Глава 5. Документы ВЧК

История все полнее раскрывает коварную роль российской и иностранной буржуазии, не гнушавшейся никакими средствами, для того чтобы задушить советскую власть и вернуть себе господствующее положение.

Сразу же после победы Октябрьского вооруженного восстания русская буржуазия встала на путь развертывания кровопролитной борьбы, на путь террора и заговоров. Уже 27 октября, т. е. на третий день после победы вооруженного восстания в Петрограде, бывший глава Временного правительства Керенский собрал в районе Северного флота казачьи части под командованием генерала Краснова и двинул их на столицу. При активном содействии английских и немецких империалистов генерал Каледин поднял антисоветский мятеж и создал на Дону контрреволюционное областное «правительство». На Украине центром контрреволюционного восстания против советской власти являлась буржуазно-националистическая Центральная Рада. В Белоруссии контрреволюционеры организовали антисоветское выступление польского корпуса под командованием монархиста генерала Довбур-Мусницкого. По указанию военных миссий США Англии и Франции Белорусская рада формировала полки для борьбы против Советской России.

На востоке, в оренбургских степях, против советской власти поднял мятеж ставленник английского империализма атаман Дутов. В Средней Азии агенты американского и английского империализма разжигали гражданскую войну. В центре страны свергнутые эксплуататорские классы, реакционная часть офицерства и чиновников царского государственного аппарата, кулачество, разного рода буржуазные националисты и иные враги социалистического строя предпринимали все возможное для свержения советской власти. Они организовывали и осуществляли заговоры, саботаж, террористические акты, диверсии и т. п.

Создавалась исключительно сложная и тяжелая обстановка. В этих условиях молодая Советская республика должна была организовать ответные меры борьбы с контрреволюцией. Необходимо было создать вооруженные силы, а также специальные органы, способные твердо и решительно поддерживать революционный порядок, своевременно обнаруживать и пресекать вражеские вылазки.

Чрезвычайные комиссии в первоначальный период своей деятельности, не имевшие опыта разведывательной и контрразведывательной работы, успешно справлялись с серьезными и ответственными задачами по борьбе с контрреволюцией. Эти успехи в значительной степени явились результатом неразрывной связи чекистов с широкими массами трудящихся. В борьбе с контрреволюцией ВЧК постоянно опиралась на самодеятельность и активность революционных рабочих, указывающих на след контрреволюционеров.

Органы чрезвычайных комиссий вели борьбу с контрреволюцией на основе строго соблюдения революционной законности. Основным правовым документом, определявшим деятельность всех органов чрезвычайных комиссий, явилось постановление СНК от 20 декабря 1917 года, на основе которого было выработано «Положение о Всероссийской и местных чрезвычайных комиссиях», утвержденное ВЦИК 28 октября 1918 года.

Важное значение имела написанная Ф. Э. Дзержинским в апреле 1918 года инструкция о производстве обысков и арестов, в которой говорилось о необходимости чуткого отношения к людям, даже если они подозреваются в преступлениях.

В записке И. С. Уншлихту Ф. Э. Дзержинский подчеркивал, что «лучше в 1000 раз ошибиться в сторону либеральную, чем послать неактивного в ссылку, откуда он сам вернется, наверное, активным, а его осуждение сразу будет мобилизовано против нас».

Документы показывают, как осторожно органы ВЧК подходили к привлечению граждан к уголовной ответственности, с какой тщательностью проверяли каждый факт. Так, например, в приказе о карательной политике органов ЧК подчеркивалось, что нельзя производить аресты по подозрению или по социальному положению людей.

Инструкция для производящих обыск и записка о вторжении в частные квартиры и содержание под стражей [14] .

(Не ранее марта 1918 г.)

Вторжение вооруженных людей на частную квартиру и лишение свободы повинных людей есть зло, к которому и в настоящее время необходимо еще прибегать, чтобы восторжествовало добро и правда. Но всегда нужно помнить, что это зло, что наша задача, пользуясь этим злом, искоренить необходимость прибегать к этому средству в будущем. А потому пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель советской власти рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость — пятно, которое ложится на эту власть.

Инструкция для производящих обыск и дознание

1. Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность.

2. Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое, никакие нравоучения и окрики недопустимы.

3. Ответственность за обыск и поведение падает на всех из наряда.

4. Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимо.

Виновные в нарушении данной инструкции подвергаются аресту до 3 месяцев, удалению из Комиссии и высылке из Москвы.

Из памятки сотрудникам ЧК [15]

Июль 1918 г.

Что должен помнить каждый комиссар, следователь, разведчик, работая по розыску

Быть всегда корректным, вежливым, скромным, находчивым.

Не кричать, быть мягким, но, однако, нужно знать, где проявлять твердость.

Прежде чем говорить, нужно подумать.

На обысках быть предусмотрительным, умело предостерегать несчастья, быть вежливым, точным до пунктуальности.

Быть всегда в обращении с публикой вежливым, а при случае уметь проявлять твердость…

Каждый сотрудник должен помнить, что он призван охранять советский революционный порядок и не допускать нарушения его, если он сам это делает, то он никуда не годный человек и должен быть исторгнут из рядов Комиссии.

Быть чистым и неподкупным, потому что корыстные влечения есть измена Рабоче-Крестьянскому государству и вообще народу.

Быть выдержанным, стойким, уметь быстро ориентироваться, принять мудрые меры.

Если ты узнаешь где о небрежности и злоупотреблении, не бей во все колокола, так как этим испортишь дело, а похвально будет, если ты их тихо накроешь с поличным, а затем к позорному столбу перед всеми.

Храни как зеницу ока данные тебе поручения.

ПРИКАЗ № 94

Президиума ВЧК Губернским Чрезвычайным комиссиям об улучшении разъяснительной работы среди деревенской бедноты и усилении борьбы с контрреволюцией

4 декабря 1918 г.

В связи с военным налогом, мобилизацией лошадей и людей в деревнях, в глухих ее углах, кулаки и разбежавшиеся от преследования чрезвычайных комиссий белогвардейцы организуют вооруженные выступления и восстанавливают темную массу крестьянства против советской власти.

Предлагаем немедленно установить негласный надзор за всеми крупными селами и волостями, агитирующих арестовывать, выяснять личности и препровождать в уездные и губернские чрезвычайные комиссии.

При этом Президиум ВЧК обращает внимание губернских и уездных ЧК, чтобы при этом не страдала и не озлоблялась деревенская беднота, которую арестовывать не надо, а необходимо разъяснять, что эти махинации кулаков и пришедших белогвардейцев направлены к тому, чтобы свалить власть рабочих и крестьян и восстановить власть помещиков и капиталистов.

Предписывается связаться со всеми партийными ячейками коммунистов, комитетами деревенской бедноты.

Этот циркуляр отдать по уездным чрезвычайным комиссиям.

О результатах наблюдений доносить по инстанции.

Постановление

Совета рабочей и крестьянской обороны О порядке ареста ответственных служащих и специалистов

14 декабря 1918 г.

Ввиду того что аресты сотрудников советских учреждений и предприятий, производимые по постановлениям Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности, нередко отзываются крайне болезненно на ходе работы этих учреждений и замена одних работников другими не всегда может быть произведена быстро и без ущерба для дела, между тем как обстоятельства настоящего момента требуют напряжения всех сил и использования всей энергии в борьбе с ополчившимся на Советскую Россию империализмом, Совет Рабочей и Крестьянской Обороны постановляет:

1. Предписать Всероссийской Чрезвычайной комиссии и ее местным органам во всех тех случаях, когда это представится возможным, предварительно извещать соответствующее ведомство относительно своих постановлений об арестах ответственных работников советских учреждений, а также всех специалистов, инженеров, техников, занятых в промышленных предприятиях и на железных дорогах, и обязательно в тех случаях, когда предварительное оповещение невозможно, не позднее 48 часов после ареста, извещать о нем соответствующее советское учреждение, сообщая также о существе предъявленного арестованному обвинения.

2. Предоставить народным комиссариатам и губернским и городским комитетам Российской коммунистической партии через своих делегатов участвовать в следствии об арестованных чрезвычайными комиссиями гражданах, причем чрезвычайные комиссии имеют право отвода делегированных представителей, внося в каждом таком случае мотивированные постановления об отводе на учреждение соответствующей высшей инстанции.

3. Предоставить народным комиссариатам, городским и губернским комитетам Российской коммунистической партии право освобождать из-под ареста всех тех из арестованных по постановлениям чрезвычайной комиссии, за кого представят письменное поручительство два члена коллегии комиссариата или два члена городского или губернского комитета Российской коммунистической партии.

4. Предоставить такое же право губернским и городским Советам депутатов под письменное поручительство всех членов Президиума, а равно и местным или центральным профессиональным союзам под письменное поручительство всех членов правления союза, причем Всероссийской Чрезвычайной комиссии предоставляется право отвода таких поручительств с перенесением в этих случаях дела в высшую инстанцию.

Председатель Совета Обороны В. Ульянов (Ленин)

Члены Совета: Сталин, Брюханов.

Распубликовано в № 274 «Известий Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов» от 14 декабря 1918 года.

Приказ № 113

ВЧК местным чрезвычайным комиссиям об изменении и улучшении методов их работы

19 декабря 1918 г.

