В самом начале нынешнего века, осенью 1900 года, суд бельгийского города Брюгге возбудил процесс против автора романа «В плену страсти» Камиля Лемонье. Книгу конфисковали, автора обвинили «в оскорблении общественной нравственности».

В защиту обвиняемого выступили бельгийские писатели — драматург Метерлинк и поэт Верхарн. Протест против преследования Лемонье был подписан многими писателями Франции, а некоторые из них даже приехали на суд. Новый роман Лемонье, утверждали они единодушно, — произведение талантливое и высокоморальное. Выступивший на процессе профессор риторики Дакселе заявил, что выдержки из конфискованной книги он будет читать своим ученикам, дабы развить в них нравственное чувство.

Тогда председатель суда внес неожиданное предложение прочитать здесь же, в зале, во время заседаний, вслух весь роман, все его триста страниц. Два дня длилось чтение, и Лемонье был торжественно оправдан.

Обвинения, выдвинутые против известного писателя, не были, конечно, следствием простого недоразумения. Роман «В плену страсти», как и другие произведения Лемонье, направленные против лицемерия буржуазной морали, действительно давал «добропорядочному» читателю немало поводов для негодования.

Полемика вокруг романа «В плену страсти» и весь этот процесс напоминают яростную травлю современника Лемонье, французского писателя Эмиля Золя в связи с появлением его книги «Западня» (1877) или шумный скандал, разразившийся после выхода в свет его романа «Нана» (1880).

Лемонье иногда называют бельгийским Золя. Между этими писателями действительно много общего. Сближает их принадлежность к так называемому натуралистическому направлению в литературе, завоевывавшему начиная с 60-х годов XIX века все большую популярность на Западе. В философских и эстетических взглядах Лемонье, в общей устремленности его творчества многое напоминает Эмиля Золя, что объясняется прежде всего сходством той исторической обстановки, в условиях которой они оба творили, сходством «жизненного материала», который выдвигала перед ними буржуазная действительность второй половины XIX века, и близостью волновавших обоих писателей идейно-художественных проблем.

Лемонье преемственно связан не только с Золя, которого он иногда даже «опережал» в постановке некоторых вопросов, но и с Бальзаком, Флобером и Мопассаном, — каждый из них оказал на него заметное влияние. Вместе с тем творчество Лемонье уходит своими корнями в национальное искусство Бельгии: ему близки и Шарль де Костер (1827–1879) — автор романа «Тиль Уленшпигель» (1868), и живопись знаменитых художников старой Фландрии — Босха, Брейгеля, Рубенса.

К 60-м годам прошлого века, когда начали писать Золя и Лемонье, французская литература уже насчитывала несколько столетий блестящего расцвета; в Бельгии же национальная литература еще не сложилась. И когда, двумя десятилетиями позднее, наступил ее стремительный расцвет, молодые писатели, принадлежавшие к самым разным художественным направлениям, объявили Камиля Лемонье своим отцом и предтечей. Литератор и издатель Эдмон Пикар считал, что, «вероятно, только один Лемонье олицетворяет всю бельгийскую литературу в целом. Он был ее средоточием, стволом, позвоночным столбом, осью; почти все родилось от него и все отразилось на нем». К этому можно добавить, что творчество Лемонье, писателя яркой индивидуальности и красочной манеры письма, — оригинальное, весьма своеобразное явление не только бельгийской, но и всей западноевропейской литературы.

Камиль Лемонье (1844–1913) оставил обширное литературное наследие, к сожалению, еще малоизвестное советскому читателю. Это был писатель огромной творческой энергии, его сочинения составляют более семидесяти томов: романы, сборники рассказов и новелл, очерки, статьи об искусстве и литературе, монографии о художниках, путевые заметки, монументальный труд о Бельгии, воспоминания, сказки и занятные истории для детей.

Родился Лемонье в предместье Брюсселя — Икселе. Отец его был адвокатом и свою профессию хотел передать сыну, Поэтому Камиль вынужден был изучать в университете юриспруденцию, не вызывавшую в молодом студенте ни малейшего интереса. Оставив в девятнадцать лет университет, Лемонье поступил писцом в провинциальное управление Брюсселя. В эти годы началось его увлечение живописью: окруженный конторскими книгами, он писал свои первые «Салоны» — отчеты о брюссельских художественных выставках (1863, 1866 гг.).

Вскоре Лемонье бросил службу, а после смерти отца зажил по-своему: уехал в деревню и арендовал замок Бюрно, неподалеку от Намюра. Лес, река, охота, простор и тишина — все пленяло здесь молодого литератора. Однако безденежье заставило его вернуться в столицу.

Он вновь поселился в Икселе. Иногда ездил во Францию, где сблизился со многими писателями и художниками. Он странствовал по Бельгии, совершил путешествие в Германию.

Начав литературную работу с журнальных статей, с газетных отчетов о художественных выставках, Лемонье затем обращается к другим жанрам — пишет рассказы и очерки, книги о художниках («Г. Курбе и его творчество», 1878). Лишь много позднее он становится романистом, продолжая вместе с тем писать и рассказы (сборники: «Ни рыба ни мясо», 1883; «Сожители», 1886; «Люди земли», 1889; «Жрицы любви», 1892 и др.) и книги о живописцах и скульпторах («История бельгийского искусства с 1830 по 1887 год», 1887; этюды об Альфреде Стевенсе, Адольфе Менцеле, Фелисьене Ропсе и др., 1888; работы о Константине Менье, 1904; об Анри Брекелере, 1905; Эмиле Кло, 1908).

Его первая книжка «Наши фламандцы» вышла в 1869 году. В следующем году, после франко-прусской войны, он опубликовал книгу «Седан», тотчас же переведенную на многие языки (впоследствии она была переиздана под заглавием «Бойни», с предисловием известного французского писателя Леона Кладеля).

«Седан» имел такой же широкий мировой резонанс, как «Долой оружие» Берты Зутнер или «Разгром» Золя. Скорее всего именно страстная публицистика Лемонье вдохновила Золя на создание «Разгрома». Лемонье выступил здесь как ярый противник войны и милитаризма. Потрясенный «обдуманным ужасом войны», он писал: «Только одно ненавижу я в мире — войну. Эта ненависть нерасторжимо слилась со мною, стала частицей моей души».

В том же 1870 году появились «Осенние наброски» — книга, навеянная жизнью среди лесов и полей. Через два года — сборник «Фламандские и валлонские рассказы» (с подзаголовком «Сцены национальной жизни»), в котором Лемонье обратился к фольклору своей страны, к ее истории, ее нравам и обычаям. Этот интерес Лемонье к историческому прошлому народа пробудился не случайно.

