда.

Она кивнула, не отводя взгляд, и слегка нахмурилась.

— Вы очень похожи на него.

— Внешне, — согласился он ровным, бесстрастным голосом.

Раньше он боялся, что превратится в копию собственного отца, но теперь был уверен, что этого не произойдет. Могло бы произойти, если бы он не встретил Пейшенс вовремя. Она была как весенний ливень, пролившийся на его жизнь. Он знал, что будет вспоминать их встречу как переломный момент, с которого он изменился до неузнаваемости. Внешне он мог выглядеть прежним, но в душе его пробудилась жизнь, тонкие ростки устремились из темных, ледяных глубин к теплу и свету. Она была дождем, породившим в нем новую жизнь.

Что будет, если она исчезнет из его жизни? Он не хотел даже думать об этом.

Джеймс с трудом сглотнул и приступил прямо к делу:

— Когда моя мать вернется из больницы, что будет с ней дальше? Ей нужна будет сиделка? Для вас это слишком обременительно. Конечно, она могла бы приехать сюда, и я могу нанять медсестру, которая будет заботиться о ней, но захочет ли она этого?

Пейшенс ответила саркастической улыбкой:

— Вы прекрасно знаете, что она хочет быть с вами!

— Вы в этом уверены? Подумайте. Если она переедет сюда, она будет одна весь день, пока я на работе, а у меня еще и постоянные встречи по вечерам. Я ужинаю вне дома с друзьями и клиентами по нескольку раз в неделю, прибавьте к этому приглашения на уикенды и деловые поездки. Она нечасто будет меня видеть, понимаете?

Хмурясь, Пейшенс медленно произнесла:

— Я понимаю, но она будет жить в своем собственном доме.

— Вы не боитесь, что ей будет недоставать Лавинии, Джо и других? Мне показалось, что матери хорошо с вами, не говоря уже о детях. Все это создает атмосферу семейной жизни. — Он сделал глоток джина. Взгляд упал на портрет отца, и брови Джеймса сошлись в одну линию. — Она никогда не была счастлива здесь. Я не могу запереть ее тут, пока не буду уверен, что она хочет именно этого.

Пейшенс задумчиво покусывала нижнюю губу.

— Мне это не приходило в голову. Возможно, вы правы. Ей нравится общество в моем доме. Она хорошо ладит с Лавинией и любит детей. Что ж, ответ очевиден. Спросите ее саму. Она единственная, кто знает, чего ей хочется на самом деле.

Он кивнул.

— Когда? Подождать, пока ее выпишут, или спросить сегодня?

— Я думаю, лучше будет подождать, пока она вполне оправится после приступа. Вы согласны?

— Менее всего я хочу волновать ее, — произнес он в тот самый момент, когда вошел Барни сообщить, что обед подан.

Пейшенс с интересом осматривала большую столовую с мебелью красного дерева, толстым ковром и красными бархатными шторами. На обеденном столе в свете люстры блистали серебро и хрусталь. В центре стояла круглая ваза с весенними цветами. Приборы Барни поставил друг против друга, чтобы обедающим было удобно разговаривать через стол.

Он тут же принес холодную закуску: дольки светлой зеленовато-желтой дыни, переложенные ломтиками авокадо, а поверх этого веера — маленькие креветки и земляника. Пейшенс и Джеймс с удовольствием съели прохладные фрукты.

Энид превзошла себя в живописности блюд. За фруктовым салатом последовало суфле из сыра и шпината, поданное с зеленым салатом. Барни принес шоколадный мусс к пудингу, и Пейшенс была в восторге.

— Никогда не ела ничего подобного, — сказала она Барни. — Легкий, как воздух. Мне пришлось съесть поскорее, не то мусс улетел бы с тарелки.

— Передай Энид, что она волшебница, — поддержал Джеймс. — Как можно было приготовить этот дивный обед за такое короткое время?

— Ну, мусс у нее был готов, а вот все остальное действительно экспромт.

— Никогда не ела таких вкусностей. Я должна буду сходить и пожать ей руку.

— Уверен, она рада будет познакомиться с вами, мисс. — Барни принес поднос с кофе. — Вы будете пить здесь или в гостиной?