В целом ряде губернских и уездных городов, местечек Российской Социалистической республики, чрезвычайные комиссии не совсем верно усваивают и понимают политическую линию Советской власти, очень часто ЧК на местах усваивают такие методы и приемы борьбы, которые идут вразрез всей политике, которую Советская власть и наша партия намечают на ближайшее будущее, например:

1) в то время как Советская власть, сделавшись сильной и приступив к сознательной работе по налаживанию хозяйственного, военного механизма страны, для чего решено было использовать все колеблющиеся мелкобуржуазные, обывательские и буржуазные технические силы, ЧК на местах не дают возможности этого выполнить, арестовывая их на каждом шагу, чем идут вразрез с постановлением центра и дискредитируют ЧК как орган государственной власти;

2) в то время, когда нужно в высшей степени осторожно подходить к создавшемуся экономическому, военному и железнодорожному аппарату страны, относительно которых к деятельности ЧК было сделано особое постановление Высшего Совета Обороны 3 декабря 1918 года, целый ряд комиссий и местных властей его совершенно неправильно поняли и истолковали.

Основываясь на двух вышеприведенных примерах Президиума, ВЧК еще раз всем ответственным руководителям губернских чрезвычайных комиссий разъясняет, чтобы они на местах проводили общую политику Советской власти и не вели таковую вразрез политике центральной Советской власти и нашей партии.

Для этого необходимо методы работы ВЧК на местах несколько изменить, а именно:

1. Не терроризировать мирную обывательскую среду, а дать ей возможность окончательно убедиться в прочности и необходимости существования Советской власти. То же самое относительно рабочих и беднейших крестьян: надо быть сугубо осторожным и не терроризировать их в процессе борьбы с буржуем, кулаком.

2. Мелкобуржуазным элементам и всем социалистам необходимо дать полную возможность работать, однако, чтобы не имели возможности надуть Советскую власть, ЧК необходимо установить строжайшее негласное наблюдение и производить аресты у них только тогда, когда можно быть уверенным, что там имеются материалы, уличающие то или иное лицо, пробравшееся на советскую службу.

3. В занимаемых нами вновь областях прекратить террор мирного населения и прочистить советские ряды от примазавшихся элементов, которые спешат занять советские места, будучи явными врагами Советский власти.

4. Относиться в высшей степени осторожно к железнодорожному аппарату, давая возможность налаживать таковой.

5. Не толковать протокол Совета Обороны от 3 декабря с. г. как ограничение ЧК, а рассматривать его как переход ЧК к более сложным и осмотрительным, но не менее решительным приемам борьбы с настоящими врагами.

6. Необходимо помнить и иметь в виду, что центральная власть стоит на точке зрения беспощадной борьбы с действительными врагами и давая послабление и льготу от террора группам, пассивным к политической борьбе.

7. Центральная Советская власть совершенно не разделяет точки зрения мелкобуржуазных элементов, некоторых советских и даже наших партийных товарищей, не ослабляя режима против всех и вся, как это пытаются доказать многие, исходя из постановления Совета Обороны от 3 декабря с. г., а понимая это «ослабление», как сказано выше.

8. Обратить внимание местного комитета партии и исполкома, чтобы немедленно при ЧК была создана Контрольная коллегия, как это указано в инструкции, и чтобы эта Контрольная коллегия действовала как постоянный аппарат, не так, чтобы сегодня один, завтра другой вмешивались в деятельность ЧК.

9. С партийным комитетом в целом надо всегда вести самую тесную работу.

Это разъяснение отдать по уездным ЧК.

Зам. председателя Петерс

Зав. иногородним отделом В. Фомин

ЦГАОР Коллекция документов по истории ВЧК, т. 1, копия.

Приказ ВЧК № 174

Губернским чрезвычайным комиссиям с разъяснением постановления ВЦИК 23 июня 1919 г.

Всем Губчека

Прилагая при сем постановление ВЦИК от 22 июня 1919 года, ВЧК считает нужным указать вам, что с изданием настоящего декрета на ЧК возложены более чем когда-либо тяжелые задачи — очистка Советской республики от всех врагов рабоче-крестьянской России. В то время как Красная армия защищает наш внешний фронт, внутри страны белогвардейцы, пользуясь частичными нашими неудачами, подымают головы и стараются связаться с заклятыми врагами пролетариата — Колчаками, Деникиными, финскими, польскими и иными белогвардейцами. В самом тылу нашей армии происходят взрывы мостов, складов, кража и сокрытие столь необходимого армии оружия и пр., и пр. Уголовные элементы также используются нашими белогвардейцами в своих целях. Во многих местах замечается усиление бандитизма, ограблений, хищения грузов и пр., и пр.

Чрезвычайные комиссии в настоящее тяжелое время должны проявить максимум энергии, максимум усилий к тому, чтобы обеспечить тыл нашей армии. Все чрезвычайные комиссии должны превратиться в боевые лагеря, готовые в любое время разрушить планы белогвардейских заговорщиков. Все явные и скрытые враги Советской России должны быть на учете ЧК и при малейшей попытке повредить революции должны быть наказаны суровой рукой. Чрезвычайным комиссиям с изданием сего декрета предоставлены широкие полномочия, с них и много потребуют. Ответственность за спокойствие и революционный порядок тыла возложена на ЧК. Все на боевые посты по охране революции — вот лозунг сегодняшнего дня ЧК. Вместе с этим ВЧК считает нужным указать, что суровое наказание ждет всех тех, кто вздумает злоупотреблять предоставленными ЧК правами. За применение прилагаемого декрета к каким-либо лицам в корыстных целях виновные будут расстреливаться. Ответственность за правильность проведения прилагаемого декрета возлагается на местные коллегии ЧК в целом и на председателей в частности.

Председатель ВЧК Ф. Дзержинский

 

Глава 6. Без передышки

Чекисты громили контрреволюционные организации, но сопротивление врагов молодого государства было сильным.

18 сентября 1919 года Дзержинский доложил на объединенном заседании Политбюро и Оргбюро ЦК РКП(б) о мероприятиях ВЧК по разгрому заговорщицких организаций! 9-20 сентября ВЧК арестовала всех основных руководителей заговора. 21 сентября Дзержинский доложил ЦК партии о ликвидации готовившегося в Москве восстания белогвардейцев.

23 сентября 1919 года в «Известиях ВЦИК» появилось обращение ВЧК ко всем гражданам страны по поводу разгрома «Национального центра» и опубликован список 67 главных заговорщиков, приговоренных военным трибуналом за измену и шпионаж к расстрелу. В общей сложности чекисты при поддержке красноармейцев и рабочих московских заводов арестовали около 700 участников контрреволюционных организаций, главным образом бывших кадровых офицеров.

Три дня. Да, столько длилась завершающая часть операции по ликвидации «Национального центра» и штаба Добровольческой армии Московского района. Чем эта операция была для Артузова и его товарищей? Скорее всего, суровой школой профессионального мастерства контрразведчика.

И еще одним запомнятся Артуру Христиановичу эти напряженные дни и недели осени 1919 года: 13 сентября у него и Лидии Дмитриевны родился их первый ребенок — девочка, названная в честь матери Лидой. В их семье будут еще дети: 19 декабря 1920 года на свет появится вторая дочь Нора, а 18 декабря 1923 года — сын Камилл.

Новый 1920 год Артур Христианович Артузов встретил в своем кабинете на пятом этаже дома номер 2 на Лубянской площади уже ветераном Особого отдела ВЧК. Да-да, именно ветераном, потому как служил в отделе почти со дня его основания, хотя и прошел с той поры всего-навсего год с небольшим, да и ему самому не исполнилось еще и тридцати. Но каким был и для него, и для ВЧК, и для всей страны минувший год!

За восемьдесят с лишним лет своего существования органы государственной безопасности России меняли свое название — от романтического ЧК до нынешней аббревиатуры ФСБ — раз пятнадцать. Но в народе, да и в самом ведомстве их до сих пор называют одним словом — «Лубянка». Точно так же по сей день их кадровых сотрудников по-старинному именуют «чекистами».

Названия, производные от слова «Лубянка», в Москве носили площадь, две улицы и проезд в самом центре столицы, в полуверсте от Кремля. Однако с марта 1918 года это слово рождает — и тут уж ничего не поделаешь — ассоциации, ничего общего с топонимикой не имеющие…

Но почему все-таки «Лубянка»?

По одной версии, этот район Москвы получил такое название от слова «лубок»: именно здесь изготавливали и продавали по копеечной цене чрезвычайно популярные в простом народе картинки с нравоучительными подписями — «лубочные». По другой, прямо противоположной версии, сами картинки получили название от Лубянской площади, улиц Большая и Малая Лубянка, а также Лубянского проезда, где зародилось кустарное производство.

Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем была образована постановлением Совета Народных Комиссаров 7 (20) декабря 1917 года. Примечательно, что первоначально в ней не имелось каких-либо служб по выявлению и пресечению иностранного шпионажа. Действовала ВЧК только в Петрограде и губернии. Из-за начавшейся Гражданской войны и интервенции примерно с марта 1918 года чрезвычайные комиссии стали создаваться в других губерниях и уездах.

Вначале ВЧК размещалась в знаменитом с царских времен доме номер 2 по Гороховой улице. После переезда правительства в Москву в этом здании осталась ПетроЧК.