Бельгия обрела независимость лишь после революции 1830 года, и вполне естественным было стремление бельгийских писателей последующих десятилетий к созданию своей, национальной культуры. Ведущим жанром бельгийской литературы становится исторический роман. В знаменитой «Легенде об Уленшпигеле» — первом ее выдающемся произведении — далекое прошлое народа как бы связывалось с современностью и вместе с тем устремляло мысль к будущему.

И позднее, в последние десятилетия XIX века, когда в бельгийской литературе ведущее место заняли темы современной жизни, писатели все же часто обращались к изображению жизни старой Фландрии, к героическому прошлому своей страны, которое можно было противопоставить буржуазно-мещанскому существованию заштатного «образцового государства континентального конституционализма, уютного, хорошо отгороженного маленького рая помещиков, капиталистов и попов», как характеризовал Бельгию К. Маркс в 1869 году.

«Фламандские и валлонские рассказы» были замечены знаменитым французским критиком Ипполитом Тэном, поставившим их автора в один ряд с Теккереем и Гоголем.

И все же истинную славу Лемонье принесли не рассказы, а появившийся в 1881 году роман «Самец».

Героем своего романа Лемонье избрал браконьера — человека, которому жизнь в постоянном конфликте с окружающим обществом кажется естественной и нормальной. Гюбер Орну, прозванный Ищи-Свищи, с детства был предоставлен самому себе и случаю. Он рос в лесу, как звереныш, и вырос сильным, выносливым, независимым. Гюбер презирает крестьян, их тяжкий труд, их обычаи и предрассудки. Ему кажется, что нет на свете ничего лучше его вольной жизни, что он вечно будет водить за нос объездчиков, сбывать в городе дичь и плясать на сельских праздниках.

Своего героя Лемонье показывает то в естественной для него обстановке — лес, зверье, охота, то на фоне красочно изображенной жизни богатой крестьянской семьи, к которой принадлежит героиня книги, Жермена.

Писатель тщательно прослеживает историю страсти Гюбера и Жермены. Конфликт романтического героя с обществом получает самый неожиданный поворот. Женщина уже принадлежит Гюберу, однако не только ее семья, но даже она сама не помышляет о возможности брака с ним, этим «лесным человеком». И как только инстинкт Жермены удовлетворен — у нее будет ребенок, хотя она еще и сама не знает об этом, — ее мысли занимает ужа не Гюбер, а богатый крестьянин из соседней деревни, пообтершийся в городе.

Не сразу Ищи-Свищи осознает свое бессилие перед враждебным ему обществом. Сначала ему перестает нравиться его лесная жизнь; воспоминания о голодном детстве, о родителях-дровосеках, живших в лачуге, похожей на берлогу, вызывают в нем чувство горечи.

Потом его уже тяготит одиночество, которым он прежде так дорожил. Оно кажется ему проклятьем, карой, ниспосланной на бедняков: их дети всегда одиноки, они приходят в мир незваными, гибнут без призора, в то время как богачи рождаются в теплых домах, где их холят и лелеют.

И вот Ищи-Свищи уже осаждают мысли о человеческом неравенстве. Он и прежде знал, что на свете есть богатые и бедные, но никогда серьезно об этом не задумывался и даже считал себя богатым: ведь у, него было семь курток! А теперь Ищи-Свищи кажется, что только глупость мешает бедноте взять вилы и отнять все у богатых. Но зачем, ради чего? «Ради того, чтобы самим стать господами, владеть богатством, сытно есть?» Чтобы превратиться в таких же тупых и ограниченных людей, как эти деревенские богачи, которых он прежде презирал?

Ищи-Свищи гибнет, затравленный объездчиками. В тот момент, когда Жермена, позабыв о своем возлюбленном, наслаждается утренним солнцем, он, словно раненый зверь, умирает в лесу.

Рисуя с нескрываемой симпатией фигуру «непосредственного», близкого к природе человека, Лемонье вынужден все же признать, что в современном мире человек не может существовать, вовсе отказавшись от цивилизации. Он показывает, как наряду с природными инстинктами в человеке пробуждаются инстинкты социальные, властно дающие о себе знать. Но сама эта цивилизация и общественные отношения, отстраниться от которых невозможно, представляют собой нечто весьма непривлекательное, даже отталкивающее, противное естественным человеческим влечениям. Так Лемонье оказывается в кругу сложных противоречий, из которых ему трудно найти выход.

Лемонье как будто проходит мимо того, что его Ищи-Свищи является «лесным человеком» только в известных пределах. По существу, ни герой, ни сам писатель не собираются начисто отрешиться от цивилизации. Они желали бы сохранить для себя ее блага, освободившись при этом от ее уродств. Ни автор, ни тем более его герои не понимают, однако, что добиться этого можно лишь путем коренного преобразования общественных отношений.

Разумеется, значение романа не в одном только изображении «непосредственного человека» и судьбы его страсти. В книге с большой силой обрисована бельгийская деревня, характерный для нее бытовой уклад, передай контраст между величием и покоем окружающих деревню просторов и мелкими, ничтожными обывательскими интересами крестьян, их жестокостью, скупостью, обжорством. Так «Самец», задуманный как роман из жизни «не задетого культурой дикаря», оказался романом социально-психологическим.

«Самец» принес своему автору широкое признание в кругах молодых литераторов, с которыми Лемонье в эту пору тесно сблизился. Вокруг журнала «Молодая Бельгия» сгруппировались начинавшие тогда поэты и прозаики. Это были очень разные по своим устремлениям люди, и объединяла их отнюдь не литературная школа, а забота о судьбах национальной литературы. Они стремились расширить круг читателей, пропагандируя своих предшественников — Шарля де Костера, Октава Пирмэ, Ван-Хасселя. По имени журнала литературная группа, а затем и все движение получили название «Молодая Бельгия». Среди ее участников были М. Метерлинк, Э. Верхарн, Ж. Роденбах, завоевавшие впоследствии всемирную известность.

Хотя «Самцу» не только в Бельгии, но и за ее пределами сопутствовал шумный успех, но в литературной премии, которая присуждалась писателям раз в пять лет, книге все же отказали.

Глубоко возмущенные тем, что роман не получил премии, которой он, безусловно, заслуживал, друзья Лемонье выпустили 28 апреля 1883 года номер «Молодой Бельгии», целиком посвященный ему, а немного позднее устроили в его честь банкет, известный в истории бельгийской литературы под названием банкета «Самца». На этом банкете и произнес Эдмон Пикар ту самую речь, в которой он назвал Лемонье «средоточием, стволом, позвоночным столбом, осью» бельгийской литературы.

Почти каждый год выходили в свет новые рассказы и романы Лемонье. В их числе романы «Мертвец» (1882) — история о том, как жадность приводит крестьянина к полной потере человеческого облика, к преступлению, «Истеричка» (1855), «Одержимый» (1891), рассказ «Убийца женщин».

