Если бы Веймар — такой тихий и провинциально уютный особенно сейчас, в октябре, когда уже кончился, собственно говоря, туристский сезон, — был связан с памятью одного только Гёте, — и тогда он вошел бы в созвездие самых знаменитых городов мира. Но Веймар — это еще и Шиллер, и Бах, и Лист!

Вкрадчиво шуршат под ногами прелые, с винным запахом, желтые опавшие листья, прохватывает ледяной ветерок. Бродить бы весь день по узким улицам милого Веймара, то поднимаясь в гору, то спускаясь вниз, сидеть в пивнушке рядом с домом Гёте, исторической пивнушке, конечно, — ведь в Веймаре все история, — да размышлять, потягивая отличное пиво, о вечной славе классической немецкой поэзии, но… надо ехать в Бухенвальд!

Вся подлость и низость фашизма выразилась в том, что именно здесь, в семи километрах от поэтического Веймара, в чарующем тюрингском лесу, гитлеровцы создали один из самых подлых и самых мерзких своих концлагерей — Бухенвальд. Здесь они убили Тельмана и много сотен тысяч смелых борцов-антифашистов всех национальностей Европы.

В Бухенвальд нас с женой везет на своей машине симпатичная Улла Кютнер, детская писательница, жительница Веймара. И вот опять сложная и трудная человеческая судьба.

Если пользоваться терминологией фашистов, то Улла — чистокровная арийка, хоть всех ее распрабабок и распрадедов пересчитай! А муж ее — архитектор, профессор Кютнер — не то целиком еврей, не то наполовину еврей. И хотя предки профессора Кютнера давным-давно стали немцами по языку, по культуре и мышлению, хотя отец его был известным хирургом, генералом медицинской службы в старой германской армии, а дед — знаменитым архитектором (по его проекту был построен в Петербурге-Ленинграде Храм Спаса на крови), все равно на точном основании расистских законов фашистские власти в свое время отказали ему в регистрации его брака с чистокровной арийкой Уллой. Их детей считали незаконнорожденными.

Во время войны профессор Кютнер, спасаясь от преследований, с рюкзаком за спиной, в котором лежали смена белья и самые дорогие его сердцу рукописи и книги, кочевал по захолустным городкам и станциям Германии, ночуя в маленьких гостиницах, каждую ночь в другой, и предъявляя при проверках подложные документы. А Улла с незаконнорожденными детьми и со свекровью, носившей на груди нашитую иудейскую звезду, прозябала в глухой саксонской деревушке.

Сейчас профессор Кютнер — уважаемый гражданин Веймара, он работает по своей специальности, преподает. Фрау Улла выпускает одну книгу за другой, трудится в местном отделении Общества германо-советской дружбы. И взрослые дети четы Кютнер наконец стали их законными детьми.

…Кончается восхитительный лес, и вот он, лагерь. Это уныло-огромное плато. Оно заканчивается обрывом, где внизу, окутанная голубоватым туманом, лежит лесистая очаровательная Тюрингия. Плато застроено чистенькими полубарачного типа домиками. И каждый такой домик — жилище дьявола! Вот здесь заключенные проводили свои последние часы перед казнью, здесь был карцер, здесь в подвале казнили… В стены вбиты железные крюки, на эти крюки накидывали петли, и тела людей висели, как туши в мясной лавке, рядом, почти касаясь один другого. Тут же стоит переносный — всего в три ступеньки — эшафот и лежит тяжелая дубина, предназначенная либо для того, чтобы добивать жертву, либо для того, чтобы палач действовал дубиной, а не ногой, выбивая из-под ног казнимого подло низенький переносный эшафот. Простейшая механизация, так сказать!

Холод ползет к сердцу, ноги наливаются чугунной усталостью. И невольно возникает мысль: зачем сохранено все это? Не лучше ли было бы сжечь все эти проклятые домики, развеять пепел по ветру, вытравить из памяти человечества ужас и позор Бухенвальда?!

Нет! Такое не забывается! Правильно сделала германская демократия, сохранив Бухенвальд (и другие фашистские концлагеря) в полной и ужасающей неприкосновенности.