— В гостиной, — решил Джеймс и направился туда, понимая, что так Барни будет удобнее убрать со стола.

Барни отнес в гостиную серебряный поднос, поставил его на низкий столик, налил две чашечки кофе, предложил сахар и сливки и вышел.

Пейшенс обвела глазами комнату и нахмурилась, будто что-то ее раздражало.

— Что теперь? — нетерпеливо спросил Джеймс, хмурясь в ответ.

Она изобразила невинность в карих глазах.

— Что?

— Мне уже знакомо это выражение вашего лица. Что вам не нравится в комнате?

— Я думала не о ней, а о столовой.

— И что же с ней?

— Викторианская, — твердо заявила она. — Прямо как сцена из фильма по какому-нибудь роману — тяжелое темное дерево и масса красного бархата. Я бы задохнулась, если бы пришлось жить среди такой мебели.

— В каком же доме хотели бы жить вы?

— Больше всего мне нравится мой собственный.

Он посмотрел в свою чашку.

— Тем не менее в один прекрасный день вы выйдете замуж и должны будете переехать.

— До этого еще далеко. Я обещала детям, что мы не покинем наш старый дом, пока все они не вырастут. Я не могу нарушить обещание.

— Значит, если вы выйдете замуж…

— Мужу придется жить с нами.

Она потянулась за кофейником, чтобы налить себе еще кофе, но Джеймс опередил ее, поднял массивный серебряный кофейник и налил ей.

Когда он подавал чашку, их пальцы соприкоснулись. Джеймс тихонько вздохнул, и глаза их встретились.

Ее розовые губы дрожали, вне всяких сомнений. Что это значит? Мысли и чувства мешались в его голове.

В это время к дому подъехала машина, и они оба услышали, как кто-то пошел по длинной дорожке к дому. Резко зазвенел звонок входной двери.

— Кого это могло принести сюда в обеденное время? — Джеймс прислушался к спокойным шагам Барни в холле. Открылась входная дверь, и раздался знакомый властный голос. Джеймс напрягся.

Только не Фиона! Что она здесь делает?

Пейшенс явно было неловко. Кажется, она тоже узнала ледяные нотки голоса Фионы.

Они слышали возражения Барни, потом звук высоких каблуков. Дверь в гостиную резко распахнулась. Джеймс мог ожидать этого — и все же вздрогнул, как испуганный заяц, встретившись глазами с ледяным взглядом Фионы.

— Так она снова здесь! А может быть, и не уходила? Она была тут всю ночь?

Пейшенс порозовела и произнесла, задыхаясь:

— Послушайте, я пыталась объяснить вчера вечером: я ухаживаю за его матерью, поэтому и приехала сказать, что у нее был сердечный приступ.

— Его мать умерла!

— Нет, она жива, но очень больна. Мы только что навещали ее в больнице, и Джеймс захотел поговорить о том, как устроить ее будущее. Поэтому он пригласил меня пообедать.

Некоторое время Фиона обдумывала ее слова, глядя на поднос с пустыми кофейными чашками.

— Вы сиделка? — Тон был оскорбительно небрежным. Пейшенс это не очень понравилось, но она вежливо ответила:

— Нет, я держу пансион для престарелых, где жила до сих пор миссис Ормонд. Так я познакомилась с Джеймсом, мистером Ормондом.

— Я ничего не понимаю, Джеймс, — сказала Фиона, обращаясь теперь к нему. — Ты никогда не упоминал о матери. Я была почти уверена, что ты говорил о ее смерти.

Он пожал плечами:

— Многие годы я не получал от нее никаких вестей. Для меня она была почти мертва. Родители развелись, когда я был совсем маленьким. Я никогда не думал, что снова увижу мать, для меня было настоящим потрясением, когда она снова появилась. — Потом он нетерпеливо добавил: — Фиона, что ты делаешь здесь?

— Мой отец хотел поговорить с тобой и звонил в офис. Там сказали, что тебя нет на работе, потому что у твоей матери сердечный приступ. Разумеется, мы очень удивились. Мы думали, что твоя мать давно умерла. Честно говоря, мы решили, что это не более чем выдумка, маскирующая твое нежелание говорить с нами. Поэтому я и приехала выяснить, что же на самом деле происходит. Почему ты не мог сказать мне об этом вчера вечером?

