Утром включаю компьютер – он переполнен новостями о тебе, они переливаются через край. Журналисты рвут на части обрывки информации.

В одной статье говорится:

«Полагают, что суд заслушает показания не только матери Дэниела Каррингтона, последнего ребенка, который обнаружен мертвым в доме Томпсон, но также судебных экспертов. Они прояснят обстоятельства, касающиеся его смерти, а также места преступления, этой комнаты ужасов в доме Томпсон, которую она называла «игровой». Пока не ясно, допрос судебных экспертов проводится в рамках стандартной процедуры или по требованию защиты. Томпсон в настоящее время содержится в тюрьме Лоу Призэн, дата начала судебных слушаний еще не определена».

Как мне хотелось бы отнестись к этому сообщению без всяких задних мыслей. Суд хочет уделить особое внимание смерти Дэниела по той простой причине, что она последняя по времени и тут имеется больше всего улик, вот и все. Но нет, я знаю, что причина не только в этом. Причина в тебе. Это ты направила их по следу Дэниела, потому что целишься в меня. Я познакомилась с Дэниелом еще в приюте. И с ним, и с его мамой. Я думаю о ней постоянно и о других матерях тоже. Что они почувствовали, когда узнали, что ты совершила. Кому они доверили своих детей. Их мужья были извергами, но ты еще хуже. Ты тоже все время думаешь, вспоминаешь о них, но совсем иначе. Ты распаляешь свою страсть ко злу, упиваешься шумихой вокруг тебя, проверяешь, как далеко можешь зайти в своем обмане. Я думаю и про присяжных – кто они, что за люди. Мне жаль их. Какие откровения им предстоит услышать, какие картины предстанут перед ними! Чтобы отвязаться от этих образов, потребуются месяцы, а может, и годы. Пока эти образы перестанут их преследовать. Если вообще перестанут.

Твоя фотография, которая опубликована, мне незнакома. Не знаю, где они ее взяли, я такой раньше не видела. Люди будут смотреть на твое лицо, в твои глаза и говорить: гляньте-ка, ведь сразу понятно, что она злодейка, по лицу можно догадаться. Но тебе нет до этого дела, ты уверена в своей красоте, в своем обаянии, даже когда молчишь. Мужчины и женщины в форме, которые стерегут тебя, они, забывшись, заговорят с тобой о погоде. Может, даже перебросятся парой шуток. Под влиянием твоих чар.

Интерес со стороны специалистов, которые пожелают взять у тебя интервью, прозондировать твой мозг в попытке разгадать тебя, будет только расти по мере того, как станут всплывать новые подробности. Женщина-убийца, которая действует в одиночку (да, еще была я, но я не в счет), – большая редкость. Есть еще другие вроде тех, которых ты пригласила на мой день рождения, они прячутся, держатся в тени. Восхищаются тобой. Переписка, потом предложение руки и сердца, а может, и не одно. Никому неохота признавать, что повелительница преисподней существует в реальности. Каково нормальным людям – признавать паранормальное зло? Мозг психопата устроен иначе, чем мозг большинства людей. Я прикидывала свои шансы. Восемьдесят процентов зависит от генетики, двадцать от окружения.

У меня.

Сто гребаных процентов из ста.

Хорошо, что сегодня выходной, никаких школьных заморочек. Первая полная неделя учебы закончена. Я выжила. Майк оставил новый телефон у меня под дверью в четверг вечером. Я протягиваю руку, выдергиваю провод зарядки. Встаю, раздвигаю шторы на балконной двери – небо ясное, синее. Через несколько недель, когда наступит октябрь, солнце будет садиться ниже. Когда я была совсем маленькой, года в три или четыре, мне нравилась эта зимняя темнота. Мы разводили огонь в камине, в гостиной, иногда жарили на палочках маршмэллоу. Тогда еще мы жили все вместе, папа и Люк были с нами. Я не люблю вспоминать о брате, о том, что он нашел способ вырваться, а меня бросил. Эти чувства спрятаны глубоко-глубоко. С ними нужно разобраться в свое время, сказал мне психолог в отделении, но в рамках долгосрочной терапии, после суда. Помню, как я смотрела на тебя с Люком и хотела быть на его месте – желание, о котором я потом пожалела.