В Первопрестольной ВЧК обрела свой главный адрес не сразу. Страховое общество «Россия» было в империи одним из наиболее крупных и надежных. Центральное его правление находилось в Петербурге, но своими делами оно активно занималось в Первопрестольной. В 1894 году общество приобрело в Москве участок площадью 1110 квадратных саженей со всеми постройками. Числился оный участок сразу под тремя адресами: номер 3 по Большой Лубянке, номер 1 по Малой Лубянке и номер 2 по Лубянской площади. Все постройки за ненадобностью были снесены, а на образовавшемся месте и прикупленном по случаю еще одном участке по другую сторону Малой Лубянки, выходящей к Лубянскому проезду, в 1897–1902 годах были возведены два доходных здания: одно громадное, пятиэтажное, едва ли не самое большое в тогдашней Москве, в редком стиле североевропейского Возрождения, и второе — гораздо меньше, в четыре и частично в пять этажей.

В большом доме — за ним и сохранился номер 2 по Лубянской площади — расположилось (за немалую арендную плату) множество торговых заведений: книжный магазин Наумова, магазины швейных машин Попова и готового платья Хауштингенца «Универсальный базар», гнутой мебели Лютера, Британского библейского общества, хрусталя и стекла знаменитых Мальцевских заводов и даже пивная лавка Васильевой и Воронина. На втором этаже помещения арендовали конторы пароходства «Самолет», Восточного общества торговых складов и прочие. Здесь же было и московское представительство самого страхового общества «Россия». Третий, четвертый и пятый этажи занимали роскошные квартиры. Их насчитывалось всего два десятка. В каждой было от четырех до девяти комнат. Снимать такие апартаменты, разумеется, было по карману лишь очень состоятельным людям. В меньшем доме также располагались конторы, в том числе знаменитого пароходства «Кавказ и Меркурий», и несколько квартир.

Первоначально по переезде вместе с правительством в Москву ВЧК заняла довольно скромное здание на Большой Лубянке (угол с Варсонофьевским переулком) в три этажа, в котором ранее размещались страховая компания «Якорь» и известная лондонская фирма «Ллойд». В соседнем доме устроили клуб ВЧК, позднее здесь же часть помещений заняло правление первого в нашей стране добровольного спортивного общества «Динамо».

Однако Особый отдел с самого начала поселился в доме номер 2 по Лубянской площади. Остальные отделы и службы перебирались сюда постепенно, по мере освобождения здания от контор и переселения старых жильцов.

В конце 20-х — начале 30-х годов здание дома номер два было расширено и реконструировано. К его северной части пристроили новое здание.

Знаменитую Внутреннюю тюрьму в доме номер два устроили в 1920 году. Разместилась она на двух этажах внутренней части здания. При реконструкции тюрьму надстроили еще на четыре этажа. Размеры камер Внутренней тюрьмы составляли в основном семь шагов в длину и три в ширину. В них стояли четыре железные кровати. Устроить прогулочные дворики во дворе-колодце как старой, так и новой тюрьмы было невозможно: для них не было места. Потому шесть прогулочных двориков с высокими стенами располагались на крыше нового здания.

Публицист, депутат Государственной Думы России Александр Хинштейн, назвал свою книгу «Подземелья Лубянки».

В воображении читателя сразу возникают мрачные подвалы под землей, зданием Лубянки. Автор говорит: «Лубянка давно уже стала именем нарицательным. Чего там греха таить — многие продолжают с опаской коситься на желтое здание в самом центре Москвы». Чего тут больше? Очернение отечественной спецслужбы как дань моде сегодняшнего дня или же хлесткое название книги — привлечение читателей?

Что касается здания в центре Москвы, то оно одно из красивейших зданий столицы!

Никаких «расстрельных» подвалов и собственного крематория (как настаивает многолетняя легенда) во Внутренней тюрьме не имелось. Строго говоря, Внутренняя тюрьма была не тюрьмой, а следственным изолятором. Арестованных содержали здесь недолго, лишь для допросов во время следствия и только по серьезным делам. Затем их переправляли в другие тюрьмы, главным образом в Лефортовскую и Бутырскую, много позднее — в секретную Сухановскую.

1920 год… Советско-польская война. На польский фронт потянулись эшелоны с живой силой, артиллерией, боеприпасами. В политорганы обоих фронтов было направлено около десяти тысяч партийцев, в том числе и занимавших крупные посты. Так, членом Реввоенсовета Юго-Западного фронта был назначен Сталин, начальником тыла того же фронта — Дзержинский (с сохранением за ним должности председателя ВЧК).

С нашей стороны военные действия шли успешно. Полки Красной армии не только освободили захваченную поляками территорию Украины и Белоруссии, но едва не взяли Варшаву. А потом произошло то, чему польские историки дали громкое название «Чудо на Висле», и по-своему они были правы.

Для борьбы со шпионами и диверсантами в действующей армии в помощь армейским чекистам были направлены практически все руководящие работники ВЧК, в первую очередь Особого отдела. Судя по сохранившимся в архивах ФСБ документам, Артур Артузов выезжал на польский фронт по меньшей мере трижды.

Мандат

Предъявитель сего, особоуполномоченный Особого отдела ВЧК тов. Артузов Артур Христианович, командирован на Западный фронт для производства следствия по дела польского шпионажа.

Тов. Артузов имеет право сношения по прямому проводу шифром и право пользования всеми средствами передвижения, не исключая и воинских поездов, экстренных и резервных паровозов.

Все советские учреждения, особые отделы и ЧК обязаны оказывать тов. Артузову самое широкое содействие при исполнении возложенных на него служебных обязанностей.

Победоносно начавшаяся война обернулась тяжелым поражением. Вернуть утраченные территории Западной Украины и Западной Белоруссии Советскому Союзу удалось лишь через девятнадцать лет.

Сегодня некоторые авторы и «пропагандисты», зациклившись на событиях в Катыни под Смоленском, где были расстреляны 5500 поляков (с испугу, что ли, признали 10 000), стыдливо умалчивают о том, что поляки загубили жизни 95 000 наших красноармейцев. По польским данным 60 000 человек. Вот о чем надо не говорить, а кричать!

История повторяется. В наших средствах массовой информации, в книгах, на телеэкранах рассказывается о трагедии белорусской деревни Хатынь. Там немцы расстреляли, сожгли мирных жителей, стариков, детей. Это делали каратели — украинцы.

Чтобы не наводить тень на плетень, кто был палачами, замалчивалась правда. Не выходцы из братской Украины — палачи, а немцы… Однако рано и поздно истина восторжествует.

18 июля 1921 года за успешную ликвидацию ряда контрреволюционных организаций, а также сети польского шпионажа в период Советско-польской войны президиум ВЦИК наградил Артура Христиановича Артузова (Фраучи) орденом Красного Знамени.

Еще в начале 1920 года в поле зрения чекистов попал некий Игнатий то ли Добужский, то ли Добружский, как позже выяснилось — Добржинский. Стало известно, что в Москве действует польский резидент, скрывающийся под псевдонимом Сверщ (Сверчок). Предполагалось, что неведомый Добржинский и есть Сверщ, однако пока это оставалось лишь версией.

Добржинский был арестован. На первых допросах Добржинский молчал. Ничего не отрицал, не пытался выкрутиться, не лгал, ни о чем не просил. Просто молчал, словно воды в рот набрал.

Артузов был почти в отчаянии, но вовремя взял себя в руки. Постарался по другим каналам узнать что-либо о задержанном. Выяснилось, что Добржинский, поляк по национальности, последние несколько лет до революции жил в Москве. Успел закончить три курса историко-философского факультета Московского университета.

И вот однажды, далеко не в первый день их «знакомства», Добржинский сознался, что ему многое и давно в политике Пилсудского не нравится, по его мнению, диктатор Польши отказался от своего социалистического прошлого и в возглавляемом им ППС ничего социалистического не осталось. В последнее время ему, Добржинскому, все больше импонирует политика советского правительства, и только долг заставляет его продолжать борьбу. Вернее, заставлял… Артузову даже показалось, что Добржинский в глубине души рад, что арест снял с него это тяжкое бремя. Хотя, разумеется, как умный человек, понимал, какое наказание может ему вынести трибунал за шпионаж в военное время. Высказал все это Добржинский горячо и, безусловно, искренне. Он официально подтвердил, что является главным резидентом польской разведки в России, но наотрез отказался назвать находящихся на свободе своих разведчиков.

И вот Артузову пришла в голову невероятная, почти сумасшедшая идея: не только убедить Добржинского в бессмысленности его деятельности как польского разведчика, но и привлечь на свою сторону.

Артузову удалось это сделать, но впоследствии это вышло ему боком.

Добржинский дал согласие, высказанное вполне официально, сотрудничать с ВЧК, но по-прежнему не желал назвать своих сообщников. Тогда Артузов, предварительно согласовав вопрос с Дзержинским, пошел на неслыханный шаг: он пообещал Добржинскому, что все названные им разведчики — как уже находящиеся под арестом, так и пока не выявленные — не будут привлекаться к ответственности, более того — будут возвращены на Родину еще до прекращения военных действий. Но только те, кто, как сам главный резидент, работал из идейных побуждений.

Согласие было получено. Добржинский после некоторого колебания сообщил, что, по его предположениям, подчиненный ему Петроградский резидент Виктор Стацкевич (именно он поддерживал связь с польским генштабом через местную радиостанцию) тоже был бы рад по идейным соображениям прекратить свою деятельность против советской власти.

Артузов и Добржинский выехали в Петроград и встретились со Стацкевичем. Добржинский оказался прав: Стацкевич согласился сотрудничать с ВЧК на тех же условиях своеобразной амнистии его людям.