Как видим, Лемонье интересует страсть, приобретающая патологический характер. В соответствии с эстетикой натурализма он подчас превращал свои романы чуть ли не в «истории болезни» героев. Пытаясь объяснить истоки заболеваний человеческой психики, Лемонье, подобно французским писателям натуралистической школы, искал их прежде всего в наследственности, в темпераменте человека, в среде.

Но Лемонье часто выходит за рамки характерных для натуралистов объяснений психологической жизни и человеческого поведения. Особенно сильно это сказалось в романе «Кровопийца» (в русском переводе издавался под названием «Завод», 1929), Очевидно, именно этот роман, во многом напоминающий «Жерминаль», дал больше всего оснований называть Лемонье бельгийским Золя и даже говорить о подражании. Однако роман Лемонье, увидевший свет через год после опубликования «Жерминаля», написан был годом ранее, в 1886 году.

Год этот вошел в историю Бельгии как «грозный год». Экономический кризис, охвативший тогда Европу, в Бельгии был особенно силен именно в 1884–1886 годах. В стране свирепствовала безработица, более всего среди углекопов. В 1885 году начались забастовки, создавались рабочие союзы, а в марте следующего года вспыхнуло восстание в Льеже, распространившееся затем на районы Боринажа и Шарлеруа. Повсюду прекратились работы, на некоторых заводах рабочие ломали машины, войска стреляли в забастовщиков. Было введено осадное положение. Постепенно волнения улеглись, работы возобновились. Непосредственного результата события этого года не дали, но имели огромные последствия — правящие круги Бельгии вынуждены были заняться рабочим законодательством. В романе «Кровопийца» и нашли свое художественное отражение события, предшествовавшие «грозному году».

Сюжет романа — история несчастного брака литейщика Гюрио — разворачивается на фоне завода, этого огнедышащего чудовища, олицетворения всех ужасов капиталистического прогресса. Завод у Лемонье — некое страшное и как бы даже живое существо, символизирующее все чуждое и враждебное человеку, он — кровопийца.

Буржуазная цивилизация, по мысли Лемонье, не приносит человечеству подлинных ценностей, она развращает рабочего и крестьянина, прививая им влечение к самым уродливым «достижениям» прогресса: благосостояние воплощается для них в кровати с блестящими шишечками, искусство — в дешевом кафешантане, культура — в манерах коммивояжера, пленяющего героиню модным галстуком и перстнями.

Еще в «Самце» Лемонье выразил свое отношение к буржуазному прогрессу, нарисовав Жермену — натуру здоровую, цельную и прекрасную в своем слиянии с окружающей ее жизнью плодородных полей. Она живет по-настоящему лишь до той минуты, пока в ней не заговорил голос тщеславия, разбуженного встречей с «цивилизованным» молодым человеком. В один миг превращается она в мещанку, собственницу, стремящуюся приобщиться к городской «цивилизации». И тогда все вокруг нее становится страшным, пугающим, отталкивающим.

В отличие от Жермены, Кларинетте, героине романа «Кровопийца», с самого начала свойственны отвращение к труду и жажда грубых наслаждений. Ее мечта — стать трактирщицей. Для Лемонье Кларинетта — патологический тип, результат нездоровом наследственности и среды, в конечном счете — продукт цивилизации.

По если этих героинь, да и многих других персонажей Лемонье эрзац-цивилизация губит, то писатель вместе с тем показывает, что именно прогресс делает литейщика Гюрио носителем подлинно человеческих черт. Гюрио вовсе не романтический герой, живущий вне общества вроде браконьера Ищи-Свищи. Правда, он тяготеет к земле, к природе, и некоторое успокоение наступает в его душе лишь тогда, когда, покинутый спившейся Кларинеттой, он остается вдвоем с маленькой дочкой и мечтает о клочке земли, на котором можно было бы выращивать овощи, разводить кур и. кроликов. Но хотя он и претерпел многое от окружающих его людей, он многому от них и научился: Гюрио тянется к знаниям, он хочет понять и осмыслить окружающий его мир. Он любит свой тяжелый труд и привязан к заводу.

Большое влияние на Гюрио оказывает инженер Жамиуль — рупор идей самого автора. Образ этого инженера, человека честного, энергичного, образованного, собственными силами пробившего себе дорогу, вступает в явное противоречие с мыслью Лемонье о том, что буржуазный прогресс несет с собой только зло. Жамиуль — поборник всяческих реформ, автор утопического плана реорганизации акционерного общества, осуществление которого должно привести к изменению «отношений между капиталом и трудом». Инженер п Гюрио оба верят, будто можно все изменить к лучшему, не отказываясь от цивилизации, а лишь «усовершенствуя» ее.

Так писатель, подойдя в романе «Кровопийца» ближе, чем в других своих книгах, к пониманию противоречивости буржуазного прогресса, подлинного выхода из этих противоречий все же так и не увидел, оставшись во власти реформистских утопий.

В рабочем классе писатель не ощутил его творческих сил, его способности к коренному преобразованию общественного строя. Большинство персонажей романа — это рабочие, измученные каторжным трудом у огнедышащих горнов, на ледяном ветру, под палящим солнцем, невежественные, грубые, отданные во власть хозяев завода, в лапы лавочников и ростовщиков. Они работают, пьянствуют, плодятся и умирают, оторванные от земли, от полей и лесов, среди угля, шлака, огненных брызг, зловония и дыма. Ничто не связывает и не может связать их друг с другом, каждый существует сам по себе, со своими долгами, детьми и болезнями.

История Бельгии той поры была ознаменована успехами организованного рабочего движения, которые В. И. Ленин назвал выдающимися. Лемонье их не заметил, ибо он не верил в плоды организованной борьбы трудящихся, считая, что буржуазия, даже вынужденная пойти на уступки, все равно так или иначе отыграется на рабочих. В романе «Кровопийца» эту мысль иллюстрирует эпизод, следующий за катастрофой на заводе: компания выдает пособия семьям погибших и изувеченным, однако тут же понижает расценки. Но Лемонье относится с опаской и к возможным последствиям реального улучшения материального положения рабочих: не превратятся ли они тогда в мелких буржуа, ничем не отличающихся от уже существующих лавочников, трактирщиков и коммивояжеров? Снова звучит боязнь повторения того же круговорота, о котором уже речь шла в «Самце», — боязнь, что бедняки стремятся отнять богатства лишь для того, чтобы самим стать господами, бездельничать, сытно есть и мягко спать.

Поэтому писатель пытается искать пути к спасению общества в просвещении. Известно, что бельгийская аристократия и буржуазия отчаянно сопротивлялись приобщению народа к культуре, даже к ее азам. Большинство учебных заведений Бельгии находилось в ведении католической церкви, государственных школ в стране было очень немного. Вопрос об образовании неоднократно ставился в правительстве наряду с такими политическими вопросами, как избирательная система, отношения между государством и церковью. Вокруг них велись горячие споры в печати, в особенности во время предвыборной парламентской борьбы.