Бухенвальд взывает к бдительности всех народов мира и немецкого в первую голову, потому что именно здесь, в Бухенвальде, честной немецкой крови было пролито больше, чем где-либо в другом столь же гнусном месте.

Б Бухенвальде создан превосходный музей. Его экспозиции рассказывают об антифашистской борьбе, о коммунистическом подполье в гитлеровской Германии, об узниках, погибших в бухенвальдских застенках. Увеличенные фотопортреты казненных фашистами борцов развешены по стенам музея. И снова холод сжимает сердце льдистой своей лапой, когда смотришь на эти чистые лбы и глаза, полные жизни и мысли. Вот Эрнст Тельман в своей неизменной черной простецкой кепке. Нам показали место на территории лагеря, где однажды ночью гестаповцы трусливым выстрелом в затылок оборвали его жизнь. Они замучили, но не сломили его, и он был страшен им этой своей несломленностью — великан рабочего революционного немецкого духа, бессмертный Эрнст Тельман.

Целая стена занята фресками художника Герберта Зандберга — он был узником Бухенвальда, и фрески его с потрясающей правдивостью рассказывают биографию немецкого интеллигента-партийца. В сущности, это биография целой эпохи.

С Гербертом Зандбергом я познакомился в Москве, он был у меня в гостях, а в Берлине я навестил его. Мы долго сидели с ним, рассматривая его альбомы, и как-то не верилось, что этот живой, изящный, остроумный человек и есть тот самый Герберт Зандберг, который не сидел и не лежал, а всю ночь стоял на ногах в карцерной камере Бухенвальда. Была такая камера. После дня изнурительной работы туда загоняли людей в таком количестве, что они могли лишь стоять плечом к плечу всю ночь.

Среди немецких художников было много смелых и непримиримых борцов с фашизмом. В Потсдаме я побывал у художника Полтинека, сильного и страстного сатирика-плакатиста. Коммуниста Полтинека фашисты изувечили в концлагере. У него повреждена спина, он ходит согнувшись, рисовать ему очень трудно. Но он работает и работает, и главная тема его сатирических плакатов и гневных мрачноватых карикатур — фашизм во всех его видах и современных превращениях.

Полтинек иллюстрировал и книжку моих избранных рассказов, выпущенную в ГДР в 1956 году. До знакомства в Берлине я не знал Полтинека и не был знаком с его плакатным творчеством. По его иллюстрациям к моей книжке, забавным и добрым, я представлял его совсем другим человеком.

…Памятник Бухенвальда — это целая скульптурная система. Основной монумент стоит на горе перед входом в музей. Вниз, к обрыву, спускается гранитная лестница, на каждом марше ее — каменные барельефы с изображением сцен из лагерной жизни. Последний барельеф — это историческое восстание заключенных и их расправа с палачами-надзирателями. А внизу, у обрыва, вдоль балюстрады, стоят белые каменные чаши. В день памяти освобождения узников Бухенвальда в этих каменных чашах пылает огонь. Каждая такая чаша поставлена в честь страны, сыны и дочери которой погибли в Бухенвальде. Германия, Чехословакия, Польша, Франция, Югославия, Советский Союз, Англия, США, Греция, Румыния!.. Весь мир!

Жители Веймара от мала до велика участвовали в сооружении памятника.

Когда, потрясенные всем увиденным и услышанным, озябшие на пронзительном ветру, мы возвращались из Бухенвальда в Веймар, Улла Кютнер с полными слез глазами сказала:

— Они заставляли заключенных во время работы в каменоломнях петь веселые песни. И вы знаете, многие в Веймаре тогда говорили: «Наверное, им там, в лагере, неплохо живется, не то что нам — вон они как весело поют!»

…Утром мы уезжаем в Берлин. Прощай, милый Веймар! Скорый поезд, удобные мягкие кресла. Разбитной, ловкий официант разносит горячий кофе. За окном мелькают трубы заводских зданий. Иена, Лейпциг, Галле… Дымит могучая немецкая химия. Сосед по вагону, спрятав в портфель чертежи и бумаги, которые он внимательно изучал, достает свежий номер берлинской газеты и, улыбаясь, показывает своей спутнице портрет нашей «Чайки».