Мое внимание привлекает клочок бумаги, который торчит из-за цветочного горшка на балконе. Я открываю дверь, выхожу, поднимаю. Телефонный номер, под ним буква М. Умная девочка. Хотя это очень рискованно – подходить так близко к дому. Я посылаю эсэмску по этому номеру. Она отвечает сразу, спрашивает – как насчет того, чтобы встретиться попозже. Хорошо, пишу я. Тогда она велит надеть толстовку с капюшоном и ждать ее в три в конце сада. Я ложусь в постель, закутываюсь в одеяло и наслаждаюсь чувством, которое вызвала у меня эсэмэска Морган. В прежней школе друзей у меня было не сказать чтобы много, приглашения потусоваться быстро сходят на нет, если на них не отвечаешь. Иначе не бывает.

Я сплю спокойно, просыпаюсь выспавшейся в кои-то веки и голодной. Ищу Рози, но ее корзинка возле батареи в холле пуста, и я вспоминаю, что Майк иногда берет ее с собой на работу. Там ей не так одиноко, как дома.

На кухонном столе записка. «Заглядывал к тебе, но ты УЖЕ СПАЛА!! Пришли мне и Сас свой новый номер, пожалуйста. Я весь день на работе, но Сас дома».

Я хватаю миску с хлопьями и ем стоя, спину согревает теплая «Ага». Открывается входная дверь, тренькает старинный звонок, и кто-то поднимается по лестнице.

– Привет!

Ответа нет, и я выхожу в холл. Сумка брошена на пол, содержимое рассыпалось. Саския. Подхожу ближе, в сумке сверху кошелек, его аж распирает от чеков. Она шопоголик, покупки ее успокаивают, немного. Хочу уже уйти, но тут замечаю кое-что – торчит из кошелька, из отделения для карточек. Я медлю, присматриваюсь получше, потом возвращаюсь на кухню, убираю за собой после завтрака. Услышав шаги на лестничной площадке, снова выхожу в холл с таким расчетом, чтобы мы появились вместе.

– Привет, а я тебя не заметила. Как ты, хорошо выспалась? – спрашивает она.

Через плечо у нее перекинут коврик для йоги, в шелковом мешке ручной работы – подарок от Майка, а может, от Хасана, ее тренера.

– Да, спасибо.

– Чем будешь заниматься? Может, пойдешь со мной на йогу, если тебе интересно?

Ножки тонкие, как у саранчи, лобок обтянут блестящей лайкрой. Половые губы. Выделяются «верблюжьей лапкой». Бритые, наверно. Она не из стыдливых.

– Нет, спасибо. Уроков целая куча. Здесь, в Ветербридже, по всем предметам ушли вперед.

– Ничего, ты скоро нагонишь, я уверена. Не будешь скучать одна? Если хочешь, я останусь.

– Нет, все в порядке.

– Я вернусь часа через полтора. У тебя есть какие-нибудь планы?

– Думаю встретиться с подружкой.

– Кто-то из школы?

– Да.

Она смотрит на запястье, где полагается быть часам, хоть их там нет. Не терпится уйти.

– Мне пора, – говорит она.

Она уже на пороге, когда я окликаю ее:

– Саския!

– Да?

– Мне неловко просить, вы с Майком и так добры ко мне, я это понимаю, но не могли бы вы дать мне немножко денег, ну, если там горячего шоколада захочется выпить или еще что-нибудь…

– Да, конечно, о чем речь. Только достану кошелек. Мы уладим проблему с карманными деньгами, Фиби свои получает. Поговорю с Майком сегодня вечером.

Я выхожу к ней на крыльцо.

– Двадцатки хватит?

Я киваю.

– Вот, держи.

– Спасибо. Надеюсь, вы получите удовольствие от йоги.

– Постараюсь.

– И от Хасана.

– Что, прости?

– И от асан.

– Ах да, конечно, – кивает она.

У нее в животе порхают бабочки радости, пока она отъезжает от дома. Не превращайся в параноика, говорит она себе. А лучше им быть, когда рядом я, потому что, как ни стараюсь, иногда просто не в силах сдерживать себя.