Распространение начального образования было связано с регламентацией детского труда, против которой выступала католическая партия, боявшаяся увеличения числа государственных школ, а следовательно, и ослабления своего влияния.

Нашумевший роман Лемонье «В плену страсти» (1897), о котором шла речь в начале статьи, и посвящен кругу этих актуальных для Бельгии проблем. С большой силой показаны здесь страшные последствия католического воспитания, калечащего молодежь морально и физически: извращение человеческой природы, ее здоровых, естественных влечений. Проблемы воспитания, которой он придавал огромное значение, Лемонье касается и в других своих романах.

Иногда писатель склонен считать, что едва ли не все семейные трагедии происходят из-за ужасных предрассудков, внушенных детям в католических школах. Лишь сумев освободиться от них, человек может быть счастлив. Но только ли от них надо освободиться? Лемонье понимает, что одного этого для счастья мало. Нет, недостаточно еще порвать с церковью, с католицизмом: надо вообще освободиться от пут буржуазной цивилизации. Поэтому Лемонье снова и снова ищет спасения в романтических утопиях. В более поздних своих произведениях, например в романе «Алам и Ева» (1899), Лемонье изображает безоблачное счастье двух любящих существ среди девственного леса и первозданной красоты мира.

Так в творчестве Лемонье борются реалистические и утопические тенденции. Эта борьба сказывается и в романе «Конец буржуа», развивающем некоторые идейные и сюжетные мотивы, намеченные уже в романе «Кровопийца».

Один из хозяев завода, изображенного в «Кровопийце», Мареско, в недавнем прошлом был углекопом. Он разбогател, разрабатывая забой, который ему уступили взамен трехмесячного жалованья. Бывшего углекопа радует возможность доставлять неприятности другим членам правления, аристократам. На деньги Мареско учился инженер Жамиуль, друг рабочего Гюрио. Но вместе с тем этот же Мареско, бравирующий своим прошлым, ни за что не дает согласия на создание при заводе государственной школы. С трудом удается Жамиулю уговорить его не противиться учреждению там католической церковной школы. Мареско убежден, что если рабочий умеет считать, то с него вполне достаточно.

В Мареско уже зреет страх перед тем классом, из недр которого сам он вышел. Мареско предчувствует, что благодаря образованию могут проявиться силы, заложенные в рабочем классе, те силы, которые он не сумеет ни обуздать, ни купить за все свои миллионы. Пусть он сам себе не признается еще в своих страхах, но он уже явственно ощущает их.

Писатель не развертывает в романе «Кровопийца» дальнейшую Историю семьи Мареско. Он лишь бегло намечает несколько ближайших ее вех. Именно этой теме — истории возвеличения и падения одной буржуазной семьи, теме для «Кровопийцы» второстепенной, Лемонье посвящает свой большой роман «Конец буржуа».

Буржуазная критика отзывается об этом романе чаще всего как о произведении малоудачном и, уж во всяком случае, лежащем вне главного русла творчества писателя. Между тем роман этот является одним из центральных произведений Лемонье, в котором основные темы его творчества находят свое наиболее острое социальное осмысление.

Роман увидел свет в 1892 году. Появление книги под таким многозначительным названием в эту пору не было случайностью. Успехи бельгийского рабочего движения в борьбе за социальные и политические права трудящихся привели к тому, что в 1889 году в Бельгии был введен закон об охране детского труда, против которого долгие годы вела борьбу католическая партия. В 1893 году всеобщая стачка привела к изменению избирательной системы, благодаря чему число избирателей возросло в десять раз. Естественно, что не только старая, давно уже вырождавшаяся феодальная аристократия, но и новая аристократия, буржуазная, с каждым годом острее ощущала, как строй, казавшийся ранее незыблемым, все более расшатывается, обнаруживая свою непрочность.

Предчувствие надвигающихся катастроф проникало в сознание не одной только бельгийской буржуазии. Тогда-то и появилось выражение «конец века», смысл которого был так впоследствии (в 1950 г., в статье «Мое время») раскрыт Томасом Манном: «Вне зависимости от того, какое содержание вкладывали в модное тогда по всей Европе выражение «конец века» — «Fin de siècle», — писал Томас Манн, — считалось ли, что «конец века» — это неокатолицизм или демонизм, интеллектуальное преступление или упадочная сверх-утончеиность нервного опьянения, — ясно было, во всяком случае, одно: это была формула близкого конца, сверхмодная и несколько претенциозная формула, выражавшая чувство гибели определенной эпохи, а именно — буржуазной эпохи».

Роман Лемонье «Конец буржуа» и представляет собой одну из первых попыток выразить «чувство гибели определенной эпохи» и раскрыть те причины, те закономерности, которыми определяется наступление «конца» буржуазного образа жизни.

Эта тема, к разработке которой Лемонье приступил одним из самых первых в истории мировой литературы, нашла свое развитие в ряде выдающихся художественных произведений начала XX века: приблизительно через десять лет после «Конца буржуа» появился роман Т. Манна «Будденброки»; в 1906 году Д. Голсуорси опубликовал первый роман своей «Саги о Форсайтах»; в 1925 году М. Горький в «Деле Артамоновых» рассказал о судьбе русской буржуазной семьи, распадающейся под ударами истории и тяжестью вырождения.

В романах Лемонье, Т. Манна, Голсуорси, Горького и в некоторых других, примыкающих к ним по своей главной теме, дано яркое изображение того, как процесс победоносного, казалось бы, развития капитализма превращается в процесс упадка и разложения. Загнивание с особой наглядностью выявляется тогда, когда начинается новый — империалистический — этап развития капитализма.

Интересной особенностью этих очень отличающихся друг от друга книг является то, что «гибель буржуазной эпохи» раскрывается в каждой из них как гибель одной буржуазной семьи, как история смены нескольких ее поколений. Такое совпадение в сюжете не является, разумеется, случайным.

Как известно, Энгельс характеризовал современный ему тип семьи как «ячейку» буржуазного общества, в которой отражаются главные его черты, особенности и закономерности. Защита, охрана и приумножение собственности становится в буржуазном обществе основой семейных отношений. Совершенно естественно, что «сюжет», построенный на изображении истории буржуазной семьи в течение десятилетий, ее жизненных устоев, ее складывающихся и ломающихся традиций, открывал путь к широким художественным обобщениям, давал художникам возможность сопоставлять и противопоставлять разные этапы истории, разные человеческие поколения и через эволюцию п судьбы этих поколений осмыслять судьбы класса.

Близкие по теме книги Лемонье, Томаса Манна, Голсуорси, Горького, однако, резко отличаются одна от другой не только своим конкретным жизненным материалом, но и своей идейной направленностью, своим подходом к осмыслению исторических судеб буржуазии, своим истолкованием причин обреченности буржуазного строя жизни.