Кияковский (Стацкевич) Виктор Станиславович (1889–1932). Сотрудник органов госбезопасности. До 1920 года участник «ПОВ», сотрудник 2-го отдела польского Главного штаба, затем перешел на сторону советской власти. В 1922–1930 годах — начальник отделения КРО ГПУ-ОГПУ СССР, затем начальник СОУ ПП ОГПУ по Нижневолжскому краю. С 1932 года на работе в ИНО ОГПУ: главный инструктор ОГПУ в ГВО Монголии. Погиб в бою с вооруженными повстанцами.

Выехав на Западный фронт с секретным мандатом, Артузов включил в свою оперативную группу и Добржинского (под фамилией Сосновский), и Стацкевича (под фамилией Кияковский).

За период месячной командировки Артузова на Западный фронт, под его руководством и при активном участии Сосновского и Кияковского, армейские особисты ликвидировали основные ячейки ПОВ, работавшие на польскую разведку, практически свели на нет диверсии и теракты в тылу Красной армии.

После успешной ликвидации опасных террористов Артузов окончательно убедился в надежности Сосновского и даже ходатайствовал перед Дзержинским о награждении его орденом Красного Знамени. Троцкий издал соответствующий приказ Реввоенсовета.

Однако решение Артузова привлечь Сосновского к выполнению важной и секретной работы было принято далеко не всеми его коллегами. Резко протестовал, например, начальник Особого отдела Западного фронта, известный чекист Филипп Медведь. Такую же позицию занял близкий друг Артузова, впоследствии его многолетний помощник Роман Пилляр (иногда его фамилию пишут с одной «л»). Роман Александрович был человеком во многих отношениях необычным, он принадлежал к известному прибалтийскому роду баронов Пиллар фон Пильхау и приходился двоюродным племянником… Дзержинскому.

Что же касается Сосновского и Кияковского, то оба они были официально зачислены в штат ВЧК.

В мае 1922 года из Особого отдела был выделен новый отдел — контрразведывательный (КРО ВЧК). Из Особого и некоторых других отделов и служб в него направили самых опытных, квалифицированных и образованных (по меркам того времени) чекистов. Начальником КРО был назначен человек, по праву считавшийся «звездой» ВЧК, — Артур Христианович Артузов, к тому времени уже не особоуполномоченный, а начальник оперативного отдела Управления особого отдела ВЧК. Крокистами (как называли сотрудников КРО чекисты из других служб) стали и Сосновский, и Кияковский…

Забегая вперед, скажем, что Артузов на 7–8 лет полностью блокировал всю работу весьма тогда деятельной и опасной польской разведки.

По предложению Артузова и после многих совещаний и прикидок с 1 апреля 1933 года был утвержден новый штат центрального аппарата Иностранного отдела ОГПУ. Начальником ИНО остался Артур Христианович Артузов, его заместителем — Абрам Аронович Слуцкий, помощником — Сергей Васильевич Пузицкий. (Напомним, что в те времена помощник какого-либо начальника был не техническим работником, но фактически также заместителем, только без права официального замещения руководителя в случае его отсутствия.)

Вместо ранее имевшихся шести секторов было образовано восемь отделений.

1-е отделение занималось нелегалами, то есть кадровыми разведчиками, действующими за рубежом в подполье, под чужими фамилиями, с паспортами различных государств. Начальником был утвержден опытнейший разведчик, работавший в подобных условиях во многих странах, Леонид Александрович Наумов (он же Наум Исаакович Эйтингон).

2-е отделение ведало въездом и выездом физических лиц в СССР и за границу, учетом иностранцев, находившихся на советской территории, работой с консульствами. Начальником отделения был Яков Михайлович Бодеско.

3-е отделение занималось политической разведкой в капиталистических странах. Начальником стал Отто Оттович Штейнбрюк, человек необычный даже для тех романтических времен, бурной биографии. Уроженец Австро-Венгрии, он в чине капитана попал в русский плен. В 1918 году вступил в РКП(б). Был одним из организаторов армии Венгерской Советской Республики. После ее падения два года отсидел в венгерской тюрьме, потом еще два года вел подпольную работу в Германии. Был вновь арестован и выслан в РСФСР. С 1921 года Штейнбрюк работает в Особом, а затем Иностранном отделе ВЧК. В последующие годы — советник военного аппарата Компартии Германии и резидент ИНО в Швеции. Почти пять лет Штейнбрюк возглавлял германское отделение КРО, затем работал начальником КРО ПП ОГПУ по приграничной Западной области в Смоленске. Лучшего знатока Западной Европы, в частности Германии, найти было трудно.

В 20-х — начале 30-х годов в нашу разведку, и политическую, и военную, пришло много иностранцев — или из числа бывших военнопленных, как Отто Штейнбрюк, или переданных Исполкомом Коминтерна (ИККИ). В Коминтерне этим занимался Отдел международных связей (ОМС), которым руководил Осип Пятницкий и Александр Абрамов-Миров. Особенно много коминтерновцев получил Разведупр РККА. В их числе можно назвать таких знаменитых разведчиков, как Рихард Зорге (Рамзай), Леопольд Треппер (Отто, Большой Шеф), Шандор Радо (Дора), Урсула Кучински (Соня, Рут Вернер).

И Дзержинский, и Менжинский, и Ягода, и тогдашние руководители Разведупра РККА не боялись бывших иностранцев зачислять в штат, назначать на ответственные и руководящие должности, присваивать высокие звания вплоть до генерала.

В начале 1933 года Артузов командировал Дейча в Париж в качестве помощника, а затем и заместителя резидента. За год Дейч (оперативные псевдонимы — Стефан и Отто) выполнил несколько заданий в Бельгии, Голландии и Германии. В Германии Дейч не по своей вине попал под «колпак» гестапо, но сумел покинуть страну благодаря вовремя полученному предупреждению Брайтенбаха.

Оставаться в континентальной Европе Дейчу было опасно, и Артузов принял решение перевести его в Лондон. Для прикрытия Стефан поступил в Лондонский университет. Здесь в июне 1934 года он вместе с исполняющим обязанности резидента Игнатием Рейфом завершил вербовку выпускника Кембриджа Гордона Кима Филби (оперативный псевдоним Зенхен — по-немецки Сынок), начатую еще в Вене Теодором Малли. Так было положено начало самой знаменитой советской агентурной группы, известной под названием «Кембриджская пятерка», в которую, кроме Филби, входили Дональд Маклин, Гай Берджес, Джордж Кернкросс и Энтони Блант. Все они впоследствии занимали высокие посты в правительственных учреждениях Великобритании.

Ким Филби даже входил в руководящее ядро британской разведки.

Еще один «великий нелегал» ИНО — уже упомянутый венгр Теодор Малли (оперативный псевдоним Манн). Он родился в семье чиновника министерства финансов в 1894 году. Окончил гимназию, вступил в один из католических монарших орденов, прошел обучение на философском и богословском факультетах духовного учебного заведения и был посвящен в сан диакона. И почти сразу неожиданно для всех, возможно и для себя самого, расстригся и поступил в армию Австро-Венгрии в качестве вольноопределяющегося. В 1915 году Малли окончил военное училище, воевал в чине лейтенанта на русском фронте и в июле 1916 года в Карпатах попал в плен. Скитаясь по лагерям военнопленных, он окончательно утратил веру в бога, проникся идеологией русских большевиков. В 1918 году Малли вступил в Красную армию, воевал против белочехов, колчаковцев, врангелевцев и, наконец, махновцев. В 1921 году Малли был зачислен на службу в Крымскую ЧК и работал там пять лет. В 1926 году он был вызван в Москву и стал работать в КРО вначале оперуполномоченным, затем помощником начальника, позднее оперуполномоченным в Особом отделе, так что Артузов имел возможность хорошо узнать этого почти двухметрового мадьяра. Когда Артузов принял его в ИНО на должность помощника начальника 3-го отделения, Малли имел уже несколько наград, в том числе знак Почетного чекиста.

В июне 1934 года Артузов командирует Манна за границу в качестве нелегального резидента. Малли действует во Франции и Германии. В Вене он знакомится с молодым англичанином по имени Гарольд (Ким) Филби, радикально настроенным, искренне симпатизирующим венским революционно настроенным рабочим, социалистическим идеям и Советскому Союзу. Малли сообщает своим коллегам в Англию, что с Филби есть смысл поработать на предмет склонения его к сотрудничеству.

Когда Филби вернулся в Лондон, на него и вышли упомянутые Рейф и Дейч. Несколько позже по поддельным австрийским паспортам Малли с женой перебираются на Британские острова. Здесь они становятся Полом и Лидией Харт. В Англии Малли довершает формирование «Кембриджской пятерки», руководит ее деятельностью и успешно вербует еще несколько ценных агентов. На него же, как на резидента-нелегала, возложено кураторство над работой Дмитрия Быстролетова (Андрей), о котором речь пойдет далее. Позднее, когда Малли уже не будет в живых, именно от английских агентов в Москву поступит первая информация о работах в области ядерных технологий по созданию атомной бомбы. В июле 1937 года Малли был отозван в Москву и через два месяца расстрелян.

Одним из самых ярких нелегалов той поры был Дмитрий Александрович Быстролетов, незаконнорожденный отпрыск одной из ветвей графского дома, давшего миру писателей Льва Николаевича Толстого, Алексея Константиновича Толстого и Алексея Николаевича Толстого.

В 1938 году Быстролетов был отозван на родину и арестован. Его подвергли чудовищным пыткам, три года продержали в секретной тюрьме НКВД в Суханове в одиночной камере. Всего он провел в тюрьмах и лагерях восемнадцать лет. После освобождения работал в медицинском реферативном журнале (помогло незаконченное медицинское образование), он один заменял двадцать переводчиков. Вступил в Союз художников СССР. Скончался в марте 1975 года.