— Я думал о другом, — кратко ответил он. Ее голубые глаза впились в лицо Джеймса, пытаясь прочитать намек на его истинные мысли и чувства.

— Мне казалось, что ты захочешь объясниться со мной. Или мое мнение тебя больше не интересует?

— Конечно, интересует! — вмешалась Пейшенс. — Разве вы не знаете, как это с ним бывает? Он не может говорить о своих чувствах. Его ужасный отец приучил его быть всегда сдержанным, не распускать нюни и все такое. Он просто не в силах признать, что тоже способен чувствовать. Он боится проявить свои чувства. — Она встала. — Пока я здесь, он и рта не раскроет, так что я лучше пойду к Барни и Инид. Я все равно хотела с ними познакомиться. Оставляю Джеймса вам.

Джеймс вскочил, но она успела выскользнуть из комнаты и прикрыть за собой дверь. Что ж, ничего не попишешь. Какие еще нужны доказательства? Она не оставила бы его наедине с Фионой, если бы хоть чуть-чуть интересовалась им. Уж он-то точно не оставил бы ее с другим мужчиной, даже с тем вечно таскающимся за ней мальчишкой. Любовь превращает человека в яростного собственника и ревнивца, а она его не любит. Джеймс почувствовал холод в сердце.

— Эта девица считает, что знает тебя лучше, чем я, — отметила Фиона. — Как долго вы знакомы?

Джеймс посмотрел на нее пустыми глазами, не сразу поняв, о чем его спрашивают.

— Она же сказала. С тех пор, как я узнал, что моя мать живет в ее пансионе.

— Значит, несколько месяцев?

— Дней, — сказал он, подумав про себя, что эти дни стоят многих лет, так много произошло с ним с тех пор, когда Пейшенс ворвалась в его офис.

Фиона удивленно подняла подведенные брови.

— Я знаю тебя несколько лет, но, похоже, эта девочка нашла ключик к тебе, который мне обнаружить не удалось.

Глаза их встретились. Джеймсу хотелось сказать: «Пожалуйста, уйди, Фиона. Просто уйди и забудь, что мы были знакомы». Но это было бы слишком грубо. Человеческие отношения так сложны, так запутанны, что слова не способны их выразить.

Вероятно, его взгляд был достаточно красноречив, потому что Фиона поджала губы и ее голубые глаза блеснули гневом. Она прямо спросила:

— Все кончено, так? Что бы ни говорила эта девочка, правда заключается в том, что между нами все кончено.

Он глубоко вздохнул: лучше горькая правда, чем неопределенность. Он должен сказать все как есть и покончить с этим навсегда.

— Да, ты права, все кончено. Извини, Фиона, я совершил ошибку. Думаю, мы оба ошиблись. Очень жаль, если я ввел тебя в заблуждение, но, говоря по совести, Фиона, не без твоей помощи. Мы приятно проводили время вместе, между нами много общего. Мы могли бы стать преуспевающими партнерами, но хорошими супругами — никогда. Я не любил тебя, и ты меня не любила. Мы не можем быть счастливы вместе.

— Так ты романтик, Джеймс! Что мне в тебе всегда нравилось, так это холодный здравый смысл. Вот уж не ожидала услышать от тебя лепет о розах и слезах!

— Влюбившись, человек меняется, Фиона. Я уже не тот, кого ты знала, или думала, что знала. Я и сам-то в себе уже не могу разобраться.

— О чем ты говоришь? Я не понимаю ни слова. Полнейшая бессмыслица.

— Напротив, я вижу в этом больше смысла, чем во всей своей предыдущей жизни.

— Ты действительно думаешь, что будешь счастлив с этой скучной, ничем не примечательной девочкой?

Он выпятил челюсть и гневно сверкнул глазами:

— Не трогай Пейшенс.

На ее губах появилась циничная улыбка, она вдруг стала уродлива. Красота этой женщины — тонкая оболочка. Сними ее, и то, что откроется, будет вовсе не красиво.

— Ну хватит. Не лги мне. Думаешь, я не заметила, как ты на нее смотришь?