В романе «Будденброки», широко известном нашему читателю, Томас Манн изобразил распад старонемецкой благопристойной, «честной» бюргерской семьи. Последние ее представители оказываются не способными вести свое торговое дело в условиях, когда на смену старым, «честным» способам наживы приходят новые, когда состояния уже не «наживаются», а добываются путем биржевых сделок и темных спекуляций. Падению Будденброков сопутствует физическое вырождение представителей этой семьи. Одновременно в среде Будденброков растет отвращение к буржуазному предпринимательству и тяга к иным сферам человеческой деятельности.

Роман Лемонье уступает «Будденброкам» по глубине художественного раскрытия и обобщения важнейших процессов общественной жизни второй половины прошлого века. Но, в известной мере предвосхищая и «Будденброков» и другие книги этого ряда как своей общей темой, так и способом ее образного и сюжетного раскрытия, книга Лемонье представляет собой произведение весьма своеобразное. Ведь своеобразна была сама история бельгийской буржуазии, художественное истолкование которой писатель стремится дать в своем романе. Самобытен был и сам писатель — в своем мировоззрении, в своих взглядах на действительность, на искусство и его задачи.

Сюжет романа «Конец буржуа» охватывает чуть ли не целое столетне и восходит к тому периоду истории Бельгии, когда в конце XVIII — начале XIX века в стране во все возрастающих масштабах стала развертываться добыча угля. С шахтой и многолетним трудом в ее недрах и связано превращение семьи Рассанфоссов из «подземных крыс» (Рассанфосс — буквально означает «крысы в яме») в одну из самых богатых семей Бельгии.

Но вот наступает тот момент в истории этой семьи, когда ее представители перестают спускаться в шахту и добывать уголь своими руками. В судьбе семьи Рассанфоссов — это, по мысли Лемонье, момент переломный. Разложение, постигающее семью, писатель в ряде случаев склонен объяснить именно тем, что внуки основателя «династии», в отличие от отца, а тем более — деда, уже не занимались производительным трудом в шахте.

Труд этот обрисован Лемонье как изнуряющая и всепоглощающая страсть, которая превращает человека в подземную крысу, но зато и награждает в конце концов либо его самого, либо его потомка ощущением соприкосновения с чем-то чудесным и божественным. В день, когда Рассанфоссы наконец обнаруживают в шахте уголь, они выбегают оттуда, потрясенные встречей с «самим богом». Но в концепции романа едва ли не большее значение для судеб семьи Рассанфоссов имеет другое обстоятельство: все возрастающая жажда наживы толкает «честных» собственников и промышленников к биржевым спекуляциям, к темным аферам, к беззастенчивому хищничеству.

Главные действующие лица в романе и «расставлены» писателем в соответствии с этим пониманием двух периодов в истории буржуазии: первый, патриархальный, «честный» представляет в романе восьмидесятилетняя старуха Барбара Рассанфосс, а второй — ее сыновья: финансист Жан-Элуа и адвокат Жан-Оноре.

«Конец буржуа» для Лемонье — это прежде всего конец патриархального периода в истории этого класса. И читатель без труда улавливает на страницах романа идеализацию как всего этого периода, так и образа Барбары Рассанфосс, являющейся его своеобразным символическим воплощением. Зато писатель не жалеет темных красок, изображая новый период и показывая, как в эпоху империализма буржуазия становится классом упадочным, духовно мертвым, во всех смыслах реакционным. Здесь внимание Лемонье сосредоточено более всего на образе Жана-Элуа, старшего сына Барбары. В романе он появляется уже шестидесятилетним человеком, но еще очень деятельным, энергичным, честолюбивым. Жан-Элуа, казалось бы, весь день работает — банк, акции, крупные финансовые операции, ему даже некогда побродить по своему роскошному парку в Ампуаньи; ведь он возвращается домой только к вечеру, словно мелкий служащий.

Но для Лемонье все занятия Жана-Элуа — это отнюдь не труд, это лишь деятельность, направленная на обогащение своей семьи; Жан-Элуа наращивает деньги на деньги, то есть делает нечто весьма бессмысленное, а ведь на это занятие уходят здоровье, силы, время — уходит вся его жизнь. И ради чего? Только ради того, чтобы купить еще одно дворянское поместье, чтобы прибавить к своему счету в банке еще несколько миллионов, чтобы укрепиться в обществе?

Жан-Элуа наделен способностью к анализу, он задумывается над судьбами своего рода, однако страсть к наживе все сильнее увлекает его в грязь преступных финансовых афер.

Его младший брат, Жан-Оноре, человек образованный, но скованный догмами и предрассудками. Как юрист, он не в силах поверить, что мир может измениться, он верит лишь в незыблемость римского права.

Казалось бы, братья работают не покладая рук. Но это лишь мнимая деятельность, мнимая активность: она направлена на обогащение одной семьи, в ущерб тысячам других. Такая деятельность не может предотвратить деградацию рода.

На смену патриархам, могучим основателям династии — могучим физически и нравственно, — на смену хранительнице старых, патриархальных традиций Барбаре Рассанфосс приходят ее сыновья — стяжатели и фарисеи, а потом ее внуки, которым чужда всякая деятельность вообще: Антонен, ненасытная утроба, человек-чрево, символ жадности семьи, заживо гниющая глыба мяса; Арнольд — грубая, первобытно-дикая натура; часто в нем пробуждается зверь — ему хочется бить, жечь, насиловать; горбун Ренье, с едкой иронией высмеивающий весь мир, жаждет приблизить конец человечества, научив людей еще больше ненавидеть друг друга; бездарный карьерист Эдокс; легкомысленная, взбалмошная Сириль, все мысли которой вертятся вокруг ресторанов, любовных похождений, театральных подмостков; душевнобольная девочка Симона, в галлюцинациях которой — черные гробы и свечи; Ирен — физически и умственно недоразвитое существо, умирающее в мучениях от костного туберкулеза; Сибилла — тупая, ограниченная, вечно сонная…

Если среди потомства Рассанфоссов есть и здоровые всходы, то они сохраняют свою силу только потому, что так или иначе рвут с образом жизни своих отцов: дочь Жана-Элуа Гислена сближается с простым парнем, лакеем, и становится идеальной матерью, а ее малыш оказывается единственным жизнеспособным отпрыском семьи; Лоранс, дочь Жана-Оноре, идеализированная автором так же, как и Барбара Рассанфосс, посвящает себя филантропической деятельности.