Начальниками отделений у Артузова и в КРО, и в ИНО были профессионалы высокого класса. К примеру, отделение разведки в среде белой эмиграции возглавлял Андрей Павлович Федоров. Можно смело утверждать, что никто в разведке лучше его не знал эту «паству». К тому же он сам долгое время вращался в этой среде в ходе операции «Синдикат-2» и некоторых других.

То же можно сказать и о начальнике отделения нелегалов. В истории советской разведки не было человека столь опытного, как Исаак Наумович Эйтингон (он же Наумов Леонид Александрович, генерал Котов). Родился он в Могилеве, детство провел в крохотном городке Шклове. Отец конторщик бумагоделательной фабрики умер, когда мальчику было тринадцать лет.

Эйтингон работал во многих странах. Он отличился в Гражданской войне в Испании (генерал Котов), был главным организатором ликвидации Троцкого в Мексике в августе 1940 года. Во время войны был заместителем начальника 4-го управления (разведка и диверсии в тылу врага) генерал-лейтенанта П. А. Судоплатова. Только два разведчика были тогда награждены полководческим орденом Суворова: Судоплатов и генерал-майор Эйтингон. В 1951 году в ходе расследования «еврейского заговора в МГБ» Наум Исаакович был арестован, подвергся пыткам, но виновным себя не признал. Освобожден после смерти Сталина, возвращен на службу, но через полгода вновь арестован, осужден и приговорен к двенадцати годам как «пособник» Берии. После освобождения работал переводчиком в одном из московских издательств. Умер в 1981 году. Посмертно реабилитирован.

Работая начальником ИНО ОГПУ— НКВД, Артузов руководил блистательной плеядой разведчиков, россиян по происхождению, зачастую участвовавших в Гражданской войне на стороне красных изначально, но были и молодые, пришедшие в ОГПУ в конце 20-х — начале 30-х годов, например, Александр Коротков и Гайк Овакимян.

Из ветеранов службы в первую очередь следует назвать имена Василия Михайловича и Елизаветы Юльевна Зарубиных, возможно, самой заслуженной супружеской пары в истории советской разведки как по продолжительности работы за рубежом, так и по ее эффективности.

Много знаменитых имен можно привести из тех, кто работал с Артузовым. Был у него помощник — Валерий Горожанин (Кудельский). Экстерном он сдал все положенные экзамены за полный гимназический курс, получил аттестат зрелости и едва не окончил в Одессе юридический факультет университета: его отчислили с четвертого курса за активную революционную деятельность. Тогда Горожанин был эсером. Далее последовали тюрьма, ссылка и призыв в армию. В 1919 году Горожанин вступил в компартию, а годом раньше начал работать в ЧК — вначале в Одессе, затем в других городах Украины. Горожанин был прекрасным журналистом и публицистом, потому дружил со многими профессиональными литераторами. С Владимиром Маяковским он однажды отдыхал в Крыму — известна редкая фотография, запечатлевшая их в Ялте.

К девятилетнему юбилею ВЧК — ОГПУ Маяковский написал стихотворение «Солдаты Дзержинского» и посвятил его Валерию Михайловичу Горожанину. В свою очередь, на торжественном заседании в клубе ГПУ в Харькове — тогдашней столице Украины — Горожанин от имени собравшихся в зале чекистов вручил поэту именной пистолет. Тот самый, из которого и был произведен роковой выстрел…

Старший майор госбезопасности, кавалер ордена Красного Знамени и двух знаков «Почетный работник ВЧК — ГПУ», В. М. Горожанин был расстрелян 29 августа 1938 года. К моменту ареста он занимал должность заместителя начальника Особого бюро НКВД СССР, которое занималось обобщением опыта разведывательной и контрразведывательной работы. Посмертно реабилитирован.

Знаменит был и Яков Исаакович Серебрянский (Бергман). Он возглавляет особую группу, своего рода разведку в разведке, подчинявшуюся непосредственно руководство ОГПУ — НКВД и выполнявшую совершенно секретные «штучные» задания за рубежом. Группа немногочисленна, ее постоянные сотрудники глубоко законспирированы. В узких кругах ответственных работников Центра это подразделение называли «группой Яши».

Артузову, естественно, приходилось поддерживать служебные отношения с Серебрянским, время от времени по указанию руководства содействовать ему, в частности предоставлять информацию.

В 1938 году старший майор госбезопасности Серебрянский был арестован и в июле 1941 года приговорен к расстрелу как шпион. Жена еще раньше была приговорена к десяти годам лишения свободы за недоносительство. В 1941 году по ходатайству начальника диверсионно-разведывательного отдела НКВД Павла Судоплатова он был амнистирован и назначен для продолжения службы в этот отдел, реорганизованный в знаменитое 4-е управление. Серебрянский занимался подготовкой и заброской агентуры на оккупированную немцами территорию и организацией там диверсионной работы. Его наградили вторым орденом Красного Знамени и вторым орденом Ленина, присвоили звание полковника, хотя обычно старшие майоры госбезопасности становились после переаттестации 1943 года генерал-майорами.

В 1946 году Серебрянский вынужденно ушел в отставку, однако после смерти Сталина его вернули в НКВД на весьма серьезную должность, но в октябре того же 1953 года вновь арестовали как… пособника Берии! В 1956 году Серебрянский скончался в тюрьме во время допроса, проводимого работником прокуратуры генерал-майором Царегородским.

Положение Артузова в системе спецслужб казалось прочным, как никогда. Тому было и некое косвенное подтверждение: учрежденный в канун пятнадцатилетия органов ВЧК — ОГПУ новый знак «Почетный чекист» с накладной цифрой «XV» ему был вручен под номером 6.

Официально эта ведомственная высокая награда всегда носила название знак «Почетного сотрудника», однако разведчики и контрразведчики и по сей день называют ее знаком «Почетного чекиста».

 

Глава 7. Дело поэта Николая Гумилева

Дело по обвинению Николая Степановича Гумилева в участии в контрреволюционном заговоре под предводительством профессора В. Таганцева изложено на 107 листах. В наши дни многие не знают, кто такой Гумилев. Это был талантливый поэт, муж не менее талантливой поэтессы Анны Ахматовой. Итак, дело:

ВЧК дело № 214224 «ПБО» (Петроградская боевая организация), том № 177 (Гумилев Н. С.)

Лист № 1 отсутствует.

Лист № 2

Справка

В этом томе первый лист — фотокарточка, которая из дела изъята и находится в альбоме. 25.11. 1935 г.

Лист № 3 — анкета, заполненная рукой Гумилева.

Лист № 4 — засада (рукой, чернилами) Произвести обыск и арест

Гумилев Николай Степанович, проживающ. по Преображенской ул., д. 5/7, кв. 2, по ДЕЛУ № 2534 3 авг. 1921

Лист № 5 — Петроградская Чрезвычайная комиссия, секретно-оперативный отдел — талон ордера 1071 (незаполненный бланк с подписью и печатью!)

Лист № 6 — Протокол обыска и ареста Гумилева за подписью сотрудника для поручений Мотовилова и председателя домового комитета И. Гусева. Другие необходимые подписи отсутствуют. Протокол удостоверяет задержание «Гражданина Гумилева Николая Степановича», изъятие переписки — «другого ничего не обнаружено» и «оставление засады до выяснения».

Лист № 7

Петроградская Чрезвычайная комиссия Секретно Оперативный отдел Талон ордера 1096 (незаполненный бланк с подписью и печатью)

Лист № 8 Ордер на обыск от 5.8.21 (чистый бланк)

Листы № 9,10 — справки из адресного стола

Листы № 11,12 — ордера на обыск «у гр. Гумилева Н. С.»

Лист № 13

6413 Талон квитанции к делу

Денег советских 16 000 р., старинных монет, гривенник (одно слово прошито; неразборчиво). 1 золо. 48у. (или д.)

Далее следуют квитанции, записки управдомов или подобные «доклады»:

Лист № 20

Доклад

В Петроградскую Губернскую ЧК

Ввиду того что д. № 11 по Пантелеймоновской ул. содержит 142 квартиры, из коих несколько не занятых и домовые книги ведутся крайне беспорядочно, точно установки в такой краткий срок, сделать нет никакой физической возможности, тем более, что заведывающий дом. и домовой книгой за свое кратко-временное пребывание в этой должности еще не успел ориентироваться.

2.8.21.

Коркий (или Корский — неразборчиво)

Лист № 31 и др. — множество записок разных литераторов, которые извещают поэта о встрече, какие-то клочки бумаги с пометками Гумилева.

Записка жены Анны Ахматовой на смятой папиросной бумаге:

Лист № 48

Дорогой Котик, конфет, ветчины не купила, ешь колбасу, не сердись. Кушай больше, в кухне хлеб, каша, пей все молоко, ешь булки. Ты не ешь, и все приходится бросать, это ужасно. Целую. Твоя Аня.

На следующих страницах дела приведен список названий стихотворений из вышедшего сборника стихов Н. Гумилева.

Лист № 61

Расписка.

Мною взято у Н. С. Гумилева пятьдесят тысяч рублей.

Мариэтта Шагинян. 23.VI 1.21.

Чего только нет в «деле» Гумилева! И приглашение участвовать в поэтическом вечере к нему подшито, и членский билет Дома искусства на 1920 год, и интимные записки со стершимся карандашным текстом…

Только на 68–69 листах дела по существу обосновывается виновность Н. Гумилева. Это протокол показания профессора В. Таганцева, возглавлявшего «заговор» против советской власти.