Он ужаснулся. Неужели все так очевидно? Голос Фионы изменился, стал приторно-сладким.

— Джеймс, будь же благоразумен. Она тебе не пара. Начать с того, что она слишком молода. А кроме того, эта наивная простушка не умеет ни одеваться, ни вести себя. Конечно, она хорошенькая на первый взгляд, и энергии ей не занимать. Очень напористая девица. Но все твои друзья будут в ужасе. Ты станешь посмешищем. Мужчины в твоем возрасте часто увлекаются юными девочками из простонародья. Но это временное помешательство. Ты переболеешь без больших осложнений, если только не дойдешь до такой глупости, чтобы жениться на ней! Неужели ты не видишь, что она совершенно тебе не подходит? Она никогда не научится разговаривать с твоими друзьями и правильно вести дом. Через несколько недель тебе станет с ней нестерпимо скучно, а избавиться от нее будет стоить очень дорого.

Джеймс вдруг разозлился так, что уже не мог сдерживаться.

— Это ты так думаешь. А вдруг ты ее недооцениваешь? Может быть, в ней есть много такого, о чем ты даже не подозреваешь.

— Ты имеешь в виду секс? — Фиона посмотрела на него сквозь ресницы. Она что-то оценивала и подсчитывала. — Ты уже спишь с ней? Может быть, оно и к лучшему — побаловаться вне своего круга, пока не убедишься, что эта девица не подходит для твоего стиля жизни.

— Ты сама заметила, что Пейшенс невинна и проста. Нет, я не сплю с ней. Она не из тех, с кем можно переспать мимоходом. Но если бы и спал, тебя это не касается. — Он повернулся и направился к двери, но Фиона схватила его за руку и произнесла задыхаясь, с пылающим лицом:

— Я говорила, что предпочитаю подождать с постелью до брака, но я не фригидна, Джеймс. Просто я хотела, чтобы все было красиво. Это может быть чудесно!

Он смутился.

— Пожалуйста, Фиона, это нас ни к чему не приведет.

Казалось, она его не слышит. Ей обязательно надо было сказать то, зачем она пришла сюда.

— Что бы ни делала эта девочка в постели, я могу сделать лучше, потому что мы с тобой люди одного круга, из одного мира. У нас гораздо больше общего.

Глядя на нее сверху вниз, он недоумевал: неужели он действительно сумел убедить себя, что у них с Фионой есть что-то общее? На поверхности — да, но не внутри. Она не только холодна, у нее дешевый, примитивный ум. Она знает цену всему, но ни в чем не способна увидеть настоящую ценность.

Придвинувшись ближе, она обхватила руками его шею, прижалась всем телом. Джеймс замер, не желая отталкивать ее, но еще менее желая, чтобы она прикасалась к нему. Густо покраснев, отводя глаза, он пытался придумать вежливый способ прекратить жуткую сцену, не оскорбив Фиону.

— Нет, Фиона, пожалуйста. Не делай этого! — бормотал он, беря ее за плечи, чтобы отодвинуть. Но через мгновение она нашла ртом его губы и целовала так, как не делала никогда прежде, — раскрыв губы, с холодной чувственностью, от которой у Джеймса мурашки побежали по телу.

Он стоял в растерянности и отчаянии, не отвечая на ее ласки. Было в ее поцелуях что-то леденящее, что-то механическое и фальшивое. Фиона молча предлагала себя, но Джеймс понимал, что хочет она его денег, а не его тела.

Сзади тихо отворилась дверь, и Джеймс напрягся, пытаясь повернуть голову, но Фиона схватила ее обеими руками и притянула к своему жадному рту. Секунду спустя дверь снова закрылась.

Пейшенс! Он знал это, и сердце сжалось в груди. Что она подумала? Она увидела его в объятиях Фионы и тут же сделала заключение. Он должен был сказать, что она ошибается, что увиденное ею не имеет никакого смысла. Отчаянным движением он оторвал от себя Фиону, больше не боясь огорчить или оскорбить ее, и побежал к двери, успев открыть ее в тот самый момент, когда закрылась входная дверь в холле. Когда он выскочил из дому, Пейшенс уже отъезжала. Она даже не обернулась.