Лемонье видит, как распаду семьи и семейных отношений соответствует и распад всего буржуазного уклада жизни. Хищничество н беззастенчивое стяжательство, в которое все более вовлекается Жан-Элуа, — лишь проявление всеобщего хищничества и разложения, характеризующего весь государственный строй Бельгии второй половины XIX века. «Продажность воцарилась… Он (речь идет о главе правительства. — Н. С.) заставлял суды служить своим интересам и знал, что это дает ему возможность распоряжаться совестью своего народа. Он сделал из судей преторианскую стражу для своего режима: они руководствовались во всем его волей и повиновались каждому его жесту. И вот рана, нанесенная им правосудию, загноилась, и гной этот стал быстро распространяться по всей стране, нанося ей почти непоправимый ущерб». «Распространение гноя по всей стране» изображено в романе густыми мазками, красками яркими, иногда даже несколько грубоватыми.

При этом писатель меньше всего хочет ограничиться ролью пассивного созерцателя тех или иных картин жизни. Он стремится не только показать вырождение семьи Рассанфоссов, физическое и нравственное, но и как-то истолковать этот процесс, понять его внутренний смысл. Писателя интересуют не только следствия, но и причины, не только события, но и их истоки. В свое время буржуазная литературная критика нередко превозносила Лемонье сверх меры за то, что он будто бы «стихийный» художник, которому чужда какая бы то ни было философия. Роман «Конец буржуа» убеждает в несправедливости такой точки зрения.

Здесь перед нами художник, чьи картины — изображают ли они общественную или частную, семейную жизнь, изображают ли они развитие страстей, чувств, характеров — проникнуты определенной философией, временами даже чрезмерно, нарочито выраженной, проступающей не только сквозь образную структуру произведения, но и в многочисленных авторских отступлениях и в речах некоторых действующих лиц, выражающих точку зрения писателя.

При этом обнаруживается, что Лемонье вовсе не склонен ограничиваться одним-единственным ответом на вопрос о корне зла, о причинах, обусловливающих распад и вырождение семьи Рассанфоссов. Ответов этих у писателя несколько, и нередко они противоречат друг другу.

Один из ответов, которые предлагает Лемонье на поставленные в романе вопросы, наиболее соответствует модным в ту пору идеям натурализма, Распад семьи Рассанфоссов трактуется как естественное завершение жизненного цикла, проявляющегося в судьбе каждого человеческого рода. «Род — это такой же организм, как и индивид, который олицетворяет его в себе». Подобно каждому индивиду, семьи и племена тоже переживают четыре периода развития: «Рождение, рост, зрелость, исчезновение — вот четыре ступени, четыре поры жизни».

Вот и оказывается, что род, развиваясь в яростной борьбе за существование, достигает расцвета, но растрачивает при этом неимоверно много жизненной энергии. Энергия иссякает, и это в конце концов неизбежно приводит к распаду и вырождению. Как видим, в самой трактовке наследственности Лемонье несколько расходится здесь с другими писателями-натуралистами. Вырождение он рассматривает не как результат дурной, болезненной наследственности, а как результат истощения жизненных сил, чрезмерной их затраты предками.

Но, предлагая свои объяснения причин вырождения, Лемонье все же прежде всего увлечен воспроизведением самого процесса физической деградации, постигающей семью Рассанфоссов. Писатель с большой тщательностью, временами явно чрезмерной, со своеобразной натуралистической документальностью изображает патологические процессы, происходящие в организме полубезумной Симоны, умирающей в мучениях Ирэн, параличного Антонена, объясняя все это роковой наследственностью.

К счастью, и самого Лемонье подобное «естественнонаучное» истолкование сложных процессов общественной, социальной жизни не могло удовлетворить. И хотя он на протяжении романа неоднократно возвращается к мысли о «тайнах, скрытых в глубинах рода», его одновременно продолжали волновать и другие «тайны», скрытые в глубинах социального развития общества.

Писатель ищет и находит иные объяснения деградации буржуазии как класса. Жан-Оноре, припоминая свое суровое детство, сопоставляет его с детскими годами Эдокса, Лоранс и Ирэн. Он склонен объяснить причину упадка рода системой воспитания и образом жизни своих детей; их оберегали от труда, потворствовали их прихотям, они получали без всякой борьбы все, что хотели. В той мере, в какой верно это объяснение, верен и спасительный рецепт, предлагаемый одним из персонажей романа — адвокатом Рети: «Каждому поколению следовало бы вменить в обязанность браться за труд своих предшественников, уничтожая социальную несправедливость, наследственное право, которое, делает наших потомков слабыми и трусливыми… Роду, семье… надо проделать весь путь, с самых низов, чтобы дойти потом до верху, сызнова взяться за прежним долголетний труд… Л то ведь жизнь в наши дни стала чересчур легкой…»

Но хотя к этой мысли Рети писатель возвращается неоднократно, она его тоже удовлетворяет не вполне. Любопытно, что, задумываясь о путях уничтожения социальной несправедливости, стремясь найти пути к ее уничтожению, Рети считает главными ее жертвами не столько эксплуатируемых, сколько эксплуататоров, не столько бедных, сколько богатых. Он, Рети, прежде всего озабочен судьбой буржуазного рода.

Устами Рети автор романа, несомненно, ставит проблемы, волнующие его самого. Но полностью отождествлять взгляды Лемонье с точкой зрения его героя все же не следует хотя бы потому, что в романе все время всплывает проблема, которая очень волнует Лемонье, но к которой Рети весьма равнодушен. Это — проблема моральной ответственности человека за свои действия и поступки. Если судьба человека определяется направлением развития рода, если он — только звено в цепочке рода, если все в человеке полностью обусловлено происхождением и наследственностью, то тем самым каждый индивид как бы освобождается от моральной ответственности за свои действия и поступки. Раз человек не более чем представитель рода, то за все отвечает безличный род, а не определенный человек, творящий добро или зло.

На эту точку зрения Лемонье стать не может. Один из главных мотивов романа «Конец буржуа» — мотив моральной деградации Рассанфоссов, сопутствующей, а нередко и опережающей деградацию физическую. Писатель особенно акцентирует те моменты, когда его герои — братья Жан-Элуа и Жан-Оноре — идут на все более постыдные сделки с совестью, когда с особенной силой проявляется моральная нечистоплотность и, наконец, полное моральное падение и растление их детей. Но Лемонье очень трудно свести воедино свои противоречивые идеи и решить вопрос: обладает ли буржуазный человек хотя бы некоторой свободой воли или над ним безраздельно господствуют силы наследственности? «Я стою за прямую ответственность человека, но считаю, что и самое происхождение уже многое объясняет», — так пытается согласовать свои идеи адвокат Рети. Ему это явно не удается, но удается ли это и самому Лемонье?

Читатель романа «Конец буржуа» видит, что Лемонье, находясь в плену весьма наивных естественнонаучных, вульгарно-материалистических объяснений процессов общественной жизни, временами как бы снимает вину со своих героев и находит «научные» объяснения самым отвратительным, смрадным, патологическим их действиям и поступкам. Вместе с тем писатель упорно возвращается к вопросам о личной вине, о возмездии, о моральной ответственности своих героев за совершаемые ими действия, связывая с решением этих вопросов судьбы человеческого общества.