Протокол показания гр. Таганцева

Поэт Гумилев после рассказа Германа обращался к нему в конце ноября 1920 года. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он сможет распоряжаться, и в случае выступления согласна выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова для установления связей.

В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время Кронштадта Шведов выполнил поручение: разыскал на Преображенской ул. поэта Гумилева, адрес я узнал для него во "Всемирной литературе", где служит Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, сказав, что оставляет за собой право отказываться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к Совет, ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за власть Сов. Не знаю, насколько мог поверить этому утверждению. На расходы Гумилеву было выделено 200 000 советских рублей и лента для пишущей машинки. Про группу свою Гумилев дал уклончивый ответ, сказав, что для организации ему потребно время. Через несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось ожидать.

Курьер финской контрразведки Ю. П. Герман, морской офицер, убит пограничниками 30 мая 1921 года при попытке перехода советско-финской границы. В. Г. Шведов-Вячеславский, подполковник, агент иностранной разведки, 3 августа 1921 года во время ареста убил чекиста, но сам был ранен. По постановлению ВЧК 29 августа 1921 года расстрелян.

С этими лицами встречался Н. Гумилев. Согласился помочь заговорщикам в составлении прокламаций, получил на расходы 200 000 советских рублей и ленту для пишущей машинки.

Если верить Таганцеву (а почему бы и нет?), то Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой в случае необходимости «он сможет распоряжаться». Что ж, это действительно так. Гумилев был признанным вождем акмеизма, возглавлял знаменитый «Цех поэтов» и имел огромное влияние на его участников. Пожалуй, ни у одного русского поэта в то время не было столько учеников и подражателей. Наверно, Гумилеву (кстати, по нашим меркам «молодому поэту»— тридцатипятилетнему) было приятно ощущать себя властителем дум Петроградской литературной молодежи. Но вот заявление, если оно имело место, что эта «группа интеллигентов» «в случае выступления согласно выйти на улицу», выглядит несколько самонадеянным. Этой самонадеянности, зная Гумилева по стихам и по воспоминаниям его современников, удивляться не приходится: некоторая юношеская бравада, очевидно, была присуща ему и как нельзя более соответствовала образу лирического героя гумилевских стихов.

Николай Гумилев ни одной прокламации не составил, а о «своей» группе говорил уклончиво. Какую группу, «готовую выйти на улицу», имел в виду Гумилев (и, вполне возможно, подозревали чекисты!), когда составлял для себя какой-то список, ставший впоследствии листом № 73.

Лист № 73 (рука Гумилева)

Городецкий, Потемкин, Пяст, Аненский, Сологуб, Сергей Соловьев, Бруни, Верховский, Блок, Клюев, Бальмонт, Вячеслав Иванов, Северянин, Хлебников, Лифшиц, Цветаева, Нарбут, Балтрушайтис, Адамович.

Что касается показаний Таганцева, то главной «уликой» против Гумилева, содержащейся в них, оказываются 200 000 рублей и лента пишущей машинки, переданные Шведовым.

Известны свидетельства одного из последних оставшихся в живых участников тех давних событий — поэтессы и мемуаристки Ирины Одоевцевой, покинувшей Родину именно тогда, в двадцать первом году, а затем вернувшейся. В ее воспоминаниях о Гумилеве есть противоречия. Но ведь это литературные произведения, а не свидетельские показания. Между тем в одном из своих интервью она утверждает следующее:

«Когда говорят, что он (Гумилев) отказался от участия в заговоре, никаких денег не брал, я ничего не могу возразить. Но и сейчас повторяю… деньги у него были, лежали в шкафу… Вот никакого револьвера я не видела, это точно, а деньги… тогда они были обесценены, и это было много пачек — видела у Гумилева своими глазами».

Подобные высказывания Одоевцевой служили в глазах многих косвенным доказательством виновности поэта, за что она не раз подвергалась нападкам со стороны горячих поклонников Гумилева, желавших его безоговорочной реабилитации. Но, как мы видим сейчас, нападки эти вряд ли были заслуженными. Для того чтобы истина в конце концов восторжествовала, ей не надо никаких подачек в виде пресловутой лжи во спасение, следует только неукоснительно этой истины держаться, какой бы ни была политическая ситуация, что бы ни казалось на чей-то взгляд сиюминутно выгодным.

Кстати, преувеличивая контрреволюционные «заслуги» Гумилева в своих книжках, издававшихся на западе, Одоевцева, возможно, преследовала вполне благородную цель: привлечь к его имени интерес западной публики и издателей. Не такая, какой от нее ждали любители литературы в СССР, но тоже «ложь во спасение»!

Ну а по сути правда и то, что свидетельствует Одоевцева, и то, что утверждают почитатели Гумилева: да, деньги — много ничего не стоивших пачек — у него были.

Ознакомимся с показаниями самого поэта.

Листы № 83, 84

Протокол допроса, произведенного в Петроградской Губернской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией по делу за № 2534 от 9.08.1921.

Я, нижеподписавшийся, допрошенный в качестве обвиняемого, показываю:

1. фамилия — Гумилев

2. имя отчество — Николай Степанович

3. возраст — 35

4. происхождение из дворян

5. место жительства: Петроград, угол Невского и Мойки, в Доме искусств.

6. род занятий — писатель

7. семейное положение — женат

8. имущественное положение — никакого

9. партийность — беспартийный

10. политические убеждения — аполитичен

11. образование общее специальное, высшее — профессор, филолог

12. чем занимался, где служил

а) до Войны 1914 года литературой, здесь и за границей

б) до Февральской революции 1917 года тоже

в) до Октябрьской революции 1917 года на военной службе в качестве вольноопределяющегося, а потом — прапорщик

г) С Октябрьской революции до ареста в 1918 году приехал из Лондона в Петроград и до ареста находился членом коллегии экспертов издательства «Всемирная литература»

13. Сведения о прежней судимости — никаких

Лист № 85

Показания по существу дела:

Месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого роста и бритый, сообщавший, что привез мне поклон из Москвы. Я пригласил его войти, и мы беседовали минут двадцать на городские темы. В конце беседы он обещал мне показать имеющиеся в распоряжении русские заграничные издания. Через несколько дней он действительно принес мне несколько номеров каких-то газет. И оставил у меня, несмотря на заявление, что я в них не нуждаюсь. Прочтя эти номера и не найдя в них ничего для меня интересного, я их сжег. Приблизительно через неделю он пришел опять и стал спрашивать меня, не знаю ли я кого-нибудь, желающего работать для контрреволюции. Я объяснил, что никого такого не знаю, тогда он указал на незначительность работы: добывание разных сведений и настроений, раздачу листовок — и сообщал, что эта работа может оплачиваться. Тогда я отказался продолжать разговор с ним на эту тему, и он ушел. Фамилию свою он назвал мне, представляясь. Я ее забыл, но она была не Герман, и не Шведов.

Н. Гумилев

Лист № 86

Протокол допроса

Гр. Гумилева Николая Степановича

Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее: летом прошлого года я был знаком с поэтом Борисом Вериным и беседовал с ним на политические темы, горько сетуя на подавление частной инициативы в Советской России. Осенью он уехал в Финляндию, через месяц я получил в мое отсутствие от него записку, сообщавшую, что он доехал благополучно и хорошо устроился. Затем зимой, перед Рождеством, ко мне пришла немолодая дама, которая мне передала неподписанную записку, содержавшую ряд вопросов, связанных, очевидно, с заграничным шпионажем, например сведения о готовящемся походе на Индию. Я ответил ей, что никаких таких сведений я давать не хочу, и она ушла.

Затем в начале Кронштадтского восстания ко мне пришел Вячеславский с предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании, оно переносится в Петроград. От дачи сведений я отказался, а на выступление согласился, причем указал, что мне, по всей вероятности, удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь общим оппозиционным настроением. Я выразил также согласие на попытку написания контрреволюционных стихов. Дней через пять он пришел ко мне опять, вел те же разговоры и предложил гектографировальную ленту и деньги на расходы, связанные с выступлением. Я не взял ни того, ни другого, указав, что не знаю, удастся ли мне использовать ленту. Через несколько дней он зашел опять, и я определенно ответил, что ленту я не беру, не будучи в состоянии использовать, а деньги 200 000 взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий, то есть восстания в городе, или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский, никто другой с подобными разговорами ко мне не приходили, и я предал все дело забвению.

В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что могу собрать активную группу из моих товарищей, бывших офицеров, что являлось легкомыслием с моей стороны, потому что я с ними встречался лишь случайно и исполнить мое обещание мне было бы крайне затруднительно.

Гумилев

Допросил Якобсон 18.8.1921.

Лист № 87 (машинопись)

Продолжительное показание гр. Гумилева Николая Степановича 20.08.1921.

Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю: сим подтверждаю, что Вячеславский был у меня один, и я, говоря с ним о группе лиц, могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых из числа бывших офицеров, способных, в свою очередь, сорганизовать и повести за собой добровольцев, которые, по моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я, может быть, не вполне ясно выразился относительно такового характера этой группы, но сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив неизвестных мне людей и сохранить мою независимость. Однако я указывал Вячеславскому, что, по моему мнению, это единственный путь, по какому действительно совершается переворот, и что я против подготовительной работы, считая ее бесполезной и опасной. Фамилии лиц я назвать не могу, потому что не имел в виду никого в отдельности, я просто думал встретить в нужный момент подходящих по убеждению мужественных и решительных людей. Относительно предложения Вячеславского я ни с кем не советовался, но возможно, что говорил о нем в туманной форме.