В назначенный час иду в дальний конец сада на встречу с Морган. Я отперла ворота вечером после того, как отдала ей свой телефон, поэтому она разыскала пожарную лестницу, которая ведет на мой балкон. Сейчас страшно торопится, хочет отвести меня куда-то.

– Надень капюшон, – говорит она. – И двигай за мной.

Мы выходим за нашу территорию, пересекаем дорогу и попадаем в ее квартал. Нас вмиг со всех сторон обступают, как великаны, многоэтажки, людей мало, никто не обращает на нас внимания. В некоторых окнах горит свет, предвечернее небо становится немного темнее. Балконы забиты доверху детскими велосипедами, стиральными машинами и всяким хламом.

– Пошевеливайся, черепаха, – говорит она.

Мы подходим к кирпичному дому-башне, который стоит на самом краю квартала, огибаем его, там лестница.

– Куда мы? – спрашиваю я.

– Вверх, куда же еще? – Она указывает на крышу. – Давай наперегонки.

Она срывается с места первая, но я скоро догоняю ее. Шестнадцать этажей, в пролетах нет света, наверху дверь, покрашена синей краской, которая облупилась, синева выделяется на сером бетоне стен. Мы останавливаемся, чтобы отдышаться, улыбаемся друг другу. Она скидывает капюшон, я тоже.

– Пошли, – говорит она.

Она открывает дверь, мы шагаем на крышу, ветер нетерпеливо встречает нас. Она берет меня за рукав, тянет влево. Мы подходим ближе к краю, оттуда виден город внизу. Машины и автобусы, люди, они понятия не имеют, что мы наблюдаем за ними сверху. Она показывает, что кусок ограды сломан, говорит – осторожно.

Я киваю. Мы идем к воздухозаборнику – такой огромный вентилятор в клетке.

– Тут не так дует, – говорит она.

Под ногами валяются осколки стекла, пустая бутылка из-под колы. Пластиковые коробки, несколько штук. Сигаретные окурки. Грязное и все же прекрасное место, где можно укрыться.

– Кто тут бывает?

– Обычно никого. Только я. Я живу не в этом доме, но прихожу иногда. Просто побыть.

Я понимаю, что она хочет сказать. Ей нужно побыть одной иногда. Часто.

– Как телефон? – спрашиваю я.

– В порядке. Он был разблокирован, я просто заменила симку. Без проблем. Тебе он нужен? Отдать?

– Нет, у меня есть другой. Я же тебе с него звонила.

– Точно не нужен?

– Да. Смотри, что еще у меня есть.

Я вынимаю из кармана джинсов трубочку, которую вытащила у Саскии из кошелька, и протягиваю Морган.

– Вот это да! Где взяла?

– Нашла в сумке у приемной мамочки.

– Ни фига себе!

Я смотрю, как аккуратно она разворачивает трубочку, осторожными движениями. Присаживается на корточки, прикрывает содержимое ладонью. Говорит, что пару раз пробовала, тут в квартале, на тусовках. Мизинцем подцепляет немного белого порошка, наклоняется, зажимает одну ноздрю и втягивает порошок другой. Передает трубочку мне, а сама немедленно ложится, распластав ноги и руки, как морская звезда, на бетоне. Когда она закрывает глаза, я делаю вид, что тоже вдыхаю. Потом заворачиваю пакет и кладу рядом с ней.

– Черт, хорошо-то как, – говорит она.

– Еще бы.

– И как тебе живется под одной крышей с блондинкой?

– Стараюсь держаться от нее подальше.

– И правильно делаешь. Что-то мне подсказывает, что начинка у нее гнилая.

– Похоже на то.

– А чего тебе вздумалось рыться в шмотках у приемной матери?

– Да так, от скуки. К тому же ее легко выбить из колеи.

– А тебе, значит, нравится выбивать людей из колеи?

– Не то чтобы. Да и не стоит ее выбивать. Но мне кажется, она меня боится. Немного.

– Боится? Тебя? Да ну! А чего в тебе такого страшного?

Мое прошлое, вот чего страшного.

– Ничего. На вот, возьми еще коки.