Людям вроде Жана-Элуа и еще более нравственно растленным, беззастенчивым и циничным дельцам, таким, как его компаньоны Пьебефы и Акары, Лемонье противопоставляет Барбару Рассанфосс и ее внучку Лоранс, которым в своеобразной форме присуще это чувство моральной ответственности. Если Жан-Элуа участвует в темной афере, из-за которой тысячи бедняков лишатся крова, то его мать на склоне своих дней занята прямо противоположным делом: она строит дома для своих престарелых рабочих и приюты для их детей.

Барбара ведет скромный, аскетический образ жизни, в этом ей пытается следовать и Лоранс. Ими движет чувство моральной вины перед народом, перед теми бедняками, из среды которых вышли сами Рассанфоссы. Но моральная ответственность, как ее понимает Барбара Рассанфосс (так же понимает ее и сам Лемонье), в лучшем случае ведет к буржуазной филантропии и половинчатым реформам, с помощью которых, разумеется, невозможно добиться коренных изменений в условиях жизни миллионов.

Нам ясны истоки противоречий, в кругу которых находится Лемонье и выхода из которых он найти не в состоянии. Наивно прежде всего представление о первоначальных этапах развития буржуазной семьи как об этапах «честной» трудовой деятельности. Мы знаем, что буржуазия в пору своего восхождения, способствуя развитию производительных сил общества, действительно проявляла незаурядную энергию и инициативу. Но ведь вся ее деятельность всегда была «замешена» на эксплуатации, на преступлениях против нравственности, против конкурентов из ее же класса, и прежде всего против ее антагониста — пролетариата.

Ограниченность Лемонье выражается, однако, не только в том, что первые этапы развития буржуазии он представляет себе более «праведными», нежели они были в действительности. Резкое отделение первого этапа в истории буржуазной семьи, когда золото будто бы добывалось «честным» путем, от другого, когда честность уступила место аферам, ведет писателя к тому, что в своих поисках путей спасения человеческого рода он смотрит не вперед, не в будущее, а назад, в прошлое, когда жизнь протекала в более патриархальных и потому якобы и в более чистых, нравственных, честных формах.

Идейная ограниченность Лемонье, ограниченность его художественного кругозора особенно сказываются в его отношении к рабочему классу. Несколько раз в романе появляются эпизодические образы шахтеров. А на последних его страницах, где изображение распада семьи Рассанфоссов переходит в рассказ о продажности правительства, насквозь разъеденного коррупцией, заходит речь и о положении пролетариата по всей стране: «Повсюду вспыхивали стачки; рабочие целыми армиями покидали шахты, фабрики и заводы, уходили в леса, требовали хлеба и прав». Общее впечатление о рабочем классе, которое создает Лемонье (а оно создается и эпизодическими сценами, где непосредственно изображены шахтеры, и косвенно — через диалоги главных действующих лиц), — это впечатление о «голодных», стремящихся занять место «сытых», дабы повторить снова все тот же естественный жизненный цикл: через рост и расцвет прийти к угасанию, разложению и омертвению.

Историческая миссия пролетариата осталась для Лемонье неосознанной, и ему, озабоченному судьбами человечества, оставалось лишь призывать к реформам, к филантропин, которая якобы может привести к сближению буржуазии с «народом». Мы видим, как старуха Рассанфосс и ее внучка Лоранс находят свое призвание в филантропической деятельности. Но образы других героев книги — Жана-Элуа, его сыновей Арнольда и Ренье, его племянника, депутата парламента Эдокса, компаньонов Жана-Элуа — старого хищника Акара или наживающего миллионы на искусственно вызванных эпидемиях Пьебефа — образы людей, проникнутых звериной ненавистью к народу, утверждают прямо противоположную идею: никаких реальных путей к сотрудничеству буржуазии и «плебса» не существует, а вера в филантропию и в реформы «сверху» насквозь иллюзорна.

Противоречива и поэтика романа «Конец буржуа». Стремясь к широким художественным обобщениям, к монументальным картинам, Лемонье избегает мелочной описательности, поверхностного и досконального бытовизма, которым прельщались иные из писателей-натуралистов. Правда, изображая физические страдания Ирен или Симоны, Лемонье делает это в соответствии с натуралистическими приемами изучения и скрупулезного воспроизведения патологических состояний. В этой же манере даны и некоторые другие описания, но преобладающее значение имеет в романе иной художественный прием — своего рода символические обобщения, чаще всего контрастирующие друг с другом, что придает им особую значительность. Порой эта символика приобретает даже несколько мистический оттенок. Так, через весь роман проходит образ шахты — черной ямы, из которой ценой огромных, нечеловеческих усилий выбрались на свет божий Рассанфоссы, эти подземные крысы. Через эту яму Рассанфосс и добрались до чрева земли, оттуда черпают они свои богатства, но взамен ненасытное чрево требует все новых и новых человеческих жертв.

Сама шахта и добыча угля Лемонье не интересуют, этого в романе и нет вовсе, чем «Конец буржуа» очень отличается от так называемых производственных романов Золя. В «Чреве Парижа», в «Дамском счастье», в «Жерминале» рынок, гигантский универсальный магазин, шахта тоже становятся обобщающими символами буржуазной эпохи. Но и рынок, и универсальный магазин, и шахта показаны у Золя во всей их материальной и живописной конкретности и даже в своеобразной красоте.

В противоположность Золя, верившему в прогресс буржуазного общества, Лемонье относится заведомо отрицательно ко всем достижениям науки и техники своей эпохи. Поэтому ничего привлекательного ни в самих производственных процессах, ни в формах жизни и быта, связанных с этими процессами, он не видит. Если в «Чреве Парижа» перед нами огромный многоцветный реальный рынок, перерастающий, однако, в символ, то у Лемонье шахта — с самого начала лишь символ, порой вызывающий в Рассанфоссах мистический ужас.

И в жизни Рассанфоссов Лемонье интересует не будничная повседневность, лишенная всякой поэзии. Он выбирает для своих картин катастрофические ситуации, наиболее драматические моменты неумолимо движущейся навстречу «концу» жизни буржуа. И особый драматизм Лемонье находит в сопряжении, в переплетении событий, отличающихся прямо противоположным внутренним смыслом.

Эта приверженность писателя к сопоставлениям и противопоставлениям, несущим в себе обобщенно-символический смысл, дает себя знать в каждой главе романа. День злосчастной свадьбы дочери Жана-Элуа Гислены ознаменован двумя страшными событиями: в лесу Рассанфоссов сторожа убивают крестьянина-браконьера, сын Жана-Элуа Арнольд, мчась на лошади, сбивает старуху, которая вскоре умирает. У Гислены рождается ребенок, прижитый от лакея. И вот история Гислены и ее здорового ребенка, в котором течет плебейская кровь, дается по контрасту с судьбой другой внучки Барбары Рассанфосс — Сибиллы. Та вышла замуж за почтенного буржуа, семья которого разбогатела на эпидемиях, сточных ямах и гробах. У Сибиллы один за другим рождаются недоноски, а когда наконец появляется на свет живой младенец, то этот наизаконнейший наследник миллионов так слаб, что очень скоро погибает; весь свой недолгий век он гниет заживо, словно задавленный нечистотами, из которых выросли богатства его семьи.