Н. Гумилев

Выделим несколько моментов из этого документа. Начнем с последнего: «возможно, что говорил» о предложении участвовать в контрреволюционной организации «в туманной форме». Вот это неполная правда! Какое уж тут «возможно», если и той же И. Одоевцевой, одной из многочисленных своих учениц, и поэтам М. Кузьмину, Г. Иванову, и многим другим знакомым литераторам Гумилев «таинственно» намекал на свою причастность к «организации». Вот что вспоминает Одоевцева: «Гумилев был страшно легкомысленным… Как-то мы возвращались с поэтического вечера, Гумилев сказал, что достал револьвер — "пять дней охотился". Об этом я рассказывала, но то, что "Гумилев всем показывал револьвер", не говорила и не писала никогда — мне напрасно приписывают эти слова. Я думала, что с револьвером — это игра Гумилева в солдатики. Может быть, все было игрой… Кузьмин однажды сказал: "Доиграетесь, Коленька, до беды!" Гумилев уверял: "Это совсем неопасно — они не посмеют меня тронуть"…». Отметим это ощущение от поведения Гумилева — как от игры, а также его олимпийскую уверенность в своей неприкосновенности.

Что касается денег, то для чего их взял Гумилев? Для печатания прокламаций, которых не печатал, или же для покрытия личной финансовой бреши? Однако взял. У ярых врагов советской власти. Как это могли оценивать чекисты? На дворе было время беспощадной борьбы с контрреволюцией, множеством врагов советской власти. В деле Гумилева это явилось отягчающимся обстоятельством.

Теперь о тех, кого Гумилев собирался «привлечь к контрреволюции»: сначала это «кучка прохожих», которая «при общем оппозиционном настроении» пошла бы за ним, известным поэтом, затем — группа из «товарищей, бывших офицеров, что являлось легкомыслием» и, наконец, «не имел в виду никого в отдельности». Не следует пренебрегать той фантастической и романтической картиной, которая возникла в воображении поэта, когда он представил себя чуть ли не одним из вождей восстания («сохранить мою независимость»?), свергающего жестокую власть — власть, подавляющую «частную инициативу в Советской России», попирающую представления поэта о свободе и демократии.

Впрочем, поэт всегда в оппозиции… Таких во все времена всегда хватало. Они и сегодня шагают в рядах пятой колонны. Не будем называть их гнусные имена…

Лист № 88 (машинопись) 23.8.1921.

Допрошенный следователем Якобсоном, я показываю следующее: никаких фамилий, могущих принести какую-нибудь пользу организации Таганцева путем установления между ними связей, я не знаю и потому назвать не могу. Чувствую себя виновным по отношению к существующей в России власти в том, что в дни Кронштадтского восстания был готов принять участие в восстании, если бы оно перекинулось в Петроград, и вел по этому поводу разговоры с Вячеславским.

Лист № 102

Заключение по делу № 2534 Гумилева Николая Станиславовича [зачеркнуто, написано сверху чернилами «Степановича»], обвиняемого в причастности к контрреволюционной организации Таганцева (Петроградской боевой организации) и связанных с ней организаций и групп.

Следствием установлено, что дело гр. Гумилева Николая Станиславовича [зачеркнуто, написано сверху чернилами «Степановича»], 35 лет, происходит из дворян, проживает в г. Петрограде, угол Невского и Мойки, в Доме искусств, поэт, женат, беспартийный, окончил высшее учебное заведение, филолог, член коллегии издательства Всемирной литературы, возникло на основании показаний Таганцева от 6.8.1921, в котором[-ых] он показывает следующее: «Гражданин Гумилев утверждал курьеру финской контрразведки Герману, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов, которой последний может распоряжаться и которая в случае выступления готова выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, но желал бы иметь в распоряжении некоторую сумму для технических надобностей. Чтоб проверить надежность Гумилева, организация Таганцева командировала члена организации гр. Шведова для ведения окончательных переговоров с гр. Гумилевым. Последний взял на себя оказать активное содействие в борьбе с большевиками и составлении прокламаций контрреволюционного характера. На расходы Гумилеву было выдано 200 000 рублей советскими деньгами и лента для пишущей машины.

В заключении Якобсона явная натяжка. Гумилев ленту для пишущей машинки не взял и прокламаций контрреволюционного характера не сочинял.

В своих показаниях гр. Гумилев подтверждает вышеуказанные против него обвинения и виновность в желании оказать содействие контрреволюционной организации Таганцева, выразив[-шееся] в подготовке кадра [?] интеллигентов для борьбы с большевиками и в сочинении прокламаций контрреволюционного характера.

Признает своим показанием: гр. Гумилев подтверждает получку денег от организации в сумме 200 000 рублей для технических надобностей.

В своем первом показании гр. Гумилев совершенно отрицал его причастность к контрреволюционной организации и на все заданные вопросы отвечал отрицательно.

Виновность в контрреволюционной организации гр. Гумилева Н. Ст. на основании протокола Таганцева и его подтверждения вполне доказана.

На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилеву Николаю Станиславовичу, как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции, высшую меру наказания — расстрел.

Следователь: Якобсон

Оперуполномоченный ВЧК: [подпись отсутствует]

В наше время защитники Гумилева возмущены тем, что один человек, следователь Якобсон, одним росчерком пера погубил знаменитого поэта и что чекисты не имели права по принятому в январе 1920 года постановлению брать на себя функции суда! И все же взяли. И никто им не помешал. Так вот, тогда ЧЕКИСТЫ ИМЕЛИ ТАКОЕ ПРАВО.

Что касается одного росчерка пера Якобсона, читаем лист дела № 104:

Выписка из протокола заседания Президиума Петрогуб. Ч. К. от 24.8.21:

«Гумилев Николай Степанович, 35 лет, дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности».

Приписка:

«Приговорить к высшей мере наказания — расстрелу».

Приговор был приведен в исполнение.

Гибель поэта не оставила равнодушными многих. Об этом — в предыдущем листе дела № 103:

В Президиум Петроградской губернской Чрезвычайной комиссии.

Председатель Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, член редакционной коллегии государственного издательства «Всемирная литература», член Высшего совета Дома искусств, член Комитета Дома литераторов, преподаватель пролеткульта, профессор Российского института истории искусств, Николай Степанович Гумилев арестован по ордеру Губ. Ч. К. в начале текущего месяца.

Ввиду деятельного участия Н. С. Гумилева во всех указанных учреждениях и высокого его значения для русской литературы, нижепоименованные учреждения ходатайствуют об освобождении Н. С. Гумилева под их поручительство (чернила).

Председатель Петроградского отдела Всероссийского Союза писателей А. Л. Волынский.

Товарищ председателя Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов

М. Лозинский

Председатель коллегии по управлению Домом литераторов

Б. Харитон

Председатель ПРОЛЕТКУЛЬТ

А. Маширов

Председатель Высшего совета Дома искусств [машинопись]

М. Горький

Член издательской коллегии «Всемирной литературы»

[машинопись] Ив. М. [неразборчиво].

Смотрим последний лист дела.

Лист № 107

Удостоверяю, что квартира № 2 по Преображенской улице, 5–7 в марте 19 года взята во временное пользование со всей обстановкой с инвентарем моим покойным мужем Н. С. Гумилевым у С. В. Штюрмера, а поэтому вся в ней обстановка принадлежит Штюрмеру, кроме 1303 экз. книг, [которые] принадлежат моему мужу Н. С. Гумилеву.

Анна Гумилева.

22 сентября 1921 г.

ДКТ заверяет правильность подписи.

Председатель ДКТ Прокофьев.

[две печати и штамп домоуправления].

Как-то прозаично и буднично заканчиваются дела поэта Н. Гумилева.

Гибель любого человека — трагедия. В лице же Николая Гумилева Россия потеряла великого поэта.

Следует заметить, что на любое событие, эпизод жизни всегда следует смотреть глазами того времени. В далеком 21 году прошлого столетия Николай Гумилев виделся врагом советской власти, да еще чуждым по классу, и судьба его сложилась по законам того времени. Доживи он до 37 года, судьба его была бы такой же. Тогда в годы большого террора погибли тысячи, тысячи… Многие гибли за пустячные обвинения, а случалось, под каток репрессий попадали невиновные.

Конечно, жаль, что ушел из жизни такой поэт, как Николай Гумилев. Но колесо истории обратно никому не повернуть.

 

Глава 8. Эмиграция была разной

Тысячи и тысячи русских, бежавших из России, оказались на Западе. Накануне Второй мировой войны во Франции было 400 тысяч белоэмигрантов, в Германии — 150 тысяч, в Польше — 100 тысяч. Далее шли Китай (главным образом Маньчжурия и Шанхай) — 70 тысяч человек, Югославия — 40 тысяч человек, в Чехословакии, Болгарии и Литве — в каждой по 30 тысяч человек, в Румынии — 10 тысяч человек.

Особой страницей истории был исход русских людей из Крыма.