Вопрос Морган выбивает меня из равновесия, возвращает к мыслям о том, что сидит у меня в глубине и может вырваться наружу. Информацию, которая записана глубоко в моей ДНК, не сотрешь. Она преследует меня.

Морган больше не задает вопросов, вскакивает на ноги и предлагает полетать.

– Идем, чо покажу тебе, – говорит она.

Мы подходим к краю крыши, к пролому в ограждении. Ветер стал сильнее, небо еще темнее. Она стоит позади, подталкивает меня вперед, к самому краю. Давай, давай, говорит она, не бойся. Мое тело сопротивляется, ноги не слушаются. Это похоже на игру, в которую я не хочу играть.

– Да подойди ты к краю, не упадешь. Я все время делаю так. Расправь руки, как орел.

– Нет, ветер очень сильный.

Она называет меня размазней, выступает вперед, стоит мгновение, потом приседает на корточки, но снова выпрямляется и балансирует на самом краю крыши.

Одно неверное движение.

И…

Внутри у меня раздается щелчок.

– Видишь, – говорит она, смеясь. – Ничего сложного. Для таких, как я, по крайней мере.

До меня доносится твой голос, сердитый, недовольный. ОНА ЖЕ СМЕЕТСЯ НАД ТОБОЙ, ЭННИ. ЭТО ПРОСТО БЕЗОБРАЗИЕ. НЕ СПУСКАЙ, НАКАЖИ ЕЕ. Нет, я не хочу ее наказывать. Я хочу уйти прочь, но вместо этого делаю шаг вперед. По позвоночнику вверх-вниз пробегает ток, я умерла после того, как тебя увели, я не знаю, кто я такая. ТЫ ЗНАЕШЬ, ЭННИ, ПРЕКРАСНО ЗНАЕШЬ, НУ, ДОКАЖИ МНЕ. Я делаю еще один шаг вперед, мои руки тянутся к ней, почти касаются ее, а она стоит на самом краю, и вдруг я смогу, я способна. На самое ужасное. Но она отскакивает назад, поворачивается ко мне, широко улыбается, на переднем зубе виден скол. Жуткое чувство вины охватывает меня, когда я вижу ее лицо.

– Эх ты, трусишка, – говорит она. – Ну, чем займемся теперь?

– Не знаю.

– Пошли обратно к воздухозаборнику, вдохнем еще коки.

– Хорошо.

Когда мы снова лежим на крыше, я спрашиваю у Морган, почему ей так нравится летать, почему она хочет походить на орла.

– Наверное, чтобы улететь отсюда. Куда-нибудь далеко.

– Однажды мне рассказали историю про девочку, которая так боялась, что молилась, чтобы у нее выросли орлиные крылья.

– Кого она боялась?

Того, кто рассказал ей эту историю.

– Ее преследовали, и она не могла ни уйти, ни убежать, как ни пыталась. Все равно она находила ее.

– Кто?

– Змея. Она дожидалась, пока девочка устанет бежать, упадет и уснет, и тут приползала.

– Змея – типа гадюки?

– Да.

– А почему змея охотилась за девочкой?

– На самом деле это была не змея, она только притворялась змеей.

– А кто же тогда?

– Человек. Он сказал девочке, что если она попробует убежать, то он все равно ее догонит. Найдет везде.

– Но как человек может превратиться в гадюку?

– Иногда человек на самом деле не то, кем его считают.

– А девочка убежала?

Нет, в той сказке, которую рассказала ты, мама.

– Не знаю.

– Почему не знаешь?

– Потому что девочка исчезла, никто ее не видел в последнее время, и змею тоже.

– Ты думаешь, змея все еще выслеживает девочку?

– Возможно.

Скорее всего.

– Здорово все-таки, что за мной не охотятся змеи.

– Да, повезло тебе.

– Ты, наверное, знаешь кучу историй?

– Да.

– Расскажи еще что-нибудь.

– В другой раз.

Я добилась, чего хотела, мы с Морган стали друзьями, но теперь мне страшно.

Одно неверное движение.

И…

Ты издевалась надо мной, в уме я слышала твои слова: НЕУЖЕЛИ ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ, ЭННИ?

НЕУЖЕЛИ ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ, КТО ТЫ ТАКАЯ?