Образ одного из главных действующих лиц книги, Жана-Элуа, контрастирует с образами его предков. Этот контраст особенно подчеркнут тем обстоятельством, что Жан-Элуа, крупный финансист, занимается еще и бесплодным кладоискательством в пещерах своего купленного у разорившихся дворян поместья. Предки Жана-Элуа добывали уголь в шахте, а он, их выродившийся потомок, с каким-то маниакальным упорством тратит огромные деньги на поиски несуществующих сокровищ.

Пристрастие к антитезам, к сопоставлениям по контрасту сказывается и в обрисовке и в расстановке других действующих лиц романа. Так, озлобленному горбуну Ренье с его изощренным умом в романе чаще всего сопутствует слабоумный Антонен с его ненасытной утробой, своего рода человек-чрево.

Противоречия между пресыщением и голодом, между неслыханным богатством и крайней нищетой, характеризующие буржуазный строй, Лемонье показывает в нескольких монументально-символических сценах с нищим, которого встречает на большой дороге и увозит с собою компания богатых бездельников. Ренье, возглавляющий эту компанию, ведет нищего в роскошный ресторан, а потом в публичный дом. Ведь, по мысли Ренье, миром правят две силы: голод и плотская любовь. В ресторане злой горбун Ренье разыгрывает пародию на библейскую сцену: заставляет продажную девку обмыть нищему ноги, но не водой, а шампанским. Старик нищий остается, однако, равнодушным ко всем этим затеям: он хочет только супу с салом и ест его с жадностью поистине голодного человека, не обращая ни малейшего внимания на изысканные кушанья и вина, которые ему предлагают пресытившиеся всем на свете бездельники.

Эти контрасты по-своему весьма впечатляют, они помогают составить наглядное представление о противоречивом, антагонистическом характере буржуазной цивилизации. Но иногда влечение к антитезам приводит писателя к схематизму, к явным упрощениям, к эффектным преувеличениям, к не очень правдоподобным ситуациям. Ренье, например, имеет в романе не только физическою антипода в лице Антонена, но и антипода интеллектуального — в лице адвоката Рети. Получается, однако, так, что все свои весьма язвительные речи о том, что человеческому роду не место на земле, что людям предстоит пожрать друг друга, а для этого они должны испытывать смертельный голод и злобную зависть, — все эти речи Ренье обращает к слабоумному Антонену, который вряд ли способен что-нибудь понять в этих тирадах и реагирует на них невнятным мычанием.

Рети же никак не входит в сюжет романа: он появляется время от времени лишь для того, чтобы изложить, не очень к месту, свою демократическую программу сближения с народом, коренного изменения методов воспитания и необходимости для каждого, кто хочет почувствовать себя подлинным гражданином, искать истинного удовлетворения в труде, науках и настоящей любви. Он проповедует все это людям, явно не склонным поверить в его программы и еще менее способным согласиться на их осуществление.

Таковы последствия схематизма, присущего в известной мере художественному мышлению Лемонье. А схематизм этот связан, разумеется, с некоторой прямолинейностью его представлений о судьбах буржуазии и перспективах общественного развития в целом.

Судьбы буржуазии Лемонье пытался определить в отрыве от подлинных судеб ее антагониста — пролетариата, в котором писатель, при всем своем сочувствии этому классу, видит лишь, жертву капиталистического строя. В лучшем случае пролетариат представляется Лемонье классом, способным занять место буржуазии для того лишь, чтобы повторить ее эволюцию. Именно поэтому у Лемонье не могла возникнуть мысль о том, что подлинным спасением для лучших, наиболее передовых представителей буржуазии может оказаться решительный разрыв со своим классом и переход на сторону пролетариата в его освободительной борьбе. Художественно осмыслить эту проблему именно в таком аспекте довелось через несколько десятилетий М. Горькому. В «Деле Артамоновых» он показывает сложный процесс дифференциации в самой буржуазной среде. Горький видит и физическое вырождение и моральное растление Артамоновых. Но Горький видит не только это. Илья Артамонов не случайно порывает со своим классом и уходит в революцию, обещающую вывести человечество из того тупика, в который его пытается загнать буржуазная цивилизация. Разумеется, Лемонье были недоступны эти перспективы, открывшиеся лишь взору пролетарского художника.

Любопытно, однако, что бельгийский писатель дал в своем романе ряд ситуаций, перекликавшихся с книгами выдающихся художников других стран, тоже рисовавших эволюцию, переживаемую старой, «добропорядочной» буржуазией в период, когда домонополистический капитализм перерастал в империализм.

В этом смысле весьма примечательны судьбы двух действующих лиц романа «Конец буржуа» — адвоката Эдокса, внука Барбары Рассанфосс, и молодого адвоката Леона Провиньяна, женатого на Сириль, родной сестре Эдокса.

Рассказ о карьере Эдокса, о его любовных похождениях с подругами жены, с горничными и даже с падчерицей, история выборов Эдокса в депутаты — все это весьма напоминает историю Дюруа из «Милого друга» Мопассана — романа, появившегося за несколько лет до книги «Конец буржуа». Оба писателя показывают, что одна из немногих перспектив, открывающихся перед буржуа, избежавшим физического вырождения, — это циничный карьеризм, не брезгающий никакими средствами на пути к «вершинам» общества.

Другая перспектива — уход в искусство. Леон Провиньян не хочет быть буржуазным дельцом — его влекут к себе музыка, литература, живопись. Но и окружающая среда и собственное безволие — все это не позволяет ему стать подлинным художником. Трагическая история Провиньяна в какой-то мере предвосхищает историю маленького Ганно, последнего отпрыска семьи Будденброков из романа Т. Манна.

Пусть Лемонье ограниченно, порой даже наивно представлял себе ход развития человеческого общества в XIX веке и перспективы будущего. Его роман «Конец буржуа» ценен для нас прежде всего своим ярким и выразительным изображением той опустошительной работы, которую класс Рассанфоссов производит в собственной среде, и того опустошения, которое он сеет вокруг себя…

На русский язык роман «Конец буржуа» переводился трижды — в 1910, в 1925 и в 1927 годах (последний раз под заглавием «Конец Рассанфоссов»). Все эти переводы грешили существенными искажениями текста, а два последних были сделаны с сокращенного издания.

Полный текст романа Лемонье на русском языке публикуется впервые.

Н. Снеткова