17 ноября 1920 года на 126 судах страну покинули 145 693 человека, не считая судовых команд. В том числе около 50 тысяч чинов армии, свыше 6 тысяч раненых, остальные — служащие различных учреждений и гражданские лица и среди них около 7 тысяч женщин и детей. Путь на чужбину для них был трудным. Перегруженные людьми и ценным имуществом корабли добирались до берегов Турции в течение нескольких дней. Скученность, теснота, отсутствие бытовых удобств не были единственными проблемами, которые военным и беженцам пришлось испытать на себе. Так начинался «белый крестный путь» армии в изгнание. На седьмой день этого пути армада из старых, проржавевших и донельзя перегруженных судов бросила якорь на рейде Константинополя, занятого союзниками России по Антанте. Из сырых тесных трюмов на палубу вылезли зачумленные, измученные морской болезнью и голодом донские и кубанские казаки, терцы и астраханцы, калмыки и лезгины «дикой дивизии» — возбужденная, нервная, плохо управляемая толпа. Сто пятьдесят тысяч незваных гостей сошли на турецкий берег. Сто пятьдесят тысяч штыков и сабель. Сто пятьдесят тысяч ртов. И все хотели есть. Жить и есть.

Никогда еще современная Европа не знала столь массовой эмиграции, названной «великим русским исходом». И Франция уже жалела, что взяла ее под свое покровительство. Не безвозмездно, конечно, ведь Черноморская эскадра, пригнанная в Константинополь, отходила ей. Люди столкнулись с небывалыми для них трудностями. Им довелось испытать то, что и в страшном сне не приснится.

Больных и раненых русских сразу же определили в полевые госпитали, лазареты и инвалидные дома. Мертвых снесли на Скутарийское кладбище. Гражданских загнали в лагеря для беженцев в Катарро и на прибрежные острова. А разоруженных теперь солдат и казаков распихали по баржам и поспешно сплавили с глаз долой: кого — на мрачный остров Лемнос, «водяную тюрьму» Эгейского моря, кого в Галлиполи на пустынном берегу Дарданелл, кого — в «проклятую пыльную дыру» Чаталджи у Босфора. Здесь, под открытым небом и неусыпном оком французских патрулей, «великая и немая армия», терпя лишения, голод, гонения и бесправие, зарывалась от зимней стужи в землю и скальный грунт и забивалась в полотняную тесноту походных палаток. Чужой город стал для русских пристанищем.

Сам Константинополь превратился в огромный бивуак русских изгнанников, где многие жили, «сидя на чемоданах», в ожидании какого-то чуда. Толпы одичавших солдат в дырявых прострелянных шинелях, с женщинами и детьми осаждали дворец Российского посольства на Пере, толкались в приемных иностранных консульств и у ворот международного бюро Красного Креста. Бездомные скитальцы, они днем мотались по городу, клянча даровую пищу и грошовый заработок, а по ночам ютились в богадельнях и во вшивых ночлежках, спали под худыми лодками на морском берегу или в пустых дворах.

Буря, которая выбросила русских из Крыма, обрушилась на них девятым валом на берегах Золотого Рога.

— Мы испили чашу человеческого унижения до самого дна. Мы узнали, что значит жить на французском пайке, который ежедневно урезался, и на месячное пособие в одну лиру. Местные вышибалы спускали нас с лестниц казенных палат, а чернокожие сенегальские стрелки во французских мундирах разгоняли нас палками. Мы стали отребьем, людьми без Отечества, полынью в чужом краю.

А пока барон Врангель и генерал Кутепов увлеченно «играли в солдатиков» на борту роскошной яхты «Лукулл», солдаты и офицеры русского воинства уже нанимались на службу в местную полицию, вербовались в Иностранный легион и французские колониальные войска, шли в отряды мятежного Кемаль-паши или медленно, но безнадежно опускались на дно, теряя человеческое обличье. Некоторых из них ретивые интенданты тайно продавали в рабство на плантации Бразилии или же нефтяные промыслы в Баку и Батуми.

На бедах людей старались нажиться разные деляги и проходимцы, обманщики. Обманом отправили транспорт с двумя тысячами казаков — не в обещанный им болгарский Бургас, а в… красную Одессу. Там их уже ждали.

С начала 1921 года французы все настойчивее стали требовать расселения крымских беженцев по странам Европы, но там никто и слышать об этом не желал. И только одна Югославия после долгих раздумий согласилась принять Белую гвардию, и то преимущественно ее рядовой состав и казачество. Югославия сама не знала аристократии и не хотела у себя русских аристократов или генералов-белоручек. Так и сложилось: Париж и Прага приняли нашу интеллигенцию, Америка дала приют инженерам и дельцам, Берлин всосал в свои трущобы наших уголовников, а Югославия пригрела военщину. Заканчивалось ее «константинопольское сидение». Постепенно поток эмигрантов, осевших в Константинополе, начал уменьшаться.

В течение августа первые транспорты с низшими чинами, палатками, походными кухнями и полевыми госпиталями отбыли морем в Салоники, а оттуда по железной дороге — в Сербию. И вскоре русские изгнанники, оставленные всем миром, истощенные и нищие, появились во всех захолустьях Королевства. К этому времени Югославия уже была наводнена русскими беженцами, и не было такого местечка или селения, где бы не существовала русская колония. Поэтому белые встретили радушный прием, и им жилось несколько лучше, чем где бы то ни было: русский солдат был не чужеземцем для сербского крестьянина-хлебопашца, а своим братом-славянином. Работа, хотя и черная, и непривычная, находилась каждому изгнаннику — и трудовому, и хорунжему. И не все сменили винтовку на лопату и кирку, а шашку — на топор и кайло. Все кавалеристы, например, поступили на пограничную службу и в сербскую жандармерию, авиаторы и артиллеристы — в армию. Те, кто знал иностранные языки, получили место в банках, конторах и фирмах. Художники-любители малевали вывески лавок и театральные декорации. Затертые в толпе боевые офицеры брались за сапожное, слесарное и столярное дело, копали канавы, мостили дороги, валили лес, шоферили, служили мелкими чиновниками; солдаты и казаки добывали в рудниках уголь, работали поденщиками на виноградниках, служили конюхами в богатых домах, собирали жатву, били камень в карьерах и батрачили. Бывший камер-юнкер пас коров, кавалергард стоял за прилавком. Жены офицеров становились прачками, кухарками, нанимались прислугой, торговали на базаре и в мелочных лавках, нередко и собой.

Русские, рискуя жизнью, очищали Югославию от неразорвавшихся снарядов, мин и фугасов, оставшихся от Первой мировой войны. Именно русские пробили в горах Македонии первоклассную по тем временам шоссейную дорогу, названную впоследствии «Русский путь». И именно они проложили в крайне тяжелых условиях железнодорожную магистраль к болгарской границе. И именно русские казаки на державной таможенной службе Сербии, стали грозой албанских и итальянских контрабандистов, одновременно пополняя казну Королевства. Именно русские архитекторы и строители возвели в Белграде десятую часть всех его домов, построенных между двумя войнами.

Все жили крайне скудно, большинство — в подвалах домов, в лачугах на окраине города, в сторожевой будке на железнодорожном переезде, в сараях, в бараках, казармах и ангарах вблизи Маркарницы, построенных властями специально для русских. Семья в три-четыре человека ютилась в одной комнате. Их многочасовой труд оценивался нищенской зарплатой в 20–30 динар (40–60 копеек) в день. Жены, вдовы и дети стояли в очередях за пособием в 200–300 динар, а семьи, имеющие 1000 динар в месяц, считали себя счастливыми. Все обходились без прислуги, обедать в ресторане считалось предосудительным: это могли себе позволить только спекулянты, лавочники, владельцы казино и игорных домов, были среди них и такие. Появляться в хорошем костюме стало признаком дурного тона, признаком порядочности были рваные сапоги и потертые локти.

Для многих из них жизнь вдали от Отечества стала настоящей пыткой. Кто не знал изгнания, тот не поймет, что такое любовь к Родине со всеми ее страхами и горестями. К несчастью, Югославия ничем не напоминала родные места — ни климатом, ни растительностью, ни бытом, ни национальным характером народа. Ведь у них даже дворовые собаки другие!

Но тяжелее бедности и бытовых неурядиц была неуверенность в завтрашнем дне, вечное ожидание надвигающейся беды, ведь даже исполнение изгнанниками русского гимна расценивалось властями как политическая демонстрация, о чем немедленно летел донос в полицию.

— Изгнание и жизнь на чужбине — страшные вещи, — вспоминал один боевой офицер, полковник. — Первым делом с нас сняли форму, ордена и регалии, спороли погоны и знаки отличия и лишили даже именного оружия. «Вы должны забыть, что вы полковник Русской армии», — поучал чиновник державной службы заслуженного офицера, ветерана Порт-Артура и героя Брусиловского прорыва. И отправлял его на работу писарем в казенное учреждение или на службу к полуграмотному селянину.

Очень много эмигрантов осело в Париже. Устраивались, как кому повезло: и таксистами, и швейцарами…

— Всех одолевала тоска по России, — говорил эмигрант пятидесятилетнего возраста. — Я ведь родился там… Там у меня все: гимназия, университет, студенческие балы, первая любовь… могилы… И ничего. Ни-че-го. Жидкий кофе с круассаном, дыра на пятом этаже, постель с клопами… Я ведь математик… Наверно, им нужны математики? И что мне до белого коня, на котором въедет или, наверное, никогда не въедет какой-то генерал? Я этих генералов не знал и знать не хотел.

Как правило, эмигранты не имели гражданства СССР, но и не принимали гражданства других стран. Жили они, имея на руках так называемый «нансеновский» паспорт. «Нансеновские» паспорта — временные удостоверения личности, введенные для апатридов и беженцев Лигой Наций по инициативе Ф. Нансена, выдавались в 20-х годах на основании специальных Женевских соглашений 1922 года.