Первое, что меня встретило, когда я резко притормозил у ворот, была небрежно распахнутая калитка. Замок был взломан. Сжав зубы, с бешено колотящимся сердцем я вошел на свой участок.

Следы вторжения встретили меня практически с первых же шагов: на террасе у выхода с кухни, где мы частенько с друзьями или с моим садовником Васьком сидим в плетеных креслах, с наслаждением потягивая кофе, чай или еще что-нибудь — в зависимости от погоды, времени суток и настроения, все было вверх дном: кресла раскиданы в разные стороны, словно ими жонглировали, стол опрокинут. Самым же трогательным был порванный рисунок на зеленой траве: сложив клочки бумаги, я обнаружил собственный портрет, выполненный с большой тщательностью.

Внизу столь же старательно, почти детским почерком было написано стихотворение:

На мгновение я представил себе, как Кристина, от усердия нахмурив брови, рисует меня по памяти на листе ватмана, как записывает сюда же непритязательные стихотворные строчки собственного сочинения, посвященные то ли мне, то ли своему пропавшему Игорю…

Впрочем, времени на лирику не было, и я, стараясь успокоить собственное сердцебиение, зашел на кухню, где обнаружил лишь несколько разбитых бокалов; стараясь не обращать внимание на эти мелочи, я глубоко вздохнул и решительно шагнул в гостиную.

И здесь меня встретили все те же следы нелюбезных гостей: безжалостно сбитый палас, перевернутое кресло; журналы, стопкой лежавшие на полке, были небрежно свалены в кучу, а на столике стояли ополовиненная бутылка коньяка из моего бара и пара бокалов. Я попытался представить себе, как незваные гости доводят Кристину до истерики, неторопливо распивая коньяк и громко смеясь, как они поднимаются в спальню, скручивают несчастную и волокут ее вниз по лестнице…

Потом, словно на помост для казни, я поднялся в свою спальню с широко распахнутой дверью. Само собой, и здесь царила примерно та же атмосфера катастрофы и жестокого беспредела. Впрочем, тут уже я не стал осматривать разбросанные вещи, а просто нагнулся к тумбочке и выдвинул нижний ящик.

«— …Что это?

— Это, милочка, мое оружие — оружие агента 007. Надеюсь, вы в курсе, что два нуля перед семеркой — это лицензия на убийство?..»

Мой пистолет — тот самый, что я демонстрировал каких-то несколько часов назад своей гостье, лежал на месте, холодный и безупречный. Я аккуратно его огладил и спокойно положил в карман куртки.

После этого, с самыми разнообразными мыслями, беспорядочно кружащими в голове, мне только и оставалось спуститься в гостиную.

Я отрешенно огляделся и вышел на террасу, где автоматически принялся расставлять по местам, как положено, стол и кресла.

Увидел бы кто меня в тот момент, непременно с укором покачал бы головой: ненормальный, кто-то ворвался в его дом, похитил девчонку, а он, вместо того чтобы предпринять какие-нибудь серьезные меры, решил заняться наведением порядка!

Что я могу сказать в свое оправдание? В тот момент я испытывал своего рода приступ растерянности: понятия не имел, что делать и в каком направлении двигаться. Общий рисунок преступления только-только начинал прорисовываться передо мной. Следуя уроку своего сна, я старался слышать сердцем, одновременно вновь и вновь задавая себе вопрос: что делать?..

Ответ на этот вопрос прозвучал спустя считаные секунды — в виде телефонного звонка на мой айфон. Первым делом я бросил взгляд на экран, невольно усмехнувшись: звонок шел с доселе недоступного для меня номера Сони Дижон.

— Да?

— Налюбовался? — змеей вполз в ухо насмешливый голос. — Зайка, не лезь не в свое дело — целее будешь.

И ухо мне засверлил протяжный надрывный гудок. С невольным облегчением я сорвался с места, стремглав кинувшись к машине.

Между прочим, если это вам интересно: Соня Дижон никогда не называла меня зайкой; первый раз это словечко прозвучало как раз на выставке «Memento mori». Полагаю, она попросту переняла любимое обращение своего нового приятеля, патологоанатома Сержа.